Физрук: на своей волне 3

Глава 13

— Да вот, дядя Миша, — начал я почти дружелюбно. — Хочу побазарить с тобой. С глазу на глаз. Без свидетелей.

Вахтёр сглотнул, губы нервно дёрнулись. Чуйка у старого пройдохи, надо признать, работала безотказно. Он понял моментально, что разговор обещает быть не тем, к какому он привык.

— Володь, — зашептал он, пятясь, — я… если что, про увеличение цены пошутил… правда… шутка это…

— Верю, — я коротко пожал плечами. — Только вот смеяться тебе, дядя Миша, сегодня не придётся. А я вообще вижу, что ты шутник, Миш.

Я сделал шаг вперёд, отрезая ему свободное пространство.

— Только чувство юмора у тебя, братец, своеобразное, — продолжил я. — Не всем оно нравится.

Я подошёл к столу, положил ладонь ему на плечо и мягко, но с нажимом усадил вахтёра на стул. Дядя Миша затрясся, как осиновый лист, глаза забегали. Он явно понял, что разговор идёт не про цену на мазь.

— Володь… что случилось-то? — проблеял он, как школьник на экзамене.

Я наклонился вперёд, упёрся ладонями в столешницу и посмотрел в его мутные, вороватые глаза, полные мелкой лжи и дешёвой хитрости.

— Слышь, падла, — процедил я сквозь зубы. — Ты что, малолеткам парашу толкаешь? Попутал, да?

Миша дёрнулся, растерянно моргнул, потом забормотал:

— Володя, ты… о чём говоришь? Я тебя не понимаю…

Пошёл в отказ, потрох сучий, как и ожидалось. Типичная реакция для таких — пока не ткнёшь носом, будут делать вид, что ни при чём.

— Не понимаешь? Ну давай, я тебе напомню.

Я сунул руку в карман, достал ту самую «сосалку».

— Узнаёшь, Миш? — спросил я тихо, но в голосе звенел металл. — Или память уже отшибло?

Я бросил «сосалку» на стол перед ним. Она ударилась о край, перекатилась и замерла посреди стола, блестя под тусклым светом лампы. Миша проследил за ней взглядом, потом шумно втянул воздух. По его лицу пробежала тень…

— Ты чё, сука, детям толкаешь? — проскрежетал я.

— Это не я, — затрясся он. — Неправда! На меня наговаривают! Я такие гадости детям не продаю, Володя, клянусь!

Слова сыпались, как горох, но в них чувствовался только страх и привычка оправдываться. Он даже креститься начал.

— То есть, — протянул я, — косяк за собой ты, значит, признавать не хочешь?

— Володя, да какой же косяк⁈ — взвыл Миша. — Ты меня за кого держишь? Я школьников как своих детей люблю! Уважаю, берегу! Мне и в голову бы такое не пришло!

— Любишь, значит, — сказал я тихо. — Только, Миш, любовь твоя… с привкусом отравы.

Вахтёр чуть подался вперёд, будто хотел показать, что обиделся. М-да… жалкое зрелище.

Так, ну что сказать… Я, в общем-то, и не рассчитывал, что наш разговор с дядей Мишей пойдёт конструктивно. Поэтому заранее готовил, как говорится, негативный сценарий.

Я вздохнул, скользнул взглядом по полкам. Опыт подсказывал, что если человек занимается мутными делами, он никогда не держит товар на виду.

Миша, конечно, мужик «мудрый», из тех, кто десять раз всё перестрахует. Вот и озаботился, чтобы следов не оставалось. Только вот беда в том, что Миша учился там, где мы преподавали.

Я подошёл к одной из полок. Вроде бы всё безобидно — какие-то тряпки, губки для мытья, пачка старых журналов. Но взгляд зацепился за мелочь. Древесина чуть отличалась по цвету, а стык шёл не так ровно, как должен.

Я поддел пальцем край и почувствовал щель. Едва потянул — и верхняя часть полки легко приоткрылась. Внутри оказался тайник — аккуратное двойное дно, мастерски подогнанное.

Под крышкой лежал целый «склад». Ровными рядами — десятки пластиковых коробочек, аккуратных, блестящих. Таких же, как та, что я бросил ему на стол.

Я поднял крышку повыше, чтобы свет упал на находку, и обернулся к Мишe.

— Ну что, дядя Миша, а ты говорил, что не продаёшь.

Миша, по-прежнему трясясь, замотал головой — отчаянно, как пойманная в силки крыса.

— Володя, это не моё! — выпалил он. — Подкинули! Точно подкинули, суки хотят меня подставить! Узнаю кто — убью на хрен…

Вахтёр тараторил всё быстрее, запинаясь, размахивал руками, будто надеялся, что отмахнётся от правды. Но я уже не слушал. Таких, как он, я видел десятками. И если Миша думал, что сможет уйти в отказ… что ж, всегда можно открыть ему глаза.

Я молча вздохнул, окинул взглядом полку и достал оттуда бутылку самогона. Стекло холодное, мутное, запах пробивался сквозь крышку — крепкий, ядрёный. Ух, блин, жетская штука.

Я поставил бутылку на стол перед ним. Миша уставился на неё, как на гранату без чеки. В глазах застыл неподдельный ужас.

— Володя… — прошептал он, глотая воздух, — ты что собрался делать?

Я не ответил. Просто кивнул на бутылку.

— Открывай, — жёстко сказал я.

Вахтёр замер. Я в это время открыл «сосалку», сняв с неё резиновую заглушку. На мгновение пахнуло химией, чем-то сладковатым, приторным, будто жжёным сиропом.

— Вот ведь парадокс, — прокомментировал я. — Людей травят, детей калечат, а о гигиене заботятся. С заглушкой, видишь ли. Чтоб не протекло.

Миша дрожащей рукой потянулся к бутылке, завозился с крышкой. От меня не ушло, что в какой-то момент взгляд вахтёра метнулся к двери.

И тут он рванул.

Попытался вскочить, опрокинул стул и метнулся в сторону выхода. Видимо, надеялся проскочить мимо меня и выбежать наружу.

Зря.

Вроде мужик не глупый, а повёл себя как полный дурак.

Я встретил его движением на автомате — локтем с разворота, чётко под дых. Воздух из лёгких вахтёра вышел со свистом, он осел обратно на стул.

— Миша, если ты ещё не понял, я тебе объясню. Либо ты сам откроешь бутылку, либо это сделаю я, — объяснил я. — Разница для тебя будет большая.

— П-понял, — прошептал вахтёр.

Дрожa всем телом, он всё же дотянулся до крышки и выкрутил её до конца. Резкий запах самогона ударил в нос. В тот же миг он собрался с духом и, видимо решив, что хуже уже не будет, попытался заорать:

— Помоги…

Я с невозмутимым видом вздохнул.

— Эх, непонятливый ты, дядя Миша. Я, признаться, был о тебе лучшего мнения.

Второй удар был точным. Коротко, снова под дых. Вахтёр согнулся, хрипнул, замолк, сползая по стулу. Что ж… раз он такой голосистый… Я достал мобильник, открыл плейлист и включил Наговицына — «Дори, Дори». Тихо заиграла знакомая мелодия.

— Эх… талантливый был мужик, — сказал я негромко, глядя на бутылку. — Жалко, что его рассвет начался в девяностых и там же закончился.

Я сделал паузу, потом добавил уже холодно:

— А ещё жаль, что ты, дядя Миша, не остался в тех же девяностых. Там бы тебе и место было.

Я прибавил громкость Наговицыну и нацепил на лицо улыбку, какую обычно надевают телезвёзды — доброжелательную, но пустую. Музыка глушила звуки в подсобке: скрип стула, прерывистое дыхание Миши.

Я поставил «сосалку» у его левой руки, бутылку самогона — у правой. Прочитал надпись на этой пластиковой коробочке: «10 000 затяжек». Нехило так: если в одной сигарете двадцать затяжек, то по грубым прикидкам это где-то пятьсот сигарет. Пятьсот.

Я хорошо помнил, как в девяностые «отучали» от вредных привычек. Просто и понятно — заставляли «выкурить всю пачку», конечно, за раз. Чтобы всё желание к курению отпало вместе с горечью в лёгких.

Сейчас же здесь не пачка, а целый табачный склад… Судя по тому, как вытянулось лицо Миши, он всё понял без слов.

— Володька… прости, пожалуйста, дурака, — зашептал он, еле выдавливая из себя слова.

— Бог простит, — отрезал я холодно. — Начинай.

Руки у вахтёра затряслись сильнее.

На самом деле я вовсе не собирался заставлять этого старого урода пить самогон или вдыхать свою же дрянь. Смысл был не в этом. В подобных делах самое страшное — не сам процесс, а ожидание. То, что происходит у тебя в голове до того, как что-то случается.

Вот и Миша проникся ожиданием моментально. Я видел, как у него на лбу выступил пот, как судорожно вздрагивали его пальцы. Он представил себе всё, что я мог бы сделать, и этих картин в его голове хватило с избытком.

По побледневшему лицу и тому, как он начал стекать под стол, я понял, что до него дошло. Вахтёр ясно представил себе свои ближайшие перспективы. И, судя по выражению его физиономии, они ему очень не понравились.

— Не буду, — застонал Миша. — Только не убивай меня прямо здесь, Вова, я всё скажу, честно…

— Ах, не будешь? — зашипел я. — Ты, сука, понимаешь вообще, что ты творишь? Ты детей травишь!

Я на мгновение сделал вид, что собираюсь воткнуть бутылку ему в пасть. Миша дёрнулся, отшатнулся и врезался затылком в стену. В глазах у него зажглась слепая мольба.

Я с грохотом поставил бутылку на стол. Миша, весь ссутулившись, тяжело дышал.

— Я сделаю всё, что ты скажешь. Я дурак был, понимаю…

Я не торопился отвечать. Дал ему секунд десять, чтобы вахтёр всё окончательно осознал. В таких случаях спешка — дурной советчик.

Человек либо опять начинает врать, либо ломается и отдаёт то, что нужно. Миша выбрал второе.

Я убавил звук музыки и ещё раз внимательно посмотрел на вахтёра.

— Короче, Миша, — наконец начал я, — вариант такой: ты сейчас всю свою контрабанду выбрасываешь.

— Ага… выброшу.

— Сейчас выбрасывай, — отрезал я. — Медлить не нужно.

Вахтёр тут же принялся выполнять. Нашёл какой-то пакет и принялся туда складывать бутылки и «сосалки».

— Ты меня за идиота держишь? — я вскинул бровь.

— Ч-что н-не так⁈

— Упаковки вскрывай! Ломай, водяру выливай на хрен! — велел я.

Я прекрасно понимал, что если всё это добро не будет должным образом утилизировано, то Миша, как помойная крыса, притащит всё с мусорки обратно.

Вахтёр отрывисто кивнул и начал вскрывать упаковки: доставал пластиковые коробочки, тянул за резинку, срывал плёнку.

Я стоял вплотную, не позволяя ему думать о лазейках.

Когда дошло до самогона, он стал упираться. Я указал на раковину, и он, еле двигаясь, взял первую бутылку, снял пробку и начал выливать. Жидкость стекала шумной струёй в сток, разливая запах жжёного спирта по подсобке.

— Будет, блин, праздник для местных крыс, — усмехнулся я, глядя, как бутылки стремительно пустеют.

Прибыль вахтёра медленно уходила в канализацию.

Я наблюдал, не вмешиваясь. В этот момент важнее было, чтобы он делал всё сам. Когда последний бутыль стек, а поломанные «сосалки» были свалены в пакет, Миша сел на корточки и уставился в пол. О упущенной выгоде переживал, гад.

— А теперь, Миша, я тебе озвучу наказание, — продолжил я. — Слушай внимательно. Одна твоя «сосалка» стоит пятьсот рублей. Одна бутылка самогона — столько же. У тебя двадцать «сосалок» и двадцать бутылок, значит, у нас получается сорок штук. Не надо калькулятора: двадцать помножить на пятьсот — десять тысяч. Ещё двадцать на пятьсот — ещё десять. Итого двадцать тысяч рублей. Это та сумма, которую ты теперь должен.

Я видел, как в его глазах спутались числа, как он пытался прикинуть, откуда достать такую сумму. Он буркнул что-то про пенсию, про пустую кассу, но я не давал ему возможности лепетать.

— Значит так: на эти деньги ты покупаешь жвачки, конфеты, печенье — всё, что можно раздать детям. Приноси сюда и раздавай в переменах лично, рядом со спортзалом, чтобы видел каждый класс.

Он захрипел, снова попытался возразить, что у него таких денег нет, но я перебил:

— А мне чхать. Мишаня, на товар же где-то деньги нашёл — вот и здесь найдёшь, — отрезал я.

Миша замялся, но выдавил:

— Хорошо… я… я сделаю.

Вахтёр кривился, склонил голову, подбородок уткнулся в грудь. Видно было, что проглотил обиду вместе со страхом.

— Всё сделаю, Володя, обязательно, — повторил он тихо, не поднимая глаз.

Я упер руки в боки.

— А ещё я тебя сразу в курс ставлю. Если я ещё хоть раз замечу что-то подобное, то не обижайся. Тогда конфетками и жвачками ты уже не отделаешься. Будешь должен. И сильно должен. Понял?

— Хорошо, Володя, понял…

— Вот и молодец, — кивнул я. — Договорились.

Перед тем как уходить, я окинул подсобку взглядом. Порядок я вроде навёл, но глаз зацепился за одну полку. Там стояли духи — простая коробочка, розовая, но с намёком на дорогой аромат.

— Слышь, Миша, — сказал я, — это ты вот эти духи хотел продать нашей Марине?

Вахтёр моргнул, потом виновато кивнул:

— Да… эти. Только она вчера не пришла, у неё денег нет пока.

Я подошёл, взял коробку, снял крышку, понюхал. Запах оказался действительно приятным — лёгкий, сладковатый, с ноткой чего-то тёплого. Даже неожиданно для такого подпольного магазина.

Я хмыкнул, положил духи в карман и подмигнул Мише.

— Запиши на себя, Миш. Это будет моя моральная компенсация от тебя за причинённый вред.

Вахтёр даже не возразил. Понял всё окончательно.

Я взял большой мешок, в котором болтались вскрытые «сосалки» и пустые бутылки. И, не прощаясь, вышел из подсобки. Пошёл во двор. Вахтёр всё ещё сидел на стуле, согнувшись в три погибели, лицо покраснело, дыхание было частым. Хотелось думать, что он всё понял.

Я вышел к мусорным бакам и швырнул мешок. Послышался звон битого стекла. Несколько бутылок прорвали пакет, блеснули осколками и замерли в лужице остатков мутноватой жидкости.

— Вот и место этому дерьму, — пробормотал я.

Я отряхнул руки и уже собрался возвращаться в школу. В спортзале меня уже ждал класс. Но сделать и пары шагов не успел — из-за калитки во двор вошла Марина, классная руководительница 11 «Д». Вчера её не было на проверке от бизнесмена, и вот девчонка явилась — не запылилась.

Шла она медленно, будто каждое движение давалось с усилием. Плечи опущены, взгляд потухший, она выглядела так, будто что-то гложет классуху изнутри.

На ней было пальто, застёгнутое небрежно, шарф сдвинулся в сторону, волосы, обычно собранные в идеальный пучок, были распущены.

Заболела?

Погода стояла мерзкая: ветер был резкий, небо серое, и если прозябнуть, то легко можно простудиться. Но было в её лице нечто большее, чем усталость от температуры.

Я заметил, что она будто делает вид, что не видит меня вовсе. Глаза опущены, шаг чуть ускорен, будто спешит в здание, где можно укрыться за школьными стенами от любого разговора. Ну да, понятно — не хочет встречи.

Я ускорил шаг. Марина уже потянула за ручку двери, когда я положил ладонь на дверное полотно и мягко, но уверенно остановил движение.

— Марина, привет, — я улыбнулся.

Классуха вздрогнула и резко обернулась.

— Владимир Петрович… здравствуйте… Дайте, пожалуйста, пройти, — шепнула она, делая попытку открыть дверь. — Мне некогда, правда, я спешу.

Я внимательно посмотрел на неё. Поведение было слишком нервное, чтобы объяснить всё усталостью или плохим самочувствием.

— Что-то случилось? — спросил я, не убирая руки с двери.

— Владимир Петрович, ничего не случилось. Дайте пройти, пожалуйста, — повторила Марина, делая очередную попытку потянуть за ручку.

— Нет, дорогая, пока ты не скажешь, что произошло, внутрь я тебя не пущу.

Я заметил, что в её глазах вспыхнуло раздражение. Неожиданно немного, что после такого хорошего вечера, который мы провели вместе, у девчонки такая реакция. Ну тем интереснее узнать, что же произошло…

— Вы издеваетесь? — Марина почти вскрикнула.

— Можешь расценивать как угодно, — ответил я. — Хоть как издевательство, хоть как проявление педагогического интереса. Но пока ты не скажешь, что происходит, дверь останется закрытой.

— А вам-то какое дело⁈ — выпалила она, и на этот раз голос прозвучал звонко, срываясь на истерику.

Я выдержал паузу.

— Так-то мне не безразлично, что происходит с моими коллегами.

Марина метнула в меня взгляд, потом глубоко вдохнула и, будто решившись, выдала:

— Тогда знайте, что я больше не ваша коллега, — процедила она.

Я чуть приподнял бровь. Вот теперь разговор обещал стать действительно интересным.

— Это как? — спросил я, не показывая своего удивления.