Фатальная миссия

Глава первая в которой понятие «везучести» подвергается большому сомнению

Всем давно понятно, что путешествия сквозь большие пространства страшно докучливы. Поэтому их желательно проводить либо во сне, либо в виртуальной «реальности», либо суметь заполнить индивидуально- и общественно полезным трудом. Впрочем, можно сочетать все три подхода, чем Мостобой с Молчуном и занимались — так что даже на обычный треп времени уже не оставалось. Разве что самую малость…

— Все же где ты с ней познакомился?

— На ее сольном концерте, в аквапарке. Ты ведь там бывал?

— Пару раз, правда, на выступлениях других звезд. По мне там слишком тесно, суетливо и все искусственно. Проще смотреть по визору.

— Проще, это да. Только уж приключений со звездами не жди.

— И все-таки как ты исхитрился?

— Я же говорю, повезло. Там над стеклянной стеной, что огораживает сценическое пространство, свисали отдельные ветви. Теперь их уж нет, сейчас за этим следят, но несколько лет назад они были. Я сразу прикинул, что если резко выпрыгнуть к ветке из воды, то можно дотянуться и в рывке кувыркнуться через стену в их бассейн. Так эта мысль во мне и засела. Вместе с грезами о Леллинн.

Я тогда почти не пропускал ее концертов и знал наизусть все номера — вплоть до последовательности движений, изменений окраски и форм, ментальных переливов и заклинаний. Более того, в своем бассейне я пытался повторить эти номера, до тонкости оттачивая каждое движение, контролируя их по визорной записи. Петь я, конечно, не брался, но движения освоил вполне. Особенно нравилось мне то соло, где она в образе манты заклинает своего неверного возлюбленного прийти к ней, согреть своим телом, слить с душой душу… Мне казалось страшной несправедливостью, что этот тип ее не слышит, а если слышит, то не спешит утешить. В то время как мои душа и тело так и рвутся на призыв божественной манты…

В тот вечер я отчего-то был особенно чувствителен. От номера к номеру моя экзальтация нарастала, и когда началось то соло, я непроизвольно тоже принял форму манты и помчался вокруг бассейна, лавируя между зрителями. Пронзительно коснулась души ее первая мольба, вторая… и я взметнулся-таки из воды, рванул ветку и с коротким всплеском взрезал воду артистического бассейна. Еще никто ничего не понял, Леллинн возвышала свою мольбу, грациозно извиваясь всем манто, как в свете цветных прожекторов рядом с ней, над ней появилась черно-белая манта и стала на удивление синхронно вторить ее сладострастным движениям. Леллинн удивленно замерла, прекратив пение (музыка же продолжалась), и рванулась от меня в сторону, потом в другую… Не тут-то было: по наитию я применил школьный бойцовский прием, мгновенно выпустив присоски к ее коже. В результате даже во время этих бешеных конвульсий синхронность наших движений почти сохранялась. Леллинн метнулась было к купе декоративных водорослей, где скрывался режиссер, но тот видимо успел профессионально оценить синхронность движений и выигрышность ситуации в целом, что подтверждала всеобщая завороженность зрителей. Потому он шикнул на нее и велел музыкантам играть окончание другого, парного номера, тоже хорошо мне известного. Так мы на пару с Леллинн исполнили танец «экстази» и хотя присоски можно было уже отцепить, я не смог этого сделать: ведь то была кожа Леллинн…

За купой, куда мы вновь приплыли, барражировали две могучие гидры. Они с треском отодрали меня от суперзвезды и, заломив ласты, повлекли было в театральные дебри, на расправу. «Подождите! — воскликнула Леллинн. — Я хочу, чтобы он дождался окончания концерта. И не смейте его терзать!». Вот, собственно, и вся история моего знакомства со звездой.

— Постой, а что же было потом, после концерта?

— Но ведь ты спросил, как мне удалось познакомиться с Леллинн? Я честно рассказал. Теперь моя очередь спросить тебя кое о чем.

— О чем же?

— Да вот интересно, с кем я имею дело: с опытным самцом или желторотым юнцом? Потому что самец может в деталях представить, что было потом. А юнцу бессмысленно рассказывать о неведомых ему пока ощущениях. Скажу лишь, что Леллинн была в ту ночь ко мне очень добра. Но других свиданий у нас не было.

— Везунчик, а почему тебя Мостобоем назвали? Ведь судя по твоим рассказам, тебе продолжает везти? Или это несерьезное имя? Могли предложить другой вариант: например, Удачливый…

— Ты что, в самом деле, не понимаешь? Это ж верный способ накликать беду. Был удачливый Везунчик — и нету его. Так что и ты кончай так меня называть. А почему Мостобой? В той стране, где я прогрессором был, началась вдруг гражданская война и через время стала жутко ожесточенной. Я пытался лавировать, но был вынужден примкнуть к одной из сторон.

Однажды «нашим» удалось прорвать оборону противника на одной из автострад, и в этот прорыв вошел бронетанковый полк, где служил и я. Одним броском танки достигли горной реки, через которую вел головокружительной высоты стальной мост, а за рекой располагался город мирных, но «чужих» жителей. Как в таких случаях поступают «наши» с «чужими», я уже знал. Поэтому я осознанно напросился в головной дозор, перед мостом вероломно разоружил «товарищей» и позволил им бежать навстречу основным силам, а сам закупорил танком въезд на мост, собрал трофейное оружие и боеприпасы и стал ждать нападения «своих». Оно последовало довольно быстро, и поливали меня от всей души — но только из стрелкового оружия и гранатометов, опасаясь за сохранность моста. Танк был многократно пробит, но укрытие все равно давал, а убить пулями нас, конечно, сложно. Сдерживал я их несколько часов и, хоть экономил боезапас, он все же закончился. После чего пришлось имитировать самоубийство, бросившись с моста (трюк с «мячами» помнишь?). Позже я узнал, что «чужие» подоспели вовремя и мост отстояли. Но мне из этой страны пришлось скрытно эвакуироваться и прогрессорство свое на Гее завершить. Реакция руководителей Центра на мою выходку была неоднозначной, но поскольку инопланетные уши в итоге не вылезли, она была в целом одобрена и меня даже поощрили именем Мостобой.

— Да-а… Завидую. Год после выпуска — и ты уже с именем. В то время как другие ждут благоприятного случая по несколько лет. А то и вовсе со школьной кличкой век мыкают…

— Тебе-то что комплексовать, Молчун? У тебя псевдоним вполне приемлемый и даже похож на настоящее, прогрессорское имя. Так что пять раз подумай, прежде чем сменить его на какой-нибудь Хитроум… Или Ураган.

— Какое же имечко у нашего резидента-президента? Ага, Лось. Оно, конечно, геянского происхождения и буквально означает… вот: величественное лесное копытное животное. С виду смирное, но в раздражении смертельно опасное. Впечатляет. Кстати, Мостобой, оно похоже на школьное прозвище — вот только на Гидре нет таких тварей.

— Ты забываешь, что Гея нам известна относительно давно и в Школе ей посвящен специальный курс — правда, факультативный. Лось, видимо, сразу готовился в прогрессоры на Гею — как это было принято в те годы. Так что его имя вполне может иметь школьные корни.

— Хочется согласиться. Из чего, пожалуй, следует, что он в ходе прогрессорства экстравагантных выходок себе не позволял и вообще ничем не выделялся. Вот как в резиденты-то выходят, дорогой Мостобой. А ты в начале карьеры себя засветил и тем самым обрек на что? Именно: на оперативную работу. И только.

— Слушай, а ты точно Молчун? Может наоборот, Болтун? И прозвище твое следует понимать иронически?

— Да нет, в Школе я, в самом деле, предпочитал отмалчиваться. А сейчас, получив задание, словно крылья расправил и голос обрел. Сам себя не узнаю.

— Ну-ну, метаморф, дерзай. Только не во вред делу и суммарному здоровью, особенно моему. Я так к нему привык, жалко было бы расстаться. Кстати об именах. Я подметил забавную деталь: туземное имя Лося, традиционно сложное, можно запомнить как комбинацию трех химических элементов: бор, никель, цинк. Улавливаешь?

— А ведь действительно… Хоть и с некоторыми купюрами. Беру на заметку, хитроумный Мостобой.

— Пользуйся заводями моего ума. А то: оперативник и только…

Вынырнули из гиперпространства удачно, в створе бот — Луна — Гея. Впрочем, этот переход был давно отработан прогрессорами и запрограммирован с точностью до тринадцатого знака. Теперь следовало вписаться в один из метеорных потоков и под его прикрытием приводниться в Тихом океане, не слишком далеко от берегов вотчины Лося. Бот законсервировать на дне с маячком, а самим двигаться к цели, используя необходимые метаморфозы. Единственным серьезным фактором помех могла стать техно-спутниковая оболочка Геи, и потому астронавты посвятили необходимое время наблюдению за ней и внесению дополнений в имеющуюся в корабельном компьютере базу данных по спутникам. Наконец, необходимая программа траектории полета к Гее была составлена и бот вынырнул из-за Луны.

Все проходило штатно, оставались какие-то секунды до входа в атмосферу, как вдруг на Мостобоя и Молчуна навалилась перегрузка, а на экране компъютера зафиксировалось резкое искажение курса. Тотчас на мониторе появилась надпись: «Аварийный вход! Использовать самоспасатели!». Огорошенные прогрессоры быстро закапсулировались, перегрузка частично была компенсирована, но тут корабль охватила жуткая тряска, а температура обшивки стала угрожающе расти. То были признаки слишком крутого входа в атмосферу. Мостобой запросил компъютер о причине сбоя и получил ответ, что один из спутников внезапно стал переходить на другую орбиту и во избежание столкновения компъютер выкрутил траекторию полета. Теперь он пытался ее выположить, но плавно — во избежание дешифровки искусственного происхождения «метеорного» трека.

— Он м-маскируется, а мы вот-вот сгорим! — простонал Мостобой, лихорадочно следя за трассой спуска и прикидывая вероятный район встречи с Геей. Выходило, что они все же попадут в океан, но не в Тихий, а в Индийский. — Лишь бы не подвели посадочные компенсаторы…

Компенсаторы сработали как надо, только вот соприкосновение раскаленного до критического предела корабля с водой имело ужасные последствия: бот выпрыгнул из воды и с оглушительным звуком взорвался. Капсулы с космонавтами уцелели, но просвистев спаренными пулями над водой и сделав о ее поверхность серию рикошетов, врезались в скальный берег некстати подвернувшегося кораллового островка и раскололись. Мостобоя и Молчуна тоже шмякнуло о скалу и, потеряв на несколько мгновений сознание, они погрузились в воду.

Эти мгновенья оказались роковыми. Когда Молчун пришел в себя и огляделся, то вновь чуть не вырубился от ужаса: две зубастые крупные рыбины («барракуды что ли?» — мелькнуло в памяти) уже разодрали гидрообразное тело Мостобоя и пожирали его фрагменты. По тому как аморфно колыхались в воде еще не заглоченные части товарища, Молчун понял, что Мостобой не успел в этот раз запустить механизм дифференциального метаморфизма, столь виртуозно им освоенный. Кончилось легендарное счастье Везунчика!

— Он не успел, но мне надо успеть! — молнией озарило полуживого прогрессора. — И как можно мельче, чтобы не представить для чудовищ интереса!

Моментально его сознание рассредоточилось по элементарным ячейкам тела, однако закукливание и распад ячеек заняло больше времени, в течение которого Молчуна шибко трясло от страха. Впрочем, «барракуды» его так и не заметили.

Рано чужак радовался. Образовавшееся при распаде скопище псевдочервей, объединенных ментальной связью, стало улепетывать от страшного места, прижимаясь ко дну, но это коллективное движение было замечено другими прожорливыми обитателями кораллового рифа. Стая изящных рыбок алчно спикировала на скопище и принялась ловко поедать фрагменты Молчуна. Напрасно псевдочерви искали убежища в углублениях рифа, напрасно ввинчивались в придонный ил — их везде настигали зубастые красавицы.

Повезло лишь одному из мини-Молчунов, в панике заползшему в спиралевидную раковину, на счастье оказавшуюся пустой. Первое время он просто дрожал, сократившись до минимума, но с ним ничего не происходило. Тогда он вспомнил о ментальной связи, включился, но никого из своих подобий окрест не обнаружил! Его снова стало трясти и корежить, навалилась беспросветная тоска… И вдруг сознание его померкло, охваченное нервной горячкой.