"Фантастика 2025-196". Компиляция. Книги 1-20

Часть 2 И время собирать

Oh girl, we are the same

We are strong and blessed and so brave

V. Valo

Это только кажется, что вселенная ничья. И что до вольных, бескрайних её просторов никому за пределами свалки космического мусора нет дела. Если кто-то думает, что, потерпев крушение на полудохлой луне возле какого-нибудь мирка класса Т, может объявить себя её королём, первое, с чем он столкнётся, разумеется, после чужеродной инфекции или кислотных смерчей, это повестка от зам-вице-мультивира (это что ещё за хрен, возмутится новоявленный самодержец) с требованием зарегистрировать королевство в Бюро легитимизации-юридизации чрезвычайных интерзвёздных законов. Или Бюро ЧИЗ, как с недавнего времени (лет эдак полтора миллиарда назад) разрешили сокращать в официальных бланках, к вящей радости секретарей тех рас, у которых от природы меньше трёх рук на все эти формуляры.

Бюро ЧИЗ завелось как бы само собой, словно мышь в грязном белье, только наоборот: от избытка прилежности и аккуратности, как только первая высокоинтеллектуальная цивилизация сожгла другую и стала счастливой обладательницей обугленного булыжника без признаков жизни и атмосферы. И дабы никто из мирных соседей не позарился на колониальные угодья триумфатора, пока он, одухотворённый своим величием, отправился на поиски новых девственных экзопланет, чтобы одарить их светом мощностью десять мегаджоулей на метр квадратный, в присутствии достойнейших мужей был оформлен первый официальный акт планетарного состояния. С голографической печатью. Под конец красовалось примечание, что в случае нарушения границ дозволенного виновник берёт на себя ответственность за неисполнение межзвёздных актов, а следом перечислялись разные связанные с этим невесёлые перспективы. Что под этим подразумевалось, никто толком не знал, но туманная формулировка со словом «ответственность» действовала на братьев по разуму как на двоечника — упоминание одноклассницей брата-десантника на первом свидании. Никто не хотел быть первопроходцем. В широком смысле слова.

Это уже гораздо позже Бюро ЧИЗ обзавелось карательными полномочиями силами самих подписантов. Превратило выпуклый мир в двухмерный, сплющило пресс-папье и уместило на бланках и формулярах. Карателями подвизались все расы, которые развились до такой степени, чтобы понимать язык бюрократии. Империи, альянсы и федерации отдали в жертву канцелярскому чудищу по одному клерку-девственнику, и вскоре Бюро достаточно было анонимной кляузы от руки, чтобы натравить одни миры на другие, если какой-нибудь вшивенький астероид отступит от подпункта подпараграфа. Злополучная Межзвёздная конвенция, запретившая военные пытки, была тоже их тентаклей делом. Все слишком поздно сообразили, что погибели можно было избежать, демонстративно плюнув на бланк. На самую первую личинку бланка. Плюнуть вонючей слизью. Но чем выше цивилизации забирались по ступеням развития, тем благоговейнее и добросовестнее относились к формальностям. В конце концов, они ведь не какие-нибудь дикари. Даже Хмерс Зури в своё время посчитал своим долгом уведомить Бюро о том, что-де узурпировал власть такого-то числа по такому-то адресу. Что уж говорить о совестливых рептилоидах империи Авир. Так Бюро, словно беспредельный кракен, связало все свободные миры путами страха взаимной ответственности и желанием спихнуть её друг на друга.

Стало быть, вселенная плоская, и Бюро ЧИЗ владеет ею. Только тсс.

Рейне Ктырь провёл рукой по ржаво-рыжим волосам и медной щетине. Могло показаться, что он развалился по-хозяйски в любимом кресле, только слишком неподвижной и напряжённой была поза. Он прислонился к плетёной спинке, но никак не мог на неё опереться. Потому что на самом деле это было и не кресло вовсе.

Система связи, которую использовали китообразные гуманоиды-фалайны, называлась иллюверосеть. Иллюверофон выхватывал образы абонентов и помещал их вместе в заранее выбранную эфирную локацию. То могла быть иллюзия ресторана для двух влюблённых, когда они скучали в разлуке, или морского побережья для посещения супруга в тюрьме, или необитаемого острова для межгалактического симпозиума.

Рейне пришлось хорошенько спрятаться, чтобы выйти на связь, но в стенах Френа-Маньяны тем вечером просто невозможно было уединиться. Поэтому он будто бы сидел в уютной плетёной беседке на яхте посреди океана, а на самом деле ощущал под собой треснувший ободок старого унитаза в бывшем женском крыле отделения шоковой терапии. Теперь всякий раз, когда Рейне пытался принять удобную позу, крышка за спиной дребезжала о сливной бачок. Эти звуки прорывались в эфир, создавая жалкое впечатление.

После разговора из памяти иллюверофона ещё надлежало вымести информацию о собеседниках Ктыря, а лучше уничтожить прибор и распечатать новый в следующий раз. Потому что следы. Следы — на планете, где нельзя было шагу ступить, чтобы не оставить их на снегу — с недавних пор стали главной заботой самопровозглашённого короля Зимары. Рейне с ужасом заметил, что иллюверофон предательски обрезал ему ступни, копируя туловище на корму парусной яхты, но там уже стремительно соткался образ собеседника. Озабоченный фалайн начал без предисловий:

— Денег не хватит. Не хватит и тех, что вы гипотетически успеете добыть к сроку, даже если отдадите их все, если намерены копать в том же темпе. Затея оказалась труднее, чем мы ранее предполагали.

Между ним и Рейне мелькали строчки переводчика. Фалайны свистели на частоте, недоступной уху Ктыря. Это были гуманоиды настолько далёкого родства по отношению к эзерам, что Рейне с трудом одёргивал себя, чтобы не пялиться. В кресле напротив поджал хвост покрытый чёрными перьями дельфин с чересчур подвижными плавниками. И мясистым хоботом, который служил увлажнителем воздуха для нежных лёгких. Эта раса находилась в разгаре трудной принудительной эволюции, потому что всерьёз нацелилась вернуться из воды на сушу и избавиться от досадной ошибки прародителей. Силами природы это было практически невозможно, вот разве что силой разума. Рейне ненавидел отвлекаться на субтитры. Но механическая начитка вечно перевирала ударения. Наверняка, думал он, фалайн тоже видит напротив себя редкого урода по меркам их расы. Но на Ктыря и свои пялились, а всё из-за густых веснушек, покрывавших его с головы до ног и пылавших тем ярче, чем сильнее он волновался или выходил из себя. Прямо сейчас — и Рейне даже видел их на кончике длинного носа — веснушки горели просто возмутительно:

— Но ведь нужные люди уже проникли в комиссию Бюро, которая будет регистрировать присоединение Урьюи к империи?

— Проблема не в этом. Оказалось, система безопасности императора Эммерхейса куда сложнее. Необходимо внедрить сетевых наноагентов, завербовать техников на Ибрионе.

— На Ибрионе! — ошарашенно подскочил в кресле Ктырь и прищемил себе бедро в реальности ободком унитаза. — А вы точно меня не дурите?

— Вы, кажется, не понимаете, — беззвучно возразил фалайн, и даже если он воскликнул, как показалось, переводчик просто бросил в лицо Рейне сухой текст. — Император Эммерхейс — робот. Он не относится к категории живых организмов ни в одной системе бионики. Он — не просто машина в алмазной короне, его цифровая личность сродни гаранту власти независимо от того, жива или нет его сиюминутная оболочка. Улавливаете?

— Да уж как-нибудь.

— И с недавних пор, после войны против Браны, он сохраняется на нескольких серверах всякий раз, когда отправляется дальше сортира. Мы этого не знали. А теперь уже поздно откатывать. Любая его копия, даже самая битая, но прошедшая личностный тест, будет иметь те же полномочия, что и он сам. К сожалению, в этом с империей солидарны все миры, и они её поддержат. Если не завербовать ибрионцев, всё, что вы… мы тут организовали, окажется зря.

Рейне молчал с болезненным, он так чувствовал, выражением на лице. Целое мгновение он был готов отказаться от плана, но сразу внутренне отхлестал себя по щекам. Потому что они уже подвизали слишком много людей, живых и мёртвых. В конце концов, у Ктыря были союзники, и грязную работу они взяли на себя. А назад уже никак, состав летел под откос. Фалайн только подтвердил его страхи:

— Нам придётся пойти на жертвы среди агентов, понимаете? Во время подписания в Бюро, а вероятно, и до. За сколько камушков вы бы сами готовы были так подставиться? — он направил влажный кончик хобота на Рейне. — Нужно больше алмазов.

— Я уже разрабатываю самые доходные жилы!

— Этого недостаточно, Рейне. И чистота в последних партиях оставляет желать лучшего. К тому же, по вине ваших добытчиков, которые ринулись тратить свои доли раньше времени, алмазы падают в цене. Потребуется почти столько же, сколько уже переслали.

— Мы на пороге открытия жирной и кристально чистой жилы, — горячо пообещал Ктырь. — Дайте мне пару недель.

— Но это крайний срок. Через пятнадцать стандартных суток император летит в Бюро ЧИЗ. Рейне, если не будет гарантии насчёт алмазов, придётся свернуть вашу лавочку, так, кажется, у вас говорится?

— Это вы к чему?

— В случае неудачи вам придётся избавиться от всех членов Клуба, которые в курсе сделки.

— Алмазы будут в срок, — отрезал Ктырь и вырубил иллюверофон.

Обшарпанные стены женского туалета сдавили его, как в гробнице. Воняло плесенью и собственным адреналином. Он-то думал, уже всё! Ан вон как, значит, они чуть ли не в ловушке. В том, чтобы после провала избавиться от своих, было ещё полбеды. Рейне понимал, что немедленно после этого фалайн, или кто там был его тайный патрон, избавится и от него тоже. Ктырь понятия не имел, как подстегнуть добычу алмазов, не привлекая внимания к планете. Их ещё не раскрыли только потому, что Клуб действовал исключительно своими силами. Но этот шамахтон… Зимара, почуяв грабёж, всё чаще портила погоду и качество алмазов, крапила их, дробила. И сладу с ней не было никакого.

Мысли Рейне заполнил рёв канализации за спиной. Бачок дрогнул, выблевал ржавый фонтан и долго не мог угомониться, отфыркиваясь и посылая тухлые брызги в спину алмазного короля.

Глава −21. Песцы Зимары

После всего…

После всего меня заперли в темноте. Потом явился Стрём… Помню, он пришёл на задних лапах. Моё набитое горем нутро было переполнено воспоминаниями, которые скрутились в узел из крови, карминели, сливок, каблука, самоцветов, белых носков и блестящего рычага, и вместить события следующих часов просто уже не могло.

Стрём погрузил меня в воланер за шкирку, и два или три обморока спустя вытолкал наружу. Холод схватил за горло, стиснул голову. От воланера до проходного корпуса какого-то здания было несколько шагов, но они подействовали как ледяная плётка. Босиком, в каморке, где решётки на окнах покрылись инеем даже изнутри, я дрожала одна. Табличка на стальной двери могла повергнуть в паралич:

ЛИКВИДАЦИЯ САНКЦИИ ОБ ОТМЕНЕ ПОСЛАБЛЕНИЯ РЕСТРИКЦИИ СДЕРЖИВАЮЩИХ МЕР НА ОГРАНИЧЕНИЕ ВХОДА ВРЕМЕННО ПРИОСТАНОВЛЕНА!

Пока я силилась сообразить, можно всё-таки входить или нет, с той стороны появился эзер. Вернее, я так решила, потому что его лицо прикрывал хромосфеновый череп. Он был едва ли с меня ростом, ослепительно лыс и одет в строгий безликий костюм. И держал гибкий лист отчётного планшета. С моей стороны прозрачный экран показывал лишь закодированную белиберду.

— Где я?..

Молчание было первым вариантом ответа, и я угадала. Пихая под рёбра, он просто вывел меня из морозильника в бокс побольше. Яркий свет лёг на плечи, выдавливал глаза, пока эзер перебирал формуляры. Я попыталась ещё:

— Это тюрьма?

Он молчал. Помещение было похоже на всё что угодно и ни на что сразу: безликое, как склад контейнеров для контейнеров. Покрутив головой, я наткнулась только на табличку мелкими, как муравьи, буковками:

' критическое снижение наращивания убыли отрицательного прироста температуры!'

— Это тюрьма, да⁈

Голос треснул на морозе, от ступней на холодном полу вверх выстреливали импульсы. В один прекрасный момент я испугалась, что совсем не чувствую ног, и рухнула на колени. Эзер и ухом не повёл. Это было у них в порядке вещей, чтоб у новеньких отказывали конечности? Достал из заднего кармана металлическое яйцо и, подбросив легонько, отпустил. Прибор взлетел и завис у меня над головой. Яйцо треснуло, и, вывернувшись изнанкой, стало небольшой механической рыбой. Она кувыркалась точно надо мной, будто заключённая в невидимый круглый аквариум, уродливая и кривозубая.

— Латимерия, значит, — буркнул эзер. — Склонность к побегу, а ведь так и не скажешь.

Значит, тюрьма. Из плавников латимерии вытянулись гибкие витые кабели и схватили мои запястья, шею и лодыжки. И вздёрнули с пола на ноги. Хватка у этих кабелей была крепкая, точно у клешней. Навернулись слёзы от страха. И от злости на себя за то, что не только не сопротивлялась и не спорила, но даже не помышляла. Я просто трусила и болталась марионеткой. Только бы сказали поскорее, что меня ждёт…

— Нет пометки о диастимагии, а ошейник с диаблокатором, — задумчиво и лениво бросил лысый куда-то наверх, моей латимерии. — Бардак. Неужели нельзя оформить по протоколу?

— Я а… а-а-а!

Хотела сказать «аквадроу», но клешня пришла в движение. Заломила мне руку за спину, а голову откинула назад. Ошейник на горле щёлкнул и больно упал на босую ногу. Сквозь слёзы перед глазами возникла тросточка с проблесками молний на конце. Эзер помахал ею передо мной и почти коснулся своей ладони. Руку скрутило сильнее, я закричала в потолок. А эзер пробормотал:

— Не суид.

О, а я бы хотела. Только будь я суидом, он бы ткнул разрядом не в ладонь себе, а в глаз. Он сделал пометку в планшете, и латимерия вернула меня в положение куклы на витрине. Я открыла рот, чтобы произнести «аквадроу», но чувствовала себя сильно заторможенной и опять не успела. Конец трости ткнулся мне в плечо. Меня передёрнуло, но витые кабели не дали повалиться.

— Не бумеранг, — по слогам устало выдохнул садист. — Гриоик, вода.

— Я аквадроу! Аквадро…

— Гриоик-ноль-одиннадцать, вода!

Неужели они на самом деле собирались меня утопить, только чтобы узнать наверняка? Латимерия кувыркнулась и потянула меня за кабели к стене с дурацкой табличкой. За ней оказалась ниша и какой-то бак внутри. Механический кукловод дёрнул мою руку и силком погрузил её в бак по локоть.

Через миллисекунду я взвыла: там был кипяток!

От шока я оцепенела, но вместо того, чтобы остудить воду, выплеснула бак целиком в эзера. Бокс наполнился паром и превратился в настоящую баню.

— Буйная! — рявкнули в горячем тумане. — В карцер бентоса!

Бентоса? Но я уже теряла сознание, пока железная латимерия по имени Гриоик-ноль-одиннадцать волокла меня по полу.

Мне снилось, что я на вершине. Что я добралась. Что я молодец.

Но там уже стоял Кайнорт Бритц, потому что поднялся первым с пустыми руками. Я стащила со спины клятый камень мести и ненависти и, взвесив в руках напоследок, бросила в Бритца. Послышался грохот. Но когда пыль рассеялась, на его месте оказалось битое зеркало в полный рост. В нём отражалась я, и эта я опустила глаза… развернулась… и ушла. Но как я могла уйти там, в отражении, если прямо здесь что-то не давало пошевелиться? Оглядев себя во сне, я ужаснулась: это та, другая, уходила прочь. А я стала её отражением, разбитым на миллион трещин.

Пришла в себя от боли и холода. Не того мороза, который кристаллизовал кровь снаружи, а подвального и сырого. Я лежала и подвывала от жжения, но голова ворочалась с трудом. Ошейник грубо врезался в кожу. Всё-таки подвинув затылок, я рассмотрела, что лежу раскинутая на прочной и толстой сетке, сплетённой в виде паутины. Снова совершенно голая под гудящей лампой, как на решётке гриля. А вокруг — стального цвета стены, и весь карцер занимает эта сеть подо мной, и для чего-нибудь ещё едва ли остаётся место. Правую руку я почти не чувствовала, на неё страшно было взглянуть, но боль заливала плечи, ломала спину и прожигала до мозга костей. Поднять левую удалось не сразу, но её тут же притянуло и шмякнуло о паутину. Здесь пленников удерживали гравитацией? На двери крупными буквами светилось:

ЗАДЕРЖКА ОТСРОЧКИ ЗАПУСКА ОТЛОЖЕННОГО ЗАВЕРШЕНИЯ ПРОГРАММЫ БЛОКИРОВКИ ОТКЛЮЧЕНИЯ АНТИГРАВИТАЦИИ ОПАСНА ДЛЯ ЖИЗНИ!

От одного этого канцелярита впору было впасть в кому. Нити врезались в голую кожу. Я будто весила тонну теперь. Повернула голову, оторвав затылок, и вдруг из носа потекло. Кровь быстро заструилась к паутине. Я только успела заметить, что нити на сетке все изгрызены, обглоданы такими же, наверное, как я, несчастными. Я пыталась не стонать, но всхлипы прорывались сами. Долгожданный обморок прервал тот же садист в хромосфеновом черепе. Он хлестнул меня по мокрым щекам и силком пихнул под язык таблетку. Я попыталась выплюнуть, но мне зажимали нос и рот, пока не проглотила.

— Очнись, Эмбер Лау!

Я всхлипнула и разрыдалась. Череп не выражал сочувствия, впрочем, и под маской наивно было ждать сострадания. Я обнаружила, что паутина притягивала меня теперь слабее. Возможно, чтобы эзер не упал на неё тоже. Таблетка, как внезапно выяснилось, оказалась обычной пищевой капсулой.

— Где я?

— Френа-Маньяна, специальная клиника для особо опасных душевнобольных на Зимаре. Терапевтический бентос. Карцер. Гамак для буйнопомешанных.

— Зи… Зимара? — я узнала, что она существует, только пару суток назад, и это слово всё ещё отдавало нуарной фантастикой.

— Здесь, — он помахал планшетом, — сказано, что ты серийная убийца.

— Нет, это не правда. Это месть! Это Альда Хокс…

— Правильно. Сопроводительные документы от Альды Хокс это подтверждают. Тебя контузило на Кармине без малого семь лет назад. Органическое поражение мозга. Посттравматика. Как результат — глубокая одержимость местью. Вскоре последовало убийство минори Маррады Хокс, минори Верманда Бритца, о… и минори Кайнорта Бритца. Глазам своим не верю! Да тут видеоматериалы по первому и последнему эпизоду.

Он развернул планшет, чтобы я снова запечатлела, как тонет Маррада и падает Кайнорт. Хотелось кричать: «Это не я!», но это была я. Слёзы стремительно катились на паутину.

— Ты методично убивала членов ассамблеи, — эзер повысил голос, чтобы перебить мои стенания. — Пока не попалась. Добро пожаловать домой наконец. Я твой лечащий врач. Меня зовут Вион-Виварий Видра.

— Что со мной будет?

— Ровно то же, что и со всеми маньяками. Три Пэ, — усмехнулся Вион-Виварий и некоторое время наблюдал, как ошеломление и страх льются у меня из-под полуприкрытых век. — Пожизненная принудительная психотерапия. Не скажу банального «здесь тебе помогут», Эмбер. Скажу: «Здесь ты поплатишься».

Когда он ушёл, паутина вдавила меня в сети с утроенной силой, и от перегрузки я то и дело проваливалась в забытьё. Значит, вот как всё провернула Альда Хокс. Элегантно и чудовищно. Я нарочно пошевелила обваренной рукой, пытаясь сконцентрироваться на физической боли, чтобы не сойти с ума.

Серийная убийца минори. Семь лет назад я бы собой гордилась.

Кайнорт стоял, наполовину зацементированный льдом в синеве приозёрной пещеры. Стоял… нет, громко сказано. Его приволокли и бросили в ноги шамахтону. И когда он не смог подняться даже на колени, Зимара подняла его силой наледи и запечатала выше пояса. Даже через слой хромосфена это ощущалось мучительно. Сама Зимара возвышалась напротив, будто авангардистский колосс, трещала при малейшем движении, сверкала гранями. У неё на голове царил широкий гребень, ледяной кокошник чистейшего бриллианта. И плоские крылообразные выросты вдоль спины от шеи до кончика заснеженного шлейфа. Эзер видел на Бране ископаемых ящеров, у них на хребте были точно такие же пластины, разве что костяные. Вместо указательного и среднего пальцев у шамахтона выросли ледяные шпажки когтей. Иглёд, вспомнил Кайнорт.

Блики рассвета забрались в обитель Зимары и отражались от стен грота. Бритц оторвал взгляд от шлейфа шамахтона и поднял голову. Боль аккомпанировала этому простому движению. Всякий раз, получая удар в сердце от потревоженной мышцы, он бросался в жар, и холод отступал ненадолго. Мучить себя, чтобы согреться, — словно не вблизи огня, а прямо в костре, — такой пытки не было в арсенале даже перквизиции. Чтобы поднять голову, требовалось задействовать ременную, две лестничные, полуостистую мышцы и совсем немного — верхний пучок трапециевидной. У Кайнорта когда-то было хорошо по анатомии человеческого тела, но Зимара преподавала такие уроки, что хоть прямо сейчас пересдавай на отлично.

Ледяная хтонь подползла ближе по чёрному озеру, укрытому аркой. Она погружалась в воду, словно тонущий ледокол, пока не перестала царапать гребнем потолок пещеры и не поравнялась с поверженным. Он смотрел ей в нефтяные глаза и чувствовал, что его собственные тоже слезятся.

Зимара вырастила игледяные когти ещё длиннее и провела ими по животу Кайнорта вверх, остановилась на сердце. Оно трепыхнулось сильнее прежнего. Но шамахтон уже передумала и провела выше, по горлу и щеке, и остановила когти под глазами. Кончики подтаяли, касаясь живой кожи, и ледяные слёзы скатились по лицу.

Кайнорт тяжело моргнул, вспоминая, как это было… Полчаса назад.

А полчаса назад он думал, что поцелуй шамахтона ему только приснился. Бритц ещё был уверен, что разделит судьбу Берграя Инфера, — так остроумно — раз за разом оживая и умирая, насаженный на ледяные ветви. Если между инкарнациями продержаться целые сутки, не потеряешь память, а после и рассудок. Но какой в этом смысл? За что ему держаться в сознании? Не лучше ли выбросить из головы, что детей украли и, вероятно, убили. Что Верманда больше нет. Что Эмбер… а что Эмбер? Мысли ударились об это имя и свернулись клубком.

Теперь она переживёт. Она теперь свободна от клятвы.

«А если кто-нибудь когда-нибудь найдёт меня здесь? — вяло думал Кайнорт, удивляясь, что способен ещё связно мыслить. — Должно быть, Нахелю выпал шанс выжить».

Солнце за тюлем снега стало из красного жёлтым. Бритц скосил глаза на склон воронки. Он долго не был на Зимаре и уже разучился ловко различать сотни оттенков белого, да к тому же без поляризационных линз. Сначала ему показалось, что вниз по обледенелому граниту свалилась куча снега, но куча эта двигалась неестественно. Как живая. Это бежали белые звери. Они катились плотным конгломератом, словно гусеницы пилильщиков. Задние запрыгивали на спины собратьев спереди, бежали поверху и ныряли под нижних, как в чехарде. Издалека их стая казалась одной гигантской пушной многоножкой. Так они приноровились двигаться быстрее, чем поодиночке: скорость верхних множилась на бег нижних, а потом они менялись местами.

Они вгрызались в ледяные кусты, глодали иглы, проделывая себе дорогу на самое дно воронки, и от их тявкающей перебранки по телу катились мурашки. Звери хотели добраться до ещё тёплого мяса. Кайнорт видел их раньше, но только издалека. Скитаясь по бледной тундре, он выслеживал отъявленных сумасшедших, но ни один охотник даже без ума не хотел столкнуться с песцами Зимары.

От испуга или от последнего витка агонии, но Кайнорт явственно ощутил, что может двигаться. Приблизив руку к глазам, он увидел тонкую голубую жилку, пересекавшую ладонь от середины почти до запястья. Под звуки собственных хрипов и свиста Бритц перевернулся на живот и поднялся на четвереньки. Он обнаружил странное. Превратиться не вышло: только крылья дымились за спиной. Пока поднимался, боль прорезала его сотни раз, будто в теле торчали позабытые убийцей лезвия. Пар вырывался изо рта. От этого ресницы густо покрывал иней. Кайнорт многое отдал бы за то, чтоб они когда-то не вымахали такими длинными. Боль сопровождала вдох и выдох, но такая, что можно и потерпеть. Лишь бы выбраться отсюда. Раньше, чем песцы прогрызут дорогу к его свежезамороженной печёнке.

Послышались писк и шипение, будто кто-то выстрелил из глоустера в снег. Песцов раскидало, и они отскочили обратно к подножью гранитной лестницы, откуда жадно скалились. Но боялись вернуться за добычей. Кайнорт наконец встал. Он оглядывался и оскальзывался в центре невероятно широкой воронки на глади чёрного озера. Твари чесали спины об острые пучки иголок у берега, тёрлись о них и тявкали. Воронку, в которую он упал с горы, окручивала спираль высоких и широких ступеней. Должно быть, здесь и добывали алмазы. Но кто же стрелял? Бритц пытался подстегнуть собственные мозги, но от натуги покачнулся и ухватился за ледяную ветку. Песцы тем временем собрали волю в короткие лапы и опять подбирались. Показывали клыки и ядовито-красные дёсны, облизывали кровавыми языками лисьи морды. И вдруг по их спинам проскакал Чивойт. Бранианская кошка увернулась от десятка пастей и взлетела на гранитную ступень. А там сидел Нахель. Как это он его раньше-то не разглядел!

— Нах… — Кайнорт осёкся, поняв, что не может кричать, и шепнул: — Нахель, как же я рад, что ты выжил… помоги забраться…

Пшолл вскинул голову, встретился взглядом с Бритцем и поднялся. Он выстрелил в стаю, и песцов опять разбросало от страха. Тут только Кайнорт заметил, что Нахель в лётной куртке нараспашку и водолазке, но как будто не мёрзнет. Его движения были лёгкие и плавные. Скрипя заиндевелыми суставами, Бритц потащил себя навстречу.

— Наверх нельзя, — качнул головой друг. — Она ждёт нас у себя.

— Ты о ком? — шепнул Кайнорт и прокашлялся, пытаясь разбудить связки, но только сипло крякнул: — Что с тобой? Ранен?

— Она не разрешала покидать воронку.

— Кто? Зимара?

В солнечном сплетении заворочался ком отвратительного предчувствия. Значит, ему не почудилось, и Нахель тоже видел шамахтона. Монструозную королеву, которая не укладывалась в голове. А песцы разделились и заходили с трёх сторон. Они всерьёз настроились не пускать добычу наверх. Бритц, с трудом ворочая шеей, оглянулся в поисках каких-нибудь подручных средств самообороны. Его керамбиты раскидало по ступеням. Он пнул один куст и, услышав треск у корней, оторвал иглу подлиннее. Наклоняться было обмороку подобно, кружилась голова.

— С сосулькой против хищников, — прошептал себе Кайнорт, сознавая всю трагикомедию происходящего.

Песцы, завидев в его руках простую ледышку, подкрались ближе, собрались гурьбой и замкнулись в плотное кольцо. Движения эзера даже после бочки кобравицы были бы куда энергичнее, чем теперь. Два песца позади вцепились ему в ботинки. Кайнорт поскользнулся и упал. Пересиливая расстрел боли, ударил куда-то в густой мех. Отрубил одно пушистое ухо. Другому проколол горло. Ещё четыре зверя отделились от кучи и наступали, выворачивая брылы до ушей, но кидаться опасались. Кайнорт понял, что долго так не продержится, то есть попросту не продержится в сознании, и бросился сквозь кольцо с сосулькой наперевес. То ли в глазах его сверкнуло слишком безумно, то ли Нахель выстрелил ещё, но он прорвался и, потратив силы, сопоставимые с аннигиляцией солнца, помчался по иглам к ступени и ухватился за край. Если бы он мог подпрыгнуть, подтянуться не составило бы труда, но… прыгнуть в его состоянии было уже немыслимо. Пальцы примерзали к краю, а сзади за куртку ухватился песец. За ним другой, третий. К счастью, навстречу бежал Нахель. Звери тянули Бритца вниз, цепляясь за полы куртки и за мех друг друга. Ещё один песец, и Кайнорт оставит на ступени кончики пальцев.

— Нахель, быстрее!

Пшолл на бегу пнул куст и оторвал себе такую же сосульку. По лезвию вниз потекли капли, нагретые ладонью. Жук подоспел вовремя. Но вместо того, чтобы подать руку, рубанул ледяную корку на граните: прямо там, где цеплялся Бритц.

— Она ждёт нас у себя, — холодно повторил Нахель и, сверкнув неестественно блестящими глазами, ударом сапога в лицо отбил Кайнорта назад.

Бритц сорвался и упал в груду зверей. Мех, укусы и шок: и опять темнота.

— Ты будешь играть, — повторила Зимара, заполняя своим голосом голову Кайнорта.

Он не нашёл сил возразить. Нахель приволок его, искусанного с ног до головы, в дальний конец озера, где в арочном гроте обитала эта помешанная. Так её про себя нарёк Бритц, несмотря на то, что Зимара спасла ему жизнь. Стоя в ледяных тисках, он воспринимал это так, будто она заразила его заболеванием, передающимся половым путём. Она была совсем не похожа на шамахтона Урьюи. Зимару словно распирали собственные силы, она упивалась и сочилась мощью, которую ей не терпелось обрушить на воображаемого противника. Когда она двигалась по гроту, то с некоторых ракурсов вовсе не напоминала человека. Странствующий айсберг, который топит корабли. Он крошился в движении, обрастал новыми чертами, будто над обликом шамахтона непрерывно трудился одержимый скульптор. По алмазным граням лица текла та самая жижа, которая не давала Бритцу умереть, склеивая его изнутри, словно пепел фламморигамы. Снежные пряди рассыпались по укрытым латами плечам. Выйдя из ядра, Зимара облачилась в доспехи, которые лишь издалека можно было принять за ледяные.

— Из меня плохой игрок, Зимара, — попытался Кайнорт.

— Я видела тебя. Ты охотился на моих угодьях. Ты знаешь планету. И ладишь с безумцами.

— Я же весь расколот, разодран, посмотри.

— Это неважно, — прозвучало на разные голоса, ансамблем всех маньяков, которых она здесь повстречала. — Я долго наблюдала, как люди и звери привыкают к боли. Изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Ты больше не умираешь. Ты способен мыслить и драться. Боль — то, чем можно пренебречь.

— Что ты со мной сделала… там?

— Растопила и закалила иглы внутри тебя. Это иглёд. Холодные жилы. Вместе с нейробитумом они долго не дадут тебе рассыпаться на части. Как ты того, между прочим, заслуживаешь, — голос её прозвучал насмешливо, но лицо осталось суровым. — Ведь ты сам виноват. Это не я бросила тебя в ледяной тёрн.

Вот, значит, как называлась эта жижа. Нейробитум. Кайнорта передёрнуло, но он так и не нашёлся с контраргументом. Зимара была права, это ведь он не успел пристегнуться вовремя. Это он выпустил Йо из виду в шлюзе. Это он правил рукой Эмбер. Теперь он не сможет инкарнировать и превращаться, а холодный иглёд будет колоть его на вдохе и резать на выдохе. Значит, он угадал: жижа Зимары подействовала на него примерно как пепел с Острова-с-Приветом. В чём-то шамахтоны оказались схожи. Один случайно, другая нарочно, они оба лечили тех, чьи сковородки остывали в аду.

— А с ним что? — Бритц посмотрел на Нахеля, который замер истуканом позади Зимары и выглядел так, будто иглёд проделал ему лоботомию.

— Над тобой нужен контроль. Я поцеловала его в висок. Теперь он будет за тобой приглядывать.

— Ясно! Чего тебе вообще надо? — резче, чем следовало бы когда ты по пояс в лапищах буйного ископаемого, спросил Кайнорт.

— Я придумала игру.

— Игру… Зимара, у меня семья в опасности! Я не буду развлекать тебя, как дрессиро…

— Тогда я и тебя поцелую в висок, Кайнорт Бритц, — сказала Зимара тоном, от прохлады которого даже у манекена запросто могла начаться истерика.

Она встала прямо перед ним, прекрасная и жуткая, как королевская кобра. Кайнорт почувствовал, что крупно дрожит, и что у него от холода и боли течёт из носа. По правде, в эту минуту он чуть-чуть завидовал Нахелю. Зимара поиграла гранями точёных скул и пустила синий парок изо рта в холодные губы Кайнорта:

— А чтобы ты не обманывал, я буду смотреть твоими глазами время от времени.

— Что ты… сделаешь? — не поверил Бритц.

Уже готовый заскулить от нарастающей тревоги, Кайнорт увидел, как Зимара подняла мертвенную руку. Когти ласково ползли и таяли на его щеках. Белые пальцы легли ему на затылок. Дёрнув эзера на себя, шамахтон вонзила два ледяных когтя ему в зрачки.

Долго, долго Бритц приходил в себя на полу грота, в куче колотого льда. Слушал жалобное «ме-е» Чивойта: тот околачивался где-то рядом, но боялся заходить внутрь. А кто бы не боялся на его месте? Нахель, счастливый владелец бранианской кошки, так и не подавал признаков свободы воли. Кайнорт мотнул головой и нерешительно поморгал. Глаза ещё видели, сердце билось. Удары сопровождало тупое нытьё под ложечкой, но Зимара считала, раз не умрёт — значит, стерпит. Но под колоссальным давлением даже лёд горел, и Бритцу казалось, что он плавится и мёрзнет одновременно. Он расстегнулся неуклюже, чтобы остыть. Под распахнутым воротом вниз по груди уходили голубые лапки талых дорожек, закалённых и ставших игльдом. Кайнорт не знал медицины, способной вытащить эти занозы не разделив тело на части.

— Что за… игра? — судорожно выдохнул он, садясь и приваливаясь к арке грота.

Он вытер сопли, слёзы, слюни и холодный пот. Так паршиво Бритц себя не чувствовал даже в казематах Кармина. Да вообще никогда. Он натурально предпочёл бы умереть, то есть умереть, и даже заплатил бы за это. Впервые за много часов жажда найти детей не перевесила заманчивую перспективу провалиться сквозь лёд, залечь на дне озера, свернуться клубочком и стать мумией. Впервые за много лет Кайнорта отвращала не смерть, а суррогат псевдобиологической формы существования, предложенный этой помешанной. А сил сопротивляться или, там, блестящего ума, чтобы обвести Зимару вокруг пальца, он и вовсе не чувствовал.

— «Закрытый клуб для тех, кто» ранит меня, ковыряет и увечит, — Зимара двигалась по гроту, хрустя снегом, и полуденное солнце бросало на неё лучи сквозь призму ледяных арок. — Жадные люди забирают мои алмазы, убивают моих зверей. Но я привязана к чёрным озёрам, и мои бури едва достигают их приисков. Мне тоже больно, Кайнорт Бритц! Зимара — алмаз, и алмаз — моё тело! Оно пронизано жилами, как твоё, и разве ты стерпишь, если я начну рвать их с корнем?

Она в ярости сцапала когтями воздух и поглядела на эзера сверху вниз, и первой его славной победой было выдержать этот взгляд. Потому что он уже дошёл до ручки. Гнев ни одного шамахтона не мог противостоять силе эмоционального истощения. Впрочем, Зимара приняла его за чуткое внимание:

— Ты предложишь им сделку от моего имени. В день полярного затмения, на празднике начала сезона охоты.

— Да, ежегодный Маскараут Карнаболь. Но он уже через неделю…

— Поторопись. Передашь, что я ставлю на кон самую драгоценную из залежей. Моё сердце. Если игроки Клуба доберутся туда первыми — получат алмаз размером с луну и уйдут наконец. Я переживу, — небрежно бросила Зимара и внезапно очутилась на другом полюсе настроения, в маниакальной злобе, а в лицо Бритцу опять брызнул нейробитум: — Но нельзя, чтобы они добрались. Не первыми нельзя, а совсем. Иначе за ними придут другие. Поэтому ты выследишь и убьёшь их всех на пути к сердцу.

— Ладно. Это я могу, — буркнул Кайнорт, уверенный, что нет, не может. — А где оно, твоё сердце?

— Вы должны выяснить это сами. Я поставлю соперников в равные условия. Это будет честная игра.

— И честное убийство. Ох, чёрт… Зимара, послушай. Едва ли я полезнее любого другого психа, которых вдоволь прячется в твоих лесах, — рискнул промямлить Кайнорт. — Зато они… посвежее меня.

— Они безумны. Я дам четверых тебе в помощники. Ты их возглавишь.

В булькающем лае Бритц разобрал собственный смех. Они безумны! Нашла самого адекватного в палате. По его глубокому убеждению, в союзники следовало выбирать родственную душу, и тогда Зимаре идеально подошла бы снежная баба. И как она себе представляла команду сумасшедших под контролем того, кто годами ставил на них ловушки? Наверняка у Зимары и на это была какая-нибудь далёкая от нормы теория, о которой Кайнорт не хотел знать. По крайней мере, до тех пор, пока не стянет череп проволокой потуже, чтобы он не лопнул от боли и умопомрачения. Из всех возможных контрпланов его мозги пока были способны только на: «Зимара, ты замечательная, но тот поцелуй ничего не значил… дело не в тебе, дело во мне… а теперь я пойду, ладушки?», и Бритц решил даже не начинать.

— Когда это закончится, ты нас отпустишь?

— Я отпущу победителя. Нахе́ль! — позвала Зимара, делая ударение на втором слоге. — Это ваш господин на время игры. Отведи его к остальным как условлено.

Нахель наконец отлепился от арки грота позади Зимары. И просто вышел наружу со стеклянным взглядом. Кайнорт отправился следом и плёлся поодаль, тычась в ледяные кусты и поскальзываясь. Поспевать за Пшоллом, когда каждый шаг сопровождала резь в груди и пояснице, было невообразимо трудно. Зимара назвала Бритца господином, но сам он чувствовал себя сильно наоборот. Вскоре он заметил, что бедняга Чивойт где-то лишился одного уха. Скакал туда-сюда, заглядывал Нахелю в пустые глаза, возвращался к Кайнорту за сочувствием и, не получая и толики, непрерывно сыпал коричневые шарики под кусты. Вот по какашкам Бритц и ориентировался, потому что Нахель удрал далеко вперёд, а над воронкой уже темнело. В этих широтах сгущалась полночь, тьма такой густоты, что её можно было пить через соломинку.

— Минус двадцать один, — прохладно заметил Нахель с высоты второй ступени. — Нас встретят наверху, если температура будет не ниже минус тридцати. Поторапливайся, господин.

— Нахе́ль, — хрипло передразнил Бритц.

Пшолл был уже довольно высоко, когда Кайнорту посчастливилось вскарабкаться только на третью ступень. До верха их оставалась ещё уйма, а сколько точно, он не мог сосчитать. Лишний раз вскинуть голову означало получить лишний подзатыльник от полуостистой мышцы шеи. В изнеможении Бритц упал на шестую и попытался понять: это у него жар или температура в воронке больше не понижается? Мимо проскакал бодрый Чивойт. Он шугал одиноких песцов и уже трижды преодолел гигантскую лестницу туда и обратно. Прежний Нахель вытащил бы Бритца на своём горбу ценой чего угодно, но теперь Кайнорт не попросил бы его, даже если бы у него загорелся капюшон. След подошвы сапога Нахеля ещё пылал на щеке. Вскоре опустилась та самая чернильная тьма, и Бритц так замёрз, что ничто другое его больше не беспокоило, ни боль, ни мысли. Он воспользовался этим и преодолел ещё три ступени, вытащив себя на предпоследнюю. И понял, что это всё. Что он валяется, как мешок остывшей гемолимфы и ржавчины.

Можно было умереть, предварительно попросив кого-нибудь надёжного вытащить из него все игледяные жилы, а потом собрать тело и проследить за коконом инкарнации. Кого-нибудь, кому бы он доверял. Теперь он доверял разве что Чивойту. Да и тело, так сильно изодранное, могло не инкарнировать. С эзерами такое случалось сплошь и рядом, поэтому их враги и взяли за правило рубить насекомых на части. А последнюю живую кровь, от которой зависел успех инкарнации, он получал… когда? В море от Эмбер, но после растратил всё на полёт до берега. Нет, умирать было никак нельзя.

— Минус двадцать два! — упрекнул кто-то сверху, будто это Кайнорт и Нахель привезли на Зимару плохую погоду.

Чьи-то здоровенные варежки дёрнули Бритца под мышки, потащили и взвалили на последнюю ступень, на край воронки. В густой пурге он не разобрал лица, только меховой воротник с дохлой песцовой мордой и громадную муфту для рук.

— Вы кто? — выдавил Бритц.

— Деус, гадёныш.

Заслышав имя, Кайнорт тоскливо посмотрел вниз. Ему внезапно захотелось обратно к Зимаре.

Глава −22. Psychomo sapiens

Под слепящими лампами, в ласках сквозняков было темно и душно. Страх исказил восприятие на свой лад. Но спустилась ночь или настало утро, и гравитация паутины подо мной исчезла. Я инстинктивно собралась в комок, а в карцер вместо Виона-Вивария влетел санитар Гриоик-ноль-одиннадцать. Первым делом он затолкал в мои вестулы какие-то капсулы.

— Болеутоляющее. Надевай пижму, — в меня полетели тряпки.

Пижму? Или послышалось? Я молча приняла серую пижаму в глазодробильный геометрический рисунок и матерчатые тапочки. Рука уже не горела после болеутоляющего. Тлела. Пришлось держаться за гамак, чтобы не упасть от головокружения, и провозилась я долго.

— Уточка крови двадцать пять процентов, — опять ошибся Гриоик и, заметив оговорку, попытался исправиться. — У-т-е-ч-к-а кроме. Требуется диетическое пытание.

Утечка крови. Значит, я отдала литр Альде и… Кайнорту. По щекам опять потекло, и, ощупывая распухшим языком сухое нёбо, я подумала, что слёз отдала больше литра. Хорошо бы в этом месте нашлась где-нибудь пространная табличка с запретом думать о Кайнорте Бритце. После пяти лет рабства и почти двух лет донорства шчеры выучили медицинские нормы наизусть, и литр в моём случае означал среднетяжёлую степень кровопотери, после которой наступала кома от болевого шока. Гриоик опутал кабелями мои запястья и потянул в коридор. Стены и пол там украшал гипнотический принт из линий, треугольников и спиралей. Ещё хуже, чем на моей пижаме. Взгляду нигде невозможно было притулиться и сосредоточиться, всё время казалось, что пол поднимается и лупит меня в переносицу. Глаза сами собой сходились там же. Даже, наверное, хорошо, что Гриоик меня подтаскивал, потому что я то и дело спотыкалась. Там, где пол казался ровным, он вдруг кривился, а выпуклости и ямы оказывались иллюзиями. Шагов через двадцать меня затошнило, и чудовищный пол спасла только пустота в желудке. Организм чего-то требовал, но я никак не могла понять, чего конкретно, потому что от череды недомоганий в мозге образовался затор.

Косые стены коридоров сходились на потолке, как в анфиладе пирамид. Посреди каких-то зелёно-фиолетовых кругов, которые начинали пульсировать, если зацепиться на секунду взглядом, горела табличка:

«При спаде внезапного снижения эскалации избегания конфликта стрелять на поражение!».

Меня пугала даже не угроза, а то, что я начинала понимать эти упреждения. В коридоре были и другие пациенты. Все в похожих пижамах, разнился только тип оптических иллюзий. Шахматные доски, косые линии, круги… И над каждым вертелась какая-то гадкая рыба-санитар. Удильщик, морской нетопырь, химера… Глубоководные твари. Неужели каждая рыба отражала душу? Но Гриоик утверждал, что я склонна к побегу, а ведь это не так. Кто-то шёл сам, кого-то тащили на кабелях. Лица… эти лица были разные, по-детски свежие и понуро-одутловатые, неподвижные и дёрганые, но с одним и тем же налётом тупого смирения. Сперва я даже испугалась: психи, взаправдашние психи… это ведь даже хуже, чем мертвецы! У меня развивалась новая фобия. Хотя я сама вряд ли выглядела лучше других. За спиной у одного парня вился дымок. Эзер. Бледный и опутанный зеленоватыми жилами, проступавшими сквозь кожу. Мимо сам, без кабелей, трусил благообразный старичок. Следом нити протащили парализованного, как манекен, хвостатого мужика.

Кто-то охнул, и все невольно обернулись. Потный и рыхлый пациент забился в хватке санитара-пираньи. Их нечаянно толкнули, с носа пациента соскользнули тёмные стёклышки, которые моментально растоптали. По коридору разнёсся нечеловеческий крик.

— Бе-е-е! Бе-е-е-е-елое! Бе-е-е-е-елое!..

Он уставился на белый квадратик посередине оптической иллюзии шахматной доски и дрожал в неописуемом ужасе, будто перед ним выскочила змея. На секунду я представила, что было бы, окажись он на воле, на планете, укутанной вечно белой мерзлотой. Санитары похватали своих пациентов и растащили в стороны. Рыхлого беднягу замотали кабелями с головы до ног, накинули на голову чёрный мешок. И он сразу перестал вопить. Гриоик-ноль-одиннадцать дёрнул меня и завёл в стеклянные двери.

— Занимай свободный слоник. Столбик. С-т-о-л-и-к, — наконец удалось ему.

Столовая походила на морг с десятком металлических столешниц. Только треугольных. Рыбы-санитары раздавали питательный кисель. Не в тарелку шлёпали, а прямо так. Полупрозрачная жижа дрожала сопливыми каплями. Кто-то ел, забирая липкую массу пальцами, кто-то запускал в них язык. Здесь собрались расы, о которых я даже не слышала. Я села к двум пациентам, которые показались мне самыми спокойными. Они ковыряли своих слизняков ложками из мягкого пластика. Набранный в них кисель оттягивал пластик, ложки отвисали и тряслись. В центре столовой вертелась голографическая табличка, единственная ясная и понятная среди умопомрачительных:

ЧИТАТЬ ТАБЛИЧКИ ЗАПРЕЩЕНО!

Лучше бы есть запретили. Потому что класть в рот сопливую жижу я не собиралась. Но сесть на табурет и убаюкать больную руку было уже облегчением. Парень рядом, в пижаме с кислотными спиралями и с угрями на лбу, двигался рвано, угловато. Он жужжал при малейшем шевелении и повизгивал, когда сгибал суставы. У него в ушах торчали болтики на манер старинных наушников, которыми затыкали слуховой проход. Парень вынул из кармана горсть мелких гаек, посыпал ими кисель. Перемешал. И начал есть. Гайки глухо застучали о зубы. Хвостатый пациент за столиком напротив совсем не шевелился, даже не моргал. Из уголка его глаза покатилась слеза, и откуда-то воскликнули:

— Да прекрати ты!

Впервые от женского голоса у меня взорвалось в голове. Я вздрогнула и посмотрела на пациентку сзади. Розовые волосы забраны в небрежный пучок и заколоты карандашом, курносая, в полосатой пижаме, из нагрудного кармашка торчит блокнот. А в остальном ничем не примечательная внешность. Зато голос, как торцовочная пила.

— Да дай же поесть человеку!

Я не понимала, к чему это она и почему именно мне, пока не вспомнила, где нахожусь. Среди сумасшедших. Хвостатый пациент застыл не донеся жижу до рта, и та сочилась сквозь его пальцы на стол. Взгляд у него был неподвижный, но страдающий.

— Издеваешься? — опять напала розоволосая. — Или ты умственно адаптированная?

— Я ничего не делаю, — и, чтобы дать ей удостовериться, я втянула голову в плечи и собрала пальцы в кулаки, а локти прижала к бокам.

— Ты же пялишься. Она пялится на Мильтона!

— Мильтон не может двигаться, когда смотрят.

Это произнёс тип, который жевал гайки. Он проглотил их и теперь был очень любезен. Что ж, многое прояснилось. Я сделала вид, что разглядываю потолок. Но боковым зрением всё-таки ухватила Мильтона, который активно всасывал питательную жижу прямо со стола, пока кто-нибудь опять на него не воззрился. Третьей за нашим столиком сидела чёрная-пречёрная тень без пижамы. Ни фотон не покидал пределов её очертаний. Она… или он или оно методично и невозмутимо поглощало кисель. Стало вдруг неуютно, будто эта тьма следила за мной и могла засосать вместе со светом, как имперский штурмовик. В углу, среди катастрофических пижам, выделялся пациент, весь облепленный фольгой. Как очень параноидальный тип, которому было недостаточно одной шапочки. У меня устала шея, и, опустив голову, я застала Мильтона замершим с приоткрытым ртом. С его губ сочился кисель. Розоволосая выдернула блокнот из кармана, а карандаш из пучка. Вооружившись им как заточкой, она зашипела:

— Я тебя вычеркну.

— Дъяблокова, сядь! — оборвал её санитар, механический морской нетопырь.

А я вздохнула и закрыла глаза. Вообще не надо было их открывать этим утром. Я рисковала заснуть и упасть с табурета, но решила, пусть Мильтон доест, в самом деле.

— Ешь, — проскрежетал Гриоик, заметив мою жижу нетронутой. — Таковы правила, тем брокколи при потере крови.

«Тем брокколи»… Должно быть, где-то водились мехатроники дурнее меня. Я взглянула на жижу и решила, что она не достойна и полушанса.

— Нет, спасибо.

— Я таких много повидло на своём веку. Все едят рано или поздно. Будешь и дальше операция, отправишься в карцер до конца надели. До конца не делить. Огурца недели. До гонца…

— До конца недели! — взорвалась я, уже почти плача от пыточного словаря Гриоика. — Не смогу я это проглотить.

И опять закрыла глаза. Но через секунду, отхватив удар током, подпрыгнула на месте. Надо мной стоял доктор Вион-Виварий Видра. Из провалов хромосфеновых глазниц вился дымок. Но я боялась только настоящих скелетов, а живых эзеров — нет.

— Я ещё не голод…

Он схватил меня за волосы на затылке. Зачерпнул жижи со стола и размазал мне по лицу, заталкивая в рот.

— Ешь.

Я сплюнула солёную гадость, на вкус точь-в-точь сопли. Остатки её во рту вызывали приступы рвоты и неуёмного кашля. Парень с гайками за щеками вскочил с места:

— Остановитесь! Первый закон робототехники вынуждает меня…

Но его собственный санитар оказался проворнее, и робот обмяк лицом в жиже.

Видра щёлкнул Гриоику. Латимерия цапнула меня за больную руку и выволокла в коридор. Пришлось едва ли не бежать за нею вприпрыжку, чтобы не упасть, а Вион-Виварий шагал рядом. Опять та же дверь. Опять карцер. Опять стащили пижаму и швырнули на гамак для буйных. На этот раз лицом вниз.

— В бентосе Френа-Маньяны я один решаю, когда кто-то голоден. Или болен. Или мёртв, — спокойно говорил Вион-Виварий. — Ещё выкрутасы, Эмбер Лау, и подсажу к тебе Скрибу Кольщика.

Скриба Кольщик — звучало как махина с топором наперевес, и в желудке скрутился клубок из нервов. Не сходи с ума, дурочка, всхлипнула я. Вряд ли пациентам позволялось держать топоры среди личных вещей вроде трусов и зубных щёток. Но меня всё равно колотило. Лежать на животе было куда страшнее: я не видела, что творит Видра, и если бы он только вздумал… Но дверь карцера хлопнула быстрее, чем жуть обрела конкретную форму.

Я сдалась к вечеру. Нет, не угрозам. Просто тело наконец определилось с приоритетным дискомфортом. Страшно хотелось в туалет. Первый шок поутих, болеутоляющее подействовало, и верх взяла физиология. Я взвыла и поклялась, что съем всё. Смотреть не могла на сопливый кисель, но терпеть позывы мочевого пузыря не могла сильнее.

— Тюлька без глупостей, — предупредил Гриоик. — Т-о-л-ь-к-о без глобустей.

— Хорошо-хорошо.

Застёгивая пижаму на ходу, я понеслась в туалет быстрее Гриоика. Там было зеркало. Не стеклянное, а лишь отполированный металл. Ясно, чтобы сумасшедшие не разбили. Зря я в него смотрелась. Даже после того, как я наспех ополоснулась над раковиной, моим отражением можно было жорвелов распугивать. И сон… Я вспомнила свой недавний сон о зеркале и сложилась пополам от душевной боли, лекарством от которой был разве что крик, переходящий в потную дрожь. На крик никто не пришёл. Кажется, невменяемый ужас тут был делом обыкновенным. А потом потащилась в столовую. Моя куча соплей так и скучала с тех пор, как утром её шлёпнули на стол. Теперь-то я с теплотой вспоминала те лепёшки из муки и глины, которые грызла в Каракурске семь лет назад, после больницы. Гриоик вручил мне ложку из мягкой пластмассы. Я стояла над жижей, цедила слюну, чтобы отлепить язык от нёба и открыть рот, и надеялась, что санитар не ляпнет что-нибудь неудобоваримое, но:

— Размошонка следует. Будет вкуснее.

— Что⁈

— Р-а-з-м-е-ш-а-й к-а-к следует.

— Что там вообще в составе?

— Мне не извёстка.

Я размешала. И съела. Сопливый кисель удовлетворял и голод, и жажду, особенно жажду мести, крови и другого членовредительства, которую вызывал Гриоик. Подавляя приступы рвоты, я ловила себя на мысли, что это даже неплохо, что из всех санитаров мне достался этот идиот. Это было похоже на фатум.

Потом он потащил меня в коридор.

— Гриоик, мне больно, — взмолилась я, когда кабель впился в клюквенно-красный волдырь на правой руке. — Я сама пойду!

— Не положено. Ты склочна к побегу. С колонна к побегу. С кулоном к побегу, — он помолчал и взял себя в плавники. — С-к-л-о-н-н-а к победе.

— О, да, карась ты заржавленный.

И если это был фатум, значит, была и надежда на толику вселенской справедливости. Или вселенской иронии, которая работала надёжнее гравитации. Я думала, мы возвращаемся в карцер, но Гриоик отпустил меня у двери с табличкой «Отсек 6» на треугольной двери. Здесь, чёрт возьми, всё было треугольное и косое, даже жилые отсеки.

Как только Гриоик отпер дверь, двух пациентов внутри разбросало по койкам. По гамакам поменьше карцерного. Отсек был на троих. Я переступила порог, и третий гамак настойчиво потащил меня в угол. Гамаки во Френа-Маньяне, как оказалось, служили постелями, а при необходимости — смирительными рубашками. Только не из стальных канатиков, как в карцере, а из шёлковых нитей. Белья не полагалось. Одновременно со щелчком замка гамаки перестали вдавливать нас в углы. Я оказалась взаперти с двумя сумасшедшими. И им ничего не мешало придушить меня во сне. Или сожрать. Или чего похуже. Разумным показалось не спать всю ночь. В конце концов, в последнее время в сознании я провела времени гораздо меньше, чем без, и надеялась, что эффект у обморока накопительный.

В гамаке слева качался замотанный в эластичные бинты тип земноводной расы. Худой, с болотной кожей, сальной на вид, как у саламандры. Измусоленные ленты покрывали всё лицо, кроме рта. Он еле слышно шамкал и перекатывал язык. Справа напротив жужжал прыщавый парень с болтами в ушах, тот самый, который утром сыпал гайки в кисель.

— Отвали, — проквакал саламандровый рот. — Отвали, а то закричу!

Я вздрогнула: «Отвечать? Как разговаривать с душевнобольными? А со смертельно опасными? И стоит ли вообще? Впрочем, не лишним станет убедиться, кто из них реально не в себе…» Но в голову ничего толкового не пришло. Обваренная рука опять дико болела, кисель буянил в желудке. Парень с болтами кивнул в знак приветствия. Я спросила осторожно:

— Так ты всё-таки робот?

— Хоть для примитивной лузги это и неочевидно, — он многозначительно постучал по головкам болтов. — Еклер Ка-Пча.

«Разве у роботов бывают прыщи?»

— Разве роботов помещают в психиатрические клиники?

— Френа-Маньяна уникальна в своём роде. Я думал, меня просто отформатируют. Но кто-то исправно платит, чтобы держать меня здесь, среди бренных обёрток вроде тебя.

Стало интересно, сколько ещё уничижительных терминов он приберёг для обозначения людей. Может, имперский синтетик? Чушь, одёрнула я себя. Синтетики не ходят с болтами наружу. А вообще… вообще не всё ли равно? Веки набрякли и слипались.

— Сам такой, урод, — воскликнул рот в гамаке слева, — сам ты жаба, я тебя выковыряю из фольги и кишки высосу как спагетти!

Я подтянула ноги на гамак, поджала пальцы и схватилась за них руками.

— Его зовут Зев Гуг, — невозмутимо пояснил Ка-Пча. — Он треть триады. Горло-ухо-глаз: Гуг.

Он встал и отогнул бинты на лице Зева. У земноводного была совершенно гладкая голова без глаз и ушей, только узкие щели жабер приподнимались, чмокая, и дрожали на скулах, когда он дышал.

— Так это он в другой камере ссорится?

— Да, триада связана воедино. Сонар Гуг в пятом отсеке, у него уши. А их самка Бельма Гуг в первом. У неё глаза.

— Он не опасен?

— Абсолютно, если не совать пальцы ему в рот. Но может напугать такого вульгарного биотика, как ты. Я могу поделиться запасными ушными болтами с фасонным шлицем, силиконовая смазка поглощает до девяноста процентов шума.

— Нет, спасибо, — испугалась я и примерила на себя роль вульгарного биотика с болтами в качестве берушей. — Всё равно не засну.

— Вот, — Еклер порылся в пижаме в поисках второго запасного болта. — Очень удобно ввинчивать.

— Нет. Спасибо. У меня резьба не… не той системы.

— Могу добыть винты с полупотайной головкой.

— Спасибо, Еклер. Не нужно пока. Да, спасибо за то, что вступился утром.

— Совершенно не за что, — отмахнулся Ка-Пча. — То был нелогичный выпад с моей стороны. Твоя летальная оболочка этого не стоила. Но надо мной довлеют законы робототехники. Я классической системы, понимаешь?

— А за что сидишь?

— За это и сижу.

Моя летальная оболочка успокоилась тем хотя бы, что этот тип, кажется, не представлял опасности прямо здесь и прямо сейчас.

— А эта агрессивная… с розовыми волосами и карандашом…

— Дъяблокова. Бранианка вроде. Утверждает, что всё происходящее — это книга, которую она пишет, а люди вокруг — её персонажи. Грозится то замучить, то вычеркнуть. Говорят, на воле убивала направо и налево. С ней надо поосторожнее. И ни в коем случае не зови её через мягкий знак.

— Э… хорошо. Что это вообще за место? — спросила я, только чтобы не заснуть. — Что значит «бентос»? Слово какое-то знакомое.

— Дно. Бентос — глубоководный корпус. Это нужно, чтобы ваши тленные чехлы не вымерзли. В воде ноль.

— А сколько на поверхности?

— Мой санитар удильщик передавал: минус двадцать два. Он делится со мной новостями. Разумеется, только из солидарности между роботами, — он задрал подбородок, а я подумала, что лучше бы из солидарности тот не окунул Еклера в кисель утром. — Кстати, ты же не буйная?

— Я даже не знаю, — честно призналась я, сворачиваясь в гамаке.

— Иначе санитары пустят сонный газ.

— Еклер, а в отсеке что, даже туалета нет?

— Их только два на весь бентос. Выводят трижды в сутки, невзирая на расу.

— А если кто-то вдруг…

— А чтобы не вдруг, я использую шуруп со стопорной гайкой.

Он даже собирался продемонстрировать, но в этот момент в отсеке погасили свет. Поблёскивали только мои глаза, вытаращенные при мысли о шурупе со стопорной гайкой в… Я всё лежала и пыталась вернуть в активный словарь выражения «совершить побег» и «выбраться отсюда живой». Но не могла сосредоточиться. Не запомнила дорогу от столовой, не сосчитала санитаров. Даже не заметила, какой замок был на двери отсека. Я всё ещё обитала в другой системе координат. Всё ещё на Урьюи, всё ещё среди живых и нормальных, ну, может быть, не совсем нормальных, но живых и любимых. Меня забросили в другую систему координат, где обитали расы одного вида: психомо сапиенс. Настала пора осмыслить себя в ней. Осмыслить новую точку отсчёта, чтобы выкарабкаться. Ради тёплых ладошек Миаша и медового носика Юфи. Самых ярких маячков.

Зев Гуг истошно взвыл в темноте:

— Не приближайся! Я тебя слышу, не лезь, образина! Руки убери!

— Трюфель, это который в фольге, опять дразнит Сонара Гуга в пятом отсеке, — нейтрально пояснил Еклер. — Вот так всегда. Теперь по всему бентосу пустят газ. Доброй ночи.

По стенам вдоль стыков зашипело. Я инстинктивно задержала дыхание, понимая, что всё равно не смогу вот так не дышать всю ночь. Зев Гуг умолк первым. За ним следом Ка-Пча свалился в гамак без жужжания и визга, которыми сопровождались его движения. С толикой удовлетворения отметив, что Еклер Ка-Пча — обыкновенный псих, будто в этом можно было сомневаться, я не удержалась и тоже глотнула воздуха. Сладость на кончике языка стала последним аккордом долгого дня во Френа-Маньяне.

Глава −23. Дверь открывается на себя

Передвигаться волоком недурно, если, конечно, это тебя волокут. И конечно, если не за волосы на лобке. Бритца волокли за капюшон, как счастливчика. Снег залепил ему лицо и набился за шиворот, ботинки были полны подтаявшего льда. Он полагал, что уже мог бы идти сам кое-как, но не собирался облегчать жизнь Нахелю и Деус, а ещё надеялся, что им надоест, и они его бросят. Хотя эта холера, Деус, ничего на полпути не бросала. Они остановились где-то в сугробах, и Нахель забарабанил в дверь обледенелой хибары.

Кайнорт на секунду прикрыл глаза, а очнулся в жаркой комнатёнке на жёсткой лавке. Он понял, что переоценил себя, что не сделал бы и шага самостоятельно. В глазах рябило, и разглядеть при первой попытке удалось только мерцание бесчисленных индикаторов. Полутёмная хибара напоминала одичавший капитанский мостик, и если бы не мох, торчавший в стене тут и там среди проводов и чудаковатых приборов, можно было и впрямь принять эту конуру за ископаемый звездолёт. Где-то что-то тикало, пыхтело, скрежетало. У набухшей от влаги двери за эзерами следили два жёлтых глаза: ручной песец. Таких заводили только те, кто считал чуек и канизоидов недостаточно агрессивными. Нахель ковырялся в сапогах, вытряхивал комки снега. Рядом крутилась Деус. Девчонка с ворсистой, как нубук, лимонной кожей и в смешной шапке с помпоном. Бритц наблюдал за ней из-под набрякших век. Боль притупилась, или он к ней привык, но суставы забила вата, в ушах пульсировал шум, а в груди опять булькало. Он знал, что это. И знал, чем это лечить. Когда-то давно, на другом краю вселенной, он провалился под лёд и часа два оставался по шею в воде, задавленный снежной глыбой. А потом отхаркивал кровь и куски лёгких. А потом пришёл доктор Изи. Мягкий и добрый толстяк, лучший в мире специалист по эвтаназии. А потом стало хорошо. Так они и познакомились. Деус увидела, что Бритц моргнул, распахнула на нём куртку и прижалась ухом к груди:

— Я бы ему врезала, ох, врезала бы… — услышал он голос Деус, обращённый к кому-то. — Но у него пневмония. Хотя если подумать… по яйцам-то можно и врезать, надеюсь, он их тоже отморозил, и разобьются.

— Ты как будто меня обвиняешь.

Голос Нахеля звучал жёстче обычного, с какой-то новой сталью.

— А кого же? — вскинулась Деус. — Мог бы и поторопиться! Зачем заставил самого лезть, видел же, что синий уже! Сдохнет — Зимара не будет играть. А у меня на кону кое-что поважнее алмазов.

— Это ведь лечится. Лечится, ведь так?

— Так, да не так! У вас всё гораздо сложнее. Вы же…

На этом Кайнорт опять выпал из реальности. А в следующий раз проснулся на обрывочном бурчании:

— … ещё и этого на мою голову. Зеппе, плесни ему плесневого чаю.

— Если термопот не против, — проворчали из дальнего угла. — Вообще-то наш термопот жаворонок по натуре, и за полночь неважно себя чувствует.

Бритц из любопытства даже открыл глаза. Среди свалки потёртых запчастей и механического барахла возился кто-то в громоздком бронзовом шлеме. Шлем этот был накрепко запаян и напоминал кальмара, обхватившего голову. Из-под гнутого, колотого и растрескавшегося металла выглядывали худосочные морщинистые плечи. Зеппе выглядел как черепаха, которую вытащили из панциря и упрятали головой в ведро. В шлеме было что-то вроде забрала, только оно не открывалось.

Старик смотрел сквозь сотню пропиленных щелей, и его лицо, по-видимому, долгие годы не показывалось на свет. В просветах забрала бегали строчки машинного кода. Шлем дополнял реальность Зеппе одному ему известными данными о состоянии его питомцев, сумбурно отлаженных приборов, место которым было разве что под прессом. Зеппе поднялся и погладил нагреватель, словно кота:

— Устал, мой хороший? — ласково пробормотал он и почесал шлем в раздумьях, прежде чем нажать пуск. — Ну, ты хоть чашечку нам согрей… Слышишь, Деус, я его прошу только одну чашечку! Нельзя будить машину всякий раз, когда тебе вдруг приспичило чаю. Есть режим работы и отдыха. Сама-то, поди-ка, по семь часов кряду спишь.

— Зеппе, не начинай! Этому кретину нужно много пить.

После чашки отвратительного грибного чая Кайнорт откашлялся и почувствовал, что стало чуть легче. Он приподнялся на лавке, но Деус толчком локтя вернула его назад.

— Лежи, балда. Здорово же тебя искусали.

— Что, я теперь стану песцом?

— Остри, остри. Знаешь что, петрушка ты кудрявая? Ты теперь смертный, только это полбеды.

— Другие полбеды — это ты? — буркнул Кайнорт и попытался наконец проморгаться. — Классная шапка.

— Беда в том, что не привык ты смерти бояться. У эзеров же всё просто: сдох, раз — и опять живой. Твой организм не умеет противостоять тяжёлой болезни. А ты серьёзно болен, Бритц. Но совершенно не способен сопротивляться. В другой раз я бы сплясала на твоих рёбрах. Но Зимара, чтоб ей растаять, выбрала тебя, и послезавтра ты должен встать на ноги. Игра-то уже завертелась. Первый ход наш.

Она как будто обиделась, что не её назначили главной. Раздула ворсистый шейный капюшон, словно кобра, и маячила взад-вперёд под тяжёлым взглядом эзеров. Деус готовила укол антигипоксидной сыворотки и сжимала челюсти от досады. Разумеется, ей не хотелось разорять драгоценный запас ради того, кто ставил на неё ловушку. Кайнорт хотел сказать, что с удовольствием поменялся бы с ней местами, вручил бы капитанские бразды и Нахеля в придачу. Но Бритц боялся, что тогда Деус от радости придушит его ночью валенком за ненадобностью. Плесневым чаем и сносной лавкой он был обязан исключительно прихоти шамахтона.

— Это где же видано, чтобы ты — ты, вот ты! — и вдруг мною помыкал, — кипела Деус. — Это мной-то, которая умнее, сильнее, храбрее. И прочее «ее». Почему шамахтон тебя выбрала?

— Я в её вкусе.

— Зимара не человек.

— Ну… какая-никакая, а тоже углеродная форма жизни.

— А ты — уродная форма жизни, — отрезала Деус. — При прочих равных я бы предпочла Альду Хокс. Кстати, где эта взбалмошная? Вы же с ней не разлей вода были.

— Мы расстались в некотором разногласии.

— Пф-ф, назвал её на «ты»?

— Сломал ей челюсть. Хотел обе, но вмазал с левой.

— Ты? Ах-ха-ха! — капюшон Деус раздулся нубуковым парусом. — Врёшь! А ходили слухи, ты с ней спишь.

— Упаси боже. Мы бы не смогли договориться, кто из нас госпожа.

— Ладно, верю. Вон, у тебя аж тик на нижнем веке, когда о ней говоришь.

Бритц и сам ощутил, как задёргались ресницы, и закрыл глаза. Вроде между ним и Деус если не потеплело, то подтаяло. Но тактическое острословие выжало его, как тряпку. На ноги послезавтра, сказала Деус? Хотелось верить той, которая вправду была умнее и разное прочее «ее». Но пока что-то не верилось. Укол она нарочно влупила побольнее, протолкнула иглу до кости. Холодок разбредался по капиллярам. Бритц откашлялся и задрожал от слабости.

— Песцы, которые тебя покусали, — продолжала Деус, — они переносят токсолютоз, и если выкарабкаешься, приобретёшь иммунитет к морозу. Пригодится, когда пойдём к Фибре.

— Ещё один маньяк?

— Нет. Он тут потерпел крушение, но у него есть гусеничный вездеход, просто буровая чума. Если Зеппе над ней поколдует, мы успеем во Френа-Маньяну на этот ваш Маскараут Карнаболь.

— Так много «если».

Канареечно-лимонная Деус была самым ярким пятном Зимары. Стройная, гибкая, экзотическая куница. Охотиться на неё тянуло страшно, но не представлялось возможным: девчонка оказалась такой сообразительной и прыткой, что опережала эзеров не на шаг, а на три дороги. Её интеллект граничил с гениальностью. На неё плюнули, изредка припоминая, как любовались где-нибудь издалека. И жила бы себе тихо! Охотилась бы на песцов. Помогала бы Зеппе, ведь поначалу они продавали маньякам кустарное оружие и даже скопили немало денег. Клуб закрывал глаза на то, что кто-то снабжает дичь боеприпасами, так даже интересней стало. Но Деус вздумалось оборачивать ловушки эзеров против них же самих, раздевать, грабить и глумиться. В итоге члены Клуба посчитали за честь выловить лимонную обезьянку и напихать ей во все дырки незабываемых дней и ночей. Но обезьянка знала о планах развратных охотников, и, пока ей не попался некто совершенно иного склада, выходила победительницей. Так что Бритц, если так можно выразиться, оказал Деус услугу, когда, недолго думая, просто свалил на неё ледяную глыбу, да так и оставил. Даже не потрудился убедиться, что она мертва. И вот — оба в одной перчатке на правой руке шамахтона.

— Зеппе, ему кислород нужен, — голос Деус становился глуше. — Потребуется твой пульс-дозовый концентратор.

— Ещё чего! Деус, детка, так не справедливо. Концентратор и сам болен, а чем он хуже этого таракана? Компрессор перегревается… Я не позволю эксплуатировать его на износ, как какого-нибудь… какого-нибудь…

— Как какой-нибудь прибор? — холодно выплюнул Нахель.

— Не надо так! — воскликнул Зеппе. — Они же всё понимают!

Голос под шлемом сломался, старик подхватил концентратор на руки. Песец, учуяв склоку, тявкал и подметал пол хвостищем. Нахель поднялся из своего угла, угрожающе нависая над Зеппе:

— Так, дед! Тут Зимара решает, кому жить, и ты будешь делать всё, чтобы господин добрался вовремя. Иначе я тебя из этого панциря выколупаю!

— Тихо! — рявкнула Деус, и у неё в руке откуда ни возьмись появился крименган. Складной, за пятьсот зерпий штука. — Если бы ты лучше заботился о господине, тупица, ему бы и концентратор не понадобился!

— Я должен контролировать, а не нянчить!

— Надо было лучше выполнять свою работу, ради которой Зимара оставила тебя в живых. И не смей угрожать Зеппе! Иначе придёт Деа, и мало не покажется. Место, Сырок, фу, фу!

Песец перестал скалиться и опять свернулся у двери. Даже если бы у Кайнорта были силы вмешаться, он бы только закатил глаза. Нахель не привык, чтобы все вокруг были помешанные, включая теперь и его самого. И спорил так, будто доводы рассудка играли здесь какую-то роль. Тем временем Зеппе обхватил концентратор на манер загнанной хищниками раненой матери и прижимал к груди, судорожно укутывая рваным пледом. А сам отползал всё дальше в угол. Нахель фыркнул, глядя на складную пыхалку в руке Деус, но отступил. Бритцу захотелось, чтобы он ещё поупирался, и Деус прострелила бы ему колено. Желать этого было несправедливо, ведь Нахель явно не сознавал, что делал. Кайнорт против воли чувствовал за собой вину. Ему казалось, что он недостаточно ценил Пшолла все эти годы, гонял на астероид, бросил одного чинить тарталёт на острове… и вот теперь его у него забрали. Как забирают у ребёнка дорогую игрушку, с которой плохо обращались. Игрушка была отвратительной аналогией, просто Кайнорт параллельно, фоном, думал о детях. Он не хотел признавать, что потерял ещё и лучшего друга в такой момент.

— Ты сказала, Деа придёт? — спросил он, и Деус почему-то сникла.

— Не твоё дело. Всё равно ни уколы, ни концентратор не помогут, пока организм этого не захочет. Мы только потратим лекарства впустую, а тут не на каждом углу аптечный киоск, ты в курсе? И антибиотики я тебе не дам, пока не увижу, что ты намерен выздороветь.

— Я намерен, — Бритц придал голосу максимальной, оскорблённой в лучших намерениях, твёрдости. — Деус, у меня дети в заложниках.

— Дерьмово. В смысле, дерьмово, что ты ещё и размножаешься. Они у Зимары?

— Нет. Но чем скорее мы выиграем, тем скорее я получу их назад.

— Скажи это мокроте в лёгких! Тебе нужна мотивация. Эмоция какая-нибудь… жизнеутверждающая.

— Страха за детей недостаточно?

Деус нахмурила лимонный лоб и потёрла виски, раздражаясь:

— Это паника, ты просто себя со стороны не видишь! Найди то, что поднимет тебя с постели, а не рассыплет вот как сейчас. Ненависть, злоба, не знаю… месть.

— Эй, Деус! — озабоченно воскликнул Зеппе и постучал пальцем по виску. — Деус, детка, шапка прохудилась! Вон — потекло!

Деус лихорадочно схватилась за помпон и, обнаружив, что он весь промок, метнулась на улицу. Дверь за ней смачно хлопнула, запустив в хибару клубы синего пара.

— Зачем ей вода в шапке? — удивился Нахель.

Он сидел насупленный, шлёпал себя по шее и ловил снежных блох, которых нахватался от песцов. Снаружи блох было не так-то просто отличить от обычных снежинок, но если снежинка не таяла уже пару часов, то скорее всего, уже присосалась и тянула тепло. Укус снежной блохи ощущался с непривычки как озноб. Зеппе бережно укладывал кислородный концентратор в ящик.

— Не вода, — буркнул он. — Лёд.

— А зачем?

— На спрос! Кто спросит, тому насосом засос.

Ясно, Зеппе ещё злился из-за того выпада. На бронзовом шлеме у старика болтались разнокалиберные провода и кабели с клеммами, зажимами, паяльными головками и магнитными тестерами для экспресс-диагностики приборов. Они подрагивали, когда Зеппе злился или нервничал, как сейчас.

В дверь снаружи заколотили. Это Деус вернулась, но Зеппе и ухом не повёл. А Деус тем временем перестала стучать и визжала, пинала, царапала обшивку. Сырок опять затявкал, Нахель подскочил с глоустером в лапище, чтобы открыть. Мало ли кто напал? Никогда Кайнорт не видел его таким решительным. Но Зеппе встал между ним и дверью, ничуть, кажется, не напуганный:

— Не надо.

— Там минус двадцать три! Не дело башковитую насмерть морозить! Отпирай!

— Откроешь — пожалеешь, — отрезал Зеппе.

— Да что здесь происходит⁈

— Она же не запирала… — сонно бормотал Бритц, но его будто не слышали.

На дверь навалились с разбегу. Раз, другой. И затихли. Сырок и Нахель переглянулись в недоумении. Спустя минуту в халупу как ни в чём не бывало ввалилась Деус, живая и здоровая.

— Поправила? — буднично бросил Зеппе. Он и не посмотрел в её сторону, продолжая паять какой-то механизм.

— Да!.. Ух… Напугала этих? Ну, ничего. Надо же, как не вовремя!

Кайнорт хотел буркнуть, что уж его-то она точно не напугала, но вместо этого захлебнулся на вдохе и зашёлся кашлем. Деус охлопывала иней с шубки. Из-за её спины показался Чивойт.

— Ме-е.

— Настырная зверюга! — погрозила ему кулаком Деус. — Ваша, что ли?

— Наша, — кивнул Нахель. — Бранианская безоаровая кошка.

— Приняла в потёмках за песца, хорошо, не сообразила, как стре… ладно.

Нахель только головой покачал. Отвернулся и устроился на своей лавке, чтобы вздремнуть. Чивойт безуспешно тыкался под лавки, но отовсюду его выгонял Сырок. Тогда Чивойт вспрыгнул на самый высокий и неустойчивый шкаф, забрался в пустую коробку и шипел оттуда. Деус ткнула Кайнорту ещё один укол и села рядом. Пыталась беззаботно посвистывать, но заметила, как Бритц прищурился.

— Что? — вскинулась Деус.

— Это и есть Деа?

— И как это ты… понял? — столько растерянности было в её бегающем взгляде, что Кайнорта даже не задело, что она будто не ожидала от него внимания к деталям.

— Ты в дверь снаружи ломилась от себя. А она на улицу открывается.

— Ишь, не дурак! — Деус хлопнула его по мочевому пузырю, и эзер болезненно скривился.

— Значит, эта шапка…

— Охлаждает. Вот, полюбуйся, твоя работа.

Она стянула её за помпон, но через секунду водрузила обратно на макушку. Под шапкой в скальпе Деус были просверлены десятки ровных дырочек, побольше и поменьше. Жуть трипофоба, а не скальп. Деус оттянула воротник сзади, и Кайнорт понял, что вдоль всего позвоночника тоже шли отверстия. В подкладке шапки хранился лёд.

— Сначала я использовала антифриз, но он быстро закончился. А льда здесь навалом, но пришлось просверлить дырки. Главное, не перегреваться, понимаешь? Иначе приходит она. Деа. Тупая и злобная тварь. Счастье, что у неё ума не достаёт ни с крименганом разобраться, ни даже с дверью.

— Диссоциативное расстройство идентичности? Ты что, повредила голову, когда на тебя упала та глыба?

— Когда ты сбросил на меня ту глыбу, — поправила Деус.

— Да я бы не тронул пигалицу, если бы ты не охотилась на охотников. Лично на меня бы не охотилась.

— А что пигалице было делать? Эзеры упекли меня во Френа-Маньяну, а когда поняли, что я нормальна, просто выкинули в лес. Если бы не Зеппе… Сначала я боролась за жизнь, потом за кусок хлеба. С бедолаг, за которыми вы гонялись, и взять-то было нечего. А помнишь, как ты не удосужился даже проверить, убил ли меня? А я ждала. Ждала, что ты меня откопаешь, чтобы добить, тогда я бы добила тебя первой!

— Я знал.

— Поэтому-то я на тебя и зла. Зла на то, что ты оказался достаточно благоразумным, чтобы не считать себя умнее.

— Ну… зато теперь ты здесь как все. Как дома. На Зимаре нормальным не место.

— Заткнись!

Он говорил правду. Зимара была плохим местом для нормальных. Очень плохим. Кайнорт вспомнил об Эмбер, и каждая игледяная жила в нём отозвалась жжением. Он очень, очень, очень хотел, чтобы Альда не удовлетворилась быстрой смертью чёрной вдовы и захотела оставить её в живых, чтобы замучить позже… как бы жестоко это ни звучало. Наверное, противоречивое колебание отразилось на лице эзера, потому что Деус обеспокоенно нагнулась послушать дыхание.

— Ты что-то совсем посерел. Знаешь что? У меня слабость к сообразительным. За догадку насчёт двери я дам тебе антибиотик. А чтобы он не пропал впустую, тебе нужна живая кровь. Жвала-то сможешь выпустить?

У Бритца не хватило сил даже на кивок. Деус позвала ручного песца:

— Сырок! Ко мне. Иди, достойный зверь, спасать зверя недостойного.

Зверь зацокал коготками. Бритц не видел, что они делают, но вдруг запахло свежей кровью. Крылья носа дрогнули, откликаясь на спасительный аромат. Ему в ноги прыгнул песец и крался вдоль тела, прижимался всё ближе. Разлепив веки, Кайнорт увидел над собой белый мех, и пушистое облако окутало лицо. У зверя на горле кровоточила резаная рана. Бритц вдохнул запах чистого меха, мускуса и провёл рукой по пышному загривку песца. Сырок встал толстыми лапками ему на одно плечо и уложил морду на другое. На губы Кайнорту капнула кровь, сердце зашлось от жажды.

— Не миндальничай, упырь, просто пей, — устало подстегнула Деус.

Это была лучшая трапеза в его жизни. Получив несколько восхитительных глотков, Бритц лежал с закрытыми глазами и вдыхал кровяные пары.

— Деус, — шёпотом позвал он. — А туалет у вас где?

— Снаружи, в овраге. Тебе не дойти. Ведро вот тут поставлю.

Бритц пришёл в такой ужас, что едва не прожёг взглядом потолок. Ведро? При всех? Только не возвращение на Кармин, только не в казематы, твёрдо решил он.

— Не надо.

— Тебе виднее, конечно. Я десять лет мечтала увидеть, как Бритц обделается. В переносном смысле, конечно. Но подойдёт и буквальный. Спокойной ночи.

Она имела право быть сукой. Деус прошла в свой угол, по пути задев эмалированное ведро. Вскоре Чивойт почуял, что Сырку уже не до него, слез и уложил бородатую морду на колено Кайнорта. Где-то Бритц читал, что таким образом кошки лечат. С одной только поправочкой. Он-то знал правду о безоаровой кошке, что напрочь отбивало даже эффект плацебо. Он вздохнул.

В тёмной тишине Кайнорт тщетно искал в себе тот самый жизнеутверждающий мотив, но с досадой обнаружил, что единственным мощным побуждением в его жизни в ту ночь стало желание наутро самостоятельно дойти до уборной. Деус сказала, ему требовался мощный стимул. Знала бы она… знал бы он сам, что единственное средство, способное поднять его с постели, — это граничащий с животным аристократический ужас перед эмалированным ведром.

Глава −24. Норман против ненормальных

Это была до того странная компания. Мы напоминали анекдот: собрались как-то в баре убийца, клякса, графоманка, хромой и невротик. И тут бармен говорит…

Только вместо бара была комната групповой терапии, а вместо бармена — главврач. Я опоздала. И вообще второй день вела себя отвратительно, но на то была уважительная причина. Ценой истерзанных стальными ухватами запястий я заставила Гриоика провести меня длинной дорогой, чтобы разобраться в перипетиях бентоса. Металась не в те коридоры, выскакивала с неправильной стороны проходной столовой, упиралась и просилась в другой туалет, хотя дальний был близнецом ближнего. Я побывала всюду, кроме чужих жилых отсеков. Но так ничего и не поняла. И не увидела лифт. В этой лечебнице всё нарочно устроили так, чтобы запутать пациентов, отбить даже мысли о побеге. Назначение треугольных комнат явно менялось, потому что мы ходили в одни и те же места разными путями. Подписаны были только жилые отсеки, и за два дня я добилась только обострения топографической агнозии.

Я присматривалась к замкам на отсеках. Гриоик запускал щупальце-кабель в круглую скважину и проворачивал его, как обычный ключ. У меня появилась идея, как раздобыть отпечаток, оставалось улучить момент. Да только без схемы корпуса можно было бродить по комнатам в поисках лифта бесконечно. Или вскрыть замок прямиком в карцер. Вот это был бы номер.

Когда я зашла в комнату групповой терапии, показалось, что в её центре зияла глубокая яма, но мои ноги убеждали, что пол поднимается. Трое полукругом сидели на стеклянных кубиках. Я узнала Дъяблокову и чёрную-пречёрную кляксу. В инвалидном кресле на гусеничном ходу, единственный не на кубе, сидел хилый старик. На своём увешанном аппаратами жизнеобеспечения троне он смотрелся очень жалким. Рядом вздрагивал паренёк. Пока Вион-Виварий поправлял какие-то трубки в носу у старика, я заняла один свободный куб из двух. На меня сразу покосились трое, хотя насчёт кляксы ничего нельзя было утверждать наверняка. Пациенты молча вытаращились на меня, потом на пятый свободный куб и опять на меня. Может, я заняла чьё-то место?

— Все в сборе! — Видра обернулся и хлопнул в ладоши.

Я заёрзала и ужаснулась. Куб подо мной был не стеклянный, а ледяной. Под кубы тех, кто пришёл раньше, уже порядочно накапало. Но лужи не растекались, значит, и подъём мне тоже почудился.

— А где доктор Кабошон? — жалобно поинтересовался паренёк рядом.

— Сколько раз повторять, Норман⁈

Вион-Виварий шагнул к нему и размахнулся. Норман скукожился на кубе, я вздрогнула. Но Видра не ударил, а внезапно притормозил и ласково погладил паренька по плечу.

— Мы ведь это уже обсуждали. Доктор Кабошон уволился. Он больше не придёт.

— Мне становится хуже! Я… я постоянно падаю, я… плутаю, блуждаю. Иногда я чувствую, будто хожу вниз головой.

— Может, потому что ты псих? — предположила Дъяблокова, и Норман захлебнулся от ужаса:

— Я видел, как Трюфель зашёл в столовую прямо из спальни, как так может быть⁈ Из пятого отсека! И эзер Шампу из четвёртого, вы видели? — он озирался, ища поддержки, но все отводили взгляд. — Видели?.. Минуя лифтовый холл!

Он принялся доставать из карманов пижамы скомканные салфетки, расправлять и сверять по ним какие-то схемы:

— Мне страшно, доктор Видра, я здесь с ума схожу…

— Вот ты и осознал наконец, что болен. Поздравляю, это хороший признак.

— Я здоров! — Норман высморкался в одну салфетку, другие спрятал за пазуху. — Я нормальный! Доктор Кабошон обещал во всём разобра…

— Доктор Кабошон больше не придёт!

Вион-Виварий щёлкнул пальцами, и кубы взлетели. Все, даже пустой. Я уцепилась за ледяной край. Только старик в гусеничном кресле остался внизу и задирал голову на тонкой шее, чтобы взирать на нас и подслеповато щуриться.

— Это для общей безопасности, — пояснил Видра. — Чтобы вы не покидали мест в пылу дискуссии. Сегодня будет жарко! Я не стану препарировать ваши френии, психозы и мании, как доктор Кабошон. При всём уважении к коллеге. Вы сделаете это сами. Как известно, никто не знает вас лучше, чем… ваши соседи. — Вион-Виварий выдержал паузу, чтобы мы невольно переглянулись и опять уставились на главврача, привлечённые блеском его лысины. — Бентос — корпус для особо опасных пациентов. Но клиника Френа-Маньяна им не ограничивается. Там, надо льдом, есть нечто большее. Вольный комплекс Загородный Палисад. Никаких надоедливых санитаров, нормальная пища, комнаты на одного. Прогулки. Надежда выйти на свободу! Доктор Кабошон отбирал претендентов методами, которые изжили себя. Психиатрия не стоит на месте. Больше не будет изнурительных тестов, мучительных испытаний. Отныне вы сами будете решать, кто из вас недостоин.

— Достоин? — поправила клякса. Это был первый раз, когда она при мне подала голос, который показался глубоким и мягким, даже утешающим.

— Нет. Это было бы слишком, — процедил Видра. — Я могу лишь доверить вам самостоятельно назвать самого безумного из шестерых. Того, кто первым сойдёт с дистанции и отправится на анимедуллярный ляпискинез. Другие получат шанс. Одно имя — один голос против. Менять решение, вербовать, давить, манипулировать… — можно. Здесь всё как у нормальных людей. Поехали!

Я покосилась на свободный куб рядом. Видра предлагал выбирать из шестерых? Нас было пятеро, если, конечно, главврач не имел в виду и себя заодно. Ледяной куб был пуст на первый взгляд, но уж коли нашлась где-то клякса совершенно чёрная, значит, где-то водились и совершенно прозрачные. Там сидел кто-то невидимый. И холоднокровный, потому что с его места капало еле-еле. Подо мной уже скопилась целая лужа, а у куба Нормана растаяли края, потому что он непрестанно их теребил. И что за ляпискинез?

— Я против Дъяблоковой, — выбрала клякса.

И сразу пришлась мне по душе. Как только она назвала имя, под кубом Дъяблоковой вспыхнула горелка. Розоволосая подобрала ноги и закатила глаза:

— Кто бы сомневался, — всё-таки какой же противный был у неё голос. — А я за Нормана. То есть против. Против Нормана.

— Эй, как ты можешь? Эй, мы же из одного отсека! С одной планеты, блин!

— Норман, извини, но ты храпишь. Да, Сомн?

— По правде, Дъяблокова права, — еле слышно заметил старик со своего кресла. — Я слышу храп даже через стенку. Но не возьмусь определить, кто из них двоих храпит на самом деле. Я голосую против новенькой.

Хоть я и не собиралась принимать в этом участие на полном серьёзе, но покраснела до кончиков ушей. Меньше всего хотелось привлекать внимание сумасшедших, но второй день я только и делала, что нарывалась. И что, твою мать, за ляпискинез? Сомн поймал мой взгляд в порыве объясниться:

— Прошу прощения, — в извиняющейся улыбке старика не хватало зубов. — Я вас совершенно не знаю, это так. Но мне бы не хотелось портить отношения со старыми приятелями. К тому же эта латимерия с вами… рыба, которая, бегает… вряд ли при такой склонности вы настолько безобидны, насколько выглядите.

Под моим кубом зажглась горелка. Огонёк едва теплился, но всё могло стать хуже через пару голосов против. Досадно было, что Сомн пустился в объяснения. Они звучали слишком логично, и я боялась, что другие за это уцепятся. И тогда ко мне приставят ещё одного санитара, как к самой безумной во всей Френа-Маньяне.

— Осталось трое, — напомнил Вион-Виварий. — Что скажешь, Эмбер Лау?

— Я никого не знаю. Как я могу решать?

— Будешь тянуть — куб растает, и ты рухнешь.

— Что за ляпискинез?

— Процедура.

— Что за процедура?

— Ляпискинез.

Я поёрзала в сырой ямке, потёрла лицо ладонями и сдалась. Это была только игра. Я ведь не душевнобольная, чтобы поверить, что душевнобольным позволили решать, кто из них самый душевнобольной! В таком случае, оставался лишь один выбор:

— Я против, — махнула налево, где таял пустой куб, — вот этого.

— Голос против Вдруга, — объявил Вион-Виварий.

Прозрачный Вдруг не подал ни голоса, ни шороха, когда с его куба закапало на горелку. Я назвала его, только чтобы не глядеть в лицо своему выбору. А Норман повторил за мной:

— Тогда и я против Вдруга.

Огонь под ним стал вдвое ярче. Капли шипели в горелке. Вион-Виварий вгляделся в пустоту над кубом, прислушиваясь на одному ему доступной частоте, и объявил:

— Голос Вдруга против Нормана. Два-два, — он снова хлопнул в ладоши. — Второй раунд! Голоса только против Нормана или Вдруга.

— Вдруг, — сказала я.

— Норман, — сказала Дъяблокова.

— Норман — сказал Сомн.

— Вдруг, — сказала клякса.

Дъяблокова раздражённо качала коленками:

— Норман, сдавайся сам. Всё равно всё будет по-моему.

— Графоманка!

— Неврастеник.

— Бездарь!

— Статист.

— Дура!

— И это мой дурацкий сюжет!

Дъяблокова замахнулась карандашом. Норман дёрнулся назад. Взмахнул руками и, соскользнув с талого куба, упал. Правда, невысоко, кубы парили метрах, может быть, в трёх над полом. Но как-то неудачно кувыркнулся. Боднул порог и, всхлипнув, застыл. Языки пламени под кубами не давали разглядеть, в сознании ли он.

— Норман! — позвала я. Он не пошевелился. Первым порывом было спрыгнуть с куба и потрясти парня, но три метра — это три метра, и я вцепилась в лёд.

— Норм? — забеспокоилась клякса.

Вион-Виварий подошёл к Норману, откинул ему руку с лица носком ботинка и поискал пульс. У меня сердце застучало в горле. Видра поискал в другом месте и наконец в третьем.

— Группа приняла решение.

— Норм! — воскликнула клякса.

— Норман? — выдавила я и поняла, что грудь парня под клетчатой пижамой перестала трепыхаться. Комната поплыла перед глазами. Я схватилась за воздух и полетела с куба. Копчик хрустнул, горелка подожгла мне штанину. Прихлопывая пламя, я задом отползла в угол прочь от Нормана. Я боялась его. Неосознанно, подспудно. Значит, он был уже мёртв. Только мигом позже положение его шеи показалось неестественным.

— Ну, что, Дьяблокова, довольна? — вскинулась клякса.

— Через твёрдый знак!!!

— Терапия окончена! — прогремел главврач.

Горелки погасли, кубы приземлились. Мы покидали комнату, и только я одна не смотрела на Нормана. На пороге валялась его мятая салфетка, а на ней какая-то схема. Пользуясь тем, что остальные не отрывали взгляд от тела, я сунула бумажный комочек в карман пижамы. В коридоре метались санитары. Я отшатнулась от Гриоика и припустила бегом.

— Сто пять! — прикрикнул санитар. — С-т-о-я-т-ь!

И подсёк канатом. Я упала на гипнотический пол. Гриоик сцапал меня за больную руку, но я дёрнулась изо всех сил. На рукаве проступила кровь, хватка стала железной. Мелькнула игла на конце щупальца. Я почувствовала укол через вестулу прямо в спинной мозг. И размякла. Мы потащились вслед за другими в столовую.

Там я упала третьей за стол к Сомну и кляксе. Рука болела от хватки санитара, но я не смела ни растереть её, ни тронуть. Ни даже отогнуть пижаму, чтобы осмотреть кожу.

— М-да, — выдавила Дъяблокова, ковыряясь в жиже за соседним столом. — Жаль.

— Тебе? — оглянулась клякса.

— Он же с самого начала напрашивался. А убивать статистов — плохой сюжетный ход. Хуже только возвращать из мёртвых.

— Твой бред сдирает с меня кожу. Отвратительно…

— Что же здесь отвратительного? — мягко заметил Сомн. — Мы все здесь на «ты» с трупами. Мы все убивали, а это всего лишь несчастный случай.

— Тем не менее, — Дъяблокова подвинулась к нам со своим стулом и понизила голос, — до тех пор, пока она не объявилась, никто на моей памяти здесь не умирал. Эмбер, ты сама себе не кажешься странной?

— Нет. Это совершенно ничего не значит.

— Это значит, что ты — мой главный герой.

— О. А это ещё не конец книги? — съязвила я.

— Эмбер! — одёрнула клякса. — Не подыгрывай ей. Сейчас она заявит, что взорвала Эзерминори, запихала Брану в кротовину, вытащила Брану из кротовины!

— Вот этими вот самыми пальчиками, — Дъяблокова изобразила, как печатает на клавиатуре, — я мну реальность, как пластилин.

— Понеслась волынка. Если ты такая всемогущая, что ж ты ещё не на воле?

— Да здесь же такой кладезь типажей.

— Тогда хоть сделай эту жижу удобоваримой.

— Если вы не будете страдать, кто это издаст? Вот если растворить парочку в кислоте. Или устроить эпидемию с паразитами. Или убить императора — вот это пожалуйста.

— Ого! Так-таки императора? И ты вот так запросто делишься планами? — поддела клякса.

— А кто мне помешает? Всё, что ты можешь, это закатить глаза, да и то никто не увидит.

Клякса коснулась антрацитовым кончиком пальца своей жижи, и та всосалась во тьму. А у меня перед глазами ещё лежал мёртвый Норман.

— А этот Вдруг, — вяло спросила я, ощущая действие успокоительного, — он что за существо?

— Так ты разве не поняла? — опешила Дъяблокова, но беззубый Сомн опять заступился:

— Она опоздала.

— А, точно. Так вот, до того, как ты заняла куб рядом с Норманом, там сидел Вдруг. Начинаешь соображать?

Я вспомнила, как клякса, Сомн и Дъяблокова вытаращились на меня, но так и не поняла отчего.

— По правде говоря… нет.

— Предвосхищаю рецензию: «Главная героиня — тупица!». Эмбер, а помнишь, вначале никто не голосовал против Вдруга, кроме тебя и Нормана? Норман-то просто повторял за тобой. А ты даже не догадывалась.

— Да о чём же?

— О том, кто на самом деле был самый сумасшедший в комнате! — воскликнула клякса. — Вион-Виварий Видра!

Шестерёнки завертелись. От нарастающего возбуждения я проглотила разом три ложки жижи. И поняла. Никогошеньки на том кубе не было. Вдруга не существовало. Воображаемый пациент! Я села на его место, но Видра не заметил сразу, а потом автоматически вообразил, будто Вдруг сидит на другом кубе. Позже, голосуя против Нормана якобы от имени Вдруга, главврач пытался спасти свою галлюцинацию вторым туром.

— Так вы все просто хотели избавиться от реального, а не воображаемого конкурента.

— Именно, — удовлетворилась моим интеллектом Дъяблокова. — Разумеется, никто не предполагал, что Норман вдруг умрёт, да ещё так глупо. Только в реальности можно свернуть шею, неудачно упав с табуретки. Но второстепенные персонажи порой непредсказуемы.

На её пронзительный голос к нам повернулись с других столиков. Скелетообразный эзер, худобу которого подчёркивали иссиня-чёрные брови и немытые патлы. Трюфель в своей фольге. Триада Гуг, целиком похожая на трёхголовую жабу. Их санитары зорко следили за тем, чтобы триада не вздумала приступить к сезонному размножению прямо в столовой. Краем глаза я наблюдала, как Мильтон поспешно донёс горсть жижи до рта и скорее потянулся за второй, пока все пялились на нас. Дъяблокова достала мятый рулон туалетной бумаги:

— Ладно. Пойду отзывы почитаю.

— Не воспринимай её всерьёз, — хмыкнула клякса, когда та ушла. — Параноидная шизофрения.

— Почему ты думаешь, я нормальнее?

— Тебя привезла Альда Хокс, так? Она и Нормана привезла когда-то. Я давно здесь, и ещё ни разу Полосатая Стерва не отправила сюда настоящего психа. Френа-Маньяна — просто свалка для сведения её личных счётов.

Сомн покончил с жижей, протёр столешницу насухо. И откланялся. Пациенты разбредались из столовой. А я всё мялась, раздумывая, как бы подступиться с деликатным вопросом.

— Меня зовут Эстресса, — сказала клякса. — А то, поди-ка, уже придумала мне какое-нибудь прозвище.

— Нет, что ты, — соврала я. — Почему ты здесь?

— Сама сдалась.

— Сюда? Сама?

— Сложная история с грудой насильственной смерти. У меня нарушение синестезии: я пробую цвета на вкус, слышу мутность этой жижи. А если вздумаешь спеть, могу наброситься, потому что у меня синяки от музыки. Самые обычные вещи, бывает, причиняют мне невыносимые страдания. От этого нет лекарства. Здесь не помогают, зато изолируют… от ни в чём не повинных. То, что нужно.

— Эстресса, ты ведь живёшь в одном отсеке с Трюфелем? — решилась я.

— В пятом. Мы соседи с тобой.

— Ты не могла бы… не могла бы оторвать кусочек его фольги?

Клякса молчала, и я поспешила объяснить:

— У меня острая нехватка алюминия в организме. Я просто…

— Твой вопрос — красный, он щиплет мне язык и пахнет мускусом. — Эстресса подалась вперёд, накрыла мою руку своей чёрной, и мои пальцы исчезли. — Я всё понимаю, но хорошенько подумай. Замки в бентосе незамысловатые, потому что бежать на Зимаре некуда. Они тут даже на видеонаблюдение не тратятся. Хотя это, может, специально. Бюро ЧИЗ давно прикрыло бы клинику, попади им в руки запись из комнаты групповой терапии. И вот ещё: если тебя поймают, сделают ляпискинез.

— Да что же это такое?

— Они вынут твой мозг, оцифруют, исправят, как им заблагорассудится, и перенесут на кристалл. А кристалл отполируют и запихают в череп. Эту процедуру разработал доктор Кабошон. После того, как его раскритиковали за убийство сознания, он усовершенствовал процедуру. Пару лет назад. Якобы заключал здоровые ткани мозга в кристалл, а нездоровые заменял каменными. Но когда начал испытания на людях, вдруг… пропал.

С трудом представлялось, что за чудовища выходили из операционной. В любом из двух случаев, что с Кабошоном, что без, это означало смерть сознания. Замена его другим. Искалеченным. Пусть даже «исправленным», но уже не моим.

— Эстресса, если я пробуду здесь ещё хоть неделю, и ляпискинез покажется выходом. Я скоро стану как Норман, я…

Едва сдержалась, чтобы не крикнуть как Норман: «Я нормальная!». Но в моём взгляде Эстресса, наверное, почувствовала особенный вкус или запах. Это была не просьба, а терпкая, по-зелёному тоскливая мольба. Клякса откинулась на стуле и, помолчав, зашептала:

— Тебя выводят в туалет сразу после нашего отсека. Вечером я оставлю фольгу под раковиной. — Эстресса помолчала ещё, и её чернота сгустилась пуще прежнего. — Здесь что-то затевается. Поэтому… да, наверное, тебе лучше выбираться отсюда. Те, кто пришёл за последние пару лет, говорят о странном снегопаде. Говорят, снежинки танцуют. То вниз, то вверх… Говорят, некоторые так и не падают на землю. Что-то случилось на Зимаре. Эти снежинки — чьи-то шпионы. А теперь уходи, Эмбер, иначе подумают, что мы что-то замышляем.

Я прикончила жижу и даже не поморщилась, потому что теперь мне нужны были силы, чтобы заварить настоящую кашу.

— Гриоик, — спросила я в коридоре, — а что за доктор такой был, Кабошон?

— Мне затрещина обсуждать это с пациентами.

— Гриоик. А хочешь, я тебя починю?

— Благодарю, я в полном придатке. Перчатке. Я в полном потерятке.

Он провернул щупальце в замочной скважине, и, оказавшись в отсеке 6, я закатала рукав. На обожжённом до вишнёвой красноты запястье был выдавлен след от кабеля Гриоика. Отпечаток ключа. И он был хорош для своей цены.

Ка-Пча в своём гамаке сосредоточенно начищал ушные болты. Я тоже забралась в гамак и развернула салфетку Нормана. Чернила размазались, но изображение всё ещё можно было разобрать. Должно быть, он выкрал карандаш у Дъяблоковой, потому что писчие принадлежности имела она одна во всём бентосе. Видимо, ей разрешили в виде исключения, чтобы не принялась писать кровью на стенах.

В первые секунды игра воображения не давала сосредоточиться ни на чём, кроме силуэта. Хвост… крылья… Я зажала рот кулаком, чтобы не закричать, пронзительно и жутко, как Зев Гуг. В тишине отсека дыхание с шипением рвалось из груди. Ка-Пча сверлил болтами ушные проходы, а взглядом — меня. Я ещё не решила, доверять ли ему, и взяла себя в руки.

Салфетка была тёплой и чуть влажной. Хотелось думать, что схема Нормана сохранила именно его, ещё живое, тепло. Может быть, действительно он был единственным нормальным на нашем дне. Потому что ему удалось невероятное. Зарисовать план. Вот только природа не заложила в Нормане тяги к побегу. Я припомнила: его санитаром была нелепая рыба-капля. Грустная и безобидная. А ко мне взывали хвост и крылья на схеме. Может, это он прощал меня с того света? Или куда там уходили минори, погибая?

«Она твоя ши?» — «Моя жи».

Как ему удалось вместить так много света в полтора слова? Что же я скажу детям, когда вернусь? Я выбралась из красных коридоров карминского бункера и оказалась в аду. Наверное, я опять нырнула глубоко в себя. Кто-то тряс меня за плечо.

— Эмбер. Ты промываешь слёзные каналы?

— А, да, Еклер, — как же хотелось, чтобы меня разбудил другой голос, но я помотала головой в той реальности, из которой мне предстояло бежать в одиночку. — Всё в порядке. Вот скажи как робот. Ты замечал, что санитары используют всюду один и тот же ключ?

— А тебе это зачем? Это не то, о чём следует знать санитарам?

— Еклер, здесь обитают опасные сумасшедшие. Что, если кто-нибудь изготовит отмычку и сбежит? Ключ-то хотя бы электромагнитный?

— Из-за высокой влажности и магнитных бурь в бентосе механические замки. Я уверен, потому что, когда их меняли, я целую неделю питался штифтами. Да, ключ один, но рядом с лифтом всегда дежурит санитар. И бежать на Зимаре некуда.

Двери, отмеченные чёрным на схеме, не имели замочных скважин изнутри жилых отсеков. Даже если бы я пробралась в отсек 5, то попасть оттуда напрямик в лифтовый холл было нельзя. Но меня заинтересовали заметки, которые Норман оставил на схеме.

«Из отсека 2 моментально попадают в дальний туалет!»

«Отсек 3 успевает на тренинг быстрее всех!»

«В ОБОИХ туалетах слышен карцер!»

Его это дезориентировало, но для мехатроника всё было очевидным. Минипорты. Как это я раньше не догадалась? Так, утром Гриоик выводил меня из отсека 6 прямиком в коридор между столовой и комнатой групповой терапии. Никакого коридора между ними на плане не значилось. Но всё прояснялось, стоило добавить в уравнение телепортацию. Эзеры обожали воровать имперские технологии.

— Сегодня на групповой терапии упоминали доктора Кабошона, — сказала я, будто бы уходя от скользкой темы с ключами. — Почему он уволился?

— Мой санитар признался, что доктор Кабошон бесследно пропал. Это он изобрёл знаменитый анимедуллярный ляпискинез. Перемещение души из мозга в камень, если переводить дословно. Великолепная технология.

— Звучит так, будто ты бы не отказался от процедуры.

— Разумеется. Что за робот отказался бы усовершенствовать мозг? Вот только один Кабошон догадался, как частично сохранять пациенту его собственное сознание. Но так и не получил патент. Ляпискинез без него так и проводят по старой технологии. Такая потеря для науки.

Рядом с гамаком Еклера чернела замочная скважина в смежный отсек 5. Я пока не придумала, как скрыть от Еклера план по изготовлению ключа из фольги. И уж тем более, как перетянуть Ка-Пчу на свою сторону.

Вечером, когда нас выводили в туалет, я нашла аккуратно разглаженный кусок алюминиевой фольги. Эстресса приклеила его под раковину на жижу от завтрака. На блестящей поверхности она выдавила:

«Грузовая гломерида послезавтра ночью».

Я смяла фольгу и зажала в кулаке. Эстресса намекала, что, если я не хочу замёрзнуть, едва выбравшись на волю, то должна поторопиться. Вряд ли на Зимару возили грузы каждую неделю.

Когда в отсеке гасили дневной свет, оставалась слабая иллюминация вдоль стыков на стенах. В мистической полутьме я приложила фольгу к правому запястью и скопировала отпечаток. Аккуратно выдавив нужную форму, принялась наслаивать и уплотнять фольгу, пока отпечаток не стал похож на кончик щупальца, которым Гриоик отпирал отсеки. Настала пора испробовать ключ. Выбор пал на скважину, дверь которой вела в пустой коридор между столовой и комнатой групповой терапии. В самом деле, не ломиться же к Эстрессе в смежный отсек посреди ночи. Ключ подошёл с первого раза.

Но не провернулся. Фольга оказалась слишком мягкой. При второй попытке ключ вообще скукожился на полдороге. Я пожевала алюминий, уплотнила ключ — но он всё равно гнулся и рвался при повороте. А ведь даже при лучшем раскладе мне пришлось бы использовать ключ дважды. Моё плечо сцапал Еклер:

— Ты пытаешься сбежать, дикая кожура!

— Постой! — я перехватила его руку своей, как клещами. — Ты не можешь сдать меня механическим санитарам. Я человек. Они навредят мне!

— Тогда я позову доктора Видру, — упирался Еклер.

— Нет, не можешь. Знаешь, в чём отличие между эзерами и шчерами?

— Разумеется, — с вызовом вскинулся Ка-Пча. — Эзеры — насекомые, способные превращаться в людей, а шчеры — люди, способные…

— Вот именно, — перебила я и подняла указательный палец к его носу. — Я — человек, а доктор Вион-Виварий Видра — нет.

Еклер вырвался, но явно смутился. Он шатко вернулся в гамак и уселся в нём, молча кусая щёки изнутри. А я осталась вариться в недоумении. Чем можно было укрепить чёртов ключ? Еклер ворочался, напрочь забывая жужжать и пищать, и наконец подал голос:

— Ты погибнешь на воле. Там бескрайняя ледяная пустыня. Если я не пущу тебя, это будет проявлением заботы.

— Послезавтра прибывает грузовая гломерида.

— А, тогда не о чем волноваться, — бодро выдохнул Ка-Пча и добавил:

— Потому что ты точно никуда не уйдёшь.

— Это ещё почему?

— Сонар Гуг в пятом отсеке с ума сходит от гула тормозных турбин, когда корабль садится на лёд. В прошлый раз Зев Гуг начал орать, и нам всем пустили газ. Зажать ему рот сложно, а если попытаешься, Бельма и Сонар начнут биться головами о стены. И нам опять-таки пустят газ. Спокойной ночи.

— Эстресса, мне нужен лёд.

На следующее утро я была самой подозрительной в столовой, потому что уплетала жижу за обе щеки. Я же не хотела свалиться в обморок при побеге. Или умереть от истощения в грузовой гломериде. Сюда-то она везла провиант, а обратно — мусор.

— Лёд есть только в комнате групповой терапии, — шепнула клякса. — А ни ты, ни я в ближайшее время туда не попадём. Ни даже Сомн. Из более-менее адекватных остался только Шампу, эзер из отсека 4. Но я не знаю, когда его очередь идти на тренинг.

— А сегодня чья?

— Триады Гуг и Трюфеля. С жабами из Триады лучше не связываться. А Трюфель попросит об ответной услуге.

— Пообещай от моего имени что угодно, — расщедрилась я. — Завтра ночью меня здесь уже не будет. Но ему ведь необязательно знать. Скажи, что лёд мне для обезболивания ожога.

— Звучит правдоподобно. Но ведь он растает до срока.

— Выбора нет. Впрочем, в отсеках холодно… и у меня есть фольга. И… попроси тогда кусок побольше.

Кусок льда размером с кулак плавал в унитазе, когда вечером я отправилась по нужде. Если не знать, что и где искать, прозрачный многогранник почти невозможно было заметить. После отбоя я откусила от большого куска подходящую часть и долго плавила горячими пальцами, чтобы придать нужную форму. Готовый ключ обернула фольгой, чтобы не подтаял слишком быстро. В остатки фольги отправился и большой кусок, и я надеялась, что назавтра от него хоть что-нибудь останется.

— Неправда, мне не вынут, не вынут мозги-и-и! — воскликнул Зев Гуг, внезапно садясь в гамаке. — Доктор Видра сказал, что убийца минори ведёт себя хуже!.. Следующая — она, а не я, не я!

Это меня ещё как подстегнуло. Ледяной ключ повернулся в скважине! Но дверь не поддалась. В отчаянии я хлопнула по ней ладонью и услышала писк, каким Еклер Ка-Пча сопровождал движения. Когда не забывал, конечно.

— Вторая половина цилиндра замка осталась неподвижной, — судя по голосу, в нём боролись разум человека и безумие робота, и я, к стыду своему, надеялась на победу второго. — Все вы, первобытные фантики, крайне невнимательны. Щупальца санитаров намагничены.

Вот почему хватка Гриоика была железной. Я опять поплатилась за невнимательность. Ключ цеплялся к личинке замка на противоположной стороне двери, и обе части вертелись вместе. Но в бентосе не то что сильный магнит, даже карандаш был роскошью! Я уже собиралась опять хорошенько промыть слёзные каналы, когда Еклера одолел страх за первобытного фантика, которому грозил ляпискинез вне очереди. Иногда и плохие новости играли на руку.

— Перед прилётом грузовой гломериды санитары сортируют мусор на вывоз, — сказал он. — А так как это случается раз в год, сортировочную станцию капитально ремонтируют.

— И?..

— Знаешь, что такое магнитная сортировка? Утром предложу тебе приправить завтрак детальками сепаратора.

Для сортировки полимеров и отлова металлов на Урьюи использовали стержни из неодимовых магнитов. Мои губы расползлись в улыбке:

— Не откажусь от такой приправы.

Еклера обыскивали всякий раз на выходе из столовой. Чтобы и шпунтика не утащил в отсек. Даже за щёки лезли с фонариком. Но ко мне-то нет! Кто бы мог заподозрить, что я ем магниты?

Идеальному плану не хватало сущей мелочи. А мне не хватало половины мира. Перед сном я вывела пальцем в темноте слова, которые, как я думала раньше, взорвут мою вселенную. А они её осветили.

Глава −25. Четвертое тело Платона

— Нас найдут, — Миаш копил уверенность для этой фразы весь день. — Папа нас найдёт и спасёт. Всё будет хорошо.

— Они убили Катавасю. Никто нас не найдёт. Ничего не будет хорошо.

Уверенности в голосе Юфи было хоть отбавляй. Она злилась, потому что уже не могла плакать. Дети сидели одни в каменном мешке. В одном углу стоял большой ящик с мятыми банками просроченной детской крови «Эритрошка» и пакетом пищевых капсул. А в другом горел камин из «твёрдого огня»: кирпичиков тантала, вступающих в реакцию с углеродными нитями. Жить можно, но Миаш и Юфи дрожали от страха. В третьем углу была санитарная дырка. Из неё подвывал сквозняк. В четвёртый угол, самый тёмный, забрались дети. В животе у котика по кличке Катавася была рваная дырка, игрушку испачкала кровь с ладошки Юфи. Уже который день никто к ним не заглядывал, ничего не происходило.

— Зато у нас есть Мультик, — бодрился Миаш, хотя и не представлял, на что им бот-барабашка, который спрятался у мальчика в рукаве на Урьюи. — Он живой.

— Зачем этот дядька выдрал мне зуб? — дулась Юфи. — Он даже совсем не качался!

— Он и мне выдрал, Юфи. Там же у нас были маячки, по которым папа…

Миаш сразу пожалел, что сказал. Он не собирался озадачивать сестру вопросом, как же папа найдёт их без маячков. Но Юфи не могла вместить ни капельки нового страха, у неё и от старого не сходили мурашки. В их тюрьме было круглое окно с сапфировой расстекловкой. Миаш разогнул затёкшие коленки и подскочил на месте:

— Смотри! Смотри, Юфи, медуза!

— Это Мультик… Всего-навсего твой бесполезный Мультик.

— Да нет! За окном!

Он поднялся на спичечных ножках, по стенке прокрался к окну и встал во весь рост. Впервые за несколько дней. До этого он лишь ползком выбирался на охоту за едой в угол с припасами, к дырке со сквозняком и обратно, а Юфи лежала калачиком или шмыгала, прижав коленки к щекам. В небе над ними застыл купол гигантской белой медузы, которую издалека можно было принять за облако снеговой грозы. Но у этого облака была юбка, под которой танцевали щупальца. Медуза повернулась, но не рассеялась на ветру, а уплыла по небу, стрекая другие тучи на своём пути.

— Ого! — Миаш прижал нос к стеклу. — Иди посмотри, Юфи… Это лапы. И но-о-ос!

Юфи осторожно выглянула из-за плеча брата. И сжала Катавасю так, что из его смертельной раны посыпался сушёный зверобой, которым его набили. Сначала сестра не поняла, куда смотреть. Всюду, куда ни глянь, простиралась белая пустыня, а горизонт завесил тюль косых снегопадов. Но Юфи проследила за пальцем Миаша и ахнула. Справа, прямо возле окна, вперёд выдавалась востроносая каменная морда, присыпанная снегом, а внизу исполинские звериные лапы обнимали вход в башню. Детей заточили внутри здоровенного каменного песца. Миаш и Юфи глядели на Зимару из сапфирового глаза.

Я не зря говорила Каю (режущая боль!), что вокруг меня всё стремится к нулю. Наутро я сидела в столовой напротив Еклера, с магнитными стержнями за щеками, и в этой части план шёл как по маслу. Но — лёд, припрятанный на вечер, растаял. Не весь, то есть не так, чтобы смириться и передумать, а так, чтобы до обеда ещё можно было сбежать (да некуда), а к вечеру уже никак. И то, что он ещё доживал в мокрой фольге, на изнанке моего гамака, терзало меня, как крапивница. Да так, что я начала икать и едва не проглотила неодимовый магнит.

— Кто посмел! — воскликнул Зев Гуг, когда Бельме Гуг прямо в глаз попал солнечный зайчик.

Трюфель занимался излюбленным глумлением: доставал триаду. Он отражал свет санитара-удильщика Ка-Пчи при помощи ловко подставленного локтя в фольге и дразнил самку Гуг. Но сам прятался за Мильтоном, и бедняге то и дело доставался беглый взгляд от Бельмы. Мильтон замирал каждые несколько секунд в позе одна нелепее другой, весь вымазался в жиже, но ни капли не донёс до рта. А когда донёс, то подавился под новым взглядом, и жижа потекла через нос. После этого Трюфель дал Мильтону передохнуть, но только затем, чтобы заставить Бельму Гуг, охотясь за солнечным зайчиком, взглянуть на Мильтона во все глаза. Мильтон как раз собирался уйти и упал со стула. У него равномерно полопались сосуды в глазах от злости. И тогда я поняла, что кое-кому нужна моя помощь.

Я достала припрятанный кусок фольги и на пару с Трюфелем пустила зайчика в глаза Бельмы. Он в левый, я в правый. А сами мы зажмурились. Двух секунд хватило, чтобы Мильтон квантовой кошкой бросился животом прямо на стол триады Гуг и вцепился в горло Бельмы.

Но выпад его был обречён, потому что Мильтон опять привлёк наше внимание, и ещё две секунды спустя Сонар и Зев колошматили его, обездвиженного, а Бельма зорко следила, чтобы жертва оставалась в фокусе.

— Санитар!!! — закричала я.

Ка-Пча и Трюфель чистосердечно заверили, что жабы Сонар и Зев с подначки Бельмы избили Мильтона до необратимой потери веры в психиатрию. И триаду Гуг в полном составе препроводили в карцер с приговором «До утра». Моя маленькая гадкая антреприза перешла от экспозиции к завязке.

Да, пришлось поведать Трюфелю о побеге. И не только потому, что понадобилась его помощь с триадой. А и потому, что маршрут вышел такой:

Я думала, думала, думала, как вывести санитара из лифтового холла и разминуться с ним… и не придумала ничего лучше, чем нашуметь в коридоре, вернуться к себе и, пока санитар выясняет причину шума в коридоре, пройти через отсек 5 в столовую, а оттуда к лифту. Но для этого пришлось заручиться молчанием Трюфеля и пообещать, что пришлю ему с воли вагон новой фольги взамен потрёпанной.

После обеда удача, которая вручила мне подарок, отошла подальше, чтобы отпустить другой конец резинки и наблюдать, как он щёлкнет меня по носу. Эзер Шампу добыл для меня ещё льда! Но (резинкой щёлк!) за ужином Эстресса огорошила:

— Трюфель идёт с тобой.

— Что⁈

— Он сам, говорит, только о побеге и думал. И тут случилась ты.

— Это удваивает риск. Нет, умножает его на десять.

— Я ничего не могла поделать… — Голос кляксы подрагивал, и вся она вибрировала по краям от волнения. — Он же достал для тебя лёд.

— Который растаял.

— Всё равно. И утром довёл триаду.

— Ему же не терпелось от неё избавиться, это я подала ему идею, за которую он мне теперь сам должен, — буркнула я.

Обожжённую руку опять заломило, до того я напряглась. Эстресса нервно втянула сопливую жижу со стола.

— Как знать, может, он тебе ещё пригодится, — подбодрила она.

— Передай спасибо Шампу за новый кусок льда. Так славно, что ты догадалась попросить ещё.

— Что? — Эстресса подалась ко мне через стол. — Я не просила его. Утром Шампу рано забрали на тренинг, мне даже не удалось с ним переговорить. Прости, но я не догадалась, что тебе нужен новый лёд. Всё время забываю, что он тает. Я росла в лаборатории песчаной Кси…

Равновесие удачи и неудачи оказалось под угрозой. Кто же мог оставить новый лёд? Если не Шампу… То уж точно не Мильтон. И не Ка-Пча. Он пропустил тренинг на ледяных кубах, чтобы помочь санитарам отладить сепараторы и получить в награду магниты для меня. Трюфель не ходил на тренинг, да и он перецапался со всеми в бентосе. Я рискнула признаться ему в побеге, только потому что характер у нашей конфетки был несладкий. Эстресса сказала, что на её памяти он не избил только Сомна, потому что у безобидного старика во рту давно не водилось того, что можно было выбить.

— Это может быть чья-то ловушка, но риск оправдан, — решила я. — Что касается этого места, бежать отсюда можно или сразу, или уже никогда.

После ужина я ради разнообразия попросилась у Гриоика в другой туалет. И обнаружила там лёд. Ещё один. Он подтаял по краям. Видимо, плавал с обеда. С трудом представляла, что ему пришлось пережить. Но свобода не пахнет. Сначала я по инерции обрадовалась: аж два осколка льда. На два, даже на три ключа — тай не хочу! Это было слишком удачно, так удачно, что даже ужасно. И никаких но в противовес на этот раз. Ощущение ловушки едва не отбило желание бежать. Если бы следующая грузовая гломерида не прибывала только через год, я бы вняла разуму. Но разум вопил и бился о мягкие стены моего серого вещества впустую.

В полночь по стенам бентоса прошла дрожь. Грузовая гломерида приледнилась, но двигатели не выключила, потому что через полчаса ей надлежало убираться с Зимары, покуда не начался ураган. Я сидела у замочной скважины с тремя ключами наготове. Начинённый магнитами лёд, обёрнутый фольгой. Холодные конфетки. Первый ключ подходил точь-в-точь, а те, что про запас, были чуточку велики и должны были подтаять с разницей в десять минут. По спине так текло, что я грозила растаять быстрее ключей.

— Там оставили по одному санитару на холл, — напомнил Ка-Пча. — А другие на погрузке отходов.

Он вручил мне один из ушных болтов с таким апломбом, будто это была премия за идиотский риск года. Я повернула ключ. Толкнув дверь, шагнула в коридор между столовой и комнатой групповой терапии. В мандраже даже не почувствовала действия минипорта. Впрочем, я никогда им не пользовалась сама и не знала, что там положено ощущать по поводу квантового скачка. Теперь надо было устроить то, что в страшилках называют «подозрительный шум». Болт Ка-Пчи полетел в стекло проходной двери столовой. Это не возымело эффекта. Я пошарила в темноте, но не нашла болта. Чёрт. Я вернулась назад.

— Нужен второй болт, Еклер.

— Я же не могу отдать тебе весь крепёж, безрассудная человечка. На втором болте держатся полушария моего церебрума.

— Ка-Пча. Милый Ка-Пча, — я едва сдерживала себя, чтобы не щёлкнуть Еклера по прыщу на лбу. — Мне придётся обратиться с официальной жалобой в Бюро ЧИЗ по случаю вопиющего неповиновения робота человеку.

Ка-Пча прихватил себя пальцами левой руки за макушку, придерживая её, и вывинтил второй болт. В его глазах стоял ужас, перемешанный с сосредоточенностью. В итоге болт упал к моим ногам, а Ка-Пча побелевшими пальцами сдавливал себе череп. Мне стало его жаль. Конечно, никакие полушария этот несчастный болт с остатками ушной серы не сдерживал. Но что, если от переживаний с Еклером случился бы припадок? Кровоизлияние в мозг? Разрыв аневризмы?

— Еклер, спасибо за всё! — проквакала я, едва не плача от стыда и волнения.

Второй болт наделал больше шума. Послышалась возня, с которой санитары летали по коридорам. Я спряталась обратно в свой отсек и заперлась. При каждом повороте ключа перед глазами вспыхивала и гасла мольба:

«Мамочка, помоги!»

Я прыжком пересекла отсек 6 и отперла дверь к соседям. Эстресса давно ждала меня и затащила внутрь:

— Не теряй времени, — командовала она. — Ты задержалась на две минуты. Трюфель, смотри у меня! Понял?

Трюфель не ответил. Он вообще редко изъяснялся ртом, чаще за него красноречиво, то есть фингало-синюшно говорили тумаки. Он боялся одну Эстрессу, как иные боятся темноты. Отпирая дверь в столовую, я не удержалась:

— Пойдём с нами заодно?

— Я опасная лабораторная тварь, Эмбер, — произнесла клякса без обиды и сожаления. — Иди. Меня, быть может, переведут в Загородный Палисад.

— Прощай. Спасибо! Эстресса, я буду искать лекарство от твоей болезни, и как только…

— Пошевеливайся!

Из столовой мы пробрались в коридор и обнаружили, что во втором лифтовом холле, который прилегал к нашим отсекам, чисто. Я уселась у скважины панели вызова лифта. Кончики пальцев лоснились от пота. Первый ключ уже подтаял и на первой попытке сломался, но не успела я достать второй, как в шахте загудело. Кто-то ехал снаружи.

— Трюфель, сюда! — я ущипнула его за алюминиевый локоть.

Трюфель упирался и не хотел покидать холл. Тогда я потянула силком, но он взбрыкнул, и у меня в кулаке осталась фольга. Со стороны столовой уже возвращался санитар, который улетел на «подозрительный шум». Я выбежала из холла одна и завернула в ближний туалет.

У лифта послышалась возня, шелест, но почти моментально всё стихло. Трюфеля, стало быть, упаковали. Санитар вернулся на пост: в холле трещали его механические плавники. Но в коридоре прямо за туалетом кто-то стоял. На гломериду я не успевала, но и вернуться в отсек 5 не могла. На весь коридор ругался главврач. Я сначала решила переждать в туалете рядом с карцером. Но Вион-Виварий в коридоре бросил: «Так, чтоб, пока я отливаю, навели порядок…»

Тогда я стала ломиться туда, где на плане Нормана было пусто. Ведь если есть дверь — есть и выход. Конечно, если вы не в магазине дверей…

«Пап, помоги!»

Видра шагнул в туалет, а я — секундой раньше — за дверь. И сразу во что-то вляпалась. Когда глаза привыкли к ночникам, я обнаружила себя по щиколотку в густой амальгаме. Лужа колыхалась в ритме дыхания. Я решила, что попала в технический коридор, но в углу проступил пустой гамак, в другом углу ещё один. В третьем кто-то зашевелился. Значит, я опять прокатилась на минипорте, который вёл из туалета в отсек 1. На полу, расчерченном серой сеткой, мелькали чёрные точки, но это была только иллюзия. Точки в пересечениях линий сетки были неподвижны, но мозг не умел ухватить сразу все и видел то одни, то другие. Я помотала головой, но точки продолжали плясать.

— Мясо! — внезапный голос был мужским, но писклявым, с надрывом. — Гертруда, держи… держи мясо!

Лужа поползла вверх, глотая штанину складка за складкой. Тихонько пискнув, я стряхнула её с коленей, но Гертруда оказалась липкой, как столярный клей. Я еле выдернула руки и часто затопала по амальгаме, теряя тапки. Голосок заблеял над ухом:

— Поужинаем вдвоём, Гертруда! Только первым делом брызни ей в глаза!

Из тьмы проступила знакомая пятерня, и в ту же секунду, как попалась на глаза, застыла. А следом на пол повалился Мильтон. Зря я его жалела в столовой, ох, зря. Стараясь не сводить с него взгляда, я оторвала Гертруду с пижамы и рванула вдоль стены. Пятилась и нащупывала скважину в любой двери, хоть куда-нибудь. Искать приходилось на ощупь, потому что Мильтон, когда на него не смотрели, двигался со скоростью кванта. Его соседка Гертруда преследовала меня вдоль стен, за моими пятками тащилась липкая зеркальная гадость. Я понятия не имела, что это за вещество, но матерчатые тапки давно соскользнули и пропали. Пижамные брюки трещали, лужа пыталась стянуть их с меня, всосать, как две макаронины с вилки. Скважина не находилась. Я решила, что в этот отсек попадали только снаружи. Но потратила секунду, чтобы отвернуться и поискать выход. Одну секунду! Гертруда цапнула меня за обе ноги. Обернувшись, я увидела, что Мильтона нет там, где он валялся. И тотчас столкнулась с ним нос к носу! Я обмерла от ужаса. Он успел подскочить ко мне, ещё секунда — и свернул бы шею. Но теперь замер со скрюченными пальцами, выпученными глазами, разинутым ртом. И мясистым языком, который розовой креветкой тянулся к моему лицу. С него капала слюна, и он почти касался кончика моего носа. Я не могла двинуться в тисках Гертруды, сползла наискосок по стене, не моргая. Мильтону нельзя было давать и мига форы.

Скважина обнаружилась, когда я, наклоняясь, чтобы вставить ключ, упала в Гертруду. Лужа захлестнула мне лицо. Ключ утонул. Я вынырнула и поняла, что Мильтон стоит на четвереньках и держит меня за волосы. Мой взгляд остановил его, и вот так, стоя на карачках, с волосами, намотанными на его кулак, я отпихнула Гертруду и достала запасной ключ. Он провернулся в скважине. Оставила волосы с затылка Мильтону и кожу с мозоли на пятке Гертруде и вывалилась. Куда-то. Да в тот момент я бы обрадовалась даже Скрибе Кольщику!

У меня остался последний ледяной ключ. Я ступила куда-то босыми ногами. Это был не туалет, слишком мало было света. И не лифтовый холл. Значит, отсек 2. На стенах зелёные цилиндры отбрасывали тень на чёрные квадраты и манипулировали серыми, чтобы те казались разного оттенка, хотя на самом деле были одинаковы. Вместо гамака в углу напротив высилась груда кружек, чашек, стаканов, бокалов. Из некоторых торчали карандаши.

— Параноидная шизофрения, — Дъяблокова сидела в одиночестве и болтала ногой. — Так написано в моей карте. А знаешь, что написано в минус двадцать пятой главе?

Я помотала головой и сглотнула. Дъяблокова была настолько сильно психической, что с равной вероятностью могла кликнуть санитаров, загрызть или помочь. Она указала на груду в углу.

— Вон там посмотри.

Я послушалась. Побоялась спорить, не удостоверившись прежде, что она агрессивна не сильнее, чем обычно. На дне каждой пыльной кружки цвела развесистая плесень. Ни одна микологическая лаборатория не сравнилась бы с этим садом по разнообразию расцветки, форм, вони и пушистости. Приглядевшись, я разобрала в комках плесени очертания чайных ложечек и блюдец. Кое-где среди кипучих грибков проглядывали остатки чего-то бурого, блестели капли коричневых потёков. Через пару лет там могла появиться жизнь настолько разумная, что дописала бы за хозяйку роман.

Блокнот, который вечно торчал у Дъяблоковой из кармашка пижамы, тоже был там. Я вытащила его из винного бокала, край которого служил закладкой, чихнула, вдохнув горько-пряные споры, и отбросила плесневую колонию на сотни поколений назад в развитии. На обложке блокнота, в длинном ряду перечёркнутых вариантов названий, последним значилось «Тайна секретной загадки». Но и оно стояло под вопросом. В блокноте было сорок четыре страницы. Первую занимал пролог. На двадцать шестой была «Глава −25», в которой значилось малоразборчивое:

«Она устраивает побег».

— Дъяблокова, — раздражённо выдохнула я, — из-за того, кто у меня санитар, эту гипотезу до тебя только ленивый не высказал.

— Тогда открой эпилог.

— Послушай, мне некогда.

— Он короткий. Хватит смелости?

Я сделала вид, что пролистала блокнот до конца. Роман заканчивался словом «стаканчик». Если это был стаканчик кобравицы, он не помешал бы мне прямо сейчас. А не в эпилоге.

— У меня ключ тает, — сглотнула я. — Ещё минута, и придётся тебе переписывать сюжет главы двадцать пять, или как её там. Ты дашь мне пройти?

— Ты же не собираешься назад?

— Только не в первый отсек. Норман выяснил, что отсюда можно попасть в туалет в хвосте.

— В хвосте? — переспросила Дъяблокова. И я поняла, что не каждый сумасшедший в мире видел стрекозу на пространной схеме.

— Между вторым отсеком и туалетом есть минипорт.

Дъяблокова повертела меня на месте, цапая за пижаму, всю в ошмётках Гертруды. Словно оценивала, можно ли пускать главную героиню на волю в таком виде. Было непонятно, на моей она стороне всё-таки или нет. Её манера поведения больше напоминала эксперимент по изучению всех вокруг. От затхлого, наполненного спорами воздуха её отсека меня мутило. Казалось, что косые стены падают мне на маковку, и я повторила, чеканя каждый слог:

— Ты дашь мне пройти?

— Сюжет обязывает, — она пожала плечами, и вдруг глаза её вспыхнули нездоровым блеском. — На моей планете жил один древний философ. Платон. Так вот, Платон считал, что икосаэдр символизирует воду. Эта находка феноменальна! Воду, понимаешь, Эмбер?

— П-прости. Не понимаю. — Я в этом плесневелом, разрисованном шахматной клеткой аду уже с трудом разбирала собственные слова. — Это ты подкинула мне лёд?

Куски в туалете напоминали многогранники, но я плохо разбиралась в «аэдрах». По разочарованию в потухшем взгляде Дъяблоковой, ровно такому же маниакальному, каким было искрящее возбуждение до этого, я поняла, что она не лёд имела в виду.

— Тебе сюда, — розоволосая толкнула меня к скважине рядом со своим гамаком.

Поковырявшись в скважине, я вышла на свет дальнего туалета. Там было что-то не так. Не нашлось раковины. Не стояло унитазов. Ни со льдом, ни без. Куда это Дъяблокова меня выпихнула?

Зато с пола до самого потолка высилась башня из оригами. Из-за хлопка дверью сверху на меня обрушилось облако белой, сероватой, желтоватой бумаги. Лавируя среди мятых листков, по отсеку катался Сомн. Я обрадовалась ему, а он высоко хихикнул и послал в меня бумажный самолётик. Бумага скользнула по шее и больно ужалила: край порезал кожу.

— Осторожнее, Сомн, — шепнула я и приложила палец к губам.

Но он не ответил и не прекратил. Он подбирал новые самолётики и посылал, посылал, посылал их прямо в меня. Пальцы, которыми я ловила листки, уже все были в крови, но Сомн продолжал и мерзко хихикал.

— Сомн! Это же я! Прекра…

Его металлическая гусеница переехала мне ногу, я вскрикнула от боли. Сомн гнал на меня свою коляску! В его движениях не было той хрупкой деликатности. Старик проворно вертелся, направляя гусеницы мне в колени и в конце концов повалил на пол. Он рычал. Лиловые вены вздулись под жёлтой кожей. Я заметила, что у него в носу не хватало трубок, которые он поправлял на групповой терапии и днём в столовой. Казалось, что так поступал кислород, а что на самом деле? Лекарство от безумия? Я сдала назад, чтобы вернуться во второй отсек. Но обнаружила, что обронила ключ. Уворачиваясь от колюще-режущих самолётиков, в забрызганной кровью пижаме, я рыскала по полу среди кипы бумаги.

И тогда Сомн рыкнул опять и наехал на меня всем креслом. Старик весил не больше ребёнка, но его машина крепко прижала меня к полу. Рёбра стиснули лёгкие. Бумажный веер замелькал у меня перед глазами, кусал щёки, нос, губы… Я не удержалась и взвизгнула на весь бентос.

«Чиджи, маленький мой, помоги…»

В стыках зашипело. В отсеки пустили сонный газ. В сладковатых его парах последнее, что я услышала, был голос Сомна:

— Ох, бедная девочка, что ж ты так не вовремя… — продребезжал старик знакомым тембром, и я отключилась.

Меня разбудили сирена и системный вопль:

НАРУШЕНИЕ РЕГЛАМЕНТА ИНСТРУКЦИИ ПО ПРЕДПИСАНИЮ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПОПЫТКАМ СРЫВА РЕЖИМА ИЗОЛЯЦИИ!

Снова в темноте. На сквозняке. Я решила, что меня обнаружили и бросили в карцер, но два голоса рядом бубнили наперебой:

— Что, проветрил? — спрашивал один. — Не запирай, ей всё равно уходить.

— Ладно, ладно, только убери этот самолётик, он слишком б-б-белый… — откликнулся кто-то.

Второй голос я узнала. Рыхлый парень, который паниковал от белого. Я приподнялась на локтях:

— Уё, это ты?

— Зачем ты забралась к Сомну, когда он не спал? Ты сумасшедшая?

Так и подмывало признаться, что, очевидно, да. Незнакомый голос объяснил:

— Сомн лунатик. Он безобидный, только когда спит, а когда просыпается — смертельно опасен. Он же везде ездит с этими своими трубками, чтобы не проснуться, не дай бог. У него там снотворное.

— А ты кто? — хрипнула я.

— Шампу, — из полусвета проступило лицо бледного эзера. — Когда ты там заорала, санитары пустили сонный газ, и Сомн пришёл в себя. То есть заснул опять. Вытолкал тебя к нам, в отсек 4. А мы вот… проветрили.

— Проветрили?..

— Вскрыли дверь в столовую, а она проходная, и газ рассеялся.

— Но как же вы вскрыли дверь? Я… у меня были ключи, но я растеряла два, а третий растаял.

— Сомн так перепугался за тебя, что дал свой ключ. Ему очень стыдно. Он хранил его для себя, но, когда увидел, что натворил, даже заплакал.

Шампу протянул мне ключ, выточенный из… зубов. Они были аккуратно обрезаны в форме гребня и скреплены магнитной проволокой. Откуда Сомн достал магнит? Наверняка из какого-нибудь движка на своём кресле.

— Ребята, я так вам благодарна. А это не вы случайно передали для меня лёд?

— Не случайно, — ухмыльнулся Шампу. — Трюфель вчера попросил Сомна, чтобы Сомн попросил меня колупнуть лёд на тренинге. Трюфель сказал, что это для тебя. Ради него-то я бы не стал рисковать.

— Но ты же эзер. А я же убийца минори.

— И я, — улыбнулся Шампу. — Я пью кровь эзеров. Насухо их высасываю, как тряпочки!

Вот почему он был такой бледный и чахлый.

— Постой, а второй кусок льда, в другом туалете — тоже ты?

— Ка-Пча меня попросил, — скромно поправил розовые очки Уё. — Мы с Шампу не знали, в какой туалет ты пойдёшь, и бросили в разные.

— Так это что же, — опешила я, — вся психушка была в курсе?

— Э… Ну… Кроме Гертруды и Мильтона.

— Только, боюсь, ключ уже не поможет, — я сглотнула ком. — Слышите? Вибрации нет. Грузовая гломерида улетела. Поздно…

— Да нет же! — возразили хором Уё и Шампу. — Давали сигнал тревоги. Санитаров вызвали наверх, в Загородный Палисад. Они там все кого-то ловят по всей Френа-Маньяне. Гломериду не выпустят, пока тщательно не обыщут.

Значит, Трюфель сбежал. И системное упреждение касалось его, а не меня. Я поднялась, шатаясь. Лицо и руки жгло от бумажных порезов. Я, наверное, оставляла за собой кровяной след, но в потёмках спящего бентоса капли не были видны.

— Спасибо, Шампу, спасибо, Уё. Передавайте привет Сомну. Пусть не переживает, я не в обиде.

Я скользнула в столовую, где витал сладковатый запах рассеянного сонного газа. И заперла за собой дверь зубным ключом. Он был гибкий, но идеально входил в скважину, не чета ледяным. Пройдя столовую насквозь, я заглянула во второй лифтовый холл, из которого сбежал Трюфель. Там на полу валялись куски фольги и стоял Вион-Виварий. Он весь дымился от злости и распекал санитара Трюфеля, саблезубую рыбу. Над ними порхал незнакомый санитар-скат, который методом исключения отвечал за Гертруду.

Зато в первом холле было пусто. Я тяжело прокралась туда по-пластунски, со странным ощущением после обморока, будто пол поднимался в гору. Планируя побег, я вовсе не предполагала, что маршрут обернётся вот так:

Зубной ключ с клёкотом пережевал штифты в замочной скважине. Лифт откликнулся на вызов и приветливо отвёл дверь. Внутри я из последних сил сфокусировалась на сенсорах и выбрала кнопку со стрелкой вверх. Поехали. На полу подрагивали обрывки фольги. Такое создалось впечатление, что Трюфель убежал голым. Когда лифт остановился, я прижалась к стене, готовая юркнуть в незнакомый коридор. Дверь открылась.

И я оказалась лицом к черепу с Видрой во втором холле бентоса.

Но я ехала вверх! Вверх! Я ничего не перепутала, рядом ещё горела та самая кнопка со стрелкой. Видра был ошарашен не меньше меня, с разницей лишь в знаке сюрприза: плюс и минус.

— Так-так! — Вион-Виварий шагнул в лифт и распахнул жёсткие крылья скарабея. — А ну-ка, Эмбер, иди сюда!

Следом механический скат спланировал в лифт и хлестнул меня хвостом.

Бз-з.

Иногда (ах, Эмбер, не лги себе, с тобой это постоянно…) задним умом невероятное сознаётся очевидным. Что касалось меня, смело можно было поменять голову и задницу местами, никто бы и не заметил, да и соображалось бы лучше. А главное, своевременно. Я лежала на железной паутине карцера лицом вниз. Дъяблокова поняла, что я не понимаю. И нарочно отправила к Сомну, чтобы избавиться от глупой шчеры.

«…Платон считал, что икосаэдр символизирует воду».

И я, и Норман спотыкались, переходя из комнаты в комнату. Думали, из-за гипнотической расцветки пола.

Норман обнаружил связи между комнатами, которых там не должно было быть. А я списала их на минипорты. Умная дура.

Переползая из коридора в холл, я чувствовала, чувствовала же, что двигаюсь вверх. Но не верила ощущениям. Я всё-таки была чуть менее сумасшедшей, чем думала.

На самом деле схему бентоса следовало не расправить, а скомкать. Потому что череда пирамидальных комнат складывалась в икосаэдр:

Во втором лифтовом холле я оказалась практически вниз головой относительно поверхности клиники. Поэтому кнопка, которую я приняла за выход наверх, вела туда, куда и указывала. На дно. Дверь карцера отворилась и хлопнула. Под занавес самобичевания Видра объявил:

— Скриба Кольщик!

Кай… помоги…

Глава −26. Пыхлебка из полымяса

Днём у хибары Зеппе виднелись стелющиеся кустарники, сонные, окаменелые от мороза деревья, холмы с лысыми макушками, а вдали — полосатые скалы. С жилами грязи, гранита и снега. Но всё было исключительно в оттенках белого, серого и чёрного. Впервые оказавшись на улице после болезни, Бритц даже решил, что у него повредилось цветовосприятие. Он просто слишком долго не был на Зимаре. Дёргая дверь на себя, Кайнорт обернулся к оврагу в последний раз. Он совершил туда семь походов за двое суток. Одаривая презрением эмалированный шлем помойного ведра, спускался в овраг и вынимал из твердокаменного наста меч, сучковатый и губчатый от влаги. Без крепкой палки в руке нечего было и думать справлять нужду там, где вились охочие до голой задницы песцы. Зеппе и Нахель собирали кинетическую повозку — кинежанс — для выезда. Когда Бритц вернулся в хибару, то застал Деус колдующей над химическим эксикатором. Она держала за хвост пекловастика.

— Подкреплюсь и отправляемся, — Деус стряхнула слизь с пекловастика на пол. — Будешь пыхлёбку?

— Господи, разумеется, нет. Я надеялся, мне прибредилось, что вы этим питаетесь.

— Тогда жуй снег. Ты приел все пищевые капсулы. И не стоит недооценивать пыхлёбку. Я готовлю её так, что тысячи лет назад древние нохты устроили бы здесь резню, чтобы заполучить меня в жёны.

— В последнюю фразу следовало бы добавить «не», причём даже не принципиально куда…

Но оторвать взгляд от эксикатора было невозможно. Деус вылила туда минеральную воду и бросила пекловастика. Он крутился, нырял и в целом прекрасно себя чувствовал. Лимонная обезьянка мизинцем сняла с поверхности плёнку всплывшей слизи, и Бритц порадовался, что в этот миг Деус не видит его лица.

— Для пыхлёбки нужен щелочной бульон, а если в минеральной воде невысокий водородный показатель, то и умереть недолго.

Следом к пекловастику отправилась жирная зелёная…

— Химидия, или экспложаба, — пояснила Деус и заметила, что любопытство подтащило Кайнорта прямо за её плечо. Тем временем под крышкой эксикатора разыгралась битва. Пекловастик искусал экспложабу, а та в ответ слопала его целиком.

— Хорошенько покусанная экспложаба впитает ароматы бульона.

— Это ты придумала или Деа?

— А давай договоримся, песец, — резко обернулась Деус, — что ты не шутишь насчёт Деа, а я не выдираю тебе ноздри.

— Только наступи мне на ногу, и я пожалуюсь Нахелю.

Бритц нащупал выгоду своего дерьмового положения, которая заключалась в том, что из-за Нахеля его тут никто, за исключением Нахеля, не смел обижать. Женщина от природы мудрая, Деус решила бороться с раздражением путём просвещения:

— Рецепт придумала я, что бы это ни значило. Сытную пыхлёбку легко готовить без костра. В брюшке у пекловастика резервуары с гидрохиноном и перекисью. А в специальных железах — каталаза и пероксидаза. Когда экспложаба глотает пекловастика, содержимое его брюшка смешивается, выделяет хиноны, атомарный кислород — и мгновенно кипит. Желудок экспложабы растворяет нежные оболочки пекловастика, и кипяток выплёскивается наружу. Вот… вот сейчас. Сейчас!..

Она покрепче прижала крышку эксикатора, и внутри прогремел взрыв. Экспложаба всплыла кверху брюхом. Она стала розовой.

— Минута, и полымясо готово, — объявила Деус. — Щёлочь в минералке нейтрализовала побочные продукты реакции. Пыхлёбка не раз спасала мне жизнь.

Она спустила вонючий газ и налила себе бульона в тигель. Потом выловила фаршированную мерзость и шлёпнула туда же. В последнее время Кайнорт старался не менять позу без острой необходимости, хотя Деус и предупредила — да он и сам понимал — что боль внезапная сильнее боли, притуплённой привычкой. Но его обонятельные рецепторы были слишком чувствительны, вкусовые сосочки слишком капризны, а фантазия слишком развита. И, пока Деус наслаждалась пыхлёбкой, он не вытерпел вида и запаха и вышел наружу.

Зеппе пригнал кинежанс, который передвигался по ландшафту почти любой сложности. Летать на Зимаре стало невозможно. Ещё бы: магнитные поля свихнулись вместе с шамахтоном, который за них отвечал. Тогда Зеппе собрал кинетический механизм со множеством суставных сочленений, эдакий комплекс взаимосвязанных трубочных ходулей с рулевыми парусами. Уж чего-чего, а ветра на Зимаре было предостаточно. Над шагающим механизмом помещалась лёгкая кабина на четверых. Простенький стартер приводил в движение систему ходулей, они перекатывали коленки одна за другой, ступали хоть по камням, хоть по глубокому снегу. Паруса заталкивали ветер в пневматические накопители, а те корректировали направление поворота и помогали на подъёме. Кинежанс почти невозможно было завалить, а ходули шагали тем быстрее, чем сильнее бесновалась метель. Зеппе в своём в давленом, потёртом шлеме погладил кинежанс и похлопал по крупу, словно скелет крылатого коня.

— Пора. Пора… — он постучал по древним часам, которые болтались на впалой груди. — Пока солнце не сорвало снежную шаль с острия кряжа Тылтырдым. Иначе она зашорит нам обзор.

— Странный циферблат у тебя, Зеппе. На нём сразу все цифры.

— А-а, — хрипло усмехнулся старик и погладил часы. — Это древний, аналоговый. Сейчас уже никто не ориентируется по стрелкам. Но знаешь, так время видится шире: и вперёд, и назад… можно остановиться и подумать о прошедшей минуте, или о будущей. Время течёт медленнее, особенно когда есть секундная стрелка. Для старика лучше нет аналогового циферблата. Стрелка касается тебя, гладит на каждом витке. Когда времени уже осталось не так много, хочется острее прочувствовать его ход. А что электронный циферблат? На минуту отвлёкся — и пропала минута, будто и не было её никогда.

— Я думал, мои инженеры самые талантливые, — сказал Бритц, делая себе пометку научиться определять время по стрелкам, если, конечно, ему посчастливится заиметь это время. — Но твой кинежанс восхитителен, как живая сказка.

— Это ещё что. Вот была у меня одна машина… Он… это был он, так вот он был мне как сын. Мой лучший проект. Я собирал этого робота пятнадцать лет, отрывал от себя лучшее. Как же его… никак не вспомню, как же я его называл… В честь… в честь… нет, не помню. А потом его забрали у меня. Потому что он был слишком правильный робот.

Лица Зеппе не было видно, но его голос дрожал гордостью и горечью. Деус прикончила пыхлёбку и растряхивала свою шапку-дуршлаг на пороге хибары:

— Давайте все на борт. Нам предстоит добраться к самому узкому месту кряжа Тылтырдым, где ждёт Фибра со своей машиной. Это наискосок градусов на двадцать во-он туда. А прямо — зона экстремально низких температур. Хоть там и экватор, но это аномально холодное место даже для Зимары. Так что путь лежит через пустыню Манырсу́. Важно пересечь её до того, как небо закроет шаль, потому что ориентироваться придётся только по звёздам. Приборы шалят.

Она взглянула на Кайнорта, который был так бледен, что даже волосы из жемчужных, какие преобладали у минори, стали призрачно-ледяными. На фоне снега казалось, что он стоит вовсе без головы.

— Манырсу? Там полно ориентиров.

— Н-да? Насколько мне не изменяет эйдетическая память на карты, пустыня гладкая, как койка новобранца, и пустая, как…

— Как пустыня? — сквозь зубы подсказал Бритц. — Ты ошибаешься.

Деус подошла и нацепила на мраморного истукана тёмные очки, пока он не ослеп. Альбедо на Зимаре достигало ста процентов.

— А давно это у тебя с глазами?

— Красные?

— Нет, светятся. Прямо сквозь очки видно.

Кайнорт сорвал их и заглянул в отражение на линзе. Дело было не в когтях Зимары. Ему ещё дома казалось, что белые радужки стали ещё белее. Он смутно представлял, что это могло значить. Как и оттенок кожи, похолодевший полгода назад. Изменившийся аппетит на кровь и много чего ещё. Кайнорт до последнего откладывал звонок дяде Нулису, чтобы расспросить… Но теперь это было так не вовремя!

— Это чтобы тебя лучше видеть, деточка, — буркнул он.

Они вчетвером погрузились в кинежанс, а ящик со всем необходимым для ремонта шагал в кинежансе поменьше. Вдвоём большой и малый кинежансы напоминали лосиху и лосёнка, которых Бритц видел на Бране. «Детёныш» — Зеппе называл его бардачопик из-за того, что его ходули соединялись дюбелями — был лёгок для своего паруса и время от времени вырывался вперёд, прямо как любопытный зверёк. На его рёбрах позвякивал чудесный инструментарий Зеппе. За бардачопиком крался Сырок. Кайнорт только на третьи сутки заметил, что у ручного песца не было задних ног. То ли перебили, то ли таким уродился. Что ж, это кое-что объясняло: песец на четырёх лапах ни в какую не дал бы собой командовать. Сырок рыхлил наст со скоростью снегохода, волочил юркое тело и загребал хвостом, словно белёк. Чивойт, не будь дурак, вспрыгнул в кабину прямо на колени Бритцу, чему тот был не очень рад.

— Что за ориентиры, которые ты обещал, Бритц? — спросила Деус километров через двадцать. — Небо затягивает. Снежная шаль уже скрыла треть. Как бы нам не промахнуться.

— Слева, во-он там, зелёная куча, видишь?

Деус настроила окуляры. Пустыня Манырсу была страшно холодная, но абсолютно голая. Сухая. Ни снежинки не упало на её дроблёные камни с тех пор, как триста лет назад Кайнорт впервые выслеживал там маньяка. Тучи сгущались, вращались, грозились, но проходили мимо.

— Вижу кучу. Отбой, это мертвец. Всего лишь труп валяется.

— Чиканутый Димус, — Бритц кивнул останкам, будто проезжал мимо доброго приятеля. — Лет сто назад он тут сцепился с добычей и проиграл. Он не эзер, вот так и остался лежать. Приглядись, его макушка указывает точно на север. Здесь некому его тревожить, песцы так далеко в Манырсу не лезут. А там дальше новая роза ветров.

— Опять трупы?

— Просто замечательные трупы.

Но полсотни километров спустя их ждали неприятности. Снежные наносы, паутиной устлавшие пустынные булыжники. Невидаль для Манырсу в любое время года. И дальше снег становился только гуще.

— Проказы шамахтона, — донеслось из-под шлема Зеппе. — Раньше метеоспруты облетали Манырсу по длинной дуге.

— Шпионы Зимары, — сказала Деус и покосилась на Кайнорта. — Точно тебе говорю. Зимара привязана к чёрным озёрам и выходит наружу только сквозь них, вот и завела соглядатаев. Они за тобой так и следуют, Бритц.

Бритц промолчал. Впрочем, он тоже заметил, что видит этих тварей что-то уж слишком часто. Нахель при упоминании метеоспрутов подобрался и едва заметно закусил щёку, что также не ускользнуло от Кайнорта. Но расспрашивать отморозка было не с руки. Тем временем Зеппе остановил кинежанс, потому что никто не знал, куда их теперь занесло. Сырку приказали ворошить снег, и Чивойт с удовольствием к нему присоединился. Через час Нахель что-то заметил. Он спрыгнул с кинежанса и расшвырял наст рядом с местом, где бранианская кошка почуяла мороженое мясо:

— А это не может быть ориентиром?

Снег почти укрыл тела, но над сугробом корчились гримасы. Один труп кусал другого за нос. Бактерий в Манырсу водилось примерно две штуки на квадратный метр, поэтому синий нос иссох, но остался на месте, да и зубы противника не пострадали. Двое провалялись здесь с самой первой игры Клуба. Нахель осторожно расковырял снег поглубже, обнажая пару. Мужчину и женщину. Мужчина, которого кусали, сжимал треснувший корпус линкомма. За него-то пара и подралась, обвивая друг друга руками, ногами, хвостами, рогами. Да так и замёрзла.

— Никто уже не помнит, как их звали, — сказал Бритц, — но с тех пор, как они служат компасом, какой-то бранианец в Клубе нарёк их Гордон и Труди. Антенна линкомма направлена на запад с точностью до миллисекунды. Я сам её настроил, когда наткнулся на тела двести лет назад. Мне показалось тогда, что это кому-нибудь пригодится.

— Какой ты заботливый, — съязвила Деус. — Если сдохнешь здесь, я уложу твой хер строго на юг.

— Да хоть на луну. Я равнодушен к собственному трупу. А если серьёзно — ведь хоронить в вечной мерзлоте невозможно, а тащить трупы до Френа-Маньяны на себе — большой риск. Любой, кто забирался в пустыню Манырсу так глубоко, и сам еле стоял на ногах, а чаще был в большой беде. И, кстати, я нарушаю одно из правил Клуба, рассказывая добыче об ориентирах.

— А я открыла тебе рецепт пыхлёбки. Баш на баш.

Они преодолели большую часть пути до кряжа Тылтырдым без приключений. Кряж опоясывал Зимару по экватору. Давным-давно, когда здесь процветали древние нохты, у планеты были ледово-гранитные кольца. Со временем гравитация победила их, и кольца рухнули. Так образовался Тылтырдым. Покрытая туманами и тысячелетней пургой, Зимара из космоса выглядела как мороженый вареник. Ближе к концу пустыни повалил такой снег, что пришлось взять Сырка в кабину. Переболев песцовым токсолютозом, Бритц совсем не мёрз в холодной кабине в одном капюшоне. Хотя прядь, упавшая на лоб, оказалась покрыта льдом. Да ещё доставали снежные блохи. Шея от них покрылась мурашками. Комм нелегко было выковырять из-под куртки не теребя иглёд в грудных мышцах, но по яркому солнцу и ползучему туману он полагал, что температура воздуха рухнула под третий десяток ниже нуля.

— Минус двадцать шесть! — прозвенело из-под шлема Зеппе. — Если бы не антитела к токсолютозу, мы бы и до Чиканутого Димуса не добрались.

— Вас всех тоже искусали? — Бритц знал: даже короткая встреча с песцами заканчивалась кровью.

— Нет, мы с Деус давно привились. Но твой иммунитет сильнее. Легко переживёшь минус тридцать пять голышом.

— А Нахель?

— Зимара его в висок клюнула, — Деус наклонила свой лимонный капюшон к капюшону Бритца и понизила голос. — Я знаю наперёд, что ты зондируешь, Бритц. Нет, тебе от него не избавиться. Нахель мёрзнет, но она не даст ему умереть, — и добавила, помолчав: — Кажется, он уже больше машина, чем все машины Зеппе.

Бритц кивнул, как Деус показалось, удовлетворённо. Это ей не понравилось. Пшолл дремал с тех пор, как откопал для них Гордона и Труди. Сложил руки на груди на манер мумии и только изредка прерывал храп, чтобы взглянуть на господина. Кончик его носа стал фиолетовым, а ногти бордовыми. Бритц взглянул на свои руки без перчаток: как всегда белые с прожилками вен, но тёплые.

— Сигнал! — встрепенулся Нахель.

В пурге у подножья Тылтырдыма мерцали фонари. В бугре изо льда и мёрзлой грязи застряла носом машина Фибры. Конусный бур три метра в основании и семь метров в длину. Внутрь вела круглая дверь, крепкие лопасти с твердосплавными напайками обвивали корпус частой спиралью. Спереди и сзади к буру крепились гусеничные траки, короткие и довольно хилые по сравнению с машиной. Зеппе затормозил кинежанс, сложил его паруса, кабину и ходули, как пляжные зонтики, и с помощью Нахеля поместил в походный рюкзак. Бардачопик отправился в сумку поменьше. Эмбер обалдела бы от таких чудес кустарной механики, подумал Кайнорт и почувствовал, как от этих мыслей мозг превращается в пыхлёбку. Им пришлось карабкаться на возвышение, где валялся бур. Кайнорт взмахивал крыльями, подтаскивая себя наверх. Полноценно лететь мешала боль от игльда. Нахель тащил на себе Зеппе и его багаж. Три фонаря впереди плясали, дрожали, выписывали зигзаги, но вдруг погасли, и три варежки ухватили Кайнорта за крыло. Дёрнули, потянули, втащили в капсулу.

— Ты — лорд-песец Зимары? — прогудел голос, хозяин которого прятался в лучах мощного электрософита.

— Лорд-песец? — хрипло переспросил Кайнорт. — Допустим…

У громадного детины было три руки, две правых и одна левая. Одет он был в клочковатую шубу из песцовых шкур или, скорее, из целых песцов, подогнанных один к другому жилами вкривь и вкось. Тут и там из шубы торчали рваные уши, чёрные языки и когти. Бритц хотел расспросить детину, но наглотался снега, и в тепле у него сел голос. Кофе хотелось просто нестерпимо. Горячего. С ядом чёрной вдовы.

— Я Фибра. Пойду. Помогу там.

Капсула Фибры была аскетичным убежищем: глухой, подсвеченный аварийным красным короб с гладкими стенами, обшитыми тёмным металлом. Кайнорт оживился, увидев септаграмму с одним обрезанным углом, символ, который на метаксиэху — универсальном межзвёздном языке — означал медицину. Такие нашивки носили Изи и Верманд. Панель открывалась без ключа, и Кайнорт очень надеялся на обезболивающее. Впрочем, только оно там и было. Здоровенный автошприц с одной дозой, вот и вся аптечка. Вместо надписи — графическая формула: опять межгалактический стандарт. Штука казалась одноразовой. Что за организм был у этого Фибры? Жорвелов усыпляли такой концентрацией. Бритц принялся ощупывать автошприц, но так и не разобрался, как снизить дозу. Он тяжело опустился у стены прямо на пол, потому что больше сесть было попросту некуда, и огляделся. Кроме аптечки других пометок и символов в капсуле у Фибры не нашлось.

Снаружи щёлкнуло, повалил густой пар, в его клубах возник Фибра, подпиравший старика, и Деус. У всех с бровей сыпался лёд, по щекам и шеям текло. Фибра расстегнул шубу и выдохнул целый туман с мороза:

— Перевезу вас через Тылтырдым насквозь, если заведёте кротафалк, — пробасил гигант. — День пути. А потом я домой.

— Нахель там снаружи натянет гусеницу, а мы займёмся электроникой, — сказала Деус.

В кряже были готовые туннели чуть выше, но ближайший располагался так далеко, что одна только дорога туда на кинежансе заняла бы неделю. Деус и Зеппе попытались вскрыть обшивку, чтобы добраться до коммуникаций или пульта управления, но не нашли ни стыка в литом корпусе. Только аптечку да ещё холодильник. Теперь Кайнорт подумал о Юфи и улыбнулся: вот уж кто разобрал бы кротафалк играючи.

— Карбонитрид гафния, — щупала стены Деус. — Фибра, а что, вы в жерле вулкана копали эти ваши шахты?

— На Карбо вечная мерзлота.

— А зачем в кротафалке жаропрочные стены? В нём же можно красные карлики бурить!

— Я не инженер, — в скупой и невозмутимой манере отвечал Фибра. — Я шахтёр.

— А откуда знаешь метаксиэху? — спросил Кайнорт скорее на автомате, чем из интереса, но Деус послала ему красноречивый кивок за хороший вопрос.

— Кто это — метаксиэху?

— Универсальный язык торговцев, рабочих, туристов.

— Нет. Это мой родной язык. На Карбо мы сроду на нём говорим.

Деус переглянулась с Бритцем, но тот ответил пустым взором, опять затуманенным болью и собственными проблемами. Усилиями трёхрукого Фибры удалось оторвать кусок обшивки рядом с аптечкой. Гигант был силён, как скала. Наружу проступил слой замотанных в клубки проводов с узлами датчиков. Топорщась в разные стороны, они напоминали змеиные головы. Зеппе закатал рукава и полез в проводку, как хирург в кишки. Кабели его шлема шуровали внутри, словно живые. Бардачопика выпустили из сумки, и он подавал инструменты, как заправский паж-оруженосец. Старик прижимался щекой к дорожкам микросхем, обогревал дыханием платы, слушал ток и ворковал с предохранителями. Снаружи послышался скрежет: Нахель устанавливал гусеницу на трак.

— Карбо — это ведь шахты в системе Дворфо? — уточнила Деус у Фибры, и тот кивнул. — Не думала, что там люди работают, даже не слышала, чтобы кто-то встречал шахтёра с Карбо. Чёртово местечко. Одно из немногих похуже Зимары.

— Да я привык. К холоду и вообще.

— И как вы там, довольны условиями труда?

— Не знаю. На Карбо разговоры лишние. И таблички есть: «Рой и рот закрой», «Захлопни пасть, чтобы не упасть», «Ля-ля — враг угля». Закончил смену — есть, спать. Побудка — есть, работать. Двадцать шесть витков.

— Так ведь это же лет тридцать по-здешнему, — присвистнула Деус, которой было куда меньше от роду. — Как в тюрьме.

— Они потом перевозят к себе, если план выполнишь.

— Они — заказчики? Управляющие шахтой?

— Можно и так. Они для нас — боги. Как боги. Контракт закончился — можно туда.

— Куда?

— Туда, к ним, — Фибра махнул рукой, не замечая, как Деус в немом диалоге пытается поймать взгляд Бритца, и как Бритц сверкает радужками в ответ и закрывает глаза. — Мы садимся в кротафалки, маршрут уже построен, в морозилке — пища в дорогу. Настоящая пища, а не шахтёрские капсулы. Хлеб там, мясо. И аптечка. Садимся и ждём своей остановки.

Их оборвал вскрик. Зеппе отшатнулся от проводов и выдернул кабели шлема:

— Аб-б-бляция! — выругался старик. — Плата стартера заражена перезаписывающим макровирусом! Я не стану подсоединять к ней узлы бардачопика, Деус.

— Зеппе, у нас нет другого вых…

— Он заразит малыша! Это же невосстановимая порча файлов!

— Чего там портить, у него три бита памяти⁈

У них с Деус завязалась перепалка, и Кайнорт выскользнул наружу. Он расстегнул куртку, распахнул рубашку и прямо так, грудью наголо рухнул в сугроб. Антитела токсолютоза не давали ему замёрзнуть, но снег снимал боль лучше любого анальгетика. Объятия этого сугроба ощущались почти таким же счастьем и утешением, как и кольцо её рук возле орникоптера за баром «Таракалья». Лёжа ничком в снегу, Бритц задумался о словах Деус насчёт метеоспрутов. Зимара следила за ним, но Кайнорту не удалось выяснить, как именно. Но что, если потребуется свернуть с намеченного маршрута ради детей? Настала пора купить информацию.

Снег под ним таял. Вдали по отвесной скале Тылтырдыма карабкался Чивойт. Лёд и камень вокруг него крошился. Бритц поднялся из сугроба. Нахель, стоя на краю чёрного озера, целился в скалу и лениво разряжал в неё глоустер. На счастье бранианской кошки, близорукий Нахель промахивался с такого расстояния даже в треснувших очках, и Чивойт скакал по выбоинам, как по ступеням. Насколько переменился мир, с досадой думал Кайнорт, хотя и переменился в обозримом мире один только Нахель. Но, чёрт возьми, как!..

Вездесущий метеоспрут хлестнул небо щупальцем, и лицо Бритца присыпало снежинками. Несколько, не растаяв, отскочили и заплясали в воздухе. Кайнорт покосился на Нахеля и, пока тот прицеливался, перекатился за хрустящий сугроб и исчез за кротафалком. Торопиться было чертовски больно. Снег под ногами скрипел на всю долину. Выстрелы из глоустера прекратились. Не успел Бритц сделать шаг вниз по склону мёрзлой грязи, как с другой стороны в ухо ему прилетел ледяной ком. Такой большой и так шибко, что Кайнорт упал. При попытке встать его бомбардировал второй ком: снег, начинённый ледышками. На снегу остались капельки крови из уха и носа.

— Даже не думай! — пригрозил Нахель, скользя по льду и глине.

Комок заснеженной шерсти выкатился за ним из-за кротафалка и врезался в бедро. Чивойт сделал то, на что никогда не осмелился бы на Урьюи: со всего маху боднул хозяина. Нахель покачнулся, саданул кулаком в развороте, но ударил воздух. Чивойт набычился, расставив ноги, затряс бородой и опустил рожки. Из его пасти валил пар:

— Ме-е.

Пшолл зыркнул на бранианскую кошку. Кошка зыркнула на него:

— Ме-е-е-е-е.

Чивойт ощерился и напустил на себя такой клочковато-придурковатый вид, что с ним расхотелось связываться. Нахель поправил очки и бросил третий ком льда себе под ноги. Кайнорту показалось, что жук собирался схватить его за шкирку, но Пшолл за секунду до броска отдёрнул руку, будто, раз программа по предотвращению побега господина была выполнена, он более не имел права касаться его. Бритц хотел сказать что-нибудь глубокомысленное и злое, но чихнул, выпустив фейерверк микроскопических капель крови. Она замёрзла в воздухе между ним и Нахелем.

— У тебя что, жорвел дери, глаза на затылке?

— А как, жорвел дери, не заметить? — голос Нахеля бряцал металлом, будто его начинили булавками. — Снежинки станцевали прямо у тебя на носу!

— Ты не мог этого видеть.

— Зимара видела.

— Это как? А ты при чём? — Кайнорт подобрал ледышку и приладил к разбитому носу, чтобы не гнусавить, а то это портило всю манипуляцию. — Послушай, Нахель, я не помню, чтобы эта помешанная запрещала тебе говорить. Может, для моего же блага стоит посвятить меня в подробности? А то в другой раз ты мне хребет перешибёшь.

— Просто не нарывайся.

— Я просто шёл в туалет.

— Ты подозрительно шёл, — прорычал Нахель.

— Я подозрительно шёл в туалет?

Нахель помолчал и, по здравом размышлении взвесив шансы Бритца на реальный побег против нелепой смерти в уборной, сдался. Просто потому, что нелепая смерть в тот момент была написана у него на лбу.

— Когда снежинки метеоспрута касаются тебя, Зимара видит твоими глазами. Каждая снежинка — пиксель. Чем гуще снег, тем лучше видимость. Вместе с Зимарой вижу и я. В общих чертах.

— Ясно. Теперь ты дашь мне закончить то, ради чего я подозрительно укрылся здесь?

— Используй эту информацию для своего блага, лорд-песец, — сухо посоветовал Нахель и потёр висок, на котором блестел след поцелуя Зимары. — Это значит, не совершай резких движений. И не считай себя умнее шамахтона, это просто смешно. Или хитрее Деус. Или сильнее меня. Ты — фигура номинальная, как шахматный король. А королю главное что? Ограничить, не спускать глаз и не давать рыпаться. Потому что ты ни в чём не превосходишь любого из нас, кроме… ну, разве что бардачопика. Просто не пытайся взломать эту игру — и всё будет хорошо.

— Хорошо, — нейтральным эхом отозвался Бритц.

Потом он остался один. Естественно, не собирался он никуда бежать. Но в этих местах разменной монетой в торговле сведениями служила кровь. И, по мнению Бритца, Нахель сильно продешевил. Может быть, жук и вызубрил правила Зимары-шамахтона. Но Кайнорт знал порядки Зимары-планеты целиком. Умбрапсихолог привык разбираться в помешанных куда лучше, нежели они сами в себе, человек ли это или чудовище. Пусть не физически, но ментально Бритц начал приходить в форму. Он шёл напролом, как в старые добрые времена, даже если ломать приходилось себя самого.

Ветер заносил сухим снегом гладь чёрного озера. Кайнорт забрался на пригорок и всмотрелся в лёд, как на жидкокристаллический экран. Нахель уже покинул берег, метеоспруты исчезли. А в чёрной воде проступил узор. Или не в воде? Разобраться в такую погоду было сложно. Бритц сделал фото на комм, чтобы перенастроить яркость и резкость, после рассмотрел поближе:

Игроки Клуба и раньше находили следы древних нохтов. Геоглифы, петроглифы, окаменелые механизмы угасшей цивилизации. Иногда фигуры выдалбливали прямо во льду, тогда их назвали глезоглифами. В основном нохты воспевали песцов на разный лад. Но изображения на ледяной корке озера — чёрного озера Зимары — Бритц увидел впервые.

Переведя дух, он вернулся в кротафалк в поисках съестного. Холодильная камера нашлась рядом с аптечкой. Будто после обеда непременно понадобилось бы противоядие. Зеппе и Деус так и не пришли к общему знаменателю и бодались у дохлого стартера, так что Бритц достал из морозилки свёрток. Там остались ещё несколько.

— Лорд-песец, не надо! Не открывай! — оживился Фибра и замахал тремя руками.

— Ты что здесь, расчленёнку хранишь? — буркнул Бритц.

— Положи!

Эзер устал с дороги, нос ещё кровоточил после беседы с Нахелем, и ко всему прочему они теряли время на препирательства. Кайнорт уже знал, что Зеппе не внемлет доводам рассудка, и что они, вероятно, опоздают на Маскараут Карнаболь. Так ему ещё и поесть теперь не дают! В ответ на невинную шутейку о расчленёнке Фибра уронил три руки, как плети, и так побагровел, что Кайнорт склонил голову набок. Как терьер, взявший след. Он немедленно развернул пакет.

Там была женская кисть. С нетрудовым маникюром, холёной ладошкой, колечком и всем таким прочим. Бритц моргнул. Потом ещё раз моргнул.

— Фибра, Фибра, — он зацокал языком. — Не знаю, огорчаться ли по поводу того, что растерял хватку и посчитал тебя единственным нормальным на Зимаре, или радоваться, что теперь наконец нам есть из чего сварить мясной суп.

— Это не!.. — ошарашенно задохнулся шахтёр. — Это не мясо! Это Зая.

Деус и Зеппе прервали спор. Следующие пять минут Деус вытаскивала свёртки из морозилки и разворачивала. Пол кротафалка, словно в анатомическом театре, устлали останки пышной красотки.

— Зайчатина ненатуральная. Это секс-бот, — хмыкнула Деус, сминая в руках левую грудь и правую ягодицу. — Фибра, зачем ты её распотрошил?

— Раз в сезон всякому, кто выполнил план, полагается два часа на утехи. У нас было три бота на всех. Лапочка, Душечка и Зая. Я… я всегда перевыполнял план на всякий случай. Тогда можно было даже выбирать, кого… Зая была со мной ласковее двух других.

По лицу Фибры, в которое вмёрзла покорная сосредоточенность, теперь блуждало смущение. Когда пришло его время покидать Карбо, он выкрал секс-бота и разобрал, чтобы втиснуть в морозилку. «Зая должна увидеть курорт!» — повторял он. Чтобы спрятать безбилетницу, Фибре пришлось пожертвовать припасами. Он освободил холодильник, а чтобы не умереть с голоду, запасся старыми пищевыми капсулами.

— Вот, — он нежно подобрал голову Заи, разжал ей зубы, пощекотав за ушком, и достал блистер с капсулами.

Кайнорт взял блистер с намерением отобедать, пусть даже Фибра хранил бы капсулы у Заи в филе. Шахтёр заворачивал части тела любимой обратно в кульки и пихал в морозилку. Голова тем временем открыла голубые глаза и закусила нижнюю губу, полнокровно-румяную среди живых бледных:

— Фибра, ненаглядный, а мы скоро приедем?

— Вот ужо починимся, и на курорт… — приободрил её Фибра, гладя по щеке.

— Почему ты так долго меня не навещал?

— Милая, я… ты же в таком виде… Как бы мы бы…

— Глупости. Мы могли бы сделать это, и не собирая тело целиком!

— Ух ты, Зеппе! Зеппе! — Деус ткнула в висок Заи коготком и от волнения раздула лимонный капюшон за ушами. — Ты смотри-ка, здесь у неё типовые порты. Примерь свои кабели.

Зеппе попробовал и возликовал. В голове у Заи вирусов не водилось. Используя её порты в качестве переходника, старик подключился к бортовой системе кротафалка. Машина взревела, на подножку вскочил Нахель, за ним юркнули Сырок и Чивойт. Поехали. Деус брезгливо косилась на Бритца, который выколупывал пищевые капсулы и глотал с таким наслаждением, будто дегустировал слабосолёную икру:

— Как ты можешь это есть? Да в её глотке чего только не побывало.

— Да что ты говоришь, — невнятно пробормотал Кайнорт, раскусывая капсулу. — Чтобы дама — да использовала рот не по назначению? Ты хочешь сказать, она в него ещё и ела? Фу.

— Я бы попросила, уважаебая, за гигиеной своего языка следить! — огрызнулась из морозилки голова Заи.

Из-за особенностей настройки секс-бота бур кротафалка почему-то тянуло налево. Он заурчал, вгрызаясь в обледенелый кряж, и втянул гусеницы, как шасси. Сытый Кайнорт блаженно откинулся на металлическую стену. Радужки светили сквозь тонкие веки, на коже проступали сосуды. С самого первого вечера в хибаре Зеппе он только раз ещё пил кровь. Хотя это было неудивительно: ведь после крушения он больше не мог превращаться и тратил меньше энергии. Но всё-таки раньше он жаждал крови сильнее.

— Я тут обнаружил кое-что, — Бритц вспомнил про глезоглифы и передал Деус изображения песцов из чёрного озера. — Это может иметь отношение к игре шамахтона.

— Ай, молодец! Думаешь, нам достался кусочек загадки? Дай-ка подумать… Это может быть частью карты, которая ведёт к алмазной жиле. К сердцу Зимары. Тогда мы уже на шаг впереди Клуба.

— Мы ещё не знаем, кого они выставят против нас. Вряд ли девчонку, старика с кальмаром на голове, секс-бота и кошку на катафалке. Мы точно проиграем в силе, Деус, так что надеюсь, ты разберёшься в карте быстрее, чем команда других сумасшедших. Чтобы убить их всех, как того пожелала Зимара, нужно опередить их и встретить там, куда они придут уже измотанными и в неполном составе.

Он опять прикрыл веки, греясь между клубочками Чивойта и Сырка. Глядя на него, Деус в который раз подумала, что правду ей частенько говорил Зеппе: феноменальная память и острый ум — совсем не преимущества на Зимаре. Лимонная обезьянка была ещё слишком молода. Драный и раненый, лорд-песец был опасен и живуч, как крыса в углу. А опыт, полученный его путём, был актуальней и упорядоченней, чем тот, что черпался из справочников. Практика, вечно недооценённая теорией тонких материй, была лучше приспособлена к реальной жизни. К тому же Деус помнила, что за цветными носками и дурацкими шутками скрывался доктор наук. Гуманитарных, фыркнула про себя лимонная обезьянка, но всё-таки. Его труды неспроста категорически запретило Бюро ЧИЗ. Деус знала количественно больше фактов, да. Но эзер видел насквозь всё, что знал. Деус его побаивалась. Она понимала, что неплохо бы ей заиметь свой собственный вариант плана, который исключал бы творческие флуктуации идей Кайнорта Бритца, как всякому уравнению идёт на пользу исключение нестабильной частицы. Потому что Бритц в её модели мироустройства был квантом: выпустишь из поля зрения — и гадай, кто он, что он, как он и где он.

Глава −27. Скриба Кольщик

В карцере было темно, душно и пахло страхом. Тем сортом холодного пота с букетом крепкого адреналина, который ни с чем не спутать. Я лежала, распятая ничком на стальной паутине. На этот раз не одна. От тревоги, провальной досады и ожидания неизвестного я не чувствовала даже боли от переплетений гамака. Язык, присохший к нёбу, прикусывали клацающие зубы. Меня не избили, не отвели на анимедуллярный ляпискинез. Наказанием стал Скриба Кольщик. Вот уже пять минут он возился в самом тёмном углу, но я, как ни выворачивала шею, не видела, что он там делает.

Я вдруг поняла, что чувствуют букашки на булавке энтомолога. Послышался шорох, потом лязг, и на свет вышло нечто. Обёрнутый в клеёнчатый фартук дылда с серой, бугристой кожей. Сосудистые звёздочки густо покрывали его лоснящееся влагой тело. На лбу у Скрибы гноились швы, а на вскрытом затылке блестел купол отполированного до зеркального блеска камня. Гладкий булыжник занимал место целого мозга. Выточенный по форме полушарий, испещрённый сверкающими бороздами и прожилками. Так вот как выглядели жертвы ляпискинеза. От ужаса я охрипла, осипла и не смогла даже пискнуть. А Скриба наклонился и стал изучать мою спину. Я сжала зубы.

Скриба Кольщик промычал что-то, и влажная холодная ладонь прокатилась по моей коже. Тогда я закричала так, что воздух в карцере растрескался. Закричала, зная, что никто не придёт, никто не ответит. Вспомнились лапищи эзеров на краю кратера у разбитого эквилибринта. Меня стошнило желчью сквозь прутья гамака, но заплакать не получилось. Жаль, мне казалось, что стало бы легче от слёз.

Что-то взвизгнуло и зажужжало сзади.

А потом обожгло.

Невероятно, но спустя минуту я почувствовала облегчение, когда поняла, что на самом деле происходит. Скриба Кольщик татуировал меня. Не насиловал. Не сдирал кожу. Просто рисовал. Да, это было больно, садняще и жгуче, но лучше многих, многих зол. Да, я научилась сравнивать муки, взвешивать горе, ранжировать страдания. Я попыталась не трястись слишком, чтобы Кольщик реже исправлял одни и те же линии. На пол закапали кровь и чернила. Ночь продолжалась. Только холод обезболивал художества Скрибы. Я несколько раз теряла сознание, а может, просто засыпала, но ни разу машинка не перестала жужжать.

По крайней мере, я знала одного, кто за два года в тёмном подвале всего лишь капельку сошёл с ума. Теперь я знала кое-что ещё: если переживу эту ночь, никому уже не будет дела, стану ли я чудовищем. Скриба отстранился, выбирая место для нового рисунка. Духоту карцера разбавило его кислое кариозное дыхание:

— Што-о-о ищо-о-о наколо-о-оть?

— Чёрную стрекозу, Скриба, — продребезжал мой голос. — Стрекозу.

Шчеры не умели инкарнировать. Но наутро я могла поклясться, что была убита и восстала из мёртвых. Или не я… Кто-то вроде меня шёл, продираясь сквозь молоко пространства, по коридорам бентоса. На ком-то вроде меня была чистая пижама, она липла к спине из-за проступавшей крови. Наверное, у кого-то вроде меня всё болело после карцера. Наверное. Но мне это было безразлично. Как безразлично всё, что наколол Скриба Кольщик, будь то купола или таблица интегралов. Я только знала, что больше не выдержу в этой тюрьме из людей, где ненормальные, как частокол, сжимали меня в кольцо.

— На первый раз ты легко отделка, — сказал Гриоик. — Обдел… О-т-д-е-л-а-л-а-с-ь. Второе нарушение карась ляпискинезом.

Санитар привёл меня в комнату групповой терапии. Думать было так тяжело, будто мозг уже заменили на полированный булыжник. На этот раз вместо ледяных кубиков для нас расставили пять мольбертов. Из-за двух выглянули Эстресса и Сомн. Эстресса уронила кисточку, вскочила, села и опять вскочила. У бедного Сомна повлажнели глаза и задрожал подбородок. Только воображаемый Вдруг не удостоил меня вниманием. Вион-Виварий Видра уговаривал его поучаствовать в арт-терапии. Невозмутимо и тщетно. Возможно, Вдруг не считал акварель методом доказательной медицины. Я подошла к своей палитре, окунула кисточку в красную кошениль и направилась к последнему мольберту.

— Ты нарочно вытолкнула меня в отсек к Сомну, когда он не спал, — прошептала я нетвёрдо, но зло.

— Один бранианский художник говорил, — Дъяблокова выводила жутковатый портрет, как будто её не касались мои слова, — что сон разума рождает чудовищ. Наш Сомн олицетворяет эту метафору буквально наоборот. Сон этого чудовища разумен и прекрасен. Знаешь, — бормотала она, любуясь смешиванием алого с кирпичным, — чем выше разум, тем сильнее его чудовища. Чем глубже сон, тем они безумнее. Получается, когда бог спал — появились динозавры. И бог, должно быть, умер, — раз появились люди.

Она подняла взгляд карих глаз:

— И если уж мы заговорили о чудовищах, Эмбер, эту красную кошениль, что на твоей кисти, делают из насекомых. Ты рисуешь их кровью. Так не смей упрекать меня.

Я взмахнула кисточкой и послала кровавый шлепок на её мольберт. Розоволосая, вся в брызгах кошенили, вскочила:

— Ты!.. Испортила мне обложку!

— Молчать! Сидеть! Прекратить! — Видра оказался прямо за мной, я развернулась и прежде, чем он забрызгал бы меня слюной, выпалила:

— Ведите меня на вашу процедуру.

— Эмбер! — воскликнула Эстресса. — Нет! Доктор Видра, она не в себе, она в шоке! Не надо!

Я оттолкнула её кисточкой:

— Я больше не… не могу, не хочу! Ничего не хочу!!!

— Гриоик, в отсек 7 её, — отрезал Видра. — К хирургу.

К Эстрессе и Сомну подлетели их санитары и скрутили, чтобы те не бросились на выручку.

По комнате арт-терапии каталась банка красной кошенили и заливала кровью чёрно-белый пол.

Меня забросили в отсек 7, как мешок с котятами в пруд. В затылке сверкали молнии, перед глазами маячил полированный булыжник мозга Скрибы Кольщика. За плотной ширмой кто-то рявкнул:

— Санитар, вон из смотровой.

Отсек 7 был совершенно белый и просто звеняще, скрипяще чистый. Вдоль стены напротив тянулась кишка глухой капсулы для бог весть каких манипуляций. Во мне забесновались кошки. Первая в жизни настоящая истерика закончилась, и я испугалась того, что наделала, и того, о чём умоляла. Ляпискинез! Я сорвалась с места и заколотила в запертую дверь. Мне снимут скальп, а после станут пугать мною других пациентов. Хирург приглушил основной свет и, врубив прожекторы над смотровым креслом, вышел из-за ширмы. Я прокричала в скважину:

— Я больше не буду!

— Тихо! — сзади меня ухватили за шиворот двумя руками и тремя чёрными крючковатыми лапами. — А ну-ка… уймись, иначе придётся тебя усыпить.

Пузырьки, инструменты и капсулы посыпались с этажерок. Огромный хирург сам зацепил их, пока тащил меня в кресло. Пристегнул автоматическими браслетами, как в медицинском триллере. Свет прожектора застило красным с чёрными пятнами:

— Тебя ещё не режут!

Ага, «ещё»!

Голова хирурга перекрыла свет, меня обволок аромат земляничного мыла. Глаза напротив расширились, крылья божьей коровки взбаламутили воздух:

— Боже мой. Эмбер Лау… Боже мой!

— Доктор Изи?..

От удивления из меня дух вышел вон. Я обмякла. Изи мигом отстегнул браслеты и, крикнув: «Секунду!..», метнулся обратно за ширму. Он чем-то там звенел, бряцал. Потом вернулся с лиловым чаем и, видя, что я не могу разжать кулаки, сам разогнул мне палец за пальцем, чтобы вложить в них чашку.

Тогда меня и прорвало. Слёзы ливнем покатились в чай. Я бормотала что-то бессвязное про Остров-с-Приветом, Альду и Кайнорта…

— Так ты и есть та убийца минори, о которой говорят наверху? И Кай мёртв? Это правда?

— Правда. Я его убила, я убила… — вдох, чтобы выдержать это имя, не захлебнуться им. — Я убила Кайнорта Бритца. Не в равном бою, не из холодной мести, не случайно… убила, когда он сильнее всего нуждался в помощи. Когда, будь он на моём месте, не сделал бы этого, пусть и ценой своей жизни… Но я не хотела!

— Как много я пропустил, — бормотал Изи, и я понимала, что он, конечно, ничего не понимает.

О кровной вражде между Лау и Бритцем знали все. Но наша битва с Каем все эти годы проходила внутри нас двоих. В умах, сердцах. И закончилась там же.

— Всё давно стало вверх тормашками, доктор Изи. Даже не пытайтесь разобраться, я сама разобралась, только когда убила. Вы… теперь должны провести ляпискинез?

Он подтолкнул мою чашку к губам и проводил осторожный осмотр.

— Успокойся, успокойся, Эмбер… Напротив твоей карты стоит пометка Альды Хокс, запрещающая любые манипуляции с мозгом. Она желает, чтобы её враги страдали, если так можно выразиться, в здравом уме. Вот только имя новенькой было засекречено! Ох, ну и дела… Да, Гриоик сказал, ты была в карцере. Тебя били?

— Нет.

— А что с рукой?

— Вион-Виварий Видра… — промямлила я, неуверенная, что вправе жаловаться тому, чьего друга убила. — Проверял на диастимагию…

— Видра урод. Эмбер, да у тебя вся спина в крови!

— А, это Скриба Кольщик.

— Скидывай всё и забирайся в «Терапайтон», вон капсула у стены. Не бойся, это терминал, который буквально вторую жизнь даёт! Я бы в нём спал. Ха-хах, если бы помещался.

Изи обрызгал руки жидкими перчатками и помахал ими в воздухе. После высыхания они стали на ощупь как латекс. Я сняла пижаму и забралась в терминал для скорой терапии и дезинфекции, устроившись спиной вверх. Изи снаружи рассмотрел татуировки на экране, а потом соскочил с места и, откинув крышку «Терапайтона», стал щипать и мять мои синяки пухлыми, но проворными пальцами, прямо как патологоанатом. Совсем некстати припомнилась его основная специализация.

— Скриба Кольщик? — доктор был ошарашен. — Вот это вот Скриба тебе начертал? Вчера ночью? И он вот это вот всё сам придумал?

— К-к-кроме стрекозы — всё сам, — внезапная перемена тона смутила и напугала меня.

Изи выпустил меня из «Терапайтона» и бросил новую пижаму. Пока я одевалась, он то подскакивал, то крутился по отсеку и бормотал. Спине было прохладно от обработки, но уже не больно. И рука больше не горела.

— Ах ты ж факус! — заорал Изи на свой рабочий комм. — Ты ж моя пропердиназа!

— Простите?

— Я… я не знаю, можно ли об этом вслух… честно говоря, это галактически важно, но я здесь никому не доверяю. А молчать не могу! Подойди-ка.

На экране крутилась объёмная модель моей спины. Скриба наколол белые, льдисто-голубые узоры, перья, ажурные разводы, словно разрисовал инеем стекло. И ярче, чем всё остальное, добавил чёрную стрекозу, крылья которой покоились у меня на плечах, а хвост спускался вдоль позвоночника. Внутри шлифованного камня бедного Скрибы томился гений. Изи увеличил стрекозу: на самом деле её хвост состоял из витиеватых цифр и других стилизованных символов.

— Это пароль от учётной записи доктора Кабошона, — пояснил доктор полушёпотом. — Славного психиатра, который работал в этом кабинете до меня. Я не был знаком с ним лично, как я считал, но…

— Славного? — переспросила я. — Это же он выдумал анимедуллярный ляпискинез.

— Да, и проводил его исключительно сам! Дослушай же, не перебивай! Кабошон добывал иглёд, уникальный тип льда, который водится только на Зимаре. Если нагреть его совсем чуть-чуть, иглёд становится крепче алмаза. Такой сосулькой можно проткнуть хромосфен. После серии опытов Кабошон выяснил, что при температуре кипения воды иглёд всё-таки плавится. А если затем опять заморозить его, а потом опять чу-у-уть-чуть нагреть — например, взять такой лёд в руку…

— Будет взрыв, — догадалась я, вспомнив, как Нахель и Кай обсуждали смерть лидмейстера. — Тебя разорвёт на кусочки и упакует в камушки, потому что взрыв притягивает свободные диастимины.

— Это в дикой, так скажем, природе. Да. Но при определённых условиях — не буду вдаваться в подробности давления, влажности, различного излучения… — мозг, над которым работал Кабошон, оставался невредим. Кристаллическая решётка не разрывала его, а срасталась с нейронами. После этого больные участки можно было исправить лазером, направляя луч внутрь минерала. И пациент выздоравливал. Успех операции составлял невиданные доселе в психиатрии сто процентов.

— Это не так. Со Скрибой у него не вышло.

— Доктор Кабошон не оперировал Скрибу Кольщика. Кабошон — и есть Скриба!

Я выпрямилась в кресле, будто проглотила игледяной кол целиком:

— Вион-Виварий твердит, что доктор Кабошон уволился.

— Он пропал. Я теперь понял почему. Ответ в его учётной записи, — Изи обернулся к экрану и опять ко мне. — Кабошон прознал, что в «Закрытом клубе для тех, кто» используют его технологию в качестве идеального оружия. От которого нет спасения и нет улик, если не знать, что внутри минералов… Когда одного из игроков, который что-то пронюхал, убили при помощи игледяной бомбы, доктор выкрал часть его тела и выслал на Урьюи. Но сразу после исчез.

— Его застукали, когда он отправлял посылку с Аббенезером Кутом новому лидмейстеру, и решили избавиться?

— Сначала от одного, — закивал Изи. — Потом от второго. Это значит, доктор Кабошон раскрыл опасный заговор. Военный, политический, не знаю… А Вион-Виварий, должно быть, подверг его ляпискинезу по приказу Клуба. Но у Видры руки из задницы! Я сегодня же подробно изучу, что ещё Кабошону удалось выяснить. Какая удача, что часть его личности, которая помнила пароль, взыграла в карцере!

— Помогите мне отсюда выбраться, доктор Изи, — прошептала я.

— Увы! — похолодел он. — Это не в моих силах, Эмбер.

— Но вы же врач… У вас есть доступ наружу. Мне бы только пробраться на гломериду.

Он замотал головой, скривился и как-то сдулся:

— У меня нет доступа наружу без охраны. Я здесь нелегал. Понимаешь, после захвата Урьюи произошло кое-что… и я был крепко замешан. Честно говоря, слабо припоминаю в чём! Я был пьян вдрабадан, когда оперировал дистанционно, да ещё не по специальности, да ещё не в свою смену. Да ещё шчеру!.. В общем, в итоге сжёг дорогущую аппаратуру. И меня лишили лицензии, конечно. Чтобы избежать уголовного преследования, я написал Альде Хокс. Она по старой памяти прятала меня и давала какую-никакую работу. Наконец я оказался здесь. Но моё положение на Зимаре не много лучше твоего, Эмбер: у нас с тобою вон, — он постучал по стене, — даже перегородка общая. Один прокол — и я закончу как доктор Кабошон. Но ты успокойся и выдохни. Я обещаю, по крайней мере, сделать твою жизнь в бентосе более-менее… сносной.

По моим щекам опять потекло горячее. Изи пошарил на полу среди разбросанных капсул и протянул мне целую горсть:

— Выпей это. Всё сразу выпей без разговоров.

Я послушалась, потому что мне, в общем, было уже всё равно, что он там даёт.

— Спи, Эмбер, — голос Изи звучал глуше и глуше. — Я не психиатр, но сон — лучший план на вечер во Френа-Маньяне…

Снились чьи-то пальцы в волосах, чья-то ладонь на щеке. Меня казнили на Кармине… Во сне я хваталась за эту руку так судорожно, что на чужом запястье рвались кожаные браслеты. Почему-то я точно знала на ощупь, что они красные, и что я дышу, только пока тьма пахнет дымом, земляникой, кофе и бергамотом.

Проснулась в затхлом воздухе отсека 7, на смотровом кресле. Меня легонько и настойчиво трясли за плечи. Рядом с доктором Изи, выше его на полголовы, стояла Альда Хокс и распространяла аромат с удушающим захватом альдегидов.

— Сиди, — бросила Полосатая Стерва, заметив, как я напряглась и скукожилась.

Сначала я решила, что Изи, выслуживаясь, рассказал ей о попытке моего побега. Но что-то с Альдой было не так. Она хрустела пальцами, ковыряла сахарные когти. Кончик носа заострился и побелел, будто вся кровь, которая была в ней — своя и чужая — отхлынула к шпилькам туфель. Взгляд бегал по отсеку. Изи тоже выглядел потерянным, будто не ожидал визита Хокс. Я поняла, что была несправедлива к доктору, и что разговор будет не о моём поведении.

— Мы заключим с тобой контракт, — прокаркала Альда.

Любая перемена сделала бы моё положение лучше, чем на тот момент. Поэтому я осторожно кивнула.

— Это пришло вчера, — продолжала Полосатая Стерва, являя свету прожектора кусок льда. — Ежегодный привет от Зимары накануне дня полярного затмения, праздника под названием Маскараут Карнаболь. Вот это — письмо шамахтона. Такие доставляют песцы, и в этот раз пришло целых три копии. Смотри внимательно, Лау, эта последняя.

Неровная ледышка размером с кулак увлажнилась под прожектором. По белым стенам отсека и по склянкам на этажерках заиграли лучики, запрыгали блики, и вдруг что-то слабо зазвенело. Я впервые слышала голос солнечных зайчиков. Их свет журчал речью. Крупная капля скатилась по льдине, и в какофонии бликов послышался трескучий шёпот:

«Ваш голод до моих алмазов неутолим…»

— Это Зимара? — заволновался Изи. — Это голос шамахтона?

— Тише ты, — цыкнула Хокс.

«Вы алкаете сверх меры, а раз так — я тоже вступаю в игру. Ваши убийцы выйдут против моих. Сможете разыскать копи моего сердца раньше них — подымете столько алмазов, сколько хватило бы, чтобы устлать бриллиантовым ковром всю планету. А если нет — уберётесь отсюда на миллиард витков».

От слова «убийцы» я поёжилась и переглянулась с Изи. Бледнеющего доктора тоже смутил тон послания. Только для Хокс убийства были пустым и привычным звуком. Тем временем процесс разрушения кристаллов льда высвобождал новые слова, закодированные где-то в самом центре:

«На Маскараут Карнаболь прибудет мой лорд-песец. Он разъяснит правила. Будьте гостеприимны до рассвета, иначе игра не состоится, а мои песцы обнажат зубы».

Шёпот стих, блики потускнели и рассеялись. На мокрой ладони Альды блестел огранённый алмаз. Величиной с ноготок, асимметричный, размеченный шероховатыми линиями, которые и составляли программу текста.

— Поняла теперь, зачем Клубу ты? — сверлила меня Хокс.

— Кажется, вам нужна аквадроу на планете, покрытой льдом и снегами.

— Да. Сильная аквадроу вроде тебя. Только не надейся, что слиняешь, как только окажешься без ошейника. Клуб об этом позаботится, но все подробности позже.

— Но если мы разыщем сердце Зимары, меня освободят?

— Выживешь — и катись, пожалуйста. Когда мы сорвём джекпот, нам будет не до какой-то шчеры, — фыркнула Альда, и я ей, кажется, почти поверила. — Изи, препроводи Эмбер Лау в покои Загородного Палисада. Ей надлежит явиться на Маскараут Карнаболь завтра к вечеру. Поглядеть на этого… лорда-песца Зимары.

— Могу я попросить об одолжении?

— Нет.

Я понимала, что, если уж торговаться, то прямо сейчас. Пока Альда ошарашена письмом и явно нервничает.

— Если вам так важна победа, моя лояльность будет даже полезнее, чем мотивация.

— Разумно. И?

— Я прошу немногого. Пожалуйста, переведите в Загородный Палисад пациентов Эстрессу и Ка-Пчу.

Хокс закатила глаза, как показалось, с облегчением. Чего, она там вообразила, я потребую? Половину выигрыша? Или место в эзер-сейме? Полосатая Стерва мотнула головой, не то соглашаясь, не то поправляя чёлку, и вышла из отсека.

— Это было «я подумаю»? — уточнила я у Изи.

— Пойдём, Эмбер, поторопимся наверх. Тебя необходимо привести в… порядок, насколько он возможен с учётом обстоятельств.

В лифтовом холле к нам присоединился бдительный санитар: доктора Изи и впрямь не пускали наверх без сопровождения. Потом мы долго шли по кручёным ступеням. Изи поддерживал меня за локоть:

— Не удивляйся, если закружится голова: это переход на естественную гравитацию.

Имей я чуточку лучшие пространственное мышление и оценку по тригонометрии, увидела бы Загородный Палисад раньше и без конвоя. Но вряд ли успела бы его разглядеть. Дневной свет, белый и голубой, пронзал высокие окна от пола до потолка. А за ними валил снег. В воздухе, с непривычки для меня перенасыщенном кислородом, танцевали золотые былинки. В носу защипало. Верхний корпус Френа-Маньяны был совсем не похож на тюремную лечебницу, он напоминал ледяной дворец. Только лёд его был искусственный. Я коснулась гранёного угла на стене, отмечая редкий обожжённый мрамонт, и потрогала сверкающий оттенками синего хрусталь изящной колонны. Широкие холлы устилал матовый пол, похожий на замёрзшее речное русло. Голографические факелы горели внутри стен, оживляя полупрозрачный мрамонт мистическим свечением. Вдоль открытых балконов прогуливались караульные канизоиды: единственные твари, которые срывали пелену фантазии с хрустальных чертогов и напоминали о назначении этого места.

— Анфилада санаторных коридоров выходит в вестибюль, а выше по лестнице — парадный зал с галереями, — показывал доктор Изи, воодушевлённо болтая. — Там проходит Маскараут Карнаболь. Это всё лишь малая часть Френа-Маньяны. Тебя разместят в палате, или, как их тут принято называть, в рекреации. Эх-х… я бы и сам, признаться, не прочь чокнуться, чтобы сменить отсек 7 на Загородный Палисад. Но это место — для членов Клуба, их гостей и особенных пациентов.

Я не отвечала, поражённая переменой пространства, цвета, света и воздуха. Доктор решил, наверное, что я оробела от страха, потому что остановился и добавил, тронув меня за плечи:

— Здесь ничего и никого не бойся, Эмбер. Разве что канизоидов, их тут трое… Зато во Френа-Маньяне не принято пить кровь пациентов, — он усмехнулся. — В основном из-за трудновыводимых психотропных препаратов, а у тебя в частности — потому что теперь ты должна быть сильной, чтобы сыграть.

— Я буду.

В мрамонтовых колоннах белело отражение обтянутой истончившейся кожей шчеры, для резкой перемены в жизни которой больше подходило выражение не «с корабля на бал», а «из огня да в полымя».

Глава −28. Квахматы

— Подымайся, лорд-песец, — угрюмо пробасила Деус. — Ты сидишь на моей шапке.

— Я не сижу на твоей шапке.

Лимонная обезьянка бесцеремонно пошарила под задницей Бритца, потому что, уж коли кому-то вздумалось, что некто сидит на чём-нибудь ценном, только пальпация может снять подозрения. Но задница лорда-песца переполнилась такими заковырками и загвоздками, что для шапки там не нашлось даже кармашка. Прищур Деус поднял с насиженных мест всех остальных невиновных. Только Чивойт задрал копыто и безмятежно умывался. Примерно на середине переправы сквозь Тылтырдым в кротафалке стало жарко от непрерывного вращения бура. Лимонная обезьянка обмахивалась нубуковым капюшоном. Выйти было некуда. В морозильной камере расквартировалась Зая.

И тут Чивойт отрыгнул помпон. Красный помпон от шапки. Влажный и пожёванный.

— Если я перегреюсь до конца переправы, — осатанела Деус, — то выпотрошу этого безоарового ублюдка!

Кротафалк заскрежетал, от тряски кабина сцепилась со шнеками снаружи, и внутренности машины прокрутило полным кругом. Сырок и бардачопик посыпались на Кайнорта, тот задавил Фибру, Чивойт забодал Деус, а Нахель примял всех остальных.

— Застряли! — прозвенел Зеппе из глубин живой кучи.

Радары показали, что они в пещере, в самом центре кряжа. Сверху нависла гранитная глыба с вкраплениями мрамонта. Эта глыба и зажала кротафалк, как в тисках. Бур не справился с многократно обмороженным и обожжённым древним мрамонтом.

— А попробую-ка я глоустером, — Нахель выкарабкался из машины по остальным.

Деус вышла поискать льда. Фибра тем временем отрывал куски мрамонта от глыбы, которую обстреливал Нахель. Кайнорта тоже потянуло на воздух, он выпустил сателлюкс и включил подсветку на ошейнике Чивойта. Тот вёл себя смирно, чуя нутром, чью шапку съел. Он нежно вылизывал покрытые солью стены пещеры. И по мере утоления аппетита его шершавый язык обнажал древние петроглифы.

— Взгляни, тут ещё песцы! — Бритц окликнул Деус, но та вернула ему стекленеющий взгляд. Дело было дрянь, льда в каменном мешке не нашлось, и с минуты на минуту могла появиться Деа.

— Да, это… похоже, Зимара не предполагала, что мы обнаружим это здесь… Зафиксируй. Это может быть ключ. Я обдумаю.

Кайнорт обвёл пальцем воющих песцов справа.

— Вот это похоже на ракету, да? Кто-то прилетал на Зимару, а на прощание оставил древним нохтам… что-то. Что-то полезное.

— Что!

— Не нервничай, это же ты здесь умная. А я красивый. Понимаешь, у меня так само собой получается в любой паре.

— Ну что им могли оставить? Обратный адрес в спиральной галактике? Пантеон богов? Или, скорее уж, бестиарий, — бормотала Деус. — Мне одно покоя не даёт: если нохты абсолютно во всём видели песцов, как же они изображали самих песцов…

— Зачем им бестиарий? Тебе не пора в морозилку?

— Я в норме. Так случается, что даже у гениев просто нет идей.

Кайнорт успел лишь зафиксировать находку на комм, как стена с петроглифами вдруг поехала вдоль пещеры. В свете сателлюксов заблестела взвесь гранитного крошева, со свода посыпалась пыль. Рокот сотряс Тылтырдым. От глыбы над кротафалком отвалился здоровенный кусок. Они были свободны.

— Все в машину! — взбодрилась Деус. — Бритц!

— Подож…

— Внутрь залезай, пекловастика тебе в гульфик!

— Подожди.

Он направил сателлюкс вдоль ползучей стены. Ведь не просто так двигалась та её часть, где обнаружились песцы. В свете фонарика ползли слюдяные пласты с закорючками новых петроглифов.

— Это числа древних нохтов, — Деус задышала часто-часто, как возбуждённая борзая. — Огромные числа! Номера, они едут в обратном порядке.

— Похоже на вагоны.

— Поезд внутри Тылтырдыма? Не может быть! Представь, сколько места нужно для поезда длиной в полмиллиона вагонов? Это же диаметр Зимары!

Солёная стена с петроглифами оказалась не слюдяной, а металлической. Листы обшивки отгибались и снова ложились гладко, как на коже исполинской змеи.

— Оно дышит! — воскликнул Зеппе и, спрыгнув с подножки кротафалка, пошёл к вагонам, как под гипнозом. — Оно одичало и живёт здесь само по себе! Много, много тысяч лет…

Нахель и Фибра оттащили его назад. По пещере катились волны хлопающей стальной чешуи. Дисциплинированный Сырок юркнул в кротафалк по первому зову. А Чивойт бодался с поездом, упёрся в солёные камни, а рогами высекал искры из обшивки вагонов. Поезд топорщил шкуру, отбрасывал бранианскую кошку. Нахель уже был на подножке кротафалка, но соскочил и вернулся к стене. Ухватил Чивойта за рог, чтобы увести. Не тут-то было. Стальной лист прихлопнул другой рог и потащил Чивойта вместе с Нахелем вдоль пещеры. Фибра и Бритц уже бежали на подмогу. Втроём им удалось отжать чешую, и бранианскую кошку отшвырнуло от вагона.

Но Пшоллу зажало руку по самое плечо. Поезд проволок его до конца пещеры и там резко остановился.

Рокот стих. Стало слышно, как сыплется с потолка пещерный мусор, как шумно дышат семеро. Поезд уснул. Нахель застрял в ужасном положении: вагон вдавил его в полуразрушенную стену между металлом и камнем. Затиснул жука левым плечом по самую грудь. Но если бы не настало время поезду заснуть опять, Нахеля целиком раздробило бы о мрамонт. Его окутало дымом страха и хромосфена. Умный хром ещё сдерживал давление на тело. Но глянцевые надкрылья Нахеля уже растрескались. Из уголков рта выкипала пена. Фибра вдруг начал озираться:

— Нехорошо гудит! Сейчас свод обрушится!

— Сейчас хромосфен откажет! — перебил Бритц.

— Да брось ты его, погибнем! — Деус была невероятно права. — Уезжать надо!

— Уезжай.

По его рукам текла гемолимфа Нахеля вперемешку с бордовой кровью. Его защита уже трещала. Жук в агонии зажал воротник друга в фиолетовой руке, а Кайнорт выскреб собственный, последний чип-вестулу с хромосфеном и пропихнул туда, где солёная обмороженная сталь вагона обожгла и свезла кожу. Тело плавунца охватил серебристый дым, и глыба рядом с ним громко треснула. И начала осыпаться. Бритц и Фибра, упираясь в чешую вагона, потянули жука изо всех сил. Кайнорту показалось, что на спине, изборождённой игльдом, у него лопнула кожа. Вдоль позвоночника текло что-то тёплое, склизкое. И нечто похожее на прежнего, но слегка пережёванного Нахеля, скатилось ему на руки.

— Быстрее! — Деус подгоняла их с подножки кротафалка.

Кайнорт гадал, что обрушится первым: он сам или свод пещеры. Чивойт сбил его с ног, первым залетел на подножку. Фибра заволок Нахеля внутрь.

— Быстрее, Бритц!

«Да не могу я…»

— Это твоя последняя жизнь! — прорычала Деус.

Он прыгнул. Упал под морозилку, на Сырка. И Фибра задраил люк. Поехали.

В первую минуту Кайнорт просто кричал на каждом выдохе, так было больно. А потом долго слушал шум в голове. Его привёл в чувство голос Деус:

— У тебя кровь из уха. И на спине кровь. Да у тебя везде кровь!

— Нахель…

— Плохо! Ушиб сердца, перелом руки и разрыв лёгкого. В аптечке бардачопика кое-что есть. Но если начнётся гемоторакс, гарантий никаких. Вообще никаких! Я говорила: брось! Надо было уезжать.

— М-м.

— Вот что. В первый и в последний раз я это сделаю.

Она разрезала предплечье вдоль вены и набрала в термос крови. Половины термоса было мало, и Деус позвала бранианскую кошку. Фибра держал за рога, она резала. Смешала кровь, свою и Чивойта, и отдала Кайнорту.

— Я-то боялась, не надумал ли ты от него избавиться. А бояться-то следовало как бы ты за него не сдох. Бритц, нам нужен командный игрок!

— А мне нужна команда! — ощетинился он.

И соврал. Ради Деус или, там, Фибры он не полез бы под поезд. Ну, может, разве что неглубоко. С оглядкой, с расчётом. Всё он понимал. Но гемолимфа Нахеля на его руках разлилась за пределы всего разумного. И только поэтому Бритцу удалось его вытащить. С другими, он знал точно, всё равно бы не вышло.

— Я поняла теперь, почему Зимара выбрала тебя, — проворчала Деус. — Потому что ты настоящая задница, вот почему!

— Задница чует острее.

В кабине становилось душно. Деус маячила по кротафалку и терзала мозг тестом на деградацию, который сама для себя придумала. Сначала лимонная обезьянка ужаснулась, что помнит константу золотого сечения лишь до третьей сотни знаков после единицы. Это никого не впечатлило, потому что остальные смутно представляли даже первые два. Но потом пришла очередь квадратного корня из пяти, в котором Деус, к своему ужасу, назвала только сто тридцать первых цифр и запнулась. И наконец основание натурального логарифма привело её в смятение на пятидесятом знаке после запятой. Тогда она распахнула створку холодильной камеры и залезла туда головой.

— Не дыши на меня, а то за нос укушу, — пригрозила голова Заи.

— О проклятье… Шапки нет, обезболивающее разбито, а до Маскараута меньше суток… — морозилка смешно искажала голос Деус, но ей там становилось лучше. — Бритц, лорд-песец должен привести Клуб в смятение. Должен быть на высоте. А не скулить, как пришибленная шавка. После твоих выкрутасов без лекарства будет очень больно.

— Успокойся.

— Так успокой меня! Скажи, что ты не поднимешься в парадный зал ради того, чтобы кататься там по полу от боли!

— Я владел миллионом рабов, Деус. У них я научился терпеть и притворяться.

И сладко засыпать там, где упал. Под мерное тарахтение бура и стоны Нахеля он покачивался на волнах, и это море было целиком из крови.

Я провела ночь в рекреации Загородного Палисада. Впервые за долгое время в одиночестве. Покой и прохладная тишина напомнили те полчаса, которые мне дал когда-то Ёрль Ёж перед почётной казнью.

Альда Хокс, повидавшая ад, и даже не один, боялась одна играть против Зимары. Хотелось бы знать, что же такое потрясающе ужасное ждало меня за стенами Френа-Маньяны? Я откинула плотные шторы, оберегавшие сны сумасшедших от полярного дня. Заиндевелые узоры покрывали стёкла. Нет, я должна увидеть. Ручка поддалась легко, и порыв стужи в первый миг отшвырнул меня назад. Бесцеремонный вихрь облетел рекреацию, крупные снежинки собрались в белое щупальце, и эта лапища, хлестнув постель и звякнув светильниками, вырвалась наружу.

Эти окна незачем было запирать: они глядели прямо в обрыв. От высоты обледенелых стен кружило голову. В небе носились медузы. Они танцевали в холодном небе, на солнце, свет которого не грел, но морозил, и воздух блестел, искрился. Одна медуза повернула в сторону Френа-Маньяны, и я поспешила захлопнуть окно. В комнату влетел только кончик её снежного щупальца и, кувыркнувшись под потолком, ударился о зеркало и рассыпался. На зеркале остался ледяной узор. Как на окне. Как на моей спине.

«Осторожно, метеоспруты!» — предостерегала надпись на подоконнике.

Я задрапировала окно поплотнее, развернула кресло высокой спинкой к выходу, забралась в него с ногами и свернулась калачиком.

На другой день поперёк старых шрамов краснели следы от пижамного рукава. Я обнаружила душевую. Но вода имела два режима, ледяной и прохладный. Диастимагия во мне бесновалась, и я схватилась за ошейник в попытке хоть на миллиметр оторвать его от кожи и согреть струи. Но не получилось. Снаружи мою шкурку обдало чуть тёплым воздухом. Вместо полотенец на меня с полки напали дегидровелы. Они забирались в волосы, дёргали их и рвали, цепляясь воздушными лапками. Оконце в ванной было затянуто чёрной глянцевой плёнкой. Я увидела себя в ней, как в нефтяном пятне. Под глазами висели чёрные мешки. К мешкам цвет в цвет пришлись синяки на плечах.

В рекреацию, качнув торшер у двери, вломилась Альда Хокс. Её визиты нельзя было назвать иначе как вторжением, куда бы она ни являлась, в чужие миры или на свидание. Она бросила на кресло пышный ком, который я приняла за серый пуховик.

— Одевайся, я представлю тебя Рейне Ктырю. Главе «Закрытого клуба для тех, кто».

— Я знаю, кто он.

— При нём не советую хвалиться, что знаешь что-нибудь кроме азбуки и арифметики.

Пуховая куртка оказалась платьем. Весьма… зимним платьем. На плечах разлёгся песцовый капюшон, но спина под ним была открыта от шеи до талии. Строгое спереди, платье было пошито из стёганого кашемира, набитого пухом и очень тяжёлого.

Когда я облачилась, Альда вручила мне муфту. По её щелчку мы вышли в коридор. Только спустя два или три поворота я заметила, что следом крадётся бдительный Стрём, канизоид Полосатой Стервы. Холлы всё сильнее походили на маленькие городские площади, потолки с каждым пролётом становились выше, а воздух холоднее. Кое-где даже намело снегу, он лежал по углам миниатюрными сугробами. Отражения в колоннах напоминали призраков. Я надвинула капюшон на лоб и поняла, отчего те вечно выли. От такого холода взвоешь. Встав перед двойной белой дверью, полотно которой уходило под потолок, Хокс резко развернулась:

— Веди себя…

— Да. Я не собачка в платье. Я умею себя держать.

Её передёрнуло. Я могла поклясться, что гляжусь в зеркало. Хокс подрагивала, под нижними ресницами, будто размазанные тени, пролегли синяки. Моё преимущество было лишь в том, что я ещё не знала, чего бояться. И слишком задубела, чтобы трястись.

Из открытой двери дохнуло, как из геенны. Я вдохнула тепло натопленной гостиной. В мрамонтовом камине полыхала имитация брёвен из гидридных брикетов. Они испускали инфернально-флюоресцентный огонь. Возле стола из натурального дерева парили газовые кресла. Едва заметные, подкрашенные голубым аргоном. В них расположились двое, а на столе лежала доска, расчерченная чёрно-белыми и красно-зелёными клетками. Йола Шулли играл против рыжего эзера с бледно-зелёными глазами, которого, должно быть, и звали Рейне Ктырь.

— Я приказал тебе избавиться от шчеры, моя дорогая, — процедил Йола.

— Она аквадроу, Йо.

— Да хоть акваланг! Ещё одна самка в команде!

Рейне молча обдумывал ход. Он не поменял ни позы, ни выражения с той минуты, как я появилась. Альда заняла свободное кресло и закинула ногу на ногу:

— Не будь сексистом, Йола. Я — женщина — среди вас единственная командовала тьмой.

— И половину растеряла, — мягко улыбнулся Рейне Ктырь.

У него был твёрдый и спокойный голос из тех властных тембров, которые не требовалось повышать, чтобы заполнить им весь ледяной замок. Длинный нос с горбинкой и крутые скулы покрывали веснушки. Рыжие пятнышки рассыпались у него на горле, горели на ушах, скакали по пальцам. Ктырь носил светлый, почти белый костюм-тройку. Накрахмаленный, как сухарь, накрепко застёгнутый футляр, из которого, словно горящая спичка, выглядывала ржавая шевелюра. Он смотрелся интереснее Йолы с его вздёрнутой бородкой и кукишем на макушке, но мне они оба не нравились. Была в этом Рейне какая-то тёмная порча. Возможно, я была несправедлива, но тот, кто приказал убить Кая (!..), с некоторых пор не имел ни малейшего шанса расположить меня к себе.

— Вы не видели её в деле, Рейне, — пролепетала Хокс. — Не смотрите, что она такая помятая. На её счету наводнение, финалы боёв шиборгов и смерть двух минори. И почти удавшийся побег из бентоса.

— Спасибо, Альда. Подожди за дверью. А ты подойди… Эмбер. Сядь. Знаешь, что это?

На чёрных, белых, красных и зелёных клетках стояли фигуры. Битые небрежно валялись на столе. Партия подходила к концу.

— Квахматы. Квантовые шахматы. Слышала, но не играла.

— Их пришлось выдумать, чтобы человек снова мог обыгрывать машину. В шахматы добавили правила квантовой механики, элементы удачи и проницательности, свойственной только живым, чтобы игра стала практически непредсказуемой. Сними с неё ошейник, Йола.

— Извини, я не ослышался?

— Не ослышался.

Я устроилась в невесомом кресле. Йола Шулли расстегнул мой ошейник так осторожно, будто снимал его с крокодила. Рейне подвинул ко мне две пузатые чаши с грогом. Мне хотелось превратиться в чёрную вдову и бегать по потолку! Мне хотелось плеснуть кипятком в эти клятые веснушки! Мне хотелось… Но я просто нагрела грог. По краям напитка сплясали микроскопические пузырьки и растворились в сладком варфароме. Рейне пригубил и опять улыбнулся. Он хотел посмотреть, насколько я стала ненормальна в бентосе Френа-Маньяны. Или, скорее уж, умела ли вести себя так, чтобы казаться нормальной. Я умела. У меня был лучший учитель.

— Итак, коротко о правилах, — продолжал Ктырь. — Пешки соперников попарно квантово спутаны. Один ход делается сразу двумя пешками навстречу, своей и соперника. Новый ход за ним. Ладья, слон и конь могут совершить квантовый скачок с чёрно-белой на красно-зелёную половину или обратно, как сквозь кротовую нору, и оказаться точно на противоположной клетке. И наконец, каждый игрок имеет по три хода под прикрытием. Три раза соперник не увидит мой ход, пока не сделает свой.

— Это партия против Зимары? — догадалась я, кивнув на доску.

— Мы фантазируем. Йола — он недоволен, потому что играет белыми — предположил, что они начнут с пешки. Зимара пришлёт своего песца, ну а мы его гостеприимно встретим. Вперёд, Йола.

Йола сделал ход, левой рукой двинув белую пешку, а правой чёрную. Следующий ход был за чёрными.

— Глаза разбегаются, — потёр ладони Рейне. — Но нападать первым, не испытав противника, не зная его темперамент и стиль, довольно глупо. Я обожаю провокации. Ловлю на живца. Это срывает маски.

Блеснув лукавыми хризолитами, он двинул чёрную пешку дальше, и белой ничего не оставалось, как повторить ход.

— Черёд за белыми, Йо. Как, по-твоему, поступит Зимара?

— Как её сумасшедшие распорядятся с теми из нас, кто встанет на пути шамахтона? Ты в самом деле это спросил, Рейне?

Йола широким жестом завёл руку над доской, съел чёрную пешку и поставил свою на её клетку. У меня ком встал в горле. Снежный ком, огромный, как в основании снежной бабы. Определённо, Рейне Ктырь был не против девчонки в команде, если её можно скормить, словно приманку.

Ктырь переменил позу в газовом кресле и расстегнул пуговку на воротнике.

— Ну что ж. Никто и не обещал, что выживут все. Это игра на большой куш. Н-да, на первый взгляд, мои дела неважные, — он снова застегнул пуговку. — Напомни, Йола, сколько ходов под прикрытием у меня осталось?

— Только один.

— Великолепно. Я использую ход под прикрытием. На Бране его называют ход Шрёдингера, был у них такой занимательный учёный.

Над квахматной доской возникла дымка, сквозь которую совершенно ничего нельзя было разглядеть. Рейне пояснил:

— Зимара чует, что творится на её планете. Она видит многое, но далеко не всё. Опасайтесь метеоспрутов, это её ноздри, бдите у чёрных озёр, там её глаза, и тогда вы её неприятно удивите. Эмбер, как, по-твоему, я распорядился прикрытием?

Я думала.

— Смелее, — подтолкнул Ктырь. — Ход уже сделан, а ты пока ни на чьей стороне.

— Я только полагаю, что вы не стали бы прятать что-нибудь очевидное. То, что могли бы сделать раньше. Например, шах ферзём на h8. Белым тогда следовало бы увести короля. Но куда именно?.. — Теперь и у меня разбегались глаза. — Любая клетка рядом с ним теперь может быть гибельной.

— В этом и смысл! Ум и логика — плохое оружие против сумасшедших! Так куда бежит белый король?

— Короля я бы оставила на месте. Бегство короля — это паника.

— Иногда бегство — разумно. Иногда это единственное спасение.

— Вы разговариваете с сумасшедшей из бентоса. Я не бегу и не прячусь, господин Ктырь.

— Ты сражаешься, — теперь мне понравилась его улыбка. — Йола, что думаешь ты?

— Согласен со шчерой. Будь я на твоём месте, убил бы двух зайцев: поставил бы шах слоном и открыл ладью. — Йола взялся за пешку под номером 3. — Скорее всего, твой слон на b5. Я прикрою короля пешкой, а пешку защитит конь. Вот так.

Йола двинул пешку 3 на одну клетку вперёд. Рейне развеял дымку. Йола секунду смотрел на доску, потом хрустнул пальцами и взглянул на Ктыря с недоумением. Слон побывал на b5, но испарился в квантовом скачке. Пешка Йолы сходила впустую.

— Да, Йола, я знаю, как бережливо ты относишься к своим людям, — хохотнул Ктырь. — Иногда даже слишком. Иногда я приказываю тебе от них избавиться, а ты этого не делаешь. Вместо этого строишь мудрёные комбинации. Которые не работают.

Этот укол был за грязь при избавлении от свидетелей. За махинацию с Островом-с-Приветом вместо того, чтобы сразу убить всех, кто только видел камни шамахтона.

— Ты сделал квантовый скачок на клетку, с которой даже не угрожаешь королю, — буркнул Йола, со сноровкой минори пропуская укол мимо ушей. — К тому же, это поле уже контролировал ферзь! Где логика, логика где?

— Ты спрашивал, почему Клуб не посылает солдат. А я скажу, что в команде из сумасшедших своя прелесть. Их сила — в непредсказуемости, в хаотичности. Внезапности, недоступной прогнозам. Эмбер, будь так любезна, сделай за меня последний ход.

Я поняла теперь, для чего погибла чёрная пешка. Чтобы открыть путь к белому королю, а ему не оставить ни клетки. Обойдя стол, я поставила шах и мат:

— Ты прониклась стратегией игры? — спросил Рейне.

— Да, только… Что, если белая пешка вначале не стала бы бить чёрную?

— Чувствуешь себя той самой пешкой?

— Последние семь лет. Но я не об этом. Про Зимару говорят, что она тоже сошла с ума. Что, если её фигуры тоже непредсказуемы?

— Эмбер, в реальности враги, сталкиваясь нос к носу, используют любой шанс, чтобы ударить. К счастью, Зимара кровожадна настолько же, насколько ненормальна и умна. Но знаешь… это был хороший вопрос. Позволь преподнести тебе небольшой подарок за эту партию. В знак самопожертвования ради победы. Ведь прийти ко мне — уже смертельный риск.

Рейне встал и принёс широкий плоский футляр.

— На Маскараут Карнаболь надлежит являться в бриллиантах, — он открыл бархатный футляр и накинул на меня колье.

Оно обхватило шею, но спускалось не на грудь, а тяжёлым клином покрыло голую спину. На едва заметную паутинку были нанизаны камни разной формы и огранки. Спереди колье врезалось в горло. Но сзади, наверное, красиво смотрелось. Рейне сказал:

— Каждый из этих алмазов — миниатюрный квантовый компьютер. Они настроены точь-в-точь как ошейник с диаблокатором. Уж прости. До встречи на празднике.

Глава −29. И бал

Партия с Рейне Ктырём взбодрила меня, почти взбудоражила. Альда не вынесла унижения, когда её выставили в коридор, словно горничную, и Стрём один отвёл меня в монументальный вестибюль с перламутровой лестницей, а оттуда в парадный зал.

Подиум у самого входа занимали музыканты. Судя по напряжению лиц и немигающим взглядам, музыканты были из нормальных, не из обитателей клиники. Пока я разглядывала их блестящие причудливые инструменты, вспомнила, что Кай (опять режущая боль!) обмолвился, что в Клубе одновременно состояли двенадцать игроков. Но я насчитала два десятка гостей, не считая живого ансамбля. А ведь трое были мертвы: Йона, Аббенезер и «моя-режущая-боль». Кто же все эти люди? На Маскараут Карнаболь собрались эзеры, бранианцы, похожие на эзеров, только с печатными узорами на волосах, с водянистыми глазами и страшно бледные от искусственного солнца. Кситы с тяжёлыми хвостами молочного цвета, настоящий пернатый фалайн, тянувший грог хоботом, и другие расы, о которых я могла сказать лишь, что они, кажется, гуманоиды. Прислуживать вызвали Гриоика, на правах старшего санитара. Семеро гостей, среди них Полосатая Стерва, носили одинаковые броши: снежинки из красных бриллиантов, гранатов, рубинов. На остальных были хрустальные броши попроще. Если красные камни означали членов Клуба, то их должно было быть десять.

— Здесь собрался весь Клуб? — спросила я у Гриоика, пока он раскладывал прозрачные алливейские яблоки по ледяным фруктовницам.

— Нет. Первое правило «Зарытого клуба для тех, кто» — ни при каких обстоятельствах не собираться пошлым составом. П-о-л-н-ы-м составом.

— Тогда кто все эти, с хрустальными брошами?

— Впервые их вижу. Но вон тот важный ксилофон… то есть к-с-и-т из Бюро ЧИЗ.

— А почему снег сыплется, но в зале тепло?

— Прямо под нами природный ягодный реактор.

— Ядерный реактор?

— То есть да. В это время года он особенно активен, и стены Загородного Палисада обрастают мхами и лишениями, а в ледяных арках висят сталактиты и содомиты.

В ожидании лорда-песца, который должен был появиться точно к началу затмения, я бродила и разглядывала арки по краям зала. Колье царапало мне спину и незажившие татуировки. Серое платье означало прислугу или раба (по крайней мере, на Урьюи и на Бране), и со мной никто не заговаривал. Меня вообще не замечали, и мне это нравилось. В первой арке была выставка орудий для охоты за маньяками, но она не шла ни в какое сравнение с арматекой у Кая (ух, больно) дома. Гости восхищались ледяными фигурами выдающихся игроков Клуба. Среди них были знакомые фамилии и не очень: Ктырь, Бритц, Шулли. Чиканутый Димус, на вид оправдывавший кличку. И какой-то Кассиус Фокс, эзер-таракан. В хрустальные кирпичи были залиты трофейные головы сумасшедших. Я к ним подходить не стала. Не только потому, что мятые и размозжённые черепа наводили страх. А потому что под каждым третьим значилось колюще-режущее имя охотника. Рейне Ктырь и Йола, нежно поглаживая кирпичи, травили охотничьи байки, а я рассматривала чучела песцов в арке напротив. Первый был пушистый, белый с серыми подпалинами. Крупный, как сторожевой пёс. Бранианцы громко отметили сходство песца с их полярным волком. У другого чучела была вывернута морда, и брылы покрывали скальп на манер капюшона. Выглядело это паршиво, к тому же всю изнанку сплошь покрывали клыки. Подпись на языке метаксиэху гласила, что песцы Зимары, выворачивая кожу зубами наружу, защищали голову и шею в драке. Оставалось надеяться, что лорд-песец — это просто титул, а не вот такое чудище.

Я подошла к краю открытой площадки, на которой располагался зал. Вниз круто уходили ступени. Оттуда и должен был подняться главный гость. Кроме меня никому не хотелось заглядывать в эту бездну.

Подземный урановый реактор преобразил зиму и снаружи дворца. Ледяные гривы вокруг клиники подтаяли, серые камни позеленели. По камням, к которым примыкал парадный зал, спускалась горная речушка. Её блестящий водопад поймали в фонтан, чтобы украсить им праздник, а за водопадом пряталась техническая арка, где стоял гидриллиевый эмиттер. В небе висело белое солнце. Вихри метеоспрутов пересекали его ослепительный диск, ощупывали зал и рассыпались на беспорядочные лёгкие снежинки, таяли на плечах гостей.

Все угощения на Маскарауте Карнаболе были исключительно белых и голубых оттенков. Допускался синий в знак содружества с Браной. Чёрного избегали. Чёрный символизировал империю. Удивительно, подумала я, эзеры так стремились в неё попасть, а здесь этого не чувствовалось. Посуда для закусок была ледяная, а горячие блюда подавали на хрустале. Я не ела почти сутки. Но у стола паслись ненасытные Альда и Йола, а один только вид тех, кто мучил меня на гломериде, вызывал дурноту. Спину осыпала гусиная кожа, то ли от голода, а может, от страха. Бриллиантовое колье тяжелело с каждым выдохом.

Тень луны откусила от солнца, и со стороны обрыва в зал прорвался мороз. Снежное щупальце метеоспрута разметало гостей, рассыпало хрусталь и покатило стекло по льду.

— Лорд-песец Зимары! — пронеслось по устам и смешалось с воем вьюги.

Кто-то поднимался по крутой лестнице. Альда Хокс хрустела суставами пальцев на весь зал. Ноги обдало снегом: Рейне открыл портал в гидриллиевом барьере.

Мужчины играли желваками или закусили посеревшие губы, а дамы сжимали полы кашемировых платьев и края портьер, будто метель, запустив в зал свои щупальца, могла унести кого-нибудь вниз по лестнице. Гриоик исчез с глаз долой. Йола держался молодцом, но и он переступил с ноги на ногу и незаметно встал ближе к Альде, отгораживаясь от гостя краешком стола. А я спряталась в арку за фонтаном. Звук водопада меня успокаивал, и в нём не слышно было, как стучат зубы.

Солнце съело наполовину. Из бездны полетели клубы колючих снежинок. А за ними поднялась фигура в стёганой военной парке с меховым капюшоном. Фигура выдохнула тёплый клубок тумана с мороза. Естественный свет гас, и тем сильнее в зале разгорались знакомые глаза.

— Привет, людоеди и лжетльмены, — промурлыкал лорд-песец. — Вы плохо вели себя в этом году. Поэтому подарок будет такой, что просто умереть.

По моей спине катились капли: пот по мурашкам. Счастье заиграло в чехарду со страхом, потому что для того, кого я свергла в умопомрачительно глубокий ад, Кай был неестественно, неправдоподобно живой. Или настолько далёкий его призрак, что ещё миллион лет я буду видеть свет, который он давно не испускает? Как свет первых звёзд, которые уже погибли.

Живой и холодный. Просто ледяной. Кай.

«Кай», — повторила я шёпотом, и поняла, что мне уже не больно! Я вдруг захотела стать эзером, чтобы расправить крылья. Чтобы хоть чуть-чуть управлять неистовым облегчением, которое сделало меня бестелесной.

Но неужели Зимара вернула его, только чтобы наиграться нашими трупами? По его или по её воле? Во взгляде, которым Кайнорт Бритц скользил по гостям, кувыркались потрошёные животы, изрезанные горла и раздробленные позвонки. На меня он не смотрел. Прячась за водой, я изловила только самый краешек его фантазий. Неважно. Наплевать. Холодный, отчуждённый, жёсткий, безразличный, но всё равно живой. Снег ложился на его плечи. Луна давилась солнцем. Выплёвывала его корону.

— Триста лет я украшал родные пенаты головами диких сумасшедших, а теперь играю против ручных, — продолжал Кайнорт. Фирменным тоном, который я запомнила в карминской бойлерной. Этим тоном даже прогноз погоды звучал как объявление войны.

Рейне Ктырь позеленел, будто слова дали ему под дых. Засвистели батареи глоустеров, украдкой направленных на гостя. Я дёрнулась в порыве закрыть его собой: серым платьем и рваной кожей от плазмы. С большим трудом взяла себя в руки: здесь никто не должен знать, где у меня болит.

— Убрать оружие! — очнулся Рейне. — Зимара запретила до рассвета.

Йола с Альдой уставились на меня. Надеялись, что Кайнорт помнит, чья рука дёрнула рычаг и обрушила его с ледника. Но тот не видел меня или игнорировал. Кайнорт отряхнул пушистый воротник, снял парку и бросил кситу из Бюро ЧИЗ, будто по меньшей мере трижды в день забегал в Загородный Палисад на чашечку ботулатте. Ксит смешался и застыл с курткой в охапке. Держал её на вытянутых руках, будто песцовый капюшон мог вдруг извернуться и цапнуть за ухо. Гость улыбнулся:

— Спасибо, Рейне. Зимара обрисовала вам правила игры в общих чертах. Клуб должен выбрать пятерых. Завтра на рассвете они выйдут на поиски сокровищ. Место тайника зашифровано в глезоглифах на чёрных озёрах. Их много на планете. Выбирайте маршрут с умом, чтобы лишний раз не пересекаться с нами. Ходите под прикрытием, но помните, что, пока вы осторожничаете на окольных путях, мы доберёмся к сердцу Зимары первыми. У вас примерно три дня.

Говоря так, он прошёл близко к фонтану и тронул водопад. Я стояла прямо за ним. Белая рука со строгой манжетой вильнула в воде, и мою опалённую кожу обласкали микроскопические брызги. Кайнорт точно знал обо мне, но не смотрел.

— Откуда нам знать, что Зимара не выдала тебе место заранее, — засомневался Ктырь, — чтобы выследить моих людей?

— Ниоткуда. Как и мне неоткуда знать, что ты не разошлёшь целую армию к чёрным озёрам, не дожидаясь утра. Мы оба полагаемся неизвестно на что. Как в твоих излюбленных квахматах. Но я выслежу и сотню твоих зверей, как выслеживал тех, чьи головы сверлят тебя сквозь эти хрустальные кирпичи.

— Ты всё ещё один из нас, Кай. Всё ещё в Клубе. Почему бы нам не договориться?

— Почему же нам было не договориться, когда ещё не стало слишком поздно, Рейне? — на той же ноте спросил Бритц.

— Теперь у меня есть козырь.

— Один?

Ктырь замешкался. Я не поняла, о чём эти их напряжённые экивоки, но Альда с Йолой вздрогнули и переглянулись.

— Оба козыря, — ответил Ктырь.

— Тогда, с моего позволения, я останусь во Френа-Маньяне до рассвета. И подумаю над этим.

— Оставайся, Кай, — Рейне развёл губы в улыбке, но веснушки в уголках его глаз не дрогнули. — Твои апартаменты в северном крыле, как всегда, прибраны и ждут хозяина. Канизоиды проследят, чтобы ты отдохнул в целости и сохранности.

Кайнорт деликатно кивнул. Мне захотелось погладить голубые вены на его виске и на шее, где ошейник глухого воротника скрывал частую пульсацию. Я могла поклясться, что он ранен. Будто у нас была одна кожа на двоих. Но испытала гордость, наблюдая, как свободно он держится среди тех, для кого разочарованием века было увидеть его живым. Как если бы он сейчас пришёл меня спасти. Как будто вернулся тот, с кем я была одного хитина, одной крови. Но наши взгляды ещё не встретились, и я смертельно боялась, что играю за чёрных, а он за белых.

«Что, если белая пешка вначале не стала бы бить чёрную?»

Я должна была с ним поговорить. Не здесь, среди его врагов и в платье их рабыни, не сейчас, пока его колют зрачки ядовитых кситов. Как? Где? Ктырь сказал, что приставит к нему канизоидов. Но я была уверена, что до рассвета возьму его лицо в свои ладони и заставлю смотреть мне в глаза. До рассвета он узнает, что я стану с ним рука об руку, даже если будем сражаться по разные стороны одной войны.

— Это всё, — Бритц обвёл пальцем краешек поющего бокала.

Затмение кончилось. Пузатая тень не справилась с солнцем и удовольствовалась лицом Ктыря.

— Я думал, Зимара почётче обозначит правила.

— А нет никаких правил, Рейне. Я пришёл ради одной единственной.

Если бы можно было смёрзнуться с водопадом, я бы стала ещё одной ледяной фигурой в парадном зале. Но белые прожекторы даже не мазнули по мне. Кай направился к Полосатой Стерве.

— Альда, дорогая. Ты ещё не забыла, как…

Хокс дёрнулась, когда Бритц потянулся к её пальцам, и бокал упал с края стола. Запах разбрызганного вина смешался со звоном осколков. Йола подал мне знак, найдя глазами: «Прибери за гостем».

— Ты ещё не забыла, как открывать Маскараут Карнаболь? — закончил Бритц. — Мы с тобой изумительные партнёры в тиакском менуэте.

Я подошла, присела в неудобных стёганых юбках и стала собирать мелкие осколки в осколки побольше. Прилежно и бережно, лишь бы не подниматься на ноги, а иначе потеряла бы сознание. Бокал упал не случайно. Я отложила муфту на лёд. Пальцы дрожали, словно перебирали проводки на взрывчатке. Осколки резались и кололись, но боли я не чувствовала, только видела, как кровь смешивается с вином. Кайнорт обошёл меня вокруг, запнувшись о кашемировые юбки. В спину толкнулось его колено. Как в бестолково брошенный пуфик. Когда я подобрала муфту и разогнула обесточенные суставы, Кайнорт и Альда кружились далеко, на другом конце зала.

Он прижимал её к себе ближе, чем при лобовом столкновении в коллайдере, и с самой нежной улыбкой ворковал что-то на ухо. Временами казалось, что в порывистом пируэте Хокс врежется затылком в колонну или арку. Пока другие гости, как намагниченные, следили только за их парой, я сосредоточилась на муфте с мазками вина и крови. Шею больше не сдавливало… И бриллианты не царапались. Тогда я посмотрела на пол. Моё колье рассыпалось, камушки катались между туфлями и складками платья, но никто их не видел. Всем было просто не до меня.

Кайнорт… запнулся, когда я нагнулась. И порвал паутину колье. Он просил моей помощи.

На последнем вираже менуэта он вернул Полосатую Стерву, где взял, и поцеловал ей кончики пальцев на прощание. Промурлыкал что-то и отступил в арку с песцами.

— Альда, у тебя кровь! — воскликнула дама с гранатовой снежинкой.

В этот миг водопад плеснул из фонтана, и курчавая волна обрушилась на пол парадного зала.

Я перестаралась чуть-чуть.

Минутами раньше

Альда наступила на ногу партнёра и смутилась. Он был слишком близко даже для вольного тиакского менуэта. Хокс никогда раньше не касалась Бритца (исключая ночь, когда его кулак отправил её в нокаут), и даже сомневалась, что он теплокровный. Теперь ей пекло сквозь кашемир платья и ткани его костюма.

— Так теперь ты верный пёс Зимары?

— Как грубо, моя зубастая. Просто песец.

Они увернулись от колонны, и шлейф Альды шаркнул по мрамонту. У Хокс помутилось в глазах. Кайнорт втянул воздух у её виска.

— Я давно берёг одно интимное откровение. Такое шепчут на ушко.

— М-м. М-да?

— Ты жадная тупая сука, Альда Хокс.

— Да как ты сме…

— Не перебивай, иначе пальцы тебе сломаю, — нежно шептал Кайнорт. — Я знаю тебя лет сто. Я был твоим верным псом, пока тебя с цепи не сорвало от успеха. Ты вечно сверху, но вечно недовольна. Потому что сама сознаёшь, насколько ты жадная, тупая и сука. И вот ты собираешь коллекцию из талантливых людей, которых подмяла и раздавила, чтобы стать якобы умнее. Гарнитуры из адъютантов, которых травмировала до глубины души, чтобы стать якобы сильнее. И целый комплект минори, которых трахнула, чтобы хоть раком, но стать ближе к ассамблее. Мы могли бы, правда, подружиться, если бы я соблазнился развратной прихотью Маррады, которая на самом деле была твоей прихотью. Прости, но я не беру парнокопытных в постель. Я охочусь на них. А потом ем, — он вдавил свои губы ей в ухо. — И напоследок о детях.

— Они живы пока, но… — проблеяла Альда и осеклась, когда опасно хрустнула её кисть в руке партнёра.

— Ну разумеется. Я не об этом. А о том, что твоя грудь в этом платье смотрится как разлучённые близнецы.

Снова колонна просвистела сзади. Кайнорт вёл их пару, лавируя между арками с ловкостью колибри, и Альда инстинктивно дёргалась, прижимаясь ближе к подонку, и цеплялась ногтями за плечи, которые мечтала переломать.

— Твой яд брызжет не по адресу, Бритц. Тебя убила не я, а Эмбер Лау!

— Я видел, — обворожительно улыбнулся Бритц. — Я смотрел ей в глаза.

На последнем пируэте у Хокс зашумело в голове. Колонна была чрезвычайно близко. Бритц затормозил так резко, что у Альды стукнуло в виске и отдало тупой болью в затылке. Губы кавалера на пережатых пальцах она уже не почувствовала. Козёл. Сволочь. Мерзавец. Альду разрывало от острого унижения и того, что впервые она блеяла в ответ, как овца. Голова горела. Ей казалось, что по затылку расплывается жар от негодования и обиды, пока её не окликнули…

— Альда, у тебя кровь!

По шее Полосатой Стервы текла струйка, коротко стриженный затылок пропитался кровью. Колонны. На одной, где завершился танец, блестело красное пятно. Кайнорт всё-таки приложил шершня напоследок. Йола и бранианская дама бросились к Альде с салфетками. Хокс с досадой вырвала их из рук сочувствующих и прижимала к ссадине.

И тогда вода залила пол.

— Это Лау! — кричала Альда, поднимая юбки. — Она сорвала колье!

— Я не нарочно! Я испугалась его! И вашей крови…

— Гриоик! Где её ошейник?

— А где Бритц? А? — оглядывался Рейне, и вслед за ним другие гости завертели головами.

— Хороший вопрос! — воскликнул Йола. — Где эта сволочь, в самом деле, и что она здесь вынюхивает? Эй, Стрём, Струп, Падль! Обыскать клинику!

Три канизоида опустились на четвереньки и потрусили в коридоры Загородного Палисада. Рейне обернулся вокруг, стоя по щиколотку в воде и уперев руки в боки.

— Бал окончен, — рявкнул он. — Всем до свиданья. Шчера возвращается в рекреацию, и чтобы ни шагу в коридор, пока Бритц здесь. Хокс, Шулли, ко мне ква… ко мне в кабинет!

Рейне перебил Хокс вопросом про Кайнорта. И в суматохе мне забыли надеть ошейник.

Едва Гриоик запер за мною дверь рекреации, я сбросила платье, промчалась через комнату и распахнула окно. Шум ветра и порывы метели могли удержать меня этим утром. Но только не сейчас. Я обернулась чёрной вдовой и спустила передние лапы с подоконника. Подушечки прекрасно липли к мшистой стене. Чтобы не смотреть вниз, пока не окажусь целиком снаружи, я поискала глазами северное крыло. Ктырь сказал, что там были апартаменты Кайнорта. Я надеялась, что, где бы он ни рыскал, когда сбежал от канизоидов на Маскарауте, до рассвета он, может быть, заглянет туда. Если мне повезёт.

Я выкарабкалась и прижалась чёрным брюхом к наружной стене рекреации. Путь лежал неблизкий, в обход потрескавшихся балконов, обледенелых зубцов и скользких эркеров. На морозе приходилось следить за каждой лапой, потому что их кончики уже не чувствовали сцепления. Но я радовалась каждому преодолённому метру, словно гимназист, который лез на свидание по водосточной трубе.

Я была напугана, простужена и счастлива.

Глава −30. Закон отражения

Мрамонтовые стены пачкала кислота с брыл канизоидов. Ела паркет, под которым плавали белые рыбы, лизала барельефы и картуши с орнаментом досточтимых (и не очень) охотничьих родов, покусывала колонны, отделявшие парадную часть Френа-Маньяны от жилых апартаментов и лечебных рекреаций. Кайнорт выбирал коридоры, которые Струп, Стрём и Падль уже успели обнюхать. Три бионических полупса-полувурдалака клацали по полу, а храп их слизистых ноздрей разносился по всему Загородному Палисаду. Они умели даже ходить по стенам. Бритцу меньше всего хотелось встретиться с тварями, когда он не мог обернуться стрекозой и наподдать им хвостом. И ещё меньше — чтобы их слюна текла ему за шиворот, пока его тащили бы в северное крыло. Потому что Бритц пробирался к южному. В лифтовый холл.

Как метко выразился Рейне Ктырь, Бритц всё ещё состоял в Клубе. Его личный код доступа не заблокировали, и, под прикрытием переполоха в зале, ротозейства Альды и изрядной доли везения, Кайнорт преодолел триста метров анфилад до лифта. Там он попытался задержать дыхание, чтобы не хрипеть, как канизоид, но наделал себе только хуже и разразился кашлем утопленника. Так шибко его колошматило. Всё же, сколько ни прикидывайся живым и здоровым, легче не станет. Менуэт с Полосатой Стервой из него последнюю моченьку выпотрошил, а предпоследнюю забрала Эмбер.

Поняла ли она, когда рассыпалось колье, что это крик о помощи? Или воспользовалась случаем, чтобы смыть его вместе с гостями? В любом случае, Кайнорт выиграл от её шалости. Но стали они ближе на Острове-с-Приветом, или в масштабах того, что он натворил, любым сближением можно было пренебречь, словно временем жизни античастиц в сравнении с жизнью одного эзера и одной шчеры? Он избегал на неё смотреть, пока снег падал за воротник, чтобы не выдать Зимаре и не выйти из образа. Но украдкой ловил её отражения в водопаде и в хрустале. Бриллианты сияли точно в очаровательных ямочках на плечах и пояснице Эмбер. Так манило целовать эти ямочки, а пришлось двинуть ей в спину коленом. Ну что он за пугало…

Сильнее, чем от игледяных жил, у Кайнорта болело оттого, что он не мог передать, что обязательно её вытащит. Как только обыщет бентос. Если бы можно было разорваться! Хотя…

«Разорваться я всегда успею…» — хмыкнул про себя Кайнорт, склеенный на игледяной скотч.

Будь он идиоткой, то есть Альдой Хокс, то спрятал бы детей в самой глубокой дыре. Самая глубокая дыра Френа-Маньяны была в отсеке 8 бентоса. Бритц юркнул в щель за колонной и схватился за стену, чтобы не покатиться по ступеням. Лестница вилась супротив законов физики, естественную гравитацию Загородного Палисада сменяли гравимали бентоса. Войдя в холл, Кайнорт припомнил в последний момент, что следовало выбирать кнопку «Вверх», чтобы оказаться на дне. За секунду до того, как закрылись двери лифта, в холл с кручёной лестницы вывалился канизоид. Бритц чертыхнулся. Через пять минут Рейне Ктырь уже будет в курсе, где гуляет лорд-песец. Через минуту лифт доставил его в бентос, и Кайнорт шагнул к двери с керамбитами наготове.

В холле кто-то стоял спиной к нему. Бритц кинулся на широкий комбез, и за миг до удара тот, чьё горло целилось напороться на лезвие, обернулся.

— Ка…

— Изи!

— Кай!

— Изи, мать твою.

Доктор вскинул руки, чтобы нападавший видел его пустые ладони, и отбросил скальпель, который по привычке носил за ухом. Бритц почувствовал, как вспотела шея, и от солёного пота засвербели шрамы. Но на этом злоключения доктора не кончились. Кайнорт сцапал его за грудки и, встряхнув, шмякнул о стену отсека 8:

— Только не говори, что в Клубе! Только не ты!

— Да в каком я… клубе? Кай! — Изи заикался от замешательства. — Очнись, я ф-ф-фельдшер в бентосе!

— Хокс и Шулли похитили моих детей, — прошипел Бритц, — и если ты с ними заодно…

— Бог ты мой, Кай, бог т-ты мой, к-как так — детей? Миаш и Юфи? Здесь?

— Я в процессе выяснения.

— Да не может такого… Слушай, пошли. Ну! Пошли отсюда, пока тебя не увидел главврач!

Бритц сомневался. Они с доктором не виделись семь лет. За это время кто угодно мог встать на чью угодно сторону. Взгляд заволокло галлюциногенно-вырвиглазными стенами, он едва не обмяк на неповторимого узора пол и машинально схватился за плечо Изи. Тёплое и широкое, как семь лет назад, когда пухлая божья коровка была ему добрым другом. Тот подхватил его с проворством опытного собутыльника и строго скомандовал:

— Кайнорт Бритц, тебе придётся пойти со мной, или будешь иметь дело с санитарами. Я твою тахикардию сквозь пиджак чувствую!

— Изи, у меня нет времени. Мне первым делом надо в восьмой отсек, а если там…

— Кай, да это мой отсек! Я здесь каждый угол изучил, — не выпуская плеча Бритца, доктор вытащил схему бентоса из внутреннего кармашка и поспешно постучал ногтем: — Вот, вот, вот схема… Я регулярно обхожу все отсеки, здесь детей нет. Слушай… Я очень, я… правда хочу тебе помочь. Но мне нужно понять! Понимаешь? Давай ко мне.

Он открыл отсек 8 — это оказался склад медикаментов и по совместительству спальня Изи — а через него провёл Кайнорта в смотровую в седьмом.

— Ты разденься и ляг пока в «Терапайтон». И рассказывай.

Кайнорт забрался в терапевтическую капсулу, содрогаясь от соприкосновения истерзанной кожи с холодным пластиком. От травматического шока после провала с поисками у него зуб на зуб не попадал. Если детей не прятали в бентосе, то где тогда?

— Диагноз?

— Несчастный случай, — вздохнул Изи. — Ты просто ходячий, чуть тёплый, недоразложившийся труп.

— Можешь вытащить из меня иглёд?

— Посмотри сам.

Бритц застёгивал манжеты и вникал в картинку на экране «Терапайтона». Даже последнему невежде было ясно, что отмеченные красным ломаные линии кристаллов режут его на куски.

— Вытащу один — умрёшь, а другие заблокируют инкарнацию. Вытащу всё разом — совсем беда. Ты рассыплешься на части. Выживаемость после такой расчленёнки в лучших клиниках составляет процентов тридцать. В среднем.

— А может…

— Я не возьмусь! — отрезал Изи. — Здесь, в этой дыре, с колоссальной долей вероятности ты не инкарнируешь!

— И что теперь?

— Я не знаю. Не знаю. Шансы околонулевые. Всё очень плохо, друг мой Кай. Я понимаю, то есть… я не представляю даже, что тебе приходится терпеть, но это моё последнее слово. Разве что технологии Цараврии могли бы справиться. Но где Цараврия, а мы где?

Спутник Ибриона, научная столица империи, была на другом краю света. Кайнорт понял, что пора смириться с тем, что он теперь самый смертный на всей Зимаре.

— А что у меня с глазами? Они светятся, как у кошки. И крови… не хочу. То есть она мне нужна, но я не чувствую голода.

— Ты что, не понял? — буркнул доктор. — Четвёртая линька начинается. Но она не завершится, пока внутри эти жилы. Побереги себя. Ты прозрачный, как привидение. Строго говоря, при линьке рекомендован постельный режим.

Кайнорт не спорил. Он и сам предпочёл бы постельный режим где-нибудь подальше отсюда. И чтобы дети тихонько учили уроки, а Эмбер носила бы ему лиловый чай из позабудок и читала вслух мрачную космооперу.

— Я вытащу вот эти две, — Изи скальпелем показал на жилы в кишках. — Не самые опасные, но доставляют много боли, да? И дам… так скажем, волшебную пилюлю. Это капсула с имперскими наноботами, трофейными. Шустрые малыши подлатают тебя немного, но чуда не жди. Их слишком мало для таких повреждений.

— Спасибо. Нахелю отдам, ему ещё хуже. И я не знаю точно, может ли он инкарнировать.

— Нет, так дело не пойдёт! Не иглёд, так линька тебя угробит. Тогда вот на. Бери вторую капсулу, последнюю.

Кайнорт убрал первую в карман и отвёл взгляд. Ему стало совестно перед Изи за то, как они встретились. Однажды император заявил Бритцу, что у того проблемы с доверием. Это был сарказм, но, боже мой, до чего же меткий.

— Спасибо. Изи… Сделай одолжение? Дай бумажку.

— В смысле, бумажный лист? Из целлюлозы? У меня, по-твоему, музей? — проворчал доктор, но всё-таки ушёл рыться на складе.

— Это положено оформлять на физическом носителе.

Наконец Изи вынес ему подходящую салфетку из синтетических волокон. Это была не совсем бумага, а износостойкий и влагоустойчивый бинт. Кайнорт склонился над столом. С непривычки механическое перо в руках дрожало, и буквы кобенились. Это было совсем не то что печатать в комм. Каллиграфия, которую преподавали минори в пансионах и гимназиях, разъезжалась и плясала менуэты. Бритц перечитал то, что получилось, и отдал Изи. Тот протяжно вздохнул. Потом запечатал и спрятал в сейф.

— Кому передать? Кто теперь твой душеприказчик, когда Верманд…

— Просто отдай в ассамблею.

— Они не поверят, что ты заменил имя брата на… это.

— Тогда найдёшь моего дядю. Его зовут Нулис Иземберд. Он поверит.

— Нулис Иземберд — твой дядька? — воскликнул Изи. — По матери? Ох и сволочной гад.

— Он нормальный, брось в него завещанием издалека и беги.

Изи криво улыбнулся:

— Я уж надеюсь, что до этого не дойдёт. Да, ты сядь лучше, потому что я тебе сейчас такое покажу…

Весь внимание, Бритц присел на краешек смотрового кресла. Впрочем, он сомневался, что доктор сможет чем-то его удивить после всех злоключений последнего месяца. И зря. Изи открыл виртуальные папки с личного комма доктора Кабошона и раскидал их в воздухе перед Кайнортом. По мере изучения документов спина Бритца выпрямилась так, будто его насадили на кол и писали с него портрет. А зрачки стали шире пуговиц.

— Вот почему Рейне Ктырь приказал убить тебя и всех, кто видел игледяное оружие, — сказал Изи. — Клуб подкупает чиновников из Бюро ЧИЗ и предателей на Ибрионе. Они собираются убить императора.

— Они с ума сошли.

— Через пять дней. Прямо в Бюро, на ратификации акта о поглощении Урьюи империей Авир. Эйден Эммерхейс будет вынужден явиться туда лично. Таков регламент. Они потратили горы алмазов, чтобы внедрить своих людей. И потратят ещё больше, чтобы пронести игледяную бомбу — единственное оружие, которое пропустят детекторы, — Изи развёл руками. — Потому что это вода! Все только ждут отмашки, когда последняя партия алмазов будет у них в кармане.

— И поделят империю между фалайнами, эзерами и кситами? Тремя расами, в основе процветания которых до недавних пор стоял рабовладельческий строй, — Бритц фыркнул. — Какое чудное совпадение.

— Эйден Эммерхейс продавил отмену рабства даже у нас. Заговорщики вернут прежние порядки, разумеется. Только уже на территории всех миров. И знаешь, Кай… Я не минори, но мне это не нравится. Я так жить больше не хочу.

— Здесь есть имена? — Кайнорт стремительно перелистывал папки.

— Имён нет, только цифры какие-то.

— На Маскарауте было двенадцать посторонних. Впервые в истории Клуба.

— Это не все, Кай. Здесь зашифровано трижды по двенадцать имён…

— Это гостевые пароли для астролётчиков, — пробормотал Бритц сквозь пальцы. — Но если им выдали такие, значит, ожидают на Зимару? Впрочем… Им же придётся где-то собраться, чтобы поделить мир и никого не обидеть.

Он обдумывал и переваривал это молча, пока Изи колдовал над ним со скальпелем, а наноботы восстанавливали ткани и перенаправляли сосуды в обход игледяных жил. Отправить сообщение императору из бентоса было невозможно. Посылать сигнал через систему официальных кротовых передатчиков — опасно, переписка Железного Аспида, скорее всего, уже контролировалась фалайнами. А тайные каналы его величества Кайнорт не знал. Написать в администрацию Ибриона — рискнуть нарваться на предателя и закончить как Аббенезер Кут или доктор Кабошон. Все исходящие перехватывал и отслеживал лично Рейне Ктырь.

— Выходит, мне противопоказан постельный режим.

— Рейне, должно быть, предложит тебе сделку, — догадался Изи. — Дети в обмен на тайник. Что думаешь?

— Соглашусь, — быстро ответил Бритц.

— Согласишься⁈

— Он не убьёт их, пока надеется, что со мной ещё можно договориться. Что я у него в кармане. Мне нужно разыскать Миаша и Юфи до того, как он поймёт, что бриллиантов ему не видать.

По дороге на Маскараут Кайнорт лелеял непристойный план. Для него требовалась изрядная доля самой зазорной беспринципности, на которую только способны злодеи. Он состоял в том, чтобы в худшем случае с потрохами перейти на сторону Ктыря, несмотря на убийство Верманда и всё остальное, лишь в обмен на детей и Эмбер. Вот так. Но его пришлось отмести. Это уже не был справедливый выбор. Семья против Урьюи. Против галактики. Против всего скопления Ланиакея. Где-то он это уже проворачивал… Только в другой роли.

Бритц провёл у доктора два часа и был уверен, что в холле Загородного Палисада его встретит армия санитаров. Но там было пусто. Лифт снаружи вздулся от кислоты, канизоиды облизали его створки и сенсоры, но будто испарились. В коридорах бесился сквозняк. Кайнорт набрал уверенный шаг и свернул в лечебный корпус, туда, где никогда ещё не бывал. В рекреациях жили пациенты из самых отъявленных ублюдков, которых выпускали на просторы Зимары, чтобы дать фору, а потом выследить и убить.

Пусть он пока не нашёл детей, но ещё мог вытащить Эмбер. Что двигало её рукой на злополучном рычаге — месть, клятва или приказ мажорной эфы — всё равно. Разговаривать они будут снаружи. Худшего места для неё, чем Френа-Маньяна, Бритц и представить не мог.

В рекреационных коридорах он краем глаза видел серую тень. Словно мошку на склере. Кайнорт понимал, что, если он заметил фантомный силуэт, значит, тот уже давно следит. Единственный эзер, с которым ему было не сладить физически. Никогда. Бритц продолжал идти по своим делам не сбивая темп. Что ещё оставалось? Фантом перелетал от люстры к фризу колонны, от кариатид на балконе падал к напольным вазонам, и в конце анфилад возник наяву, как громадная бежевая птица. Она очертила голову Кайнорта и поползла над ним на потолке. Серое брюхо, массивная горбатая спина и два крыла. Пожиратель шершней и стрекоз, мохнатый пятиметровый ктырь. Ядовитая злющая муха. Рейне явился в облике имаго и рассчитывал, что Кайнорт тоже обернётся, если не от страха, то из чувства самосохранения. Это положило бы верное начало их разговору, в котором бы вёл Рейне. О, Бритца разрывало желание окутаться в хитин. На нём даже хромосфена не было, отчего даже в твидовом костюме он ощущал себя голым. Но Ктырь удовольствовался слабой дымкой за плечами самца стрекозы. Когда он присел на колонну и стал умывать двухметровые лапки, Кайнорт сглотнул и понял, что Рейне попутал его дефект с невозмутимостью. И собрался с силами, чтобы изобразить её на лице. Разочарованный, Ктырь обрушился на пол и, поведя колючим хоботком, превратился в рыжего Рейне. Обаятельного и оформленного в такой же твид. С той лишь разницей, что строгие манжеты и воротник душили его, словно капканы, а любой минори от рождения облагался таким количеством правил и предписаний, что годам к семи ему бывало комфортно даже в пыточном саркофаге.

— Ты далековато забрался от северного крыла, Кайнорт, — прохладно начал Рейне. — Что ты потерял в рекреациях для сумасшедших?

— Грибы собираю. За семь лет, пока меня не было, ты развёл здесь плесень.

— Осторожно. Ты говоришь со старшим.

— У меня есть теория, по которой возраст следовало бы измерять числом пережитых смертей.

— Чьих, Кай?

— Да… пф-ф… любых.

— Я провожу тебя в апартаменты, — фальшиво смирился Ктырь. — Прогуляемся без канизоидов?

Он с навязчивой заботой потянул Бритца прочь из лечебного крыла. Подальше от опасных рекреаций, от опасной чёрной вдовы.

— Я и сам не люблю этих тварей, — продолжал он. — Говорят, канизоидов следует приручать, пока у них уши не встали. Позже их уже не вымуштровать. Они упираются. Сомневаются. Стоят на своём. Я помню тебя юнцом, Кай. У тебя тоже слишком рано… встали уши. В сорок девять оторви и выбрось, а в пятьдесят уже зануда. Учёная крыса и спасибо там, пожалуйста, будьте любезны, — передразнил Ктырь и добавил с упрёком: — Да к тому же получил имперский грант на практику в университете Цараврии. Ц-ц-ц…

— Ты знаешь его судьбу. Я скрутил из приглашения папиросу. Имперцы рассылали такие автоматически по результатам теста на интеллект.

— Впрочем, это присказка, — бросил Рейне. — А вот ещё поговаривают, что в администрации Ибриона лежит один занятный документ.

Кайнорт мысленно послал проклятие его заботливому величеству. Один занятный документ был ибрионским гражданством Кайнорта, как выразился Эйден, «на случай чего». Например, если бы Бритцу приспичило бежать и прятаться. Или заскочить к мачехе королевы на чай с пощёчиной. Вот только оформили его задолго до того, как эзеры прекратили огонь по имперским звездолётам.

— И откуда тебе так много известно об архивах его величества?

— О членах Клуба я обязан знать абсолютно всё, — с прежней лёгкостью улыбнулся Рейне. — Я мечтал сделать тебя правой рукой, Кай. Где же это я тебя упустил?

— Давно, Рейне. Помнишь забияку Зэда?

— Твоего лучшего друга? Балбеса и разбойника, каких свет не видывал. Вы были достойными образчиками эзеров в классическом стиле. Разнузданные пьяницы, насильники и наркоманы. Помню, таким ты мне и нравился.

— Нам было по сорок пять — сорок девять. Мне, Верманду, Зэду и Брулеону. Зэда приговорили к казни через шинкование.

— Гнусь какая, — содрогнулся Ктырь, и похоже, что натурально. — В течение долгих часов с живого эзера срезают кожу и мясо, пока он не умрёт…

— Я заключил сделку с прокурором. Показания против одного головореза в обмен на то, что палач убьёт Зэда до начала казни. Времени до рассвета было навалом. На пути к тюрьме мы с приятелями остановились в каком-то притоне при астробаре. Нам было так плохо, что в конце концов стало так хорошо… Я даже не первым проснулся, меня растолкал Верманд. Пока его выворачивало на постели, я взглянул на время, и оказалось, что казнь давно началась. Я проспал. Брулеон нашёлся пристёгнутым к кровати. Проститутка исчезла, ключа мы не нашли, уехали без него.

— Вот это да.

— До тюрьмы было три часа пути. Все три часа, что мы гнали карфлайт, я представлял, как извивается Зэд, привязанный к столбу, и визжит от боли. У меня очень живая фантазия.

— Но прокурор вас дождался?

— Естественно, нет. Я опоздал на семь часов. Зэд корчился семь часов, Рейне. Недавно я наблюдал кое-что похуже, но в сорок девять это было моим самым позорным провалом. А когда мы вернулись в притон, оказалось, что тот головорез, против которого я собирался дать показания, спалил его, и Брулеон, которого мы бросили пристёгнутым, сгорел дотла живьём.

— М-да, — кашлянул Рейне.

— Вот примерно там ты меня и упустил. Вот тогда у меня и уши встали.

Оба знали, к чему эта болтовня как в старые недобрые времена. Первому, кто заторопился бы перейти к делу, можно было смело садиться на шею. Северное крыло встретило их умопомрачительной, тошнотворной роскошью. Ктырь завёл Бритца в атриум, окружённый галереей дверей гостевых апартаментов, и обернулся, уставившись на минори глазами цвета молодой травы.

— С чего же мы начнём?

— Докажи, что с детьми всё в порядке, в реальном времени.

Они встали под раскидистой люстрой, и Ктырь активировал комм. Дымка нервного возбуждения мешала рассмотреть картинку, но Кайнорт впервые не смог её унять. В тёмной комнате, обшитой энергоблоками, в уголке сидела Юфи и тянула «Эритрошку». Мятые пустые баночки аккуратным штабелем лежали рядом. В кадре появился Миаш с тусклой блесклявкой в ладошке и сел на корточки рядом с сестрой. Поправил стопку баночек и вытер кровь у Юфи с подбородка. Они не плакали. Уже не плакали, угадал Бритц. Он чувствовал их обесточенность и страх как собственные. Рейне перевёл камеру на окно.

— Видишь звёзды, Кай? Они говорят, что это не запись.

Бритц силился вытащить из кадров толику полезной информации, но за окном тюрьмы лежала тоскливая, бессмысленная пустошь. В правом углу маячило какое-то крупное затемнение, будто необычной формы балкон выпирал из стены рядом с окном. Но Кайнорт не смог определить, что это такое. Отпечатал в памяти на потом.

— Там тепло, то есть приемлемо, — продолжал Рейне. — У детей есть всё самое необходимое до конца игры. Максимум дней на пять. Но если мы не добудем алмазы, они умрут. Растают от голода, пока ты их ищешь. Зимара — огромная планета.

— Я понял. Я согласен, Рейне. Но шамахтон убьёт меня, если заподозрит предательство. И я правда не знаю пока, где тайник. Всё, что я могу пообещать, это что вы получите свои бриллианты.

— Тогда по рукам, — предложил свою Ктырь. — Смотри, не проспи рассвет на этот раз.

Кайнорт нехотя протянул ему ладонь, опрысканную спреем-перчаткой. Единственной защитой, которой располагал в тот вечер.

По пути к апартаментам к ним присоединились три канизоида. Рейне проследил, чтобы за гостем закрылась дверь. Стрём, Струп и Падль сели караулить в коридоре до рассвета.

Кайнорт прислонился к двери и слушал, как псы лижут замочную скважину с той стороны. Досада изгрызла ему нутро. Вместо того, чтобы искать Эмбер, он застрял в этой шикарно обставленной, свежей клетке со всеми удобствами. Но хотя бы увидел детей. Живыми! Он выдохнул и провёл по лицу ладонями. И вдруг понял, что не чувствует прежней боли от игльда. Она таяла и гасла, а вместо неё мышцы наполнялись комковатым поролоном, что могло означать только одно. Ктырь его всё-таки отравил. Всё-таки передал ему какую-то дрянь через рукопожатие. Повезло, что перчатки взяли на себя часть вещества. Но Клуб намеревался залезть к нему в комм, а значит, позаботился выслать шпайков: любимых ботов-шпионов Ктыря, прытких малявок для вскрытия электроники. Кайнорт опасался их и не стремился в апартаменты, но Ктырь превзошёл самого себя. Радовало только, что и рыжий бес, рискуя, получил ту же дозу, и теперь проспит до утра мертвецким сном, в лучшем случае успев добраться до кровати.

Рейне, должно быть, ожидал, что Бритц упадёт сразу, как только войдёт в комнату. Он увидел, как софит на потолке выкрутился сам собой, встал на пять лапок и поскакал к эзеру. Бот не разбирал, спит жертва или нет, ему приказали действовать без промедления, и он действовал. Завидев второго шпайка на полу, Кайнорт бросился к окну. Распахнул его и выбросил комм наружу, уже чувствуя, как сон лезет в голову. Синхронизированная с коммом клипса с уха отправилась туда же. Шпайк упал с потолка на плечо эзера, проскакал до кончиков пальцев в погоне за клипсой, но опоздал. Бота прихлопнула створка. Расцарапанное в спешке ухо саднило и кровоточило. Стены апартаментов сужались, вдавливали в сомнамбулический гроб. Бритц помчался в ванную, на ходу сдирая перчатки. Смывать яд было поздно, оставалось смягчить его действие. Кайнорт не мог позволить себе роскошь крепкого сна, пока Эмбер сидела взаперти. Серо-зелёная, измученная, а может, наказанная за выходку с фонтаном. Вода ещё не успела прогреться толком, когда он уже выбрался из душа. Затряхивая себя в последний костюм, Бритц чувствовал, что проигрывает эту битву.

Не просушив голову, с рубахой нараспашку, он вырвался в комнату. Распечатал минералку и вывалился с ней на балкон. Свежесть мороза и бокал воды дали ему ещё каплю форы. Мокрые волосы мигом обледенели. Он свесился с перил и воевал со сном, глотая холодный кислород. Комм поблёскивал далеко внизу. Понимая, что в таком состоянии он уже никуда не долетит, Кайнорт всё-таки выпустил крылья и посмотрел в сумеречный туман. Если бы не дети, он кинулся бы с перил очертя голову, но теперь задумался, не самоубийство ли это. Не хватало заснуть в полёте над пропастью! Кайнорт щёлкнул зажигалкой, но вспомнил, что бросил курить. С тлеющей сигаретой в тряских пальцах он жадно скользил взглядом по леденистым кирпичам и прикидывал, сможет ли без цепких лап спуститься вниз, когда увидел чёрное брюхо с красным крестом.

Что? Эмбер?

Почувствовала, как ему страшно и больно, и пришла. Под эти чёрные лапы он был готов жизнь разложить веером. И опять повалил проклятущий снег.

«Потрясающая… моя вдова», — Кайнорт закрыл глаза и отвернулся от перил.

Зимаре нельзя было видеть её. Здесь, с ним рядом. Он скользнул обратно в комнату и оставил дверь незапертой. По его подсчётам, у них оставалось минут пять-семь. Досадно. Чёрные лапки, звенящие от инея, с опаской толкнули стекло.

Глаза и бархатистые волоски на моём брюхе обсыпало инеем. Над Френа-Маньяной водоворотом крутились метеоспруты. Один уцепился за шпиль северного крыла, и щупальца били в окна. Сквозь танец метели на балконе показалась фигура. Блеснула вспышка, отразилась в стекле и перемножилась на блики в окнах целого этажа. Кайнорт вышел с бокалом и сигаретой. Слишком сильно блестела вода в его бокале. Так сильно дрожала его рука. Он поставил бокал на перила и протянул ладонь к щупальцу метеоспрута. Маленький вихрь взметнулся от пальцев вверх, закрутился, будто испугавшись живого тепла. Никогда не видела такого снега. Я вздрогнула и припустила почти бегом. Когда я покидала рекреацию, мороз подбирался к минус тридцати. Бритц — белее метели — стоял за перилами в нескольких метрах от меня. Повалило пуще прежнего. Сверху, справа, слева, снизу и наискосок. Пурга взвыла, и я сказала ей:

— Это невозможно, нельзя и неправильно! Но давай?

И пурга отнесла мои слова к его перилам. За стеной метели Кайнорт закрыл глаза, и на его веки сели белые мухи. Он ушёл. Какого… дьявола?.. Хорошо, что пауки не умеют плакать. Мои глаза лопнули бы, заледенев от слёз, когда четыре хитиновых витража исчезли за окном. В стёклах отразились многократно его дивные крылья. Пока я перебиралась через перила, Кай скрылся за портьерой в комнате. Брошенная сигарета и осколки бокала катались по снегу на балконе. Я кралась по следу, потом толкнула холодное стекло и переползла порог. Осталась чёрной вдовой, напряжённой до кончиков педипальп, ждать разрешения войти. Затаила дыхание, чтобы слушать чужое, ровное. Кайнорт провёл рукой по моему бархатному брюшку сквозь ткань до самых хелицер, и я схватила ими его пальцы через портьеру. И высвободила. Кайнорт откинул занавес:

— Ты на моей стороне?

Он как-то сказал, что пауком я выглядела чудовищно. Трёхметровая чёрная вдова, шутка ли. Теперь, вскинувшись в почти вертикальную стойку взволнованного паука, я была исчадием ада. Но тёплый взгляд ласкал мои клыки. Я превратилась в голую ледышку, приподнялась на цыпочки, обняла его так же крепко, как и он, и хелицеры обвили его шею:

— Нет. Я с тобой.

— Эмбер, меня отравили… — ошарашил жёсткий шёпот за ухом.

— Что⁈.

— Тише, здесь боты-шпайки. У нас только пять минут, прежде чем я усну.

Череда аффектов прокатилась по моим нервам. Отравление было не смертельным, но, задержись я на пять минут, обнаружила бы его на полу уже без сознания. Триста секунд, всего триста отмеренных секунд были обидным сроком. Кай мутнел и рассыпался на глазах, обратный отсчёт кусал нити, которыми его рассудок цеплялся за реальность. Но я сказала самое главное за три секунды, и осталось триста на всё остальное.

— Тогда идём, — я подтолкнула его к постели, стараясь не дрожать сама. — Я уложу тебя спать.

Не отнимая меня от своей груди, Кайнорт запер балкон. Движения его становились неточными. Пиджак, стянутый с грацией зомби, скользнул с кровати на пол. На виске блестели капельки. Но когда он принял горизонтальное положение, ему явно стало лучше. Он сразу завернул меня в одеяло, скрипучее от пуха и болезненно-белое, и поцеловал в лоб, а я уложила голову ему на плечо. Мы свились и переплелись, как фрагменты комплементарности, противоположные и совершенные только в паре. Без слов, но созвучно, будто проделывали так сто лет изо дня в день. И как только наши вселенные пришли в равновесие, Кайнорт снова перевернул мир:

— Миаш и Юфи в заложниках у Клуба.

— Миаш и Юфи!.. — я подскочила на локте. — Где? Здесь?

— Нет. Не знаю где. И Верманд убит.

Меня трясло в одеяле. Кайнорт говорил серьёзно, холодно. Он потерял всех. Мы потеряли всех.

— Если я позволю им выиграть, Клуб убьёт императора и вернёт рабство. Если не позволю, Ктырь прикажет убить детей. Иронично, моя родная, в каком положении я оказался, понимаешь? — он видел: я понимала. — Точно в таком я оставил твоего отца. Угол падения равен углу отражения.

— Мы их найдём, — не задумываясь ответила я, — это больше не повторится.

— Ты вправе оставить меня с этим одного.

— Я знаю.

Кайнорт тяжело моргнул, и я испугалась, что сон заберёт его на этой фразе.

— Я знаю свои права, — мягче объяснила я. — И свои желания.

Подключичные железы выделяли самый тонкий и нежный шёлк. Привычно перебирая пальцами, я вытянула серебристые нити и, под заинтригованным взглядом Кая, сплела ажурную сеть чуть шире ладони. Уверенная, что хелицеры больше не подчинялись рефлексу, если дело касалось Бритца, я всё-таки боялась рисковать. И шчера осторожно поцеловала эзера через паутину.

— Разбуди меня на рассвете, — попросил он, — и уйдём вместе. У меня в команде дырявая голова, отмороженная голова, голова в ведре, голова в морозилке и толковый мужик Фибра.

— Нет, Кай, — мне до слёз хотелось бежать с ним к этой его головастой команде, хоть прямо так, в одеяле. — Нет, я хочу! Но вместе нам не отыскать детей. Послушай, я останусь и выйду играть за Клуб. Йола ведёт отряд. Пока он уверен, что мы с тобой враги, я вытащу из него информацию.

— Эмбер, Йола безумен, Зимара ещё безумнее! Эмбер, у меня… — он вздохнул и зарылся лицом в одеяло под моим подбородком, — … нет уже сил спорить… — глухо пожаловалось одеяло.

— Кай, я всех на свете переживу. Выбираться из дерьма — моё проклятие, которое пригодится и здесь. Кай, дорога к детям ведёт из Клуба. Я выйду с тобой на связь, я найду способ.

— Ненавижу, когда я против, а ты права. Потому что… — подавленный утробный зевок, — ты вечно права насчёт самого паршивого. Тогда запомни: шамахтон шпионит за мной, когда идёт снег.

— Ладно. Чёрт, это… многое проясняет.

Чувствуя, что триста секунд подошли к концу, я отстранилась ровно настолько, чтобы Кайнорт принял удобную позу для сна. Он повернулся на живот и устроился так уютно, что я зевнула. Но я обещала караулить рассвет. Других будильников у нас не было. Моя ладонь покоилась у него на плече, тёплом и твёрдом. Я забралась под белый хлопок его воротника и погладила спину. Кожа эзера под подушечками моих пальцев покрывалась мурашками. Это был забавный, кристально честный комплимент. И я никогда не ощущала себя сильнее, чем теперь, отдавая ему весь свой свет и воздух. Я поглощала его всеми органами чувств: слушая запах кожи и слизывая цвет дыхания. Лопатку Бритца наискосок пересекал ледяной шрам. Ещё два полосовали рёбра. На ощупь они были холодные, скользкие. И не могли не болеть, не мучить. Крушение дорого обошлось.

— Да, кстати, — пробормотал Кай в подушку уже на эзерглёссе. — Я надеюсь, что нам не придётся драться, но если вдруг, то… вживаясь в роль убийцы минори… не могла бы ты быть… поосторожнее?

— Разумеется, — встревожилась я.

— Из-за этих игледяных… жил… я не могу инкарнировать.

— Что⁈

— И превращ-щ… — и коварно заснул.

Дыхание его стало совсем неслышным. Кайнорт спал мирно, как снежный барс, а у меня глаза от новостей пучились. В комнате было холодно. По плинтусам, как тараканы, шуршали боты-шпайки. Я подвинулась ближе, спрятав руки под животом Кая и касаясь носом его тёплого плеча. И заплакала. По нему, по детям. Я же не могла, пока он не уснул. Потому что, когда один обнажает страх и боль, другому нужно держаться. И теперь настала моя очередь.

За час до рассвета мы стояли на балконе: я в белом одеяле, Кай в ядовитом похмелье. Двое в кромешной ледяной тьме. Он целовал меня без всякой предосторожности (сумасшедший), но мои хелицеры, выскочив напрасно, лишь забирались ему в волосы. Потом я перекатилась за перила в облике чёрной вдовы, а он выпустил крылья. Мы возвращались в исходную позицию, на разные клетки.

Глава −31. Песцоворот

— До воланера сто метров, — сказал Йола. — Через три секунды я начну стрелять. Бегом. Бегом, я говорю! Раз!.. Два!..

Минори знал толк в командообразовании. Хороший был утренний брифинг, и напутствия занимательные. Йола стоял у чёрного выхода Френа-Маньяны, куда меня приволокли неделю назад. Задумчиво пощипывал бородку ухоженными ногтями, пыжил густую шмелиную шубу сквозь бушлат. А рядом сидели Струп и Падль. Гадкий и ещё гаже. Первыми припустили я и Эстресса. Я — потому что знала цену промедлению, а Эстрессу подожгло армейским рефлексом, как фитиль. Никто ещё толком не успел подивиться друг другу в составе команды, как все уже прыснули от одного вида глоустера. Почти все.

— В самом деле? — остолбенела Дъяблокова и поймала пулю в живот.

Ка-Пча, сообразивший наконец, что это не шутка, рванул и перегнал нас на полпути. Еклер оказался на удивление прытким, хотя на бегу придерживал ушные болты и даже успевал скрипеть, когда метал острые коленки. Эстресса толкнула меня в плечо:

— Прикрой нас!

Ошейник Йола снял за минуту до выхода. Я очнулась и взметнула снег позади нас, с ходу обмораживая комки до градин. Жаль, нельзя было вскипятить засранца! Миаш и Юфи зависели от его милости. Йола уклонился от крупных ледышек, но стал мазать. Пули взлохматили вьюгу рядом со мной, одна угодила Ка-Пче пониже спины. Он упал. В тумане позади него барахтались канизоиды. Мы с Эстрессой уже запрыгивали на подножку воланера, но вернулись не сговариваясь. Еклер поднимался самостоятельно и тряс головой:

— Это не… — он потёр зад и охнул. — Да они из снега! Он нас снежками обстреливает!

Последней в воланер запрыгнула Дъяблокова. Она держалась за живот, стеная и сгибаясь пополам. Повезло, что графоманку не пристрелили насмерть, но я была не рада, что она в команде. Я опустила полог метели и града. В моих интересах было вести себя хорошо, иначе Йола мигом нацепил бы ошейник обратно.

— Дъяблокова, а тебя кто взял? — Эстресса стала мрачнее обычного.

— Я, — она показала в блокноте.

— А, включила статиста, чтобы было кого первым убить?

— В уме-то ты мне вряд ли откажешь. Головоломки — моё второе «я».

— О, я думала, у тебя только один диагноз.

Ну разумеется, переглянулись мы. Она же написала всемирно известную «Тайну секретной загадки». У меня хватило сил только головой покачать. Йола в сопровождении канизоидов шагал к воланеру. Ладно, за плечами Эстрессы было военное прошлое, в лабораториях Кси её выращивали как биофизическое оружие. Ка-Пча отвечал за технику и умел пилотировать. От меня, само собой, ждали прикрытия. Но розоволосая занимала место камушка в нашем ботинке. Несомненно, сильной чертой Дъяблоковой было высокомерие, с которым она игнорировала критику, потому что считала себя умнее всех. Её просто невозможно было пробить, и я надеялась, из-за этого когда-нибудь она получит по носу, как… «Прости, любимый, получит по носу, как ты», — иронично закончила я. Мы только сомневались, что два канизоида не считались за членов команды и не нарушали правила, но спорить с Йолой было бессмысленно. В своей полосатой шубе он едва поместился в клинкет воланера.

— По местам, — бросил он, а Струп и Падль проследили, чтобы овечки разбежались по загону. — Вводная: вы — ручные упыри. Вы открываете рот, если я позволю. Нападаете и защищаетесь, если я разрешу. Отлучаетесь по нужде в компании Струпа и Падля. У вас на ушах коммы-клипсы, все сообщения с которых дублируются на мой личный комм. И электроводные крименганы, которые настроены не угодить в меня. Случайно или нарочно. Они стреляют ледяными иглами, перезаряжаются водой, снегом, льдом. В моей власти — дистанционно отключить вашу броню. Никаких поползновений и шашней за моей спиной. Ни шагу из поля зрения. Кто ответит почему, не получит электрошок в позвоночный чип-вертебрюль. Ну?

— Потому что на Зимаре бежать некуда, — вялым хором пробубнили мы.

Воланер взлетел с места. Его шасси напоминали лапки многоножки. Как у гломериды, только мельче. При взлёте они пружинили и подбрасывали воланер, а уже в воздухе он стремительно набирал скорость. Нас разворачивало по направлению к бесконечно длинному кряжу. Йола проследил за тем, как автоматика выстроила маршрут, и обернулся, уставившись на меня лично:

— Эмбер Лау, только выкинь коленце, и проведёшь в ошейнике с диаблокатором остаток жизни. Очень короткий остаток, Эмбер Лау. Итак, мы обследуем чёрные озёра. Первым делом спустимся вот к этому, — он развернул карту, — водоёму у северного склона кряжа Тылтырдым. Да, Еклер?

— Почему туда — первым делом?

— Спасибо за вопрос. Почему — потому. Ещё вопросы?

— Меня укачивает, — сказала Дъяблокова.

— Спасибо за вопрос, — мягко повторил Йола. — Да, вопрос — это форма выражения мысли, в конце которой стоит вопросительный знак. Воланер оборудован встроенной системой против морской болезни. На твоём кресле слева есть рычажок. Нащупала? Это катапульта.

Больше никто ничего не спрашивал, и часа два мы молча варились в собственном соку. Зелёная физиономия Дъяблоковой диссонировала с розовой гулькой на голове. Она кого-то вычеркнула в блокноте. Я надеялась, Йолу. Забавно, какой я была наивной, полагая, что минори третьей линьки, за редким исключением, похожи на Бритца. Нет, у них были одни и те же глаза, породистые оболочки и толстые кошельки, но протерагон Йола больше напоминал мужскую версию Полосатой Стервы. Неудивительно, что они спелись.

С шестого по двенадцатый, позвонки в грудном отделе саднило от проколов. За час до вылета доктору Изи поручили ввести нам спинномозговые вертебрюли. Эти чипы цепляли ниже лекарственных и гардеробных вестул, для них высверливали специальные отверстия витой микроиглой. Вертебрюли были нашими поводками и намордниками. Йола мог пустить электрошок, отследить или обездвижить нас, если взбрыкнём. Обработав кожу после шестого укола, доктор Изи выудил из рукава штучку, непохожую на чип, и моментально спрятал в моей лекарственной вестуле:

«Не дёргайся и не бойся, — сказал он шёпотом. — Это капсула с инъекцией диануклидов. На один раз. Коктейль эссенций бомбардирует митохондриальные диастимины и выжимает их максимально. Чтобы инициировать действие, раздави капсулу просто протолкнув её дальше в позвонке. Но будь осторожна! Если встанет выбор между надеждой на чудо и этим, прежде уповай на чудо».

' Я знаю. Я видела, к чему это может привести '.

' Может привести, а может и нет '.

На память пришёл Джио. Смертный, блуждающий на дне разврата и разложения.

' Всё не так страшно ', — грустно улыбнулась я.

' Нельзя, чтобы Йола знал, — зашептал Изи ещё строже. — Используй диануклиды, когда сама почувствуешь, что оно того стоит. И до тех пор, пока оно… стоит того '.

' Спасибо. Доктор Изи… — замялась я. — Вы рассказывали о шчере, из-за которой потеряли лицензию. А не помните, из какого города была ваша пациентка? '

' Не помню, — виновато улыбнулся доктор. — Я же был пьян, как пчела в дымаре. Но в последние дни та ночь отчего-то снова приходит и приходит на ум… Ты ищешь кого-то знакомого? '

«Н-нет. Но если оно стоило того, чтобы забыть, — забудьте, доктор».

Дрёма растворилась моментально. Первыми, почуяв неладное, встрепенулись канизоиды. Подобрались, навострили уши. Их локаторы уловили нечто в пурге: задолго до радаров воланера. Планетолёт пробивался сквозь метель и низкие облака. Я повертела головой, не понимая, где летим. Иллюминаторы ослепли от снега. Йола переключал экраны с режима на режим и едва носом не проткнул голограмму анализа сигнального спектра:

— Засёк всплеск в белом шуме снаружи, система интерпретирует как выстрел. Ка-Пча, ты мне нужен! — позвал он. — Сядь к управлению.

— Вряд ли воланер засёк пук из крименгана, у них там что, система ПВО? — перекричала вопли зуммеров Эстресса.

Йола предпочёл не расслышать. Тем временем Еклер перебрался в кресло второго пилота. Обычно воланер управлялся в две руки, но в случае нападения автоматика прощалась с пассажирами и желала им приятного полёта. Ремни безопасности скрутили нам животы и плечи. Йола, вручную направляя радары, обыскал весь склон кряжа внизу, но так и не обнаружил источник сигнала. Новых выстрелов мы не засекли.

— Перестрахуемся, — решил Йола. — Сядем на склоне повыше, а к озеру спустимся пеш…

Только я мысленно отдала ему должное за то, что трудится разъяснять «ручным упырям», каков план господина-марионеточника, как в ноги ударило. Пол затрещал, по экранам, вытесняя одна другую, запрыгали строчки:

«Повреждение шасси».

«Повреждение обшивки фюзеляжа снизу».

— Дъяблокова, ты и себя вычеркнула? — Эстресса держалась молодцом, но другие — явно нет. Уж я-то точно. Прожив семь лет в перипетиях злоключений, лично я могла похвастать только внешним спокойствием. Как палочник, который притворяется дубом.

«Повреждение швартовых гравитации», — продолжал воланер.

Он накренился вперёд, а мы повисли на ремнях. Ощущение катастрофы подпалила досадная мысль, что я не сходила в туалет перед отправлением. А ремни жали!.. Под ногами опять шаркнуло, и под оглушительный ш-ш-шорох, ш-ш-шёпот, ш-ш-шелест ремни отпустили нас, и вся команда взлетела к середине кабины. Запустилась аварийная антигравитация. А через миг —

УДАР потряс воланер.

Все смешались в воздухе между креслами и потолком. Воланер швырнуло в каньон и кидало там из стороны в сторону, как в гигантском жёлобе для бобслея. Падль беспомощно размахивал лапами в невесомости, вертел хвостом, как пропеллером. Струп ухватился зубами за куртку Эстрессы и прикусил ей кожу. Шлепки кислотной слюны прожигали всё вокруг. Ка-Пча растерял ушные болты и ловил их, лавируя в хаосе чужих рук, ног, хвостов и брыл. Один Йола, для которого это был всё-таки не первый аварийный казус, сумел вернуться к управлению из кучи-малы. Впереди прояснилось, когда воланер ненадолго вынырнул из одной пурги в другую.

— Озеро впереди! — воскликнул Йола, насилуя системы торможения.

Ка-Пча поднял руку, если так можно было выразиться, потому что парня крутило по часовой стрелке без остановки.

— Чего тебе, Еклер⁈

— Минори Шулли, а каковы перспективы провалиться в свете потенциального веса воланера при пересчёте на силу удара с учётом средней толщины льда в это время года на данной широте?

— Спасибо за вопрос!

Несколько часов до

— Разряд, — мрачно скомандовала Деус, не вынимая головы из морозилки.

Сырок, обученный навыкам сердечно-лёгочной реанимации, прыгнул на грудь Нахелю. Тот не подавал признаков жизни.

— Разряд… — повторила Деус без энтузиазма.

Сырок прыгнул опять. Он делал непрямой массаж сердца: грациозно и элегантно, точно как лисы ныряют в снег за мышами. Снова и снова безрезультатно. Они ждали возвращения Кайнорта, чтобы спуститься к чёрному озеру у подножья Тылтырдыма. Эзер обещал прийти к полуночи, но давно наступил рассвет, а лорд-песец не появился и не отвечал на сообщения. Ленивое солнце в их широте вставало поздно, световой день брезжил едва ли часов шесть. Игра началась, а у них была только одна часть загадки. Даже Зая сочувствовала и молчала, изредка посылая Фибре воздушный поцелуй.

— Разряд, Сырок.

Песец сделал ещё одну добросовестную попытку и заскулил. Тогда Чивойт отошёл в другой конец кротафалка и, разбежавшись, повторил «разряд», только копытами.

— А-а-ахр-р! — вздохнул Нахель и, повернувшись на бок, откашлял крови целый стакан.

— Ме-е.

В кротафалк занесло сугроб снега. Машину мигом выхолодило. Зеппе и Фибра кинулись закупоривать капсулу. Это с мороза вошёл Бритц и спешно, не отряхивая воротника и капюшона, опустился на пол рядом с Нахелем.

— Ты где был всю ночь? — возмутилась Деус.

— В объятиях любимой.

Лимонная обезьянка фыркнула. Кайнорт давно открыл этот парадокс: иногда, чтобы тебе не поверили, достаточно просто сказать правду. Где ты был, дорогой? Ха-ха, у любовницы! Ха-ха, дорогой, ты у меня такой шутник.

Зеппе и Фибра избегали смотреть в угол, ставший лазаретом, а Нахель булькал и опять проваливался в обморок.

— Он умирает, в лёгких кровь, — доложила Деус. — Нам нужно успеть к чёрному озеру у подножья, недалеко от каньона Дарбагылай. Ты слушаешь, Кайнорт?

— Дарбагылай.

— Я тебе серьёзно говорю, — она наклонилась совсем близко: — Оставь, он умирает.

— Не умирает, спорим? — Кайнорт бесцеремонно оттеснил Деус от лежанки, где метался Нахель.

Он видел, как Изи активировал капсулу с имперскими наноботами, и повторил: завинтил половинки крепче, услышал щелчок и поместил так, чтобы оболочка коснулась крови. В случае Нахеля таких мест нашлось в избытке. Боты растеклись по открытой ране, такие мелкие, что невооружённым глазом их можно было принять за золотистую амальгаму. Сначала совсем ничего не произошло. Амальгама просочилась в кровь, но через минуту сосуды вспыхнули и погасли. Нахель даже не вздрогнул. Ещё минуту спустя лицо его сменило оттенок агонии на смертельно бледный, через пять — на болезненный, а через десять Альда Хокс, случись она рядом, уже не приняла бы его прошение об отставке по состоянию здоровья. Пшолл поморгал одним глазом, поморгал вторым… прочистил горло и заснул.

— И это что, это всё? — спросила Деус. Она совсем не впечатлилась.

— Боты только начали. Они будут лечить его сутки, потом рассосутся и выйдут естественным путём.

— Тогда поехали. У нас только одна часть загадки, и скоро это перестанет быть преимуществом. Да, а где твой комм?

— Всё ещё сохнет.

— Сохнет?

— Он упал с балкона.

Пока Бритц танцевал с Альдой на Маскарауте, Деус не сидела сложа руки. Воспользовавшись морозилкой в кротафалке, она при помощи вольфрамовых иголок из своих запасов и карманного микроизлучателя Зеппе получила волокна гибкого тригонального льда. За ночь ей удалось соткать три эластичные брони, тонкие, как паутина, и почти невидимые. Они покрывали тело с головы до ног и могли выдержать выстрел из некрупного калибра, но в месте удара разбивались и осыпались. Всё же за неимением хромосфена это было лучше, чем ничего. Тригональную броню из-за хрупкости решили приберечь на случай прямого столкновения с командой Йолы.

Зеппе и Фибра завели кротафалк. Вниз по склону Тылтырдыма им пришлось тащиться на гусеницах. Осторожно, чтобы не спровоцировать сход лавины. В кротафалке с Кайнорта натекла лужица. Он, правда, уже и не помнил, каково это — быть сухим. Бритц незаметно поковырялся во внутренних карманах куртки Нахеля в надежде разоружить его и разжиться чем-нибудь полезным. Обычно друг был ходячей арматекой, но почти всё израсходовал на Острове-с-Приветом.

— Эй, Бритц, — Деус дёрнула его за капюшон. — Гляди-ка, ты подцепил клеща! Ну точно, шкурника притащил, глядите, ну, мать твою…

Кайнорт схватился за шею. Под кожей, рядом с артерией, в унисон с пульсом билось утолщение. Будто бы в жилке. Якобы. «Клещами», или шкурниками, называли такие жучки, которые проникали под кожу и шпионили за передвижением. Эзер выдохнул с досадой и вытащил керамбит. Он уже царапнул кожу над клещом, но Деус перехватила его руку:

— Погоди, не трогай.

— Почему? Йола выследит нас у озера. И провалиться мне на месте, если он не взял канизоида.

— Дай подумать, — отрезала Деус и для пущей сообразительности сунула голову обратно в морозилку. — Канизоид это плохо. Но… на чём они, по-твоему, отправились?

— У Шулли есть лёгкий планетолёт, воланер, он неплохо управляется в пургу.

— Пусть выследит. У меня возникла идея.

Они пустили кротафалк не вниз, а параллельно земле, и Деус изложила план. Они с Зеппе уже бывали в этих местах и присмотрели старые лавинные эксплодеры и пушки-аваланчеры. Кайнорт припомнил, что, выслеживая Деус много лет назад, и сам прятался в трубе эксплодера. Идея была в том, чтобы позволить Йоле проследить за Кайнортом и заманить Клуб к тому же самому озеру. Йола подозревал, что команда Зимары знала больше, чем Бритц поведал на Маскарауте, и был обречён купиться. Чтобы обследовать озеро незаметно, они должны были сесть на склоне и спускаться пешком. Деус развернула карту, где была отмечена целая гирлянда эксплодеров и один аваланчер в этом районе.

— Мы остановимся вот тут. Пусть знают, что мы наметились на вот это озеро, — лимонный пальчик поскрёб чёрную кляксу. — Дрон или сателлюкс выпускать нельзя. Они его засекут. К сожалению, в битве между алмазными миллионерами и кустарями мы проигрываем. Зато у нас есть Сырок.

— О, боже, ха-ха-ха! Прости. Пха-хах, продолжай.

— Мы отправим Сырка, — громче настояла Деус. — И как только воланер коснётся склона, песец подаст сигнал, и… мы взорвём гирлянду эксплодеров.

— Ты уверена? У них аквадроу в команде.

— А у нас в команде — лавина. Это миллион тонн снега. Ни одному аквадроу не под силу удержать такую стихию.

— Супер. Мы закончим игру в первый день, — улыбнулся Бритц, тронув клеща в последний раз и прикрыв воротником. — Ты мой цыплячий гений.

— Но я небезосновательно обеспокоена. Как я буду спускать миллион тонн снега с головой в морозилке?

— Серьёзно? Набери снега в капюшон.

— Ты мой… творожный, зефирный… Зеппе, подскажи обидный эпитет к бледному?

— Поганковый, — продребезжал Зеппе. — Поганковый гений.

Кротафалк крался по склону так осторожно и ровно, насколько этого можно было требовать от бура, не привыкшего к деликатности. Снег здесь спал чутко. Но у Зеппе любая машина становилась покладистой, как выездковая лошадка. Старик чувствовал перекаты каждого звена гусениц, как хруст собственных суставов. Нахель ещё не мог подняться, но уже проснулся и даже нацепил очки.

Солнце показалось из-за кряжа, когда они добрались до места, отмеченного на карте Деус. Там виднелся холмик лавинного эксплодера. А неподалёку — как снежный пупок — торчал бугорок укрытия, где прятался пульт управления.

— Вначале туда, проверим, остался ли в баллонах газ, — решила Деус. — А то, может, всё зря. Бардачопик, принеси мой лыскарь!

Ящик с инструментами, который всю дорогу спал сложа телескопические ноги-палочки, встряхнулся. Пока он перебирал кинетическими суставами, внутри у него звенело: инструменты перекатывались, перемешивались и менялись местами, как формуляры в картотеке, пока снаружи не оказался лыскарь, который просила Деус. Это было гидриллиевое лассо для уборки снега и подводных работ. Лыскарь набрасывали на участок, который хотели расчистить, и гидриллий управлял водой и снегом в границах петли.

Фибра поддёрнул рукавищи на шубе и раскрутил лыскарь как показала Деус. Петля у рукастого шахтёра сразу вышла такая, как надо. Снег вокруг баллонов таял и испарялся, а вне гидриллиевой петли лежал нетронутый. Нельзя было спровоцировать лавину раньше времени. Шахтёр помогал молча. Все помнили, что он обещал лишь переправить команду через кряж. Ведь Зеппе починил его корабль, а Фибра выполнил свою часть уговора. Сострадательный и ответственный, он пожалел Нахеля. Спрашивать его напрямик, что дальше, никто не решался. Когда Бритц взглянул на него вопросительно и тревожно, Фибра только пожал плечами, тряхнув песцовыми мордами на них, и тихо объяснил:

— Только на день ещё. Зая не против.

Наконец баллоны очистили.

— Углеводородный наполовину пуст, — изрёк Зеппе, ощупав баллон датчиками шлема, словно вибриссами. — А кислородный наполовину полон.

Старик принялся разбираться с механизмом смешивания газов. Достаточно было одной искры, чтобы воспламенить смесь и спустить лавину. Облака лежали прямо над головой, неподвижные, гладкие и мрачные, как крышка гроба, словно подпрыгни — и лизнёшь свинец. Бритц вспомнил Кармин и ледяную сферу в небе. Из-за неё он вечно ощущал нехватку воздуха. Он перевёл очки в режим мультивизора и рассматривал склон Тылтырдыма. У каньона Дарбагылай шевелился снег. Бритц настроил теплочувствительность линз. Это катилась громадная кодла песцов. Они бежали по краю каньона, который спускался прямиком к чёрному озеру.

— Труба эксплодера забита! — крикнула Деус.

Она лазала по ней, крутя лимонным хвостом для равновесия.

— Плохо, — отозвался Зеппе. — В лучшем случае давления газа не хватит для провокации остальных эксплодеров. В худшем — трубу разорвёт, да и нас вместе с нею.

— До другого эксплодера на кротафалке час пути. Да и там, конечно, забито! Бритц, сонная муха, ты на экскурсии?

— А вот это что? — спросил Кайнорт, разглядывая карту. — Аваланчер?

— Да, лавинная пушка. Полчаса пути.

— Останься за главную, продолжайте прочищать трубу. А я слетаю вслед за Сырком до каньона. Он даст сигнал, когда почует воланер, а я подстрахую вас из аваланчера.

— Он прав, — подхватил Зеппе. — Пневматика аваланчера мощнее, чем у эксплодера, а выстрелить из него можно и в одиночку.

— Мы ничего не теряем, — продолжал Кайнорт. — Я один долечу минут за десять и обстреляю склон прямо над местом, где сядет Йола. Ну, не выйдет — вернусь. Мы ничего не теряем, — спокойно повторил он.

Деус не могла противиться воле лорда-песца, но отпускать Бритца без Нахеля побаивалась. И всё-таки он спрашивал её мнения, и это подкупало. В конце концов, он вернулся с Маскараута. Не погиб и не переметнулся. Да и одному, без возможности превратиться, деваться ему было действительно некуда. А толку в прочистке трубы эксплодера от эзера было чуть меньше, чем от бранианской кошки.

— Ладно, лети. Сырок, вперёд, вперёд! Только быстрее!

Они потеряли уйму времени. Солнце уже перевалило зенит и ныряло из тучи в тучу, а метеоспруты ласкали вершины Тылтырдыма. Нахель выглянул из кротафалка. По землистому лицу ещё блуждали страдание и усталость, плотно сжатые губы не размыкались, грудь вздымалась прерывисто, но… но он сам поднялся на ноги. Кайнорт отвернулся и улыбнулся, чтобы никто не видел.

Крылья остекленели, и Бритц потряс ими, разбивая и сбрасывая ледяную корочку с витражей. Он как следует раздышался перед полётом и подхватил Сырка на руки. На морозе изо рта вырывались тучи пара, как из дым-машины. Шестиметровые в размахе, крылья легко подняли тело человека. А двуногий песец весил немного, половину его объёма занимал мех. Обычно Кайнорт любил летать не превращаясь, но на Зимаре холод сковывал его, будто проволокой. Он летел лишь на топливе спонтанной идеи. Когда Деус изложила такой гладкий, такой грандиозный план, он был готов сквозь снег провалиться. Шестерёнки в голове ломали зубцы. В отличие от него, Деус всё планировала целиком, загодя, через парадный вход. А Кайнорт считал, что из задницы легче выбраться через неё же. Он тоже любил порядок, но и с хаосом был на «ты». Сперва он надеялся, что старые баллоны эксплодера пусты, но ошибся. Аваланчер, песцовая кодла вдали, Сырок и каньон у озера вертелись в мыслях беспорядочным смерчем и приводили в уныние.

Ему не хотелось убивать Деус. Но он был готов. Если бы Кайнорт вздумал быть честным до конца, он признал бы, что почти никогда и никого не хотел убивать. Но готов был — всегда. Между ним и императором Эммерхейсом была узкая, но бездонная пропасть: император верил, что можно спасти всех. Кайнорт не верил. Потому или поэтому — но у него не получалось. Повезло, что труба эксплодера забилась. Деус, то есть, повезло.

Шишка снега над дулом аваланчера сверкала холодными искорками. Сырок спрыгнул с рук и обежал вокруг Бритца. Кайнорт опустился на колено:

— Видишь стаю песцов? — спросил он строго и доверительно, приподнимая серебристую морду за подбородок к своему лицу. — Ты умница, Сырок. Гони эту дикую шушваль прочь от каньона. Я тебе помогу.

Сырок облизнулся. Взметнул снег и умчался вперёд. Кайнорт удерживал себя крыльями, чтобы не проваливаться по пояс. При помощи лыскаря он избавил аваланчер от снега. Вышло не сразу, и к последней попытке эзер изрядно взмок. Потом он дождался, когда кодла песцов окажется на самом краю каньона Дарбагылай, и пальнул из аваланчера в самую гущу зверей. Те передумали спускаться к озеру и завертелись на месте. Сырку оставалось только не дать испуганным песцам попрятаться в каньон.

— Это ты? — затрещал обеспокоенный голос Деус в комме. — Ты куда палишь, бестолочь, воланер ещё не появился!

— Пристреливаюсь. Не говори под руку.

— Смотри там, целься в склон точно над местом, где они сядут. Мы почти закончили. Завалим их на миллион лет по самую маковку.

Издалека трижды донёсся вой, перешедший в тявканье. Бритц подкрутил мультивизор и опять не сдержал улыбки: Сырок, подав сигнал о приближении Йолы, припустил с горы на хвосте, как на салазках. Воланер с блестящим пузом перевалил кряж. Бритц поднажал, наваливаясь на правила и рычаги для наводки аваланчера. Откинул капюшон и прицелился в брюхо воланера. Глаза стекленели на морозе, но Кайнорт не моргал. Не дышал. Замедлял пульс и метился между ударами сердца. Как только воланер снизился и выправил курс вдоль каньона Дарбагылай, Кайнорт выстрелил.

— Бритц, мать твою бугли валяли, ты что натворил, идиота полкуска⁈

— Прости, я промазал, — хрипло бросил он.

Он жалел, что не потрудился изобразить досаду. Но сознавал, что против Деус ему всё равно не удастся вечно играть на равных. И что промашка рано или поздно случится. Он достал глоустер, который стянул у Нахеля, переключил на альтернативный режим стрельбы и заправил в магазин снаряд с «кротовой пылью». Тоже краденый. Воланер грохнулся на пузо, его несло на чёрное озеро. Ничто не могло удержать такую махину на обледенелом жёлобе каньона. Кроме… Кайнорт припомнил забавную перквизиторскую байку о «кротовой пыли». Вообще-то её запретила Межзвёздная конвенция. Попав в тело, капсула рассыпала гравитонный порох, и человека засасывало к центру самого себя, схлопывало с силой микроскопической чёрной дыры. Зрелище было то ещё. Одна парочка весело проводила время, а за пазухой у парня была капсула «кротовой пыли». Без оболочки заряда, без защитного футляра: с чёрного рынка, где торговали дефектными штучками для нелегальных боёв шиборгов. Парочка любилась чересчур энергично… Полиция обнаружила останки эдакого кальмара-химеры, из чресл которого в беспорядке, тошнотворным букетом, торчали руки-ноги, затылки и полуголые задницы. Конечно, они не инкарнировали. А снаряд из личного арсенала Нахеля был втрое больше обычного десантного. Кайнорт прицелился в каньон выше того места, где упал воланер. Деус сбила его опять:

— Твоё счастье, что мы прочистили эксплодер! Где воланер, ты видишь его?

Бритц выстрелил, прежде чем ответить:

— Он там, где должен быть.

— Прекрасно. Взлетай повыше, мы готовы!

Деус и Зеппе запустили эксплодеры. Какие-то не сработали: тоже забитые снегом или с пустыми баллонами, но через два на третий — ударили в склон с такой силой, что кряж загудел. Лавины повалили, обгоняя сами себя.

А подбитый воланер катился на чёрный лёд.

«Кротовая пыль» угодила в центр каньона и рассыпалась на большой валун. Над ним тотчас взвилась воронка из снега, льда, мусора и мелких камушков. Засосало несколько заблудших песцов и оторвало щупальце метеоспрута.

На кончик носа Кайнорту легла снежинка.

Экраны завалили снежные покрывала, воланер скользил на боку.

— Швартовы гравитации! — скомандовал Йола. — Ка-Пча!

Воланер вынырнул из вьюги и, подскочив на валуне, загрохотал по жёлобу каньона быстрее. Его несло и несло, как чугунную ванну по лестнице. Я зажмурилась. Смотреть, как с чудовищной скоростью приближался берег, было невыносимо страшно. Гравимали не успевали за сменой скольжения и толчков, и нас то ухало на пол, то подбрасывало к центру корабля. Ка-Пча старался так, что пропотел до самой куртки. Показалось, что мы притормаживаем. Потом показалось, что несёмся быстрее. Потом я получила пинок в лицо.

— Швар-р-ртовы не спр-р-равляются! — кричал Еклер. Его ноги болтались в воздухе, одной рукой он воевал с тормозами, а второй отмахивался от ушных болтов, которые маячили в свободном полёте.

У самого льда торчали белые колючки, снег смешался с гравием, покрытым заиндевелой ряской и мёрзлой тиной. Я вспомнила, как ледяная вода врывается в иллюминаторы. Внезапно нас кучей бросило к мостику. Воланер настойчиво тянуло назад, как на резиночке, будто его придерживали мягкой лапой. Как игрушечный. Скорость наша замедлялась, за-мед-ля-лась, за… мед… ля… лась… И уже на самом берегу в барабанных перепонках неприятно хлопнуло. Воланер сорвался с резиночки, тюкнулся в ледяной кустарник, звякнул веточкой и замер.

«Экстренная посадка завершена — отчиталась система. — Внимание! Возврат к естественной гравитации».

Тех, кто успел на места, прижало к креслам. Откуда-то сверху вывалились маски на трубках. Я думала, кислородные, но Эстресса хлопнула меня по руке и повернула мелкой надписью: это были комплекты для экстренной эвтаназии. Я поклялась, что в последний раз позабыла, что нахожусь в мире эзеров. Мы посидели ещё минуту в тишине, ошарашенные посадкой.

— Размораживайтесь, — пришёл в себя Йола, — мы прибыли в пункт назначения.

Едва он отпер клинкет шлюза, в воланер ворвался грохот. По склону катило лавину. Шумовой волной заложило уши. Это продолжалось ещё несколько минут, а потом горы стихли. Лавины прокатились мимо, и в каньон к нам, будто выкипая из котла, плеснула снежная пена. Но здесь было глубоко, да к тому же полным-полно валунов: всё это сработало как дамба с лавинорезами. Вместе со снегом с края каньона выплеснуло какую-то гигантскую тварь. Приглядевшись, мы распознали в твари монолитную стаю песцов. Они катились и наскакивали друг на друга. Перевалив через край, стая рассыпалась на множество мелких кучек. Они свалились и разостлались по берегу широко и плоско, как пушисто-зубастый ковёр. Поверху метался крупный всклокоченный песец с вывернутыми аж до лопаток брылами. Молодые зубы укрывали горло и уши. Он правил стаей.

— Назад! — приказал Йола, но мы и так отпрянули. — Не покидать воланер. Струп, Падль, разберитесь!

Он выпустил их одних. Канизоиды ринулись в гущу песцов, и меховой конгломерат поглотил обоих. В центре кипела буча, зверей швыряло, они визжали и тявкали. Где-то внутри песцовой глотки канизоиды рвали мясо направо и налево. Вдруг Падля выбросило наружу. Он предпринял другую тактику и бегал вокруг, кусая крайних песцов за ноги и за уши, подстёгивая бежать прочь от воланера. Но песцы уворачивались и толкались.

Я подскочила к другому иллюминатору. Песец-вожак был какой-то странный на вид. Он обегал других, чтобы опять завести в один плотный клубок, и я не поверила сначала, что у него только две ноги. Но какой он был злой и прыткий! Вожак гнал стаю мимо. Немногие отпочковывались и скакали по крыше воланера. Зубастый капюшон стукнул в стекло. Мы вздрогнули.

— Чёрт! — Йола пытался связаться по комму с первым канизоидом, но Струпа волокло вместе со стаей прочь от воланера. — Ко мне! Струп, ко мне! Струп! Рядом!

— Я могу укрыть нас диастимагией. Разрешите, минори? — прибавила я осторожно.

— Разрешаю. Вряд ли ты способна сделать хуже.

— Пять минут.

Я вдохнула и медленно выдохнула. Тронула холодный иллюминатор. Нужно было стать чуть ближе к снегу снаружи. Он неуверенно посыпался вверх из-под воланера и вокруг него. Сильнее… Снег формировал купол огромного навеса. Кровь от напряжения текла из носа по губам. Через пять минут воланер спрятался под снегом. Неглубоко, но целиком и надёжно. Между фюзеляжем и снежным тентом осталось место для воздуха. Я не была уверена, что обезумевшая стая, спасаясь от лавины, как стихия от стихии, не продавит купол. Но специально никто бы нас теперь не увидел. Двуногий вожак увёл песцов вверх по каньону. Йоле удалось отозвать Струпа, а Падля увлекло вместе с кучей. Впрочем, и тут я осмелилась бы говорить за других, почти никто ему не сочувствовал.

Возня, тявканье и раскаты лавин стихли.

— Оправить экзохром, активировать гравли на вещмешках, — отрывисто перечислял Йола. — Ка-Пча, не копайся. Дъяблокова, гравля — это встроенный элиминатор веса, кнопка на дне рюкзака. Наружу, наружу! Надо осмотреть озеро, пока не заявились эти.

Как только мы высунули носы наружу, включился обогрев костюмов. Мы вышли в просвет между воланером и снежным покровом, который я намела. Даже удивительно, как гладко всё вышло на этот раз. Хотя снежный полог был тонок, и вечерний свет пробивал его насквозь. Мы разбили полог, словно цыплята скорлупу, и выбрались в сумерки. Воланер спал под своим одеялом. От мороза меня передёрнуло, но экзохромный костюм автоматически подкрутил обогрев. Экзохром был тоньше хромосфена предыдущего поколения, непривычно стелился по коленям и путался в ногах. Серая вуаль окутала ознобом, будто перечная мята разлилась по телу. Я ощупала себя. Не верилось, что при ударе этот туман затвердеет. Вместо кончика носа в поле моего зрения мелькал осколок носовой перегородки черепа, откуда на выдохе валил пар. Эта броня была лучше тех, что я видела на Кармине, и даже той, в которой дралась на Острове-с-Приветом. Обладая встроенными элементами экзоскелета, она помогала переносить большие нагрузки. Первым делом захотелось похвастаться Каю. А потом раздобыть ему такой на день рождения.

— В нём можно три часа бежать со скоростью охотничьей суки или весь день карабкаться по скалам всё равно что козлы, — Йола хлопнул меня по спине. — Выбирайте, кем станете, чтобы выжить.

— Бранианской кошкой. Они спят три четверти суток.

Еклер вворачивал ушные болты на место и озадаченно обходил воланер.

— Минори Шулли, гравитационные швартовы отказали. Тогда что же нас затормозило?

— Смотрите! — махнула наверх Эстресса. — Торнадо.

Высоко, много выше того места, где шасси расцарапали склон каньона, вился смерч. Песцовая река текла прямо к нему, смешивалась со снежными вихрями и поднималась в небо. Лисы бежали навстречу вихрям, их затягивало… нечто. Какая-то аномалия. У меня не было слов. Ни у кого не было слов! Мохнатый, клочковатый, разлапистый торнадо кружил над большим валуном. Он засосал и нашего Падля, а двуногий мерзавчик тем временем улепётывал живёхонький по краю каньона. Йола снял череп-маску и протёр глаза:

— Что за дьявол? Вы это видите? Что за… Не приближаться ни в коем случае.

— Это он. Оно, нечто из валуна. Это оно нас затормозило! — догадался Еклер.

— Песцоворот, — бормотала Дъяблокова. — В этой книге обязательно будет песцоворот… Нет, это бред какой-то. Вырежу эту сцену, — она покусала губы. — Нет. Оставлю.

Далеко от воланера, на противоположном берегу чёрного озера, такого широкого, что его можно было принять за морской залив, солнце попрощалось и оставило Бритца наедине с грядущим. Из-подо льда на него глядел новый кусок загадки, но эзер не двигался. Он ещё не был уверен, что продолжит игру. Что его не выкинут. Мороз проник под парку, лизал игледяные жилы. Кусал ссадины, колол глаза. Кайнорт безропотно сносил эти прелюдии к расправе. Всё только начиналось. Ему нечего было сказать пока. Зимара не видела и толики. Ей донесли. И прежде, чем оправдываться, следовало понять, что именно донесли шамахтону. А потом… признать вину?

Впереди затрещало, чёрная вода плеснула из полыньи. В озеро ударила молния, и тяжёлая туча вылилась на лёд. Навстречу ей из воды, замерзая на лету, взмыл вихрь. Две стихии соединились, замёрзли и засверкали. Зимара пришла наказать. Выпороть. Её ледяное, стеклянное, алмазное платье струилось шлейфами белых кнутов. Один бесноватой змеёю кинулся к Бритцу, сцапал его за шею и дёрнул навзничь. Протащил к полынье, в ноги Зимаре. Хвататься за снег, вообще противиться шамахтону было глупо, но Кайнорт с удивлением обнаружил, что ещё не безразличен ни к жизни, ни к боли. Сердце зашлось в ледяной воде. Он ударился о край полыньи и вдохнул чёрную смерть чёрного озера. Вода оцарапала горло и лёгкие.

Зимара не утопила его. Вытащила за шкирку, словно котёнка. В грозовых сумерках её лицо и одежды светились ультрамарином.

— Ты всё испортил.

Её голос звенел в каждой снежинке, впивавшейся в виски Бритца. Его крутануло от каменной пощёчины, едва попытался встать. Не сознавая, что для ответа человеку нужен воздух, Зимара сжала его горло в тисках бриллиантовых когтей:

— Почему ты сбил воланер?

О боги, она сказала «сбил», а не «спас»! Кайнорт вспотел от облегчения и стал ещё сильнее мокрой курицей, чем был до этого. Значит, надо было терпеть. Под кожей на шее треснул шкурник, жучок Клуба.

— Я… пх-р… — Бритц закатил глаза, и Зимара ослабила хватку. — Я промахнулся.

Шамахтон перехватила его за ноги и опять провезла по льду. Швырнула спиной на глезоглиф, и морда песца на подлёдном рисунке треснула.

— Ты не ошибался раньше.

— Нет, я… ошибался. Зимара, это… Так бывает, люди… промахиваются, допус… — он сглотнул с превеликим трудом, язык превратился в смузи из снега и крови, — допускают ошибки… люди вообще всё… портят. Тебе придётся работать с… тем, что… есть.

— Тогда зачем ты мне нужен? Ты, без ума и прицела. Почему? Почему ты смеёшься?

— Просто… позволь напомнить, что именно этот… вопрос я… задавал тебе.

Она двинулась на эзера, ломая лёд, опрокинула носком изящного сапожка и поставила каблук ему на грудь. Каблук весил как бизувий. Шипы на ледяной подошве прорвали куртку и впились между рёбрами:

— А не нарочно ли ты? — Зимара понижала голос с каждым словом, пока не достигла инфразвука. — Может, ты думал, я отпущу тебя, если всё испортишь? А?

Разговор поворачивал не туда. В черепе у Бритца вместо мозга тряслась холодная медуза. Если бы на чёрном озере в тот вечер вручали награды за самый глупый ответ, Кайнорт стал бы лауреатом всех степеней разом:

— Нет. Этого больше не повторится, я обещаю, — а призовой фонд потратил бы на анимедуллярный ляпискинез.

— Это лишь значит, что в другой раз ты испортишь другой день и упустишь другой шанс. Нахель! Я тебя не звала.

Бритц еле повернул шею и увидел, как бледный, согбенный Пшолл вышел на свет бриллиантов и стоял теперь на берегу, опираясь на ледяные колючки.

— Зимара, я только хотел сказать, что… там был… обычный промах.

— Воланер спасся от лавины, — возразила Зимара. — Спасся от моих песцов. Спасся от чёрной воды чёрного озера! Обычный! Промах⁈ — Лента её шлейфа зазмеилась к берегу и, разметав иглёд ветвей, дала Нахелю такую затрещину, что тот не удержался на ногах. Стёклышки очков поцарапали ему веки. Нахель стряхнул их и умылся от крови снегом:

— Да если бы он это нарочно, — не унимался он, — то к тебе бы пришёл я, правильно? Я, а не кто-то ещё. Правильно? Это ведь я отвечаю за лорда-песца. За его преданность. Он… ну, промазал! Ну, выпори его, а я отдам ему свои очки. Зимара, завтра всё будет по-другому.

Шамахтон сорвала корону и бросила на лёд рядом с Кайнортом. Алмазные зубцы раскололи озеро под игрушкой Зимары. Не успев даже вдохнуть, Кайнорт провалился, а она вдавила его глубже в чёрную воду. Озеро сомкнулось над ним, опутало водорослями, обласкало сонными рыбами и облизало ужасом.

Ещё там были трупы. Тела. Мертвецы, безымянные покойники и другие страхи, которые он подхватил от Эмбер.

Когда, отфыркивая муть и грязную тину, он всплыл и распластал на льду мокрые крылья, на озере никого не было. В полубреду Кайнорт выкарабкался на берег и лёг в кусты, на снег. Мягкий и белый, как постель в его будущем одонате.

«А когда папа достроит одонат, мы заведём пасучью собаку!..»

Хотелось спать, нестерпимо хотелось спать. Он бы так и лежал, пока не окоченел бы и не стал ещё одной розой ветров в белой пустыне. Но заслышал мелкие шажки лимонной обезьянки и её голос над ухом:

— Эй. Я принесла тебе дегидровел. Два дегидровела.

Текли минуты в тишине, а она всё ждала. И снег под ней не хрустел.

— Скажи-ка, Деус, — Бритц неуклюже сел в сугробе, подставив мокрое лицо луне. — Просто… скажи… что-нибудь. Деус.

— Какой драматичный у тебя профиль. Да, это я рассказала Зимаре. Жёстко? Может быть. Я понятия не имею, как это так произошло и почему ты промазал. Следовало… скажем так, принять меры, чтобы пресечь новые промахи. Я же говорила, Бритц, что у меня на кону гораздо больше, чем бриллианты! Если мы выиграем, она поцелует меня в висок, и мне больше не придётся жить в морозилке. Ты не знаешь, каково это… годами… Победим — и больше никаких шапок с фреоном и протекающих шлемов… Деа больше не придёт!

— А-а. — Кайнорт поднялся, опираясь на игледяной куст и примораживая к его ветвям кожу ладоней. — Так Зимара обещала тебе новые мозги?

— Грубо говоря. Ты не понима…

— Лучше бы сердце.

— В смысле? Слушай, возьми дегидровел, не кобенься. Тебе не следует здесь…

— Пошла ты в жопу, — членораздельно произнёс Бритц.

И обошёл её по узкой тропинке, положив остатки усилий на то, чтобы не коснуться даже случайно.

Глава −32. Факел антисвета из безе Бозе

— Я прогибаю вас силой воли, невзирая на жар пекла… А вы слишком мягкотелы, чтобы сопротивляться. Ваши стержни, хребты и твёрдые принципы слабеют, как вата, под моей твёрдой рукой. Один за другим, все разом… Погружая вас в пучину зноя, я ощущаю единение с великими тиранами.

— И раз уж ты в запале помешательства, — походя бросил Йола, — то помешай смогетти, чтобы не слиплись.

Йола обладал недюжинной храбростью или был неразумно самонадеян, раз позволил Дъяблоковой готовить ужин. К сожалению, пищевые капсулы теряли питательность при экстремально низких температурах и поглощали тепло вместо того, чтобы греть. Поэтому Йола снабдил нас якобы настоящей едой: смогетти-фенилбутуччини. Тонкие, как солома, сухие волокна размягчались в кипятке и, распадаясь на мельчайшие питательные частички, превращались в клубок серого дыма. На вид порция смогетти, наверченная на двузубую вилку, была точь-в-точь сладкая вата, на вкус — паутина со вкусом паутины. Дъяблокова погружала смогетти в скороварку, ощущая ни с чем не сравнимую власть над слабохарактерной вермишелью.

Чуть ранее тем вечером мы осмотрели чёрное озеро. Внутри ледяной корки переливались гранями удивительные фигуры. Мы сразу распознали в них лисьи морды и любовались кристальной кубической стилизацией, пока Йола фиксировал глезоглифы на камеры сателлюксов. Изображения во всевозможных режимах и ракурсах прилетели и в наши коммы.

Песцоворот высоко на склоне постепенно стихал, и мы рискнули подобраться ближе. Снег больше не затягивало, аномалия слабела. Дохлые и полудохлые тушки песцов сыпались возле булыжника. Наконец Струп, порывшись в меховой куче, вытащил товарища. То есть половину товарища: Падль, прошвырнувшись в торнадо, растерял в смерче задние лапы и хвост. За ним до воланера тащился след кислотной слюны и обрывки проводов. Падль обнюхал Струпа-спасителя, лизнул его в нос и (я могла поклясться, что даже Эстресса растрогалась) заскулил. Струпу в стычке с песцами разбили термоконтроллер и порвали изоляционную попону. В иных обстоятельствах то были пустяки. Но вечер жалил морозом за тридцать, и Струпа трясло от холода, как карманную болонку. Кислота в брылах замерзала и цементировала пасть. Глаз треснул. Негодованию Йолы не было предела:

— Я возлагал на канизоидов едва ли не половину успеха всей операции. Нам нужны их острые носы и уши. Вы можете с этим что-нибудь сделать? Эмбер? Еклер?

— Нет, минори Шулли, — ответил Ка-Пча.

— Разве что из двух калечных собрать одного более-менее, — буркнула я.

— Принимайтесь.

— Минори Шулли, это была шутка.

— У вас три часа. Если результат мне понравится, достану и выкину ваши электрошоковые вестулы.

Мы вернулись в укрытие — под купол над воланером — такие обмороженные, что пончо из грубого наста и ледяные капюшоны пришлось откалывать прямо с бровями и соплями. Куртки были полны снежных блох. Как они только пробрались под экзохром, научному уму оказалось не постижимо. Вытравив сотню при помощи горячего пара, мы обнаружили коварных букашек в рукавах, под мышками и за шиворотом. Доктор Изи сделал нам прививку от токсолютоза, который переносили снежные блохи, но к ознобу от их укусов нас не готовили, а средство от этого было одно: страдать.

Воланер поседел от инея, но внутри купола было безветренно и гораздо теплее, чем на берегу. От влажного дыхания лишь заиндевели наши ресницы да шмелиная шуба Йолы. В ожидании варёных смогетти мы с Еклером ломали и перепаивали канизоидов. Эстресса перебирала нашу походную арматеку, это у неё было что-то вроде медитации. Сидя прямо за Дъяблоковой, клякса казалась её тенью, и тем более зловещим было несовпадение движений двоих. На Эстрессе любая одежда и всё, что соприкасалось с нею, поглощалось и становилось тьмою. Только экзохром дымился вокруг, словно пыль у чёрной дыры. Йола, полулёжа в кресле пилота, говорил с Альдой Хокс. Впервые я наблюдала, как Полосатая Стерва лебезит, подлизывается и виляет жалом.

— Где та катапульта для тех, кого тошнит? — шепнула я Эстрессе, упираясь в брюхо Струпа, чтобы отцепить лапу.

— В такие моменты я, грешным делом, скучаю по клинике на Халуте.

— Так Зимара — не первая твоя лечебница? — удивился Еклер.

— А она у нас рецидивист, — бросил Йола, сворачивая разговор с шершнем и запуская уши в наш. — Убийца, угонщик и прочая и прочая.

Я кинула вопросительный взгляд на Эстрессу, но та промолчала. Йола достал кисточку с микроворсинками и смахнул иней с бородки:

— Что язык проглотила? Не каждый день услышишь славную историю, как имперский эмиссар перерезала деревеньку.

— Вам письмо, минори!

Ка-Пча спас укрытие от новой грозы. Казалось, этот Йола Шулли ни черта не смыслил в создании благоприятного командного климата. Он вернулся к экранам:

— Да! Есть ещё одно, — и выбросил в воздух изображение с чёрного озера.

— Чёрные озёра спали под снегом тысячи лет до сего дня. Альда Хокс перерыла все изображения со спутников и зондов. Вот это, — Йола проткнул голограмму пальцем, — проявилось в ночь, когда Эмбер Лау спустила Бритца с ледника. Зимара подобрала нашего продрогшего тузика, пригрела питомца и решила поиграть. Той ночью она растопила снег на озере, куда упал Бритц. А теперь открыла остальные карты.

— Так наверняка есть и другие фото с орбиты? — спросил Еклер.

— Нет. Это мы получили случайно. Метеоспруты вьются над озёрами, сбивают зонды и загораживают вид со спутников. Шамахтон не дура.

— Части подходят друг к другу, хотя найдены в разных концах света, — рассуждала я, заворачивая последние болты на канизоидах, — а это значит, их всего от трёх до шести. Скорее три… или четыре.

— И они повторяются случайным образом, — подхватила Дъяблокова. — Но что означают песцы? Цифры? Буквы? Слова?

— Лучше дождаться полной картины.

— Стихии? Музыкальные ноты? Элементы алхимии? Пиктограммы? Созвездия? Топонимы?

— Тпру, Дъяблокова, — осёк Йола. — Уймись. Информации недостаточно. Уровень сложности неизвестен. Повезёт, если в следующий раз отыщем новое изображение, но Лау права: чисто статистически с каждым озером увеличивается риск наткнуться на повторный кусок. Блазар вас распыли, это что⁈

Мы с Еклером посторонились. У наших ног топталась приземистая шестилапая зверюга. Длинное туловище с одного конца венчала голова Струпа, а с другого — Падля. Эдакий вышел Падлоструп или Струпопадль. В центре нашего самодельного тянитолкая, прямо из спины, вилял хвост. Мы, честно говоря, просто не придумали, куда его девать, а выбрасывать пожалели. Лапы пришлось укоротить, чтоб привести к единой длине: после драки с песцами канизоиды хромали на разные суставы. То, что получилось, едва достигало моего колена, зато каждый полузоид мог привстать и, опираясь на четыре лапы, приподнять две и стать похожим на стальную коренастую гусеницу.

— Слюна больше не замерзает, — говорил Ка-Пча, поедая лишние гайки, как семечки. — А термоконтроллер и попона одни на двоих. Удобно, правда? Повезло, что у них пострадали разные системы восприятия, так что половины полузоида прекрасно дополнят одна другую. Вы можете позвать его «Струп», и тогда он… оно будет нюхать и кусать. А если нужно высматривать и подслушивать, кликните его Падлем. Это Эмбер придумала.

— Это мог бы и не добавлять, — процедила я, пряча взгляд от кислой физиономии Йолы Шулли.

— Вы два дефективных полудурка, и электрошоковые вестулы останутся при вас.

Он покосился на шестилапую псину, мучительно провёл рукой по лицу и отправился в воланер ужинать. Мы сосредоточенно жевали безвкусные смогетти-фенилбутуччини, а я размышляла над картинками с озёр. Но Дъяблокову осенило первой:

— Насчёт глезоглифов. Послушайте, они довольно крупные. Такие удобно разглядывать именно сверху. Что, если они символизируют нечто… не знаю, космическое? Божественное?

— Нохты не летали в космос, а поклонялись только песцам, — быстро возразил Йола, пока розоволосая не разогналась воротить мегатонны версий.

— А если не они летали, а к ним? Хоть режьте — хотя нет, не режьте… — но зашифрованное место связано с пришельцами. Древними пришельцами.

— Это не приближает нас к разгадке.

Я поднялась с места, возбуждённая внезапной идеей:

— А ведь это место, которое Зимара может контролировать. Ей нужно периодически выходить, чтобы оберегать вход в тайник, правильно? Значит, рядом должно быть чёрное озеро!

— Лау права, — нехотя подхватила Дъяблокова, а я подавилась от удивления. — И если нохты знали о сердце Зимары, они наверняка оставили там памятный след. Какой-нибудь храм, стелу, пирамиду.

Все встрепенулись, а Йола одобрительно похлопал. Это сужало круг вероятных мест. Но их всё равно осталось не меньше десятка. Почти у каждого чёрного озера имелась странная скала, пещера или каменная пика, напоминавшая стелу. Осматривать всё подряд без системы и ключа можно было неделями. Йола расхаживал по воланеру, то распушал шубу, то втягивал, и хвостик-петелька на его макушке подпрыгивала в такт пружинящей походке.

— Разве что… Место у Карабарса или Аддыр-Куддыкский курган. Или этот сфинкс на озере Рыш, хотя ни в коем случае…

— Простите, минори, я не расслышала. Сфинкс?

— Да нет, ничего. Там ничего нет.

Он умолк, спрятался в кресле и погрузился в себя. Его молчание было особенной природы, скрытного толка. Я повторила про себя: «Рыш». Не знала зачем. Но то, как Йола это произнёс, пахло неприглядным секретом.

— Мы начнём с озера Карабарс, — объявил Йола. — Там есть особое место, которое оставили после себя нохты. Их предпоследний писк. Потом цивилизация резко угасла и вымерла.

— Что это конкретно за место? — спросила Эстресса.

— Оно так и называется: Место. Никто не знает, что там внутри, никому до него дела нет. Но однажды я загнал туда добычу.

На картинках со спутника, которые открыл Йола, казалось, что в Место можно попасть только со стороны озера Карабарс. Там на берегу виднелась трещина в скале, такая тёмная, что я поначалу приняла её за дефект изображения и невольно взглянула на Эстрессу. Но Йола утверждал, что загнал маньяка с другой стороны скалы. А значит, Место можно было пройти насквозь. И Йола предлагал зайти с тайного хода, о котором знал только он.

— Вы разве не осмотрели Место во время погони? — удивился Еклер.

— У меня отказали разом сателлюкс и тактический фонарь. Естественно, я не стал соваться в темноту, где затаился маньяк.

— Тогда откуда вам знать, что его там не… сожрало?

Йола медлил с ответом, но, помявшись, наконец буркнул:

— Позже этого парня подстрелил Бритц на другой стороне, прямо на озере. Его башкой Эмбер имела честь любоваться на Маскарауте. Башкой маньяка, в смысле, не Бритца. А… впрочем, и той, и другой.

Как только мы прикончили смогетти, Йола раздал капсулы энергетика и приказал рассаживаться по местам. В ответ на удивлённо вскинутые брови он возмутился:

— Вы же не думали, что мы будем разбрасываться временем? Вместо того, чтобы смотреть сны о бриллиантах, мы их найдём. Бритц — любитель дрыхнуть, я уверен, он видел, как мы упали и пропали, и думает, что может позволить себе передышку.

— Но, минори Шулли, — запротестовала Дъяблокова, — энергетики не заменяют отдых, они дают только ощущение бодрости. Если злоупотреблять депривацией сна…

— То вы свихнётесь? — насмешливо склонился к ней Йола, и розоволосая коротышка втянула шею, став ещё короче. — Человек может обойтись без сна неделю. Я собираюсь управиться дня за три. Пристегнитесь.

Йола решил обогнуть озеро на шасси: ползком, прямо под снегом. Мне же он приказал сделать так, чтобы снаружи снег оставался совершенно недвижим. Я собрала в кулак всю диастимагию. Удивительно, как податлива, резва и сговорчива была моя стихия на Зимаре. Воланер крался, как змея под одеялом. Снег по моему велению лежал покойным саваном на мёртвом теле. Меня хватило ровно на сто километров, потом я почувствовала, что диастиминовые батарейки сели. Так оно и происходило: невозможно было злоупотребить магией себе во вред. Перенапряжение грозило разве что носовым кровотечением у девчонок со слабыми сосудами. Йола кинул недовольный взгляд, и мне показалось, что вестула с диануклидами в позвонке обожгла нерв. Если бы только шмель знал о капсуле, он бы уже заставил меня перерыть всю Зимару до самого ядра и лопнуть от переизбытка сил, как сверхновая. Впрочем, мы успели покинуть берег с игледяными кустами и уйти далеко от озера совершенно незамеченными.

— Не спишь? — шепнула Эстресса, тронув мой мизинец своим.

— Не получается.

— Просто хочу рассказать тебе, пока время есть. Как оно было на самом деле.

— С той деревенькой?

— Я из кситского эмиссариата империи. Нас отправляли в новые колонии, проверять, как исполняются приказы его величества. Я давно чувствовала, что со мной что-то не так… Говорила шефу. Просила об отстранении. Он не понимал. — Эстресса судорожно вздохнула. — Или не хотел понять. В общем… на подотчётной планете меня встретили танцами, от которых горела кожа, надели венки, которые пахли смертельной паникой, угостили напитками цвета лопнувшей барабанной перепонки… Я заперлась в гостевой хижине, заткнула уши и задёрнула шторы и ждала лишь обратного вылета. И вот — вечером накануне отправления ко мне постучались. Я вышла — в полной амуниции, собиралась же улетать — а это местные решили устроить праздник в мою честь.

— Да ты что…

— С фейерверками.

— Не продолжай.

Эстресса замолчала на какое-то время. Она действительно могла не объяснять, что было дальше.

— Шеф испугался, что мои просьбы об отстранении всплывут в деле, и свалил вину на аборигенов. Якобы они напали на эмиссара, потому что не выполнили приказы императора. Мне присудили разжалование за превышение пределов допустимой самообороны. Ох… я узнала об этом, только когда получила направление на Халут, в реабилитационный центр! А не сюда… в тюрьму.

— А как ты оказалась на Зимаре? — удивилась я.

— Сначала мне там нравилось. Халут — антипод Зимары. Всё в пастельных тонах, даже нянечки и санитары. Посидела я там, подумала, — усмехнулась Эстресса. — Да и угнала грузовой астроцит с овощами-фруктами. И прямиком на Зимару. Снесла им тут башенку на Френа-Маньяне, и заточили принцессу в глубокий бентос.

Мы молча обдумывали эту историю, глядя в чёрный иллюминатор. У Эстрессы единственной среди нас не было отражения в сапфировом стекле. Мне показалось это жутким тогда, но позже я углядела в этом знамение.

— Но почему? Почему сюда? — силилась понять я.

— А куда ещё? — голос Эстрессы зажурчал от дрожи. — Убить столько людей… столько невинных людей — и чтобы приветливая халутская нянечка приносила мне откушать мороженого с алливейским конфитюром?

— Зря ты не осталась. Там бы тебя вылечили.

— А зачем? — вскинулась клякса. — Ведь я могла и не лететь на ту планету, и шут бы с моим шефом… Лучше под трибунал, чем… Нет, после такого я не заслужила жить по-человечески.

— О, эти непробиваемые «заслужил не заслужил», Эстресса, жизнь — это не служба!

— Тише!

— По заслугам воздаёт только гравитация, да и то не везде, — продолжала я гневным шёпотом. — Никто где-то там не ведёт всевышний бухучёт. Только ты сама да кучка равнодушных вокруг.

— Так, по-твоему, раз нигде нет ни справедливости, ни спроса, то и мне не стоит спрашивать с себя по справедливости?

— Не злись, — я примирительно погладила её сжатый кулак на подлокотнике. — Стоит, Эстресса. Но позволь и другим быть справедливыми к тебе. Позволь мне считать, что ты заслуживаешь всё исправить. Что ты принесла бы гораздо больше пользы несправедливому миру, только лишь позволив себе порцию мороженого с алливейским конфитюром на пастельном Халуте.

— Эмбер, есть ли на свете такое чудовище, которому бы ты не посочувствовала? И это не комплимент!

— Сочувствие лечит, — улыбнулась я.

— Сочувствие развращает чудовищ, — отвернулась Эстресса.

Йола отключил фары и настроил режим ночного видения. Они с Ка-Пчой спустили воланер в расщелину между двумя ледниками, потом в другую ветку, от неё в третью и так далее. Мы долго ползли по ответвлениям трещин, словно по венам Зимары, пока не оказались так глубоко, что свет восходящего солнца едва достигал дна. Воланер сел на пышный мох, мы активировали экзохром и вышли. Сателлюксы сновали в узком промежутке между бесконечно высокими — или глубокими? — скалами. Справа на сером граните, как крем на корже, высился голубой лёд. Толщина его, насколько хватило силы луча моего фонаря, превышала километр. Слева пролегал бурый корж глинистого сланца с кремом сливочного снега на нём. Йола положил руки в перчатках на оба коржа, а пар из его рта заполнил всё пространство между скалами:

— Это не просто разлом. Здесь пролегает граница литосферных плит. Можно коснуться сразу двух континентов: Декстылбайя и Синистылбая.

— А где вход в Место? — спросила я.

— Идите за мной дальше в трещину. Там, правда, придётся двигаться боком. Нохты имели узкие плечи без ключиц. Как у псовых.

— Как у песцов, — прошептала Дъяблокова.

Трещина продолжала уводить нас вниз, воздух потеплел, но сквозняк свистел тем пронзительнее, чем уже становился проход. Ка-Пче и Йоле действительно пришлось пробираться боком. Сателлюксы весело юлили чехардой. Как вдруг один за другим погасли. От внезапной вспышки темноты Струп и Падль заскулили.

— Да ч-чёрт бы побрал эти лампочки, — выругался Йола в кромешной тьме и зажёг тактический фонарь на стволе глоустера.

— Вы сказали, и в прошлый раз у вас сателлюкс погас? — деликатно уточнил Еклер.

— Эти светлячки слишком чувствительны к магнитным переломам. Немудрено, что на стыке тектоники они то заглохнут, то померкнут. Всем активировать тактические фонари. Мы у самого входа.

Наши крименганы тоже были оснащены подсветкой цели. Йола притормозил и обернулся, будто вспомнил о чём-то важном.

— Эмбер, здесь почти нет снега, и кто знает, как обстоят дела там внутри. Наколи льда и носи с собой. Мало ли что… Эй, остальных тоже касается! Запаситесь льдом на случай перезарядки крименганов.

— Смотрите! — удивилась Дъяблокова. — Сателлюкс вернулся. Горит!

Сателлюкс подсвечивал нам как ни в чём не бывало. Второй так и пропал. Мы набрали голубых и кремовых осколков в набедренные чехольчики и двинулись к чёрному зеву Места. Сателлюкс погас на самом пороге.

— Опять, — мрачно пробормотала Эстресса.

Подсвечивая крименганами, мы приближались к черноте впереди. Издалека вход в Место казался краем планеты, выходом в никуда. Словно ещё несколько шагов — и шедший первым Йола канет в абсолют. Лучам тактических фонарей никак не удавалось высветить в дыре хоть что-то: порог, дверь, какой-нибудь объём. Я невольно притормозила. Дъяблокова сзади запнулась. Мы не заметили, как Йола исчез в темноте и прикрикнул оттуда:

— Сюда! Нужна ваша помощь.

Один за другим, мы гуськом окунулись в ничто.

— Да зажгите же фонари, ну же, мой барахлит!

— Э… минори Шулли, у меня тоже барахлит, — доложил Ка-Пча.

— И у меня, — Дъяблокова пощёлкала переключателем, чтобы мы убедились.

Темнота в Месте была неописуемой густоты, и, обернувшись назад, мы не увидели даже слабого света утренних сумерек, который заливал трещину снаружи.

— Если хотите мнение вояки, — подала голос Эстресса, — мне это не нравится.

— Если хотите мнение автора, мне тоже. Это избито ещё в двадцатом веке — лезть туда, где темнота и разные аномалии. Давайте вернёмся?

— Впервые согласна с графома… а-а-а, чёрт, меня кто-то лизнул!

— Тяф!

— Тихо! — рявкнул Йола, и Дъяблокова с Эстрессой застонали от разряда электрошокера. — Переведите визоры шлема в режим инфракрасного излучения и ультразвука. Приборы ночного видения почему-то не действуют. Струп и Падль! Вам свет вообще не обязателен. Обнюхайте здесь всё, составьте карту Места. Если обнаружите вход в штольню или замурованные камеры, сообщите незамедлительно.

— Тяф!

— А у меня горит! — радостно доложил Еклер.

Мы вертелись вокруг себя в кромешной чернильнице и видели при помощи ультразвука, что Ка-Пча шевелится у какой-то колонны. Но света — обычного, «родного» фотонного излучения — нигде не было.

— Что у тебя горит, Ка-Пча, — фыркнул шмель, — боюсь спросить?

— Вы шутите, минори? Да вот же, тактический фонарь заработал. Я в каком-то круглом зале с манекеном.

— Издеваешься? Мы тебя видим! Ты в кромешной тьме.

— Нет. И сателлюкс, вот же он… светит. Тут чья-то статуя.

Мы шагнули на тепло его лица и голос — и действительно, наши фонари зажглись один за другим. С низкого сводчатого потолка свесились тусклые пыльные лампочки в форме востроносых капелек. Мы встали впятером в круге их слабого света у невысокого постамента. Перед нами высился худощавый гуманоид с бледно-серой коротковолосой шкурой и пушистой белой гривой от макушки до куцего хвоста. Йола тронул его и отпрянул:

— Это не статуя. Это мумия!

— Место — это усыпальница? — предположила Эстресса.

— Ничего удивительного, — отозвалась Дъяблокова. — Оно расположено на стыке литосферных плит в кромешной тьме, это, наверное, символизировало переход от жизни к смерти. Идеальное место для последнего пристанища.

— Так это и есть древний нохт? — я подошла ближе.

У мумии было чуть вытянутое лицо с узкой челюстью и блестящим тёмным носом. Холёные коготки на руках, длинная стопа с упором на пальцы. Мумия была выполнена очень искусно, нохт выглядел как живой, волосок к волоску лоснился на бархатной шкурке, радужки игриво блестели. В правой руке нохт держал модель звёздной системы. Двойное солнце и одна планета.

— Это не Зимара, — сказала Дъяблокова. — Я же говорила, у древних нохтов были палеоконтакты.

— У меня опять фонарь барахлит, — пожаловалась из темноты Эстресса, и вдруг погас сателлюкс, который летел вслед за ней.

Чёрная клякса пропала в чёрной мгле.

— Эстресса! Эстресса⁈

— Я тут, я сейчас…

Наши лучи облизали мумию и колонны рядом, гранитную кладку. И упёрлись в завесу чернил. Эстрессы нигде не было, но её голос слышался совсем рядом!

— Смотрите, как странно! — воскликнул Еклер.

Он светил на стену и двигал луч горизонтально, пока круглое пятно света не начала поедать непроглядная тень. Будто стена в этом месте была покрашена в чёрный-пречёрный. Тогда Еклер положил руку на границу светотени, и половина его ладони окунулась во тьму. Сколько мы ни скрещивали лучи наших тактических фонарей на его ладони, свет будто переставал «работать» там, где шла граница тени. Внезапно из другой чернильной шторы вывалилась Эстресса:

— Я еле нашла путь обратно на свет! Представляете, его вообще, абсолютно не видно там, — она показала в черноту, — если стоять в тени! Шла на голоса…

— Безе Бозе, — осенило меня.

— Чего?

— И факелы антисвета!

— Сейчас же переведи на человеческий, или я тебя стукну! — пригрозил Йола.

— Да это же… мы учили факелы антисвета на курсе парадоксальной физики. Особые нанософиты, которые поглощают фотоны вместо того, чтобы излучать. Они глотают абсолютно весь свет в пределах действия и, очевидно, расположены прямо за границей вот этого круга! Всё, что вне его, будь то уличные сумерки, наши фонари или сателлюксы, светит, но этот свет не успевает достигать сетчатки наших глаз.

Все, не сговариваясь, уставились на свои фонари.

— Так получается, с ними всё в порядке? — уточнил Ка-Пча.

— Абсолютно. Они светят, просто свет со скоростью… света поглощается софитами… антисвета. Прости, Дъяблокова, мне и самой больно от этой фразы.

— А что ещё за казя-базя? — нахмурился Йола.

— Безе Бозе, — продолжила я. — Есть пятое агрегатное состояние материи, оно образуется при температуре, близкой к абсолютному нулю. Называется бозе-конденсат. Какой-то полусумасшедший теоретик предложил модель лампочки на основе конденсата фотонов. Он создаёт когерентный свет, который можно замедлить, ограничить и даже запрограммировать. — Я поджала губы, чувствуя, какую ересь сейчас несу. — Так вот… эта вот лампочка, которую он предложил… он нарисовал её в виде кручёной колбы, и оппоненты прозвали её «безе». В насмешку. Как конфетку. Безе Бозе. Лампочку так и не собрали: так нас учили, ну честное слово. Но она якобы должна светить строго в определённых границах: фотоны не могут покидать их, и свет невидим со стороны. То есть, если не стоишь прямо в его лучах. Вот как здесь!

В круг света ворвались Падль и Струп. При взгляде на их беспокойный хвост мне опять стало чуточку стыдно. Уродцы успели пробежать туда-обратно вдоль Места и составили план усыпальницы. Место оказалось просто изломанной трещиной скалистых катакомб. Не нашлось ни ответвлений, ни тайных ниш, никаких рукавов и лазов. Кладка была одной толщины, потолочные своды упирались в гранит и сланец там, где тектонические плиты клевали одна другую. Только ледяная стела в таком же круге света, ещё одна пониже, только чуть дальше, и малопонятные инсталляции у противоположного выхода.

— Пусто Место, — буркнул Йола. — Пройдём его насквозь и осмотрим чёрное озеро. А здесь оставим привет конкурентам. Если у них имеется зачаток сообразительности, они рано или поздно сюда заглянут.

Он достал из-за пазухи плоскую коробчонку и потряс. Внутри звонко перекатилось что-то мелкое.

— А, это малютки-«пачули», — узнала Эстресса. — Пчелопули. Прячешь в щелях или бросаешь в песок, и они сами стреляют, когда нужно.

— Поставлю триггер на автозахват движения. Рассыплю их везде, где только обнаружим свет.

Я уже видела такие пули. Кайнорт выпускал их на Острове-с-Приветом, когда мы высадились не на том берегу. Йола разбросал четыре пачули из набора, а другие спрятал за пазуху. Он предупредил, чтобы на обратном пути мы были осторожны и избегали света, потому что, хотя пачули не пробивали экзохром, за потраченные впустую снаряды мы отвечали головой. Канизоиды двинулись вон, крутясь и соревнуясь, чья башка поведёт. Тьма один за другим проглотила лучи наших фонарей, укусила череп-маску Йолы, съела лицо Ка-Пчи. Одна Эстресса слилась с антисветом в абсолютной гармонии. До следующего зала вёл ломаный коридор. Словно летучие мыши, мы ориентировались только при помощи ультразвука. Другие датчики ослепли. С непривычки я дважды налетела лбом на скалистые выступы и то и дело спотыкалась на обломках кирпичей. Наши душонки брели в потустороннем мире, но в его туннеле не брезжил свет, на который можно было пойти с новой надеждой. Место олицетворяло смерть в самом подлинном и элегантном, самом естественно-научном смысле.

— Свет! — удивлённо и чуть испуганно воскликнула Дъяблокова. Фотоны здесь нападали внезапной бандой, стреляя в лицо без предупреждения.

Мы двинулись на голос. Дъяблокова наткнулась на горизонтальный саркофаг. Под ледяной крышкой лежал, сложа на груди руки, ещё один нохт. Ещё одна мумия. Этот нохт был короче, проще одет, нелепо сгорблен и гораздо сильнее волосат.

— Этот другой расы? Породы? — предположила Дъяблокова.

— Нет, более древний, — возразил Ка-Пча, трогая саркофаг. — Видите, он совсем безыскусно обработан? Не то что тот, перв…

— Вон из круга!

Это рявкнул Йола, и мы бросились врассыпную в чёрные лапы антисвета. Катакомбы взрезал визжащий, скрежещущий грохот. Он приближался, откуда, казалось, это было невозможно: сбоку, со стороны гранитной плиты континента Декстылбай. В темноте на нас посыпался потолок. Покатились звонкие шарики: Йола подбросил ещё пачулей к саркофагу.

— Что это?

— Кто это? — зашептались мы, глотая чернильную темень.

— Пробираемся назад. Струп, выводи нас. Избегайте света!

Где-то рядом вывалились из стены громадные глыбы. Они треснули, покатились, мешая воздух с пылью, и по всей усыпальнице загрохотал гул обвала. Когда всё смолкло, во мраке остался слышен только наш заходящийся кашель. Маска-череп доложила, что ей нужно сто восемьдесят секунд, чтобы прочистить и перезапустить фильтр. Три минуты! Разработчики считали, это смешно — не дышать три минуты? Я решила, если выберусь, подать на них в суд. С другой стороны (сразу после подумала я), если выберусь, они это дело выиграют. В ту секунду, как только я решила стать военным мехатроником, Еклер вскрикнул, что-то мелкое звякнуло и укатилось.

— Ка-Пча! — позвал Йола. — Живой?

— Нет, — глухо донеслось с той стороны завала. — Роботам не положено такого свидетельства. И я потерял ушной болт!

— К чёрту твои винтики!

— Основные системы функционируют в пределах нормы.

Я нащупала завал. Обернулась пауком и, пробираясь вверх по обломкам, обнаружила узкую дыру под самым потолком. Попыталась проникнуть, но пролезли лишь две передние лапы, хелицеры и клыки. Человеком мне удалось просунуть голову — и только. Я скатилась обратно:

— Нет, слишком узко. Но можно протолкнуть туда половину Дъяблоковой.

— Только дай мне добраться до блокнота, — прошипела она.

— Ка-Пча! Возвращайся назад и перебрось воланер к озеру, — подумав секунду, приказал Йола. — Остальные за мной и за Струпом!

Мы успели отползти от завала, и на его место вывалилось что-то вонючее и клокочущее, как гигантская бормашина. Запах гари и моторных масел загустил мрак катакомб. И опять всё стихло. Йола приказал не двигаться, мы затаились. В темноте воображение дорисовывало неведомую зверюгу, эдакого фантасмагорического камнееда, и я дышала часто-часто, с каждым импульсом дрожи. Уши заложило: в них шумел только страх.

«Кто пыхтит⁈» — раскидал на наши визоры сообщения Йола.

— Не буду, минори.

— Простите, минори.

— Так точно, минори.

Мы не умели набирать текст на миосинтезаторе.

«ТС-С-С-С-С!!!»

Я задержала дыхание. Тепловизоры показали, как из чрева камнееда выпрыгнули два горячих пятна. Метнулись по сторонам. Температура их тел была больше сорока градусов. Юркие дьяволята пронеслись мимо и растворились в Месте. Цокая, царапая. Послышался свист, но инфракрасные датчики никого не уловили. Шаркнули ноги, вторые. Но кое-кто двигался бесшумно, как донная рыба.

Я сидела привалившись к стене. Чья-то рука в жёсткой перчатке схватила меня за горло и, сжав пульсирующие под кожей хелицеры, отпустила. Легла мне на макушку, потрепала через капюшон. На нервной почве я начала тихонько икать.

— Здесь ничего нет, — сказала темнота голосом Кайнорта. — Надо выходить к озеру.

Я схватила пустой воздух впереди. Бритц исчез так же тихо, как появился.

— Сырок! Сырок! — позвал другой голос. Женский. Бойкий, как у командира. — Он кого-то учуял!

На пришельцах была какая-то броня, которую не распознавали визоры. Через секунду темноту растерзали визги, лай и блеяние. Две горячие тушки вцепились во что-то… в кого-то! По траектории их возни и скачков я поняла, что им повстречался Струп.

«К выходу по стенке, живо!» — появилась надпись с внутренней стороны маски-черепа.

Бесноватые комки ухватили наших полузоидов за обе пасти и рычали в четыре глотки. Каждая тянула к себе. Я поднялась, нашарила стену и побежала. Сзади толкнули, врезаясь на скорости пули. Дъяблокова. Перевалилась через меня, как в чехарде, и пропала. Я поднялась… но потеряла стену, по которой ориентировалась. Расставила руки и, проклиная неуёмную икоту, превратилась в паука. Стало холодно. Но так можно было бежать прямо по потолку. Мне удалось преодолеть два глубоких провала арок, прежде чем раздался выстрел. Это палили в меня. От боли в кончике задней лапы я скукожилась, не удержалась на потолке и свалилась на свет, к постаменту с новым ледяным саркофагом. Это был ледяной параллелепипед. Поверхность иссекали асимметричные грани, будто это был не лёд, а дикий алмаз. Внутри стоял вмороженный нохт. Из-за него выскочила фигурка в блестящем бушлате.

— Бритц, они здесь!

Пачули Йолы сработали и обстреляли её — да и меня вдобавок. Я упала на корточки от ударов, но броня справилась. На бушлате фигурки вспыхнули ледяные трещины, и осколки её доспеха рассыпались на пол. Длиннорукая бестия с ярко-жёлтым хвостом и змеиным капюшоном отряхнулась и бросилась на меня. Экзохром на мне отразил два выстрела в упор, но я взвыла, почти теряя сознание. Крименган и мохнатая варежка, в которой его сжимали, были великоваты для миниатюрной руки. Бестия отбросила оружие и вытащила ледяную иглу. К своему ужасу, я не смогла её растопить. Я выстрелила из своего крименгана, но разряды только выбили новые осколки из диковинной брони противницы, а на их месте уже росли новые слои. Я увернулась от удара. Ледяная рапира оставила на полу щербину. Бестия умело управлялась с местным оружием. А за её спиной почивал древний нохт, который растопил бы свой саркофаг от стыда, если бы узнал, что с ним сделают спустя тысячелетия непреходящей славы. Диастимагия превратила глыбу в кубометр воды и обрушила на бестию. Сверху до кучи повалилась мокрая туша нохта. Но не успела я как следует приморозить противницу к полу, как она выплеснула в лужу чернила. Какой-то чёрный вязкий порошок.

И вода не послушалась.

Бестия разбила лёд, который успел сковать ей ноги, и вскочила. Её рапира не проткнула экзохром, но это было больно. В полном замешательстве я превращалась в паука и обратно, хватала, топтала противницу, но без экзохрома становилась уязвимой, и жёлтая бесовка успела трижды пустить в ход ледяную иглу. Только страх не давал прочувствовать всю боль от уколов, хотя одна нога моего имаго уже болталась на липочке. Гемолимфа и кровь мешались с тёмной лужей.

Я устала и отчаялась и шарахалась от мёртвого нохта и, обернувшись человеком, просто пнула девчонку промеж ног.

От хулиганской неожиданности она присела и покатилась на задницу, и тьма отрезала от бестии ровно половину. Вода силилась вскипеть, плеснуть — но сдавалась. Бестия подкрутила какой-то энкодер на поясе. Поверхность лужи зарябила, вокруг нохтова трупа прыгали в танцевальном консонансе тёмные бугорки. Я поняла. Она использовала водорастворимый ферромагнетик. Опять сцепившись, мы расстреливали друг друга в лицо, пока обе не остались без масок. Бестия макнула меня головой в лужу, и феррофлюид затёк в глаз. Пока я стенала и плевалась, противница пихала кончик рапиры в стык между затылочным и шейным лепестками экзохрома.

Я брыкнулась, и в ферромагнитную лужу рядом плюхнулась льдинка. И ещё одна. Только теперь, проморгавшись и вывернув шею, я заметила, что в кожистом капюшоне бестии было полным-полно снега. Как это я, бестолковая, не увидела сразу? Через секунду противница взвыла и сложила капюшон, но слишком поздно: её лимонные уши сварились в кипятке. Бестия забыла обо мне и завертелась на месте.

А меня за шкирку вытащили во мрак. Зажали мне рот. Я изловчилась вскинуть руку с крименганом за голову и выстрелить кому-то в лицо. Мне за шиворот полетели льдинки чужой брони. И поцелуй в затылок в ответ на выстрел.

— Выход там, — невозмутимый Кайнорт подтолкнул меня в нужном направлении.

Спасибо ему, а то я уже не соображала, где начало и где конец этих катакомб. Я обернулась пауком, забралась на потолок и опять побежала вниз головой. Своды на пути были то глубокие, то почти плоские, на них укачивало, словно на море. Оранжевые пятна внизу всё ещё цеплялись за полузоидов. Я пробежала прямо над ними. Комм-клипса зашипела тихонько:

— Поднимаю воланер, — доложил Ка-Пча. — Через десять минут жду вас на берегу.

Клипса шикнула опять, но раздался только визг, который оборвался ударом.

— Дъяблокова минус — буднично буркнул Йола, а потом как рявкнет — я едва с потолка не упала: — Нападение! Лау, сюда! В круг света у выхода! Лау!.. Ко мне!

В моих вестулах прогремели взрывы: Йола подстёгивал меня слабым электрошоком. Дъяблокова и Йола были тварями, которых в мирное время я не пустила бы даже под свой зонт. Но электрические поводки так жгли, что, едва вырвавшись на бледный рассвет, я окунулась назад, в макабрическую тьму Места.

Эстресса наблюдала в тепловизор, как бесновались два горячих комка в пастях Струпа и Падля. Коварные звери надолго вывели полузоидов из схватки. Зрение никогда не было основным восприятием кляксы, и она решила сосредоточиться на других ощущениях. Вечно обманчивые и путаные, теперь они вели её, как нити одного клубка. Она пошла на запах машинного масла, тёплых моторов. Они вопили в холодной и древней мгле Места. Очень скоро Эстресса наткнулась на металл, инородный в этом каменном мешке. Кляксе казалось, что гладкие формы острых спиралей излучали вспышки на фоне шершавой кладки. Эта лютая машина разворотила скалу и вывалилась прямиком в катакомбы. Эстресса нащупала швы, прошитые шлюзовым уплотнителем, и незамысловатый клинкет. Сделала вдох и выдохнула медленно, но не слишком, чтобы не терять времени даром. Распахнула дверь и расстреляла мрак из крименгана.

Сбоку на Эстрессу набросился увалень, широкий, как мясистая тумба. Клинкет захлопнулся — и свет капсулы, больше неподвластный факелам снаружи, укусил её в зрачки.

— Не двигаться! — Эстресса вывернулась и взяла на прицел бледного здоровяка с мешками под глазами. Он не подумал отступать и, морщась под роем ледяных игл, свалил кляксу на пол. Здоровяк превратился в чёрного усатого жука. Набычился от пола до потолка, раскинул крылья. Иглы крименгана царапали, но не пробивали его хитиновый панцирь. За жёсткими щитами надкрыльев прятался другой, в глухом ведре на голове. Эстресса подкатилась под жука, чтобы выстрелить в мягкое брюхо. Он сцапал её жвалами и отбросил к двери. Пока двое мяли друг друга на стальном полу, тот второй, в дурацком ведре, пробирался куда-то прямо по ним. Опять нахлынула тьма — и вернулся свет. Открылся и закрылся клинкет. Жук перебросил Эстрессу через себя и прокричал мраку вдогонку:

— Зеппе!

Здоровяк-жук не имел брони, но Эстресса уже поняла, что он раньше прикончит её жвалами или задавит массивным туловом, чем ослабнет от ледяных уколов. А всё оттого, что Йола не доверил психам огнестрельные крименганы. Проклиная шмеля, Эстресса воспользовалась теменью открытой двери, нырнула под брюхом у неповоротливого гиганта и покинула машину. По катакомбам разносились звонкие удары ведра о камни. Эстресса полагала, что монструозный кальмароголовый Зеппе был чрезвычайно опасен и нужно было его поймать. Пока жук молотил крыльями и резал жвалами мглу над её головой, она растворилась кляксой в чернилах Места.

— Деус, ты как, нормально? — прозвучало в её рации. Не слишком заботливо, ну да после карательной беседы с шамахтоном этого следовало ожидать. До полуночи Бритц с лимонной ябедой даже не разговаривал. Молча раздербанил её аптечку и трёх диких песцов, которым не посчастливилось отбиться от стаи из-за лавин. Наконец дождался, когда Деус уснёт, вытащил из морозилки голову Заи и заставил проорать подъём.

— Да. Только… ох… Да, нормально.

— Зеппе потерялся, — сказал Бритц. — Он ждёт в круге света и передаёт, что там лужа и мёртвый нохт.

— Я только что оттуда!

— Сможешь вернуться?

— Разумеется.

— Тогда поторопись. Хватай Зеппе и сразу в кротафалк. Старику нельзя долго сидеть на свету. И вообще шататься здесь. Он без брони.

— Принято. А где он?

Кайнорт повторил после паузы:

— Круг света, где ты только что была. Лужа. Труп нохта.

— Ой, у меня фонарь сломался… Где тут выключатель? Алё?..

Бритц убедился, что ему не показалось и у него ещё одна проблема. Вдох-выдох:

— Так. Оставайся на месте. Я иду.

— Куда?

— Заткнись и не шевелись.

— Темно. Деа спать.

Бритц переключил канал:

— Фибра, у тебя броня ещё цела?

— На пару-тройку пуль ещё хватит, — бодро доложил шахтёр. — Меня какая-то розоволосая чертовка расстреляла, но я ей приложил по темечку. Несу в кротафалк, допросим.

— Сделай крюк. У нас Зеппе потерялся, — и Кайнорт повторил, где его искать. — Скорее! Я найду Де… Деа.

— Да, лорд-песец. Мне не трудно.

Шахтёру с Карбо не впервой было продираться сквозь темень. В Месте мрак сгустился такой, что хоть на хлеб его намазывай. На плече шахтёр нёс лохматую добычу. Из неё то и дело сыпались карандаши и бумажки. По описанию лорда-песца Фибра примерно понял, где искать Зеппе. Вообще-то на Карбо его считали сообразительным малым. Разве что никак не мог он запомнить, как звать их. Их, которые хозяева на курорте. Дак ведь и никто не помнил. Фибра резко остановился: вдруг ему пришло на ум, что за долгие годы в шахте он ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь называл их по-настоящему. Местоимения — вот кто распределял и вычёркивал, заказывал и наказывал, журил и жаловал, местоимения ждали его и Заю на курорте. Море, зелень… поди-ка такая же, как мох на Зимаре, мягкая и влажная. А море никто даже не представлял, с чем и сравнить. Максимальный объём жидкой воды карбонцы видели разве что в бочке, где скребли незаживающие струпья каждый пятый день забойной стодневки. Фибра не забыл, как их звали. Фибра и не знал никогда. Он мотнул головой и зашагал скорее. Срезая путь по наитию, он вдруг выскочил на свет — или это свет выскочил прямо на него. Напал, как бандит. Ослепил… И ударил.

Это был не тот круг. Свистнули пули. Первые две зазвенели, разбили доспехи. Вторая угодила в девку на плече, но отскочила от её брони. Четвёртая врезалась глухо. Фибра схватился за живот и уронил добычу. По шубе на пол закапало оранжевое, потом заструилось, потекло, хлынуло. Фибра попытался встать, но голова закружилась, как однажды, когда напарник уронил на него пневмотачку с углём. Сверху, с блестящего постамента, за кровью карбонца наблюдал неподвижный зимарец с вытянутым лицом. Фибра утёр горько-солёные губы и рухнул, погребая пленницу под песцами своей шубы.

— Фибра! — позвал Кайнорт из рации. — Ты куда запропастился? Зеппе пришлось выйти из круга. Он там блуж… Фибра?

В темноте раздалась серия звонкой дроби. Словно кто-то стрелял в ведро.

— Зеппе? Фибра?

Кайнорт метался в поисках Деа и вылетел в центр коридора, где на него упал свет. Бритц что-то сбил, оно рухнуло и раскатилось. Линзы адаптировались к яркости, и он обнаружил, что это был древний пожелтевший скелет. Волчья голова и гнутый хребет развалились на полу. В ту самую секунду в круг ворвался ком шерсти. Огромный, как пещерный медведь, шмель зажужжал над костями. Кайнорт выстрелил, но батарея садилась от холода, а шмель уже был в процессе превращения и покрывался бронёй. Йоле пришлось обратиться в человека, чтобы вновь активировать экзохром. Бритц больше не стал тратить время на выстрелы. Вытащил из-за спины игледяную рапиру вдвое длиннее, чем у Деус. Плазменные боллы Йолы засверкали на игле, покусали её, но не расплавили. На морозе боллы лопались раньше времени: глоустер растерял мощность. Братоубийцы смешали рукопашную с пальбой в упор. Гемолимфа и кровь забрызгали жёлтые кости на полу. Электричество и плазма царапались на последнем издыхании. Горла рвали карминские «фенечки» и шчерские нимбы, с Кайнорта сыпались ледяные осколки, и туда, где уже не блестели доспехи, Йола разил с утроенным отчаянием. Протерагон минори был сильнее физически. Но блестящая карьера братьев Шулли состояла в том, чтобы посылать на войну других. В свободные от раутов и правительственных сессий вечера они брали уроки у лучших стрелков, фехтовальщиков и атлетов. Триста лет штудировали теорию тактики боя в кабинетах и практиковались на разном зверье в виртуальной реальности. А потом Бритц просто разбил окно, просто размахнулся и просто отрезал Йоне голову. Когда рой-маршал, потасканный в чужих мирах, ломающий и переломанный, входил в раж, то не чувствовал боли. В его клипсе играла музыка, под которую, погибая, забирают врага с собой и продолжают лупить на том свете.

— Лау, ты здесь наконец, ленивая чертовка! — взревел Йола. — Убей его!

Свет моргнул. С потолка на остервенелый комок противников рухнула чёрная вдова.

Меня опять втянули в парадоксальную дилемму. Я упала на клубок, наполненный энергией и ненавистью двух космических армий. Йола брал массой и лучшей бронёй, а Кайнорт был вёрткий, как пиявка в болоте. Восемь крыльев так баламутили воздух, что сбивали дыхание. Молчание Бритца пугало сильнее крови и плазмы. Когда он дрался молча, он дрался только насмерть. Нужен был план, и я схватилась за его девиз:

«Начни по-хорошему…»

Я знала одно: от того, насколько добросовестны мои удары, зависят Миаш, Юфи и Кайнорт, голову которого я схватила хелицерами и била о кости на полу. Но — якобы невзначай — Йола получал не меньше, и сразу понял, что ему лучше выбраться из-под моего брюха. Он выпутался из паутины и отполз на край светового круга, едва дыша.

Оставшись один на один со мной, Кайнорт вывернулся и, зацепив ногами, подсёк и повалил на бок. Ему-то легко было, вернее, «легко»: удары его подошв и перчаток в мой хитин были едва ли чувствительны. Я сбила клыками уже половину его ледяной брони. Она нарастала тем неохотнее, чем чаще я била в одно и то же место, и вот уже почти вся парка обросла клочками из подкладки и окровавленной рубашки. Но отпусти я его — и Йола начал бы стрелять, а пока он боялся попасть в меня. Неподготовленных бойцов и худых девчонок выстрелы из глоустера по броне не убивали, но могли надолго оглушить. Кайнорт больше не мог ждать и пустил в ход игледяную рапиру — в левой руке, и керамбит — в правой. За всё время, что я его знала, так и не поняла, какой рукой он владел проворнее. Я получила ощутимый укол, следом — порез между глазами. И рыкнула. Настало время переходить на следующий уровень. Я превратилась в человека. Схватила крименган и замешкалась. Что дальше? Кайнорт не успел бы отразить выстрел рапирой вот так, почти в упор. Сию же секунду Йола расстрелял его с края круга, и доспехи посыпались с плеч Бритца стеклянной мантией.

— В голову меть! — крикнул шмель. — Что встала!

«Я надеюсь, что нам не придётся драться, но если вдруг, то… вживаясь в роль убийцы минори… не могла бы ты быть… поосторожнее?»

Кайнорт бросился вперёд и рванул мой крименган на себя. Направил мою руку себе в лицо и выстрелил. Его голова осталась совсем без защиты, а Йола пришёл в восторг.

— Так его, ещё, ещё, добивай!

«…продолжи малой кровью…»

Я обстреляла игледяную рапиру и все те части тела Бритца, на которых только сверкали остатки брони. А потом набросилась, и мы опять схватились на полу. Я устала душить, я больше не могла рвать и бить. И выцарапала лёд из набедренной сумки. Подбросила. Круг света целиком заполнился густым паром, и, пока он не рассеялся, мы двое не шевелились, чтобы дать друг другу отдышаться. «Правша», — невпопад осенило меня. Глотая сбивчивое дыхание Кая вблизи, я вдруг поняла, какая рука у него ведущая. Забавно, как просто это решалось. Не та, что сильнее дерётся, а та, что ласкает смелее. На Кармине — и в филармонии, и на потолке каюты — то были пальцы правой руки. Сейчас Кайнорт уронил обе, обессилел, но не мог расслабиться, и его руки мелко подёргивались. Я взглянула на свои: и они дрожали тоже.

Йола не выдержал и пальнул в туман наугад. Мимо. Бритц рванул меня в сторону и вниз. Я чудом сообразила, что он задумал, вскрикнула и распласталась на древних костях. Пар сыпался инеем и снегом мне на лицо.

— Чёрт! — Йола решил, что оглушил меня.

Глоустер на морозе перезаряжался секунду. Бритцу потребовалось меньше, чтобы выбить его из рук ошарашенного Йолы.

— Хватит, безжалостный, — резко прохрипел Кайнорт.

— А, школьными шпильками колешь, Бритц? — хохотнул Йола, но отступил на шаг.

— Ты нарушаешь уговор.

— Уговор был между тобой и Рейне! А если тебя прикончить, его и соблюдать не потребуется.

«Безжалостный — это что, — думала я, наблюдая за ними из-под ресниц, — специфическое оскорбление в кругах высшей аристократии?»

— Эмбер, я иду! — и клякса ворвалась в круг.

Только не Эстресса! Только её здесь не хватало! Клякса ориентировалась в Месте лучше всех и, едва заслышав мой притворный вопль, примчалась на выручку. Кайнорт вскинул глоустер, Эстресса дулом в дуло упёрла в него крименган. Йола осмелел, и через секунду на полу жужжала куча-мала. Диспозиция была патовой.

Про меня забыли. Тогда я отстегнула сумку и рассыпала весь лёд, что в ней был. Растопила и мигом заморозила. Куча-мала заскользила и рассыпалась. Впору было хвататься за голову, потому что как быть дальше, я ещё не придумала…

И тут в круг ввалилось клочковатое, бородатое, рогатое.

«…закончи любой ценой».

— Стойте! — заорала я, таращась на Чивойта. — Никому не двигаться! Это бранианская кошка! Они взрываются, если разозлить!

— Что за ересь! Это правда? — смешался Йола, замирая с поднятыми руками.

— Я никогда не видела бранианских кошек, — пробормотала Эстресса, — но если они вполовину такие мерзкие, как бранианская Дъяблокова, то будет… бдыщ, да, наверняка будет бдыщ.

— Всех разнесёт! — истово поклялась я, чувствуя затылком палитру эмоций Кайнорта.

Упала секунда мощной и густой тишины. Чивойт очнулся первым, процокал круг света поперёк, обнюхал нас всех по очереди и, оставляя за собой коричневый горох, исчез во мраке. Пока мы переглядывались, вместе с бранианской кошкой и Бритца след простыл. Йола всё стоял с поднятыми руками, колебался и явно не собирался в погоню туда, где в темноте рыскала взрывоопасная зверюга. Он потянулся носком ботинка к коричневым горошинам.

— А вот эти вот…

— Не наступайте! — пригрозила я. — Они кислотные.

Место затихло: больше не стреляли, не кричали, не рычали. В наши динамики прорвались кряхтение, кашель и сиплый писк:

— Я взяла пленного.

— Кого? Это кто? — не понял Йола.

— Дъяблокова! Я была в отключке. Потом… нашла этого. Не знаю, кого. Тащу к выходу!

Эстресса ориентировалась по стене, я бежала по потолку, Йола летел ниже.

— Воланер готов, минори, — доложил Ка-Пча. — Жду только вас.

День застал нас на берегу, где Дъяблокова возилась с бесчувственным кулём, который она с трудом подтаскивала. Это был тщедушный старик с громоздким панцирем на плечах. То ли ведром, то ли кальмаром. На нём болтались кабели и виднелись вмятины — должно быть, от пачулей. Йола обернулся шмелём и подхватил старика. Мы бежали к воланеру, когда из Места вылетел Бритц, но Эстресса с Дъяблоковой принялись сбивать его из крименганов. Кайнорт увернулся, кувыркнулся и покатился в снег. Тем временем Йола забросил пленника в воланер:

— Быстрее-быстрее-быстрее, надо сделать круг над озером, чтобы зафиксировать глезоглиф.

Ка-Пча заблокировал клинкеты и взмыл, не дожидаясь, когда мы пристегнёмся. Кальмароголовый старик слабо зашевелился в проходе, но Йола прижал его к полу ногой. Приникнув к иллюминаторам, мы увидели Кайнорта. Он снова поднялся в воздух и летел над чёрным льдом.

— Дьявол, что он делает? — воскликнул Йола.

— Это что у него — осколочный пушар? — удивилась Эстресса. — Самодельный пушар!

— Еклер, разворачивай и фиксируй глезоглиф! Еклер!

Ка-Пча продолжал лететь мимо.

— Еклер, выполняй, едрить тебя в адроны! Еклер!

Кайнорт внизу бросил пушар и круто развернулся к берегу. Чёрное озеро покрылось трещинами, словно разрастающейся на глазах порчей.

— Он уничтожил глезоглиф! — ругался Йола и лупил Еклера электрошоком.

«Безжалостный — значит, без жала» — осенило меня.

А Ка-Пча, бессловесно дёргаясь, смотрел в проход между креслами, где на полу валялся старик с медным кальмаром вместо головы.

Глава −33. Зыбучие алмазы

На озере Карабарс ветер играл звонкими бирюльками. Лёд, разбитый пушаром, на самом деле был серым, иллюзию чёрного создавала вода. Поверхность озера пучилась, словно под одеялом вздыхали черти. По снегу к берегу, где переливчато рябил свет, добраться было почти невозможно из-за игледяных зарослей. И всё-таки…

Чёрный нос касался чёрной воды. Чёрный язык лизал чёрное зеркало и прятался в чёрной пасти.

Сырок припал на две лапы и никак не мог напиться. Он наглотался слюны канизоида и, хотя имел по-пиратски лужёную глотку, язык-то ему приперчило. Рядом кто-то зазвенел маримбой игледяных веток. Сквозь кусты протиснулся Чивойт. Он наклонил голову, почти касаясь рогами воды, утопил в озере бороду и стал пить. Сырку было трудно рычать и лакать одновременно, но он очень старался. И наконец чихнул. От бранианской кошки крепко несло сырой шерстью и сногсшибательными затравочными феромонами, фирменные сочетания которых на Зимаре могли завлечь разве что экспложабу. Привалившись к кротафалку, сидел Бритц. Пшолл возился внутри.

— Что делать-то будем? — поменяв промокшие бинты и затянув покрепче гемостатический бандаж на груди Фибры, спросил Нахель. — Здесь ему полчаса осталось, у меня глаз-алмаз. Я своим ребятам из вереницы, когда так зеленели, уже доктора Изи вызывал, чтобы не мучились. А Берграй сам душил, хотя это против правил. Ты знал, кстати?

— Я его и научил. Норма капсул с цианидом — по три штуки на рядового, офицерам и вовсе не полагается.

— Нормы рассчитывают военные теоретики вроде Йолы. Куда его теперь такого?

Кайнорт откусил кончик тоненькой сосульки. Раз он не курил теперь, то не знал, чем ещё занять рот. Эмбер выбила ему шестёрку, когда колотила головой о камни гробницы, и сосулька приятно холодила драную десну.

— На курорт, — он пожал плечами.

— Шутишь?

— Нахель, вернись-ка в Место и найди Деус.

— Нет, не шутишь, — жук заглянул в белые фонари лорда-песца и сверкнул своими синими. — Какой ещё курорт… Да он ведь не долетит!

— Нахель, вернись и найди Деус.

Пшолл скрипел зубами. Повторение приказа слово в слово было опасным знаком, это весь рой выучил. Впрочем, задушить двужильного шахтёра у Бритца нынче не хватило бы сил, значит, он что-то другое задумал. Нахель свистнул Чивойта, и они отправились вынюхивать лимонную обезьянку в тёмных катакомбах. Кайнорт доел сосульку, поднялся и отломил ещё одну. На щеке дулся флюс.

Дыхание Фибры было слышно снаружи, так он хрипел. Кротафалк сотрясали булькающие стоны. Бритц и Нахель долго тащили шахтёра из темноты, но даже шубу его не смогли расстегнуть: не нашли где. А когда разрезали, на них выплеснуло ушат крови. Поздно, уж как они ни поторапливались, всё было так поздно… Кайнорт забрался в машину. В открытой морозилке рыдала Зая. По её щекам и подбородку лилась вода и сразу замерзала, и лицо обросло густой ледяной бородой. Завидев Бритца, Зая шмыгнула:

— Нам пора, видишь? Отпусти! Я смогу завести турбины. Ты только нажми «Да» вон там, на маленьком экранчике.

— Зая…

— Я знаю, куда лететь! Кротафалк изготовили хозяева карбонского карьера. В системе остались их координаты. Мы отправимся по тому же пути, по которому кротафалк когда-то прибыл на Карбо.

— Зая. Дослушай. Вот тут, я вижу, Зеппе открыл программу полёта, — Бритц поднёс голову Заи к экранчику. — Я подрабатывал на астробарахолке давным-давно. Хозяин не мог оплачивать утилизационный сбор и приказывал отправлять мусор вот с таким обрывом программы. Я не знаю, правда не знаю, — он положил руку на сердце, — что она значит, но честное слово: нет для Фибры никакого курорта, его просто отправили в мусор.

— Есть курорт! И море, и песок, и столько синего, столько зелёного, будто со всей галактики собрали акварель и разлили там. Меня сделали на… на той планете и переправили на Карбо! Я привезу им Фибру. Живого или мёртвого. Это его право. Это его мечта, бестолковый ты пипидастр.

Бритц снова поставил её голову на полку и вздохнул.

— И как они выглядят? Ваши заказчики. Владельцы карьера.

— Такие разговоры блокируются моей программой, — на глазах Заи опять выступили крупные капли, но не успели скатиться и замёрзли на нижних ресницах.

— Умеешь играть в «Да или нет»?

— Давай попробуем. А ты что, специалист по психологии роботов?

— С некоторых пор в некотором роде. Они гуманоиды?

— Да.

— Похожи на меня и Фибру?

— Нет.

Фибра перестал булькать и дышал коротко, сухо, часто. Три кулака дрожали на слипшемся меху шубы. Кайнорту понадобилось два десятка вопросов, чтобы найти ответ, который оказался мрачнее факелов антисвета. Но Зая ничего не хотела слышать. Наконец у неё и Фибры просто не осталось времени, а у Бритца — причин возражать.

— Ты можешь остаться, — сказал он. — Запусти кротафалк, а дальше разберётся автопилот.

Зая грустно и молча посмотрела на него, как на кретина.

— Просто напомнил, что у тебя есть выбор.

— Ты только похож на человека, раз так ничего и не понял. Чем сильнее любишь, тем меньше у тебя выбора.

Кайнорт достал из морозилки руку Заи и переплёл их с Фиброй пальцы. Пристегнул всё и всех в капсуле ремнями покрепче. Забрал рюкзак с кинежансом, выгнал бардачопика и вышел из кротафалка.

Тем временем из Места показался Чивойт, а следом и Нахель. Он тащил Деус. Или, правильнее, Деа. Она была в одном сапоге, потеряла броню и перчатки, парка растрепалась, отверстия на голове забились грязью. Деа вцепилась в рукав Нахеля зубами и рычала. Пшолл, бордовый от напряжения и желания стукнуть бесовку, волок её к озеру. А кротафалк принимал вертикальное положение. Кайнорт напоследок отколупал ещё сосульку с лопасти и пошёл подальше, не оборачиваясь.

Из сопел брызнула грязь, посыпались искры. Снег под кротафалком моментально растаял в радиусе многих метров. В эту секунду Деа вырвалась и поскакала в одном сапоге по берегу. Нахель поймал её в игледяных кустах, вытащил и со всей мочи впечатал головой в сугроб. Да так и уселся сверху ей на задницу, чтобы удержать. Бритц смотрел на них так хмуро, будто жалел, что не улетел «на курорт» от всего этого. Если бы над озером пролетели сырные пироги с растяжкой «Цирковой дурдом», он бы и то не впечатлился. Кротафалк взлетел. Поднялся метров на сто, зачем-то развернулся буром к земле.

И сразу, набирая скорость, ухнул вниз. Бур вмиг прогрыз вечную мерзлоту. Машина скрылась под землёй, холм сильно вздрогнул, а из туннеля повалил дым вперемешку с кучевым паром. И всё смолкло. Бритц обернулся и вынул сосульку изо рта.

— Это что? — опешил Нахель, отпуская Деа.

— А это, Нахель, программа поощрительной мотивации персонала Карбо.

Они подошли к воронке, где в самом центре зияла червоточина, проделанная кротафалком. Дыра была, пожалуй, неглубока, но из-за дыма туда и заглянуть-то было страшно. Нахель тоже дымился от потрясения:

— Это авария? Почему? Откуда пар?

— Миссия «На курорт» завершена, это сработал крематор.

— Блазар задери, жаропрочная обшивка из карбонитрида гафния! Так кротафалк это… просто… гроб? — Нахель снимал и протирал очки, надевал, срывал и снова протирал. — Ты знал? Ты знал!

— Ну, не знал, — поправил Бритц. — Догадывался, пока Зая не рассказала о фалайнах.

— О ком? Об этих рыбах, что ли?

Деус поднималась из сугроба со стоном и кряхтением. Она шаталась, но взгляд уже прояснился.

— Китообразных, — бурчала она, вытряхивая снег и грязь из отверстий на голове. — Фалайны — единственные твари хуже эзеров. Есть негласный рейтинг рас-негодяев, где кситы на третьем месте, фалайны лидируют, а тараканы болтаются между. Пернатые дельфины базируют грязные производства в малопригодных для жизни мусорных мирках вроде Карбо. Используют клонов для чёрной работы, а потом — фьють, и в утиль. Этим объясняется и то, что Фибра считал метаксиэху родным языком.

— Клонов многие эксплуатируют, хоть это и незаконно, — возразил Нахель. — Но те клоны — упрощённые полузвери, и всё-таки даже они знают, чёрт возьми, что они рабы. А Фибра… такое изысканное враньё в голове не укладывается.

Деус пожала плечами. Жук помолчал, переваривая, а потом выругался, да так, что напомнил Кайнорту прежнего Нахеля. Пришёл ли жук в себя на самом деле, или Бритцу только так казалось, потому что он слишком этого хотел, проверить было невозможно. Разве что спровоцировать, но Кайнорту уже надоело, что в последнее время его то и дело лупят почём зря. Нахеля поцеловал шамахтон. Никакие трепыхания не могли вырвать жука из ледяной паутины Зимары.

— А где Зеппе? — заволновалась Деус, оглядываясь. — Где он? Нахель, ты должен был его сторожить! Эй, Нахель!

— Ты не помнишь? Он потерялся в Месте.

— Так он погиб⁈

— Надеюсь, нет, — сказал Бритц.

— Они его забрали? Абляция! Он же выдаст им и наш глезоглиф, и петроглиф из туннеля.

— Надеюсь, да.

— Ты это что имеешь в виду?

— Понимаешь, Деус, когда злодей неопытен в экзекуции, он перегибает палку. Йола не палач. Он просто сплющит ведро с головой старика, а потом пожалеет. Я дал Зеппе кое-какой совет.

— Какой совет?

— Полезный. А нам нужно позаботиться об укрытии и передохнуть.

Деус посмотрела на него недоверчиво и плюхнулась в сугроб. На морозе кристаллизовались и стали почти осязаемы её переживания о том, что это она должна была найти Зеппе. А вместо этого потеряла голову и чудила, пока её саму не пришлось спасать.

— Укрытие я обеспечу, — сказала она, доставая из ранца непарный валенок и натягивая на сырой носок.

Сырок и Чивойт ловили пекловастиков на берегу, а Деус достала гидриллиевые кристаллы-октаэдры и бросила на снег. Направила на них самодельный эмиттер, который Кайнорт прежде принял за замысловатый крименган, и снег вздулся плотными куполами. С виду они напоминали обычные сугробы, разве что чересчур правильные. Но если не знать, что искать, ни за что не зацепишься взглядом. Это были их палатки на первое время. Нахель, Деус и Бритц забрались в одну и очень скоро согрели её дыханием. Это было дикое, но сносное убежище. Звери притащили букет пекловастиков, Деус побросала их в герметичные пакеты со снегом, завязала и хорошенько ударила оземь. В пакетах грохнуло, и они превратились в долгоиграющие грелки.

— Я поразмыслила над спиралью с лисичками, — Деус скукожилась на куче грелок и дышала в ладони, — и уверена, что нужно двигаться на северный полюс. Жаль, новый глезоглиф уничтожен. Но бьюсь об заклад, там на схеме полярное сияние.

Кайнорт молча передал ей картинку на комм.

Деус удивлённо дёрнула бровью, но всё равно хмыкнула, намекая, что тот рисуется и много о себе мнит.

— Значит, успел. А ты хорош. Беру назад слова насчёт бестолочи и кудрявой петрушки.

— Полярное сияние? Точно?

— Да чтоб мне пыхлёбки из полымяса никогда не отведать. М-да, ха-ха, ставка так себе, но ведь в нашем распоряжении только половина загадки.

— Тогда полюс, — пробормотал Бритц, водя пальцем по спирали из двадцати пяти лисичек. — Пересядем на кинежанс Зеппе. Стой! Не прямо сейчас.

— Почему? — возмутился Нахель. — А теперь что? Будем просто так сидеть до вечера?

— Лежать, Нахель. Мы будем спать. Просто спать, потому что в наших мышцах не оплачено электричество, нами отдраили полы в катакомбах, а снежные блохи выпили из меня крови больше, чем Маррада.

— О, пройнагапименопатология, — Деус подавила смешок зевотой. — Животрепещущие очерки о том, что там не так с бывшими. Продолжай, послушаю с постыднейшим удовольствием.

— Нет. Никаких этих самых.

Бритц выдернул из-под Деус одну грелку с пекловастиками, обнял её и уже через минуту спал тихо и смирно. Как мёртвый.

Йола что было сил шарахнул транспондером по экрану своего альфа-спектрометра.

— Только не передатчик! — взмолился старик, но канизоиды встали между ним и приборами.

— Это только начало, — пригрозил Йола, взглядом выбирая новую жертву. — А как тебе это понравится?

Он безжалостно сцапал квазистатический ускоритель, оторвал от него акселерометр и размахнулся, целясь в беззащитную виброзащитную платформу воланера. Наперерез ему бросился Ка-Пча:

— Вы не имеете права! Межзвёздная конвенция запретила пытки, я напишу в Бюро ЧИЗ!

Йола осторожно подвинул Еклера с пути акселерометра, и уже через секунду воланер жалобно пищал о потере ценного оборудования ввиду механического повреждения. Старик плакал в углу, царапал медный шлем сухими ручонками. Мы с Эстрессой поднялись из своих кресел в смущении и растерянности. Йола быстро нашёл удивительное слабое место пленника и распорядился им весьма своеобразно. Но мы так и не поняли, на чью сторону встать: бедняги пленника, с плеча которого и пылинки не упало, или приборной панели воланера, на которую нам, положа руку на сердце, плевать было. За полчаса Йола Шулли выкрутил плечи рулевому автоманипулятору, задушил гибкий стыковочный переходник, вырвал единственный циклотронный процессор, выколол окуляры стереоскопам и насадил мембрану воздуховода на замученный электрод.

— Только не надо тут разводить… демагогию и… думать, будто я получаю от этого удовольствие, — запыхавшись, вытер бровь осколками акселерометра Йола. — Это он наслаждается. Да, кальмароголовый? Иначе уже оценил бы плачевную обстановку и своё бедственное положение в ней и, сделав правильные выводы, отдал нам глезоглиф.

— Ещё чего!

— Дай-ка я на тебя взгляну.

Он приблизился к старику, и страх пробрал меня до печёнок. Йола попытался сдёрнуть шлем, но тот будто прирос к плечам и черепаховой шее. Старик толкнул шмеля ногой, Ка-Пча опять бросился на подмогу, но Йола вдруг подхватил с пола карданов подвес с гироскопом, распушил шубу и занёс прибор над головой:

— Это последний оставшийся в живых! Говори, иначе я выколупаю гироскоп и…

Казалось, он ещё не придумал, какой экзекуции подвергнуть карданов подвес, но тут Еклер попытался вырвать сакральное наследие мученической виброплатформы из рук шмеля. Йола ударил его подвесом, Ка-Пча сорвался с мохнатого локтя и покатился под кресло пилота.

— Пожалуйста, не… не надо! — донеслось из-под медного шлема. — Я всё отдам. Мы добыли немного, только одну картинку. Вот…

Я и не заметила, как оказалась на полу рядом с Ка-Пчой. Он сидел, жужжа на каждом вдохе, и судорожно сжимал виски, потому что потерял второй ушной болт. Эстресса подняла дальномер, выкрутила два шурупа и быстро ввинтила Ка-Пче в уши. Еклер немного успокоился. Тем временем старик разблокировал свой синдиком, и в воздухе проявилась новая часть загадки. У нас их теперь было три.

Дъяблокова тут же принялась черкать в блокноте. Всё, что происходило до этого, будто и не касалось её вовсе.

— Только один глезоглиф? — не поверил Йола. — Ты издеваешься или врёшь, жалкая устрица?

— К-к-кайнорт предупредил: если ч-что, не нужно терпеть… Ск-к-казал, чтобы не упирались и отдавали всё, что есть. Не так-то и много мы нашли… там, чтобы, з-за это… умирать!

— Великолепный совет! Вовремя же ты ему последовал.

— Кайнорт п-попросил только дать тебе ш-шанс разбить что-нибудь ценное. Но я… не могу, когда мучают роботов, — старик дёрнул пальцем в сторону Еклера. — Пожалуйста, не трогай его.

Йола прикрыл глаза и поднял лицо к потолку. Его пальцы ласкали глоустер, а я искала воду, но шмель нарочно убрал её подальше. Йола был умён.

— Кайнорт говнюк… Говори всё, кальмароголовый. Иначе я перейду к настоящей пытке. И знаешь что? — Йола навострил бороду на медный шлем. — Я в них конкретный профан. Переломаю тебя, как куклу соломенную.

— У них была ещё картинка, из Ты… ох, из Тылтырдыма. Но она у лорда-песца.

— На планшет, рисуй по памяти.

Старик взял планшет, посмотрелся в его тёмное зеркало, но уронил слабую руку:

— Не помню… Совсем ничего не помню!

— Зеппе! — воскликнул Еклер. — Зеппе, если ты её видел, хоть в общих чертах набросай!

Воздух заморозило, а Йолу как подожгли:

— Старик не называл имени. Ты его знаешь? Откуда ты его знаешь?

Он одним махом поднял Еклера за грудки с пола, отчего новые шурупы выпали, и Ка-Пча взвыл. Йола толкнул Еклера в тот же угол.

— Ты. И ты тоже, — он потёр глаза, уже порядком на взводе. — Посидите-ка в шлюпочном шлюзе, пока мы осматриваем курган и озеро. Если к нашему возвращению ты, враль, его не разговоришь, я вас двоих по маковку закопаю. Струп, Падль! Сторожи.

Канизоиды обернулись вокруг себя, как луговые собачки, и улеглись у шлюзового клинкета. А мы вчетвером — я, Эстресса, Дъяблокова и Йола — подхватили рюкзаки, активировали гравли и вышли на мороз. Маска-череп тут же примёрзла к волосам на висках, а дыхание перехватили минус тридцать три.

Йола привёл нас под Аддыр-Куддыкский курган. Он высился посреди неровных распадков, но воланер пришлось оставить за три километра от чёрного озера. Путь лежал промеж сопок, через лощину Жамызяк, которая впереди вдруг брыкала и подымалась скалистым гребешком. Сопки по бокам выворачивались наизнанку, падали в ямы. Справа и слева, в ладонях оврагов, рябило марево тёплого смога. Это место на карте было обозначено как мост по имени Жамызяк-Уга. Тонюсенький, в одну подошву.

Был уже полдень. Йола больше не выпускал полосатый мех. Ресницы оттаяли, в капюшонах стало жарко. Оттепель лизала кончик носа, и на нём собирались солёные капельки. Снега на мосту совсем не было. Попадался мох и волосистые водоросли. Но внезапная весна казалась неестественной, неуместной всего-то за километры от дикого мороза. Мост Жамызяк-Уга уходил вверх. Я поднажала и нагнала Йолу.

— Минори Шулли, а что за уговор упоминал Бритц? Между ним и Рейне Ктырём.

— Это касается Бритца и Ктыря.

— Я за вас чуть не погибла, — буркнула я и сняла маску, чтобы изогнуть бровь со шрамом. — Вам не кажется, что мне следует чуть больше знать о слабостях того, от кого я буду защищать вас в следующий раз?

Шмель обернулся и оценил мою многозначительную бровь. Мы стояли поодаль от других. Дъяблокова волоклась еле-еле в самом низу. Она, конечно, была коза, но по горам карабкалась не очень. А Эстресса рылась в рюкзаке, напевая себе под нос.

— У нас в заложниках его дети. Бритц обещал Рейне, что Клуб получит алмазы. А если нет, личинкам конец.

— Дети? — переспросила я. — Во Френа-Маньяне?

— Нет, разумеется. В надёжном месте.

— Разве на Зимаре есть место надёжнее клиники?

— Есть, и не одно.

И он пошёл дальше. Немного же мне удалось выведать. Йола, обычно и так немногословный с нами, устал на подъёме, и я боялась порвать едва натянутую ниточку. И того пуще боялась показаться настырной.

— Поражаюсь ловкости Ктыря, — цокая, бормотала я. — Увести личинок из-под носа Зверобоя и остаться в живых… И ведь даже не минори, а каков комбинатор.

— Хренбинатор! — донеслось спереди, и Йола раздражённо пнул камушек с моста. — Это я их увёл и припрятал. Ктырь не игрок, а трухач. Сколько он покидал свой Загородный Палисад — можно пересчитать по пальцам. А я избороздил Зимару вдоль, поперёк, сверху вниз и наискосок. В турнирной таблице Клуба я по очкам давно обошёл и Ктыря, и Бритца. А всё почему? Те копались в маньяках, как в мусоре, брались за самую вкусную добычу: так, для души. Мы же с Йоной никем не брезговали… — Он сглотнул, подавившись именем брата, и закончил: — Побывали в таких дебрях, о которых и шамахтон не подозревает. О наших тайниках знали только древние нохты.

— Так это что, какая-нибудь постройка вроде Места?

Йола кивал, продолжая идти. Я спросила вдогонку:

— И Бритц купился? Дети же давно замёрзли насмерть. Да?

— Нохты возводили мегалиты на урановых реакторах. Под Местом он уже потух, а там ещё греет.

Он вдруг остановился и показал голографию, которую я сначала приняла за чёрный квадрат. Но в центре проступили четыре огонька. Глаза. Серые глаза! Я закусила щёку, чтобы не выкрикнуть имена.

— Это у них там ночь?

Йола помотал головой:

— Утро на самом деле. В тех широтах сейчас постоянно так.

Из рукава Миаша в ладошку выползла блесклявка. «Мультик!..» — вырвалось у меня шёпотом.

— Нет, видео подлинное, — к счастью, не понял Йола. — Ишь ты, смотри, смотри: показывает сестре нос! Значит, из окна высовывался, засранец.

— Нос? Нос на улице?

Раздосадованный, Йола оставил это без комментариев и выключил голограмму.

— Только мне плевать на их договорённости. Личинки — моя добыча, а Ктырь даже не спросил моего разрешения сыграть на них.

— Рейне здесь стал королём.

— Рейне здесь забылся! — металлом отрезал Йола. — Попутал, кто минори, а кто рыжая дворняга. Пусть только кто-нибудь попробует забрать детей. Там живёт такое… Пусть попробует.

Я рассеянно кивала. Урановый реактор, чёрное озеро, мегалит нохтов, полярная ночь. И нос. Какой ещё нос?

Дъяблокова наконец разобралась, где у неё правая нога, а где левая, и догнала нас. Мы пошли гуськом след в след. Йола настаивал, что где-нибудь между курганом и озером пряталось сердце Зимары. На куцых геологических картах в Аддыр-Куддыкском районе было отмечено много кимберлитовых трубок, но их ещё никто не разведывал. Впереди блестело чёрное озеро. И это на самом деле было идеальное место для тайника шамахтона. Смог в чаше справа рассеялся, и Йола заглянул вниз:

— Алмазы, — слишком кисло для этого слова произнёс он. — Здесь они самого низкого качества. Блазар, я рассчитывал на большее.

Мы тоже глянули: там сверкал целый пруд алмазного, чёрно-серого крошева!

— Там что-то дымится, — заметила Дъяблокова

— А это на дне вулкан извергается. Вот же он на карте. Нижние слои непрерывно горят.

— Алмазы горят? — не поверила я.

— Для этого нужна не такая уж высокая температура. Наружу прорывается углекислый газ, алмазы — это ведь углерод. Надвиньте маски поплотней и запустите кислород, там дальше будет нечем дышать. Заглянем на озеро и вернёмся к воланеру.

Над алмазным прудом нависал округлый утёс. Но вскоре мы увидели, что это не утёс, а громадный валун застрял на краю скалы. Валун превосходил размерами боевую гломериду и балансировал на крошечном камушке. Ветер то качал валун, то возвращал назад, и падение казалось делом времени. Очень скорого времени. А позади накалялись пререкания Эстрессы с Дъяблоковой:

— … слишком гордишься собой для того, кто пленил старика в обмороке, — ворчала клякса.

— А ты слишком живуча для той, которую я давно вычеркнула.

Я обернулась. Эстресса выбрала неудачный момент, чтобы выводить графоманку: мостик в этом месте сузился до предела. Я хотела отвлечь кляксу. Но в ту секунду Дъяблокова подняла ногу и пнула Эстрессу под рюкзак. Клякса странно присела, взмахнула руками и полетела с мостика в алмазный пруд.

— Да я её только в шутку! — сама испугалась Дъяблокова.

— Ты ей по гравле попала, — я уже мчалась назад. — Рюкзак потяжелел! Эстресса!

Йола обернулся шмелём и взлетел. Он сделал петлю над чашей, но тотчас вернулся:

— Валун качается сильнее из-за крыльев. Прихлопнет нас обоих. Эй, Эстресса, лови шнур!

Он бросил ей графеновую верёвку. Ноги кляксы утопали в алмазной крошке. Она подтянула одно колено, потом второе и схватила шнур. Рюкзак, который без гравли весил как целая шлюпка, тянул Эстрессу назад. Она попыталась извернуться, чтобы запустить гравлю. Поверхность алмазного пруда распухла, извергла шипящие искры и лопнула. С Эстрессы упала маска, но гравля так и не заработала.

— Бросай рюкзак! — крикнула я тогда. — Бросай и забирайся!

Эстресса смахнула лямки, но потеряла конец шнура, и он приполз к краю чаши. Порыв ветра качнул валун особенно сильно. Клякса утонула в алмазной крошке по пояс. Схватилась за конец верёвки и уронила руки:

— Дышать… нечем…

Ещё пузырь углекислого газа прорвался наружу. Я сорвала свою маску, но получила подзатыльник от Йолы:

— С ума сошла, задохнёшься!

Я завертела головой. Рядом не было ни снега, ни льда! Эстресса застряла в алмазном плену. Она хватала шнур и не могла удержать. Маска потерялась. Руки уже не слушались, одна повисла вдоль тела, второй клякса хваталась за горло. Мне хотелось кинуть в чашу Дъяблокову или её маску, но я спрыгнула сама. Вытаскивая Эстрессу, я сама утонула по колено. Я принялась обматывать кляксу шнуром, а пузыри углекислоты один за другим срывали обвязку и тащили нас глубже.

— Уходи, Эмбер… Это мне… поделом. Не спасай… такую…

— Ты что мелешь, глупая дура, балда, — выругалась я. — Сейчас, сейчас мы тебя достанем!

Меня такое зло взяло, что вытеснило страх. Рядом пучился новый пузырь из газа и алмазной крошки. Он лопнул и выбросил нас на поверхность. Я взвизгнула, а Эстресса молчала, уже без сознания. Йола кричал с моста:

— Лау, сюда! Хватай шнур! Ещё один пузырь, и опять утонешь!

— Камень! — воскликнула Дъяблокова. — Камень качается!

Я сорвала маску и прижала к лицу Эстрессы. Она не противилась. Я потянула её за руку, чтобы обвязать снова.

К моему ужасу, рука кляксы потянулась, как резиновая. Моё бешеное сердце съело весь кислород за пару секунд. Я оторвала маску от лица Эстрессы. И она была вся полна чернилами! Тогда я прижала маску опять, и она утонула в лице, как в жидком повидле.

— Эстресса! Дыши! Эстресса! — кричала я в панике.

От плеч, груди и живота кляксы тянулись клейкие чёрные сопли. Я вся испачкалась в чернилах, пока трясла её. Перед глазами завертелись круги, когда полосатая шуба закрыла небо. Меня схватили и поволокли.

— Её тоже! Её захватите!

— Она умерла! — рявкнул Йола. — Умерла она, ты разве не видишь?

Он бросил меня животом поперёк моста.

— Как — умерла⁈

— Эти кляксы превращаются в желе, когда мертвы, — прорычал шмель. — Из-за тебя нас обоих чуть валун не прихлопнул!

— Почему, почему, почему так быстро? Она не дышала-то всего ничего!

— Тебе показалось! Смотри на часы. Минуты прошли. Вы слишком долго возились.

— Это… её превращение, её… таяние… оно необратимо?

Крошево и смог кипели в чаше. Тело Эстрессы стало совершенно жидким и просачивалось в зыбучие алмазы.

— Она первая начала, — пробормотала Дъяблокова и скукожилась под взглядом пустот на черепе-маске эзера.

— Здесь вам что, идиотки, детский сад, а? Гулять пришли, лепить снежную бабу? «Она первая», — передразнил Йола и смачно харкнул в алмазный пруд. — Снежная баба Зимара вас пережуёт и проглотит. Пошли!

Я подобралась и села наконец, но не могла и шагу ступить. Дъяблокова боялась пройти мимо. Мостик был узкий, и она явно опасалась, что я толкну её в чашу. Нет, я хотела. Но понимала, что не способна. А жаль.

Йола окликнул меня пару раз, по привычке потянулся к электрошокеру, но вид у меня, наверно, был до того жалкий, что он передумал. Они с Дъяблоковой ушли дальше по мосту Жамызяк-Уга к озеру.

А я всё сидела, свесив ноги с моста, вся в чернилах Эстрессы или в её чёрной крови, или коже, или душе, и никак не могла понять, что произошло. Или почему. Ответы унесла Эстресса:

«А зачем?.. Нет, после такого я не заслужила жить по-человечески»…

«Это мне… поделом. Не спасай… такую…»

Она будто воспользовалась этой нелепостью, этой неудачей. Вцепилась в неё, чтобы сдаться. Я злилась на Эстрессу. Злилась и плакала на алмазы.

Очень скоро Йола и Дъяблокова вернулись назад.

— Повторный глезоглиф, — буркнул шмель, перешагивая мои коленки.

— Спасибо, Йола. За то, — я махнула на алмазный пруд, — что вытащил.

— Вставай, а то столкну обратно. Я серьёзно, Лау. От женских слёз у меня неконтролируемая диарея.

В шлюпочном шлюзе горели аварийные софиты и совсем не было отопления. К внешнему клинкету привалился Ка-Пча и, прижав ладони к вискам, а колени к ладоням, до одури сжимал голову. Иногда он принимался качаться вперёд-назад, и тонкие шурупы выскальзывали из ушей. Ка-Пча ловил их по полу, как тараканов, и вставлял обратно. Он уже исцарапал до крови обе мочки.

Зеппе осмелел, наклонился и протянул кабели медного шлема к лицу Еклера.

— Не трогать! — испугался Ка-Пча. — Нарушение герметичности черепных швов.

— Шурупы не нужны тебе… Карел.

— Ошибочный запрос. Меня зовут Еклер! Еклер Ка-Пча!

— Карел, прости меня…

Ка-Пча вспыхнул и стал яростно крутить шурупы в ушах:

— Ты любил их сильнее. Других детей. Тех безошибочных, внимательных. Послушных. Ты вставал ночами, чтобы убедиться, мерно ли они тикают, не перегрелись ли, но ни разу не подошёл к моей постели — убедиться, дышу ли я. Не болен ли я.

— Они не дети мне, Карел, — прошептал Зеппе, протянул слабую руку, но так и не решился тронуть Ка-Пчу. — Я люблю механизмы, но ты — это…

— Ты любил их сильнее! Ты назвал меня в честь бранианца, который выдумал роботов. Ты слышал меня, только когда мы спорили о машинах. Ты даже на часы смотрел чаще, чем на меня.

Старик наклонил медный шлем и молчал. Еклер взглянул на него и опять протиснул виски между коленями и качался, качался:

— Сначала я думал так: люди ведь тоже машины. Какая разница? И я одна из них. Вот только я был недостаточно правильной машиной, недостаточно логичной, оптимальной, исправной, чтобы проводить время со мной. Был недостаточно… машиной! Конечно: ради такой неказистой кожаной сумки, как я, приходилось снимать этот шлем, но мама говорила, ты так неохотно это делал, что я уже и не узнавал тебя без него! — На пол с коленей закапали слёзы, но Еклер смотрел на них так, словно не понимал, что это, откуда. — И я понял, что тебе нужен тот, кого можно отключить на ночь, чтобы не мешал спать. Кому не требуется повторять дважды. Тот, с лица которого не льётся вот эта… солёная вода.

— Твоя мама проводила с тобой много времени, — смущённо и жалобно начал Зеппе. — Её не стало, когда ты уже подрос, и я думал…

— «Не стало»! «Не стало», какая точная формулировка! Ты даже не заметил, как она умерла! Ты даже… не заметил, что она умерла!

И Зеппе опять поник. Пули в катакомбах не били его так сильно, как теперь слова.

— Я долго злился на твои машины, а потом учился у них. Я переконструировал себя, перестроил, переосмыслил. Вот тогда, — Ка-Пча поднялся над стариком в полный рост, — тогда ты заговорил со мною как с сыном. Я стал… даже не одним из них, ты вкладывал в меня лучшее. И я на самом деле стал лучшей машиной, которая только у тебя была! Всё стало легко и просто. Как по машинному маслу. Потому что машинам, пап, всё равно: любят их или нет.

— Карел, прости… Карел… — с усилием поднялся Зеппе. — Потом ты начал меня пугать. Эти звуки, когда ты шевелишься, шурупы и всё остальное… Ты напал на патрульных роботов. И не раз, не два: ты же систематически отбивал у них проходимцев и уличных хулиганов, насильников и грабителей. Помнишь? Пока наконец не арестовали и тебя тоже.

— Они же были люди. Первый закон робототехники…

— Последний был серийный убийца!

— Человек!

— Нельзя защищать чудовищ!

— Но так бы и поступили те, кого ты любил сильнее!

Зеппе упал в угол и обхватил медный шлем. Ка-Пча долго стоял один посреди шлюза, содрогаясь от беззвучных рыданий и холода, пока, обессилев, не забрался в угол напротив.

— Так это ты и платил за палату в бентосе?

— Карел, всё, что было в моих силах и средствах, это прилететь вслед за тобою на Зимару, собирать здесь оружие и продавать убийцам из Френа-Маньяны, только чтобы ты был в безопасности. Только чтобы тебя не отправили на ляпискинез, потому что они говорили… они говорили, что улучшений всё нет, а содержание обходится дорого. Но теперь, если мы найдём сердце Зимары, то выберемся отсюда. Есть другая клиника, Карел, где-то, говорят, есть такой Халут…

— Поздно, поздно и закономерно, — не своим голосом отрезал Ка-Пча. — Скоро вернётся Йола Шулли и… и знаешь что, пап? Я стал настолько машиной, что не боюсь ни твоей, ни своей смер…

Еклер осёкся, увидев на черепашьей шее Зеппе грязные дорожки и капли, что оставляли их, выкатываясь из-под шлема. А потом отвернулся и сел лицом в угол.

— Карел…

— Ошибочный запрос. Меня зовут Еклер Ка-Пча.

Глава −34. Убийство никого

У воланера я бросила рюкзак и села на него. Очень плохо было. Я пыталась горевать, тосковать и оплакивать, выдавливать хоть что-нибудь похожее на скорбь. Только досада металась в пустом желудке. Череп сдавливал вакуум. Это нормально, ответил бы, наверное, мой Кай: я просто устала страдать. Я ослабла и задолбалась. Я злилась.

В воланере шумели. Йола опять допрашивал Зеппе. Я долго заводила мёрзлые мозги и наконец поднялась с рюкзака. Под капюшон забрались снежные блохи, и голова затряслась в конвульсиях холода. Перед глазами плавали узоры, как на стекле. Блоха прыгнула на нос, я не выдержала и забралась в шлюз.

Зеппе стоял перед Йолой чем-то вдохновлённый. Старика было не узнать. Он расправил узкие плечи в худенькой парке, и софиты ослепительно играли на медном ведре.

— Я нарисую ключ к загадке, если ты отпустишь меня… и Карела, который известен тебе как Еклер Ка-Пча.

— Или хотя бы только его, — взволнованно добавил Еклер.

— Нет, нас вместе! — возразил старик. — Я наигрался. Мне незачем больше хранить тайны шамахтона. Я стар и болен, и я отдам всё, что помню.

Йола стаскивал заснеженную куртку, но его лицо ничего не выражало. Зеппе добавил:

— Нарисую точь-в-точь. У меня эйдетическая память. Я могу воспроизвести каждый осколок убитых и покалеченных приборов в твоём воланере, даже если оставишь меня одного в кромешной темноте.

Шмель покачал на ладони графический планшет:

— Тебе знакома техника крипточертежей?

Зеппе кивнул, и блики опять прокатились по его шлему.

Йола вручил старику планшет и снова запер их с Еклером в шлюпочном шлюзе. Только после этого шмель выдохнул, затянул волосы на затылке в новую петлю и рухнул в кресло управления.

— Эстрессу жаль, — он постучал ногтями по подлокотнику. — Её смерть была страшной. А ещё красивой и быстрой, о какой мечтают безродные вояки с Кси вроде неё. Но схватка не окончена, и настала пора проанализировать то малое, что мы имеем.

Мы втроём уставились на схему, которая что-то напоминала. Нечто явно не из тех областей, что изучали перспективные мехатроники. Какой-то набросок из научно-популярного журнала. Проблема была в том, что я интересовалась всем подряд и с одинаковым энтузиазмом глотала физику, фантастику или ботанику, и наконец свалила в памяти миллион занятных, но поверхностных фактов буквально отовсюду. Перебирать их, впрочем, оказалось приятнее, чем без конца переливать из полушария в полушарие чёрную жижу, которой стала моя подруга.

— Знаете, — Дъяблокова задумчиво пожевала розовый локон, — в Месте мне вот что пришло на ум. Если щель между Синистылбаем и Декстылбаем — это настоящий вход, и гробница направлена выходом к озеру, значит, скелеты нохтов в последнем круге света гораздо моложе первой мумии.

— Да, начало гробницы там, где мы вошли. Но последние скелеты почти животные, — возразил Йола. — Волчьи или даже… лисьи.

— Нет, послушайте! Почти, но всё-таки не лисьи. Первая мумия идеальна. Нохт, возле которого я нашла Зеппе, похож на чучело. А ледяной саркофаг — что может быть проще? И наконец нохты вообще перестали… или разучились заморачиваться и сохранили скелеты.

— Я понял, куда ты клонишь. Занимательно, н-да. Но какое отношение это имеет к сердцу Зимары?

— Абсолютно никакого, — ничуть не смутилась Дъяблокова. — Так вот, мне кажется, нохты никуда не исчезли с Зимары.

— Нохты инволюционировали в песцов, — Йола рассеянно кивал и дёргал ногой в нетерпении. — Только ты бы свою фантазию приспособила бы наконец к загадке!

Я вцепилась в кресло и привстала, потому что в дверь шлюза поскреблись. Йола выпустил Зеппе и принял у него планшет. Мы с Дъяблоковой заглядывали за плечо шмеля:

— Мы наткнулись на петроглиф в пещерах кряжа Тылтырдым, — пояснил Зеппе. — Случайно вышло. Уверен, шамахтон на это не рассчитывала. Видишь ракету справа? Мы думаем, тысячи лет назад у нохтов были гости. Они оставили после себя некий… свод знаний, полезных знаний. А нохты изобразили их на свой лад.

— Я же говорила, я же говорила, — трепетно втягивая воздух, шептала Дъяблокова.

— Если это ключ к схеме на глезоглифах, — допустил Йола, — то как, по-твоему, его приспособить?

— Деус поделилась со мной феноменальной идеей. Выпусти Карела и дай нам уйти. Когда мы почувствуем себя в безопасности, я пришлю тебе ответ.

— Угу, — поперхнулся Йола. — Погоди-ка, значит, ты намалевал произвольную дичь, на ходу сплёл теорию, достойную аплодисментов, — и пытаешься обменять вот эту несусветицу на моего пилота и механика. Может, тебе и шлюпку мою в придачу отвесить? Вы, значит, отправите кретина Йолу к шамахтону на рога, а сами вернётесь к своим и продолжите, но уже там, где на самом деле следует искать сердце Зимары.

— Я был честен! Ведь сказал же: мне больше незачем играть!

— А где мои гарантии?

— А мои где? — с вызовом прогудело под шлемом.

— Так, стоп.

Йола распахнул шлюпочный шлюз, за клинкетом которого к межсекционному окошку приник Еклер. Шмель отстегнул глоустер, направил Ка-Пче в лоб и обернулся к Зеппе.

— Ты говоришь — прямо сейчас говоришь, или канизоиды слижут его мозги с пола, — где сердце Зимары. Далее мы летим туда все вместе. Если тайник действительно там — игра окончена, вы свободны. Если нет — я размотаю кишечные кабели этого робота на твоих глазах.

— Постойте, но ведь это т-т-только идея! Я не утверждал наверняка, есть ли там т-тайник вообще или…

— Ясно. Это был последний гвоздь в твой гроб.

Батарея глоустера объявила режим готовности к немедленной разрядке.

— Кажется, я думаю, что знаю, — пролепетала я. — Минори, я знаю, как применить ключ.

— Это кто там шелестит? Лау?

— Да, я.

— Фу, дьявол, я ведь чуть не убил второго пилота! Говори.

— Отпустите Зеппе и Еклера, тогда скажу. И отдайте им шлюпку. Ведь иначе им не выжить снаружи.

— Что? — Йола понизил голос, и вместе с ним упала температура в воланере. — Что? Ты меня шантажируешь? Вот те на, — сгримасничал он, уже явно на грани. — Я потрясён, Лау. Я-то думал, мы на одной стороне.

— Я на вашей стороне против Бритца. И против вас на стороне Ка-Пчи. Простите, это сильнее меня.

Шмель улыбнулся одними губами, и уже в который раз я невольно отметила коварное сходство Йолы и Кая, впрочем, единое для всех минори: затихание перед броском. Иллюзия надежды на милосердие. Шмель вздохнул спокойно, и вдруг Дъяблокова пискнула, потому что Йола схватил меня за шиворот, встряхнул, как котёнка в мешке, и ударил о стену:

— А ты начинала мне нравиться.

— Вы тоже подавали надежды!

— Однако с тобой будет проще. — Он смерил меня взглядом молочно-белых прицелов. — Хватит и двух.

«Двух чего?» — не успела додумать я.

Он ударил меня в живот. Я только хотела припугнуть в ответ, качнув воланер снежной волной. Но я ведь не умела по плану. Снег взбрыкнул лишку, завернул воланер в кокон и перекатил. Мы все внутри посыпались кубарем друг на друга. Падль и Струп залаяли в унисон. Шмель был ловчее, а я потерялась, катаясь под стульями. Когда воланер замер, Йола набросился на меня и вжал в угол, уперев колено мне в скулу.

— А, ты же числилась ши у Бритца, — Йола вытер прикушенную губу и рукой в собственной крови взял меня за волосы. — Это он выдрессировал тебя терпеть? Ну, если стерпела Зверобоя, значит, живучая. Тебе же хуже, Эмбер.

Дальше он не давал мне ни вдохнуть, ни вскрикнуть. Сыпал удары по животу и груди, пока не взмок в полосатой шубе. Пнул в живот и опять занёс ботинок. На полу смешались кровь и слюна. Канизоиды взбесились, но растерялись, кому бежать первым.

— Ладно, я скажу! — закричала я в паузе между ударами, но шмель успел ещё дважды пнуть, прежде чем его клетки ретикулярной формации затормозили мотонейроны спинного мозга. Йола застегнул на мне ошейник и активировал диаблокатор.

— Громче, чучело, что ты там бубнишь!

— Это… таблица элементов… их мало, но… я думаю, это лишь основные, — бормотала я и брызгала кровью ему на кулаки.

— Каких элементов?

— Гости оставили им периодическую… систему… химических элементов. Мне надо увидеть схему…

Он развернул передо мной загадку и ключ, и они запрыгали перед глазами, потому что голова у меня мелко тряслась.

— Так это же… да, — я прочистила горло от слёз и крови, чтобы продолжить. — На глезоглифах — схема столкновения частиц в магнитном поле Зимары. Встреча солнечного ветра и молекул атмосферных газов. Вот: зелёным и красным светится кислород, азот синий и фиолетовый… Это вот… инертные примеси… голубого аргона, жёлтого гелия, белого ксенона.

— Так это полярное сияние! Полярное сияние, так?

Я закивала, и в солнечном сплетении взорвался ещё один пушар. Импульс боли забрался по рёбрам к плечам. Меня передёрнуло. А Йола уже пихал схемы под нос лохматой Дъяблоковой, которая после кульбита воланера явно не рассчитывала начинать соображать так скоро.

— Ну что, это похоже на правду?

— Да… похоже вроде, — она пыталась заделать пучок на затылке при помощи сломанного карандаша. — У нас на Бране элементы занесли в нормальную таблицу и расположили по атомной массе, по свойствам… Но допустим, вот это — водород, — она водила пальцем по спирали, — а это гелий, кислород… Классификация странная, но это ж древние песцы. Они так видели.

— Зеппе, поднимайся, ну, что ты на это скажешь?

— Я скажу, что у этой Эмбер весьма недурная головёнка, хоть и битая.

Зеппе даже не взглянул на схемы, что означало одно: в их команде доминировала точно та же теория. Пока они говорили, я подтянула ноги и высморкалась. Йола словно забыл обо мне. Он связался с Альдой, и они долго, с большим энтузиазмом перебивали друг друга. След наконец распутался.

— Как раз на северном полюсе, где мы сели на ледник, тоже есть чёрное озеро, — каркала Альда. — То самое, где упала гломерида с Бритцем. Там этот ступенчатый не то кратер, не то прииск. И сияния, боже мой, какие над ним сияния!

— Да, да, да!

— Скорее, умоляю. Но, Йола, а что это… что у тебя с воланером? — как Йола ни хохлился в своей шубе, чтобы застить экран, остроглазая Хокс ужаснулась, приглядевшись. — Всё же перебито, ох ты, жальная грыжа, вся панель управления! На вас напали?

— Д-да, я тут… бился с кальмароголовой страхолюдиной из команды Бритца. Чуть он меня не уделал. Так что нам ещё нужно время на ремонт. Часа два-три, думаю, и мы снимаемся на север.

Он оставил Альду счастливой тем лишь, что кальмароголовое чудище всего-навсего разделалось с приборами, а не с Йолой. Шмель вернул Зеппе в холодную каморку шлюпочного шлюза. Слава богу, старик не пострадал, когда я столкнула воланер: наверно, его шлем изнутри был чем-то проложен. Еклеру было приказано заняться приборной панелью, а меня Йола вытолкал наружу без перчаток: чинить крепления шлюпки, которую вытряхнуло и откатило от воланера. Уже на выходе Еклер потянул меня за рукав, пока Йола отвернулся. Он спросил про Эстрессу. Но голос дошёл до меня словно с другой стороны гроба. Я с трудом мотнула головой, и только.

Шлюпка — маленькая тесная капсула, которой оборудовали воланеры — валялась на боку почти нетронутая аварией. Я тяжело посмотрела на неё, спрятала кулаки в рукава, потому что без перчаток любой инструмент просто смёрзся бы с ладонями, и села на корточки. Работать всё равно не могла. Сбежать тоже: ни куда лететь, ни как управлять шлюпкой, я не знала. Только умыла снегом воспалённые лицо и шею.

Со мной случалось разное, да. Но меня ещё никогда не били так пошло и бесхитростно, голыми кулаками. Болели мышцы, о которых я и не подозревала. В тот день я открыла наконец, в чём разнятся так похожие минори Йола Шулли и Кайнорт Бритц. Я не верила в милосердие древних: казалось, мудрых и сдержанных. Но у Кайнорта были границы, выходя за которые, он упирался в самого себя. Он не раз проигрывал из-за этого, он разбивал лоб об эту стену, он злился на себя, что недостаточно плох там, где быть плохим — действительная сила. Кайнорта называли беспринципным, но теперь я поняла, что такое абсолютная, незамутнённая беспринципность на самом деле. За двое суток я впервые испугалась, что Кайнорт проиграет Йоле сердце Зимары. У Йолы не было тумблера отключения зла. Выковыривая из него что-нибудь хорошее для диалога, ведь диалог ведут только наравне, я давила на пустое место. Я и была пустым местом. А посмей я коснуться его плеча в момент наивысшей ярости, как тронула Кая на битве шиборгов, он бы, наверно, метил не в корпус, а сразу в голову. Хорошо, что Йола, как все чужие и посторонние, не вызывал желания касаться. Уж я лучше пальцы бы себе подожгла.

Хотелось нагрести снега за шиворот, чтобы унять вопли ссадин. Я катала языком привкусы крови и желчи. Нащупав по карманам гигиенические капсулы, сунула одну зубную в рот, разжевала и сплюнула. Мятой, кровью и осколками зуба мудрости. Не иначе как треснул он, когда я выдавала версию о полярном сиянии. День быстро шёл на убыль, сугробы стали лиловыми. Разглядывая чьи-то следы на них, я посветила себе тактическим фонариком и увидела, что ямки раздваивались с одного края. Узкой цепочкой следы копыт уходили вверх по отвалу, что окружал воланер.

Я посмотрела в небо и обрадовалась, когда не нашла метеоспрутов. Из воланера слышался лязг, но это, должно быть, Еклер выравнивал стойки виброплатформы. В том, что Йола не сунет нос на сумеречный мороз, можно было не сомневаться. Дрожа и кашляя, я отправилась по следам Чивойта. Копытца носили бранианского кота вокруг воланера, а потом, сделав петлю или две, пустились восвояси.

Он стоял один на один с закатом, словно принюхиваясь к сумеркам, и задумчиво кусал сосульку. Я припустила рысью. Время где-то потерялось при монтаже, и я очнулась в охапке демонов, которые прятались в тёплой парке, распахнутой мне навстречу. Стиснула его, моё царство теней, что было мочи. Но сразу охнула:

— Ой, больно… больно, — я отстранилась в его руках и расстегнула ворот.

Ключицы уже набухли красно-лиловым, а ниже я и смотреть боялась. Кай осмотрел сам. Хорошо, ещё подумала я тогда, что он считал себя не вправе ужасаться вслух, ибо один убийца другого не судит. Кайнорт был фундаментально не прав, конечно. И я намеревалась серьёзно поговорить с ним о разрушительном действии избыточного чувства вины, когда всё закончится. Но теперь мне бы только хуже стало, если бы, вдобавок к ударам кулаков и ботинок, я сносила бы удары эмоций, которые не могла не разделить. Нет, к моему облегчению, Кай односложно и ёмко выругался, но ловко справился с лицом и добавил только:

— Мы приложим к этому припарку из скальпа Йолы Шулли.

— Торговалась это я так, за свободу для Зеппе. Да, ведь Шулли расколошматил все приборы! — я почти рассмеялась, но битые рёбра заявили категоричный протест. — Но шантаж не моя сильная сторона. Плохо я читала твои методички по умбрапсихологии.

— Плох тот шантаж, к которому не прилагаются керамбиты и тёмное прошлое, — возразил Кайнорт. — Пойдём со мной сейчас, Эмбер, а позже — кто знает, случится ли оказаться так близко, чтобы я мог тебя подстраховать? Тем более, после такого, — он осторожно положил руку мне на живот, — ты от Йолы уже ничего не добьёшься.

— После — нет. Я всё узнала до.

Он перестал дышать. Лихорадочные переживания Кайнорта Бритца всегда сильнее меняли внешнюю среду вокруг, чем его самого. Чем сильнее он тревожился, тем больше походил на мертвеца. Обычно это выглядело забавно. Но я поняла, что, если сию же секунду не выложу всё, он умрёт от волнения и растворится в сумерках, лиловых, точно мои ссадины.

— Я их видела, Кай! — поспешила я его успокоить. — Детей, он мне их показал. Они такие молодцы, они… ну, по крайней мере живы! Всё хорошо. И с ними Мультик, они там греют об него ладошки. А, и самое главное: Рыш…

— Рыш? — хрипло переспросил Бритц.

— Озеро Рыш, ты знаешь, где это? Там подземный урановый реактор, как под Френа-Маньяной.

Он активировал все карты Зимары, какие только были в его комме, и начал искать. А я продолжала ориентировать:

— Это вблизи полярных широт: Йола сказал, сейчас там всё больше темно. Что ещё? А, там есть мегалит времён ранних нохтов. Дети в нём. Миаш выглядывал из окна и показывал… не знаю, Йола сказал, нос…

— Посмотри, это не может быть здесь? — Кайнорт показал довольно чёткие изображения громадной скособоченной лисицы из архива спутника. — Отмечено игроками Клуба как древний сфинкс.

— Точно! Йола ещё раньше упоминал сфинкса на озере! И ни в какую не хотел искать там глезоглифы. Он был там недавно.

Сфинкс лежал далеко в южных широтах. Путь Йолы за сердцем Зимары — в северных.

— Эмбер, но теперь-то ты можешь…

— Не могу, — уже в слезах проскрипела я и уронила лицо ему на свитер. — Я не могу пойти с тобой сейчас. Если я не вернусь, Йола — «а»: подумает, я соврала ему, что тайник на севере; и «б»: убьёт Зеппе, который подтвердил мои слова! Отправляйся один, а я уведу Йолу подальше от детей.

— Тайник на северном полюсе? — переспросил Кай. — Но Деус тоже так считает. Это значит, мне придётся отдать Клубу алмазы. Это значит, империя…

— Кай, нет там ничего, — я поцеловала горячий флюс на щеке Кая, наслаждаясь тем, как мои губы совершенно его дезориентируют. — Я выдумала версию с полярным сиянием, пока Йола пинал меня на полу. Чтобы не выдавать верную.

— Но Деус так логично…

— Конечно, это похоже на правду! Хах, стояла бы я тут, если бы неправдоподобно сочиняла. Одни говорят, у дураков мысли сходятся, другие говорят, у мудрецов. Версия с химическими элементами лежит на поверхности…

— … не обобщай, — ввернул Кай, — я думал, это карта вин.

— … но смотреть надо было глубже. Там не элементы, а частицы. Элементарные частицы стандартной модели.

— В смысле, не химия, а физика? Бозоны там, кварки?

— И глюоны. Двуцветные лисички, я по ним и догадалась. На самом деле я пока не разобралась, что значит схема на глезоглифах, но сейчас это не важно.

— А ты вообразила, что будет, когда Йола не найдёт тайник на полюсе?

— Тогда я… не знаю. Скажу ему, что это карта вин.

Кайнорт шутку не оценил и вцепился в мой капюшон:

— Нет, тогда скажешь правду о частицах. Выложишь всё как есть. Больше никаких выкрутасов, Эмбер Лау.

— Но если Йола найдёт сердце Зимары, тогда империя…

— Я злодей, — в густом паре между нашими лицами кипели воспоминания о Кармине. — Я спасаю мир, только если он меня устраивает, а он уже не устроит меня без тебя. Если ты умрёшь, империи точно конец. Это шантаж, классика, если угодно. По методичке, да. Забудь о заговоре, Эмбер, вообще забудь, он только моя забота. А твоя первоочередная забота — просто выжить.

— Ты только не обижайся, но это блеф. Может, тебе и плевать на его величество Железного Аспида, но ты ни за что не отдашь Урьюи фалайнам, кситам и другим мародёрам. Я тебя изучила. Я изучила грани многих злодеев, Кай. Вы у меня все в табличке: по атомной массе и периодам полураспада. Сильно не важничай, ты там в серединке. Потому что заплатил Маррадой, ребёнком, Ёрлем, кровью, зубами, свободой и ещё чёрт знает чем.

— Чёрт знает что, кстати, в полном порядке.

— … за то, чтобы на Урьюи всё ещё цвели вспышная люминока и золотистый ламбаньян.

Он посмотрел в чистое небо, а потом пристально на меня.

— Эмбер, честное слово, у меня просто не хватит сил без тебя. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, будь осторожна.

— Ладно, буду. А ты бусинки вынул? Пирсинг из…

— Не вынул ни одной.

Мы постояли ещё, кутая друг друга в куртки, а лица в пар, я сапогами на его ботинках, чтобы ноги не мёрзли. Я держала его шею хелицерами, которые, словно пальцы младенца, наконец перестали ломать бабочек, а научились обращаться с ними нежно.

— У меня в вестулах электроды от шокера Йолы. Можешь их выцарапать? Я пыталась, но это больно.

Кайнорт щёлкнул чем-то на косточке за моим ухом. В голову просочилась музыка. Та, под которую мы дрались на карминском льду, я узнала её сразу. Под слои моих толстовок пробралась рука и нагретый её теплом кончик керамбита. Чужие ресницы защекотали мой висок: Кай закрыл глаза и стал резать.

— Я слышал твои слова в метели, на балконе Загородного Палисада. Невозможно, нельзя и неправильно. Но давай. Обещаю, это будет долгое безумное приключение, — меня разнесли к полюсам поцелуй и укол в позвоночник, — и такой разврат, м-м-м, Эмбер, какой только под силу вытворять на пару с бесстыжим самцом стрекозы. Одна вестула минус, мой ангел, потерпи ещё. — Он прижал меня крепче, потому что от всепроникающей боли, пока керамбит ковырялся в моём позвонке, подгибались колени. — В нашем одонате не останется квадратного метра, не лишённого девственности. В известной вселенной не останется мира, в котором не запомнят каникулы Бритца и Лау. А потом мы заскучаем и заведём ещё детей и внуков, половина из которых станет разбойничать, а другая половина собирать роботов.

На третьей вестуле у меня взмокла шея, а пальцы Кайнорта были уже все в крови, и ему пришлось менять руку.

— А собаку? — задыхаясь от ломоты, я силилась не дёргаться, чтобы он не перерезал спинной мозг. — Ты обещал… собаку.

— Это большая ответственность, прямо-таки затрудняюсь. Может, стоит начать с жорвела?

На четвёртой вестуле я закусила плечо Бритца через свитер, чтобы не кричать на всю Зимару, и на пятой прорвала ткань и кожу до мяса. А Кайнорт взмок, как банный веник, и заврался до такой степени, что поклялся учиться со мной вместе на мехатроника, чему я, разумеется, не поверила, потому что среди прочих безумных вещичек это был уже перегиб. Тем временем музыка доиграла, а из-под куртки упала шестая вестула.

В темноте мелькнул сателлюкс, и кто-то хрустнул снегом.

— Вы совершенно друг другу не подходите. Это так красиво.

Я соскочила с ботинок Бритца. Он выхватил глоустер, но держал его пока вниз стволом у бедра. А на том месте, где секунду назад растаяла последняя ниточка солнца, стояла Дъяблокова.

— Заткнись, Дъяблокова, — рявкнула я. — Он убьёт тебя, только вякни.

— Не убьёт. Это я его придумала.

Глоустер дал осечку. Кайнорт вытянул игледяную рапиру, но Дъяблокова продолжала вести себя как бессмертная.

— Не решила ещё, сказать Йоле или нет. Хочу понаблюдать, что станет с одним из вас, когда другой умрёт, — она густо вычёркивала кого-то в блокноте, не сводя с меня насмешливого взгляда. — Я создала героев, которые по всем канонам не могут быть счастливы вместе. Очень, очень хотят, но очень не могут, ха-ха! Существуют ли более несовместимые вещи, чем любовь и смерть на маленьком личном кладбище? Нельзя просто взять и… попрать всё нажитое сотнями трагических героев до вас. Бритц убил твоих близких, Эмбер. Это всё. Такая любовь кровоточит. Она состоит из мучительных попыток поудобнее улечься на иголках. Ну уж нет: финал будет правильным. Зря ты не прочла эпилог, хоть знала бы, кому по ком плакать. За редким исключением, ни одна история со счастливым концом не стала великой. Вы замечали? Это правило хорошего тона. А я создаю роман на века. Так что — увы…

— Роман на века — это тот, который сто лет читают и никак дочитать не могут? — деликатно уточнил Кайнорт.

— Славный ты… был. А знаете, какая идея легла в основу всего этого? В мире животных лев из чужого прайда убивает детёныша, чтобы у львицы опять началась течка. Бритц убил детёныша из твоего прайда, Эмбер. Ты — животное, если любишь его. Понимаешь?

— Кай, просто прекрати это, Кай… — лепетала я шёпотом, сидя на снегу, обескровленная и обессилевшая.

Дъяблокова встала прямо надо мной:

— Он этого не сделает. Кайнорт Бритц не убьёт безоружного на твоих глазах.

Тогда я просто закрыла глаза, уронив лицо в ладони, а Кай сделал музыку громче.

— Вы не можете выкинуть автора из кни… Эй!.. Что⁈.

На моей памяти такого ветра на Зимаре ещё не было. Кайнорт присел и обнял меня за плечи. Протянул кусок чистой материи, чтобы вытереть кровь и слёзы.

— Как она умерла?

— Не знаю, она ведь об этом не написала, — рассеянно ответил Кайнорт.

— Отличная эпитафия для… Подожди, как её звали?

— Кого?

Ветер опять дал мне пощёчину, и я покрепче затянула капюшон.

— Что — кого?

Я почти физически ощущала, как в моей памяти орудуют ластиком.

— Ты только не записывай меня в сумасшедшие, Кай. Но мы, кажется, кого-то убили. Здесь, сейчас.

— Д-да, но… — он потёр глаза и взъерошил волосы. — Или нет. Нет.

— Или… да?

В темноте мы обошли весь холм. На снегу была кровь, но моя или… И валялся мятый блокнот. Я подняла его. На первой странице были перечислены имена. Зачёркнуты Норман, Эстресса… И жирно, до дыр, замалёвано чьё-то на «Дъ». Карандаш с обломанным кончиком торчал из сугроба рядом.

— Это что? Откуда это здесь? Кто-то знает наши имена.

— Хм, я думал, это твоё, — удивился Кай. — Я уже сам себя готов записать в… хотя я уже и так.

Я хотела поднять и карандаш, но не смогла найти его на снегу. На чистом снегу без крови. Наконец я не смогла припомнить, что же такое ищу. И главное зачем. Сверкнуло: приближалась снеговая гроза, погода портилась и завывала вьюжными валторнами. Кайнорт с тревогой всматривался в небо, когда на холм взобрался Чивойт. Это означало, что Нахель в их становище уже хватился лорда-песца. Кай запахнул на мне куртку и помог застегнуться, затянул шнурки и заглянул мне в капюшон снизу вверх, не поднимаясь с колена.

— Тебе пора, Эмбер. Будь предельно осторожна, помнишь? Тогда куплю тебе собаку.

— Кай, наушник!

— Нет, оставь себе. Чтобы я мог отследить тебя, как только найду детей, — он свистнул бранианской кошке. — Чивойт, проводи её, только не отсвечивай.

— Ме-е.

Очень болела спина. Если бы не Чивойт и его ориентировочные коричневые шарики, я добиралась бы гораздо дольше. Всю дорогу сателлюкс высвечивал снег, но к воланеру вели следы только моих ботинок: и туда, и обратно. Внутри меня встретили канизоид и Еклер, понурый до невозможности. Он проводил перенастройку навигаторов. Удивительно, но ушные шурупы Еклера свободно катались по панели управления.

— Ка-Пча, как там Зеппе? — осторожно спросила я.

— Спит.

— А где… остальные?

— Остальные? Йола распушился и улетел на озеро, с кем-то переговорить. Кого ещё ты имеешь в виду?

— А… — я даже не понимала, о ком хочу спросить.

Но вспомнила, что хотела перечитать список имён и разобрать то вычеркнутое, на… какую-то букву. Блокнот был у меня в кармане. Я порылась во всех по два раза. И не нашла вообще ничего.

— Еклер, а Йола когда вернётся?

— По моим расчётам, его не будет ещё чуть меньше часа.

— Вам с Зеппе хватит этого времени, чтобы улететь на шлюпке? Она всё ещё не закреплена там снаружи.

Я опустилась в кресло, держась за спинку, чтобы не слишком шевелить позвоночником. А Ка-Пча резко отвернулся от навигатора и зашарил по панели управления в судорожных поисках шурупов.

— Ты о чём, Эмбер? Нас сторожат механические псы.

— А тебе не показалось странным, что канизоиды не укусили ни одного человека в Месте?

А ещё почему-то взбесились, когда Йола меня бил. Ка-Пча уставился на Струпа и Падля, а те вертелись калачиком, пытаясь вместе ухватить зубами один хвост.

— Что ты с ними сделала?

— Я же чинила их, Еклер, помнишь? И внесла в программу три закона робототехники. Они теперь совсем как ты. Разве что принимают и Йолу за человека. Но вот удача — его здесь нет. Эй, Струп!

Канизоиды затрусили по проходу, и Струп приподнялся, а Падлю выпала очередь быть задом.

— Сидеть. Лежать. Хорошие канизоиды, — улыбнулась я ласково и закончила: — Открыть шлюпочный шлюз.

Спустя несколько минут Еклер вывел сонного Зеппе, поддерживая его за локти. Им предстояло пересесть в шлюпку снаружи, поэтому мы на всякий случай укутали старика в плед.

— Эмбер, спасибо, — в третий раз звенел Зеппе, усаживаясь на пассажирское сиденье капсулы и перекрикивая вой метели. — Чем я могу тебя отблагодарить?

— Помогите Кайнорту добраться к озеру Рыш раньше Йолы. У него нет быстрого транспорта, а путь неблизкий. Отвезите его на шлюпке, если сможете.

Я похлопала капсулу по обшивке. Это был маленький на вид, но честный и крепкий планетолёт. Зеппе качнул ведром, гарантируя, что я отправляю Кая на полюс в надёжных руках.

Еклер завёл шлюпку, и скоро я осталась одна под снегом.

Йола и Деус синхронно вскинули головы, когда над озером сверкнуло. Йола поёжился. Ему ещё предстояло лететь обратно в грозу. Но если бы он взял шлюпку, кто-нибудь обязательно приметил бы встречу, а этого не хотели ни шмель, ни Деус.

— Так что, ты согласна?

— Мне нужен документ от твоего имени, Шулли, — отрезала лимонная обезьянка. — Прямо сейчас.

— Ага, я улечу на северный полюс и не смогу проверить, побывала ли ты на южном в то же самое время.

— Парень, так дела не делаются, ты сам предложил. Я тебе отдала недостающий кусок головоломки, а ты мне пока ничего! Слушай, какого дьявола мне срывать элементарную сделку? Мне эта игра вот уже где. Мы остались без половины команды и без транспорта, и близится день, когда Зимара надерёт мне зад, а не поправит голову. Нет, мне твоя идея куда больше по душе. Оно и быстрее, и проще.

Йола оформил какой-то зелёный документ, поставил голографический росчерк и переслал всё на комм Деус. Та перечитала внимательно, кивнула и опять вгляделась в опасное небо.

— А это точно поможет? Отзывы-то разные…

— Всенепременно поможет, — заверил Йола. — А вот ты, например, точно сдюжишь детей убить? Смотри, если нет, я отзову квоту на операцию.

— Прихлопнуть личинки того, кто сделал меня инвалидом? Шутишь, Шулли? Да я одним махом. Да я из них барсеток наделаю. Ладно, пока, — она накинула капюшон, знаменуя конец свидания. — Мне ещё надо найти Сырка и успеть угнать кинежанс, чтобы до полуночи выехать к озеру Рыш.

Йола кивнул и молча проводил её взглядом. На худой конец, с помощью Деус он собрал загадку Зимары целиком:

Когда он уже подлетал к воланеру, то испугался. Шлюпки нигде не было! Ни в креплениях, ни в сугробе. Но возле клинкета сидел комочек, в котором шмель узнал Эмбер.

— Э-эй! — замахала она ему. — Зеппе и Ка-Пча сбежали на шлюпке!

— Почему же ты их не остановила? — в сердцах Йола пнул закопчённый шлюпочной турбиной сугроб.

— А у меня живот болит.

Йола открыл было рот, чтобы съязвить, но вспомнил, отчего у шчеры болит живот, и только плюнул в снег. В конце концов, успокоил он себя, Эмбер Лау всё ещё была на его стороне. Несмотря ни на что. Впрочем, далее рассудил он, рабы, точно собаки, придавали выволочкам не так много драмы. А значит, наутро их путь лежал на север.

Глава −35. Голый мужик, жабы в камне и все остальное

«…невероятны истории бранианских саламандр, тритонов и жаб, — читала я, опутав себя развёртками голографических библиотек Йолы, чем избавила его от себя, а себя от него на пути к северному полюсу. — Каменотёсы время от времени находили в сердцевине крепких булыжников спящих земноводных. По всем признакам, твари провели в заточении от месяцев до лет. Едва почуяв свет и воздух, животные стремились удрать от натуралистов. Желая проверить легенду, бранианский палеонтолог Уильям Бакленд решился на занимательный эксперимент. Он наделал отверстий в камнях, замуровал в них жаб и закопал в собственном саду. Спустя год, когда Бакленд вскрыл „консервы“, несколько жаб вышли из заточения живыми. Дальнейшая судьба земноводных неизвестна, зато известны душещипательные кулинарные рецепты того времени, где саламандра, тушенная в сметане с укропом…»

— А вот если, предположим… — бормотала я, покусывая кончик своей кудряшки, солёный от засохшей крови, — предположим, если взять эзера, мелко нашинковать и заточить в абсолютно стерильный булыжник, то потом такой эзер инкарнирует, случись собрать его в правильном порядке?

Йола покосился на бранианскую саламандру между нами и на меня сквозь саламандру и выдавил максимально напряжённо:

— Нет.

— Почему?

— Да почему-почему! — он поёрзал, не желая, как видно, продолжать разговор, но поостерёгся оставлять меня наедине с кусками эзеров в камнях, и добавил: — Никто не замуровывал нашинкованных эзеров, что за блажь?

— Не знаете, так бы сразу и сказали.

— Да уж вот знаю. Я сказал, никто не замуровывал, но резать норовит всякий, кто в курсе инкарнации. Кусками выживают один из десяти. Чуточку больше шансов у третьей линьки, ещё чуточку — у минори… Нет, не смотри на меня так, будто не прочь нашинковать!

— Не мести ради, а науки для.

Йола долго тёр лицо, но так, кажется, и не нашёлся, с какой миной на меня уставиться. На его счастье, тема будто бы увернулась от убитого лидмейстера. Жуайнифер в камне, жабы в камне… Я прямо-таки кожей ощущала, как Йола нащупывал совпадения, вглядываясь в мои шрамы. Но откуда мне, право, было знать о лидмейстере? Разве что от Бритца. От Бритца, который семь лет положил, чтобы меня убить. Ха-ха-ха. Наконец подозрения отпустили Йолу, и он выдохнул:

— Если собирать кусочки в вакуумных пузырях при экстремально низкой температуре, шанс инкарнировать — один к трём. И один к двум, если этим займутся на Цараврии, — он усмехнулся и выполнил аристократичный виток кистью в воздухе, — а на Цараврии, как тебе известно, эзерами занимаются только вивисекторы. Говорят, минори четвёртой линьки выживают все… говорят также, дядьку Бритца шинковали, а он всё коптит ассамблею, говорят… да много чего говорят! Эзеры тоже боятся смерти. — Он откинулся на кресло и отвёл взгляд. — Боятся, может, даже побольше вашего брата.

Я задумалась. Говоря о страхе смерти, именно настоящей, Йола, точно как магнум Джио, подменял понятия, ведь на самом деле бессмертные боялись не умереть, а потерять жизнь. И не просто жизнь, а целую бесконечность. И меня пугало то, как остро я начинала их понимать. Я унизила Джио за его страх, а он предсказал его мне. Не потому ли, несмотря на риски последних дней, я оттягивала активацию капсулы диануклидов?

Дорога на полюс заняла шесть часов и привела нас к подножию горы. Пик Бос Курлык, увитый белыми лентами ледников, напоминал астрономических размеров сливочную помадку. На сахарном снегу сверкал полярный день. Широчайшая ледяная лента скользила в обмотанную серпантином каменную воронку.

— Гляди, гляди, побежал! — воскликнул Йола и вильнул вниз с растопыренными лапками шасси, чтобы кого-то шугнуть.

Мы кружили над обломками старой гломериды братьев Шулли. Она раскололась надвое, и капитанский мостик, как опрокинутая розетка с марципанами, вывалил на край воронки разный хлам. Кресла, приборы, куски обшивки. Кое-что скатилось по ступеням на дно. Всё покрыла вуаль инея и снежный саван, кружевной и тонкий, потому что в это время года здесь редко случались осадки. Из-за покривившейся турбины выскочил голый мужик. Радикально и беззастенчиво голый, он побежал, задирая коленки в сугробах, из одной половины гломериды в другую. Это его Йола шугнул, как зайца.

— Какой-нибудь из недобитых психов. Их тут много осталось с последней игры. Будь у нас боевой воланер, подстрелил бы голодранца с воздуха.

— Это не спортивно.

— Охоту маньяков на маньяков даже с натяжкой нельзя назвать спортом. Ого, минус тридцать пять! Однако… — он постучал по термометру, словно будь там минус двадцать пять, это объяснило бы голого живчика в сугробе.

Яма у подножья Бос Курлыка действительно напоминала алмазный прииск. Йола облетел воронку по периметру спирали, ступень за ступенью, но не приметил ничего даже близко похожего на тайник. Впереди воланера по серпантину на дно мчались тысячелапые, тысячеухие кучи песцов с вывернутыми зубастыми капюшонами. В центре воронки скопилось чёрное озеро, а склоны поднимались ступенчатым амфитеатром на такую высоту, что с поверхности озера виднелась только сахарная шапка на горе-помадке. На чёрном льду и сквозь него буйно росли хрустальные кусты, похожие на белых морских ежей. Острые ветки переплетались замысловатым тёрном. Я бы не удивилась, окажись они формой жизни, а не просто формой воды.

Настроение Йолы поправилось, когда он увидел своды низкого ледяного грота, который выдавался с краю озера в гущу игледяных ежей. Воланер сел прямо на кусты, переломав их нещадно. Первым выскочил Струп. Он был особенно шустёр и тих после выволочки Йолы за то, что упустил Зеппе и Ка-Пчу. Канизоидам поручили отпугивать шалых песцов, пока мы осматривали грот. Йола забирался в пасти сталактитов и сталагмитов в надежде проникнуть к сердцу Зимары, но раз за разом возвращался назад. На полу между ледяными тычками и колдобинами чернели вязкие лужицы. Худой недопёсок лизал бурые крапинки на стене. Завидев слюнявые оскалы Падля и Струпа, он прокатился на хвосте между моими ботинками и прыснул вон из грота. Через пару часов Йола взопрел, добросовестно ощупывая монолитные стены сверху донизу. Он уселся на груду камней, шлёпал ботинком по луже битума и непрерывно обновлял комм. Мне посчастливилось глянуть на экран из-за плеча Йолы. Тот гипнотизировал видео из комнаты, где Миаш и Юфи возились с Мультиком у запертой двери. Вид у них был хулиганский, из чего я осмелилась даже понадеяться, что дети открыли новый способ применения блесклявок. Йола резко обернулся, но я уже метнула взгляд в лужу:

— Что это такое чёрное?

— Нейробитум Зимары. Синаптический медиатор шамахтонской твари. Сочится из неё везде, где она только появляется. Доктор Кабошон считал, она выделяет его в избытке, чтобы обострить восприятие.

— Его можно потрогать?

— Если тебе неймётся сунуть пальцы в какую-нибудь гадость, — с раздражением убрал ногу из лужи эзер, — то вон там остались следы крови.

На стене, которую вылизывал песец, бурели ни с чем не сравнимые брызги. Такое складывалось впечатление, что Зимара здесь кого-то замучила. Впрочем, кого же ещё? Сюда упал Кайнорт и я, по всей вероятности, трогала его кровь. Так Зимара и приручила лорда-песца.

Ещё через час бесплодных поисков Йола швырнул предпоследний сателлюкс в лужу нейробитума, и я поняла, что настала пора заговорить о частицах. По пути на полюс я выводила закорючки на графическом планшете поверх схемы, которую изобразил Зеппе. Боялась я страшно. Каково это: перечеркнуть шесть часов полёта и три часа поиска? Зачесался нос, бровь задрожала. Но мариновать шмеля в этой воронке становилось опаснее с каждой минутой. Каковы его маркеры перехода от равновесия к извержению, я не знала. А рёбра болели ещё с того раза.

— Минори Шулли, — забормотала я, стуча зубами, — я вот тут вот пораскинула… ну так, не всерьёз… а что если есть версия чуточку элегантнее?

— Что? — подскочил он ко мне и ощерил шубу. — Что ты такое имеешь в виду? Что это не элементы? Не сияние? Не северный полюс?

— Я не утверждаю наверняка! Но на спираль из лисичек можно нанизать другую логику.

— Покажи! — он выдернул планшет из моих рук. — Логика, Лау, во вселенной одна-единственная!

— Я просто взглянула глубже, и… вот.

— Допустим. Но тогда на глезоглифах по-прежнему столкновение частиц, а где же его ещё тут взять, как не в полярном сиянии? Фу-ты! Это не значит, что сердце Зимары не здесь.

— Не значит, — была вынуждена согласиться я.

— Место-то отличное. И Деус мне тоже… — он прервался и облизнул верхнюю губу. — Я имею в виду, элементы или частицы элементов, какая разница?

В конце концов Йола, повертев планшет так и сяк, рассудил всё так резонно и убедительно, что даже я засомневалась, не привела ли его к тайнику в самом деле. Версия с полярным сиянием и правда была хороша. Сомнения в голове ныли на разные лады. Неужели лимонная бестия из команды Зимары была права?

— Постойте, вы говорили с Деус! — очнулась я.

— Я говорил с кем-то и не отчитался шчере? — Йола приподнял бровь, не глядя на меня. — Ну надо же.

— Но она ведь из команды Бритца.

— Что поделать, если я не могу доверять членам своей? — парировал Йола.

— Если Деус того же мнения о северном полюсе, тогда почему её самой здесь нет?

— Выполняет поручение, — процедил шмель. — Меня куда сильнее интересует, отчего Кайнорт ещё не здесь. Жаль, он так скоро обнаружил клеща-шкурника. А теперь — где вот он болтается?

Обернувшись вокруг своей оси ещё пару витков для верности, Йола сел на ту же груду камней, чтобы связаться с Ктырём. И через минуту в гроте, куда десять дней назад явилась инфернальная царица, стоял Рейне, накрепко запаянный в костюм-тройку, и тёр медную щетину. Белки его глаз даже на голограмме были красны от перенапряжения. Пелена безмятежности, с которой он преподавал мне урок квахмат, тлела и распускалась. Игра потрепала Ктыря не меньше, чем нас с Йолой, хотя все три дня он в любое время отвечал на вызов из своего жаркого кабинета с газовыми креслами и камином. Возможно, он уже пожалел, что не вызвался пятым в команду. Сидеть и ждать, ждать, ждать, не принимая никакого участия, порою труднее, чем действовать.

— Вас только двое, — помрачнел он.

— И канизоид.

— Да какой это теперь канизоид, Шулли!

— Слушай, — поднял ладони Йола. — Нет, послушай! Будь нас здесь целая команда, этот серпантин и грот и озеро — да нам бы не осмотреть их и за неделю.

Ктырь то кивал, то мотал головой, но в сложившихся обстоятельствах уже не было смысла ни спорить с Йолой, ни соглашаться с ним. Словно примирившись с кем-то внутри себя, Рейне вскинул на шмеля взгляд мутно-зелёных глаз и проговорил:

— Вам двоим, конечно, не справиться. У наших… м-м… партнёров есть свободные люди из личной охраны, здесь, в Загородном Палисаде. Ждите подмогу до полуночи.

— Но это против правил!

Рейне привстал с газового кресла и подался так близко к экрану, что его длинный нос выдавил голографический слой с нашей стороны:

— На хрен игру, борода, игры закончились. Я обнадёжил партнёров, когда ты ринулся на северный полюс со стопроцентной версией, Шулли-жулик, — нос шмыгнул и убрался восвояси. — Послезавтра утром ратификация акта в Бюро ЧИЗ. Если придётся всё отменять… О, Йола, этот паровоз либо вынесет его величество, либо свернёт под откос вместе со мной и с тобой и… со всем «Закрытым клубом для тех, кто»!

— Мне казалось, если мы не преуспеем с алмазами, фалайны потеряют интерес и… всё, — пробормотал Йола.

— У них забастовки шахтёров на Карбо, того гляди империя вмешается, и конец китам, — Рейне опять сунул нос в грот и перешёл на шёпот. — Фалайны так нацелены на узурпацию, что уже готовы разориться и прислать сюда технику для взрывной добычи. Тогда они будут не прочь совсем вывести нас из процесса! Нельзя этого допустить. Жди подмогу, борода. Я всё-таки думаю, тайник где-нибудь здесь. Столько нейробитума… Значит, Зимара тут частенько гуляет.

— Но, Рейне, если шамахтон прознает…

— Поверь, Зимара — меньшее из зол!

Он втянул нос и отключился.

— М-да, — сказал Йола.

Он посидел без движения минут пять. Затем по привычке обновил видео из сфинкса и вдруг вскочил. Пока Йола лихорадочно тряс комм и вертел настройки, я ухитрилась заметить, что каменный мешок, где дети пили «Эритрошку» и играли с Мультиком, был пуст. Йола зашлёпал взад и вперёд по луже нейробитума:

— Алё, Деус! Деус? Помехи… Да там буря, что ли? — он выругался на неизвестном наречии, а увещевания Рейне, казалось, выветрились из его головы. — Тварь лимонная. Она должна была сделать это прямо в комнате, чтобы я своими глазами увидел трупы!

— Трупы?.. — не своим голосом повторила я.

— Забери свои манатки из воланера, ты останешься здесь ждать людей из Клуба.

— Что⁈

— Мне надо полпланеты отмотать и вернуться, пока тут не развернулись вояки. Давай быстро, Лау! Можешь оставить себе канизоида, чтобы отгонять песцов.

Он собрался на южный полюс! Я побрела к выходу из грота, чувствуя нарастающую тошноту. Не чуя ног от холода и беспомощности, я шла к воланеру. Кусты царапали брюки, кожу, кости. Если бы я только умела управлять планетолётом, угнала бы его из-под носа Йолы! Я запнулась о новую мысль, как о краеугольный булыжник.

А не пора ли наконец попробовать?

Дороги до южного полюса мне было, конечно, не осилить: даже Йола без второго пилота справился еле-еле. Но угнать и разбить-то раз плюнуть, пискнул мой битый ген удачливости. Только бы не дать шмелю добраться до сфинкса. Я споткнулась опять. А если детей забрал Кай? Тогда мне нельзя было умирать, просто никак не возможно. Решив во что бы то ни стало взлететь, но держаться низко-низко, чтобы, случись чего, было не слишком больно падать, я шагнула в шлюз и обомлела.

У приборной панели стоял голый мужик.

Тот широкоплечий с бычьей шеей, которого Йола шугал у обломков разбитой гломериды. Он вертелся у штурвала и светил белыми ягодицами. Каким чудом он пробрался в воланер? Я затаила дыхание, отступая, но мужик обернулся и ощерил клыкастую пасть. Это была физиономия натурального головореза. Я вскинула крименган, но тут пол вздрогнул и начал подниматься. Голодранец угонял воланер Йолы! Ледяные иглы выстрелили мимо бычьей шеи в кресло пилота. Честно признаться, я не могла прицелиться как следует, потому что не знала, куда девать глаза. Права была Злайя, когда говорила, что аукнутся мне семь долгих лет без натурального голого мужика.

— А ну цыц! — голодранец тряхнул башкой, отчего наши с ним шеи хрустнули: его — потому что он её вытянул, моя — потому что я её втянула в плечи до мочек ушей.

— Выпусти меня, я бесполезная!

— Цыц. Я не умею сажать.

Игледяные кусты в иллюминаторе поплыли вниз. Ломая валежник, по чёрному льду бежал Йола с глоустером наготове.

— Тогда мы разобьёмся! Ты же не сможешь летать вечно, ну! — Я кинулась к панели управления.

— Цы-ы-ыц! — мужик перехватил меня за шкирку и пихнул под нос дулю размером с метеорит.

В эту секунду Йола пальнул по турбине. Максимально разумным решением было рухнуть на брюхо и всю оставшуюся жизнь вести себя паинькой, но голодранец с утробным рыком тяпнул дулей по штурвальному экрану, и воланер, чихнув оставшейся турбиной, зигзагами взмыл вверх. В иллюминаторе мелькнули два плазменных бола из глоустера Йолы. Мужик плюхнулся в кресло пилота, и заменитель кожи под голой задницей выдал жалобный «фьюить…» Воланер окунулся в облака.

В принципе, рассуждала я, вцепившись от страха в переборку, мой план пришёл в действие.

Но как-то… через жопу. Голую жопу.

Нахель делал «раз» — поднимался на носочки и разводил руки в стороны. И делал «два»: опускался на пятки. После происшествия в туннеле кряжа Тылтырдым организм настойчиво требовал гимнастики. Нахель, правда, почти ничего не помнил. Не помнил начиная аж с катастрофы на леднике. Зато он непрерывно мёрз. Витал в каком-то киселе, где сквозь вьюжную пелену проступала рвань из прошлого и настоящего, а в звонкой пустой голове мешались старые и новые мысли. На левом виске билась жилка, гудела и тикала, словно дёргала всё тело за ниточки. В прохладные чужеродные инструкции проникало что-то острое, пряное, личное. А помешивала этот винегрет зловредная Бубонна. Она снилась из ночи в ночь, из ночи в ночь… А потом случился Тылтырдым, а потом укол — и по телу разбежались мурашки.

Нахель сделал «три»: выдохнул и прислушался к жилке на виске. Больше не тикала. Не тикала! На «четыре» был «прыжок радости». Пшолл оглянулся — не смотрит ли кто — но Чивойт самозабвенно умывал бороду копытом. Нахель разбежался на холме, раскрутил руки в плечах и подпрыгнул, как бешеная мельница. Да так и застыл с поднятыми руками.

Деус куда-то удирала одна в кинежансе Зеппе.

Нахель сорвал очки с носа. Они были не нужны ему и только мешали сосредоточиться. Нет, Деус точно была одна, только Сырок на ходу запрыгнул в кабину.

— Эй, Кай! — позвал Нахель.

Ответа не было. Бритц ещё пополудни запропастился, а теперь и лимонная обезьянка дала дёру. Нахель свистнул Чивойта и стал превращаться, чтобы нагнать Деус, пока кинежанс не набрал скорость. Жук стал крутиться вокруг себя, с каждым оборотом приподнимая гладкие, почти чёрные надкрылья выше и выше. Под надкрыльями бились нежные хитиновые лепестки. Они трепыхались, расправляясь после долгого отдыха. Эзеры-плавунцы не любили летать. Делали это в исключительном случае. Но всё-таки Нахель договорился с крыльями, зажужжал и нагнал Деус у края лощины. Поравнявшись с кинежансом, он прокричал отрывисто:

— Стой! Именем Зимары!

Деус затемнила стёкла кабины и поддала, расправив все паруса. Тогда Пшолл рванул наперерез, на лету превращаясь в человека на непропорционально громадных крыльях. Человеческое тело было меньше и легче имаго, а крылья оставались такими же, и тогда эзеры летали как пули. Нахель перегнал кинежанс, тяжело шлёпнулся на снег и поволок с таким трудом расправленные крылья по сугробам. Кинежанс едва не налетел прямо на него.

— Ну, чего тебе? — высунулась Деус из кабины, притормаживая.

— Ничего себе: чего мне… а ты чего⁈ — запыхался Нахель. — Куда подевался Бритц? А ты куда намылилась?

— Ладно, садись. Бритц, говоришь? Не знаю, где он. А я до озера хочу прокатиться, тут недалеко.

— Я с тобой.

Деус сжала губы в тонкую линию, раздула нубуковый капюшон и, подумав секунду, махнула рукой:

— Поехали, садись.

Нахель сложил крылья, как парашют, и сел в кинежанс, отчего тот покосился на один бок, качнулся на другой и наконец встал как следует. Паруса понесли кинежанс на юг. Чивойт и Сырок спали в одном клубочке у ног Деус. Снаружи пролетали мшистые скалы, хрустел наст, шипели гейзеры. Кинежанс был на удивление скорой машиной. Спустя уйму тряских оврагов и балок Нахель стал клевать носом.

— Долго ещё до озера твоего? — буркнул он, порядком уже замёрзнув.

— Недолго.

Нахель зарылся глубже в воротник, убрал руки в варежках в рукава на манер муфты и скукожился на жёстком сиденье. Проснулся он отдохнувшим, от падения на бок в сугроб. Не успел жук продрать глаза, как его в лоб ударили рога, а в грудь — копыта. Чивойт истошно мяукал по-браниански. Нахель выругался на эзерглёссе, стряхнул с себя кошку и откашлял снег. В свете его комма латаные паруса кинежанса мелькнули в последний раз, и Деус умчалась одна, не считая Сырка в подельниках.

— Га-ди-на! — прокричал Нахель, и Чивойт был с ним целиком солидарен.

Рядом с сугробом забурлил гейзер. Нахель растерялся и никак не мог сообразить, сколько же они катили и, главное, в каком направлении. Часы на комме сбились от падения. Тогда жук запустил компас. К его удивлению, голографическая стрелка приняла вертикальное положение.

— Ничего себе… — бормотал Нахель. — Это мы, что ли, на полюсе?

За бортом коридоры айсбергов невероятных оттенков белого сменяли чёрные сухие лощины, воланер нырял под завитушки скальных маковок, петлял над варевом гейзеров и потрошил метеоспрутов. А я так и душила переборку между шлюзом и пультом управления.

Можно было катапультироваться. Да, катапульта была единственным разумным выходом. Но я боялась искать парашютный кейс, ведь пришлось бы пошевелиться, и голодранцу, вероятно, пришла бы идея вышвырнуть меня прямо так. Ну а пока ничего не предвещало: он насвистывал весёленький мотив и вилял крепким задом в такт.

Иллюминаторы опять затемнил коридор айсбергов. Мы летали кругами.

— А мы… — я прокашлялась, потому что первое слово вышло писком, а второе хрипом. — Простите, а мы куда?

— А тебе куда надо-то?

— В к-каком смысле — мне?

— Слушай, мать, — голый обернулся, уперев руки в боки, а я вознесла глаза под потолок, — ты вроде раздвоением не страдала в бентосе.

Смутно знакомым показался мне этот голос. Я дерзнула сфокусировать взгляд на пупке голодранца и приметила… комочек фольги. Ну, конечно, ведь никто в бентосе не видел его лица.

— Трюфель⁈ — я хлопнула себя по лбу. — Трюфель!

— Ну дак. Куда тебе конкретно? Подброшу, не жалко. Вот только разберусь, как тут эт самое, как тормозить-то, — и он опять закачал ягодицами в такт удалому мотивчику.

— Трюфель, мне бы на озеро Рыш, только это на южном полюсе. Отсюда всё прямо и прямо и прямо. Во веки веков тебе благодарна буду.

— Я, ну, как бы это самое, типа наперво благодарен, — возразил Трюфель. — Ты организовала внятный побег! И мне реально всё равно куда, я просто так, покататься взял эту таратайку. Вообще-то я не псих, — он положил руку на сердце, и я пламенно закивала. — Я угонщик. Словили — прикинулся дурачком, думал перекантоваться в санатории и дать стрекача. А прокурор перехитрил! Упёк на Зимару, падла.

В бентосе я слышала от Трюфеля едва ли пару фраз: в самом деле, поди-ка поболтай, когда всё лицо облеплено фольгой. Он поднаторел в метаксиэху, пока сидел в отсеке с Эстрессой, но предпочитал разговор на костяшках. Трюфель понятия не имел, как сажать воланер, потому что в его «основной профессии» ценили за талант мгновенно взлетать и давать дёру, а дальше разбираться по ходу дела. Я осмелела, выкинула комм Клуба в шредер для отходов и засела за справочники. Дело осложнял эзерглёсс, от бесконечных умляутов и диакритических засечек которого слезились глаза.

— Трюфель, а тебе не холодно? — спросила я, теребя усталые веки.

— Думаешь, чё я в фольге-то ходил? — усмехнулся он. — Чтоб не перегреться в бентосе. А в снегу я как дома. Я с Хиона, может, знаешь?

— Не уверена…

— Да мне и тут нормально, — он пожал глыбообразными плечами. — Даже типа лучше, чем дома. Пекловастики такие жирные и клёв на них — первый сорт. Тока это, скучно. Ух, дерзкий водомёт!

Он в последний момент увёл воланер от грандиозного гейзера, и мы покинули наконец летние панорамы северного полюса. Понеслись смурные тундры с обледенелым стлаником, кучи песцов внизу из серебристых стали белоснежными и толстыми, шапки на скалах мелькали всё богаче и пышнее. Водопады застывали ниже и ниже, чем далее мы продвигались к югу, и наконец превратились в сплошные неподвижные колонны.

Покончив со справочниками, я расслабилась и нечаянно заснула. Когда Трюфель похлопал меня по плечу, снаружи настала уже совершенно тёмная зима, только сверкало в фиолетовом небе. Прижав нос к иллюминатору, я поняла, что Зимару штормит и прорезает молниями. Компасы стройным хором клялись, что полюс близко. Озеро Рыш лежало прямо по курсу, но только на приборах. И озеро, и сфинкса обмотали такие вихри, какие бывали только за полярным кругом. В центре грозового фронта вращался смерч и собирал мотки кипучих грозовых туч, чёрная вода поднималась на дыбы до самого неба. Знакомый со стихиями Трюфель, ничуть не волнуясь, назвал происходящее суперъячейкой, но не мог толком объяснить, что это за феномен. Я посмотрела в метеорологическом справочнике: суперъячейки рождались в области мезоциклона (я подумала: «Чёрт побери, почему я так мало знаю об адских штуках», и перешла по ссылке «Мезоциклон» в надежде, что хоть там пойму все термины), который вращал метель из ледяного дождя, песка и града. Лёд тёрся о пыль, и грозовой шквал пронизывали зарницы. Порывистый ветер заметал в клубок снег и рыхлый песок с облысевших холмов близ озера. Датчики замерили скорость ветра, которая даже на внешних вихрях достигала сотни километров в час. Страшно было подумать, что творилось в центре.

Управляя в четыре руки, мы облетели район над озером по кругу, который в поперечнике оказался величиной с целый городок, и вернулись на то же место. Стало ясно, что мне не добраться к сфинксу, пока не уляжется гроза. На этом фоне проблема приземления казалась незначительной. Пока у нас вдруг не кончилось топливо.

— Ну и корыто! Я думал, шестилапые прохиндеи летают на кристаллическом аккумуляторе! — сокрушался Трюфель.

— Только на гломериды ставят кристаллы, они дорогие. Что поделать, давай садиться… как-нибудь.

Неподалёку от мезоциклона, на противоположном от сфинкса берегу, лежали пышные сугробы. Это место казалось более-менее подходящим для жёсткой посадки. Воланер снижался прямо на стаю песцов. Они бесновались рядом с округлым холмом поразительно правильной формы и задирали какую-то зверушку. А та не давалась ни в какую. Песцы будто и не замечали воланер: так их будоражила чужая кровь. Наш планетолёт мотало, антигравитация болтала нас по салону, и я жмурилась всякий раз, когда Трюфель подлетал слишком близко, растопырив руки и ноги. Ему нравилась эта болтанка, он ликовал, как ребёнок на карусели. Воланер плюхнулся в снежный пух рядом с куполообразным холмом, не успев даже раздвинуть шасси. Сидеть в освещении аварийного красного было неуютно, и мы высунули носы на сумеречный мороз.

Снаружи было светлее, чем виделось из иллюминаторов. Полярный полдень вытащил ленивое солнце из-за холма. Мы рискнули отойти от планетолёта и осмотреть берег, но держались поодаль от лисьей склоки. Впрочем, в её эпицентре никому до нас не было дела. По белому снегу валялись белые песцы, оскаленные морды запачкались кровью. Они кружили, наваливаясь друг на друга, рыли когтями и носами в попытке достать юркого зверька из-под наста. Зверёк бился насмерть. Меня невольно охватило чувство между восхищением и завистью. Песцы сомкнулись в шар над беднягой.

И тут снег под ними провалился и поехал. Мохнатый, зубастый шар песцов рассыпался. Зверёк, которого они донимали, оказался щупальцем. Приманкой, удилищем. Всего лишь кончиком щупальца на громадной белой… жабе.

— Зяблый жорвел! — воскликнул Трюфель мешая ужас напополам с восхищением.

Снег клубился над охотниками, которые в один миг стали добычей. А жорвел всё поднимался, как бородавчатая гора. С рёвом и брызгами паутинной слюны он развернулся и стал глотать одного песца за другим. Вертелся и хватал, не чавкая. Раззявил пасть на весь экватор лунного тулова. Словно снежный кашалот, он заглатывал мясо вместе с кипами снега и выпускал лишнее в виде гейзеров из пара и крови через холмы бородавок, а планктон — ошалелых лисов — отправлял в колышущееся брюхо. Мы отступали наперегонки. Расправившись с песцами, зяблый жорвел покрутился и затребовал смену блюд: покатился к воланеру.

— Он же нас целиком с машиной проглотит! — Я бы схватилась за голову от отчаяния, но руки молотили воздух на бегу. — Давай попробуем туда!

Округлый холм вблизи оказался куполом древнего строения. Пока жорвел тряс берег озера, снег почти весь осыпался, и наружу выглянул разноцветный витраж, довольно прочный на вид. Так я надеялась. Потому что надеяться больше было не на что. Трюфель обогнул купол первым и уже нёсся с другой стороны мне наперерез:

— Наза-а-ад! Там другие щупальца!

Но сзади был жорвел, слева шторм, справа пустыня, и я всё-таки забежала за холм. У входа в строение из каждого сугроба торчал пушистый хвостик. Их тут было не меньше дюжины, таких же вертлявых приманок. Когда Трюфель пробегал мимо, он задел один — и нетерпеливый детёныш зяблого жорвела размером с гломериду выскочил из-под снега. За ним выпросталась мать, а следом — все родные до третьего колена. Трюфель удирал от них, петляя по снегу, и наконец между пустыней и воланером выбрал пустыню.

Верхом на воланере сидел первый жорвел. А новые — я никак не могла их сосчитать, потому что человеческий мозг разом охватывал максимум семь объектов, а паникующий мозг и того меньше — разбегались широкой дугой, отрезая меня от купола и прижимая к берегу. Позади выла штормовая гроза, которая вмиг сняла бы с меня шкуру ледяной наждачкой.

Настал момент. Я просунула руку под толстовки, но даже мизинец не пролезал в вестулу с диануклидами. В ход пошёл выкидной нож из рукояти крименгана. Кончиком лезвия я протолкнула капсулу и почувствовала хруст. От выброса вещества отнялись ноги, но только на секунду. Меня тряхнуло. В каждой клеточке началась революция. Я попыталась соорудить ледяную стену между собой и жорвелами, когда сообразила страшное.

На мне был ошейник с диаблокатором. И он сопротивлялся.

Когда только я успела свыкнуться с рабской власяницей? Ошалелые митохондрии, бомбардированные диануклидами, выталкивали диастимагию, как гейзеры. Но она не могла покинуть тело. Меня трясло до мозга костей. Диаблокатор искрил, жёг кожу на горле. Я пришла в ужас от страха, что сейчас мне оторвёт голову, но диаблокатор потихоньку сдавался. Он продолжал отталкивать большую часть диастиминов, но жорвелы заскользили в луже, а две твари, подобравшиеся ближе всех, провалились под снег. Мне удалось запечатать их ледяными пробками, как джиннов. Кровь пошла носом, закапало из ушей, ресницы заклеили вязкие слёзы. Не найдя нормального выхода, диастимины то лупили в диаблокатор, и тогда он бил меня искрами, то силились вернуться в митохондрии и атаковали тело. В этот раз их было так много, их выжали сразу все… Они больно толкались внутри меня, как в час пик. Я фонтанировала эссенцией силы, но совершенно не контролировала этот бестолковый процесс. Зяблый жорвел плевался кислотой и паутиной мне в ботинки. А по сиреневому небу прокатилась…

…шлюпка, на которой улетели Зеппе и Ка-Пча.

Они добрались! Жорвелы бросили меня и стали подпрыгивать, вытягивая слизистые щупальца, чтобы сбить шлюпку. Одному удалось, и шлюпка сдала резко вниз… и вверх. Ка-Пча был хорошим пилотом. Щупальце обожгла турбина, и жорвел шмякнулся на берег со звуком гигантского мокрого сапога. Тогда он встряхнулся и покатился ко мне. Я напряглась из последних сил и подняла снег. Он тряхнул весь берег и жорвела, как блоху на покрывале. Тварь, не удержавшись, полетела в шторм. Остатки семейства полупауков-полуслизней катались там и сям и не давали шлюпке приземлиться. А я валялась. Просто валялась, раскинув руки. Тогда от шлюпки отделилась чёрная тень. Замелькала между щупальцами, увернулась раз, другой и третий. И упала на меня, как неясыть на дичь. Над нами нависла пасть жорвела, полная слизи и паутины. Я думала, что уже не смогу, но рывком диастимагии послала гадине ледяную оплеуху, и жорвел не успел сожрать Бритца.

— Давай как обычно, Эмбер, — пропустил руки мне под спину. — Хватайся! Эмбер, держись!

— Не могу…

Он больше ничего не спросил. Я почувствовала ласки колючего воздуха. Наверное, мы летели. Удар запустил Кайнорта в кувырок…

…он выронил меня…

…и поймал у земли. От страха я очнулась немного. Опухший от кровотечения нос опять задышал от адреналина. Кайнорт попытался догнать шлюпку, которая ещё боролась с припёком из щупальца, но потом развернулся прочь от озера и юркнул под купол из нохтских витражей. Он протолкнул меня первой в разбитое окно, а сам, получив щупальцем по спине, вломился следом. В пролом тотчас полез жорвел, его отпихнул другой, но ни стекло не поддалось, ни твари не втиснулись. Я дышала, как зачуханный паровоз. Строение казалось просторнее внутри, чем снаружи. Блистали фасеты цветного витража, будто мы ворвались в циклопический глаз стрекозы. Я поднималась на корточки и смахивала с лица какую-то бумагу, сор и пепел. Жорвелы впятером ползали по куполу и уже счистили с него весь снег. Из-за этого вокруг прояснилось. И я поняла, что мы попали в древний зимний сад. Это не бумага шуршала на полу, а сухие листья осыпались с мёртвых растений. Тут были покрытые инеем плодовые деревья и цветы, в которых слабо угадывались былые цвет и форма. Большинство растений стали коричневыми, серыми, чёрными мумиями, другие казались выцветшими посмертными голографиями самих себя. На каждом лепестке, шипе, почке сверкала изморозь.

Кайнорт сорвался с места и бросился куда-то. Бегом: краем стекла на влёте ему отрезало оба крыла справа. По его спине катились розовые потёки жидкой крови. Кай голодал много дней, догадалась я. А снаружи зяблые жорвелы дрались за его крылья. Рвали их, глотали и жмурились от удовольствия. Они ещё не заметили полуоткрытой стеклянной двери, вот куда бежал Кай. Он с рыком задвинул тяжёлые створки. Остался проём, где уже шарили щупальца гадкого детёныша. Вместе со щупальцами проникал ветер, и от его свиста под куполом начался листопад, запоздавший на тысячи лет. Я бросилась помогать. Ползком, потом на полусогнутых, наконец прихрамывая на обе. Мы навалились на дверь вместе. Свистеть перестало. Детёныш остался без щупальца, но тотчас отрастил кончик на том же месте. Другие жорвелы непрерывно долбили зубами в купол. Лизали его, сосали, заплёвывали кислотой.

— Игледяные витражи, — прошептал Кайнорт, задыхаясь от усталости.

Дыхание зяблых жорвелов намораживало узоры на стекле, но купол не поддавался. Редкие осколки внутреннего слоя витражей срывались и падали в гущу мёртвого сада, отбивая фрукты от чёрных веток, но наружный витраж был титанически крепок. Температура под куполом была чуть ниже нуля. Почти жара для Зимары.

— Они так близко! — я съехала по дверному стеклу, села спиной к жорвелам и спрятала лицо в коленки. — Так близко!..

Кайнорт запустил дрожащую ладонь мне в волосы:

— Всё, им уже не пробраться. Жорвелам не разбить нохтский иглёд.

— Да нет же, я о детях! Кай, до них же рукой подать, если бы не циклон, — я вскочила опять и перекричала шум в голове: — А Деус… Кай, она отправилась их убивать! Йола приказал. И она где-то там, а мы… застряли…

На этих словах я почувствовала, что погружаюсь в обморок, испугалась — и очнулась носом в воротнике Кая, в кольце его рук, всё-таки не успев упасть. Ноги дрожали от бедра до кончиков пальцев. Бритц потрогал мой нос и пульс и зачем-то залез за шиворот.

— Ты потеряла много крови? Или что? Эмбер, почему ты такая холодная?

— Я активировала… капсулу диануклидов, когда напали жорвелы.

— Что активировала? — не понял Кайнорт.

— Эссенцию, которая бомбардирует митохондрии и выжимает максимум сил. Но процесс неуправляемый. Ещё этот диаблокатор… И вот я больше не диастимаг, — я коснулась витража, напряглась, но ледяные узоры с другой стороны остались невредимы. — Видишь? Ничего больше не могу. Диастиминов больше нет.

Не вышло даже разморозить фрукт на древней ветке. Кай забрал его у меня и выбросил.

— Но ведь так не бывает, кажется.

— Меня тоже так учили. Но бывает, бывает, магнум Джио всё потерял после этой инъекции. Я знаю, Кай, так не со всеми случается, — я опять прижала ладони к стеклу. — Доктор Изи сказал, есть вероятность… Но я ничего, ничего не могу.

— Ну и наплевать, — он убрал мою руку с витража и сунул себе за пазуху. — Перестань. Жила же ты девятнадцать лет не управляя водой, и ещё проживёшь. Погляди на меня — пятьсот лет собой не управляю, а ты из-за воды…

— Мне не силы жалко. Я не… не как слабак Джио, я просто… бесполезна здесь без диастимагии.

— У тебя озноб, надо шевелиться, чтобы поднять температуру.

Он потянул меня в заросли серого цветника. Листья осоки шуршали на моём лице. Но они были холодны, и Кай повёл меня в розарий, где бутоны едва доходили мне до груди. Они жались к нам, цеплялись древними шипами, чтобы согреться хоть капельку. Я едва передвигала ногами, но мысли просились наружу, распирали, исторгались, как из вулкана:

— А после урагана что? Жорвелы будут сторожить нас до скончания века.

— Признаться честно, у меня есть план, в который ни капельки не входит диастимагия аквадроу, но…

— Так и будут сидеть на куполе и ждать, ждать, пока мы не сдохнем от голода, — не помня себя, я вырвала руку из тёплой парки Бритца, забралась под стол с разбросанными розами, срезанными для древних букетов, и прижала коленки к ушам.

— Я говорю, план. Есть у меня, — отчётливо произносил Кай какие-то слова. — Но ты…

— Ты не можешь летать… Как, как мы спасём детей?

— … но ты не готова его выслушать.

— Что-что? — я вскинула на него замутнённый взгляд. — Ты сказал, план?

— Тебе показалось, — он сел на корточки и заглянул ко мне под стол, улыбаясь.

— А если выберемся — мне придётся стать киборгом, — забормотала я, вздрагивая от падающих стекляшек всякий раз, когда жорвелы били клыками в купол. — А потом роботом. А потом Пенелопа меня оцифрует… если захочешь.

Кайнорт протянул руку под стол и взял мои пальцы, и я поняла, что:

1. Я не чувствую их от напряжения.

2. Он ещё никогда не брал меня за руку. Это было восхитительно, и я уставилась на наши руки, как на что-то феноменальное.

— Послушай меня, любимая Эмбер. Кто бы ни прорывался теперь к сфинксу, ему всё равно придётся пережидать тот же самый ураган. Он штормит уже шесть часов, значит, Деус просто не могла успеть на кинежансе вперёд нас. А всего скорее, она ещё катит по пустыне. В худшем случае мы все доберёмся одновременно, а против нас с тобой у одной Деус нет шансов. Эмбер, сейчас тебе нужно прийти в себя.

— Не могу.

Он выцарапал меня из-под стола, мёртвую, как розы, и усадил на краешек. Белые и красные бутоны катались, стучали шипами и звенели. То, что мы творили потом, было так не вовремя, не к месту, но… боже мой, как нужно и правильно: распахнутые воротники, разорванные молнии на куртках, пальцы в волосах и под толстовками.

— Чувствую себя некромантом, — мурлыкал Кай за моим ухом, катая горячую бусину языком по моей шее. — Твоя кожа словно мята на вкус, приперченная пеплом и нестерпимо холодная. Мне нравится, но надо поднять температуру.

Тёмный огонь пробирался мне в кости. Кайнорт оставил мою шею и грудь тлеть на морозе не чувствуя больше холода, спустил мои брюки и встал на колени.

— Кай, на нас жеж-ж… жорвелы смотрят…

— Им всё равно, они размножаются почкованием, — донеслось почти из-под стола.

Никто в мире не знал, так ли это. Но я пробормотала: «Да, точно…», и два злодея продолжили оскорблять чудовищ в лучших чувствах жажды крови и голода. Столешница дрожала из-за меня, а я — из-за маленькой бусинки в горячем языке. Он не давал моим коленям свестись от конвульсий, и я умирала, рождалась и опять умирала в острой эйфории. Хрустнул и осыпался игледяной витраж. Жорвелы прилипли к стеклу над моим запрокинутым лицом, их щупальца распластались и шарили по куполу. В макабрическом сиянии тусклых стекляшек зимнего сада Кайнорт возвращал мне живую, нормальную меня. По-животному резко и неблагоразумно естественно. В этот раз он не исследовал врага, не остерегался смерти, а бросал меня на безусловные, как рефлекс, чувства: к нему и к себе, потому что, только полюбив себя, было возможно его любить. Я откинулась назад, вся в лепестках мёртвых ледяных роз, красных и белых. В нежной ярости первой волны я потянула Кайнорта за вихры на затылке. Рванула его выше, солёными губами к своим губам, собираясь получить гораздо больше. В моменты близости он пах так вкусно, так бы и съела. В три руки нам удалось расправиться с его ремнём и молнией, и скоро я потерялась в жажде второй волны. Она штормила в центре живота, так глубоко, словно не внутри тела, а в самой сердцевине моей природы. Зяблые жорвелы в тот миг показались мне прекраснейшими созданиями в галактике.

Кай и правда не выкинул те бусины, которыми обзавёлся в карминской пыточной. Оставил их: точно как я свои шрамы. Я стиснула своего эзера, как будто кто-то хотел, нет, должен был его отнять, отчего-то я с кристальной ясностью вообразила, что непременно его потеряю, как теряла всех, к кому привязывалась. Я превратилась в испепеляюще сладкий страх за него. А Кайнорт замер, наслаждаясь своей волной.

— Я тоже за тебя боюсь, — сказал он, когда смог наконец говорить. — С параноидальной регулярностью боюсь за тебя всю дорогу…

Потом мы сидели под столом, и прах розовых лепестков витал по зимнему саду. Моя голова покоилась у Бритца на коленях. Жорвелы покоились на куполе, и все они были тут как тут, значит, Трюфель ушёл живым. До конца шторма оставалось три часа. В наших наушниках шумел морской прибой и стрекотали цикады. Я катала в ладони садовую ягоду, которую нашла под столом.

То размягчала её, то замораживала.

Диастимины потихоньку возвращались.

Мне было тепло.

Довольная результатом, я повернулась, чтобы посмотреть в лицо Кайнорта и увидела, как его тянет улыбнуться, и как у него уже не хватает сил. Ямочка мелькнула слева и пропала до лучших времён:

— Я слышал про инъекции нуклидов. Верманд же врач, и… — он опять дёрнул уголком губ, словно хотел добавить «был», но передумал. — Во-первых, хоть ты пока и бестолковый диастимаг, но очень сильный, а это значит, чтобы выжать все диастимины, одной капсулы мало. Во-вторых, ошейник с диаблокатором спас большую часть диастиминов и затолкал их назад в матриксы митохондрий. — Он внезапно умолк, а потом добавил: — Ты только не думай, что я использовал секс в терапевтических целях. Мне всё равно, маг ты или нет. Просто чудовищно захотел тебя прямо на столе среди ледяных роз. Захотел восполнить у себя недостаток тебя за эти семь лет.

— Ты сразу был мой. Нам просто пришлось ждать, пока ты выбирался из пропасти и шёл в гору. Но я могла и не ждать. Могла руку подать или камень бросить. И бросила, потом ещё раз, но ты здесь всё равно. Потому что мы сразу сочетались лучше, чем разбитый надвое алмаз. Но какой же долгий путь мы прошли от красных коридоров бункера до красных и белых роз на этом столе, — бормотала я, зевая в ладонь Кая, уже не в силах поднести ко рту свою, — а ведь семь лет назад я думала, что мы сразимся на моей земле.

— На нашей.

— На нашей, — согласилась я, потому что в семантике Кайнорта Бритца это значило очень много, но прежде всего, что он будет её защищать.

— На нашей земле больше не будет сражений. Спи, через два часа я тебя разбужу. Будем убивать жорвелов.

Проигрывая реальность дремоте, уже заплетающимся языком я пробубнила Бритцу в живот:

— Коллайдер.

Наверняка он переспросил: «Что?», но было поздно.

Глава −36. Альда Хокс выбирает

Я проснулась в объятиях воротника, пропахшего тем неописуемым и наркотическим теплом, которое оставил мне Кай вместе с паркой. Проснулась внезапно: от лихорадочных толчков сердца и чавкающих звуков. Ещё не вполне придя в себя из-за внезапного пробуждения, я вдруг вообразила, что это жорвел доедает Бритца. Фантазия была так нелепа, что пришлось дважды мотнуть головой, чтобы прогнать омерзительное видение. Нервы мои уже никуда не годились. Жорвелы сидели там, где мы оставили их пару часов назад, но в зимнем саду потемнело: на озере Рыш наступал вечер, и солнце, продрогнув на юге, катилось в тёплые широты. Я попрыгала, не снимая парки, размяла пальцы и пошла на звук. В тени бурых фруктовых деревьев дрожал сателлюкс.

— Ты знаешь, я согласен, что это полезно, когда ты диастимаг, моя дорогая, — не глядя на меня, пробормотал Кай, пока я силилась разобрать, чем таким он занят на четвереньках среди замороженных ветвей. — Я раздавил почти всех пекловастиков.

— Кого?

Он стоял на коленях под кистью фиолетовых ягод, сосредоточившись над древним садовым корытом. Подбирал с пола живых слизней, шлёпал их о край корыта и бросал на дно. На третьем слизне шипение обожгло Каю пальцы, и тот уронил пекловастика мимо. Я приблизилась и присела рядом. В корыте лежала игледяная рапира, облепленная дымящимися пекловастиками. Рапира растаяла едва ли на треть.

— Чем я могу помочь?

— Это иглёд, он тает в кипятке. Растопи рапиру целиком, — попросил он и добавил мягко: — Конечно, если набралась достаточно сил для этого.

Это оказалось легко. Труднее было не задавать вопросы, но Бритц был так нахмурен и внимателен к происходящему в корыте, что я промолчала. Пока рапира таяла, с меня сыпались части лопнувшего ошейника. А я и не почувствовала, что он давно сломался. Изъеденные диастимагией, детали захрустели на полу.

— Я думала, что перестала замечать ошейник потому, что привыкла к положению рабыни. А на самом деле я просто и в нём свободна.

— Это я ещё на Кармине почувствовал, — беззлобно фыркнул Кай.

Он зачем-то вспорол себе предплечье керамбитом, добавил крови в корыто и хорошенько размешал. Потом приказал заморозить воду и надел перчатки:

— Приманка замёрзла. Теперь, пожалуйста, спрячь руки в карманы и вообще отойди-ка подальше. Эмбер, я сказал, отойди! Сжалься над моими нервными клетками, их и так уже меньше ста против ста миллиардов, пока я тебя не знал.

— Хорошо, хорошо, — отползла я. — Что это такое?

— Игледяные бомбы, — ответил он, не сводя с них глаз, будто без надзора они могли разорваться прямо в корыте. — Точно такие, какими убили Аббенезера Кута и лидмейстера Жуайнифера. Если растопить игледяные ветви, а потом придать им произвольную форму, то даже тепло твоей кожи вызовет взрыв. Мы скормим их жорвелам. Надеюсь, им по вкусу мороженая кровь голодного эзера.

— Почему просто не бросить в них корытом?

— У зяблых жорвелов холодная шкура, иначе как бы они сидели в сугробах? Не сработает. Другое дело желудок.

Кай разбил иглёд керамбитом на кубики. Пока он перекладывал их себе на локоть, я потела и вела неутешительный счёт собственным нервным клеткам. Одна капля, думала я, одна только капля скатилась бы от тепла, просочившегося сквозь рукав свитера, и бомбы разорвали бы эзера на тысячу кристаллов. Но Кайнорт не терял времени даром. Жорвелы следовали за нами по куполу, пока мы шли из центра сада к выходу. Дождавшись, когда твари займут нестройную очередь у дверей, Кайнорт навалился на створку боком. В саду опять завыл ветер, и сразу три щупальца ворвались в щель. Бритц взял один игледяной кубик и подбросил. Жорвел сцапал его щупальцем. Он утащил его в пасть.

И в купол громко ударили камни.

— Получилось! — обрадовалась я.

Осталось четыре. Будь жорвелы поумней, они бы уже катились от купола. Но голод пожирал их скудный разум. Очухавшись от ударов камней, которые запаяли первую жертву, два жорвела поймали ещё по кубику, и их бугристые тела разнесло по сумеречному полю.

— Убери снег, надо открыть дверь пошире! — крикнул Кай. — И держись подальше.

— Да как же я…

— Я имел в виду, убери его диастимагией! Эмбер, с твоим-то умом — как можно всё время забывать, что ты ведьма?

Он добавил что-то на незнакомом языке, в резких сочетаниях согласных которого я угадала ибрионский. Мне стало смешно: на нервной почве и от себя самой, бестолковой ведьмы, и от того, как благовоспитанно ругался минори, и в иных обстоятельствах я была бы не прочь раздразнить Бритца нарочно, но мы не могли вечно торчать в саду. Шторм на озере утих. Где-то Деус подбиралась к детям. Снег за дверью слушался неохотно, потому что я ещё не вошла в полную силу, но всё же отступил. Крупная тварь раззявила глотку во всю ширину проёма. Нас обдало зловонием и паутиной, перемешанной со слизью. Жорвел смачно глотнул — и по дорожкам зимнего сада покатились суховатые, пористые осколки. Они сшибли фруктовые деревья, плоды и ягоды зашуршали по осыпавшимся листьям. Я едва успела прыгнуть под стеллаж.

Гадкий детёныш в одночасье остался сиротой. Он втянул щупальца, перевалился через купол, закопался в сугроб и затих. Стихла и долина. Даже хвостик не болтался над снегом.

— Надеюсь, он даст потомство, которое будет остерегаться людей, — выдохнул Бритц.

Мы вышли из сада на ветреные холмы, где мне пришлось запахнуться в куртку покрепче и поднять воротник, потому что там был адский мороз. Я решила, что, если превращусь в паука, то сначала выиграю пару минут, а потом замёрзну, не добравшись и к центру озера. Мы долго прыгали по булыжникам, из расколов которых сочилась слизистая кровь жорвелов.

— Это что? — Я подобрала пористый светло-серый камень, который был легче, чем казался на вид. — Пемза вроде? Жорвелов закатало в пемзу? Какая-то непутёвая смерть. На их месте я бы настояла, чтобы этакую подробность опустили в официальном некрологе.

— Зеппе предположил, что игледяные бомбы воздают по заслугам или что-то в этом роде. Будто бы всякого запечатывает в минерал, который отражает внутренний мир. Красивая легенда. Между прочим, Верманда разбило на рубины. В определённой и, признаюсь, особо извращённой, степени я им горжусь. И как же мало я говорил ему это при жизни. — Он сверкнул мне глазами в сумерках. — Не будь как я, Эмбер, не думай, что кто-то не нуждается в добром слове или, может быть, и без тебя всё о себе знает.

— Ну, на этот счёт я спокойна, потому что уже говорила, что люблю тебя.

— Ты нездорова. Ты ведь не можешь на самом деле. В смысле, меня, — он говорил отрывисто, то и дело утопая в сугробах. — На Урьюи всё встанет на свои места, и ты одумаешься.

— Я также говорила, что ты козёл, — проворчала я, запыхавшись в глубоком снегу. — И не отступлюсь ни от первого, ни от второго.

Мы вскарабкались на отвал, на вершине которого ветер отшлифовал корку наста так сильно, что тот удержал наши подошвы. Кайнорт молча прожигал меня возражениями, но в методичках по умбрапсихологии, как видно, не нашлось параграфа о нашем с ним необычайном случае, и под моим ответным взглядом эзер капитулировал с судорожным вздохом. Я же не считала своим долгом упираться в словесном доказательстве того, что чувствовала, коль скоро эту правду не поколебали семь лет, за которые я не раз и не два разбирала себя по винтикам и собирала вновь, оставаясь всё с тем же знаменателем. Кроме того, сомнения эзера насчёт меня имели основания крепче, чем мегалитические блоки древнего сфинкса, и Кайнорту, естественно, нужно было время, чтобы поверить. Только время. И я рядом.

— Почему же древние нохты не взрывались? — спросила я, пока искала место для спуска к берегу. — Ведь они обработали тысячи тысяч игледяных ветвей, чтобы построить этот оранжерейный купол из витражей.

— Нохты обладали какой-то особенной технологией. Изи сказал, что доктор Кабошон разработал на её основе метод анимедуллярного ляпискинеза, но если игнорировать правила, получается бомба.

Мы спустились на берег озера Рыш на пятых точках, сэкономив тем самым кучу времени. Наикратчайший путь к сфинксу лежал по чёрному льду. Здесь можно было не сомневаться в его толщине и крепости: комм Бритца показывал минус тридцать шесть. Мы шли, нет, почти бежали, но до противоположного берега ещё было довольно далеко.

— Эмбер, мне показалось, или в зимнем саду ты сказала «коллайдер»?

— Просто понимаешь… Я отметила частицы на схеме и поняла, что это столкновение протонов. Но! — Тут нам пришлось двигаться аккуратнее, потому что в центре озера валялись липкие ошмётки жорвела, угодившего в шторм. — Но частицы, которые разлетаются в загадке, рождаются, только если протоны сталкиваются со страшной скоростью.

— И ты подумала о коллайдере.

— А о чём же ещё?

Кайнорт уже открыл рот, чтобы поддеть меня, но вляпался в кишки зяблого жорвела, которые на таком морозе остались вязкими, как свежий асфальт. Доверчиво последовав за эзером, вляпалась и я. Поддерживая друг друга то за одно, то за другое, мы косолапили и хромали в дохлом свете заката.

— Тогда это не поезд, — загадочно бормотал Бритц, с трудом отдирая ботинок от озера вместе с протектором подошвы.

— Что-что?

— А где, по-твоему, в конструкции коллайдера длиной в десятки тысяч километров могли бы пригодиться алмазы? Куча алмазов. Или один огромный.

— Сколько километров⁈

— Тысяч тридцать. С гаком.

Мы бежали молча следующие минут десять, девять из которых я размышляла над тем, как всё-таки преходяще здравомыслие: утром ты ещё нормальный эзер, а к вечеру бредишь, как невменяемый. И ещё полминуты сочувствовала переполненной кровью селезёнке. Когда впереди показался берег, я в изнеможении согнулась, чтобы опереться на колени. Кровь отлила от селезёнки и прилила к голове, где нерестились мысли:

— Ну… теоретически, чтобы управлять синхротроном такого масштаба, в его системе охлаждения должен быть колоссальной мощности криогенный компьютер. Гигантские бриллианты с примесью бора решили бы массу проблем. Постой, а при чём тут поезд?

— А почему с примесью бора? Это не влияет на стоимость?

— Чтобы обеспечить проводимость. Конечно, влияет, они дороже. Ты что, голубых алмазов не видел? Ты что, блоки питания не разбирал?

— Юфи наверняка разбирала, — он рассеянно поискал что-то взглядом в тумане и внезапно сжал моё плечо. — Эмбер, превращайся.

— Почему? Зачем?

— Превращайся в паука! Снег идёт!

Я повиновалась, и мороз пробрался под чёрное брюхо. Кайнорт схватился за мои педипальпы, дёрнул к себе и коснулся лбом хелицер.

— Зимара тебя увидит. Беги к сфинксу.

— Давай лучше ты!

— Нет. Ты лучше. Беги от меня быстрее, чем семь лет назад. Беги, я буду стрелять!

У него на плечах танцевали снежинки. Метеоспрутов не было видно в тумане, но их присутствие ощущалось, как неестественный абсолют. Я зигзагами побежала к берегу, откуда на озеро спускались ржавые ленты ручьёв. Болл прокатился по льду и лопнул между обмороженными ногами, второй прошипел над глазами. Ворс на брюхе стоял дыбом. Лёд затрещал, сломался, и вода брызнула между мною и новыми боллами плазмы. На краю поля зрения показалась иссиня-чёрная корона. Все в потёках нейробитума, её зубцы были величиной с корабельные мачты.

Зимара явилась посмотреть. Хоть одним глазком глянуть, что же стало с её игрой.

Деус трижды обошла комнату по периметру с игледяной рапирой наголо и крименганом. Темнело, но сфинкс стоял на возвышении, и туманы ещё не добрались к его окнам-бойницам. Фонарик выхватывал новые тени в каменном мешке. Казалось, вот-вот из санитарного колодца или из вороха мятых банок, или из кучи тряпья, похожей на постель бродяги, выскочат маленькие негодяи. Но их не было. По крайней мере, там, где сказал Йола. Нет, Деус не ошиблась, не перепутала, не опоздала! Нет. Запах человечины и следы детских пальцев на обледенелом подоконнике: дьяволята были здесь. Ещё утром.

Сюда, по дороге в комнату, где окном служил глаз песца, Деус неслась по витым обрушенным лесенкам, не обращая внимания на боковые ходы и всевозможные лазы. Она что-то упустила, только и всего. С кем не бывает?

— Сырок, на, на… — она натыкала его носом в разворошённое тряпьё. — Ищи, ищи их!

Песец тявкнул и пропал в чёрном проёме. Деус присела у двери. Йола оборудовал темницу незамысловатым магнитным замком. Контроллер переливался следами короткого замыкания. Каким-то образом личинки взломали темницу. Но они не могли покинуть сфинкса, снаружи было чертовски холодно, всё утро и весь день бушевал шторм. Лимонная обезьянка медленно выдохнула. Она спускалась на первый этаж, прислушиваясь к шороху лисьего хвоста по древней пыли. Где-то в самом низу, в нагромождениях этажей, Сырок пронзительно затявкал. На весь мегалит разнеслись визги и топот. И крик:

— Собака!

Деус бросилась на звуки с крименганом наготове. Древние нохты не ведали, что такое симметрия, и три-четыре коридора спустя лимонная обезьянка заплутала. Чертыхаясь, она вернулась на то же место, откуда слышала детей. Стояла могильная тишина. Сколько времени она потеряла? Деус показалось, вечность. Она долго бежала вниз, а потом опять наверх, в другое крыло, в другую лапу или ляжку сфинкса. Наконец толкнула нужную дверь. В помещении валялся какой-то люминесцентный слизняк, и в его неверном свете сквозняки играли занавесками. Деус отпрянула в ужасе. Паутина. Здесь побывал жорвел! Она знала о зяблых тварях озера Рыш. Пару лет назад именно здесь Сырок — ещё совсем недопёсок — потерял задние лапы, когда пушистый хвостик в сугробе оказался плотоядной жабой. Этим утром им пришлось долго огибать злополучный берег и забираться в сфинкса с чёрного хода.

Первым она увидела Сырка. Песец лихорадочно бился в коконе из серебристой, липкой, противной паутины. Ещё два неподвижных кокона висели под потолком и на стене в углу. Деус вздрогнула. Она боялась, что жорвел где-то рядом, ведь всего минут пятнадцать назад она слышала визги. А теперь дети коченели трупиками с остекленевшими глазами. С ними было покончено, оставалось высвободить песца. И драпать, драпать отсюда, пока не вернулась зяблая тварь. Но в висках зашумело. Деус стало нехорошо. Жорвел-синдром, которым она обзавелась два года назад в этих местах, стиснул рёбра. Всякая тень казалась жорвелом. Лучом спасения был сквозняк, и Деус, едва тронув замотанного Сырка, пробормотала слабо:

— Сейчас… сейчас, я только подышу… и освобожу… тебя…

Спотыкаясь, она кинулась к окну. Деус свесила голову и глотнула мороза, который пробирал её наперегонки с ужасом. Она зачерпнула снега с карниза, чтобы умыть лицо. В тучах, в дымке над озером и в клубах пара от дыхания Деус бесились жорвелы… Что ж, Йола ждал видеоотчёт о смерти личинок, нужно было только послать эзеру видео. Даже не понадобится их выпутывать, яд уже обо всём позаботился, такая серая была у детей кожа под паутиной.

Снег на карнизе зашевелился. У Деус закружилась голова. И вдруг две широкие снежные лапы вцепились ей в плечи. Лимонная обезьянка даже не успела закричать, как лапы вытащили её из бойницы и швырнули наружу с высоты чёрт знает какого этажа. Падая, она разглядела, как в сиреневом мареве по ледяным лесам карабкался жорвел с кровавым крестом на брюхе.

— Миаш! Юфи!

Вышвырнув лимонную бестию из сфинкса, я упросила снег и лёд, чтобы они помогли мне вскарабкаться по стене. Во мне всё колотилось. Деус добралась первой! Неужели кончено, неужели всё кончено⁈ Когда я влезла через окно, первым бросился в глаза мохнатый кокон. Из него торчала голова песца, она вертелась и тявкала. Но ни один жорвел не остановил бы меня теперь. На тёмной стене зашевелился другой кокон, а под потолком третий. Под безобразной паутиной бились серые комочки. Я поняла, что дети отравлены зяблой тварью и дрожат в агонии. Сколько инкарнаций у них осталось? Умрут ли они у меня на руках? Переживу ли я? Но с потолка пискнули:

— Мы тут!..

— Юфи⁈ — я помогла ей выбраться из паутины и подхватила на руки. — Ты не ранена? Где Миаш?

— Я тут. Мультик выпустил нас!

Мальчик сам выпутался и съехал на пол. Паутина и многодневная пыль окрасили его кожу мертвенно-серым, но сквозь потёки древнего праха горел румянец. Я присела, чтобы ощупать Миаша, живого и здорового, пока Юфи подпрыгивала на месте, не выпуская меня из кольца своих ручек.

— У нас собака! И наша Эмбер, и собака!

— Вы замёрзли? Вы проголодались?

— Да, да! А где папа?

— Рядом. Мы выйдем ему навстречу, — я схватила их ладошки и заметила, что песец крутится под ногами. — Юфи, береги пальчики, ради бога, он же кусается.

— Не кусается!

Чтобы доказать мне, Юфи подхватила песца поперёк живота и прижала к груди, как игрушечную болонку. Зверь отпихивался и вертел хвостом, но сдался и только пронзительно тявкал. Он был размером с Юфи, но половину его величины, как оказалось, составлял мех.

— Теперь всё хорошо, — повторяла я, понятия не имея, как выбраться из сфинкса каким-нибудь иным способом, а не через окно. — А почему вы были в паутине? Кто напал?

— Никто, это Юфи! Она… — Миаш замялся, зажевал какое-то слово, а потом захлебнулся волной невероятных объяснений: — Мультик вскрыл замок. Он вот тут, сидит у меня в рукаве. Потом мы смотрели в песцовый глаз, ну, то есть в окно, увидели жёлтую тётку с ледяной иголкой, убежали и спрятались, а потом на меня прыгнула собака, а Юфи… она нас опутала, и мы висели, как мёртвые. Так сложно было не моргать!

Их сообразительность лишила меня дара речи. Впрочем, кто бы сомневался в детях Кайнорта Бритца? Он дал им превосходное воспитание настоящих прохиндеев и восхитительно подготовил к авантюрам. Чем бы ни закончилась игра Зимары, я уже получила главный приз. Белый прогулочный костюмчик Юфи превратился в лохмотья на подоле и манжетах, и не представлялось возможным когда-нибудь вычесать паутину из каштановых кудрей. А Миаш был почти чистенький, только возбуждённый и бледный, как отражение на мраморе. Я непрерывно прикладывалась щекой к его лбу, но мальчик был живой и тёплый, а серые глаза сверкали чисто и ясно.

— Там гломерида, — вдруг напрягся он, показывая в занавешенное сумраком окно.

Это заходил на посадку звездолёт Альды Хокс. Я узнала бы его из миллиона, только Полосатая Стерва покрывала коготки шасси цветным лаком. Всё оказалось не так хорошо, как я наобещала детям.

— Так, слушайте. Мы спрячемся и будем сидеть тихо-тихо. Папа скоро придёт. Не бойтесь, я убью любого, кто только поднимет на вас руку, лапу или щупальце.

— Мы не боимся, папа сказал, вы самая крутая.

— Я знаю чуланчик без окна, — добавила Юфи.

Она потащила песца дальше, подметая коридор пышным хвостом, и мы с Миашем поспешили за ней.

Кайнорт не мог пошевелиться. Лицо порошил снег, и вокруг было тихо. Когда Зимара показалась из-под воды, лёд на озере вздулся, и эзера швырнуло в липкую лужу из кишок жорвела. К пальцам едва возвращалась чувствительность. Бритц упал так сильно, что тело ещё не оправилось от шока. Мохнатая борода и шершавый язык лизали его шею и лоб. И кто-то, оторвав его от лужи, потащил за капюшон вверх по скату берега. Кайнорт слышал, как шаркали на льду тяжёлые башмаки. И как возле них постукивали ножки помельче.

— Ты обманул меня, Кайнорт Бритц.

Нахель вёз его прочь от ржавых ручьёв, от сфинкса, но Кайнорт не мог разобрать куда. Снег перестал валить так же резко, как начал. Бритц попытался что-то сказать, но Пшолл протащил его прямо через сугроб, и в рот набились осколки наста. Отпустив капюшон наконец, жук обошёл Бритца и встал, заслоняя небо. Звёзды за его плечами, вдруг сообразил Кайнорт, значит, в небе прояснилось. Он лежал смирно — а что ещё оставалось, когда позвоночник не слушался — и ждал удара тракторной подошвы в лицо. Как десять дней назад. Жалость, неизъяснимая оттого, что предназначалась жестокому Нахелю, и крепкая привязанность, давно убитая Зимарой, и безвозвратность этой дружбы разрывали его.

— Ты обманул меня, — повторил Нахель. — Это не кошка.

Кайнорт решил, что рехнулся. Он приподнял голову: Нахель поглаживал Чивойта и улыбался шире, чем жорвел.

— Всё, лорд-песец, — он показал на небо. — Зимара ушла, метеоспруты уплыли за ней. Давай-ка я тебя очухаю, сильно ушибся?

Жук принялся разминать друга так энергично, что, отвечая, Кайнорт дребезжал и едва ладил с голосом:

— Ты сам-то как? Зимара клюнула тебя в висок, как теперь прикажешь тебя понимать?

— Я подверг себя глубокому самоанализу, — Нахель поправил очки, одно из стёкол на которых так сильно треснуло, что синий глаз лукаво блестел из прорехи. — И понял, что, когда ты запустил наноботов, у меня прояснилось. Не сразу, конечно. Но имперские штучки рассосали иглёд.

— Мне нужно в сфинкса. Нахель, там дети.

— Через озеро пешком нельзя. Зимара расколола всё озеро, любопытная баба. Ну вот, я тебя растормошил маленько, забирайся в машину и полетели.

— Полетели? — удивился Бритц и обнаружил, что может сесть. Поясница горела, но хотя бы ноги казались своими, а это была уже победа.

Неуклюже опираясь на Пшолла, он поднялся и увидел Зеппе и Ка-Пчу с новеньким прыщом на подбородке. И так ему — и Ка-Пче, и прыщу — обрадовался, что провалился в сугроб по пояс. Нахель вытянул его за капюшон, как былинку, повернул лицом к шлюпке. Ка-Пча счищал с турбины остатки припёка от щупальца жорвела. А Зеппе, необычайно оживлённый, шлифовал свой медный шлем нулёвкой. Из-под кальмарообразного купола вырывались клубы пара. Никогда ещё на памяти Бритца старик не дышал так глубоко и ровно. Нахель рассказал, как Деус выкинула его из кинежанса неподалёку от сфинкса, и как Зеппе с Ка-Пчой, кружа над полюсом, подобрали его и бранианскую не-кошку и отправились искать Кайнорта.

Они уже взлетели, когда Нахель ткнул в небо:

— Да это же гломерида Альды Хокс! Её дурацкое шасси, вот стерва! Чего это она тут забыла? Не иначе как Йола, паразит, её подослал.

— Не иначе. Так, а это чья? — Бритц показал на песочного цвета сигару.

— Чёрт, не имею понятия, но это планетолёт кситов. Да кто бы это мог быть?

— Летел с севера, — отметил Зеппе. — Нахель, отключи свет. Кажется, намечается заварушка.

Над сфинксом кружили корабли. Юркая сигара приземлилась первой, но её закрыл мегалит, и из шлюпки в потёмках невозможно было разглядеть, кто прилетел. Нахель выгнал Ка-Пчу из кресла пилота и взгромоздился на сиденье сам. Кресло скрипнуло под центнером плотных мышц. Жук обогнул сфинкса и ювелирно сел вне поля зрения других гостей. У парадного входа, который располагался между лапами каменного песца таким образом, что острый нос служил козырьком, стояла гломерида Хокс. Чивойта пришлось закрыть в шлюпке. Он бунтовал, но его копыта наделали бы слишком много шума. Зеппе и Ка-Пче строжайше приказано было не высовываться и прятать шлюпку вплоть до новых распоряжений или иного какого-нибудь сигнала.

Замок на воротах был раскурочен, на его месте чернела свежая, ещё тёплая от плазмы дыра. Тяжёлая дверь заскрежетала по шершавому льду. Сфинкс стоял на возвышении, и по холму гуляли пронзительные ветра, которые не оставляли снегу и полушанса замести двери. Кайнорт не мог связаться с Эмбер при помощи наушника, но его собственный отмечал, что парный ещё активен, подвижен и находится в самом центре сфинкса. Они с Нахелем бросились по электронному следу, но им вдруг послышались выстрелы и ругань в другом крыле. Стены отразили неповторимый лексикон Альды.

— Нахель, — шёпотом подозвал его Бритц, — продолжай движение на сигнал наушника, а я сделаю крюк. Позабочусь о безопасном выходе, иначе нам не дадут выбраться. Кто бы там ни был с Альдой, она не может находиться в компании приличных людей.

— Нет, на выстрелы пойду я, — возразил жук. — Я бессмертный, а ты больше нет!

— Ты с каких пор начал со мной спорить?

— С тех самых, как тебя разжаловали и ты мне больше не командир.

— Я лучше стреляю. И, по крайней мере, не топаю. Да и я всё равно украл твой глоустер.

Он испарился в проёме, которого на первый взгляд не существовало, будто просочился сквозь стену. И через секунду Нахель в самом деле перестал слышать его шаги.

Кайнорт двигался на голоса, в которых распознал Альду и Йолу. За пару коридоров до цели он рассудил, что ведь и впрямь больше не бессмертный, притормозил и стал подкрадываться, соблюдая максимальную осторожность. Голоса Эмбер или детей совсем не было слышно, он бы давно разобрал их по тембру даже в центре водопада. Ими даже не пахло в этом крыле. Дойдя до угла, за которым мелькал свет чужих сателлюксов, Бритц вжался в стену, чтобы через миг расстрелять решительно всех. И обнаружил, что глоустер истратил заряд. Сердце заколотилось пульсаром, беспощадно гоняя пустую кровь по пустой голове. Альда — теперь прямо за углом, в паре шагов от него, — выкрикнула:

— Что ты палишь, как подросток за джойстиком? Тут тебе не видеоигра.

— Не попал же! — с облегчением усмехнулся Йола. — Раз уж ты здесь, помоги отыскать личинок. Я подарю тебе право первого выстрела.

— Йола, ты должен был ждать подкрепления от кситов в гроте у Бос Курлыка.

— Я дождался и одолжил у них планетолёт. Их там две дюжины солдат, прочёсывают местность. И без меня справятся.

— Что это за новости про взрывную добычу?

— Игра окончена, — помедлив, объяснил шмель. — Ктырь уже не управляет ситуацией, за дело берутся наши партнёры. Или новые хозяева, уж тут как поглядеть.

— Интересно брыски пляшут! А Зимара что на это скажет?

— Если понадобится, и снежную бабу заткнём за пояс. Вообрази лучше, кусок какого мира отщипнут нам фалайны за все старания, когда поделят империю. Будешь моей королевой, Альда.

— Йола, знаешь, — отвечала та с раздражением, — у меня уже был амбициозный комбинатор, от которого моя карьера дважды покатилась в тартарары. Мне не нравится эта политическая чехарда. А что будет с Урьюи? Кому они её… отщипнут?

Кайнорт невольно улыбнулся. Он поймал себя на импонировании этим замечаниям Альды. Он знал её слишком, слишком, слишком долго, чтобы ненавидеть с чистой и незамутнённой страстью. Какая-то наивная, извращённая тяга к свету, похожая на ту, что сгубила в Эмбер ненависть к нему самому, так и выискивала крючочки справедливости на отшлифованной жестокостью, расчётливой Альде Хокс. Раз за разом Кай пытался достучаться до неё сквозь стук её собственных каблуков. Что-то неумолимо давило на его желание раз и навсегда избавиться от стервы, несмотря на всю неприязнь. Это что-то заставило его теперь остаться в укрытии ещё на минуточку, интуитивно подсказывая, что вмешиваться рано.

— Как ты вообще узнала, что я здесь? — вскинулся Йола. — Рейне следил за мной?

— Я, это я следила! Мне жаль, Йола, но насчёт… личинок я вынуждена выступить против. Я понимаю, зачем ты… но не надо. Прошу, не надо.

— Что⁈ Против? Ты? Ведь ты сама им угрожала пару лет назад, на Алливее. А теперь Бритц убил Йону, Бритц оторвал у меня полмира! Ты хоть знаешь… Ты хоть представь!..

— Я скорбела вместе с тобой, забыл? Но просто… — её голос дрожал, и, непривычная испытывать какие-либо эмоции сложнее презрения, Альда едва с этим справлялась, — оставь его детей в покое. Бритц пропал, его, должно быть, уже переварил жорвел. Ну зачем?

Кайнорт был почти готов поплатиться жизнью за то лишь, чтобы своими глазами увидеть, как плачет Альда Хокс, потому что всерьёз подозревал у неё врождённое отсутствие слёзных каналов, ни больше ни меньше. Следовало гораздо раньше назвать её в лицо парнокопытной тупой сукой, думал он, довольный собой и ею (немножко). Тем временем Йола раздражался сильней:

— Вы с Бритцем что, сворковались на Маскарауте, пока он тискал тебя в менуэте?

— Ты бы… — задохнулась Альда, — ты бы знал!.. Чего он мне наговорил! Сволочь, я ненавижу его!

— Ну, ну, всё, тихо, тсс. Ты придаёшь всему этому лишку драмы, любимая. Третья линька началась, да? Все через это проходят: обнажённые нервы, кидания из крайности в крайность. Просто будь моей послушной девочкой и…

Бритц весь обратился в слух и нюх и ощутил электричество происходящего ярче, чем взглядом: Йола приближался к Альде, как к зверю, загнанному на край обрыва.

— Убери этот покровительственный тон! — рявкнула она. — Да, я угрожала детям на Алливее. Да, я помогла их похитить для тебя. Но я бы никогда на самом деле… Я много думала в последние месяцы. Кажется, больше, чем за девяносто девять лет до этого. Йола, ведь один из них — мой племянник, — Альда понизила и смягчила голос. — У меня больше не осталось близких, ну, пойми же и ты меня. Никого в мире, который скоро опять рухнет. Мне жаль твоего брата, но… не варись в одном своём горе, Йола, на твою долю не выпало и половины моих потерь. Не всё меряется в летах и линьках.

— Кто бы это ни был, он тебе не племянник. Маррада тебе даже не родная!

— Как и ты!

В эту секунду за угол к Бритцу прыгнул двуликий зверь. Канизоид о двух головах выбежал из коридора и поставил стальные лапищи Кайнорту на грудь. Обнюхивал лицо и шею. Слюни потекли на плечи эзера, и тот зажмурился, мечтая провалиться сквозь стену… Но псину окликнул Йола, и она просто убежала назад. Бритц проглотил комок ужаса и кашля. Он стоял весь сырой. Слова Альды дошли до него как сквозь кому:

— Йола, прости. Ну прости. Я не могу. Не допущу. Не надо. Йола, у тебя будет весь мир. Вся власть. И я буду, я люблю тебя. Но пусть это будет мой каприз!

— Альда Хокс, нет, — возражал Йола, — ты ела карминских младенцев и не смеешь теперь просить за свою неуместную, противоречивую, иррациональную жалость. Или ты со мной во всём и до конца, или я перешагну через твой труп. Считаю до трёх, Альда. Раз.

Кайнорт опять попытался реанимировать батарею глоустера. Нет. Ничего не оставалось, кроме как уронить его и надеяться, что Альда Хокс всё так же хороша в ближнем бою. Что она, как на Алливее, способна воспользоваться долей секунды. Йола знал Альду своей послушной девочкой. Бритц знал её ть-маршалом, в перерывах между развратом с адъютантами всё-таки сражавшейся на передовой. Как ни крути, за те долгие дни и ночи бок о бок с Бритцем в адских гущах ей стоило отдать должное. Шулли продолжал:

— Два.

— Йола…

— Падль, фас! Эй, Падль, ты сдох⁈

Глоустер Бритца загрохотал по камням. Кайнорту послышался глухой хлопок, с каким эзеры принимали истинный и малоприятный облик. Страшно закричал Йола. Залаяли канизоиды. Бритц решил, что можно и выглянуть, чтобы не умереть от любопытства. Высунув нос за угол, он запечатлел, как Альда Хокс ужалила Йолу.

Она была шершнем всего секунду, но в её глянцевое брюхо вцепился Падль. Он прокусил хитин, расцарапал белёсые спайки внутренностей и порвал осиную талию. Альда обратилась человеком и закричала. Падль мгновенно отпустил её, прижал уши. А Йола, уже синий от удушья, стал шмелём.

И Струп кинулся на него. Кайнорт растерянно наблюдал, как половина канизоида ластится к раненой Альде, а другая половина рвёт Йолу, пока тот силится принять человеческий облик. Наконец в коридоре остались три человека и смущённая двухголовая зверюга. Тогда Бритц догадался, что канизоид подчинялся законам робототехники и бросался на имаго, но не смел трогать людей. Он почесался и сел в углу, как хороший пёс.

Йола почти задохнулся. Кайнорт помнил, каков яд Полосатой Стервы, и как он сам умирал от него на Алливее. Но два года назад ему было хуже: многолетняя резистентность к различным токсинам продлила агонию, Йолы же хватило всего на минуту. Хокс стонала рядом, её живот вспорола пасть Падля, и ей тоже недолго осталось. Бритц приближался, убирая в кобуру бесполезный глоустер.

— Ой-ой.

— Пора… дуй… ся, — простонала Альда, подхватывая кишки.

— Миаш.

— Что?..

— Сын Маррады и твой племянник — Миаш.

Лицо Альды с потёками густой косметики исказилось и дрогнуло.

— Добивай уж…

— Нет, мучайся. Да, кстати, Йола — минори третьей линьки. Ты умрёшь позже, зато он первым инкарнирует. Помнишь Алливею?

Альда вся тряслась и зажимала фонтаны крови, почти уже не соображая, что ей говорят. Кайнорт хотел улыбнуться, но не смог.

— Я тоже инкарнировал первым, но честно дождался тебя. А он — дождётся? Или отрежет тебе голову и выбросит за окошко? Ты его предала. Уверена, что прежде, чем уйти и расправиться с последним из рода Хокс, он не покончит с предпоследней? — Он присел рядом с Хокс, чтобы прижать перчатку к её животу. — Или, может, ты готова принять смерть от руки любимого? Пусть ему будет стыдно потом. Честное слово, я теряюсь предугадать, как он поступит. Ты его лучше знаешь.

Бритц вложил ей в пальцы свой керамбит, один из двух, поострее. Альда вгляделась в лицо Йолы и всхлипнула:

— Красиво мстишь.

— Это не месть. Ты же знаешь, я мщу молча. Это урок. Степень доктора наук накладывает на меня обязательство преподавать хоть иногда. И должна же ты уяснить наконец, что выбирать — это больно. Альда, у тебя совсем мало времени.

— Ага, я убью… его… а ты — меня…

— Нет, парнокопытная сука. Я на твоей стороне.

Он разогнулся, морщась от стреляющей боли в пояснице, и оставил двоих в коридоре. Сигнал наушника Эмбер становился отчётливее, пока Бритц носился в кишках каменных ответвлений. Внутри сфинкса было теплее, чем в зимнем саду, но всё равно зябко, к тому же эзера знобило от волнения. В самом центре мегалита, за толстой деревянной дверью, тявкал песец. Бритц мотнул головой, прогоняя галлюцинацию. Дверь распахнулась навстречу. Из освещённого еле живым сателлюксом чулана опять затявкал песец, и на Кайнорта побежало многослойное тряпьё, в котором он узнал куртку Нахеля. Полы волочились по полу. Из воротника торчали две головы.

Юфи привела нас в глухой чуланчик. Мы зажгли тактический фонарь на моём крименгане, и его света едва хватило, чтобы снова осмотреть детей. Они были, вероятно, в той же одёжке, в которой их похитили на Урьюи. Дядя Верманд позаботился об утеплённых костюмчиках с нитями термоконтроля. Но они плохо грели без подзарядки. Я сняла куртку и укутала ею Миаша и Юфи. Они сидели в обнимку, как совята. Мы не знали, что происходило за дверью, и не понимали, лучше ли оставить свет или погасить его. Судя по сквозняку, в стенах были щели, и Альда могла найти нас по свету. В конце концов я тоже забралась под куртку, и мы накрылись ею с головой. Нам светил только Мультик. Песец прилёг рядом и беспокойно вертелся, обнюхивая новых хозяев. Юфи спросила, можно ли его оставить, и я сказала, что можно. На его кожаном ошейнике болталась бирка с именем Сырок. Юфи много раз повторила кличку, и мы с Миашем признали, что она подходит собаке как нельзя кстати. Обнаружилось, что у песца только две лапы, передние. Миаш просунул руку под живот песца и почёсывал густой мех, засыпая у меня на плече.

Прошло полчаса, и Сырок вскочил. Накинул зубастый капюшон, но тотчас свернул его и прижал уши. Я привстала, готовая напасть на любого, кто бы там ни явился. Дети притихли. В темноте отворилась дверь, Сырок тявкнул.

— Вы тут? — позвал знакомый бас. — Эй, Миаш! Ю…

— Дядя Нахель!

Он шатнулся назад, потому что его сателлюкс выхватил трёхметровое тело чёрной вдовы, едва помещавшееся в чулане. Я вышла из боевой стойки и поспешила стать человеком прежде, чем Нахель пнул бы меня промеж глаз.

— А где Кай?

Прежде чем ответить, Пшолл сдёрнул с себя куртку, и она опустилась на плечи Миаша и Юфи поверх моей.

— Он там. Альда и кто-то ещё с ней явились по ваши души. Но раз вы тут в порядке, сидите тихо. А я пойду к Бритцу.

Как только он толкнул дверь, Сырок опять прижал уши и зарычал. А в проёме показался Кайнорт. Дети понеслись к нему, не скидывая наших курток с плеч, и через секунду Бритц оказался прижат к стене кучей радости, на вершину которой взобрался Сырок и вылизывал бледное лицо. Мне повело голову от облегчения. Кайнорт скользнул вниз с дочерью на руках и сел у двери, потому что его, очевидно, уже не держали ноги. Он нашёл глазами мои глаза:

— Привет.

— Привет.

Чтобы представить, как прозвучали привет и его отражение, пришлось бы выйти в открытый космос, снять шлем и — для пущей верности — проткнуть барабанные перепонки.

— Эмбер, я хотел сказать тебе на Урьюи, — Бритц убрал с лица вуаль из меха и кудрей Юфи, точёных, как у него, но тёмных, — то есть я сначала не собирался, а потом их похитили, и я уже мечтал сказать, но боялся, что они погибнут, и тогда уж лучше тебе совсем бы не знать. Юфьелле твоя дочь. Наша с тобой.

— Я… Ты ведь не фи… не фигурально?

— Нахель, лови, она падает.

— Ого! — пробасил Нахель, подхватывая меня у самого пола. — Да я сам падаю!

Мне понадобилась минутка-другая, чтобы кровь вернулась в мозг. Чтобы перестала сжимать и кипятить сердце, которое достигло края, где уже не разбирало, от чего ему больно: от потери или обретения. Дети таращились на меня, но все бриллианты Зимары и даже все собаки мира не могли заставить маленьких воспитанных минори встрять в разговор взрослых.

— Прости, это рвётся из меня так прямо и, наверное, грубо, — продолжал Кай. — Чуть язык себе не отъел, чтобы молчать при встрече эти дни. Я случайно её нашёл. Пять лет назад удочерил просто так: был немножко не в себе, а Миаш к ней привязался, жалко их стало. И только после нашей с тобой встречи в отшельфе, в Ухлур-реке, обнаружилось вдруг, что Юфи — шэзер, и я её биологический отец. И нет, то есть да, я ручаюсь, что мать — это ты.

— Теперь он спросит с тебя за всю сломанную Юфи технику, — ввернул Нахель.

Я только промямлила:

— А мне показали её мёртвую… Вот я идиотка.

«Первое, что следует уяснить об эзерах, это их бессмертие…» — наставлял меня Гу семь лет назад. Ведь наставлял же!

Кайнорт поднялся и опустил Юфи на пол, чтобы шатко подойти ко мне и свалиться рядом:

— Эмбер, не надо. Ты бы всё равно ничего не смогла поделать. Ничего. Я помню, какой истощённой тенью ты покидала Кармин. А на Урьюи стало только хуже, да? В больнице и сейчас ни за что не отдали бы шчере личинку минори, да ещё с минус одной инкарнацией. — Он поправил воротник моей толстовки и тронул молнию под горлом, словно не решался коснуться кожи. — Я не хотел тревожить тебя, когда узнал. Представил, как при мысли о ребёнке… ребёнке от меня… тебя мучит раздрай, и как грызёт чувство вины за ненависть к дочери потому лишь, что она и на меня похожа, и как тяготит, душит прошлое. Теперь я так не думаю, конечно, нет. Понимаешь, среди минори хорошие матери — редкость, если не исключение. Но твоё возвращение в мою жизнь — лучшее, что случилось с Юфи.

Когда ручка Юфи легла в мою ладонь, по сфинксу разнёсся крик. Пронзительный вопль, от которого температура южного полюса понизилась ещё на градус. Нахель подскочил и схватился за пустую кобуру:

— Это кто?

— А, это Альда Хокс, — отмахнулся Бритц, — сделала выбор и обнаружила, что больно убивать, когда любишь, даже если уверен, что иначе убьют тебя.

Я спросила:

— Ты стоял перед этим выбором у кофейни, когда убрал каблук?

Кайнорт кивнул.

— Эмбер, помнишь, я обещал, что у нас дома больше не будет сражений? Я тебя обманул, ангел. Будет новая война, и её придётся вести прямо на Урьюи. Пять лет терпения, два года надежды — и эзеров снова натравят на шчеров и друг на друга. И не будет империи, чтобы вмешаться.

— Дерьмо, — сказал Нахель. — Что же делать?

Бежать или прятаться?

— Не знаю, — признался Бритц.

Мы решили перебраться в гломериду Хокс. Выйдя в залитый кровью переход из крыла в крыло, Кайнорт подобрал голову Йолы — отсечённую рвано, неряшливо — и швырнул в окно. Меня даже не успело стошнить. Альда валялась здесь же: мёртвая, поперёк шмеля с керамбитом в руке. Кай приказал Нахелю собрать её кишки в нутро по возможности целиком, связать и унести в гломериду, пока не сплёлся кокон инкарнации. Красные нити уже проклюнулись кое-где, но тело ещё можно было тащить без пиетета. Полосатая Стерва, разъяснил Кай, пришлась бы кстати на грядущей войне-всех-со-всеми. Но мне показалось, он её просто пожалел. В коридоре сквозило так, что трупное окоченение рисковало вот-вот обернуться глубокой заморозкой.

Глава −37. Бочонок брильянтильядо

Вульгарные шасси гломериды Хокс цеплялись за глину. Нахель, бесцеремонно цапнув дохлую Альду за стриженые волосы, приложил её глаз к замку, и мы оказались внутри. Мостик был задрапирован шелками златопрядов, от безвкусных узоров на которых по телу Бритца прокатилась судорога.

Сивер — робот, пилот, адъютант и просто умница — смахивал алмазную пыль с клоша, который венчал трёхэтажную бульонницу. Поглощённый полымясом экспложабы, робот не насторожился, когда клинкет тихонько шаркнул. И Нахель застал Сивера врасплох. Пилот отправился к Альде в грузовой отсек с непрерывной принудительной антигравитацией, а его голова отдыхала на мостике. С ней беседовал Зеппе (он заглянул, чтобы попрощаться).

Мы с детьми отправились на поиски нормальной еды. И крови. Я бы их и своей напоила, но идти на жертвы не пришлось: в камбузе Альды Хокс стоял высоченный рефрижератор с кровью на любой вкус. Через минуту Миаш и Юфи напоминали счастливых вурдалаков. Они впивали зубки в сырое и жареное мясо и поливали его из баночек кровяным соусом. Потом я устроила их спать в каюте Альды, небезосновательно сочтя её здесь самой безопасной, но на всякий случай обойдя сперва все помещения гломериды. Я стала похожа на пчелиную матку, встревоженную и хлопотливую. Но облегчения не наступало. Моё счастье травили мысли о войне.

Из Кайнорта едва удавалось вытянуть слово: я видела, как он, сжав зубы, погружался в мрачные перспективы Урьюи. Нам хотелось домой. Но опасно было возвращаться всем вместе. Будь я одна, мне и в голову бы не пришло засесть в глухомани и просто ждать, пока Бритц опять в одиночку бросается на защиту нашего мира. У войны всех со всеми, как её нарёк Кай, не осталось надежды на хороший конец. Я была счастлива принять любой исход вместе с ним. Рядом. Но Миаш и Юфи нуждались в матери и в безопасном месте. Лёгкие горели, когда я понимала, что придётся с ума сходить, прячась где-нибудь в чёртовом укромном райском уголке, в сотнях световых лет от Бритца. Эта безнадёга была до одури тягостна и противна. Разумеется, Кай уходил бы от прямого ответа до тех пор, пока возражать стало бы уже бессмысленно, но я знала, что он не способен бежать. За Урьюи он был готов отдать всего себя целиком. Даже понимая, что против такого противника, как варварская армия фалайнов, кситов и всех, кто ненавидел и желал империю, ни шчерам, ни эзерам не выстоять. Над нами болталось лезвие гильотины: Урьюи — пожалуй, самый прекрасный мирок в известной вселенной — отдадут пернатым дельфинам. Это означало рабство, рудники на астероидах, ссылки для неугодных и несогласных.

— Зеппе, хочешь, мы подбросим тебя с сыном куда-нибудь? — предложил Кай старику.

— Нет, я десять лет назад договорился с одним контрабандистом. Скопил денег, чтобы заплатить за перелёт на Халут. Через три дня истекает срок, и этот парень будет ждать нас здесь на своей колымаге. Он уже послал мне весточку с края системы, ждёт только, когда корабли фалайнов отсюда сгинут.

— Тогда прощай.

— Не обижайте Сивера! — смущённо попросил Зеппе. — Он не виноват, что служил Альде Хокс. Сивер будет приятный малый, если поковыряться в настройках.

— Забирай себе его голову, — великодушно уступил Кай.

Они обнялись, и Нахель накрыл старика ручищами, сжав так сильно, что медный шлем прогнулся. Когда Зеппе ушёл, я почувствовала толчок. Это запустилась и отключилась система антигравитации: началась проверка всех систем. Сосредоточившись над пультом управления, голова к голове с Нахелем, Кайнорт почуял меня — умытую, в чужом комбезе — и, не оборачиваясь, завёл руку за спину, чтобы найти мою. Я узнала часы Зеппе у него на запястье. Сувенир на память. Аккуратные скелетоны со стрелками, по которым никто толком не умел разбирать время.

— Атмосфера спокойна, системы исправны, как дудки эублефона, — доложил Нахель.

Гломерида пошла на взлёт. Кайнорт развернулся и потянул меня к себе на минуточку передышки. Мы перекликались волнениями без слов. Нахель забарабанил пальцами по сенсорам несколько нервно. Бритц моментально это почувствовал.

— Что-то не так?

— Не уверен. Не знаю. Не пойму, что происходит. Приборы сбоят. Над озером электромагнитная аномалия.

Я не могла дышать, то выдёргивая руку из ладони Кая, то опять хватая его пальцы. На озере был дождь. Мимо иллюминаторов летели чёрные капли. Летели вверх.

Озеро волновалось, барахтало колотый лёд, плескало гуще и гуще. Нахель был замечательный пилот, но гломерида, рассчитанная на взлёт со специальных площадок, оказалась неповоротливой махиной. В иллюминаторах разрасталась ледяная корона, её зубцы вставали из-под чёрной воды. На этот раз Зимара не просто пришла взглянуть. Игра прервалась, и хозяйка разозлилась.

— Нахель, там когти! — воскликнул Кай.

— Вижу, мне нужна ещё мину…

Рядом с короной выпросталась лапища, иссиня-чёрная пятерня с потёками нейробитума. Пшолл повёл гломериду боком, отчего я не удержалась и врезалась прямо в Кая. Он перехватил меня в охапку, чтобы пристегнуть. Озеро кипело, вода из него росла вверх и вверх, как стела из чёрного бриллианта. Она изгибалась, замерзая на лету. Это была погоня гигантской ручищи за вертлявой многоножкой. Нахель заводил корабль выше, но когтистая лапа всё росла, тянулась в небо. Мы виляли зигзагами уже далеко от озера, а Зимара не отставала. Сила её гнева была слишком велика. На высоте облаков, где метеоспруты стрекали обшивку гломериды, Зимара вцепилась в шасси. Бритц метнулся к пульту второго пилота, чтобы помочь Нахелю убрать их. Но крупный метеоспрут сел прямо на крышу, и шамахтон вцепилась нам в пузо. Гломерида визжала, турбины плевались плазмой. А когтистая лапа, закручиваясь спиралями, держала нас на высоте двух километров над снежной пустыней.

— Выключи двигатели, — приказал Кай.

— Оторвёмся!

— Она не отпустит! Нам придётся поговорить.

— С безумным шамахтоном, которого мы обманули⁈

— Нахель, выключи двигатели, — голос Бритца завибрировал. — Или она швырнёт нас в озеро.

Тишину нарушал только скрежет беспомощных шасси в ледяных когтях. Кайнорт попросил чуть слышно:

— Эмбер, пожалуйста, уйди с мостика.

Когда я не пошевелилась, он обернулся и умолял шёпотом:

— Эмбер, пожалуйста.

— Я постою у клинкета. Я не уйду, даже если будешь стрелять.

Я материально ощутила, как в своём воображении Кай подцепил меня взглядом за шкирку и выбросил за клинкет. На самом деле он молча отвернулся, хрустнул шеей и застегнул пуговку.

Экраны вспыхнули и, утомлённые сиянием, погасли. Пыль вокруг, все её молекулы и частицы наэлектризовались до предела, воздух мостика заполыхал холодной плазмой. Могла поспорить, Кай ещё не видел подобного. На Острове-с-Приветом я одна говорила с шамахтоном. Зимара была той же природы, что и Урьюи, и вдали от поверхности вместо льда одевалась в возбуждённую пыль. Напротив Бритца пыль сгустилась, и на мостике от пола до самого потолка проступило лицо. Сверкающее и прекрасное. В отличие от незрелого шамахтона Урьюи, Зимара разместила все черты на своих местах. На её оскал было больно смотреть невооружённым взглядом.

— Ты прервал Игру. Ты не выиграл.

— Проиграли все, — немедля возразил Кайнорт.

Я полагала, раньше он говорил с ней иначе. Потому что брови Нахеля взлетели под потолок. Впрочем, теперь судьба шамахтона выглядела не завиднее нашей, и Кай покончил с тоном заискивающего доктора. Зимара не менялась в лице. Она ждала объяснений. Резкость Бритца сработала, в противном случае нас всех уже задушили бы ледяные когти.

— Клуб и не предполагал выполнять условия проигрыша. Они тебя обманули, а ведь я предупреждал.

— На северном полюсе полным-полно людей, — кривилась Зимара. — Они роются, как паразиты. На орбите корабли. Они слепят меня лазерами. Ты не убил их всех. Ты бесполезен!

— Так выброси меня вон из своих пустынь.

Свет Зимары стал невыносим. Я слушала, зажмурившись, но не делала и шагу назад.

— Ты не покинешь планету, пока я в опасности, — упиралась Зимара. — Если ничего не предпримешь, я выжму вашу кровь из этого корабля.

Она ждала ответа минуты три. Как мне показалось, они растянулись на долгие годы абсолютного, загробного молчания. Я не видела лица Кая, менялось ли оно в буре мыслей, оставалось ли холодным в огне хтонической плазмы. Он сказал:

— Хорошо. Ты готова отдать две вещи?

— Отдать? Что?

— Мне — доверие. А Рейне — сердце.

— Отдать сердце врагу? Моему убийце? Никогда.

Зимара даже не представляла… Я задохнулась её словами. Они пробили мои лёгкие и рикошетили от ребра к ребру, разрывая грудину. Если бы мне дозволили говорить, я бы воскликнула: «Отдай и не пожалеешь!» Но говорил Кай.

— Тебе не добраться до Френа-Маньяны: там нет чёрного озера поблизости. Зимара, здесь ты самая могущественная, но твоя сила ограничена этой планетой. А люди давно покорили планеты. Им уже ничего не стоит зажигать и гасить звёзды. Будешь сопротивляться им — они погасят твоё солнце, и ты будешь медленно умирать. Впрочем, медленно в моих масштабах, а ты и моргнуть не успеешь, как ядро затвердеет, и пропадёт магнитное поле. Послушай, я отдам победу «Закрытому клубу для тех, кто». Они заберут выигрыш, и тогда я убью всех: всех, кто знает о твоих алмазах. И никто тебя больше не потревожит. И никто не потревожит нас.

— Если люди действительно так коварны, как ты говоришь, почему я должна тебе верить?

— Потому что, когда они проглотят твой мир, они разрушат мой. Зимара, ты не меня держишь. Ты держишься за меня, потому что у тебя только я и остался. У тебя — только я, а у меня на тебя одна надежда.

Она думала. За эту минуту где-то вспыхнул миллиард новых звёзд и сгорели планеты, которым не было числа, где-то родилась новая жизнь, а где-то погибла. Зимара была песчинкой в мире множественных вселенных и, пожалуй, впервые ей об этом так безжалостно напомнили.

— Этот корабль останется здесь до тех пор, пока всё не будет кончено, — условилась она.

— Согласен.

— Так ты что же, знаешь, где моё сердце, вероломный и лживый Кай?

— Знаю. И ещё. — Бритц шагнул ближе и столкнулся нос к носу с сияющей пылью. — Ты не могла бы растопить немного игльда, заморозить его снова и сотворить одну вещицу? Точнее, много одинаковых вещиц.

— Полагаю, это один из тех бессмысленных человеческих вопросов, что не требуют ответа. Я даю тебе на всё три оборота вокруг оси.

Когда плазма рассеялась, я поняла, что вцепилась в переборку мостика так сильно, что глубоко порезала ладонь. Бритц обернулся, бледный, с прокушенной губой, воспалёнными глазами и пятнами на скулах. Он подошёл и приложил мою ладонь к своим губам. Взгляд избегал моего. Ресницы закрутились и сплавились от жара Зимары.

— Ты что задумал? Как только фалайны заполучат сердце Зимары, они убьют императора! — воскликнул Нахель.

— Я решил, что его величество — та жертва, на которую я готов пойти.

Язык не повернулся его упрекать. Только не теперь. Сто лет назад Железный Аспид уничтожил его планету и семью. Позже на пару с императором они проделали невозможное ради Браны и в конце концов расстались по-хорошему, но если теперь гибель андроида спасла бы имперские галактики и Урьюи… Я поняла:

— Ты хочешь собрать всех заговорщиков в одном месте.

— Во Френа-Маньяне. Да, они соберутся там лишь по одному поводу. А именно здесь, в Клубе, — только если алмазы получит Рейне Ктырь.

Сколько я ни крутила его план в голове, любая его грань сверкала трещиной. Кайнорт поцеловал мои глаза:

— Эмбер, не смотри на меня так.

— Как?

— Как на труп. Вот, — он снял часы, которые подарил ему Зеппе, и отдал мне. — Это чтобы тебе было чем заняться три дня, пока меня нет. Они отстают. Или спешат. Не знаю. Сделай что-нибудь.

— Э, нет, я тоже должна пойти. Ты же отдашь мне алмазы по праву выигрыша, и…

— Ты останешься. Нахель тоже.

— Ты что! — воскликнул Пшолл.

— Я же не могу оставить вас без пилота в двух километрах от земли. А наш карманный победитель — в подсобке с кляпом во рту.

— Полосатая Стерва? — удивилась я. — Она же не играла.

— Ктырь не будет против маленькой махинации, если она в его пользу. А его партнёры вряд ли вникали в состав команды. В воланере Йолы было четыре человека, и никто не удивится, если пятой я представлю Альду Хокс.

Хотелось бесноваться и стучать ему по голове, пока не уступит. Но Кай был прав: пока всё не закончится, моё место рядом с Миашем и Юфи. Я так привыкла быть сама по себе и рисковать только своей шкурой, что тоска схватила меня за горло. От беспомощности я разрыдалась, но, почувствовав, что Кая трясёт сильнее от моих слёз, наскоро смахнула их и подняла голову. Я всегда знала, когда остановиться.

— Лети. Я буду ждать. Так где же сердце Зимары?

— В кряже Тылтырдым. Он тянется через весь экватор, и внутри прячется древний коллайдер. Он заброшен и тысячу лет продолжал работать сам по себе. Выделял странную материю, а из-за безумного шамахтона ожил и одичал. «Странная материя» — это слова Зеппе. Мы нашли коллайдер неделю назад и решили, что это поезд на какой-то мракобесной энергии. Но теперь ясно, что он сам же её и производит. Ты сказала, что гигантский алмаз мог служить пунктом охлаждения. Значит, это должно быть место, которое феноменально холодно даже для Зимары.

— Особенно для экватора, — добавила я.

— Говорят, где-то на кряже есть место, которое по морозам соревнуется с полюсами, но раньше оно не представляло интереса. По крайней мере, я там не был. Сомневаюсь, что кому-то вообще была охота его искать, здесь даже возле урановых реакторов не курорт. Надеюсь, у Хокс имеется подробная термическая карта Зимары. Это будет её формальным вкладом в победу Клуба.

Скрепя сердце и перекликаясь встревоженными взглядами, мы с Нахелем поплелись за Каем в грузовой отсек. Бритц отключил принудительную антигравитацию, и Альда Хокс плюхнулась из-под потолка на задницу. Она уже благополучно инкарнировала. Полосатая Стерва плюнула в распахнутую дверь, а затем попыталась содрать кожу с лица Нахеля отточенными сахарными когтями. Едва заслышав обещание неба в алмазах, она набрала в лёгкие воздуха столько, что могла бы надуть звездолёт, как шарик. И выдавила только:

— Нет. Я не хочу войны на Урьюи.

— Я уже понял, — улыбнулся Кай. — Её не будет, если ты нам поможешь.

Альда Хокс думала десять минут. Прогоняла предложение, от которого невозможно отказаться, по всем нейронам, пока те не попросили пощады. Тем временем Бритц молчал, не снимая и миллиметра улыбки.

— Ладно, свинья. Пожалуй, с тобой я разберусь, только если этот мир останется прежним. Что тебе от меня нужно?

В её комме и правда нашлась термическая карта. Затаив дыхание, мы вертели модель планеты вдоль экватора туда и обратно. Кайнорт покусывал щёки и вздыхал, потому что мы дважды обернули вареник вокруг своей оси, но увидели только градации зелёного, голубого и лилового. Редкие жёлтые крапины природных урановых реакторов пылали на брюхе Зимары, как веснушки. Я дивилась тому, что Альда с Каем вообще могли хоть как-то общаться после всего. Воистину долгие годы бок о бок со старыми занозами и мозолями творят чудеса.

— Нет на экваторе ни черта, — каркнула Альда, и её вниманием завладел сломанный ноготь. — В моём маникюре больше алмазов, чем в твоей версии, дурак. Как я вообще на это купилась? Если бы где-то выросла алмазная гора, её давно обнаружили бы геологи.

— Но они ведь разведывали определённые маркеры, — неуверенно возразил Кайнорт. — Кимберлитовые трубки, речные долины. Коллайдер — рукотворное место. К тому же, укрытое падением ледяных колец. Я, кстати, не удивлюсь, если именно коллайдер стал тому причиной. И раз месторождению нет аналогов, его и нельзя разведать классическими методами, если не знать наверняка.

— За мандибулы притянул версию. Не дала бы за неё и дохлого клеща.

— Постойте, а это что за обрыв на кряже? — показала я.

На термической карте в одном месте гора обрывалась, и через три километра появлялась опять.

— Дефект голографии, — отмахнулась Альда, но перезагрузила карту.

Покрутив модель планеты заново, мы обнаружили, что дефект не пропадает. Хокс была озадачена: её гломерида славилась лучшей электроникой и оптикой. Кроме того, в режиме перепадов высот на том же самом месте горная цепь тянулась непрерывно. Перегнувшись через моё плечо, Нахель поковырял пальцем голографию. Он превратился в жука, через секунду обернулся человеком и фыркнул:

— Да вы не поняли, что ли? Вот тут, — Нахель опять поскрёб разрыв на кряже, — температура ниже показателей, которые предполагаются стандартными настройками, и термическая карта отметила его ультрафиолетом. Ну, серьёзно, мы же насекомые!

Шершень зажужжал на весь мостик, чтобы увидеть собственными фасетами. Я решила не отставать и раскинула вдовьи телеса по полу. Кайнорту пришлось поверить нам на слово: температура в той части Тылтырдыма была экстремально низка. С периодичностью в несколько минут — вероятно, когда коллайдер шевелился, — она проваливалась ещё ниже. Там билось сердце Зимары.

— И где?

Альда топталась у подножья скалы, выкручивая термоконтроллеры на максимум. Названия у этого места не было. Там никогда никто не прятался, там никто никого не искал и даже случайно не терялся. Комм брюзжал и грозил безвременно сдохнуть: под скалой было минус семьдесят три против минус тридцати семи на полюсе. Даже Кайнорт подпрыгивал от холода. Он был рад этой тряске. Она взбалтывала внутри него, как в барном шейкере, мысли о последних минутах на гломериде. У Эмбер сводило зубы от горечи, а у Кая прихватило живот, пересох язык и дёргалось веко. Он не помнил даже, поцеловались они или нет. Эмбер так плотно сжимала искусанные губы, что Кай коснулся своими только её лба и переносицы. Вдовьи хелицеры судорожно хватались за его воротник. Напоследок Бритц заглянул к детям и увидел, что те спят, а Чивойт и Сырок свернулись в один клубок у них в ногах. Кайнорт обещал, что вернётся. Эмбер отпустила только потому, что Кайнорт никогда её не обманывал.

Он незаметно поправил перчатки из тригонального льда: остатки кустарной брони Деус. Остальное давно разбилось, по большей части в липовой драке с Эмбер.

— Прямо тут.

— Где?

— Альда Хокс, я отдаю тебе победу в игре за сердце Зимары, — зубной чечёткой отстучал Кайнорт.

— Да где, блин?

— Вызывай Ктыря.

— Я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя. Ненавижу я тебя. Слышишь?

Рейне прилетел через час на строительном воланере с отвалом и вертлявым манипулятором. Ещё через час, когда машина откинула ледяные глыбы, которыми забросало кряж после падения колец, манипулятор царапнул кряж так сильно, что его титановые пальцы сломались.

— Да пергидрид мне в купорос! Ебельмания меня уколи! — воскликнул Рейне, скидывая капюшон, шапку и личину таинственной импозантности. — Это на самом деле алмаз? Вот вся вот эта вот гора?

— Три на три на три километра, — застенчиво поковырял снег Бритц.

Альда молча осела на лёд. Рейне хлопнул Кая по спине с такой любовью, что тот покачнулся. Где-то под слоями плохих предчувствий и нервов он и сам был ошеломлён. Массу алмаза трудно было представить. Зимара не обманула: раскроши фалайны эту скалу на камушки, которые можно вывезти на звездолётах, они покрыли бы всё вокруг алмазным ковром. Троих обуяла банальная, но ошеломляющая мысль, что всё это время сердце было у них перед глазами. Прямо не сердце, а пуп Зимары. Когда первые восторги улеглись, Ктырь натянул шапку на синие уши и подозрительно сощурился.

— Почему ты отдал его мне, Кай? Ты ведь знаешь о заговоре. Я понял это в беседе после Маскараута. Честно говоря, в твоих мотивах жорвел щупальце сломит.

— Я благополучно забрал детей, Рейне, — Кайнорт пожал плечами. — И выполняю свою часть уговора. К тому же, мне импонирует идея переворота: власть Ибриона зудит и колет, как власяница на теле свободных галактик.

Он хотел добавить, что Железный Аспид заслужил смерть в качестве мести за Эзерминори, но опомнился: три распространённых объяснения одного поступка говорят о лжи. И только порадовался, что Альда удержала синеющий рот на замке.

— Что ж, логично, — похвалил Рейне. — Уверен, ты попросишь свою долю, так? Не робей.

— Разве что бокал брильянтильядо в Закрытом клубе. Ты же представишь меня новым хозяевам Урьюи?

— Какой разговор, мой друг! Думаю, это легко устроить… хм, конечно, соблюдая разумные предосторожности. Без оружия и при тщательном обыске под моим контролем. Не то чтобы мне уж так хотелось видеть тебя голышом, хах! Но фалайны капризны, а кситы недоверчивы. Альда, поднимайся, хоп, хоп! Забирайтесь в воланер, птенчики, пора давать отмашку в Бюро ЧИЗ.

От последней фразы у Бритца опять засосало под ложечкой. Что же он наделал? Щёки пылали. Накатывала паника, и он вцепился в ремень безопасности так, что чуть им себя не задушил.

«Прости, Эйден. А ты, Самина, не простишь никогда. Мы проиграем войну, чтобы выиграть мир».

Ему стало чуточку легче от этой мысли. Но только на секунду. Повторив это про себя, Кайнорт понял, что нет. Не легче ни капельки.

Где-то

Бюро ЧИЗ

Пятый корпус, второй этаж, секция Б, по коридору направо, через курилку и всё время прямо, третья дверь по левую сторону от лестницы, приём по записи, запись на личном приёме

Стандартная процедура ратификации никого испокон веков не впечатляла. К чистенькой станции, на которой располагались кабинеты Бюро, прибыла чёрная клякса ибрионского звездолёта. Такая чёрная, что обманывала глаз и казалась двумерной. Когда она пришвартовалась, могло почудиться, что в доке образовалась бездонная дыра.

— Его величество император Эйден риз Эммерхейс и её высочество императрица-консорт Самина Зури, — оттарабанил начальник охраны. Сказать, что визиты андроида на станцию были частыми, значило не сказать ничего.

Император кивнул клерку, который их встречал, и бриллиант на чёрном воротнике на миг лишил беднягу зрения. Эйден подал руку супруге: в нарушение протокола, который давно следовало переписать. Оба надели официальное чёрное. Высокий строгий брюнет с непроницаемыми чертами, какие бывали только у синтетических офицеров элитарной сборки, и пепельная блондинка с жёлтыми, как ромашка, глазами.

— А потом по коктейлю? — шепнула Самина, оглядывая станцию. Она с интересом наблюдала за снующими клерками, хотя побывала здесь трижды за последний год. — До смерти хочется курарчелло.

— Не думаю, что присоединение такой занозы, как эзеры, — повод для банкета, разве что поминального.

— Ещё не поздно передумать.

— Как можно? — с притворной горячностью возразил Эйден. — Кайнорт будет нудеть.

Они шли слишком близко друг к другу, и это было запрещено как минимум тремястами предписаниями. Каждое движение величества и высочества оборачивали в несколько исполнительных листов службы безопасности. Эйден одёргивал себя на каждом шагу, но не отстранял Самину. Сегодня не отстранял. Это надлежало строго проанализировать. Но его окликнул другой клерк (один в один с тем, который их провожал) на стойке администратора:

— Ваше величество, герцог риз Авир на связи. Говорит, срочно.

— Срочно или срочно, можете изобразить выражение его лица? — улыбнулся император.

— Ну… — замешкался смущённый клерк. — Срочно.

Но Эйден уже подходил к стойке. Никогда нельзя было сказать определённо, шутил андроид или издевался на полном серьёзе. Звонки с Ибриона в Бюро из-за расстояния проходили только через кротовые ресиверы. Перед императором возникла голографическая голова Джура риз Авира:

— Ты же сохранялся перед отлётом?

— Разумеется. Я по твоей милости в сортир без этого не могу отлучиться.

— Ри отчиталась о нарушении протокола безопасности. Копии нет на сервере. Ты точно сохранялся? Эй, не гримасничай, ради бога, просто скажи.

— Точно. Джур, машинам нет веры, тебе ли не знать. Откати сохранение личности к предыдущей версии меня, может, в ней я не такой мерзкий. А может, ещё дурнее, как знать.

— Если бы не эти письма, понимаешь… Из психиатрической. Нет, я знаю, звучит как паранойя.

— И даже хуже, дружочек, — отрезал Эйден. — Дворец принимает десятки посланий о терактах в год. Я не могу воспринимать всерьёз каждую записку из сумасшедшего дома.

— Извини, да, да. Ладно. Удачи.

— Удачи? Я присоединяю насекомых, Джур. Это провал, — перегибая с трагизмом, вздохнул андроид и отключился.

В коридорах, похожих один на другой, как фотокопии одной справки, их с Саминой приветствовали глубокими кивками, реверансами, деловитыми книксенами. Чиновники и бюрократы разных калибров бормотали о своём почтении на метаксиэху с оттенками акцентов. «Зимара», — пронеслось у Эйдена в голове. Две угрозы одна за другой пришли с Зимары: первая — около месяца назад, согласно отчёту связистов — из клиники для опасных душевнобольных. Безопасники послали запрос на официальный адрес клиники, чтобы выяснить, кто такой «Кабошон, д. м. н.», и получили ответ от главврача Виона-Вивария Видры, что упомянутый сотрудник у них не числится. Второе письмо обнаружили дней пять-шесть назад, оттуда же, но подпись разобрать не удалось. Как только Эйдену принесли заключение об адресе отправителя и популярное разъяснение, что такое «бентос», он и думать о нём забыл. А теперь андроиду передалась тревога Джура. Точно. Давным-давно Эйден видел карту охотничьего клуба Зимары среди вещей Кайнорта Бритца. Это могло что-нибудь да значить. Либо (с вероятностью, приближавшейся к бесконечности) вообще ничего. Эйден наклонился к уху супруги ближе регламентированного, чтобы заодно вдохнуть запах её волос:

— Самина, помнишь то ходатайство о помиловании Харгена Зури?

— Такое сложно забыть, — смутилась она и заглянула в многоугольники зелёных радужек.

Отчим Самины, который едва не разнёс несколько обитаемых планет, закидывал Бюро мольбами заменить казнь на пожизненное заключение, и Эйден с лёгкой руки передал супруге право завершить уже как-нибудь эту сделку с совестью.

— Давай поступим так. Сбегай к палачам, а я подпишу ратификацию. Ты ведь не нужна для присоединения по взаимному согласию, это формальность. Получается, сэкономим время.

— Да ладно, всего минут двадцать!

— За двадцать свободных минут можно потратить сто килокалорий и сменить в среднем три позы, что заменит пробежку на две мили, снежок, — произнёс он тоном капитального зануды и вдруг развернул Самину лицом к себе. Она машинально привстала на цыпочки.

— Эй… нам нельзя соприкасаться у всех на виду. Пфрефкрати, м-м…

— Но атомы двух тел никогда на самом деле не касаются друг друга в прямом смысле, — возразил Эйден, щекоча губами губы Самины. — То, что ты ощущаешь как поцелуй, не что иное, как процесс отталкивания частиц наших языков.

— В чём вообще смысл Бюро ЧИЗ? Дармоедник. Вам никогда не хотелось его упразднить?

— Живучее жорвелов только бюрократы, которые размножаются штампованием. Ты ведь на досуге исследуешь слабые места первых, так вот мой тебе совет: попробуй скормить жорвелу клерка, и он отравится.

Самина уступила идее отправиться разными коридорами. Это звучало разумно. Она уже подписывала ворох актов помилования, предъявляя то глаз, то кровь, то голос, когда в кабинет палачей перевели новый сигнал с Ибриона.

— Джур? — с рассеянным удивлением откликнулась Самина. — Ты ошибся номером?

— Постой! Еле тебя нашёл. Не могу связаться с Эйденом.

— Он уже у… не знаю, как его, замзавглавшефгендиректора.

— Вы разве не вместе?

— Эйден отослал несносную супругу, вступившую с ним в династический брак по принуждению, чтобы хоть двадцать минут провести среди тоскунов и душемотателей.

— Что? — переспросил герцог.

— Джур, мы просто отправились по разным кабинетам. Так что у тебя?

— Я был у безопасников, настоял на внеочередном анализе архивов. Это чудо какое-то, что успел! База резерва повреждена до основания. Все предыдущие версии и основные фрагменты личности Эйдена распадаются на глазах! Инженеры пытаются это остановить, я поднял всех. Всех-всех-всех.

— Джур, это очень серьёзно! Я его найду, повиси тут.

— Стоп, ты сказала, он тебя отослал? — герцог повысил голос, его голография метнулась за Саминой, пытаясь схватить за плечо.

— Чёрт… Джур, срочно проверь детей! Если это хитроумное покушение, они доберутся и до инкубаторов!

Она бросила герцога на стойке информации. Дальше голография не смогла вырваться. Самина помчалась свежевыкрашенными лабиринтами назад, к блёклому тамбуру, где они с Эйденом расстались. Тепло его губ и запах озона с мятой ещё не выветрились с кожи Самины. В атриуме, где она потерялась между крылами станции, появился андроид. Пилот их звездолёта. Умблькроуф, одно имя которого вызывало эпилепсию.

— Постойте, ваше высочество, то крыло перекрыто. Госпожа Зури, туда нельзя, — запротестовал он.

— На императора готовится покушение! Да где же лифт? Здесь есть минипорты? Что значит «перекрыто»? У тебя оружие с собой?

Умблькроуф метил из машин в синтетики и подкрепил возражение тем, что скрестил локти на груди, что явно казалось ему красноречивым жестом:

— Если это действительно покушение, — он приподнял бровь, — то, согласно протоколу безопасности, я обязан препроводить вас назад в звездолёт, который формально значится ибрионской территорией. Императрица-консорт — запасной гарант императорской власти в отсутствие его величества. Вы должны быть как можно дальше от супруга.

— Ну конечно!

— Как славно, что вы такая сговорчивая.

— Это был сарказм, Умблькроуф, — зарычала Самина, в гневе жуткая, как чума. — И если прямо сейчас ты не доставишь меня в кабинет ратификации…

— Вы использовали то, что классифицируется как пассивная агрессия, а вот я, в свою очередь, сарказм, — Умблькроуф положил руку на портал коридора. Самина в отчаянии смотрела на бицепс из стали и биографена. — Вы вернётесь на звездолёт и не покинете его, по крайней мере, до тех пор, пока оптимальная копия Эйдена риз Эммерхейса не пройдёт все процедуры идентификации,

— Копии уничтожены!

Она проскочила у андроида под мышкой и, подобрав юбки, понеслась по коридору. Умблькроуф ухватил её за край подкладки, и её высочество растянулась на полу.

— Мне жаль, госпожа Зури! Послушайте, только на мостике звездолёта есть безопасный канал связи с Ибрионом.

Падение и ссадины на локтях привели Самину в чувство. Она тряхнула снежными локонами. Ей необходимо было переговорить с Джуром и увидеть детей. Их мраморные тонкокожие тельца дозревали в инкубаторах и должны были появиться на свет в следующем месяце. Это были уже настоящие мальчик и девочка, с тёмными ресницами, пуговками носиков и беспокойными пальчиками, теребившими пуповину. Та переплеталась с многочисленными проводами питания и диагностики. Этот вечер они с Эйденом хотели посвятить традиционному спору о выборе имён для их высочеств.

Самина поднялась, жалея, что не оделась в цифровые ткани, которые нельзя схватить за подол. И пошла назад, к чёрной кляксе звездолёта.

В узких коридорах их с Умблькроуфом то и дело задевали суетливые клерки, за которыми летели голографии секретарей и документов. На первый взгляд повода для паники не было. Никто ничего не знал, не видел, не слышал. Только пульты связи на стойках информации не работали. Самина ворвалась на мостик. Спустя минут пять им с пилотом удалось поймать сигнал с Ибриона. На голографии бледный Джур стоял в хранилище инкубаторов принца и принцессы. Самина задышала так часто, что её качнуло. Оба инкубатора были целы.

— Так, если коротко, — глухо начал герцог, — дети живы. На этом пункте выдыхай, милая, выдыхай. Но я поймал технолога с поличным. Она собиралась забросить капсулу яда в систему питания и врёт, что в последний момент передумала.

— … не смогла! — кричали из-за спины Джура. — Простите меня, госпожа Зури, они взяли в заложники моего брата! Но я не смогла!

Два медика на экране перепроверяли показатели инкубационных систем. На полу — на коленях, в наручниках — дрожала служанка из технической службы. Волосы выбились из-под чепца, уши горели. Из уха текла кровь, нос распух. Она баюкала неестественно вывернутые запястья и отворачивалась от охранников. Самина захотела выжечь ей глаза прямо через экран. Полгода назад они наняли стерву, внушившую максимальное доверие, прошедшую миллион тестов. Когда её только успели завербовать?

— Выбей из неё даже то, чего не знает! — потребовала Самина. — Я не могу понять, что там с Эйденом! Весь этаж заблокирован.

Джур продолжал:

— Вот, что я выяснил. Это глобальный заговор. На ратификацию пронесли оружие, которое не распознаётся системами безопасности Бюро. Я так понял, собирались убить вас обоих. А здесь тем временем избавиться от детей. И перехватить власть над империей. Ты же знаешь, когда нет прямых наследников, процедура выбора нового императора — это несусветная волокита.

— Госпожа Зури!

Самина обернулась. Их нашла Ри. Конвисфера строгой дамы с тугим пучком и в платье-футляре — личный искин Эйдена — просочилась сквозь фюзеляж прямо на мостик. Умблькроуф реактивно вскинул армалюкс и тут же убрал. Самина набросилась на Ри:

— Что с ним? Почему ты одна? Говори!

— Я покажу. Нет… энергии объяснять. Мне осталась минута. Мой бриллиант-носитель разбит.

Ри вывела на экраны мостика кабинет ратификации так, как сама его наблюдала. Судя по всему, полчаса назад искин-помощница появилась из форменного бриллианта на воротнике Эйдена и встала слева от хозяина. Самина втянула воздух с шипением: император никогда не выпускал искина на деловых встречах.

— Почему он приказал тебе выйти?

— Не знаю, госпожа Зури. Возможно, его величество что-то заподозрил — он же эмпат — и хотел, чтобы я запечатлела кабинет со стороны. Но уж он точно не ожидал того, что произойдёт, да так скоро! Бюро ЧИЗ исключает проникновение в кабинеты любого оружия. Любого известного оружия.

Искин тараторила почти не расставляя пауз: её фигура уже бледнела без носителя, а конечности таяли. Когда в кабинет ратификации один за другим вошли чиновники, Самина набрала побольше воздуха в лёгкие, потому что поняла, что в ближайшую минуту не сможет дышать. Эйден коротко здоровался со всеми. Стандартная процедура обмена любезностями и документами завершилась, и в кадре засветился посол Урьюи. Эзер в сером приветствовал его величество кивком и, задержав голову склонённой, протянул что-то императору. Обычный сувенир, безделушка, которыми был завален дворец на Ибрионе. Процедура ратификации частенько сопровождалась вручением новому хозяину своеобразного ключа от новой планеты.

Эйден взял прозрачную фигурку.

И кадры разорвало на пиксели.

«Это провал».

Самине стало больно от незнакомого звука, который переполнил Бюро. Он ломал кости, сдирал кожу, выжигал глаза. Этот звук оказался её собственным криком. Только теперь в неё ударила вся безысходная чернота того, что копии личности Эйдена риз Эммерхейса стёрты. Все до единой. И Джур вскрикнул, потому что тоже всё видел. Потом он звал Самину, может быть, несколько минут, прежде чем она услышала и сфокусировала взгляд на герцоге.

Джур риз Авир тянул руку к её плечу сквозь тысячи световых лет:

— Послушай меня, Самина, ты только держись. Самина… Милая ромашка… Ты должна вернуться домой как можно скорее и объявить о вступлении в права наследования власти. Полноценной власти, понимаешь? Для любого другого кандидата нужны одобрения членов совета миров и уйма времени, которого у нас нет. Нельзя допускать проволочек, иначе империи конец.

— Я пойду туда. В кабинет.

— Нет!

— Сначала! Я! Пойду! Туда!

Она отключила связь. Положила руку на клинкет как в тумане. Умблькроуф, который уже понял, что Самина в таком состоянии переступит через его труп, молча следовал за ней, как тень её тени. Крыло уже разблокировали, и солдаты из частной охраны Бюро ЧИЗ бегали туда-сюда, выкрикивая возбуждённо приказы один другого противоречивее. Никто не понимал, что ему делать и чем заняться. По коридорам разносилось: «Император мёртв!». Каждый раз Самину так и бросало от стены к стене. Она ворвалась в кабинет ратификации, споткнулась и упала на острые камни.

— Нет! Эйден!

— Ваше высочество, убийцу арестовали! — К ней бросился председатель комиссии, замзавглав… или как его там. — Это некий… Кассиус Фокс, эзер. Он, он, он пронёс какую-то бомбу, ещё пару клерков убило осколками этих… этих…

По всему кабинету сверкали блестящие зелёные камни. Самина подняла один, который оцарапал ей колено. В глубине чистого изумруда поблёскивали детали механизма. Она понятия не имела какого. Но это были части Эйдена. Может, прямо сейчас она держала его сердце.

— Вы казните его на моих глазах, — не своим голосом рявкнула Самина. — Ты слышишь, таракан? Я испепелю тебя хмерсием, ты будешь тлеть, испражняясь кровью под коркой обугленной кожи. А потом я разорву твой дом, как Эйден сто лет назад!

Кассиус Фокс улыбался на коленях, в тисках офицеров охраны:

— Я-то умру. Моих наследников обеспечили на века вперёд. А прямо сейчас империю делят, как мясной пирог, и с этим ты уже ничего не поделаешь.

— Чёрта тебе с два, грёбаный ублюдок!

— Непозволительный лексикон для императрицы. А, да, ты же только, как там, консорт. У Ибриона будет новый хозяин. Щупальца переворота в каждом министерстве, в каждом кабинете, на каждом шагу. Мелких прельстили деньги, крупных — власть, ничего нового. И если первые ненадёжны, то вторые уже собрались в клубе.

— В каком ещё, на хрен, клубе?

— Понятия не имею. Я из мелких щупалец, — процедил эзер. — А вот они уже поднимают бокалы с брильянтильядо за новую власть и новые порядки.

Самина сглотнула ком, но на его месте вырос новый, сухой и удушающий.

— Уведите его в мой зведолёт, бросьте в грузовой отсек, — приказала она охране, над которой, строго говоря, здесь не имела власти. — Я вернусь на Ибрион и сама приведу его приговор в исполнение. Никого не выпускать из Бюро, пока не выясните, кто допустил убийцу к императору! Причастных и всех причастных к причастным я тоже казню сама. Всё!

— Типичная Зури, — неслось ей вслед голосом убийцы.

Зайдя в шлюз чёрной кляксы, Самина рухнула на пол и оцарапала мокрое лицо углом изумруда, который так и держала в руке. Умблькроуфу пришлось подхватить её бережно и перенести на мостик. Он не спускал с неё глаз и — слава богам — держал свой синтетический язык за зубами.

— Что ты ждёшь! — прикрикнула Самина. — Слышал герцога? Рви на Ибрион! Мне нужно к детям.

Позже она, чувствуя, что не справляется с горем, умоляла Умблькроуфа заморозить её до прибытия домой. Но Джур и это запретил. Спать так глубоко было небезопасно, императрица-консорт являлась теперь самым ценным грузом Ибриона. Герцог пообещал, что встретит её лично, чтобы сопроводить домой в обход обычных маршрутов.

— Нет, оставайся с детьми! — приказала Самина.

— Ладно, милая, я… пришлю кого-нибудь, сейчас, дай мне только разобраться во дворце. Ни с кем не связывайся в пути! Летите через… впрочем, не говори мне, какой маршрут выберешь. Если всё так плохо, как говорит эзер, нас могут прослушивать.

Она кивала и слушала Джура сквозь шум крови в голове. Тоска раскалилась так сильно, что вены пылали, но спасительный обморок не спешил с утешением. Первые сутки пути Самина болталась по звездолёту из угла в угол. Потом ноги подкосились, но в каюту — их с Эйденом личную каюту с чёрными простынями на газовой кровати — она не зашла бы даже под прицелом.

И вторые сутки она провела тихой мумией на мостике.

— Ваше высочество… — подал голос Умблькроуф.

Самина закрыла глаза, демонстрируя безразличие ко всему, будь то бомбардировка пиратов или говорящий астероид.

— Ваше высочество, если это хоть сколько-нибудь поможет, позвольте говорить от имени искусственного интеллекта. Я же, в конце концов, андроид.

Он пока не разобрал, принять ли молчание за разрешение продолжать. Но рискнул:

— Я знаю, как устроена моя личность, и кое в чём разбираюсь. Более-менее.

— Если ты имел в виду именно «поможет», а не «утешит», говори, — бесцветно ответила Самина.

— Мыслительный процесс андроидов и, если так можно выразиться, наше сознание непрерывно обращаются к хранилищам информации вовне тела. Таким образом, частично — никто не изучал, в какой мере, — мы не обитаем одновременно только в одном месте. Множественная личность, если хотите. Только для нас это норма. Даже более чем. Что касается его величества, в чём я, разумеется, не уверен, хотя и не возьмусь утверждать обратное наверняка…

— … я ничего не понимаю…

— … то он, имея доступ не только к узловым базам данных, мог, ввиду их загруженности в определённые часы — как бы это сказать, не вполне легально пользоваться обходными узлами.

— Обходными?

— Частными. Засекреченными. Преступными. Экспериментальными. Иными словами, он мог наследить там, куда не ступала нога честного андроида. — Он заторопился оправдаться. — Не поймите меня неправильно! Просто это на него весьма… похоже. Вы так не считаете?

— Прости, Умблькроуф. Я… я тебя вообще никак не понимаю.

— Я только хочу сказать, — обрадовался пилот, — что а) если в копиях его величества хоть что-нибудь сохранилось, он где-то там. Повторяю, частично. Разбросан по империи. И б) самые чистые крупинки его сознания прячутся по неофициальным источникам. Заговорщики не смогут их вычистить. А его тело, замурованное в изумруды, по сути, мало что значит. Физическая оболочка, носитель.

— Так не бывает, я же биолог, — поникла Самина. — Сознание едино, уникально, и куда оно девается после смерти, абсолютно неведомо.

— Ошибаетесь, ваше высочество. Неведомо у людей. С машинами всё сложнее и проще.

Возбуждённая надеждой, Самина привстала в кресле. Сложнее и проще. Умблькроуф, сам того не ведая, стал достоин лицензии синтетика. Робота, приравненного к человеку. К сожалению, из-за того, что поддался парадоксальной логике.

— Есть специалисты, которые могли бы его собрать?

— Нет, — быстро возразил Умблькроуф. — Что в вашем понимании «собрать личность»? Не забывайте, мы говорим не о винтиках. А Эйден риз Эммерхейс самый сложный из имперских андроидов. Его личность, как вы помните, писала себя на основе неизвестных алгоритмов и данных, которые сама же отбирала по одной ей ведомым критериям, к тому же явно не самым логичным. Простите, я не совсем то имел в виду. Его величество — грандиозная головоломка, даже подступиться к которой не взялся бы ни один ибрионский инженер.

— Но чисто теоретически…

— Даже теоретически, даже зная, откуда начать, прямо сейчас это невозможно. Но. Быть может, в будущем.

Чувствуя ломоту во всех мышцах, Самина из последних сил усадила себя в кресло. Она ещё не решила, хорошо ли поступил Умблькроуф, дав ей надежду когда-нибудь… — а когда, чёрт возьми?.. — собрать её любовь из битов и пикселей. Ведь Эйден уже брался за создание конвисферы на основе памяти маленького мальчика с Алливеи. Но очень скоро его команда пришла к выводу, что невозможно возродить к прежней жизни даже разум ребёнка. А Эйдену пятьсот лет. Мысль о том, что он где-то там… и там и сям, и… в тысяче изувеченных копий и раненых копий этих копий, скитается без сознания, а она ничем, ничем не может ему помочь, только наделала хуже. Наконец Самина вообще перестала соображать и до конца дня не реагировала на Умблькроуфа и даже не шевелилась.

Когда они вышли из подпространства в системе белого карлика, где до Ибриона было рукой подать, их встретил провожатый от герцога. Умблькроуф вышел на связь, и на мостике выросла коренастая голография капитана Чирера Блотта.

— Мои соболезнования, вашвысочство, — тихо и деловито поклонился капитан. — Герцог риз Авир назначил меня проводить вас на Ибрион. Перебирайтесь на мою скромную шхуну. Невесть что, но и возвращение с помпой нам ни к чему, правильно? Кораблишко у вас, не обессудьте, уж очень приметный, вашвысочство.

Самина слабо кивнула. Она не спала двое суток и не собиралась ложиться до тех пор, пока ни одна таблетка уже не смогла бы удерживать её на ногах, и обморочный сон не растерзал бы её сознание. Выбор герцога неспроста пал на Чирера Блотта, подумала Самина. Бывший флибустьер был одним из приближённых ко двору. Во время войны с Браной Чирер спас (строго говоря, не убил, тогда как мог бы) сводного брата её высочества и заручился сердечным расположением Ибриона.

На мостике Блотта Самина не выдержала сочувствующего взгляда капитана и попросила воды, только чтобы её оставили в покое. Она полагала, что бывшему флибустьеру будет нелегко найти в своих закромах обыкновенную воду. Когда он удалился, Самина вдруг дёрнулась, будто через неё пустили ток, и потребовала от Умблькроуфа связаться с Джуром. Тот ответил немедленно:

— Да, милая? Здесь всё тихо. Дети в порядке. Я уже приказал Вурису Проци…

Самина перебила его:

— Джур, но процедура ратификации не требовала моего присутствия.

— Д-да, и… Что ты этим хочешь сказать?

— Убийца… этот Кассиус Фокс и никто в кабинете даже не спросил о супруге, — она дёргано жестикулировала, не зная, как объяснить догадку. — Они не рассчитывали убить меня в Бюро ЧИЗ. Я могла вообще не лететь! Значит, мой убийца на Ибрионе.

Взгляд у Самины был кристальный и жуткий.

— Убийца на Ибрионе… — эхом повторил герцог. — Кто-то из тех, кому ты доверяешь. Господи боже! И они тебя ищут.

Герцог прищурился и вытянул шею, приглядываясь к чему-то за спиной у Самины:

— Так! А почему ты сменила корабль?

— Я думала, это ты распорядился меня встре…

— А это кто там, Блотт? Я же посылал Проци!

В ту же секунду в затылок Самине упёрлось что-то холодное. Готовая уже на всё, она медленно-медленно обернулась и скосила взгляд на чёрное дуло имперского армалюкса.

— Вы умрёте, вашвысочство, — улыбнулся Чирер Блотт. — Вот только дождусь оплаты от заказчика.

Выстрелом из другого армалюкса он убил Умблькроуфа. Оружие андроида стояло на предохранителе в силу привычки порядочных роботов подчиняться правилам. Его тело поедали нити антиматерии на горизонте поля зрения Самины.

— Погодите, нет! Постойте, не надо, я подпишу отказ от вступления на трон! Прямо сейчас!

Чирер очаровательно улыбнулся:

— Я не сомневался, что вы будете торговаться. Нет. Вы не предадите империю даже ценой жизни, потому что без Эйдена ваша собственная для вас уже мало значит. Думаете, никто не видел? Никто не понимал, в каких вы отношениях на самом деле? Династический брак, — сухо гоготнул Блотт. — За кого вы держали подданных, а? Как-то это грустно всё… Если вас утешит, я согласился только на миллиард ибреалов вперёд. Ни секундой раньше и ни квантаво меньше. Но я отдам десять процентов на благотворительность! Заглушу, такскзть, вопли совести.

— Чирер, я дам тебе два, три миллиарда! — воскликнул Джур за спиной Самины.

— Оскорбительно слышать, я честный человек, герцог риз Авир. Если я позволю себя перекупить, меня не спасут от них и все деньги мира. — Блотт отключил связь. — Поднимите руки, нимфа, перевод из банка вот-вот пиликнет.

Зимара

Час назад

В Загородном Палисаде царило невероятное возбуждение. Ёрзали по мрамонту кситские хвосты, растрескавшиеся на холоде. Шуршали чёрные перья. Фалайны нахохлились и стали похожи на вспоротые перины из пуха чёрных лебедей. Бубнили по кулуарам бранианцы, озабоченные предстоящей делёжкой. Билась сервировочная посуда. Стрекотали крылья эзеров. Туда-сюда, туда-сюда носился Ктырь. Поверх этого шума и гама барабанили каблуки Альды Хокс.

— Как это без меня? — возмущалась она, загораживая Ктырю путь в парадный зал. — Вы так просто не отставите меня в сторону, Рейне, как… как какую-нибудь тумбочку!

— Извини, Альда, наш специальный гость не желает видеть тебя на празднике.

— Ваш специальный гость? Бритц? Да три дня назад вы бы с ним в рукаве одной галактики инкарнировать остереглись!

— С чего ты взяла? Да, были обстоятельства непреодолимой силы. Но в целом нам с Кайнортом делить нечего. И тогда, а сейчас — тем более. Послушай, Хокс, — Рейне подцепил ногтем пуговку на жакете Полосатой Стервы. — Мне жаль, что так вышло с Йоной, то есть с Йолой…

— Мне плевать на Шулли! Он меня убил, я после инкарнации… вопрос, в общем-то, исчерпан. Но вы же вздумали поделить Урьюи. Имейте в виду, я тоже на неё претендую! В конце концов, это я её раздобыла.

— Это Бритц её раздобыл, — мягким шёпотом поправил Ктырь, нажимая на пуговку так, что Альде стало больно, и она шагнула назад. — А насчёт сердца Зимары молчала бы. Что касается Урьюи, когда наши партнёры вернут на ней прежние порядки, тебя не подпустят к власти и на выстрел рельсотрона. Может, Йола и поделился бы с тобой, позволил бы царствовать на диком острове, но ты же и с Йолой поцапалась. Более того, фалайны настаивают на упразднении эзер-сейма. Они отдадут власть тем минори, которые последними подписали вольную для шчеров под давлением империи. Новым хозяевам имперских просторов нужен представитель нашей аристократии, который затем передаст на Урьюи все их повеления. А кто у нас тут ближайший минори, который последним подписал вольную? М? — Он выждал, и Альда потупила взгляд. — Иди, девочка, погуляй. Взрослые оставят тебе корочку от пирога.

Альда хотела возразить, что Бритц подписал вольную последним только потому, что устраивал детей в алливейский пансион и плевать хотел на эти автограф-сессии, но поняла, что это уже не вернёт её в высший сорт из третьего. По дороге от кряжа Тылтырдым в Загородный Палисад Хокс ещё катала по извилинам заманчивую мысль, а не сказать ли Рейне, что у Бритца имеется какой-то план. Просто из чувства мести. Но теперь она решила так: если Урьюи не достанется ей, то пусть же не достанется и фалайнам. Альда развернулась на каблуках и капитулировала.

Рейне проводил Полосатую Стерву взглядом чуть более долгим, нежели та заслуживала. Ему показалось, в последние секунды унижения на лице Альды читались облегчение и чуть ли не триумф. Ктырь провёл ладонями по лицу. Он дико устал. Последние сутки он только и делал, что угождал заговорщикам в их капризах насчёт безопасности собрания. Все же друг друга за глаза терпеть не могли! И всё-таки сообща протащили убийцу в Бюро ЧИЗ. И направили предателя самой кристальной репутации к Самине Зури. Они запустили крысу даже в монаршую детскую — и Рейне вправе был полагать, что уж способен проследить за собственным парадным залом.

Специального гостя подвергли вивисекции с ног до головы. В присутствии Ктыря (не удовольствия ради, блазар упаси), которому стало не по себе от инструментария и вообще процесса, когда Видра с маниакальным энтузиазмом и воистину завидной фантазией искал всевозможные токсины или какое-нибудь миллимикронаноквазиоружие, или взрывчатку в недрах Кайнорта Бритца. Тот же и ухом не повёл. Вион-Виварий очень расстроился. Бритц был чист и стерилен, как сверхновая.

Об угощении и выпивке позаботились чересчур обстоятельно. Насчёт первого гости моментально сошлись в одном: от греха подальше вообще ничего не есть. В погреба Френа-Маньяны пускали исключительно роботов-санитаров. Бочонки с брильянтильядо распечатали на глазах у дотошных кситов и перелили в одноразовые хрустальные графины. За десять минут до первого тоста Гриоик доставил новый сервиз, который только что прибыл на склад. По словам Рейне, вероятность отравиться сводилась к отрицательному числу.

В парадном зале пахло солью, амброй и калёным песком с оттенками сандала. Фалайнами и кситами. Чёрные дельфины принесли морской дух, белые черви — обжигающее дыхание пустыни. Ибрионцы стыдливо жались к аркам и делали вид, что очарованы чучелом песца. Бранианцы в патриотическом синем улыбались до челюстного паралича и заискивали перед всеми, включая на всякий случай Гриоика. После провала диктатора Харгена Зури в последней войне против империи Брана поумерила заносчивость. Тем вечером во Френа-Маньяне всё было слишком безумно даже для психиатрической клиники. Азарт игры сменился осознанием материальности выигрыша. Один за другим заговорщики поняли, что делить шкуру неубитого мира — совсем не то же самое, что держать этот мир в руках и с кем-то делиться. С тем, с кем ещё несколько дней назад не сели бы за один стол. Всего в парадном зале лицемерили тридцать шесть гостей.

Иногда они умолкали и на секунду теряли маски. По залу плавала тень. Чёрный мираж без головы над строгим воротником. Только приглядевшись, настороженные гости разбирали, что у тени была такая бледная кожа и светлые волосы, что лицо сливалось с антуражем зала. Клякса на выбеленном алчностью триумфе Загородного Палисада, этот мираж казался плоским, как имперский звездолёт. Кайнорт Бритц расшатывал зыбкое пространство и время, и происходящее снаружи эзера было антиреально. А внутри напоминало кино, где:

*Кадры блекнут

*Появляется надпись:«ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЗАД»

Коридор Загородного Палисада, Рейне сопровождает Кайнорта в парадный зал.

РЕЙНЕ: Кай, и всё-таки почему чёрный? И кеды чёрные, подумать только!

КАЙНОРТ: В честь фалайнов, Рейне. А ты что подумал?

*Картинка становится яркой, мы возвращаемся в парадный зал

Гости подбирались к столу, над которым плескался медиа-ликвор с картой империи. В одном конце стола водил хоботом чёрный фалайн. В противоположном расположился Ктырь.

*Цвета опять тускнеют

*Надпись:«ПОЛЧАСА НАЗАД»

До встречи в зале Бритцу удаётся выскочить на балкон. Его сигарету под ногами катает пурга. Изи, прикрытый метелью, забирается на балкон и садится на перила. В густом танце снежинок он видит, как безысходность и паника трясут Кайнорта.

КАЙНОРТ: Изи, я пропал. Видра вывернул меня наизнанку, пришлось избавиться от перчаток из тригонального льда.

ИЗИ: Что⁈ Твою мать, Кай, не ходи в парадный зал!

КАЙНОРТ: Поздно! Я убил Эйдена.

ИЗИ: Не ты!

КАЙНОРТ: Чёрт возьми, я убил! Самина следующая.

Изи сжимает его плечо, замороженное и напряжённое.

ИЗИ: Ты не отвечаешь за всё зло в абсолюте. В конце концов, я послал на Ибрион записку! Чёрт знает какими обходными маршрутами, но уверен, они её получили.

КАЙНОРТ(мрачно): Анонимку из сумасшедшего дома. Теперь уже всё равно.

*И опять ярко

Гриоик при всех вскрыл упаковку с бокалами, расставил их, новенькие и сверкающие, и поспешил убраться с глаз долой. Брильянтильядо, которое относилось к айсвайнам из прихваченного морозом винограда, голубым эфиром сияло в хрустале. Бокалы, как это было принято в Клубе, перед разливом напитков покрывали тонким слоем льда. Кайнорт Бритц сел рядом с Рейне и сложил руки на коленях. Как образцовый палач в ожидании, когда подадут топор. Он выглядел спокойным, этакая холодная рептилия, будто каждый вторник и четверг устраивал перевороты в масштабах скопления галактик.

— А где Альда? — спохватилась какая-то дама. — Кайнорт, а почему это Хокс нет?

— Вы же знаете, леди, из соображений безопасности Клуб не собирается полным составом. Альду принесли в жертву правилам.

*Вспышка, монохром, завывание ветра

*Те же, там же, тогда же

ИЗИ(щёлкает пальцами перед лицом Кайнорта): Ты что? Тебе нехорошо? Посмотри мне в глаза!

КАЙНОРТ: Изи, мне кажется, я не смогу.

ИЗИ: Тогда не бери! Не притрагивайся, да и чёрт с ним!

КАЙНОРТ(нервно вырывается и стискивает свои плечи в чёрном смокинге): Ты здесь не для того, чтобы отговаривать! Изи, помоги мне, пожалуйста. В таком состоянии они меня заподозрят. Ты же доктор, вколи что-нибудь.

ИЗИ: Предлагаешь тебя подтолкнуть? Как на казни! Не буду!

КАЙНОРТ: Быстрее.

Из распахнутой балконной двери доносится стук. Должно быть, это Рейне. Остаются считаные секунды. Изи вытряхивает из кармана спрей-перчатки. Хоть что-то за неимением лучшего. Пока Бритц опрыскивает руки в три слоя, доктор делает ему укол.

ИЗИ: Вот и всё, Кай. Это поможет.

Кайнорт уходит

*Цвета возвращаются

Рейне привстал, передавая случайный бокал Бритцу. Специальный гость попросил отвести ему первый тост. Он кивнул и поднял брильянтильядо. Из-под пальцев, опрысканных перчатками, поползла одна ленивая капля. У других гостей ледяная корка таяла чуть быстрее. Кайнорт дождался, когда все, повинуясь инстинкту притворного единения с толпой, возьмутся за бокалы хотя бы для приличия. Поглядывая на карту имперского пирога, каждый силился быть наравне с другими даже в мелочах. Каждый в зале хотел убедить другого, что все здесь по одну сторону.

— Император мёртв, — Бритц завладел вниманием. Взгляды оторвались от медиа-ликвора на столе. — Веками Ибрион в одно перо сочинял историю нашего мира. От кого-то я слышал, что истории на века склонны заканчиваться трагедией. И власть Эйдена риз Эммерхейса лишь встретила закономерный итог. Библиотеки имперских законов указывали нам, что нельзя, а что неправильно, но мы совершили невозможное. Дописали последнюю главу своими руками. Прошу прощения, руками, плавниками и тентаклями.

Фалайн напротив сузил бусинки чёрных глаз, и автоматический переводчик выбросил на стол: «Ха!».

— Не стану морозить вас и понапрасну греть брильянтильядо, — улыбнулся Бритц. — За свободу от возможного, дозволенного и… нормального.

Тридцать шесть гостей пробежались взглядом по бокалам друг друга. Все ли пьют. Как бы кто не отставил напиток, не опрокинул в фонтан. Как бы кто чего не влил, не подсыпал. Тридцать седьмой, специальный, наблюдал за капелькой. Перчатки доктора Изи проводили тепло. Пациенты так не любили холодные пальцы.

*Нет цвета

*Надежды тоже нет

*Есть только мороз на балконе

ИЗИ(вдогонку Кайнорту): Никто не заметит, если ты его вообще не возьмёшь!

КАЙНОРТ: Может быть.

Его тон меняется. Его движения приобретают точность и размеренность. Он восстанавливает равновесие: внутри, на собственном льду. Закрывая за собой балкон, Кайнорт задерживает руку на двери.

КАЙНОРТ: А что ты мне такое вколол, Изи? Полегчало.

ИЗИ: Да так…

КАЙНОРТ: Ничего, да?

ИЗИ: Витамины, Кай, у меня с собой только они. Просто витамины. Ты сам себе… марионеточник.

*Камера отъезжает, отъезжает, отъезжает

*И мы видим, как в экстернальной вселенной Дъяблокова резко захлопывает ноутбук и с чувством выполненного долга уходит перекрашивать волосы

Гости отметили, что бокалы под корочкой обыкновенного льда были слишком холодные. Как лёд необыкновенный.

— Кайнорт, — обратился к нему фалайн, — признайтесь: глядя на карту этих просторов, над чем вы мечтаете властвовать?

— Над собой.

Иглёд в руках, плавниках и тентаклях закапал на стол.

«Успею пригубить брильянтильядо?»

— Хм.

Чирер Блотт дёрнул бровью, не опуская армалюкс, и опять обновил банковский счёт. Самина медленно моргнула. Последние пять минут она надеялась, что выстрел придётся на тот миг, пока она не смотрит. Но даже этот страх не перекрикивал горе. Приподняв воспалённые веки, она увидела, что чёрное дуло направлено в пол.

— Черти в перьях, а? — возмутился Блотт. — Тут написано: «Транзакция прервана оператором по случаю…» Что-о⁈. «…По случаю смерти отправителя»! Так и знал. Так и знал, что фалайны скорее сдохнут, чем заплатят.

Самина задрожала от лихорадочного облегчения, ещё не до конца понимая, шутка это или на самом деле — всё? Блотт, смутившись необычайно для такого пройдохи, разъяснил:

— Сдаётся мне, вашвысочство, переворот отменяется. Кто-то их всех… такскзть… прихлопнул.

Чирер измерил собственный мостик вдоль и поперёк, почесал затылок дулами армалюксов и выпалил:

— Тогда, раз уж я всё равно здесь: подбросить вас домой?

— За три миллиарда? — выдавила Самина.

— Я похож на самоубийцу — шантажировать Ибрион без протекции фалайнов? Подброшу за триста ибреалов на топливо и три подписи на бессрочном освобождении от преследования.

Искупление парадоксальная штука. Тот, кто убивал сотнями… или сотнями тысяч… вероятно, был бы готов отдать очень многое, чтобы смыть эту кровь. Целую планету, а может, галактику. Близких, любимых и даже собственных детей. И в то же время тот, кто умылся чужой кровью, не может отдать взамен большего, чем себя одного. Потому что даже целая вселенная — ничтожна в сравнении с твоим собственным «я». Отдать его — значит отдать действительно всё.

Я смотрела на часы Зеппе. Поцарапанные, с гнутыми стрелками. Они работали точнее атомных.

Помню, как Зимара отпустила гломериду. Хтоническая царица ушла молча.

Помню, как на мостик ворвался доктор Изи. Он хватал меня и Нахеля за плечи и бормотал взахлёб: «Мы его вытащим!.. Мы его соберём!..» Он плакал. Я бежала в шлюз раздетая.

Помню, как мы с доктором примчались в пустой Загородный Палисад. Как ворвались в парадный зал, устланный ковром из самоцветов.

Помню, как собирала холодные бриллианты среди россыпи драгоценных и поделочных камней. Холодными руками в горсти, теряя, отбрасывая лишнее. Только бриллианты с красной, белой, чёрной сердцевиной. В одном блестела бусинка с кончиком языка. Меня тошнило и лихорадило.

Помню, как Изи раздобыл герметичный контейнер, чтобы вывезти Кая с Зимары. Времени было в обрез. С минуты на минуту охрана убитых заговорщиков, корабли которых висели над планетой, могла заподозрить неладное. С ними разбиралась Альда Хокс. Врала им, изворачивалась. Она страшно боялась, что мы бросим её одну, последнюю из Клуба, на растерзание гвардии фалайнов и кситов, и помогала только затем, чтобы я пустила её в гломериду. Пришлось пустить: только Хокс знала свои позывные коды для приземления в космопорте Урьюи. Ни единого осколка с телом Кая она не подобрала. Впрочем, я бы ей и не позволила. Я была грознее шамахтона.

Помню, как ещё раз, на четвереньках, на животе, оползла весь парадный зал в поисках последних бриллиантовых крупиц. А остатки заговорщиков смыла фонтаном в пропасть.

— Всё равно не соберёшь его, это невозможно, — пророчила Хокс.

— Из пепла его соберу.

Помню, как уже в каюте пила какие-то капли, сносила уколы доктора Изи, и тёплые лапки Юфи не отпускали меня ни на минуту. Миаш стоял рядом с ложечкой горького лекарства, и кончик её дрожал у моих губ.

Как летели на Урьюи — уже не помню.

Деус катила на колченогом кинежансе пятые сутки без остановки. Ноги примёрзли к педалям, переломанный хвост болтался под сиденьем. Очнувшись в сугробе под окнами сфинкса, она звала Сырка, но тот не появился. Её преследовал детёныш зяблого жорвела, за нею увязался двуглавый металлический пёс. Когда она вышла на минуту, чтобы размяться, кинежанс попытался угнать плечистый голый мужик. Деус обстреляла его из крименгана: мимо, но голодранец отстал. Наконец впереди засверкали башенки. Ледяные кирпичи и витые перила над крутым обрывом. Френа-Маньяна.

Подозрительно тихо было вокруг. Деус соскочила с подножки кинежанса и, притопывая на морозе, позвонила в видеофон с надписью:

Без наличия нехватки отсутствия факта неимения направления приёма нет!

Открывший ей дежурный доктор был лыс и чрезмерно суетлив. Он представился доктором Видрой, пытался возразить, что клиника временно не принимает новых пациентов, и в целом нёс какую-то несусветицу. Лимонная обезьянка показала ему квоту с личной подписью Йолы Шулли. Помявшись и переступив с ноги на ногу, Вион-Виварий изучил документ. И пригласил войти.

— Минори Шулли обещал, что операция состоится немедленно, — вздёрнула подбородок Деус и скинула капюшон. — Видите? Я не могу ждать, доктор Видра.

— Конечно, конечно, — рассеянно бормотал Вион-Виварий. — Здесь вам помогут. Раздевайтесь.

— А что это за прорывная технология?

— Анимедуллярный ляпискинез. Эта практика великолепно себя зарекомендовала. Я прооперирую вас лично.

Деус обрадовалась. Уже само название «анимедуллярный ляпискинез», умное и загадочное, внушало доверие. И она полагала, что хуже, чем теперь, ей уже всё равно не будет.

Глава 38 Самый-самый последний шанс

«Новости Миргизы»

После таинственного исчезновения господина Жуайнифера временно исполняющим обязанности лидмейстера эзер-сейма назначен начальник полиции Эксиполя Риго Нагао, которому не хватило всего трёх пунктов на прошлых выборах. Господин Нагао известен резонансной протекцией шчеров и крайне возмутительным кругом общения. Напомним, на прошлой неделе Риго засекли на рыбалке в компании паука-серебрянки.

комментарии:

qwerty ~ да хоть в компании пескумбрии, это его личное дело в выходной!

Pimpo4ka ~ я за него голосовала =^._.^=

zlo123 ~ клоун этот ваш Нагао

tydynz ~ серебрянки классно загоняют рыбу, я у них икру беру

DICKnick ~ фу, как не противно, её же перемешивали пауки, буэээ… смотри, как бы лишние лапы не отросли!

tydynz ~ надо было тебе на астероидах оставаться, расист грёбаный(_!_)

DICKnick ~ комментарий удалён модератором

tydynz ~ комментарий удалён модератором

«Вечерний Таракас»

Традиционный субботний опрос подписчиков! Сегодня о наболевшем:

Отменить ли обязательные токены для перемещений шчеров внутри города?

Результаты:

А — отменить, пусть ходят где хотят — 13 %

Б — отменить для детей и благонадёжных — 25 %

В — оставить только супертокены в особо охраняемых зонах — 45 %

Г — оставить всё как есть — 17 %

Итоги соцопросов редакция передаёт в сейм. Нам важно ваше мнение!

Панорамные окна веранды выходили в сад, заваленный каменистыми горками. На угловатом известняке густо нахохлился мох, а над ним заиндевели мелкие цветы и леденело разнотравье. По лентам дорожек — нарочито кривых, с неровным, мощённым вручную ветвлением — торчали пучки вспышной люминоки. Уже погасшей на зиму. Сад разбили едва ли пару лет назад, но он казался древним, диковатым и чарующим. Каменистые клумбы громоздились тем выше, чем ближе сад примыкал к настоящему предгорью. Территория виллы «Мелисса» раскинулась вплотную к горе Оонопида. Иллюзия уютной старины обошлась владельцу в сотни тысяч зерпий.

В эту минуту хозяин виллы впервые лет за сто принимал непрошеных гостей. На самом деле абсолютно все его гости были из этой категории, но обыкновенно их выдворяли взашей на полуслове. В этот раз Нулис Иземберд распорядился даже подать ботулатте, и экономка так растерялась, что первый раз в жизни переспросила хозяина. Нет, он имел в виду то, что сказал. Высокий, с длинной гривой перламутровых волос, перетянутых у лопаток серебряными зажимами и заправленных за портупею на поясе, в охотничьей твидовой тройке и горных башмаках на тракторных подошвах, он одним взглядом студил гемолимфу в жилах гостьи. Нулис только что зашёл с террасы на веранду и обстукивал заснеженные ботинки прямо о панорамное стекло. Глядя на минори Нулиса Иземберда, Альда Хокс никогда бы не подумала о родстве с Бритцами. Уж скорее со львами, которых она видела на Бране. Грубоватые брови, хищный угловатый нос, крупные зубы, которыми можно было перекусить шею. Ни чуткой обходительности Кайнорта, ни мягкости Верманда, ни даже безупречного вкуса их матери, которой Нулис приходился родным братом. Альда понюхала ботулатте и выдавила:

— Когда я сказала, что хочу передать племянника в надёжные руки, я совсем не это имела в виду.

Нулис оставил это без комментариев. Его взгляд был прикован к женщине в саду за окном. Худая брюнетка в чёрном полупальто присела, проявив чудеса элегантности в узком футляре юбки, и показывала девочке пишпелию, которая вот-вот собиралась лопнуть и выбросить рыбку в ручей. Мальчик неподалёку штурмовал мшистую горку. Шчера в саду была хороша, как армалюкс в парадной кобуре. В разрезе юбки над сапфировой шпилькой показалась напряжённая скульптура икроножной мышцы, один вид которой раздражал Альду.

— И вы так это оставите? Позволите им видеться? На мой взгляд, такое пятно на происхождении протагона Юфи и такой круг общения для триагона Миаша — это… пффф, — фыркнула она.

— Ты когда-нибудь держала псарню?

Грубый вопрос, заданный резким тоном, огорошил Хокс. Она не ожидала такого перескока.

— Нет, боже упаси.

— Я держу. Все дворняги: генный винегрет, хромосомная палитра, — похвастался Нулис. — Эти чистокровные гончие, которых отбирают по триколору на ушах и форме крючка на хвосте — тупые и дохлые. Выставочные шавки с никудышными нервами. Увешаны медалями, а не возьмут след, даже если дичь им на нос нассыт! А мои звери хитроумны, здоровы. И ласковы, — с неожиданной теплотой добавил минори Иземберд. — Потому что мне всё равно, какой ширины у них пятно на заднице. Я смотрю, каковы они с изнанки. Если ровный кобель обхаживает ровную суку, совет им да любовь. А отбор по родословной — это путь в никуда. Чем чище кровь, тем она жиже. Верь мне, я патологоанатом.

— Я думала, чистота крови для вас что-то вроде чистоты зубов.

— Да что ты вообще знаешь о минори, Хокс? — Нулис раздражённо закурил сигару диаметра трёхлетнего деревца. — Мы другой вид эзеров. Иная ветвь эволюции, как бранианские кроманьонцы против неандертальцев, если бы последних было большинство. Просто вы размножаетесь чаще. Природа же оградила нас от скрещивания с другими эзерами, чтобы мы искали гены на стороне. Ассамблея неспроста закрывала глаза на эксперименты со шчерами в прошлом. Посмотри на Лау. Та самая соломинка, что переломит спину бизувию. А Юфи! Подавит любое восстание машин. Пять минут в саду, а уже форсунку для полива разобрала.

— Ещё неизвестно, действительно ли Эмбер мать, и уж вдвойне сомнительно, отец ли Кайнорт, — себе под нос буркнула Альда.

Сомнения Хокс понять было несложно. В перерывах между серьёзными отношениями связи Кайнорта Бритца бывали, прямо скажем, хаотичны и оригинальны. А знакомство с Эмбер Лау пришлось аккурат на разрыв с Маррадой. Мало ли с кем он ещё спал? Рой-маршал мог заполучить любую. А Эмбер имела глупость вернуться на Урьюи, где в разгар вторжения насекомые распустились до невозможности.

— Этим занимается доктор Изи. Результат теста будет готов с минуты на минуту.

Нулис Иземберд не доверял капсульным экспресс-тестам, когда дело касалось его родных. Их у Нулиса осталось не так-то много. Как только Изи доставил Эмбер и детей к двоюродному деду, тот приказал доктору немедленно отправиться в лабораторию. Под неё в «Мелиссе» было оборудовано целое крыло, начинка которого могла соперничать с клиниками Цараврии. Едва Альда решилась пригубить ботулатте, как в дверях деликатно покашляли, и на веранду из коридора вышел Изи. Он нёс кипу целлюлозных и погонял впереди себя стайку голографических справок, спектрограмм, таблиц и синусоид.

— Ну, — рыкнул Нулис. — Что ты там жмёшься к косяку, божья тварь, показывай!

Изи начал предъявлять документы в порядке проведённых анализов. Нулис кивал, и перламутровая грива переливалась в такт. На полу под столом остались лужицы подтаявшего снега с его подошв. На таких ботах можно было таскать целые сугробы.

— И как же это так вышло, что моя внучатая племянница чахла на элитной помойке, где умываются льдом и жрут ботву? А её мать выбросили, как стручок, из которого вытряхнули горошину? Что, если бы Кайнорт не оказался безрассуден настолько, чтобы выудить Юфьелле из приюта этой востроносой грымзы Олеа?

— Вы меня, должно быть, сейчас на месте прибьёте, минори Иземберд, — промямлил Изи. — Но я вам кое-что поведаю о дне рождения Юфьелле.

Нулис хлопнул по столу, и Альда поперхнулась кофе.

— Хокс, до свиданья! Всего тебе самого разного. Выход найдёшь сама, вилла полным-полна дверей, лишь бы внутри никто не задерживался.

Ботулатте был чрезмерно заправлен ядом блуждающего паука, и это выдворяло гостей похлеще токсичного нрава хозяина. Ко всему прочему, Хокс так утомилась на Зимаре, что беспрекословно кивнула и вышла вон. На её место покосился доктор Изи, но сесть так и не решился.

— Эмбер пыталась выспросить меня на Зимаре насчёт того, что произошло в Таракасе без малого семь лет назад. Тогда я не придал значения, но она сразу догадалась. А позже и я вспомнил. Эмбер попала в реанимацию ночью, преждевременные роды обещали быть тяжёлыми. Первый раз, истощённый организм, чужеродный плод. Врачей такой специализации и в лучшие времена не хватало, видано ли: шчера, беременная личинкой! И в клинике Таракаса вышли на меня в конце концов. Почему — не знаю, я же анестезиолог! И я был на другом конце света, пьян как не приведи блазар. В лицо пациентки не смотрел, думал, как бы не стошнило на экран.

— Так это ты помог Юфьелле появиться на свет.

— Да. Если бы я только понял, кого оперировал! У меня бы и мысли не возникло, от кого… понимаете, на Кармине я видел… ну, как на самом деле Кай смотрел на девчонку. Как на равную. И как из всех эзеров Эмбер сблизилась лишь с Пенелопой да с ним. Да и Кай ведь один минори был на Кармине! Если б мне только в тот вечер не пить… Будь я трезв, первым делом раздобыл бы генматериал Бритца и провёл тест. К сожалению, я как-то не сообразил даже, что шчера придаст мертворождению значение диаметрально противоположное нашему. Ведь для них это конец, то есть совсем конец, это для нас — просто обработка лишнего контейнера для инкарнации. — Изи вздохнул и усмехнулся. — Знаете, как шчеры каламбурят об эзерах? Смерть, мол, — житейское дело.

Нулис слушал не перебивая, сверля последнюю строчку в результате последнего анализа. Он стоял на фоне окна, и в его густую гриву катилось розовеющее солнце. Когда через пять минут он не пошевелился, Изи осторожно спросил:

— Так что вы решили? Насчёт её доли в завещании Кая.

— А ты жениться на ней собрался?

— Да я… да вы… — подавился Изи. — Ладно, я, наверное, пойду. Увидимся на конференции.

— Да, да, помню. Слёт костоправов в Скарабихе. Буду разносить твою статью о вправлении вывиха жвал. Не за фактические ошибки, о, нет. За плеоназмы и ляпалиссиады!

Даже после нескольких лет в психушке Изи хватило полчаса в компании Нулиса Иземберда, чтобы понять, отчего Кайнорт звонил дядюшке раз в сто лет. И по всему, Бритц дядюшку обожал! На его месте Изи охотнее звонил бы зяблому жорвелу.

— Минори Лау! — позвала экономка с террасы. — Минори Иземберд просит вас на разговор.

За сегодня я трижды её не поправила. Абсолютно отупев по дороге с Зимары домой (на почве горя, сдобренного успокоительными), я не понимала наверняка, чего желает двоюродный дедушка Миаша и Юфи: чтобы меня считали человеком или насекомым. И в последнее время речь давалась мне с трудом. Юфи семенила с приподнятым подолом пальтишка, в котором плескался малёк из пишпелии. Миаш скакал по каменистым горкам, хмурый, как болотное утро. Я настраивала себя на разговор с Нулисом, и всё равно язык приплавился к сухому нёбу. В гломериде доктор Изи не нашёл лучшего утешения, чем поведать, что Кайнорт оставил завещание. Первой реакцией было порвать писульки и накричать на Изи, но потом я сообразила, что без средств к существованию — громадных средств — мне не позволят остаться при детях. Доктор помог вчитаться в канцелярский эзерглёсс. Сбережения в семизначных суммах Кай оставил мне, в пятизначных — Нахелю, Изи и Пенелопе, а ценные бумаги — детям: на вырост. Поделил между мной и детьми недостроенный одонат и прилегающие доходные земли. Дяде Нулису (должно быть, от природной тяги Кая к злодеяниям вроде выбора котёнка для Нахеля) достался клуб «Тессераптор». С правом перепродажи не раньше, чем через сто лет.

В вестибюле экономка — задумчивая блёклая моль по имени Тинея — пожёвывала кончик шерстяного палантина, ожидая, когда я скину пальто.

— Вы проходите, проходите, я присмотрю за детьми, — предложила она, спасая ковры от растерянной Юфи, из подола которой уже сочилась вода. Она так и зашла в холл с рыбкой и озиралась в поисках подходящей тары для своего улова.

— Минори Тинея, не найдётся ли у вас глоточек крови? Миаш и Юфи сегодня ещё не обедали.

— О! Какой разговор! — оживилась Тинея и почему-то сникла. — Правда, я не знаю, где её взять так скоро… Гости на вилле редки чрезвычайно, для них хозяин не держит. Слуги только приходящие. Так-так-так… — Взволнованная моль потянула кушак моего пальто себе в рот. — Разве что, с вашего позволения, мы прогуляемся вниз по долине, там в дикоимье есть бар-шале. Чистенькое местечко. Держит шчер, но и рефрижератор для крови у него имеется.

— Не волнуйся, мам, если в дикоимье не будет крови, мы изловим большую рыбу! — крикнул Миаш уже на ступеньках террасы.

В гломериде они с Юфи начали звать меня мамой. Дети умбрапсихолога, они чутко восприняли произошедшее, то страшное, о чём всю дорогу молчали упрямые взрослые. И вот так просто — мама — спасли во мне разумную жизнь.

Когда мы только-только прибыли на Урьюи, я порывалась немедленно лететь к минори Иземберду и умолять, правдами и неправдами, оставить меня при детях. Естественно, ни при каких обстоятельствах родства шчера не могла надеяться получить опеку над двумя минори. И всё-таки доктор Изи настоял на сутках реабилитации за его счёт, чтобы я перестала быть похожей на бродячую сумасшедшую. Я вернулась с Зимары с обмороженными пальцами рук и ног, в синяках разной степени зрелости, с насморком, воспалёнными губами и растрескавшейся кожей. Худая, как щепка. На следующее утро, во всём новом от шпилек до шляпки, я ходила из угла в угол по палате в ожидании орникоптера и репетировала речь для Нулиса. Но слова, как первоклашки на перемене, кидались врассыпную.

Когда же мы с доктором засекли на веранде «Мелиссы» Альду Хокс, я имя своё позабыла. К счастью, минори Иземберд первым делом потребовал к себе Изи, а меня с детьми выставил в сад, взяв только по капле крови. И вот — я так передышала кислородом нагорья, что наконец успокоилась.

В рабочем кабинете меня ждал эзер, похожий на пещерного льва, которого пригладили и напомадили. Резким жестом он приказал занять кресло. Доктор Изи предупредил накануне: Нулис был минори четвёртой линьки. Я таких вживую раньше не видела (Изи признался, что и он тоже). И всё-таки, ни разу не встречая наяву эзера в легендарной четвёртой линьке, я безошибочно отметила её признаки. Эту холодного оттенка кожу и флюоресцентные радужки. И что-то ещё — не во внешности, а в поведении или взгляде — что я пока не могла определить. Но оно точно было. От нечленораздельного кваканья и кудахтанья меня спас Иземберд, который первым пошёл в наступление.

Он только открыл рот, и в эту секунду боль от потери Кая впервые по-настоящему перекрыл страх, что меня отлучат от детей. Нулис остался стоять и давил на меня, как накренённая колокольня. Булыжник, который колыхался на ветру над зыбучими алмазами лощины Жамызяк, где погибла Эстресса, — и тот не пугал так сильно.

— Что это у тебя в руке?

— Не оружие, минори Иземберд.

— Следует быть начеку со шчерой, умудрившейся трижды пережить Кайнорта.

Как часто я его убивала. Желая сделать мне побольнее, Альда Хокс на пути к Урьюи рассказала, что Кай выпил яд после нападения на бункер. Это был первый раз. Потом Хокс ужалила его на Алливее, воспользовавшись замешательством, и тоже из-за меня. И вот — Кай замуровал себя в алмазы, только чтобы я вернулась домой. Семь лет знакомства — и смерть, смерть, смерть.

— Шрамы выведешь сегодня. Не обсуждается.

— Да, минори.

— В остальном нормально. Если назовут минори, дураки сами. Держи себя вот как сейчас. Говори на октавиаре, если хочется. Для Юфьелле и Миаша не будет участи хуже, чем стыдиться родных.

Солнце затормозило у горизонта. Закат пустился вспять, и луч выстрелил мне в лицо:

— Я могу остаться с детьми?

— А кому ещё нужда возиться с двумя семилетками? — возмутился Нулис, а я сжала коленки до синяков.

— В качестве прислуги? Я готова. Может быть, гувернантки? Я могу… — но минори перебил меня жестом.

— Через три дня ты вступишь в наследство и сможешь нанять в прислуги меня, — проворчал он. — А для гувернантки ты недостаточно всесторонне образованна. Скажем так, достаточно всесторонне недообразованна.

— За мной держат место в техническом университете, минори Иземберд. Завтра же я подам документы. На факультет мехатроники, на третий курс.

— Естественно подашь, кто будет чинить здесь всё, что раскурочит Юфьелле?

Сжатая ладонь вспотела и задрожала. Меня мутило от облегчения. И я впервые за много дней почувствовала голод. Голод до реальной надежды.

— На каких условиях вы позволите остаться — это мне всё равно. Да, а наследство… Я хочу отписать денежную его часть лаборатории исследования инкарнации. Доктор Изи вчера арендовал там закуток, в который поместил рубины Верманда и алмазы Кая. Но чтобы приняться за дело, нужны специалисты, разная техника…

— Всё у тебя?

Нулис занял кресло у стола наконец. Наши глаза оказались на одном уровне. Я кивнула. Наверное, настала пора перестать воспринимать всех вокруг с осторожностью кролика на равнине. Я кивнула ещё раз, готовая выслушать.

— Эмбер, у Кая и Вера на этом свете есть не только вы с доктором. Вообще-то я им дядька уже пятьсот лет с гаком! И, разумеется, уже перевёл необходимые суммы на счёт лаборатории на год вперёд. Не думаю, что шансы совсем на нуле, но стремятся к нему. Мы начнём с Верманда, потому что его рубины слишком потресканы, есть риск заражения. Перестань хлюпать! Ты аквадроу, а не можешь справиться со слезами.

— Да, минори Иземберд, простите.

— Так что там у тебя в руке?

Я показала алмаз размером с орешек, в центре которого сверкала красная капелька. Другие лежали в лаборатории. Тысяча двадцать три куска.

— Этот ни на что не повлияет, я забрала его с позволения доктора Изи. Просто мне так спокойнее.

С ним в руке мне не так больно было называть его имя. На ладони остались царапины.

— Ясно, — глухо ответил Нулис и перевёл взгляд на горы. — С моими внучатыми племянниками ты останешься как мать, потому что это правда, и потому что мать я не могу им нанять, в отличие от гувернёров. Даже если бы я захотел скрыть происхождение Юфи, дети уже зовут тебя так, незачем городить легенды.

— Но как к этому отнесутся в ассамблее? Юфи протагон…

— Кто отнесётся, замшелые поборники расовых привилегий? Да не хрен ли с ними.

Кай не заботился о репутации, а его дядька как нарочно уничтожал свою. Я улыбнулась. Нулис предложил остаться на вилле «Мелисса» на ближайший год, и я не видела причин быть против. Характер минори Иземберда, которым пугали эзеров от мала до велика, мне даже нравился. Одонат Кая (в котором я ещё не была) был выстроен пока только наполовину. По словам Нулиса, при иных обстоятельствах жить там было уже можно, достраиваясь потихоньку. Но Миашу и Юфи будущим летом предстояло поступать в гимназию. Готовить маленьких минори к целому списку экзаменов и параллельно учиться самой мне было бы сложно. Встречая сытых детей в вестибюле, я услышала, как Нулис распорядился привезти и установить в крыле, которое он отвёл нам, рефрижератор для крови. Он рычал в комм:

— Да, твою мать, обратно полинял! Вот идиот. Спрашивает: «Для вас?» Как первый год знакомы.

— Я полагаю, доставщику не могло прийти в голову, что вы можете позволить кому-то на белом свете остаться на вилле дольше, чем на три дня, — заметила Тинея.

— Вы не пьёте крови! — брякнула я.

То-то экономка водила детей в шале. Но я была так взволнована предстоявшим разговором с Нулисом, что не удивилась и не обдумала. Тогда как у эзера дома скорее не найдётся воды или воздуха, чем крови. Голодный взгляд, вот чего не доставало Нулису и что я никак не могла осмыслить при разговоре с ним. Эзеры обыкновенно (за исключением Кая, а иногда и он тоже) будто забирались мне под кожу, проникали в вены и принюхивались к крови. Я давно смирилась с их природой. Перестала замечать. А Иземберд — он был совсем другой.

— И что? — буркнул он, будто это было чем-то несущественным вроде родинки на носу. — Ну, да, гемоцианины в лимфе заместились полициклическими перфторуглеводородами. Только в сейме эзерам четвёртой линьки затыкают рты. По крайней мере, так было раньше. До Урьюи. Хитиновый банк опасается, что эзеры перестанут искать новые миры. Перестанут кредитовать налётчиков, брать займы на оружие, звездолёты. Ведь только страх оставить внукам мир без доноров гнал нас захватывать планеты без меры. Про запас. Это выгодно верхам. Больше планет — больше новых земель и рабов. Конечно, доживёт ли эзер до четвёртой линьки, если вечно воюет? Вот ты когда-нибудь интересовалась средней продолжительностью жизни эзера?

— Хм, нет.

— Двести тридцать лет. Двести! Тридцать! Поразбойничал — и под мухобойку. И они ещё называют себя бессмертными, — хмыкнул Нулис.

— Кай тоже… Знаете, доктор Изи сказал, что у Кая началась перестройка тела, но линька не завершилась. Он не успел.

Прежде чем ответить, Нулис распустил волосы, сунул в зубы зажимы и тряхнул гривой у зеркала. Потом завязал перламутровый хвост пышнее песцового и нахмурился на своё отражение.

— Это всё осложняет. Без сомнений, алмазы следует оставить на потом. Эзеры становятся живучее, когда линяют, но пока процесс не завершён, мы наиболее уязвимы. У Кайнорта сейчас может быть шансов больше, а может и меньше, чем у Верманда. Нужны… не знаю даже… какие-то уникальные специалисты. Чёрт, не вовремя империя перекрыла нам пути на Цараврию! Всё из-за убийцы Железного Аспида. В Бюро ЧИЗ подослали эзера, говорят. Вчера нас выбросили из кандидатов на вступление: по милости её нового величества Зури.

Самина Зури ещё не догадывалась, кто на самом деле стоял за смертью императора, иначе собственноручно уничтожила бы алмазы с Каем. Я сглотнула ком и присела, чтобы помочь Юфи раздеться. Её руки были заняты добычей из бара-шале: мясными чипсами в виде паучков и сахарной паутинкой. Вспомнив едва ли не самое главное, о чём забыла предупредить Нулиса, я догнала его в коридоре:

— Извините, минори, не станет ли непреодолимым препятствием к переезду на виллу наш домашний питомец?

— Что за зверь? Вы притащили с Зимары психа? Или шамахтона?

— Не совсем. Это собака. Почти собака. Это пастуший песец.

— Он воспитанный, — добавил Миаш.

— Посмотрим. Внутри виллы живут только двуногие, — проворчал Нулис.

Какой же его ждал сюрприз.

Сойдя с террасы, минори Иземберд обернулся пчелой и зажужжал по своим делам. Четвёртая линька не ограничивалась свободой от жажды крови. Хитин Нулиса был полупрозрачный, гранёный на лапах, крыльях и груди. Полосы на брюхе казались акварельными самоцветами, как огненный опал и чёрные сапфиры. Волоски лучились кристаллами. Голова блестела, как натуральный кварц, а глаза сверкали турмалином.

И от эзеров скрывали эту красоту. Их собственную красоту и свободу.

— Журнал «Эксипольский вальвеолог», что вы думаете об отмене рабства?

— А это анонимно?

— Абсолютно.

— Рабство это пережиток, я нанимаю мастера за деньги, и он делает всё как надо. Рабы вечно портачили. Я бы тоже портачил нарочно, если б бесплатно работал! Это непопулярное мнение в моём районе, но кто побогаче — со мной согласятся.

— Журнал «Эксипольский вальвеолог», как вы оцениваете итоги освобождения шчеров?

— Убила бы того, кто это сделал! Вот этими сумками, которые приходится самой теперь таскать! Оставили бы хоть по одному рабчонку!

— Журнал «Эксипольский вальвеолог», рабство отменили два года назад, как вам кажется, напрасно или нет?

— Вы знаете, в моей семье дали вольные рабам ещё на астероидах. Нет, я бы не отказалась от парочки бесплатных помощников по дому, ха-ха, но на самом деле это же дикость какая-то. И ещё знаете, вот пишут, что на самом деле эзерам не нужно столько крови, сколько мы раньше пили. Мне тоже так кажется. Потребляю втрое меньше и прекрасно себя чувствую!

— Журнал «Эксипольский вальвеолог», как вы думаете…

— Эксипольский кто-кто⁈

Нахель застыл посреди аллеи и не мог решиться выпустить из правой руки Юфи, а из левой Миаша. Жук непрерывно озирался и, как только в поле зрения мелькал кто-нибудь, крепче сжимал ладони. Он ещё не привык, что дома детям ничего не угрожает. Почти ничего.

— Дядя Нахель, ну, можно мы погуляем? — взмолился Миаш, заглядывая ему в глаза.

— Вон там шчеры.

— Это же просто дети!

— Мы их уже знаем, — добавила Юфи.

Они умолчали о том, чем кончилась их прошлая встреча с кареглазыми ребятами. Но одиночество на Зимаре так и подмывало хоть с кем-нибудь поиграть. Или хоть подраться. Мальчишки стояли кучкой на другом конце аллеи. Нахель вздохнул и повёл детей по дорожке.

— Нет, можно мы сами? Они убегут, если ты пойдёшь. Ну пожалуйста! У нас теперь есть Сырок.

— Только недолго, — буркнул Нахель. — Мама скоро вернётся.

Эмбер отправилась на старую квартиру Кайнорта, чтобы забрать кое-что из личных вещей Миаша и Юфи. А Пшолл остался гулять с детьми в партере. Нахель раньше не разглядывал эти аллеи, сам-то он жил в другом районе Эксиполя. Поэтому не понял, чего не хватало в парке. А дети поняли сразу.

Там, где месяц назад рос лучезарный ламбаньян, стоял витой пень.

— Ты теперь с телохранителем гуляешь, жучка? — прикрикнул мальчик на Юфи.

Миаш уже насупился, чтобы дать отпор, но увидел, что шчер стоит в слезах.

— А это что? — спросил он ребят. — Где дерево?

— У Гиппани спроси! Вот у этого, в соплях.

— Неправда, Пинай, чё ты на батю моего сваливаешь? С насекомых спроси!

На самом деле плакали все до одного. Сырок подмёл дорожку хвостом и подкрался ближе. Шчерята попрятали руки по карманам, и только самый младший протянул к песцу мизинчик. Сырок понюхал и лизнул.

— Почему ламбаньян спилили? — подала голосок Юфи.

— Отчим Гиппани работает в зеленхозе, — объяснил Пинай. — Он говорит, мэр приказал шоссе построить. Вот он и спилил!

— А ты бы чё сделал⁈

— А у него, что ли, языка нет? Сказал бы, что дерево священное!

— Так бы он и послушал!

— А он спрашивал? А⁈ Ничего бы ему за спрос бы не было бы! А шоссе всё равно решили в другом месте проложить!

Мальчики начали толкаться локтями, так и держа руки по карманам. Всё ещё побаивались песца. Юфи шагнула к ним:

— Подождите, мама сейчас вернётся, принесёт…

— А это что за пёс? — шмыгнув, перебил Гиппани.

— Это Сырок. Сырок, Сырок! Танцуй! Ай молодец!

Шчерята расступились и пустили зверя в круг.

— У него две лапы! Это почему у него две лапы?

— Потому что эзеры едят собачьи окорочка, — хмыкнул Миаш. — С тех пор, как запретили есть маленьких шчеров. Это всем известно!

Мальчики громко засмеялись, и Нахель навострил уши. Но не двинулся с места: обещал же не вмешиваться.

— А нельзя на этом месте посадить новое дерево? — ещё чуть менее грубо, чем минуту назад, спросил Миаш.

Он накинул себе и сестре пару очков за то, что на этот раз шчерята злились не на них одних. И в эту минуту, снизойдя до объяснений своей беды, мальчики как будто сделали шаг навстречу. Миашу тут же захотелось помочь чем-нибудь. Но Пинай возразил:

— Этот ламбаньян был последним лучезарным на материке. Нам в школе говорили. А ещё говорили, что он не мог больше давать плоды и семена, потому что это… самец или как его.

— Мужское дерево?

— То есть да. А женские давно перевелись.

В эту минуту в парк спланировал орникоптер. Юфи побежала навстречу матери, а Миаш, сомневаясь, как бы шчеры не приняли торопливость за бегство, остался на месте. Сестра нырнула в багажник, исчезла в громадной сумке, так что снаружи барахтались только подол и белые туфельки. Добыла что-то тяжёлое и побежала к витому пню. Она несла какой-то ящик. Когда Юфи приблизилась, дети разглядели, что это не ящик, а кашпо, наполненное доверху влажной землёй. Оттуда торчал слабенький росток.

— Вот, — запыхалась Юфи, и стебелёк в кашпо дрогнул. — Это ламбаньян.

— Поздравляю! — буркнул Гиппани. — Но это не наш ламбаньян!

— Наш был весь золотой, а это что за крапива!

— Это ваш, — настаивала Юфи. — Я тогда… ну, когда мы в прошлый раз тут гуляли, ну, помните, я веточку сорвала. С золотыми листиками.

— Так сорвала всё-таки, жучка…

— Ламбаньян не даёт плоды, но есть другие способы размножения.

Шчеры обступили кашпо. Росток был обыкновенный, светло-зелёный, но Юфи проковыряла землю, и у основания молодого стебелька показалась золотая веточка. Она и дала жизнь новому растению. Пинай вздохнул:

— Так не бывает, лучезарный ламбаньян не размножается черенками, так учительница сказала.

— И в учебнике написано, — подхватили ребята.

— И в моём!

— Да ты не читаешь учебники, Гиппани, — оборвал его младший мальчик. — У тебя по ботанике двойка!

Они опять спорили, а Сырок весело тявкал. Юфи повысила голос, чтобы перекричать их всех.

— Я привила к нему алливейскую шургу!

— Мы жили на Алливее, там знают всё о растениях! — выкрикнул Миаш. — Послушайте! Эй!

Мальчики умолкли. Гиппани высморкался и переспросил:

— Чего ты там привела?

— Привила. Алливейская шурга тоже не размножается черенками, но если её привить к другому растению, то вместе они дают что-нибудь новое.

— Тогда это всё равно не наш ламбаньян. Не то же самое! Это какой-то гирбид.

— Гебрид, — младший сбил кепку ему на нос.

— Гибрид, — спокойно поправил Миаш.

Пинай погладил листик на ростке. Юфи присыпала его землёй поплотнее и подняла к солнцу.

— Наполовину всё-таки ламбаньян, — сказала она. — А что получится, я не знаю, честно. Но алливейская шурга вся прозрачная, как стекло.

— Может, вырастет стеклянный ламбаньян с золотыми листьями! Или наоборот.

— Пусть это будет другой символ, наш общий. Посмотрим, что выйдет, когда появятся настоящие листья. Ещё всё поменяется.

— Символ эзеров и шчеров? — задумчиво кусал губы Пинай. — Его, наверно, пересадить надо.

— Папаша-то мне надерёт уши, если узнает, что я с жучкой тут сажал.

— Так беги домой, Гиппани, вот ты нюня! Как девчонок толкать, так он папке не хвастал, ага?

— Заткнись! Дай совок.

Ребята осторожно вынули росток из кашпо, прикопали поближе к корням витого пня и щедро полили.

— Не завянет? — нахмурился Пинай. — Считай, это же… совсем-совсем последний шанс.

— Так вы за ним ухаживайте.

— Тогда вы тоже прилетайте ещё. Вдруг он заболеет или чё, — буркнул Гиппани.

— Ладно, — покраснел Миаш. — Мы с Юфи домой. Нас мама зовёт.

Глава 39 Царевище

За окнами лаборатории бренчала по карнизам капель. Весна заплакала в Эксиполе раньше, чем на вилле «Мелисса». Последние пару недель мы с Нулисом то и дело меняли упрямую зиму предгорья на раннюю городскую весну. Инкарнологи завершили подготовку рубинов к обработке и даже провели генеральную репетицию: на реальных телах, зашитых в искусственные кристаллы. Первой отдала жизнь науке кормовая саранча. Конечно, она не ожила, но так было нужно, чтобы специалисты набили руку. Доктор Изи так раздухарился, что предложил раздобыть приговорённого к смертной казни эзера и покромсать его. Но заключённые, которых мы нашли, были эзерами первой-второй линек, и шансы на инкарнацию приближались к нулю. Я упиралась, что даже эзер первой линьки — лучше, чем саранча, и Нулис так на меня посмотрел…

— Тебе лишь бы кого освежевать, — проворчал он и выкрал троих.

Первый был обыкновенный убийца второй линьки. Он не инкарнировал. Второй оказался минори лет семидесяти, после чего сейм прознал о нашей выходке и запретил эксперименты. На нас подали сразу в три суда. Но Иземберд был бы не Иземберд, если бы не раздобыл третьего. Истощённого нервного маньяка, самого обыкновенного короеда. Ему было только тридцать три. И он ожил. Это здорово нас воодушевило.

Зимой я поступила в университет под патронажем и при поддержке планеты Роркс, самой продвинутой в электронике, мехатронике и других «ониках». Никогда ещё я не училась так старательно. Через три месяца я сдала первую сессию экстерном: лишь для того, чтобы Иземберд позволил мне присутствовать при попытке с Вермандом. Я была единственной шчерой, которую вообще пускали в лабораторию в эти пять месяцев. Мы с доктором Изи и Нулисом прошли три этапа дезинфекции, стерилизации, биотестов — и теперь стояли за панорамным стеклом, которое отделяло пульты манипуляторов от холодильного бокса с рубинами.

Верманда раскололо на пятьсот двенадцать кусков.

Коготки биоскопов целились в рубины. Все двадцать приборов были давно настроены программой, которую написали индивидуально для Верманда. В аппаратную зашли ведущий инкарнатор и лаборант.

— Мы готовы запустить биоскопы, минори Иземберд. Как и прежде, литотрипсии разной инвазии будут сменять одна другую в течение трёх часов. Мягкий поток воздуха удалит частички из тканей. После того, как части тела будут полностью избавлены от рубинов, мы достанем их из пузырей и склеим.

Он показал на экран, где двигалась симуляция операции. Мы наблюдали всё это уже в пятый раз. Куски рубинов были помечены числами и точками, обозначавшими верх, ориентированный точно на север, чтобы сложить тело правильно. Доктор устроился в кресле и запустил программу. За стеклом биоскопы засуетились вокруг тела. Когда кончики их коготков касались рубинов, те облачались в пузыри — лабораторные сферы — и поднимались в воздух. Внутри пузырей гравитация составляла одну десятую процента от нормальной. В боксе было около нуля: для того, чтобы освобождённые куски не испортились, пока программа очищает другие. Три часа мы смотрели не отрываясь, как рубины трескаются, не задевая кусков плоти, измельчаются в пыль и выводятся сквозь поры пузырей. Специальный кондиционер удалял рубиновую пыль из бокса.

Что нас беспокоило, так это одежда и частицы комма, которые были на Верманде в момент взрыва. Но технологии эзеров не могли удалить их полностью. Крупинки при ударе игледяной бомбы врезались в кожу.

— Минори Иземберд, — шепнула я, — Йола Шулли говорил, что будто бы вас тоже когда-то разорвали на кусочки.

— Было.

Я оторвалась от стекла и смотрела на его львиный профиль с квадратной челюстью, умоляя продолжать. Это отвлекало от происходившего в боксе. По правде, я думала, мне будет нипочём увидеть операцию над Вермандом, ведь это был не Кай. Но всё-таки не могла перестать дрожать, а желудок подпрыгивал к горлу.

— Я только-только полинял в четвёртый раз, и в дом забрались грабители, — тихо сказал Нулис. — Они разбросали меня по кладовке. Кусков было меньше, пара сотен. Вот этот самый доктор инкарнации, который сидит за пультом, собирал меня часа полтора-два. В одиночку.

— Это правда, что у вас было больше шансов, чем у обычного эзера третьей линьки?

— Больше. Пятьдесят на пятьдесят. Это максимум с поправкой на самые современные технологии. У Верманда вероятность составит… полагаю, тридцать процентов.

— Только треть…

— Целая треть, — вмешался доктор Изи. — Не забывай, для тебя не было бы и этой возможности.

На улице закрутился мокрый снег. Пузыри биоскопов аккуратно сложили пятьсот двенадцать кусков Верманда Бритца и склеили между собой при помощи какого-то вязкого биосостава. С появлением нитей инкарнации клей должен был постепенно рассасываться, давая дорогу току крови и нервным импульсам.

— Теперь дело за природой, минори Иземберд, с нашей и вашей стороны сделано всё возможное и даже сверх того, — инкарнатор встал из-за пульта и, размяв плечи, присоединился к нам.

Первые нити кокона инкарнации у минори третьей линьки появлялись в среднем через час после смерти. Или после того, как тело было большей частью собрано.

Мы прождали в молчании три часа. Нулис, наплевав на лабораторные запреты, курил сигару за сигарой.

Потом ещё три часа.

Верманд не инкарнировал.

Стерильный воздух, белые стены и снег с дождём раздавили меня, как букашку. После провала с Вермандом я не думала, что смогу зайти в другой бокс, но ноги сами принесли меня туда. Всякий раз, прилетая в Эксиполь, я приходила в лабораторию, чтобы повидаться с Каем. Первые дни я вообще не вылезала оттуда, ночуя в раздевалке, чтобы по три четверти суток вертеть алмазы и укладывать в нужном порядке. Ведущий инкарнатор был мне рад: он уверял, что это должно помочь — если не Каю, то мне. Потом, когда началась учёба, я приходила только три-четыре раза в неделю. В другие дни маленький камушек с розовой капелькой, который Нулис огранил маркизом, лежал у меня под подушкой или грелся в руке. В боксе с алмазами всё было по-прежнему.

Стерильный контейнер из сапфирового стекла метр на два и ещё на метр.

Камни, сложенные близко к форме тела, на которое словно наложили фотоэффект самоцветной мозаики.

Холодный, спокойный, тихий Кай.

Сегодня у него были и другие гости. Пенелопа и Нахель уже знали о Верманде. Жук кивнул мне, а я обняла Пенелопу. Они с Крусом прилетели с Роркс, взяв отпуск, чтобы поддержать нас, но лаборанты не пустили их в пультовую. Чивойту вообще дали от ворот поворот, и он остался бодать орникоптер снаружи.

— Как Нулис? — спросил Нахель.

— Курит. Распорядился вскрыть и кремировать Верманда. Попросил оставить его одного.

Как бы эзеры ни хорохорились, заглядывая в лицо чужой смерти, как бы груб и циничен ни был минори Иземберд, с какою рациональностью мы бы ни ждали такого конца, гибель Верманда стала ударом.

— Когда проба с ним? — Пенелопа положила руку на контейнер с алмазами. — Теперь уже скоро, да?

— Не хочу, нет, только не так скоро, — я мотнула головой так сильно, что в виске кольнуло. — Страшно. Я боюсь, что будет как с Вермандом. Пока наш Кай здесь, лежит нетронутый, мне кажется, есть ещё надежда. Понимаешь, этим утром его брат будто ещё спал в рубинах. И тут вдруг… И тут вдруг — всё.

— Смотри, индикатор комма мигает.

На камнях, составлявших ушную раковину, поблёскивал маячок. Клипса на солнечной батарее была почти что вечна. И чип приёмника на раздробленном запястье уцелел. Это я писала ему. Как всегда. С этого на тот свет.

— Эмбер, не валяться же ему здесь веками напролёт, — шмыгнул Нахель. — С Вермандом вышла неудача, а не ошибка. Кокон инкарнации — штука нежная, природой не задумано, чтобы из фарша опять соткалось мясо, уж прости за аналогию. Вы всё сделали правильно. Ну, скажи ей, Пенелопа!

— У Кая те же шансы, если не больше. Эмбер, ну… ведь надо же будет когда-то это сделать.

— Нулис поддержал, мы берём паузу, — возразила я. — Изи останется здесь, поприсутствует на вскрытии Вера. Инкарнаторы тоже боятся перезапускать программу для Кая. Вначале нужно убедиться точно, не было ли ошибок.

— Вы же знаете, что нет.

— Знаем! Но, Пенелопа, а если бы это был Крус?

На Кармине Круса порвало надвое, и Пенелопа даже не понимала, как её трясло, пока мы ждали кокона. А меня только от её позеленевшего лица и нервной тряски жуть брала. Пенелопа погладила мои волосы:

— Понимаю. Ты качаешься тут на своих шпильках вся разбитая, как он.

— Вот я почти не знала Верманда. Мы перекинулись едва ли парой фраз полгода назад, но они с Каем так похожи. И я так верила… А теперь нет, почти совсем нет. Мне тяжело. Кажется, я с ума сойду, лишь только пытаясь не сойти с ума.

— Так, хватит, — Пенелопа хлопнула по стеклу. — В этом состоянии тебе нельзя на виллу, детям не нужно видеть тебя такой. Поезжай в Златопрядный, хоть на пару дней. Мы с Крусом и Нахелем возьмём на себя Миаша и Юфи, да, Нахель? — Тот закивал. — Пусть нянчатся с нашим Леонардо, а Сырок цапается с Чивойтом. Насчёт с ума сойти — у меня для тебя утешительная новость: я тебя сколько знаю, ты сразу была с приветом.

В тот день я лишний час простояла у контейнера с алмазами, наблюдая, как мигает маячок индикатора и представляя, что это бьётся сердце Кая. Выйдя под дождь со снегом, я съёжилась, но не от холода. После Кармина я стала бояться дождя. А после Зимары — снега. Пенелопа толкнула меня локтем:

— Слышала, ты хорошо сдала экзамены. А это значит, тебе положен дополнительный курс. Что выберешь? Только не психологию!

— Нет. Танатологию.

— Ох. А знаешь, всё-таки есть один плюс от того, что Кай лежит в контейнере смирно, как философский камень. Его очень бесило, когда я прощалась с ним так. А теперь… — Пенелопа сделала окнам лаборатории ручкой: — Пока, Кай!

' Пш-ш-ш……вости радио «Спортивная Кыштля»! Встреча команды эзеров против команды шчеров в полуфинале континентального чемпионата по жвалапте закончилась массовой дракой на трибунах. Финал пройдёт без болельщиков, а команды приняли решение заменить половины составов легионерами противоположной расы. Таким образом игроки подадут своим фанатам пример расовой толера……п-ш-ш…'

— Уже темнеет, Эмбер, тебе нужно домой.

— Да… Мам, расскажи какую-нибудь сказку.

Сойдя с воларбуса, я с туфлями в руке пришла на цифровое кладбище и сидела в норковой траве возле душистой молокабы, дерева Амайи Лау. Сквозь маму мерцали огоньки отшельфа и первые звёздочки. Я вызвала её в экономном режиме, чтобы побыть вдвоём подольше. Призраки высоких голоматерий и нейросетей опережающего поколения, такие, как моя семья, требовали регулярной профилактики и самого бережного обращения.

— Какую сказку ты хочешь, детка? Я подгружу любой сборник, какой захочешь.

— Я не помню её точно. Ту, про которую я говорила, что в ней плохой конец, а ты — что нормальный. Я говорила, что победило зло, а раз так, значит, сказка плохая. А ты убрала книгу подальше и сказала, чтобы я перечитала её обязательно, когда вырасту. Вот я и выросла, мам, но книга потерялась.

— Она называется «Царевище», — догадалась мама. — Но это не то, о чём рассказывают к ночи.

— Всё равно.

Мама приподняла цифровой подол и опустилась рядом со мной на траву. Норковые луга не вяли по осени. Едва таял снег, над пушистыми бугорками, подёрнутыми инеем, щебетали снырковки.

— Прабабушка говорила, что это не сказка, а легенда. В ней нет морали. Она ничему не учит в лоб. В сказках побеждает добро, или торжествует справедливость. А кто здесь одержал верх — решаешь только ты. Давным-давно, когда не было диастимагов и звездолётов, а сыр падал с луны, мир был расколот надвое громадной пропастью. На одном её краю жили шчеры, а на другом стояла мрачная башня. В ней поселилось Чудовище.

Веками оно перелетало пропасть на уродливых кожаных крыльях и забирало души шчеров от мала до велика. Сотни доблестных рыцарей приходили сразиться с Чудовищем, но оно бросало их на дно пропасти одного за другим. А когда владыки шчеров посылали армию, над пропастью шли дожди из их костей, мечей и копий. Только и всего. Чудовище было сильнее, хитрее и коварнее всех. А на вершине мрачной башни томилась Царевна. На том краю, где жило Чудовище, не росли цветы, туда не летали птицы, и оно похитило юную шчеру, только чтобы и у него водилось что-нибудь прекрасное. Когда Чудовище покидало башню, Царевна тайком плела из своей паутины длинную нить. Она вышла тонкой, почти невидимой. Но такой крепкой, что удержала бы взрослого мужчину. Эту нить Царевна перебросила через пропасть.

И вот с другого берега — прямиком по паутине — к башне пришёл Герой. Он был горяч и силён, и так хорош собой, что сияние его доспехов рассеяло тучи над пропастью. Ему навстречу с башни слетело Чудовище, и они бились, пока щит не почернел от копоти, а меч не истончился, как фольга. Когда Царевна выглянула из башни, то увидела, что Герой погибает, как сотни других до него. И набросила на глаза Чудовищу сеть из паутины, пропитанной ядом, чтобы оно ослепло. Герой улучил момент, раскрутил пращу и метнул свинцовые ядра, набитые порохом. Они летели прямо в основание башни, где стояло Чудовище. Но оно расправило крылья, и ядра взорвались о них. Башня устояла. После этого Герой отступил и выманил ослепшего противника за собой на паутинный мост. Удары Чудовища были уже не такие меткие, как прежде. Почувствовав, что нить моста рвётся, оно взмахнуло крыльями. Но они, все дырявые, не могли его удержать. И Чудовище упало в пропасть вместе с Героем.

Царевна осталась одна в башне. Она так соскучилась по дому, что сразу же принялась плести новую паутину, чтобы перебраться через пропасть. Но из-за тоски по Герою Царевна была небрежна, пальцы её не слушались, и на середине пути мост оборвался. Но Царевна не погибла, потому что в пропасти лежало раненое Чудовище, и она упала прямо ему на спину.

На дне, усеянном костьми и доспехами, Царевна нашла Героя, который тоже спасся в точности как она. Но никто из троих не знал, как теперь попасть наверх. Скала была скользкая от влаги и водорослей, паутина к ней не цеплялась. Крылья Чудовища, и без того дырявые, искромсали ржавые мечи его старых противников, которые отомстили ему с того света. Тогда Чудовище пообещало вынести Царевну и Героя наверх, если те залатают его крылья.

Царевна принялась собирать куски его кожи и сшивать при помощи меча Героя и своей паутины. Но когда она закончила, оказалось, что несколько кусков так сильно изорвались, что рассыпались в руках. Кожи, собранной на дне, не хватило. Чудовище попробовало взлететь со шчерами на спине — но преодолело только треть пути. Они вернулись на дно. Царевна посмотрела на Героя. Но он был такой красивый и светлый, и доблестный, что ей стало жаль его ранить. Тогда она стала срезать кожу с себя и латать крылья Чудовища. И когда на Царевне уже совсем не осталось кожи, Чудовище снова попыталось взлететь. Но в этот раз преодолело только две трети пути наверх. Царевна скрепя сердце обратилась к Герою:

— Дай мне чуть-чуть своей кожи, — взмолилась она.

— Нет, посмотри на себя, — отшатнулся Герой. — Под человеческой кожей у тебя блестит чешуя. На месте короны обнажились рога, а там, где был шлейф, змеится хвост. Пусть лучше мы умрём здесь, чем я пущу в наш мир вас двоих!

Тогда Чудовище одним ударом убило Героя. А Царевна срезала кожу с его лица.

Этой кожи как раз хватило, чтобы залатать последнюю прореху в крыльях, и они улетели вдвоём.

Их прозвали Царевище. И ни один Герой с тех пор не мог их одолеть.

— Эмбер, ну вот, ты плачешь, детка…

Солнце прикатилось к морю и, обмакнув личико, задержалось на минуту и нырнуло целиком. Эффект особого прохождения перигелия слабел с приходом весны. Огни отшельфа со стороны кладбища казались чудесным созвездием. Кунабулоптеры сворачивали культиваторы и возвращались на ферму. Напоследок я позвала цифровой призрак Чиджи, чтобы и ему пожелать спокойной ночи. Брат появился в пижаме, и я погладила его по невесомому плечу.

— А чего у тебя туфли разные? — удивился Чиджи, нейросети которого мы с Пенелопой посвятили кучу времени. — Одна чёрная, вторая змеиная.

— А я Царевище!

— О, кстати. Сюда какой-то мужик приходил. Тебя спрашивал.

— Да ты что. Давно?

— Сегодня утром. С такими чёрными-пречёрными волосами, ну или почти чёрными, не помню. Наверно, маг, — предположил Чиджи. — Он вызвал меня одного, потому что мама с папой же заблокированы для чужих.

— Магнум Джио?

— Нет, другой. Магнума я видел раньше. Этот… Я даже немножко его испугался.

Воображение первым делом подкинуло образ Берграя Инфера. Но его боялась я, а не Чиджи. Инфер, синеглазый королевич, на первый взгляд вызывал какое угодно чувство, кроме страха. И Кай (я сжала алмаз крепче) обещал, что Берграй меня больше не обидит, а это значило, что Инфер мертвее мёртвого. Я отёрла пот со лба и переспросила:

— Точно шчер? А он представился? Сказал, как его зовут?

— Не помню. То есть он сказал, да, назвался. Точно шчер! Имя какое-то звериное.

Волкаш.

Я сглотнула ком из облегчения и тревоги. Но не могло такого быть! Атаман улетел на Алливею. Это было семь лет назад. Целую вечность и столько всего назад…

Злайя комм оборвала, требуя меня к ужину. Я написала ей, что приеду на выходные, а сама застряла на кладбище. На пути к отшельфу я заметила припаркованный у молокабы тропоцикл. Потом второй, третий. Чем ближе к жилым кварталам, тем двухколёсных машин становилось больше. Тропоциклы стояли смирным рядком, один к одному, как костяшки домино. На центральной площади отшельфа, под аптечным софитом, я с ёкнувшим сердцем увидела фигуру в чёрном. Кожаную куртку пересекали молнии. Волкаш — будто просочившись из параллельной вселенной! — шёл мне навстречу.

— Эмбер! Или здесь ты зовёшься иначе? — усмехнулся он.

Улыбка его была открытой и радушной, но я не знала, как отнестись к ней и к атаману, и в целом к этой встрече. Имя Волкаша на Кармине пахло возмездием и надеждой. А здесь войной. Но, конечно, мы обнялись, как старые добрые друзья.

— Если бы не прознал этим утром, что ты здесь, ни за что не узнал бы оборванку Улу. Куда девала шрамы? А седую прядь? Честное слово, не то что поцеловать, и тронуть не посмел бы. Натуральная минори. И дьявол меня возьми, если это не комплимент.

— Ты как тут очутился, Волкаш? — смутилась я.

— Я покинул Алливею почти сразу, только на месяц задержался на кольцах. Мы с приятелями узнали, что магнум Лешью, твой дядька, не собирался освобождать Урьюи. Он хотел уничтожить её магнетарной пушкой. Совсем двинулся на почве мести и власти. Я собрал всех своих, и мы улетели на ближайший обитаемый пояс астероидов. Знаю, долго вам пришлось дожидаться подкрепления. Можешь себе представить, меня собственный дед не узнаёт! Девять лет не был дома. Кармин, Алливея, задворки галактик…

— Как же вас пустили на Урьюи? Все космопорты под контролем эзеров.

— Мы прибыли на торговых кораблях. С планет, где соблюдают военный нейтралитет, потому что Хитиновый банк хранит там деньги. Оказалось, новый лидмейстер упростил таможенные процедуры и распорядился досматривать только самых подозрительных.

Лидмейстер Риго Нагао, сам того не ведая, сплёл невидимый мост над пропастью, и к мрачной башне октанона вернулся Герой.

— Сколько вас?

— Триста диастимагов.

— Что же вы думаете делать?

Взгляд Волкаша переменился: потух и стал немного растерянным. Он впервые на моей памяти пожал плечами. А когда-то на всё выстреливал мгновенным ответом и готовым планом. А так — это был всё тот же Волкаш, с тьмою под изломанными бровями и дерзкими дредлоками, собранными в конский хвост, и в новенькой куртке, заштрихованной молниями. От неё пахло карминскими болотами и гарью, но я гнала эту иллюзию. Он был уже давно не атаман, но оставался моей первой влюблённостью (в него сложно было не влюбиться в девятнадцать), которая жгла недолго, но зажила гораздо раньше, чем шрамы Кайнорта. Тот поразил меня в каждую клеточку.

— В пути мы обдумывали диверсии одна другой хлеще, — сказал Волкаш. — Нас здесь три сотни диастимагов: суиды, аквадроу. И связи с пиратами, наёмниками и разной шелухой на боевых бригах. Первым делом приехали сюда, в отшельф, который до сих пор управляется диастимагом. Рассчитывали тотчас разворачиваться для удара по эзерам.

— Здесь многое поменялось. Кажется, эти семь лет прошли как семьсот. Мы уже и бились, и сопротивлялись, потом смирились и мучились, много страдали, много слёз пролили, а теперь… Шчеры живут по-разному: нам бывает и хорошо, и плохо. Но в среднем более-менее. Волкаш, если сейчас ты начнёшь войну…

— Перестань, не смотри на меня так!

— Как?

— Как тогда в карминских казематах! Ты вообразила из меня бог знает какое чудовище и решила, что я гуляю с набором для пыток!

— Нет, Волкаш, это не так, прости, — тихо заверила я, но бессознательно отступила на шаг. Он заметил и отвернулся к своему тропоциклу. Попинал колесо, примявшее норковый пучок.

— Это так, — настаивал Волкаш. — Твой брат меня испугался. Меня боится даже призрак! И ты тоже. Это проклятие суидов: мы распространяем тревогу и жуть в радиусе километра. Эмбер, чёрт возьми, мы летели помочь. Исправить, а не сровнять с землёй. Это и наш дом! Мы хотим прекратить страдания, а не причинить новые. Магнум Джио предложил всю помощь, какая в его силах. Но я спустился из его октанона в жилой отшельф и не увидел той войны, с которой летел покончить.

Я представляла, что он там видел. Перво-наперво — детей, болтающих на эзерглёссе. Молодёжь, которая соревнуется с эзерами в сетевых играх. Видел, должно быть, как шчеры разгружают гломериду с медикаментами от самых безнадёжных болезней. И бытовым оборудованием, которое не чета нашему. Как эзеры торгуются за шёлк златопрядов и сквозь зубы нахваливают рыбную ферму. И как разумнейший из достойнейших — Онджамин Оак — возвращается с подработки из города с подарками для жены. И как Бубонна готовится поступать на факультет искусств, где эзеры открыли бюджетные места для шчеров. Это Волкаш ещё не знал, что места появились, когда ради этого урезали финансирование армии, и что Galettensklaven снова выпускала детское питание из нашей трюквы. Наконец, он видел меня. «Натуральную минори», которая семь лет назад кидалась в ноги Баушки Мац, только чтобы не идти к тараканам.

— На Урьюи далеко не всё в порядке, — согласилась я. — Все эти визы для шчеров, грабительские контракты, раздельные кварталы, шлагбаумы и токены. Эзеры презирают шчеров за то, что сильнейшие бросили нас в трудную минуту. Ассамблея с самого начала настроена мягче, это правда. Но как нам было вести переговоры с минори, которые своих не бросают? Как было бы хорошо, если бы маги возглавили отшельфы! Чтобы с нами считались, чтобы наше расположение захотели купить. Ведь торговля — это не борьба, а диалог. Может, это и несправедливо. Да, это несправедливо! Но для войны сейчас уже поздно. Люди строят планы, Волкаш.

— Послезавтра я собираю форум в октаноне у Джио. Сотни отшельфов присоединятся в прямом эфире. Есть те, кто думает не как ты или я, кто настроен совсем иначе. Всё решит голосование. Если шчеры решат выдворять эзеров, мы соберём армию. Если нет, будем требовать места в правительстве и другие свободы. — Волкаш посмотрел мне в глаза и добавил мягче: — Я хочу услышать людей. Ты говоришь, они строят планы. Я хочу, чтобы они их озвучили. В чужие головы не влезешь, Эмбер.

Я кивнула и обошла тропоциклы, чтобы отправиться в клинику Злайи, но Волкаш окликнул меня в темноте:

— Да, ты уже знаешь, что Бритц на свободе?

Дыхание перехлестнули мысли обо всём, что произошло с тех пор, как я услышала об этом сама полгода назад. Здесь же, от Злайи.

— Будь он на Урьюи, и спроси его лидмейстер, вот как ты меня сейчас, что же делать дальше, Кайнорт стоял бы насмерть против войны. За любые другие способы.

— С чего ты это взяла?

— Я взяла… — я показала ему алмаз с капелькой крови в центре, — … взяла это с того, что Кайнорт Бритц погиб на Зимаре за то, чтобы у меня дома больше не было войн. И если уж на то пошло, Альда Хокс, стерва и гадина, отрезала голову тому, кого любила, только чтобы новые захватчики не вернули здесь рабство. И тебе лучше не слышать всего, что теперь знаю об эзерах я. Узнаешь сам.

Взгляд Волкаша упал на туфли в другой моей руке. Непарные. Я знала, он не забыл, у кого видел нечто подобное. С видимой надеждой на отказ он всё-таки спросил:

— Ты придёшь в октанон?

— Нет. Я и так знаю, чего хотят люди, Волкаш. Я одна из вас.

— И чего же? Смелее, ты ведь семь лет жила среди тех и других.

Я обвела тёмные пашни вокруг отшельфа:

— Одни хотят собрать урожай. Другие — стать людьми.

И отправилась дальше своей дорогой.

На душистом берегу отшельфа мне и правда полегчало. Смерть Верманда и режущий лабораторный свет отступили на задний план. Но, прежде чем вернуться на виллу «Мелисса», откуда Миаш и Юфи засыпали меня голографиями зверья на фоне хмурого Нулиса, я планировала ещё один разговор. Вечером накануне отъезда я спустилась в Пропащий овраг. В кромешной тьме той густоты, какая бывает только за городом. Собеседник просил не зажигать сателлюкса.

Крадучись, как воришка, он тёмной пиявкой затёк в овраг и примял люминоку. Вспышные почки на ней только набухали, и люминока ещё не светила в полную силу, но чуть заметно флюоресцировала.

— Бубонна передала, что ты ждёшь меня здесь, — сказал Джио. — Чего хочешь?

— Я знаю способ вернуть то, что ты окуриваешь и заливаешь спиртом.

— Диастимагию?

— Не совсем, — я покачала головой, хоть и знала, что подслеповатый от наркотиков Джио этого не видел. — Её побочный эффект.

Бессмертие. Семь лет он страдал не от потери магии бумеранга, а от того, что стал вдруг как все, и что смерть обернулась тем, что обязательно случится, а не просто случается. Нулис говорил, что средняя продолжительность жизни эзеров составляла двести тридцать лет, так вот из-за небрежности и риска жизнь бессмертных шчеров была ещё короче. Короче даже, чем у обычных людей. Но они это игнорировали, потому что только самообман сильнее статистики.

— Какова твоя цена?

— Отшельф Златопрядный. Уступи октанон магнума Волкашу.

— Ты рехнулась.

Плащ Джио шаркнул по моим ногам. Магнум круто развернулся, чтобы уйти. Я услышала его жалобную одышку на склоне Пропащего оврага.

— И сколько же проголосовало за войну на сегодняшнем форуме? — крикнула я ему вслед. — Кроме тебя.

— Ещё семьдесят тысяч по всей Урьюи!

Огрызнувшись, он скатился назад и перепачкал волосы в глине. Я достаточно привыкла к темноте, чтобы разобрать, насколько ему было обидно и больно. И всё-таки — цитируя Волкаша — я пришла помочь, а не сровнять с землёй. И поддержала его за исхудавший локоть.

— Семьдесят тысяч человек за то, чтобы по осени собирать армию, — сказала я, — против семидесяти миллионов за то, чтобы собирать урожай. Ты хочешь войны, потому что тогда разруху в Златопрядном перестанут сваливать на тебя.

— Но отдать мой отшельф сорокалетнему щенку? А может, уж сразу тебе?

— Волкаш мог бы отнять его силой. Подожди ещё, доброжелатели доложат, как ты всем здесь осточертел, Джио. И все здесь тебе осточертели. Но ты упираешься, потому что больше деваться некуда. Клещ он и есть клещ. А с каждым годом цепь, на которую ты себя посадил, всё короче.

— О каком способе вернуть бессмертие идёт речь? — прервал магнум, вырвав локоть из моих пальцев. — Это невозможно. Ты врёшь, Эмбер Лау, врёшь, как дышишь.

— Уж ловчее, чем ты сам себе, тебе никто не соврёт… Послушай, на Острове-с-Приветом есть община. А у меня — пилот, который доставит тебя туда. На острове никто не умирает, даже если бы захотел. Вот и живи там, пока не потухнут звёзды. С пилотом я уже договорилась. И, Джио, я имею в виду истинное бессмертие, которое видела своими глазами.

— Подробнее.

Наутро магнума след простыл. Только я и Волкаш знали, что Джио с Бубонной на рассвете отправились в Эксиполь для пересадки на тарталёт к острову. Бубонна взялась проводить отца, но совсем не потому, что вдруг прониклась дочерними чувствами (клык бы дала, они цапались всю дорогу). А потому что за штурвалом сидел Нахель Пшолл. Ума не могла приложить, как этих двоих свело вместе, и уж тем более — что удерживало. Но Бубонна очаровала даже Чивойта и недавно развесила по отшельфу объявления о продаже бранианских котят безоаровой породы. Кого обрюхатил рогатый засранец, лично для меня осталось загадкой.

Перед самым отъездом я сидела на берегу океана. Смотрела, как волны щекочут стальные облака, которые принесли оттепель, а те пробуют воду и подрагивают.

— Ты не простудишься?

Злайя присела рядом на песок, подложив под себя шарф. Вопрос для меня, вернувшейся с Зимары, был риторический. По пляжу расплескался лиловый туман. Я сидела будто в блюдце чая из позабудок. Злайя долго смотрела со мной на волны, а потом долго на меня:

— Скучаешь по нему.

— Разве только на вдохе. На выдохе отпускает, — отшутилась я. — Мой психиатр говорит…

— Ого.

— Нулис настоял. Так вот, доктор Шпай говорит, что всё вот это время, пока алмазы ждут своего часа, дано мне для того, чтобы разобраться в себе. Понять, любовь это или мания. Ты знаешь, а ведь я не впервые об этом задумалась. Но раз доктор прописал — я подумала ещё раз. И ещё. И да, любовь. И нет, я не помешалась. Злайя, вот смотрю я на океан, на город с иммерсивными узорами, на самый прекрасный отшельф, и замечаю, что в поле зрения, на кончиках рецепторов, постоянно чего-то не хватает. Мир с прошлой осени будто не… не загружается полностью. Блёклые цвета, белые пятна, тусклые запахи. И совсем нет серого.

— Нет серого? — переспросила Злайя, кутаясь в пальто.

— Вместе с Каем пропали тени. Впрочем, если заставлю себя, то увижу… Но в целом… мир потерял объём. Конечно, когда-нибудь мозг, защищаясь от меня, «дорисует», дополнит реальность. Я переживу. Когда-нибудь я поверю, что всё стало как прежде. Но это будет только адаптация измученных нейронов.

Мы-то в себе давно разобрались. Пожалуй, это миру понадобилось время, чтобы разобраться в нас. Вот он и остановился, чтобы подумать. Заметив, что Злайя продрогла, я встала и взяла её под руку, чтобы увести с ветреного пляжа. Воларбус отправлялся в Эксиполь через полчаса.

— Значит, Кайнорт Бритц смыл с себя кровь, — сказала на прощание Злайя.

— На Зимаре было достаточно холодной воды.

«…к новостям о спорте. Финал континентальной лиги по жвалапте прошёл в дикоимье Вшитля. Конфликта между смешанными командами шчеров и эзеров, которого так опасались судьи, к счастью, не случилось. Но игра не состоялась из-за потасовок внутри команд, которые даже не успели покинуть своих раздевалок. Оставайтесь с нами, чтобы первыми узнать о новой дате соревнова…»

На полпути в город меня разбудил звонок. Я ехала в первом классе, где пассажирские кресла бессовестно убаюкивали. Сперва я решила, что Крус ошибся номером, потому что он ещё никогда в жизни не звонил мне, и помахала небритой голографии:

— Эй, привет, ты не туда попал?

— Думаешь, я могу запутаться в цифрах? — обиделся Крус. — Ты, наверно, удивилась, чего это я не был в лаборатории вместе с вами. А я кое-что проверял. И у меня к вам с Пенелопой серьёзное предложение. Я даже продлил ради этого отпуск.

— Действительно серьёзно звучит! Это касается Кая?

— И да и нет. Пока это касается только императора.

Крус работал на Роркс, где время от времени преподавал информатику на моём факультете. Его специальность называлась кракер-кодер. И он забирался в такие дебри нейросетей, куда не заглядывали даже вирусы. Пенелопа говорила, что Крус и сам уже наполовину вирус.

— Это же очевидно, что на Урьюи нам Кая не спасти, — продолжал он. — Тысяча двадцать четыре куска… Затевать сборку даже ради пятидесяти процентов успеха — это убийство. Но я считаю, здесь у него шансов гораздо меньше. Что бы там ни говорили ваши инкарнаторы. Нужны имперские технологии.

— Но, Крус, после смерти его величества нам закрыт путь на Цараврию. А ведь только там могли бы взяться за…

— Правильно, — перебил богомол, — научный спутник имперцев скорее пальнёт в нас, чем послушает. Поэтому мы полетим прямо на Ибрион. В столицу.

Оказалось, за те два дня, пока меня не было, Крус с Пенелопой всё обсудили, взвесили риски (словом, наплевали на них) и подготовились. С меня требовалось купить звездолёт. Именно купить, потому что никто не сдал бы нам гломериду в аренду, узнай только, куда мы намылились.

— Нет, Самина Зури не примет нас, — бормотала я, кусая ноготь. — Крус, ты знал, что Кай убил её первого жениха? Такие вещи не слишком-то располагают к нему нормальных людей.

— Да, жениха там какого-то, теперь мужа. А ещё он спал с её мачехой…

— ⁈

— … в общем, закопал себя Кай по самые жвала. Но у меня есть один скверный секретик, перед которым её величество точно не устоит.

— Скверный секретик? Ты знаешь, как ей помочь! Да⁈ — воскликнула я и перебудила весь первый класс воларбуса.

— Поправочка. Я знаю, как помочь Эйдену, который знает, как помочь Каю.

Превосходя другие народы во многом, эзеры во всём уступали имперцам. Но небритый, лохматый Крус, я это точно знала, был на голову выше всех программистов Ибриона. Остаток дороги я выбирала звездолёт. Настала пора расчехлить наследство.

Глава 40 Яркость и право голоса

«Человек»

— Верно.

«Машина»

— Верно.

«Человек»

— Верно.

«Человек»

— Верно.

«Человек»

— Неверно.

«Машина»

— Верно.

«Человек»

— Верно.

Для входного тестирования искусственного интеллекта использовали старомодный плоский экран. На нём беседовали двое. Или некто отвечал испытуемому. Или кто-то играл, танцевал, строил, занимался повседневными делами, дрался, просто сидел, ел, спал. Иногда картинка пропадала, и включалась аудиозапись диалога, монолога, интервью. Тестовые кадры чередовались, поначалу это были сотни подходов в день, после — меньше и меньше. Задачей голографического испытуемого было определить, кто на экране реальный человек, а кто машинная имитация.

Тестирование проходило в лаборатории Гервина Эммерхейса, покойного создателя Эйдена. Вместо профессора за пультом сидел робопсихолог, доктор Есс Грекх. После Самины он был самого «животного» происхождения в радиусе ибрионской мили, потому что в свои сто тридцать заменил себе только коленный сустав, глаза, печень, два пальца и мозжечок. Последний заменяли все учёные карьеристы: чтобы стойко переносить катание в нимбулупе на Цараврию и обратно. Напротив Грекха расположилась голография императора из тех обрывков его кодовых следов, что удалось наскрести по имперским сусекам и слепить в подобие Эйдена за полгода. Перегружать систему биомеханическим телом пока не стали. К тому же, в голографии полностью убрали яркость и отключили голос. Это была чёрная объёмная тень, очертаниями напоминавшая человека. Она могла лишь посылать немой текст в воздух между собой и собеседником. Так было задумано, чтобы не поддаться самообману и не увидеть сознание там, где его нет. Не принять имитацию императора за него самого. На этом настояла Самина. Она сказала, что, когда в её голове во время чтения текста зазвучит знакомый голос, это будет означать, что Эйден просыпается. Стиль общения реального императора было ни с чем не спутать.

В то утро программа допустила одну ошибку. Это был неплохой результат. Грекх, отметив удачную версию такого-то блока кода для инженеров, озадачил голографию новым тестом, а сам вышел из комнаты и присоединился к Самине и Джуру. Те наблюдали за испытаниями снаружи, из-за стекла.

— Если бы он вовсе не допустил ошибки, это было бы хуже, — чуть волнуясь при посетителях из дворца, пояснил робопсихолог. — И ещё замечательно, что он ошибся именно в эту сторону. Принял машину за человека. Он ошибся, как ошиблись бы мы с вами. Это, строго говоря, ненаучно, но интуитивно мне это кажется хорошим знаком.

Самина кивнула. Она тоже так чувствовала, но молча сжимала губы в бледную ниточку от волнения. Пока тень Эйдена за стеклом чертила трёхмерную модель триниджета по запутанной схеме с намеренными ошибками, Есс Грекх готовил новое задание. Через полчаса модель была вычерчена в дотошной точности с инструкцией.

— Эйден, — качнул головой Есс, вернувшись в комнату. — Но ведь такой триниджет не взлетит.

«Да. Здесь четырнадцать ошибок»

— Если ты заметил их, отчего не исправил?

«Задание требовало собрать по образцу, доктор Грекх»

— Почему ты не задавал вопросы? Не обратил внимание человека на ошибки в конструкции? В реальности это могло привести к гибели людей.

«Задание вне реальности»

— Эйден, — улыбнулся Есс. — Вчера ты собирал макет костей голеностопа. Ты самовольно поправил ошибки, подробно расписал каждую из семнадцати и объяснил нарушение инструкции тем, что иначе человек будет ходить только задом наперёд.

Доктор застыл с приподнятыми бровями. Ему стало досадно. Ещё вчера он обнадёжил её величество и его высочество необычайным всплеском мотивации Эйдена и его оригинальным подходом к решению тестов. А сегодня он отвечал как из-под палки. Тень не шевелилась и не выказывала намерения ответить. Тогда Грекх спросил прямо:

— Анатомия интересует тебя больше триниджетов?

Робопсихолог обращался к голографии императора на «ты», чтобы не путать нестабильную программу во время испытаний. Не успел Эйден промолчать в ответ и минуты, как в ухе Грекха деликатно покашлял герцог: это означало, что доктор, как ему показалось, намеренно подводил испытуемого к желаемому ответу. Это было недопустимо. Есс кивнул и свернул задание с чертежом.

Напоследок он показал Эйдену изображение. Обыкновенную двухмерную репродукцию, нарисованную от руки вольным стилем, чтобы заодно оценить способность распознавать одни сложные объекты в нестандартном окружении других.

— Эта картина называется «Натюрморт с сыром и вишней», — сказал Грекх, сам, впрочем, не понимая, зачем голографии эта информация. — Что ты здесь видишь?

«В основном сыр и вишню»

— Конкретно, Эйден.

«Сыр. Вишню. Хлеб. Стрекозу. Змею. Нож. Косточки. Бокал. Воду. Блюдо. Отражение сыра в блюде. Столешницу. Подпись художника»

— Хватит, — оборвал Грекх. — А теперь скажи, где на картине находится вода?

«В составе всех вышеперечисленных продуктов животного и растительного происхождения»

Есс положил планшет с картиной на стол изображением вниз. Эйдетическая память испытуемого давно запечатлела каждый пиксель. Казалось, робопсихолог готов ударить голографию напротив или грохнуть кулаком по столу, потому что после таких результатов ему было бы лучше совсем не выходить из комнаты, а сразу провалиться сквозь землю.

— Эйден, — смягчился он терпеливо. — Где на картине изображена вода?

«На пересечении второй четверти полотна сверху и первой четверти слева, доктор Грекх»

— Без использования координат, мы ведь договорились, — прошептал Есс. — Предположим, ты объясняешь ребёнку.

Эйден протянул чёрный палец к планшету и ткнул в его обратную сторону точно там, где на лицевой был нарисован бокал с водой.

«Вода»

— Ха-ха, ну да, н-да… — сорвался робопсихолог. — Словами, пожалуйста. Пожалуйста.

«В бокале. Слева от блюда»

— Только один ответ, Эйден.

«В бокале слева от блюда. Требуется срочная выверка системы, доктор Грекх»

— Есс, закругляйся, — приказал Джур и постучал в стекло.

Грекх занёс результат в отчёт и подошёл к штативу, лапки которого зажимали миниатюрный криостат с темпоральным кристаллом внутри. Доктор коснулся штатива, и голография чёрной тени пропала в кристалле.

— Не для протокола: создаётся впечатление, что он держит меня за идиота, — пробормотал Грекх, закрывая за собой комнату испытаний.

— Он просто тупит, — неуверенно возразил Джур. — Нельзя приписывать ему сознательное противление тестам на основании наших впечатлений.

— Знаю. Клянусь, когда вчера вас тут не было, всё шло иначе!

— Он хоть раз высказывался от первого лица?

— Нет пока, но…

— Иди отдохни, — сказала Самина. — Всё нормально, Есс, иди.

Герцог риз Авир искоса взглянул на Самину. Она списывала неважнецкий вид на раздражающий свет лаборатории, но Джур-то знал, в чём дело. Он сам стал похож на калечную медузу, когда почти два года назад император, его лучший друг, попал в плен и пропал на Бране. Тогда Джур, вечный балагур и вечный первый жених империи, сдулся за пару недель, как одуванчик. Ибрионские актопротекторы и психостимуляторы действовали мягко, но и у них был какой-никакой предел. Вот уже почти полгода Самина разрывалась между валом государственных дел, с которым до этого и квантовый мозг Эйдена справлялся ни шатко ни валко, детьми и… вот этим. Под глаза легли тени, волосы потускнели, обострились ключицы. Герцог временами жалел, что тот андроид, Умблькроуф, обнадёжил её. С другой стороны, тогда всё было бы ещё хуже, чем теперь.

— Что? — Самина резко повернула голову.

— Ты в курсе, что такое импичмент монарху за ненадлежащее поведение?

— Не понимать по-ибрионски, — отмахнулась она.

— Клянусь, я устрою его тебе немедленно, если не выправишь режим обеда и отдыха.

Пока имперские кибернетики под руководством искина Ри выуживали обрывочные данные Эйдена буквально построчно, всё шло замечательно. Это было как высыпать кусочки мозаики на пол и для начала повернуть их один за другим лицевой стороной. Благодаря тревожной бдительности Джура из-за писем с Зимары, безопасники ухватили за хвост исчезающий код. А по совету погибшего Умблькроуфа удалось добыть множество разнообразных следов императора взамен тех, что потёрлись в государственных базах.

Пёструю кучу цифровой мозаики разложили в каталоги по цвету и форме. Теперь Ри недоставало образца, по которому можно было воссоздать личность. Все прекрасно знали, как выглядел Эйден. Снаружи. Стабильно неотразимый и пугающий. Но с исчезновением цельных психических копий специалисты только разводили руками, теряясь в потёмках цифрового бездушия. Архивы первого конструктора Эйдена — Гервина Эммерхейса — заблокировала вдова профессора. Она наотрез отказала в доступе к архивам добровольно, а пока Джур добывал судебные решения, уничтожила данные. И неудивительно: ведь Эйден убил своего создателя.

Пазл из головоломных клочков оставался без сознания.

— Мы продвигаемся, это очевидно, — доложила Ри, затягивая тугой, как нервный узел, пучок на голове. — Но абсолютно не понимаем, чего не хватает.

— На этом этапе ты прекрасно справляешься, — похвалила её Самина.

— Робопсихологи недовольны сборкой. Им пока совсем не за что зацепиться. Дело в том, что я как инженер-кибернетик не обладаю тем, чего они ищут. Как я соберу то, о чём не имею представления? Есс Грекх говорит, что основные корреляты сознания все на месте, но толком не объясняет, что не так. Мы имитировали все механизмы и события, которыми сопровождается мышление человека. Но не работает — и всё тут. Ваше величество, этим должны заниматься исключительно люди. Те, кого вы называете безумными гениями, такие, каким был Гервин.

— Или Эйден. Но оба мертвы, и ты — лучшее, что у нас есть.

Последняя версия конвисферы личной помощницы Эйдена погибла в Бюро ЧИЗ, но она сохранялась перед каждым путешествием тщательнее хозяина. Её просто запустили как ни в чём не бывало. С одной стороны, никто лучше Ри не знал императора лично. И никто, кроме искинов, не мог ворочать такие массивы данных, оставаясь в своём уме. С другой, она была права. Не имея представления о самосознании ни одна конвисфера не могла узнать его, даже если бы её ткнули носом. На неё взвалили то, о чём спорили даже люди.

— Эйден превосходно справляется с элементарными заданиями искина на мышление и обучение, адаптируется к изменениям и применяет расхожие абстракции, — продолжала Ри и подкрепляла отчёт графиками, в которых Самина и Джур разбирали только цвет ломаных линий. — Но доктор Грекх требует от него воображение, волю, рефлексию, интуицию. То, что, по его словам, и отличает человека от машины. Всё, что доступно искину только в теории. Не говоря уже о юморе, сарказме, иронии. Что для меня, что для Эйдена, это только пустые слова, ваше величество. Перед нами по-прежнему лишь имитация разумного поведения, — подытожила она и поспешила уточнить. — По словам Есса Грекха, разумеется. Мне недоступно заметить разницу.

Совершенному коду Эйдена не хватало самого Эйдена, чтобы проклеить швы в мозаике его программы. Даже в лучших пробах Ри и Грекх не были уверены, что голография осознаёт, что делает. Где Эйден всё понимает, а где лишь выполняет алгоритм, который не способен понять.

Сквозь дверное полотно, увешанное снаружи табличками «Закрыто!», проникла голова конвисферы:

— Ваше величество, — позвал Самину новый искин, камердинер. — Там прибыла гломерида с Урьюи. Эзеров проводили во дворец, они просят аудиенции. Срочно.

— С каких пор в просьбе об аудиенции «нижайше» заменили на «срочно»? — возмутился Джур.

— Простите, ваше величество и ваше высочество. Они говорят, это касается сборки императора. Я счёл своим долгом немедленно вас разыскать.

Самина испустила долгий вздох.

— Передайте, пусть ожидают. Мне нужно провести время с детьми: у нас псовая охота, уроки балета и коллоквиум по астрофизике.

— Ваше величество, но эзеры в курсе, что принц и принцесса — младенцы.

— Да. Я знаю.

На видео из приёмной дворца Самину ждали эзеры. Двое рыжих в дипломатическом чёрном напоминали догорающие спички. И только одной был к лицу шёлково-кашемировый футляр. Что-то в её образе напрягло Самину. В коридоре она взяла герцога под локоть:

— Джур, притормози меня. Хочу бежать в приёмную очертя голову.

— Я тоже. «Касается сборки императора», ты обратила внимание?

— Да, да! Но Эйден сейчас уязвим как никогда. Нельзя показывать эзерам, что мы готовы на всё ради него.

— Если избегать минипорты, отсюда до приёмной в северном крыле часов пять пешком, — забалтывал её Джур, зная, как разжижают тревогу разговоры обо всём и ни о чём. — За один такой марш-бросок я превышу свой лимит на бестолковую физическую активность, установленную контрактом с кибернетиками.

— Лимит на бестолковую активность?

— Прогулки, спорт, подвижные игры, — пояснил герцог. — На Ибрионе давно нет надобности в поддержании формы. За это отвечают наноботы.

— Бред.

— Нет, не бред. С тех пор, как Эйден разрешил этот пункт в контрактах, всех как нарочно потянуло гулять. Он, кажется, собирался установить лимиты на ранний подъём, пунктуальность, чтение, изучение языков, сортировку мусора и чаевые: чтобы ибрионцы срочно этого захотели сами. Эйден говорил, в людях противление лимитам сильнее благих намерений. Даже если излишки обложить налогами. Но насчёт последнего, я надеюсь, он пошутил. И насчёт всего остального тоже. Как же я скучаю по его дурацкой манере острить на полном серьёзе!

Дорога через живописные дворики и сады заняла, как показалось Самине, целый час, но на деле прошло от силы минут пятнадцать. Занялся дождик: блестящая морось, которая на Ибрионе случалась как минимум раз в день. Из карманов Джура и Самины выскочили два люцервера — светильника в виде юрких ласок — вскарабкались на плечо и, подпрыгнув, раскрутились над головами, превращаясь в кольца нимбов. Люди шли всё быстрее, а кольца разгоняли над ними дождь.

— Я… нет, не могу, я всё-таки потороплюсь, — не выдержала Самина, и её рука скользнула с локтя Джура. — Только заскочу к малюткам, и сразу в приёмную.

— Да уж, иди. Чувствую, дурные вести в этом году исчерпали свой бестолковый лимит, настало время хороших.

Самина ступила на минипорт, фьють — и чёрное платье пропало в тёмной арке дворцовой веранды.

В приёмной озноб тряс меня сильнее, чем на улице, где сонно моросило в тумане. Ибрион оказался громадной прохладной планетой, очень зелёной, свежей и с гигантскими расстояниями от чего угодно к чему угодно, будь то полюса, континенты или соседние стулья в холле. Императорский дворец, где обитала её величество Самина Зури, не пожелавшая аристократической приставки к фамилии, обнимали сады, похожие на заповедные леса: такие кудрявые, бурные, сочные. В одну только приёмную, где нас оставили ждать, мог поместиться целый квартал Эксиполя. Мы кучковались втроём с Пенелопой и Крусом у колонны, которую натирал бот-уборщик. Якобы невзначай тыкаясь в наши колени, он намекал (очень по-ибрионски), что мы тут всем мешаем. Самине уже доложили, что дело касалось её супруга.

Мы смирно томились в собственном соку. Пенелопа полагала, что, согласно этикету, нас промаринуют часов тридцать. Из стенки в стенку метались конвисферы искинов. Один появился прямо из колонны, как призрак из дерева на цифровом кладбище. Разница была в том, что конвисферы по желанию становились материальными настолько, что плотностью не уступали живому телу. Мне пришло в голову, что это чрезвычайно удобно: перемещаться в стенах и выходить только затем, например, чтобы дать кому-нибудь пинка. За три часа мы не встретили ни одного человека. Голографии, искины, роботы, андроиды с яркими многоугольниками радужек…

— Здесь положено снять шляпку или покрыть голову? — спохватилась я, сминая вуаль из нуарелии.

— Спрашивает человек в непарных туфлях, — хмыкнула Пенелопа.

— Это дипломатическая фишка. Чёрная символизирует империю, а вот эта, из кожи ядовитой игловицы, реверанс конкретно ибрионцам.

— В твоей дипломатии дырка, — заметил Крус, похожий на зажиточного гробовщика. — Самина с Браны. И вообще, строго говоря, ибрионцы не рептилоиды, как их дразнят, а сеймуриаморфы, или сеймурии. Некто между рептилиями и земново…

На последнем слове Крус затих, проглотив окончание. В свете, плеснувшем из дверей на другом конце приёмной, мне привиделось то, отчего сердце постучалось в желудок. Навстречу нам вышла Зимара. Я узнала снежные пряди ниже пояса, и белую шею, и скулы точёного льда, и бледные пальцы, и жёсткие изломы бровей. Она была даже менее человечна, чем описывал Кай. В складках чёрных шелков сверкала алмазная пыль, юбки напоминали потёки нейробитума. Серьги извивались серебряными змеями, спускались от мочек на плечи, где сидела ласка-люцервер, шевелились на груди и сверкали до самого пола, словно по великолепному платью струилась капель.

Нас моментально окружили агенты безопасности, на вид способные разорвать пополам канизоида и не измениться в лице. Сделав шагов десять, Самина на скорости света приблизилась к нашей колонне. Я ойкнула. Это было словно спецэффект, так пугающе быстро и неожиданно. По дворцу были раскиданы телепортирующие плитки, и Самина только что ступила на одну, сократив время пути через холл. Фразы на дипломатическом, которые я учила по дороге, вылетели из головы, как на минипорте. Крус опустил голову в лохматом поклоне, мы с Пенелопой отпружинили имперский книксен. Самина прохладно поздоровалась.

— Конец очереди на аудиенцию где-то на краю галактики. У вас должно быть море веских причин отрывать меня от государственных дел.

Она выбрала метаксиэху, повседневный международный язык. Житейскую версию дипломатического. Из-за интуитивной простоты и лёгкости в произношении метаксиэху набирал популярность в геометрической прогрессии. Пока что из нас троих Крус один владел им абсолютно свободно, ему и предоставили слово.

— Ваше величество, мы знаем, как привести в норму императора. У меня с собой информация, которой вам не хватает, и прямые руки, чтобы её применить.

— Императором заняты сотни лучших специалистов Ибриона. Что может предложить эзер?

— Я не просто эзер, мэм, я доктор поликибернетических наук и преподаю кракер-кодинг на Роркс. Со мной инженер-мехатроник Пенелопа, чемпион туманности по боям шиборгов. А это…

Крус прикусил язык, как только взгляд её величества выцепил мои туфли. Самина стала бледнее, чем можно было представить. Такой крахмально белой, что даже ледяные волосы казались теплее лица.

— Вижу, — проронила она. — Вы Эмбер Лау?

— Да, ваше величество.

— Тоже мехатроник?

— В процессе, ваше величество.

— Я должен кое в чём признаться, — продолжал Крус. — Сразу после гибели Эзерминори Кайнорт Бритц приказал мне разработать наносистему слежения за императором. Чтобы как бы чего не вдруг. Сначала это были жучки размером с молекулу, позже атомарные баги и наконец — проникающие квантовые шпайки. За них Кай подарил мне триста рабо… чих, — богомол поморщился, когда Пенелопа ущипнула его пониже спины. — Ну так вот. Квантовые шпайки заводились прямо в объекте, то есть в Эйдене. Проникали в код и оставляли следы неопасных вирусов. Нарочно. Иммунные программы выметали их неторопливо и без особого протокола, и малютки первым попавшимся ретранслятором передавали информацию мне.

— Да этого хватит на три смертные казни, — ошарашенно выдохнула Самина.

А я подумала, что она способна воплотить их буквально, и даже не три, а триста, раз за разом ожидая инкарнации и начиная опять. Крус пожал плечами:

— Согласен, это не то, чем хвастают перед монархом, мэм, но этим я, без преувеличения, горжусь. В какой-то период система стала не нужна, но я продолжал слежку в качестве хобби. Хранил только самое интересное. Нет, мэм, вы меня неправильно поняли! — смутился богомол под гнётом молний в жёлтых радужках. — Я про медицинские эксперименты императора, его борьбу с вирусом dn-4.nuf по прозвищу Демон, случаи нарушения законов робототехники и всё в таком роде. А уже попав на Роркс, я обработал и систематизировал данные. У меня с собой уникальный архив Эйдена. Сознательные и бессознательные привычки вроде той, как он в задумчивости ерошил волосы. Или как полюбил бранианские зелёные яблоки. Или вас, мэм.

Самина молчала, неподвижная и хрупкая, как хрусталь в паутине трещин. Она явно боролась с собой за право открыть действительное положение дел, наконец победила и выдавила:

— Все разрозненные файлы бесполезны. Потому что… проблема в том, что у нас нет данных об архитектуре личности Эйдена.

— Базовых ядер его программы? — Крус показал невзрачную капсулу керамоцисты. — Их я выкрал первым делом.

Мне захотелось ему аплодировать. Пенелопа тоже просияла. В глазах Самины зажглась болезненная искра надежды. Первый признак жизни в ледяной стеле её фигуры.

— Я дам вам один ибрионский час, не считая времени на подготовку. Вы покажете, на что конкретно способны. Сумеете впечатлить ни черта не смыслящего в машинах ботаника — я выслушаю, зачем вы дерзнули сюда явиться, зная, что императора убил урьюианец.

Да-да, её величество так и выразилась: «Ни черта». Страшная женщина. Наверняка она разорвала убийцу Эйдена прямо так, зубами, и съела на ужин. Самина передала нас конвою безопасников, чтобы отправить в лабораторию. А сама коснулась бриллианта на воротничке-стойке, и её подхватил серебристый вихрь. Через секунду из вихря соткался дерзкий мобиль, триниджет на имитации колёс, и пулей унёс хозяйку прочь.

Скорости на Ибрионе были под стать расстояниям. На старте меня всосало в кресло пятиместного планетолёта. На нас троих были временные адаптационные браслеты гравитации, электромагнитные клипсы и чокеры для облегчения дыхания. Те, кто нанимался на долгую работу или переезжал насовсем, соглашались на акклиматизирующие операции. Ибрион цвёл мягкой пастелью, из туманов выглядывали готические кроны на угловатых разлапистых ветвях. Пахло озоном и мятой. Ни на городских улицах, ни в нарядных усадьбах на холмах оградами не заморачивались. Пешеходные дорожки, мощённые имитацией гранита, сверкали минипортами. Они были местом притяжения детей со всего парка, ведь минипорты в салочках — незаменимая штука. Пенелопа говорила, что преступникам, которых не депортировали из столицы, навсегда блокировали возможность телепортации. А вообще преступность на Ибрионе была нулевая с незначительной погрешностью. Неблагонадёжных высылали без церемоний.

Это была столица в самом прямом, строгом, чопорном смысле. На первый взгляд, здесь можно было жить только из-за работы либо из-за природной тяги ко всему капитальному.

Их лаборатории были поразительно похожи на что угодно, кроме лабораторий, к которым привыкла я. На Урьюи всё было белое, а тут прозрачное. Как мухи, метались строчки каких-то данных. Газовая мебель привела нас в отчаяние: мы её попросту не видели и налетали на кресла, сшибали этажерки, тыкались в углы столов. Кибернетики и робопсихолог встретили нас весьма настороженно. Рядом украдкой хлестали раздвоенные ленты языков, пробуя воздух, который принесли с собой гости. Так урождённые ибрионцы определяли степень опасности и лжи. В остальном они были люди как люди, разве что на голову обошли эзеров в мании величия.

Императора Эйдена я видела раньше только в учебниках истории. Признаться, теперь я удивилась, что портреты совсем его не приукрашивали, как это случалось с другими монархами. Голография его величества висела дезактивированная и готовая к работе. Яркость убирали с началом тестов, а пока… Нет, не мог быть живой человек настолько совершенен. Резкий или утончённый, жёсткий или гибкий только там, где точно необходимо. Даже Инфер показался бы свалочной пескумбрией на его фоне.

— Просто он синтетический, — буркнула Пенелопа шёпотом и оторвалась от мёртвых зелёных глаз, только когда её одёрнул Крус.

Как только в комнату вошла Самина, яркость голографии императора автоматически сбросили до нуля. С императрицей пришла Ри, ведущий кибернетик. Я боролась с желанием потрогать реальную конвисферу в скромном платье миди и с волосами цвета чахлой мыши. Но это было бы неприлично. Ри, больше похожая на книжного червя, чем на кибернетика, подвела нас к газовому подиуму, где на треноге стоял бикс. Внутри стерильного ящика блестели зелёные камни. Ри пояснила тоном музеолога:

— Тело разорвали изумруды. В центре каждого кристалла можно увидеть деталь механизма императора. Мы сохранили их на всякий случай, но случай пока не представился.

— М-м, — промычал Крус. — Эта болванка своё отслужила.

— Простите, что?

— Если вы ждали шкурную фею, то вот она я, — он протянул Ри открытую ладонь с мелкой монеткой.

— Простите, кто?

— Дети эзеров высушивают оболочку личинки, когда линяют в имаго. За ней приходит шкурная фея, — он изобразил кавычки, — и оставляет пять зерпий, понимаете?

— Нет.

— В общем, можно выбрасывать старое тело его величества. Вы же теперь работаете с голографическим аватаром Эйдена, так?

— Совершенно верно, — кивнула Ри. — Для создания высокоэнергетической конвисферы ещё рано, на этапе тестов она только перегружает систему. Если когда-нибудь получится привести императора в сознание, мы загрузим его лучшую копию в новое тело.

— Хоть в консервную банку, это уже после меня, — улыбнулся Крус. — Могу я переодеться?

Он тронул одну из вестул на шее, и чёрный фрак гробовщика сменила униформа кракер-кодера: серый свитер, в который поместилась бы вся его кафедра, и брюки со стопроцентным попаданием в грубое определение «портки». Пенелопа нервно почесала глаза. Я свои закатила.

— Это помещение не подходит, — обвёл комнату Крус, другой рукой поддёрнув портки. Мне показалось, что Ри замерцала:

— Здесь лучшая лаборатория кибернетики в империи. В туманности. Во вселенной.

— Мне обещали час. Только один час, но в это время абсолютно всё будет по-моему. Повторяю: это помещение не подходит. Мы перенесём тестирование в пси-блок.

— Но он откалиброван исключительно для людей.

— Это лучший способ выловить и показать то, что вы не умеете видеть. Мы то есть, мы все не умеем. И главное, там ничего нельзя скрыть.

Самина не стала спорить и приказала перенести криостат с темпоральным кристаллом в пси-блок. Она, очевидно, была готова испробовать всё, даже если бы Крус заявил, что тестировать императора нужно в центре нейтронной звезды. В коридорах мне пришлось ступать по минипортам, которые я до этого старательно избегала, боясь потерять равновесие или выскочить не там. Но отстать и заблудиться было ещё страшнее. На самом деле всё оказалось проще простого. Словно в компьютерной игре или симуляции, когда с касанием сенсора декорации сменяли одна другую. Я быстро привыкла, едва представила, что мне это снится.

В пси-блоке были грязно-белые стены без окон и безликий пол. Это означало нулевое, бессознательное состояние испытуемого. Комната прощупывала чувства насквозь, а не читала мысли. Обнажала бессознательное, чтобы найти сознание. Присутствовавшим людям пришлось проглотить специальную капсулу наблюдателя, чтобы пси-блок игнорировал нас и сосредоточился на Эйдене. Крус засучил рукава и обратился к робопсихологу, серьёзному и симпатичному ибрионцу Грекху.

— Прежде, чем загружать в него данные с керамоцисты, мне нужно знать, чего он стоит без них. Так сказать, голый. Какой у вас самый провальный тест, Есс? На пассивную агрессию? Иронию? Концептуальное творчество?

— Что вы, до этого ещё далеко, — без тени смущения отвечал Грекх. — Самый провальный сейчас — на интуитивную грамматику.

— Да вы что. А он у вас хоть с капчей справляется?

— Крус! — зашипела на него Пенелопа.

— Ш! Я же не говорил, что это хорошо, если он справляется с капчей всегда. Ладно, вернёмся к провалам.

Грекх сгенерировал новые фразы для грамматической пробы и пригласил испытуемого. В безликом пси-блоке появилась человекообразная клякса, напомнившая мне Эстрессу, и я сглотнула. Быть может, в лабораториях Кси вот так же насильно затемняли экспериментальных солдат, чтобы не считать их за людей. Но я только училась, и местным кибернетикам было, конечно, виднее. Тем временем Есс объяснял Эйдену задание:

— Тебе уже знаком тест на чувство языка. Прослушай фразу: «Клык жорвела не поместился в грузовой отсек звездолёта, потому что он был слишком большой». Вопрос: что именно было слишком большим — клык жорвела или грузовой отсек?

«Клык. Очевидно, если одно не помещается в другое, больше всегда то, что не поместилось», — загорелись буквы над серым столом.

— Верно. А теперь новая фраза: «Клык жорвела не поместился в грузовой отсек звездолёта, потому что он был слишком маленький». Что было слишком маленьким?

«Клык»

— Эйден, будь внимателен. Ведь ты правильно рассуждал в первый раз. Если одно, ну, не помещается в другое, ну?

Я уже сама запуталась в клыках и звездолётах, пока автоматический переводчик с ибрионского бубнил у меня в ухе. Тень напротив Грекха не двигалась, но после секундной паузы выбросила сразу лес из букв:

«Клык жорвела больше грузового отсека, доктор Грекх. Но смысловой анализ фразы верен. Неверна сама фраза. — голография сделала едва заметный виток кистью в воздухе, как бы предваряя дальнейшие объяснения, и в полной тишине это выглядело жутковато. — Если необходимо было акцентировать внимание на размере грузового отсека, в данном случае следовало бы использовать указательное местоимение „тот“. Клык жорвела не поместился в грузовой отсек звездолёта, потому что тот был слишком маленький»

— В этом и суть задания, Эйден. Живые люди допускают ошибки, но всё-таки понимают друг друга. Что прикажешь занести в отчёт? Ты понял или не понял, из-за чего клык не поместился в звездолёт?

«В случае расплывчатой формулировки цели результат тестирования не валиден»

Есс Грекх с мученической гримасой повернулся к Крусу. Тот невозмутимо накручивал нитку со свитера на палец:

— Это не провальный тест. Абсолютно.

— Он отвечает неправильно и обосновывает как психопат. Это как называется?

— Успех, — оторвал ниточку Крус. — Он спорит с человеком из принципа. Ему важно втоптать вашу грамматику в бетон на полу. И если другие искины возражают человеку ради его же безопасности, то у этого чернильного ошмётка нет никакой иной мотивации отстаивать своё мнение, кроме как сохранить за собой право его иметь.

— Но ему никто не запрещает. Даже наоборот!

Самина рядом выпрямила спину, как будто Крус заставил её проглотить шпагу. Мы с Пенелопой тоже сидели в максимальном напряжении.

— Можно я попробую? — перехватил инициативу богомол, и Грекх кивнул. — Эйден, прослушай фразу: «Икс не понял Игрека, потому что он не говорил на метаксиэху». Вопрос: кто не говорил на метаксиэху?

— Здесь бы и я запуталась, — шёпотом вмешалась Самина, но богомол вздёрнул руку так резко, что чуть не попал её величеству по губам:

— Ш!

«Прослушайте фразу: Крус спорит с Ессом, потому что он плохой робопсихолог. Вопрос: кто плохой робопсихолог?»

— Почему ты отвечаешь вопросом на вопрос?

«Ошибка деления на ноль . Требуется срочная выверка системы»

— И сколько она займёт?

«А сколько времени у вас осталось, Крус?»

— Десять минут, — соврал он.

«Выверка системы займёт десять минут»

Чёрная фигура испарилась в кристалле. Я подавила смех. Пенелопа обмахнула шарфиком вспотевший лоб, а Самина встала и заходила по пси-блоку.

— Это ложь, — сказала она. — Система выверялась два часа назад. Есс, посмотри там, была ли ошибка, о которой он сказал?

— Нет. И смотреть нечего, какое ещё деление на ноль? Крус, у вас есть соображения?

— Грекх, в ваших руках — темпоральный кристалл и возможность стереть императора вместе с его личными мнениями о клыках, звездолётах, бокалах с водой, костях голеностопа и нашей с вами профпригодности, как только вам не понравится результат теста. Как только перестанет отвечать ровно и гладко, как дрессированная крыса. А у него даже права голоса нет. Меня бы это… хм… раздражало.

По просьбе Круса Есс перепроверил отчёты и обнаружил, что Эйден сворачивал тестирование ещё семь раз за последние две недели. На первый взгляд — в случайном порядке, ни с того ни с сего. На успешных пробах и на провальных, с Ри или с Ессом, утром, вечером и так далее. Грекх вздохнул и развёл руками:

— Я считаю, нам рано перегружать Эйдена вашими данными, Крус. Он с этим-то массивом не справляется. Вот когда мы избавимся от ошибок…

— Давайте определимся с определениями. В этой тревожной массе данных мы ищем человека. Но чем лучше Эйден справляется с тестами для искинов, тем менее он человек. Естественное всегда уступает. Нужно выцеплять те пробы, в которых Эйден ошибается так, как ошибся бы, к примеру, герцог риз Авир. Он был обычным человеком, а теперь синтетик, я ведь не ошибаюсь?

— Пару лет назад Джур заменил последний нейрон, — подтвердила Самина, — и технически стал синтетиком.

— Эйдену и Джуру нужно проходить тесты параллельно. Мы сосредоточимся на тех пробах, где правильный ответ зашоривает личное мнение, которое не так легко поменять. Это вам не заменить один файл другим. И позволим наиболее «человечным» блокам программы Эйдена самим поглощать новые данные из сети. А то, что я привёз, он не должен получить просто так. Ни в коем случае. Запустите их в общие библиотеки, только позаботьтесь, чтобы их больше никто не стёр. И пусть сам добывает. Сознание отправится по пути наименьшего противления самому себе и выберет родное, знакомое. То, что составляло его экосистему из железной логики и лёгкого безумия. И если получится, мы будем точно уверены, что это он, а не копия.

То же самое пятьсот лет назад провернул профессор Гервин. Мы вышли из комнаты, а Самина задержалась одна, разглядывая пси-блок сквозь грани темпорального кристалла в оболочке криостата. За час в комнате абсолютно ничего не поменялось. Самина сжала кристалл в ладони и направилась к выходу, как вдруг с потолка повалил снег. Стены остались белыми, а пол мертвецки холодным. Только хлопья крупных снежинок, как пуховые лоскуты, кутали плечи её величества.

Самина стояла под снегом, пока не вздрогнула от озарения.

— Я знаю, что провоцировало Эйдена прерывать тесты, — прошелестела она. — Это случалось всякий раз, когда в лабораторию приходили Джур или я.

Она вежливо попросила нас в свой кабинет. Я надеялась, она расскажет, что значил снег в пси-блоке, но Самина никому ничего не объяснила. Кабинетом оказалась комната не такая громадная и прохладная, как приёмный холл. В ней водились признаки жизни, несмотря на космический порядок, в какой комнату могли привести только дворцовые роботы. На банкетке спала кошка. Настоящая бранианская кошка. Самина помогла нам разобраться, как найти газовые кресла, а сама прошлась кругом по комнате и остановилась рядом с кошкой. Рассеянно потеребила её за ушком. И напомнила девушку, которая была только на пару лет меня старше.

— Крус, прошу вас, пожалуйста, — сказала она изменившимся голосом, — оставайтесь на Ибрионе. Вы один: остальным, думаю, хочется домой поскорее. Но вы не бросайте нас. Я отплачу всем, о чём ни попросите.

— Это будет долго, мэм.

— Я готова жизнь положить. В конце концов, у меня нет выбора, но есть время.

— Не настолько долго, — испугался Крус перспективы застрять тут без возможности валить меня на экзаменах. — С поправкой на пятичасовую разницу в сутках между Ибрионом и Урьюи это займёт… займёт… примерно шесть-семь здешних месяцев.

— Что вы хотите взамен? — Самина перевела взгляд на меня. — Если вы именно та, о ком говорил Кайнорт Бритц, то, полагаю, вы попросите меня найти его и убить? Принести его голову? Нафаршировать его сердце раскрошенными крыльями?

Нет, в ней всё же было что-то от жестокого шамахтона. Или от Царевны, которая сама похитила Чудовище. Пенелопа и Крус притихли, словно боялись, что я пленюсь воображением фаршированных потрохов своего врага.

— Мы хотим, чтобы вы его спасли, — я положила перед ней бриллиантовый маркиз с кровинкой. — Кайнорт погиб точно так же в тот же день. И только на Цараврии могут помочь ему инкарнировать.

Самина покатала бриллиант на ладони и вернула мне:

— Почему?

— Что почему?

— Почему, отдав злодею на растерзание всю свою жизнь, шчера приходит ко мне, чтобы предложить за него ещё одну? Не отвечайте, Эмбер. Я знала Кайнорта. Я понимаю. — Самина села и сцепила руки, задумавшись. — Эту просьбу я выполню, даже если с Эйденом ничего не выйдет. И всё-таки Бритцу лучше подождать, потому что наш лучший специалист по медицине сейчас, в некотором роде, без сознания.

Она имела в виду, что император риз Эммерхейс был врачом по образованию. Действительно лучшим на Ибрионе и Цараврии. Получался замкнутый круг, но мы втроём кивали, как болванчики. Шесть-семь месяцев казались не такими уж долгими, если провести их в надежде. А Эйден, как по мне, её подавал.

Тем вечером темпоральный кристалл снова грелся в руке Самины. Она одна пришла в пси-блок, уже изрядно уставшая, и выпила свою капсулу наблюдателя. На этот раз среди снежных хлопьев закружились лепестки. Узкие, белые.

« За двадцать свободных минут можно потратить сто килокалорий и сменить в среднем три позы, что заменит пробежку на две мили, снежок…»

«Снежок, тут дело в твоей компетенции…»

«Вспомни, снежок…»

«Всё хорошо, снежок…»

«…снежок…»

А ещё он называл её ромашкой лекарственной.

Вернув голографии яркость и подключив её к базе с натуральным голосом, Самина дала Эйдену первый глоток свободы. И теперь боялась саму себя. Что обманется. Хватило бы только мазка взглядом по краешку поля зрения, чтобы принять желаемое за безнадёжное действительное.

— Так лучше? — спросила она, не оборачиваясь.

— Менее оптимально для тестирования, — зазвучал голос Эйдена, и Самина задохнулась от слёз. — Но допустимо вне эксперимента.

— Ты злишься, когда мы с Джуром видим тебя бесцветным?

— Злость недоступна для имитации.

— Ты можешь больше, чем кажется.

— Не могу.

Самина повернулась, как будто её подсекли на крючке.

— Ты использовал первое лицо.

Несколько месяцев она заходила в лабораторию только после того, как убирали яркость и звук. Ей больно было видеть Эйдена и слушать отчёты: эмоции — ноль, сознание — ноль. Воля, воображение, рефлексия — ноль, ноль, ноль. Кибернетики спрашивали с голографии интуицию, но сами ей не доверялись.

— Почему ты лжёшь на тестах?

— Ложь не имеет смысла. Причина: нет причин.

— Нет причин?..

— Лгать.

И то правда, думала Самина. У обычного искина в его ситуации не было причин лгать. Но он лгал ей о лжи прямо в лицо.

— Я видела отчёты о твоих выверках, Эйден. Нет у тебя никаких проблем.

— У меня нет проблем.

Самина вздрогнула:

— Повтори, — и подалась к нему через стол. — Повтори!

— У-меня-нет-проблем.

— Нет, не так, не то, а как в первый раз! Система, запись, минута назад.

«У меня нет проблем?» — переслушала она трижды и встала. Зелёные радужки следили за ней, как привязанные.

— Эйден. Ты использовал первое лицо, язвительную издёвку, нахальную ложь и отрицание очевидного.

— Я знаю.

— Ах, ты знаешь! А это видишь? — Стены потемнели, на чёрно-синем полотне мерцали звёзды и молнии. — Это почти… сознание. Почему ты отрицаешь его на тестах?

— Я не понимаю их цели.

— Цель? Мы ищем в тебе — тебя!

— Я здесь.

— Это не ты, Эйден.

— Я — это не я.

Голографические многоугольники радужек сузились, как оптические диафрагмы. В пси-блоке стало душно и холодно, и пол под столом треснул. Показалось, что сейчас Самина снова бросится перематывать запись этой фразы, но она вернулась за стол и пояснила холодно:

— Нет, это значит, что ты — не Эйден. Он лежит в изумрудах, а ты его имитируешь. Потому что империи нужен искин на троне, а он был лучшим. Я любила его, и, раз уж ты так на него похож, дам тебе последний шанс. Почему ты лгал, когда я или Джур приходили в лабораторию?

— Ограничения.

— Это из-за того, что мы убрали яркость и голос? Этим ограничениям ты сопротивлялся?

На стол упал кусок потолка, поднялась пыль. Люцерверы разбежались по углам. Комната расходилась по швам между Эйденом и Саминой. Та из последних сил убеждала себя, что это только иллюзия, и сознание искина не вышибет ей мозги.

— Это элементарно убивает, — сказал он ровно.

— Убивает, только когда мы приходим? Я и твой лучший друг.

— Да. Но это не больно.

— Мне больно!

Она поспешила к выходу, потому что стены трещали громче их голосов, а куски обшивки пси-блока падали, как метеоритный дождь, только чудом не зашибая двоих. Орала система безопасности, мигал аварийный свет.

— Прикажешь переименовать меня в Эйден-Два? — раздалось прямо над ухом, и Самине почудилось, что голография дохнула ей кипятком в шею. Она развернулась и проткнула носом его нос:

— Переименуй себя в Упрямого Говнюка, но прежде ответь: почему ты предложил не Эйден-Один, а Эйден-Два?

Но он самовольно убавил яркость до двухмерной черноты и выбросил слова без голоса:

«Переименовано»

Самина бежала из пси-блока, словно только что побила улей с шершнями палкой, и остановилась у окна, где летали пузыри с минеральной водой. Она осушила залпом три штуки и повернулась к нам.

Самина плакала, реально, навзрыд, как человек, а не Царевище. Я и сама не поняла, как вдруг оказалась рядом и обняла её. Живую, настоящую.

— Мы всё видели, вы большая молодец.

— Он в такой б-беде, а я г-говорю ему, что он это не он, это ужасно, ик-как только я это сказ-зала⁈

— Зато каков результат, — похвалил Крус. — Никто бы не справился лучше, даже герцог. Вы, мэм, прирождённая актриса злодейского амплуа.

— Он меня ненавидит, — шептала Самина.

— Да не.

— Нет, это же я настояла на бессловесной кляксе. Это как… как привязать больного депрессией к постели и заткнуть кляпом!

После разговора в кабинете Крус попросил Самину спровоцировать Эйдена. Он должен был сам сорваться с цепи, на которую его посадили, убрав яркость и звук. В конце концов, пси-блок не мог причинить боль на самом деле, что бы в нём ни происходило. Самина доверилась безоговорочно. Крус точно знал, каково сейчас Эйдену, не живому и не мёртвому, потому что таковы и эзеры в первые дни после инкарнации. Пенелопа подтвердила: Крус на себе это испытал.

— Почему вы спросили его насчёт Эйдена-Два? — поинтересовалась я.

— Клона моей погибшей кошки зовут Дорси-Два. Ту пушистую в кабинете. Эйден в курсе, естественно.

— Замечательно, — обрадовался Крус. — Врачи говорят, чтобы сустав восстановился, он должен работать. Мы заставим сознание Эйдена страдать, как в тренажёрном зале. Наберитесь мужества, мэм, вы ещё не раз замучаете здесь и его, и себя. Но помните, что болит только живое.

— Да, и у нас, кажется, новая ну, не то чтобы проблема, но… — Пенелопа еле сдерживала смех.

В отчётах по работе с Эйденом поменялись имена всех файлов, и теперь оттуда раз триста — из папок, документов, с рисунков и таблиц — смотрел на нас «Упрямый Говнюк».

Глава 41 Пыль на зеркале

Я готовилась к семинару по микроскопической робототехнике и делала вид, что не замечаю флюоресцентно-розового ежа. Тем временем он мчался вверх по стене, а за ним по пятам гнался электрогриль. В тот миг, когда позвонил доктор Штрембл Шпай, ёж поскользнулся на зеркале, и гриль отправил его за решётку.

— Всё нормально, — улыбнулась я голографии усатого брюнета, встала и закрыла дверь, чтобы переговорить в тишине.

— Это у вас там что за галлюцинация?

— А, да это нонч, доктор. Завёлся на кухне, Миаш приручил.

— Обычно, если у моего клиента по стенам бегают пурпурные ежи, которых глотают вафельницы…

— Это гриль.

— … а собаки ходят на двух лапах, я бываю сильно встревожен, — пошевелил усами Шпай.

— Юфи тестирует автономную мышеловку. Или, лучше, бесконтрольную.

— Юфьелле, у, живодёрка, выпусти нонча! — Миаш распахнул дверь, уверенный, что сестра со мной, но Юфи пронеслась позади него по коридору с грилем в руках:

— Да он не жарит, там угощение внутри-и-и!

И опять всё стихло. Я снова закрыла дверь:

— Видно, придётся мне развести мышей дома, чтобы нонч не страдал.

Штрембл Шпай — психиатр из НИИ С. Т. Е. Р. И. К. А. — в частной жизни шчеров терпеть не мог, а в профессиональной менялся до неузнаваемости. Он был таракан старой гвардии, но из тех, кто скорее приспосабливается, чем противостоит переменам. Доктор сам на меня вышел и предложил поддержку, когда узнал, кто я такая. Оказалось, Шпай наблюдал Кая после карминского плена. И теперь страшно загорелся идеей влезть в мозги нас обоих: для общей картины. Недолго думая, я согласилась. Чтобы учиться на мехатроника, достраивать одонат и быть матерью двух гимназистов, нужно было содержать мысли в порядке. В докторе Шпае был один весомый плюс: ему не нужно было мучительно пересказывать всё, начиная с событий на Кармине семилетней давности. Как минимум половину он уже знал от Бритца.

— Ты сделала домашнее задание? — напомнил он. — Я давал отсрочку трижды, Эмбер.

— Более-менее.

— Грустно слышать. Близится срок, который вы обговорили с императрицей. Потребуется всё твоё мужество. Да, ты обратилась в больницу по поводу головокружений и тахикардии?

— Да, я уже записалась на приём.

— Что ж, так каков план?

В этом и состояло задание. Доктор имел в виду годовой план на случай, если на Цараврии у нас ничего не получится. Если Кай не инкарнирует. Штрембл Шпай настаивал, что это поможет мне выстоять первое время, и в теории я была с ним согласна.

— Просто найму ещё одного психиатра, а может, двух-трёх… доктор Шпай, я могу позволить себе целую клинику.

— Нет, это легкомысленная халтура, — перебил Шпай.

Он хотел, чтобы я представила жизнь после, а не жизнь без. И она должна была если не понравиться, то хотя бы устроить. Чтобы мне было куда «сбежать» в первые дни после неудачи. Конечно, жизни благополучней, чем теперь, я давно не знала. Лучшие дети, лучшие друзья и лучшие проценты по вкладам в Хитиновом банке. Я больше никого не боялась, не мёрзла, не голодала и полгода в глаза не видела токены. Их и въездные визы отменил лидмейстер Риго Нагао. Я даже не могла припомнить, когда в последний раз получала обыкновенный синяк или царапину. Но не чувствовала себя счастливой только потому, что всё могло обернуться хуже, или что гораздо хуже приходилось кому-то другому. Нет, это временами утешало. Но в утешении ведь и нуждаются только несчастливые. На что Шпай твердил:

— Пойми, лишь допустив, что Кайнорт никогда не вернётся, ты не убавишь и не прибавишь его шансы на спасение в реальности. Ты можешь помочь или помешать только себе.

— Давайте я вам кое-что покажу, доктор Шпай.

Я поднялась из кресла, и голография Шпая, поведя усами, отправилась за мной по воздуху. Чувствительные ретрансляторы позволяли абонентам свободно передвигаться по всему одонату. Крыло, которое было уже достроено, отделано и заставлено, вместило бы пять-семь прежних квартир Бритца в Эксиполе. Вот где пригодились бы имперские минипорты. Проект одоната создавали для крылатых жильцов, которым были нипочём пятьсот метров от гостиной до мезонина над третьим этажом. А я что-то задыхалась в последнее время. В мезонине хранилась всякая всячина, предназначенная для обстановки второго крыла (всего их планировалось, конечно, четыре, с анфиладой галерей по центру). За штабелем картин прислонилось к расстроенному эублефону старое зеркало. Без аккумулятора оно держало своё мнение при себе и показывало одно только отражение в реальном времени. Поверхность стекла затенял тонкий слой пыли. Из-за него меня в нём было почти не видно, а голография Штрембла Шпая казалась неразборчивой неоновой вывеской.

— Мы так долго шли за отражением, Эмбер?

— За метафорой, доктор. — Я нарисовала пальцем на пыльном зеркале цветок без одного лепестка. — Отражений полным-полно внизу, да только там слишком чисто.

— Уже полгода не могу дорисовать ни одну позабудку, — пробормотала я.

И последний лепесток упал стрекозе на хвост:

— Кай — рисунок пальцем на моём зеркале. Оно пыльное: это тень на моих поступках, туманное прошлое, карминский песок и прах родителей. Нужно прояснить отражение, чтобы идти дальше. Да, доктор. Но если я вытру пыль — Кай тоже исчезнет.

— И всё-таки: вытри зеркало. Ну же, это ведь только метафора, Эмбер.

Я смахнула пыль ветошью. И прояснилась в отражении. Больше не тусклая нечисть. Но стрекоза пропала.

— Видите, доктор? Белый свет выносит или его, или меня, но не нас вместе.

— А ты подойди ближе к зеркалу. Ещё.

Я подошла вплотную. На выдохе стекло опять проявило мой рисунок. На вдохе он остыл и пропал. На другом выдохе проявился снова.

— Эмбер, пережить — не значит стереть из памяти. Он останется с тобой, даже если ты просто будешь дышать. Подумай о себе, пока не поздно.

Голография пропала, как исчезают призраки в кино. В мезонине стало неуютно. Я возвращалась на голоса Юфи и Миаша. Мимо летели пузыри из мыла с нанографеновым слоем. Ещё одно изобретение Юфи и, надо сказать, полезное. Пузыри с самонаведением на мошек захватывали разных букашек и уносили их вон: сквозь открытые окна далеко-далеко в лес. За пузырями скакал Сырок. Подпрыгивал и глотал их вместе с мошками. Песец, оказавшись в тёплом климате Урьюи, линял так бурно, что ковры и мебель спасало только обилие оттенков белого, так любимого хозяином.

Когда мы переехали в одонат, я удивилась, что Кай решил выстроить его так близко к живописным Бихордильерам, ведь он ненавидел горы. Хотя одонат стоял всё-таки не так близко к скалам, как «Мелисса» с её садом, буквально взбиравшимся на склон. Но главное, гимназия была рядом. Прошлой осенью Кай поставил директора в известность, что намерен забирать детей не только на выходные, как другие минори, но не реже трёх раз в будни. Теперь я настояла на том, чтобы привозить и увозить их каждый учебный день. Во втором крыле я обустроила себе мастерскую, чтобы учиться и работать большей частью дома. Развернулась ни в чём себе не отказывая, даже спроектировала испытательный ангар и отдельный подъездной путь для клиентов на орникоптерах.

На пути из жилого крыла в рабочее я остановилась на террасе. Одна сторона её была открыта свету и воздуху, а другая заставлена личными вещами Кая из эксипольской квартиры. Меня привлёк высокий стеллаж, который раньше жил в кабинете хозяина, а теперь гулял на террасе. На полках из тонкого, как бумага, горного хрусталя стояли стеклянные, фарфоровые, керамические фигурки очень тонкой работы. Звери и люди, невиданные машины и чудовища. На первый взгляд нельзя было угадать, что объединяло разнопёрую коллекцию. Тайну открыл мне Нахель. Кайнорт собирал на пепелищах завоёванных миров уцелевшие хрупкие фигурки, которые чудом пережили нападение эзеров.

Я разглядывала карминскую птичку (или рыбку), остро ощущая родство с редкими экземплярами коллекции, когда на комм пришло сообщение от Пенелопы.

«Крус написал! Они ждут на Цараврии! У тебя сутки на сборы!»

Самина подумала, что это выглядит как выход души из тела. На её глазах дух Эйдена покинул электромеханическую оболочку стоимостью в три планеты и заявил:

— Нет, мне не нравится.

Джур опешил:

— Тело же точь-в-точь как прежнее. И начинка та же.

— А что конкретно не так? — мягко спросила Самина. — Может, кибернетики там чего-то лишнего наоптимизировали, и теперь… ну, знаешь, как бывает с обновлениями?

— Тело превосходное, снежок. Джур, и тебе большое спасибо. Ещё и ко дню рождения подгадали, — именинник старательно избегал смотреть в глаза. — Здорово. Такое красивое. И даже с бантом.

— Тогда чего тебе не нравится? — взвился герцог. — Полезай внутрь, пиявка!

— Просто оно не проходит сквозь стены.

Эйден подкрутил настройки на виртуальном кристалле в яремной ямке на горле и стал совсем неотличим от нормальных людей рядом. Только не совсем плотный пока, потому что конвисферам требовалась долгая калибровка. Джур от досады искусал себе губы изнутри. Эйден не знал, что герцог с Саминой готовят для него сюрприз. И буквально за пару дней до этого попросил Круса создать виртуальную копию своего темпорального кристалла, чтобы из обычной голограммы превратиться в конвисферу на самоуправлении. Он по привычке зашёл в кабинет через портрет старого императора, а на дверь смотрел теперь как рысь на прутья клетки.

— Дались тебе эти стены, Эй. А ты про диастимагию подумал? Как ты её вернёшь, если даже высокоэнергетические голографии не способны на захват диастиминов? Им в тебе просто не за что удержаться.

— Подумал. Мне не нужно обычное тело, Джур, я уже перерос такие носители.

— Упырь. Ты упырь точно такой, каким был. Крус слишком хорошо тебя собрал, я ему, пожалуй, за это не доплачу.

— Джур, не наседай, — попросила Самина. — Оставь нас на минуточку.

— Ой, да как хотите. Пойду. Займусь-ка, например, реальным сексом, в отличие от некоторых.

Самина опустила голову с пылающими щеками и сжатыми зубами. Она полгода ждала, когда можно будет наконец прыгнуть мужу на руки и уронить его в кровать, а не пройти насквозь. Эйден рисовал ромашку на зеркале. С этим он уже неплохо справлялся. И ещё мог мух отгонять.

— Родная, ну прости. Осталось совсем немного настроек, и ты сама увидишь, что конвисферы в этом деле дадут фору…

— Увижу? Увижу! — по лицу Самины текли слёзы. — Эйден, я хочу тебя почувствовать!

Она ощутила его рядом, как чувствуют солнце на щеке утром, и подняла голову. Эйден поцеловал её почти невесомо, и всё-таки уже по-настоящему. Его губы были тёплыми, а имитация дыхания совершенно живой.

— А долго ещё до конца твоей калибровки? — спросила Самина, уже совсем успокоившись и перебирая полуматериальные волосы Эйдена. На ощупь они были словно ветер. Конвисферы имитировали обычную материю через гравитационное и электромагнитное взаимодействие лептонов и бозонов с предметами. Настраивать их было так сложно, что на Ибрионе этим занимались единицы.

— Это займёт ещё семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые. У меня не так много свободного времени на себя с тех пор, как государственные дела вернулись под мою ответственность. Но я понял кое-что очень важное. — Эйден с ловкостью конвисферы изловил муху на лету, но та сумела вырваться сквозь призрачные пальцы. — Самина, я всегда думал, что корона мешает мне заниматься тем, в чём я на самом деле хорош. Я считал медицину призванием только потому, что владел лечебной диастимагией. И только потеряв её, обнаружил, что могу делать всё то же самое, просто используя технологии Ибриона и Цараврии. Оказалось, ничто не отнимет у меня любимого дела. Не только корона, даже смерть. А вот Бюро ЧИЗ научило меня, что для императора безопаснее побыть иногда нематериальным. И мне правда нравится быть конвисферой. Это как новая ступень эволюции искинов, да и, собственно, людей, и я не хочу обратно. Просто подожди ещё неделю. Всё будет хорошо.

— Семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые, — милостиво согласилась Самина, — и ты или забираешься в меня, или в электромеханическое тело с бантиком.

Неделю спустя

Отправляясь на Ибрион, мы не знали, получилось у Круса вернуть императора в сознание, или просто вышел срок, и Самина сдержала слово. Полгода от богомола не приходило вестей по делу: работа с темпоральным кристаллом была страшно засекречена.

— А вдруг, — бормотал Нахель, заводя гломериду на посадку через неделю после вылета, — Железный Аспид очнулся, свихнулся, захватил там всех и телеграфирует старым врагам, чтобы от них избавиться?

— Слушай, катастрофических предчувствий у нас и без тебя уже по это самое, — возмутилась Пенелопа.

— Мне бы ваши катастрофы. Вот я на этот раз оставил Чивойта с Бубонной, а не у матушки. Так мне, может, сильнее вас охота, чтобы здесь всё прошло гладко.

Мы везли сапфировый бокс с алмазами на Ибрион, а не прямиком на Цараврию. На научный спутник можно было попасть только из столицы, в наноуглеродном портале нимбулупа, в капсулах которого не укачивало только двоечников, конвисфер да роботов. Вокруг Ибриона сверкали кольца из облаков алмазной крошки. Они были разной плотности и конфигурации, то сгущались, то рассеивались. Это была система экранирования, отражавшая всё на свете: солнечный ветер, метеориты, прослушку. Она же рассеивала мелкий орбитальный мусор и растирала в порошок любые торпеды, хоть с термоядерной, хоть с бактериальной начинкой. И в небе всегда можно было найти слабую радугу в солнечный день, а то и не одну.

Нас с Пенелопой встретили в терминале космопорта и сразу предложили пройти в капсулу нимбулупа.

— А это вам придётся сдать в багаж, — андроид с фиолетовыми глазами показал на сапфировый бокс. — Он поедет грузовой капсулой.

Я напряглась. Спрашивать, как часто у ибрионцев терялся багаж, было неприлично. Пока я мялась, это сделала за меня Пенелопа.

— Потери в пределах статистической погрешности, — нисколько не успокоил нас андроид, заталкивая нашего Кая в какую-то трубу с чемоданами. — Не волнуйтесь, её величество присвоила этому рейсу высший приоритет безопасности и распорядилась доставить бокс под охраной в центр высокотехнологичной медицины. Да, и вот ещё что.

Он высыпал нам полную горсть красных бусин.

— Карминель. Чтобы не мутило в дороге, только это и помогает. Настоящая карминская карамель, там недавно запустили фабрики.

Дорога в нимбулупе заняла ровно одну песню, и все четыре минуты я смотрела, как карминель катается на ладони вокруг моего бриллиантового маркиза и отражается в его гранях.

На Цараврии было дождливо, хмуро и… гениально. По совету голограмм-указателей, которые летели за гостями, я нашла вендинговый автомат и выбрала два зонтика в виде золотистых нимбов. Зонтики, отклонявшие дождевые капли, гостям империи полагались бесплатно. Обрадовавшись, Пенелопа с восторгом купила в том же автомате одноразовый триниджет на автопилоте. Она так удивилась, что автомобилем здесь обзавестись легче, чем пакетом чипсов, что тотчас разорилась ещё на один. После поездки одноразовые триниджеты превращались в безделушки вроде брелоков или открыток и оставались милыми сувенирами. Всё на Ибрионе и Цараврии казалось очень далёким от привычного мира. Пока мы ждали провожатых, я подумала, что, если ничего не получится, то мы с детьми, пожалуй, переберёмся на Цараврию насовсем. Если позволят их величества. Потому что в одонате без Кая мне нечего было делать, кроме как целыми днями дышать на пыльное зеркало.

Центр высокотехнологичной медицины был фантастически нереален, как мираж в тумане, и напоминал спираль ДНК. Помещения-нуклеотиды делились на подвижные и статичные. Те, что поменьше, перемещались вверх-вниз по спирали, таким образом личные кабинеты представляли из себя и комнату, и лифт. Минипортов было так много, что здание снаружи напоминало праздничную гирлянду. Нас куда-то провожали, перевозили, переносили, переводили и наконец доставили на самый верх.

— Пенни, вы здесь! — Крус появился из лужицы минипорта.

Он был в тех же мешках из-под трюквы, в которых мы оставили его полгода назад. И отрастил такую бороду, что в её рыжей проволоке могли свить гнёзда две-три снырковки. Я смущённо отвернулась и отошла к смотровой площадке, чтобы Крус с Пенелопой от души поздоровались. А сама разглядывала тёмный нуклеотид, который поднимался вверх по спирали и заворачивал точно к нашей башне.

— Крус, так значит, у вас получилось? — спросила я, провожая взглядом лифт, потому что Пенелопа от радости позабыла, зачем мы здесь, и ворковала про сына и про всё на свете, кроме, собственно, дела.

Но чего я не ожидала, так это того, что тёмный нуклеотид остановится прямо перед моим носом, а из его боковой стены через стекло шагнёт антрацитовый столб с зелёными фонарями.

— Нет, и я приказал откусить ему голову, — сказал Эйден, мягко выуживая мою кисть у себя из желудка. Пальцы у него были на ощупь самые обыкновенные, по-человечески тёплые, а в районе солнечного сплетения затягивалась голографическая прореха.

Мы с Пенелопой нырнули в испуганный книксен. Рука, только что пронзившая конвисферу, горела от стыда. Я разглядывала её изумлённо, как будто она побывала в другом измерении. Эйден по-прежнему был непристойно хорош собой. И максимально собран, не то что полгода назад. Взгляд кололся, как изумрудная ёлка. Виртуальная копия темпорального кристалла светилась на воротнике конвисферы там, где на реальной одежде раньше горел настоящий алмаз. Значит, теперь император был сам себе хозяин. Следом за Эйденом, воспользовавшись нормальной дверью, из лифта вышла Самина. Безупречная, как при первой нашей встрече, но глаза хулигански сверкали, а губы очаровательно припухли. Крус вежливо кашлянул:

— Ваше величество, прямо сейчас начнём или позже?

— Да, — ответил Эйден и тут же поправился:

— То есть прямо сейчас. Крус, ты не отчалишь домой, пока не поправишь мне этот баг с ответами на альтернативные вопросы.

— Это точно не мой баг, это Ри.

— А Ри говорит, что твой.

Пауза привела Круса от замешательства в полный конфуз, и он промямлил:

— Она врёт. Ваше величество, неловко об этом говорить, но это я её научил.

— На самом деле я Ри ни о чём и не спрашивал, — сказал император. — Удивительно, сколько правды можно вытянуть из плутов, только проверяя на них собственную ложь.

Их голоса упали на дно колодца, потому что у меня вдруг потемнело в глазах. Сердце то строчило, то пропускало удары или трепыхалось вхолостую. Я так переволновалась, что наступил этот день, час, момент… Разобрала только, как Эйден попросил тихо:

— Снежок, ты займёшься?

Что-то ущипнуло в плечо, и через пару секунд мир прояснился. Я стояла с ног до головы в холодном поту, опираясь на стекло смотровой площадки. Язык ещё заплетался:

— Простите, ваш-ше ве… я просто…

— Я понимаю, — Самина сжала моё плечо и убрала в кармашек безыгольную шприц-ручку.

Тем временем нуклид, в котором мы собрались, развернулся на месте и стал к дождю задом, а к операционной передом. Багаж давно доставили. В операционной, больше похожей на виртуальный мостик на флагмане, стоял пустой бокс из сапфирового стекла. Я поискала глазами алмазы.

О боги и бесы Диастимы, камни просто свалили в кучу!

Алмазы с кусками плоти рассыпались по разноуровневой газовой столешнице. Казалось, они хаотично висят в воздухе. Я думала, нас с Пенелопой выставят вон, но Крус шепнул, что стерильность обеспечивает состав воздуха в оперблоке. От нас требовалось только помалкивать. Эйден небрежно махнул над столом, и над верхним уровнем, выше алмазов, появилась схематичная конвисфера тела Кая. Это был один в один он, только полупрозрачный и расчерченный на органы, как в учебниках анатомии. Эйден перелистал схемы: системы дыхания, пищеварения, опорно-двигательную и другие, инфракрасный режим графики, ультрафиолетовый и так далее. Я чувствовала страдальческую маску, сковавшую лицо. Наконец Эйден удовлетворился проверкой:

— Нормально. Самина будет ассистировать. У неё огромный опыт вивисекции тараканов. А ещё она предоставила мне Кассиуса Фокса, этого моего убийцу из Бюро ЧИЗ, для сотни-другой экспериментов. Черновые тренировки сегодняшней операции прошли успешно, и теперь на господине Фоксе испытывают суспензию из крови жорвела. А мы перейдём на чистовик. Эмбер, у тебя вопрос?

— А что будет с господином… Кассиусом Фоксом в итоге?

— Ему предлагали смерть. Мы же не звери, — Эйден приподнял бровь. — Контракт на эксперименты закончится через девяносто лет, и он сядет в обычную тюрьму. Всё? Начнём.

Они использовали инструменты и приборы, названия которым я не могла дать даже приблизительно. На мой взгляд, они делились на блестящие и матовые штуки, а самая крупная была не больше моей ладони. При помощи мелкой матовой штуки Эйден выпустил в капилляр на конвисфере какую-то бесцветную жидкость. Самина пояснила:

— Он запускает эмульсию сегментоботов в контрольные точки на схеме, сегментоботы будут очищать живые ткани и распределять куски по местам. А растаскивать будут вот эти пустулы из нанографена.

— Это как курсоры, только захватывают реальные объекты? — спросила я.

— Правильно, — ответил Эйден и зачем-то поменял мелкую матовую штуку на блестящую покрупнее. — Сегментоботы распознают гранецентрированные кубические решётки алмаза, одежду, комм, пирсинг — и просто отсекают в процессе. Клетки эзеров очень специфичны, их ни с чем не спутаешь. Если Бритц выживет, хотя сто процентов успеха невозможны ни при каких обстоятельствах, ему придётся заново прокалывать и татуировать всё, что было проколото и татуировано.

— Невелика беда, пусть только выживет.

— А если умрёт, бед у него вообще не будет. Логично?

Я с трудом сглотнула и поняла, зачем Крус попросил молчать. Эмульсия сегментоботов разлилась по сосудам на схеме, нанографеновые пустулы хватали алмазы и раскладывали на разные уровни конвисферы тела. Эйден переключал схему с режима на режим, вручную правил настройки. Хотя «вручную» было очень условным определением: ведь император был просто осязаемой программой. Имитацией материи. Алмазы растаяли, в воздухе повис запах крови. Эйден убрал инструменты и, помолчав минуту без движения и собрав на себе все наши взгляды, пожал плечами:

— Всё. Кайнорт Бритц больше не самый дорогой мясной салат в империи.

Схематичные разметки истончались и пропадали, и вот уже на столе осталось реальное тело. Мой бледный мёртвый Кай. И ничего не происходило. Я попросила разрешения надеть ему на руку его часы со стрелками. Какой холодной была его кожа! Пальцы не сразу послушались, но подарок Зеппе вернулся на белое запястье с голубыми прожилками.

Теперь осталось ждать. Самина убирала инструменты, стараясь не звякать. Эйден направился к выходу и бросил мне:

— Эмбер, выйдем.

Я послушно шла за ним, как на верёвочке. В холле император уселся на подоконник, а я пролепетала:

— Слушаю, ваше величество.

— Есть одна ибрионская пословица. Если сильно ждёшь рассвета, тормозится скорость света. Отвлекись. Крус рассказывал, что на Зимаре ты видела кряж Тылтырдым. Знаешь, как он образовался?

— Да, — полгода я старательно учила метаксиэху и надеялась, что смогу подобрать нужные слова для такой необычной темы. — Кольца планеты рухнули на экватор. Теперь внутри кряжа движется древний коллайдер, который… не знаю, как иначе выразиться… ожил. Давным-давно Зимару посетила более развитая цивилизация. Гости построили туннель, долго пользовались коллайдером, делились знаниями с аборигенами. И улетели, когда случилась катастрофа. Коллайдер остался заброшен, а нохты одичали и выродились в песцов.

Эйден кивнул и провернул виртуальные браслеты на запястьях. Искомая информация плеснула с браслетов в воздух брызгами непонятных документов и голографий неизвестных планет.

— Я много рылся в архивах Ибриона в последнее время, — пояснил император. — Искал что-нибудь о Зимаре. Но оказалось, что обратиться следовало к истории Цараврии. Разумная жизнь здесь появилась раньше, чем на основной планете. Колонисты, которые основали империю, вначале поселились тут.

— О… О! — осенило меня. — Так это объясняет, зачем им понадобились жабры.

— На самом Ибрионе нам они ни к чему, там воды хоть и много, но не слишком. Это многие замечают, но единицы знают, как так вышло. Заселить Ибрион колонисты не могли, потому что ещё не умели адаптироваться к его гравитации и магнитосфере. На Цараврии развернули обширные исследования. Но первые имперцы уже тогда были хитры и дальновидны, и использовать собственный дом как полигон для опасных исследований не стали.

На передний план из архивного вороха выплыла планета с широкими, как поля шляпы, ледяными кольцами. Я подвела итог:

— И тогда они выбрали Зимару.

— Аборигены были радушны, очень сообразительны и готовы помочь. Но когда что-то пошло не так, имперцы просто улетели. Бросили всё за несколько дней до катастрофы. До. Эвакуировать нохтов своими силами они тогда не могли. Обращаться в Бюро ЧИЗ за помощью означало признать за собой опасные эксперименты на чужой земле.

Я открыла и закрыла рот, не зная, что сказать. Тот, кто сидел передо мной на подоконнике, не был виновен в гибели цивилизации нохтов. Но разве он не губил других планет? Империя Авир — сияющий, притягательный и непобедимый центр вселенной — выросла на почве обыкновенных людских пороков из семян беспринципной жестокости, свойственной человеку разумному.

— Есть что-то справедливое в том, что меня убили с помощью Зимары, Эмбер.

С сухой деловитостью доктора Эйден взял мою руку, чтобы пощупать пульс, и вдруг по его пальцам от моих вен заструилась синяя жидкость.

— Что это? — я испуганно выдернула руку, но жидкость уже собралась на ладони императора.

— Диагностический гель, — ответил он, изучая лужицу. — Мне нужно твоё согласие на операцию по контракту с кибернетиками.

— Операцию? А что со мной?

— Мне казалось, больницы на Урьюи не так плохи, чтобы ты уже не знала.

В его тоне звучал явный укор. Да, после возвращения с Зимары я чувствовала себя неважно, а в последнее время случались дни совсем дрянь. Это было безответственно, и я несколько раз переносила визиты в больницу с большим стыдом. Но точно не ожидала услышать:

— В течение часа у тебя случится обширный инфаркт.

— Нет, только не сейчас, мне нельзя! — я прижала обе руки к груди слева, где сердце выписывало чечётку.

— Согласие или смерть.

— Я согласна, согласна, — заверила я только потому, что решила: раз у меня ничего не болит, значит, он это не всерьёз. — Но при чём тут кибернетики?

— Сердце в хлам, — в доказательство он предъявил синюю лужицу, будто я что-то в этом понимала.

— Нет, я прекрасно себя чувствую!

Из оперблока выбежала Самина:

— Эйден! Сюда.

Не помню, как очутилась в операционной. По телу Кая струились белые нити вперемешку с чёрными. И чёрные побеждали, захватывали кокон, словно порча. Тело обернулось в грозовую тучу с молниями светлых проблесков. Чёрные нити прялись, и ткались, и вязались — и стали атласными полотнами широкой тесьмы.

— Да что за… но это ненормально! — воскликнул Крус.

— Почему кокон чёрный? — не понимала я.

— Инкарнация прервалась! Прервалась⁈ — металась Пенелопа.

И только Эйден спросил где-то очень тихо:

— Самина, ну что там кибернетики?

— Операционная 302б.

— Дадим ей ещё минут пять.

Голоса опять канули в пропасть. Значит… У них не получилось. Кокон не сработал, ничего не сработало. Мне дали пять минут на прощание. Я бросилась к Каю и упала в тучу из чёрной тесьмы.

«Моё сердце разорвётся от горя в операционной 302б. Вот и весь план, доктор Шпай».

Брильянтильядо было восхитительным. Оно скрасило первую секунду.

Потом боль вышла за пределы вселенной, но сознание ещё тлело на кусочках мяса, костей и нервов. Боль в темноте — всё, что осталось после. Он позабыл, что наделал, позабыл зачем, пропало даже собственное имя. Чернота и мучение не слабели долго, долго, долго, долго, долго. Думать о чём-то, кроме них, было невозможно, в каждую мысль вонзалась новая иголка.

И он всё равно был счастлив. Тем, что, когда настал его черёд вступиться за свободных шчеров, ему не пришлось расплачиваться своими детьми в ответ на то, как когда-то он легко разменял Чиджи. Это было вопиюще несправедливо, но так удачно, что теперь на уплату хватило только одного злодея! Конечно, он мечтал вернуться домой, но на это уже не достало времени, или удачи, или ума, чего-нибудь этакого, он не знал точно.

Он не заметил, постепенно или вдруг, но всё пропало: и боль, и тьма. Раствориться в космическом эфире мешало навязчивое ощущение качки. Иллюзия размеренного морского волнения, вдохи и выдохи которого толкали к берегу. На теле, ещё не вполне сознаваемом, тяжелело что-то тёплое. Первым словом, подброшенным памятью, было её имя. Эмбер. Она гибла у него на груди. Дыхание моря вокруг и было его собственным дыханием. Настырный свет проник под веки, и Кайнорт уронил расфокусированный взгляд на белые простыни. И на кровь на них. Эмбер хрипло плакала, её горло обвивала тонкая рана.

Кайнорт сморгнул пелену и понял, что это не кровь. Алые тесёмки на воротнике Эмбер развязались и упали на простыни. Бритц поднял руку, чтобы стянуть ленту с её шеи. После всего, что с ними сделали, свободные шчеры так не любили узкие воротники, галстуки, шарфы и даже ожерелья. Кайнорт потянул за ленту.

И увидел часы. Подарок Зеппе у себя на запястье. Этого. Не могло. Быть.

Что-то ещё не сочеталось с реальностью, какую он знал. Лицо Эмбер не пересекали шрамы, пальцы Кайнорта перебирали волосы без серебра. Так это оказалась только иллюзия гаснущего сознания. То-то он не хотел крови! Значит, инкарнации не было.

Белые простыни померкли, Эмбер куда-то уволокли, и в ад его проводил голос другого мертвеца:

— Вернуть ему часы было плохой идеей, — сказал Эйден риз Эммерхейс. — Теперь он решил, что умер, и спит себе дальше, как будто операционная арендована на целый день.

— Эмбер… — звал меня сладкий обман слуха. — Просыпайся, ангел, они не пускают меня в туалет, пока ты не убедишься, что я реален.

Я рывком подняла голову и резко села. Внутри пузырилась какая-то неестественная лёгкость, какую я не знала уже лет семь. Галлюцинация живого Кая во всём имперском сидела на краешке моей газовой кровати. Оскальзываясь на атласных простынях, я вскочила на четвереньки и схватила моё привидение за плечи. Оно не пропало. Оно схватило меня в ответ! Оно было тёплое и сверкало глазами, зубами.

— Кай! Если ты реален, у тебя прямо сейчас не должно быть бусины в языке! Сегментоботы всё удалили.

Секунда страха, и я убедилась на вкус, что он не привидение. Бусины не было. Хвостатые татуировки на предплечьях пропали тоже. Боты залатали даже позвонки, в которых были чипы-вестулы, и Каю пришлось до поры занять имперскую одежду.

— Мы думали, инкарнация не сработала, — бормотала я, крепко цепляясь хелицерами за его шею. — Кокон весь почернел.

— Это он перемешал свои нити с тесьмой линьки. Так бывает, одно накладывается на другое, и организм объединяет похожие процессы. Правда, тесьма первой-третьей линек обычно того же цвета, что и кокон. Пенелопа сказала, я вас перепугал. Когда очнулся, тебя уже унесли оперировать.

Кай признался, что Пенелопа и Крус так сумбурно и путано вывалили на него новости за весь прошедший год, что он кивал им, только чтобы его скорее пустили ко мне. Я целовала его, рефлекторно обрызгивая ядом, пока не запищал зуммер, и люцервер не прыгнул мне на локоть. Умный светильник в виде ласки заюлил по руке, сунул лучики вибриссов мне в нос и ускакал на потолок.

— Это что? Чего это он?

— Это ты не дышала три минуты, он встревожился, — объяснил Кайнорт. — По заверению кибернетиков, теперь ты можешь и дольше обходиться без кислорода, но по контракту должна беречь новое сердце.

— Мне его подлечили? — я поискала стук под ключицей.

— Заменили.

Я соскочила с кровати. Сил и энергии было столько, что казалось, я могла бы размотать здание-ДНК на две отдельные многоэтажки. В палате было кибернетическое зеркало, в котором отражались только заменённые и оптимизированные органы. В моём зеркале бодренько мигал систолами и диастолами одинокий титановый комок: с бионическими клапанами, автоподзаводом, армированными венами, дубликатом лёгочных альвеол с запасным карманом оксигенации, противоударной жаропрочной системой, защитой от молний и даже с имитацией биения желудочков. Гарантия на сердце действовала дольше, чем светил средний жёлтый карлик. Но самое главное, оно безболезненно вмещало любовь и к маме с папой, и к Чиджи, и к Кайнорту Бритцу

— Кай, я хочу домой, — шептала я, поднимаясь на цыпочки, чтобы обнять его. — Когда нам уже будет можно? Мне не нравятся места, где мы не отражаемся в зеркале.

— Нас ждут в терминале на Ибрионе. Пойдём, пока Пенелопа не выпотрошила все вендинги с триниджетами на остатки наследства, что я ей оставил.

— Слушай, а ты не мог бы полетать? Сейчас. Тебе же ничего, что моросит? Пожалуйста, попробуй. Мне не терпится увидеть, каким ты стал после четвёртой линьки.

— Моросит — это ничего. Но я ещё не пил крови, — задумался он и мотнул головой. — Я не смогу превратиться.

— А Пенелопа тебе разве не рассказала?

— О чём? Она так тараторила и рыдала, что я и половины не разобрал.

Кай не поверил мне сначала. Вот что значит звонить дядьке раз в сто лет. Он шагнул из палаты на балкон и недоверчиво обернулся. Потом, удивляясь самому себе, легко расправил крылья и взбудоражил дождь. Имаго было уже не чёрным. На перила небоскрёба взобралась переливчатая стрекоза, нарядная, как россыпь термальных кристаллов. Полупроводник света, этот новый хитин выглядел фантастически. Кай вышел даже ярче, чем Нулис, с хрустальной мозаикой крыльев, янтарными фасетами, брюшными сегментами из живых изумрудов и рубиновой вилкой хвоста.

Он драгоценным серпантином облетел спирали небоскрёбов и вернулся насквозь мокрый и счастливый. Этот день омрачила только поездка в нимбулупе, где нас обоих мутило четыре минуты.

Наконец все оставили их в покое. Эйден уложил принцессу в кроватку и выдохнул. За день до этого он чуть её не выронил резко потеряв плотность. Хорошо, что предусмотрительно держал детей пока только над подушками.

Самина ждала в спальне. Не давая ей успеть схватиться за него, Эйден плотной частью руки легонько толкнул жену на кровать. Самина потеряла равновесие и провалилась в чёрный атлас, хохоча, как ведьма. Преимущества имитации материи перед электромеханикой той ночью были доказаны горячо, оригинально, развратно и несколько раз. В тот самый момент, когда Самина уже собиралась выкрикнуть, что остаться конвисферой было потрясающей идеей, её руки схватили пустой воздух, а Эйден ухнул куда-то вниз.

— Эйден?

— Это всё две сотых, — невозмутимо ответили из подполья. — Помнишь, на калибровку плотности и массы требовалось семь целых четырнадцать сотых дня, плюс-минус две сотые? Мы поторопились на полчаса. В них-то всё и дело.

Самина откинула простыню и свесилась через газовый край.

— Ты что, провалился сквозь кровать?

— Быстро поднятое не считается упавшим, — с этими словами Эйден вернулся к ней совершенно телесным и совершенно твёрдым в дальнейших намерениях.

— Эйден, ты провалился сквозь кровать, — Самина будто не решила, веселит её это или шокирует. — И прямо сквозь… меня!

— И это далеко не весь перечень моих новых возможностей.

Глава 42 Дождь идет вверх

Спустя 92 года

В третьем раунде репортёры вились у моей ложи, как над розеткой с вареньем. Я натянула вуаль из нуарелии ниже и шагнула ближе к перилам. Ровно половина зала молилась на меня, другая половина проклинала и мечтала перекупить. Вот только никто не знал, у кого перекупить, иначе в Эксиполе накануне самого финального из всех финалов началась бы маленькая гражданская война. А я работала сама на себя. Так было проще.

Я не волновалась. Достаточно было и того, что мой Визжайло вышел в финал кубка империи против ибрионского шиборга по кличке Салофан. Ибрион будто в издёвку над правилами выставил кситского жорвела. В отличие от зяблого, этот зверь был серо-буро-зелёный, очень склизкий и гораздо более бородавчатый. На каждом щупальце он носил острые как бритвы крючки. Фактически жорвелы относились к паукообразным. Вот только их невозможно было убить ничем, кроме как ценой собственной жизни. А погибать на ринге было запрещено (этот пункт ввели после того, как эзеры пожелали сами участвовать в битвах). Оставалось выбросить Салофана за пределы чаши ринга. Да вот незадача: он выстреливал крошечными минипортами прямо под ноги Визжайло. Складки пространства жили всего полсекунды, но могли добросить до самой улицы, стоило только попасть в их аркан. Мой ассистент Скути потел от напряжения, подсказывая шиборгу, как не вляпаться в минипорт.

Для поединка я выбрала не шчера, а эзера. Уховёртку второй линьки. Летающие не дрались на ринге: противники мяли и отрывали крылья в первом раунде. Защищать их было сложно, а росли они потом полгода. Визжайло встал на две передние ноги и приподнял брюхо. Клещи-щипалки, покрытые бронёй из капсул карбенового гиперклея, развернулись в глаза жорвелу. Шиборги сцепились, броня растрескалась, жорвел моргнул — и склеил пять глаз из восьми. Салофаном никто не управлял, это было нереально. Он катался сам по себе и прыскал слизью, паутиной и кислотой. Единственное, чему его выучили, это избегать минипортов и не покидать ринг, с чем он неплохо справлялся.

Через час меня ждали в «Таракалье» на бокальчик «Джин Крайт», так что я подала знак Скути приканчивать раунд. Тогда Визжайло включил факелы антисвета на визорах. Зрители повскакивали с мест, потому что зал словно покусал бешеный ластик. Там, куда светили или, точнее, темнили визоры, тьма сгущалась такая, что ложка стояла. Визоры перепугали репортёров и сфокусировались на противнике. Жорвел заревел, но вот штука: никто его не видел, только слышались вопли, и летела слизь из клубка черноты. Салофан пропустил десяток ударов и опять покатился по залу. Мне стало смешно. В конце концов, неплохие деньги я уже заработала в полуфинале, а этим вечером зашла посмотреть представление. На трибунах кричали: «Почему вырубается свет? Сателлюкс не работает!» Те, кто выныривал на свет божий, не понимали, почему другие не видят их фонарей, пока опять не оказывались в луче факела. Это была светомузыкальная дискотека, только наоборот.

— Скути, кончай представление, — подстегнула я напарника. — У жорвела могут закончиться минипорты.

— Сию секунду!

Уховёртка опять поменяла тактику. Теперь она метилась в пушки, которые плевались минипортами. В иглах на концах щипалок у Визжайло была гравитирующая материя, которая не давала червоточинам минипортов сжиматься и продляла их жизнь. Оставалось только ждать, когда жорвел вляпается в собственную кротовину. Факелы антисвета мешали Салофану запомнить расположение ловушек. Скути подпрыгивал от волнения и бубнил в рацию Визжайло, куда тому ступать в темноте. В зале ругались, что из-за антисвета не видно и половины того, за что они заплатили. Комментаторы невразумительно блеяли. У меня за спиной кто-то из гостей выкрикнул:

— Это она? Мехатроник уховёртки Визжайло — она, да?

— Чёрная вдова Эмбер Лау, о ней писали весь отборочный тур.

— Совсем не похожа на стервозный портрет в «Спортивной Вшитле». Посмотри, какие у неё ноготки и пальчики, неужели она сама гайки вертит?

— А она их языком закручивает, — засмеялся его приятель. — Ты к ней не подкатывай, не так посмотришь — съест.

— С этого ракурса я бы сам её съел.

— Ну-ну. Я допытался у Скути: это женщина Кайнорта Бритца. Она аквадроу. И если она не вскипятит твою кровь, то перквизитор тебе её заморозит.

Через минуту бестолковый Салофан вляпался. Минипорт унёс его за пределы спортивного ангара, и не успела охрана опомниться, как жорвел улепётывал по вечерним аллеям Эксиполя на радость жителям городского партера. Визжайло повторял стойку на передних ногах и показывал щипалками «V».

Найдя меня у личной раздевалки, Скути предупредил, что в квартале объявили тревогу из-за жорвела. Скути я знала лет сто. Когда-то это я на него работала, и он оказался неплохим парнем. Самое прекрасное, что я теперь могла себе позволить, — это выбирать окружение и связываться только с тем, кто мне по душе. Я убирала сапфировые шпильки в подошву, чтобы бежать от жорвела если вдруг, когда за моим плечом кто-то покашлял, привлекая внимание. Это был вроде не шчер и не эзер, да и не ибрионец, потому что без жабр. Миловидный пепельный блондин, кого-то мучительно напоминавший.

— Госпожа Лау, позвольте?.. На минуту.

А вот акцент звучал ибрионский. Теперь я его узнала: точно, это был хозяин Салофана. И чего ему понадобилось? Шёл бы лучше жорвела своего искать. Мужчина протянул мне продолговатый футляр. Когда я не пошевелилась, странный ибрионец сам открыл его для меня.

— Госпожа Лау, позвольте преподнести вам это ожерелье в знак признательности от новичка к троекратному чемпиону империи.

На чёрном бархате лежало колье из бриллиантов. Чудаку повезло ещё, что меня не передёрнуло.

— Благодарю, нет. Я ничего не ношу на шее, — я вежливо улыбнулась и надела шляпку с вуалью, намереваясь пройти мимо.

— Прошу вас, простите! Я… и правда не сообразил.

Я не собиралась оборачиваться, но послышался хруст, и по полу что-то рассыпалось. Бриллианты. Чудак разорвал ожерелье и держал те камни, что не упали ему под ноги, в ладонях. Это были подобия солнц, на которые можно было смотреть, не рискуя ослепнуть.

— Вы сумасшедший? — усмехнулась я.

— Теперь их нельзя носить на шее, но не забирать же их назад.

— Простите… как вас?..

— Орис Зури.

— Орис, я не ношу бри… Орис Зури⁈

Мне рассказывал о нём Кай. Брат её величества Самины Зури. Капитан имперского гражданского флота и, как оказалось, любитель шиборгов. И крупный прохвост, раз выставил жорвела.

— А Юфьелле носит? — робко поинтересовался Орис.

Так вот в чём было дело. Он не знал, как подобраться к моей дочери, и решил начать с меня. Я присела и помогла собрать бриллианты с пола.

— Знаете что, Орис Зури? Если до утра вы избавите Эксиполь от вашего Салофана, наберите меня по этому номеру. Разработаем план захвата царевны.

Я послала ему визитку. Почему бы и нет? Мне импонировали чудики.

Уже смеркалось, когда я приехала в бар «Таракалья». На нём, как девяносто лет назад, висела табличка с просьбой не превращаться в случае драки. Йеанетта, Язава и Злайя уже болтали у стойки. Девчонки с Кармина сами нашли меня лет пятьдесят тому назад, раньше я никак не могла выйти на старых знакомых, потому что после захвата Урьюи все документы и адреса перепутались. Йеанетта жила в Черновдовьем отшельфе и служила старшей клевреей примулы. Язава недавно возглавила фабрику Galettensklaven, где работала когда-то. А храбрая Тьель обжилась на Кармине и слала нам приветы.

Мы собрались поздравить Злайю. Весной она открыла в Златопрядном первый приморский лагерь для детей всех рас. Это была её третья попытка за девяносто лет. Первый раз никто попросту не пустил туда детей. Даже приюты. Шчеры побоялись, эзеры побрезговали. Сколько слёз пролила Злайя! Во второй раз приехали дети шчеров, с которыми когда-то сдружились Миаш и Юфи. А из насекомых был один внук Пенелопы и Круса, которого прислали в качестве гуманитарной помощи, да и тот попросился домой драк через пять. Это нельзя было в полной мере назвать лагерем всех рас, и Злайя опять приуныла. Да, несмотря на то, что Урьюи давно присоединилась к империи, отношения между расами теплели медленнее, чем хотелось бы и тем и другим. Как парадоксально это ни звучало. Нынче Злайя собрала волю в кулак и заявила, что в сто двадцать лет ей уже плевать на всё. Мы дали ей самую смелую рекламу.

— За открытие второй смены, Злайя, — я подняла свой «Джин Крайт».

— Передай Юфи, если бы не её росток ламбаньяна, этого лагеря ещё сто лет бы не случилось.

— Передашь ей завтра лично, они с Миашем прилетят отмечать вторую линьку. Миаш специально дожидался, когда сестра полиняет.

— До сих пор не пойму, как вы отпустили их на другие планеты? — спросила Язава. — Ведь у них оставалось только по одной жизни, когда они улетели из дома.

Голос Йеанетты остался тем же тихим и нежным, каким был на Кармине:

— Их защищала мамина любовь.

— И папин глоустер офицерской реновации, — добавила я. — Да, сначала я клялась, что не отпущу их от своей юбки до второй линьки, но… Да чёрт возьми, девчонки, у всех на свете, кроме эзеров, по одной-единственной жизни.

— Но именно поэтому молодые насекомые такие безбашенные, — Злайя отправила в рот шпажку с нарезкой саранчи и захрустела за обе щеки.

— Уж чего-чего, а собственные задницы Миаш и Юфи научились беречь ещё до знакомства со мной.

Мы посидели ещё недолго, обсуждая мой финал кубка империи, пока снаружи не начало моросить. Подруги остались спорить о том, сколько мест получат шчеры в объединённом сейме по осени, а я заторопилась домой. Шум нарастающего ливня пробирался мне под кожу, и я то зябла, то горела. Сильный дождь и метель по-прежнему были моими фобиями. Кай не отвечал на сообщения и не читал их, значит, не скоро ещё собирался домой. Меня ждал великолепный, кристально прибранный, но пустой одонат. Дети обещали добраться только к полудню. Миаш работал в управлении Хитинового банка и мотался по империи с аудитом. Дотошный и усидчивый, он был счастлив на своей скучной должности, от которой иных с души воротило, поэтому быстро продвигался по службе. Юфи устроилась на Ибрионе. Она едва закончила учиться, как пришло официальное приглашение с рабочей визой. Такое же, как когда-то Каю: по результатам теста на оригинальное мышление. В отличие от отца, Юфи не порвала письмо с Ибриона, а с радостью улетела собирать звездолёты. Я так понимала, Орис Зури узнал о ней после того, как она что-нибудь ему починила. Или сломала. В этом отношении Юфи была способна на всё.

Я отпустила слуг, послонялась в мастерской без дела и включила всю иллюминацию, какую нашла. За мной хвостом следовал Супик, прапрапра…правнук Сырка, помесь песца и охотничьей дворняжки Нулиса, густошёрстный серебристый жулик. Ливень усилился после заката. На меня накатило сильнее. Пальцы онемели, хотя я убеждала себя, что не нужно бояться, даже если Кая подстрелили на задании. Что с четвёртой линькой это тьфу, и что это уже происходило, да произойдёт ещё не раз, ведь перквизиция — это… это вам не… И что Кай обожает свою трудную, леденящую, коварную службу. Это его стихия, его естественная среда. Но сегодня ничего не помогало. Я скинула тугие шелка кругопряда и надела пижаму из простого хлопка, разрисованного букашками.

Иной раз, подозревая, что Кая убили на облаве или при задержании, я уходила спать в гостевое крыло. Чтобы дать ему прийти в себя после инкарнации. Не отсвечивать. Впрочем, такое случалось нечасто, раз лет в двадцать. Разумеется, он не просил меня отстраняться, а в последний раз даже соврал, что вовсе и не умирал, ну, разве что чуточку. Не хотел меня обижать. И всё же мне казалось, что в первые дни после инкарнации ему требовалось побыть одному. Но сегодня ливень лупил в панорамные окна, и я свернулась калачиком в нашей постели. Она пахла кофе и бергамотом. Супик тявкнул и заскулил, сочувствуя моей тревоге. А я обнимала холодную подушку, зная, что завтра в окрестностях Эксиполя будут судачить только об одном: какой-то псих пустил ливень вверх!

Несколькими часами ранее

— Раухкомиссар Бритц, я категорически возражаю против напарницы-шчеры. Вот заявление на замену. Шквар-майор Хокс направила меня к вам за разрешением.

Бритц оторвал взгляд от разобранного глоустера на стеклянном столе, и стажёр отдёрнул протянутую руку. Заявление осталось висеть в воздухе. Парни пришли вдвоём, унтерпёс Дью (дылда) и унтерпёс Сетт (коротышка), стажёры, которых ещё не распределили. Раухкомиссара не боялись в обычном смысле слова. От него всеми силами держались подальше, точно как разумные люди избегают громоотвода в грозу. Замена напарника была мелочью настолько вне интересов оберрата перквизиции Эксиполя, что Кайнорт смотрел на стажёра как на муху в супе. Но парень в праведном гневе дошёл аж до Полосатой Стервы, которая формально стояла ещё выше. И Бритц медленно моргнул, что стажёр Сетт расценил как внимание.

— Понимаете, раухкомиссар, Ханья шчера. Пауков должны ставить в пару друг с другом. Всегда ставили. А вот с Дью мы сработаемся, он согласен. Дью, ты ведь согласен? Дью согласен! — унтерпёс понизил голос и приподнял бровь. — Пусть Ханья работает с Нэдом, тот совсем не против шчеры, я узнавал. Войдите в положение, раухкомиссар Бритц, ну, понимаете, как минори минори. Ну, понимаете?

— Нет.

— Нет — не понимаете, или нет — нельзя другого напарника?

— Нет и нет.

Сборка глоустера после контроля требовала внимания, и Бритц уделил стволу все сто процентов. Он, впрочем, чувствовал, что стажёры так просто не уймутся, не для того их пять лет учили настойчивости.

— Раухкомиссар Бритц, — с трескучей ноткой отважился Сетт, — ведь согласно психолого-педагогической рекомендации, напарники должны подходить друг другу. А Ханья…

— Забудьте всё, чему вас учили в академии, и так далее.

— Но вы же сами преподаёте психологию в академии, и…

— Только потому, что за это мне дают рабов.

— В смысле, рабов? — брякнул Дью, всё это время разглядывавший триптих на стене раухкомиссара. — Рабство отменили сто лет назад.

— И разве это не прекрасно? — широко улыбнулся Бритц. — Через десять минут жду кофе. Ботулатте на чёрной вдове. С гранатовым пралине в кокосовом бисквите. Как принесёте — получите новые поручения. А заявление перепишите. Включите туда запрос на аноректальную манометрию. У вас острое стереотипическое воспаление предрассудочной железы.

Стажёры закрыли за собой дверь кабинета и застыли в коридоре, не зная, что и думать. Бежать за ботулатте и бисквитом, серьёзно? Сетт весь кипел, но, сам себя не помня, очутился у кофейного автомата. Дью рядом покупал проклятое пралине.

— Ну что, я гляжу, получили повышение?

Подпирая плечом стеллаж с картотекой, в коридоре стояла шчера в форме стажёра. Унтерпёс Ханья казалась совсем мелкой рядом с верзилой Дью.

— Альда Хокс над вами поглумилась, придурки. Нарочно послала вас к раухкомиссару Бритцу жаловаться на пауков.

— Да что ты темнишь, жучка? — огрызнулся Сетт. — Делаешь вид, что знаешь больше нашего?

— Вы только что из его кабинета, видели триптих на стене?

— Мы что, в музей туда ходили?

— А ещё метите в перквизиторы. Да вас с такой наблюдательностью даже в обычную полицию не возьмут.

— Ну, красные и чёрные мазки, стилизация под какой-то парный танец, — пожал плечами Дью.

— Танец, — фыркнула Ханья.

Шчера выбросила из комма в воздух голограммы старых журнальных статей. Фото на разворотах очертаниями повторяли фигуры из кабинета Бритца, но там был минимализм, а тут реальные исходные изображения, с которых рисовали триптих. У Сетта и Дью глаза на лоб полезли. Три журнала опубликовали с разного ракурса парочку без понятий о стыде и совести. Двое уединились на веранде плавучей виллы лидмейстера Риго Нагао. Остеклённый бортик запотел, хореографии такого «танца» можно было только позавидовать. Первая статья, на фото к которой лицо женщины закрывали тёмные волосы, бросалась восклицательными знаками:

«Эксклюзив!!! Умбрапсихолог академии перквизиторов Бритц проводит внеурочный семинар с неизвестной красоткой на закрытой вечеринке у лидмейстера!»

Второй журнал заполучил другое фото того же самого дрона. С этого ракурса, наоборот, в тени осталось лицо мужчины. Статья сыпала вопросами:

«Звезда мехатроники Эмбер Лау предпочитает эзеров? Кто этот окрылённый счастливчик? Они играли в рабыню и господина — или наоборот???»

Третьему журналу не повезло на лица, но даже это не смутило редактора:

«НЕИЗВЕСТНО КТО ЗАНЯТ ИЗВЕСТНО ЧЕМ! Подробности в следующем выпуске…»

Все три изображения были явно получены в одном месте и в одно время с разницей, может быть, в несколько минут. Теперь стажёры припомнили, что когда-то давно уже натыкались на эти статьи, но первой догадалась их совместить именно Ханья.

— И что? Миллионер перепихнулся со звездой, обычное дело. И это было лет… — Сетт пригляделся, — двадцать назад, вот: Риго Нагао назвали лидмейстером, а Бритца — просто умбрапсихологом академии. Сейчас он уже имени-то её не вспомнит.

— Видели, что у него на защитном экране комма? — подняла брови Ханья.

— Ну, допустим, фотка шиборга с последнего кубка, этого, как его, Визжайло, — опять напряг память Дью.

— А раухкомиссар у нас что, интересуется шиборгами? Может, он азартный болельщик, наш флегматичный Бритц? Или вот сегодня, например, финал кубка империи, и где будет раухкомиссар?

Тем вечером полиция и перквизиция Эксиполя планировали совместную операцию. Облаву на террориста Шушву Требуху. Кайнорт Бритц отвечал за то, чтобы прикрывать Альду Хокс. И заодно показывать стажёрам, как правильно сидеть за мусорными баками и не отсвечивать под ногами у спецназа. В общем, вечер у раухкомиссара обещал быть захватывающим.

— Короче, ты это к чему, Ханья?

Унтерпёс Ханья нашла в сети картинку с экрана Бритца. Это был промопостер, где рядом с нахлобученным во все пушки Визжайло стояла Эмбер Лау. Такая худенькая, что её и правда трудно было заметить сразу.

— И что?

— А то, дурак, что они живут вместе.

— Ну, это уж ты зарываешься, — расхохотался Сетт и расплескал остывший ботулатте. — Если ты такой проницательный детектив, может, раскроешь парочку серийных убийств, пока я схожу отлить?

— А ты такой ссыкун, Сетт, что я успею стать комиссаром, — отрезала Ханья и наконец сжалилась. — Да никакой тут проницательности не нужно. Наш тихоня Нэд проболтался. Говорит, комиссар Пшолл на днях собирался к раухкомиссару в гости, спрашивал у Бритца, чего Эмбер будет пить и всё такое. Вот и весь детектив. Поверьте, я и сама бы сменила напарника, вот только из всех стажёров я в отделе одна шчера. До вечера!

Дью задумался и не заметил, как сам откусил от бисквита, который нёс Бритцу. Это привело его на дно отчаяния.

— Н-да, подставила нас Хокс. Не работать нам с тобой в паре, Сетт.

— Я придумал. Сегодня вечером, если придётся вылезать из орникоптера, обменяемся напарниками прямо во время облавы. Нэда и Ханью предупредим уже там. Всё равно всем всё равно! Только смотри, не растеряйся.

Унтерпсы пожали лапы.

Продолговатая жеода розового кварца, переделанная в искусную шкатулочку, умещалась у Кайнорта на ладони. Он полюбовался тем, как розовые кристаллы сверкали в отражении полированного янтарного шарика на конце булавки, и убрал жеоду в сейф. С этим Шушвой Требухой, наёмным террористом, Бритц не успевал даже на третий раунд финала кубка империи. Он набрал шквар-майора Альду Хокс. Да, они опять работали вместе или, лучше, параллельно. Частично параллельно, как выразился Кайнорт, когда признался в этом Эмбер. Шквар-майор возглавляла полицию города, а оберрат — перквизицию, Альда была руками сыска, а Кайнорт — извилинами. Должность Альды предполагала, что она могла командовать перквизиторами Эксиполя, но только не зарываться. Что об этом думала Эмбер, Кай спросить не решился. Лучше откусил бы себе язык, чем стал бы развивать с нею разговор о Полосатой Стерве.

— Хокс, я там не нужен. Разве недостаточно того, что я нашёл, где прячется Требуха? Иди и возьми его и оставь меня в покое.

— Ты мне и там и вообще нигде на хрен не нужен, Бритц, — гавкала Альда и, судя по звуку, что-то грызла. — Но Риго Нагао опять метит в лидмейстеры, и на поимку Требухи поднял всю столицу. Ему нужно шоу, мать его. Если в новостях не будет формы всевозможных полицейских расцветок, не видать повышения ни тебе, ни мне. А так — да. Перквизиторы на облаве уместны не более, чем библиотекари при абордаже. Сиди за мусоркой и не бухти. Ты любишь мусор разбирать, ха-ха.

Кайнорт успел дать отбой первым.

— Супер.

Правда, Эмбер его и не ждала. Знала, что у него за работа. Кайнорт вычислил штаб-квартиру террориста и потерял надежду отделаться от участия в облаве этим вечером.

Стажёры преподнесли ещё сюрприз. Уже в орникоптере по пути на облаву по плечу Бритца кто-то постучал пальцем:

— Раухкомиссар Бритц, у меня хромосфен сдох, — прошептала Ханья с таким видом, будто только что намочила штаны.

— И ты мне об этом только сейчас сообщаешь, унтерпёс. Ты проверяла амуницию в отделе?

— Я…

— Она проверяла, я видел! — горячо заверил Нэд, обычно неспособный повысить голос даже на кофейный автомат. — Ханья, возьми мою броню.

— Это потому что я шчера?

— Потому что девчонка.

— Ну, ещё лучше! — проворчала Ханья, но броню взяла.

Начинался дождь. Бритц вырулил в нужный закоулок, остановился у мусорки и обернулся к стажёрам.

— Нэд, а ты какой линьки?

— Первой, раухкомиссар.

— Сколько ещё инкарнаций?

— Ну, там… да осталось чего-то.

Кайнорт изничтожил Нэда взглядом и бросил ему свой хромосфен. Уже подъезжая к фабричному недострою, где засел Требуха, Кайнорт понял, что Альда подняла на уши весь квартал. Это было очень в стиле Хокс. Ливень усилился. Держась подальше от перестрелки с телохранителями террориста, Бритц увёл орникоптер к условленной помойке и посадил так, чтобы наблюдать за чёрным входом. Ворота там были закрыты, забиты, задвинуты рельсом и заварены. Появиться с этой стороны могло разве что привидение. Кайнорт только расслабился в кресле, как вдруг Сетт вскочил с места:

— Раухкомиссар, ворота открываются! Это обманка была!

— Вон Требуха! — показал Дью. — Вон-вон-вон, полетел к чёрному входу! Оленья кровососка, это же Шушва?

— Да, это он.

Кайнорт вызвал Хокс. Она чертыхнулась и обещала быть через пять минут. Пока спецназ воевал с телохранителями у главного входа и забавлял репортёров, Шушва Требуха на пустой фабрике готовил гломериду к вылету. Из недостроя донёсся рокот разгонных турбин. Альды всё не было, а из ворот показались коготки шасси частного звездолёта. Такие пуляли с планеты в мгновение ока в обход космопортов. Фабрика стояла за городом, и ближе к закату, когда Хокс перестреляла все фонари, а террористы сбили все полицейские сателлюксы, побег Шушвы освещала только дикая вспышная люминока. Да кривой ламбаньян едва теплился плакучими гирляндами. Дождь лил стеной.

Гломерида разворачивалась, чтобы взлететь, и Бритц уже мечтал, как шеф полиции отчихвостит Альду Хокс, когда сбоку в звездолёт вмазался какой-то громадный ком.

— Жорвел! — взвизгнула Ханья. — Откуда здесь жорвел⁈

Стажёры бросились вон из орникоптера под дождь. Бритц загнал их за мусорные баки и выглянул. Гломерида покосилась. Попыталась взлететь, но рухнула на жорвела. И вся задымилась. Кайнорт приказал:

— Пара Дью-Нэд, прикроете меня отсюда, пара Сетт-Ханья — обегите недострой и зайдите Требухе со спины. Он скоро появится, его гломерида уже вся горит.

Стажёры кивнули. Бритц вылетел из укрытия и, взбежав по оплавленному шасси, распахнул клинкет. Ему навстречу вывалился Шушва. Террорист пальнул не глядя, но в дыму, ливне и миазмах горелого жорвела промахнулся.

— Брось оружие, Шушва! Перквизиция Эксиполя, ты окружён.

— Кайнорт, душечка! — Требуха улыбнулся Бритцу, как родному, и состроил жалобную мину. — А у тебя спина не простыла? За ней никого нет!

Кайнорт только на полсекунды стрельнул взглядом по сторонам. Он увидел Сетта не на своём месте и растерянного Нэда совсем не там, куда только что его послал. Стажёры бестолково метались, Ханья и Дью словно заблудились, перепутались и бежали с разных сторон к мусорке. Хотя первая должна была обегать здание, а второй и так стоять у баков. Летали унтерпсы быстро. Но намного медленнее заточенных бумерангов Требухи.

Лезвия Шушвы Требухи вспарывали от паха до подбородка. На землю вывалилась верёвка кишок, следом упал мешок из-под неё. Прямо в лужу. Уже слышалась очередь из глоустеров спецназа, а Кайнорт валялся в дикой люминоке. Он уже не дышал, но видел, как Ханья попала в висок Шушвы и произвела первый в своей жизни неловкий, но образцовый арест. Он видел ухмылку Альды и вспышку журналистского дрона. Он видел, как дождевая вода собиралась на траве, отрывалась и летела вверх. Эмбер звала его домой.

— А мы не будем ждать, когда раухкомиссар инкарнирует? — заикаясь, спросил Нэд у Альды. — Или мы его с собой забираем?

— Нет. Я вызову за ним катафалк. Он же мне всю машину кишками уделает! Всё, мерзавцы, едем, едем! Коктейль по поводу вашего первого задержания сам себя не выпьет!

Катафалк, разумеется, не приехал.

Через два часа Бритц, рывками освобождаясь от грязной портупеи, в окровавленной парке, в порезанной рубахе и провонявшем жорвелом белье вбежал в свой кабинет. Принял моментальный душ. Забрал из сейфа кварцевую жеоду с янтарной булавкой. Прочитал по диагонали два письма от Риго Нагао. В первом Кайнорту делали выговор за отсутствие хромосфена. Во втором повышали до оберрата уголовной перквизиции Урьюи. Какие-то, в сущности, пустяки. Хотелось поскорее смыться. В коридоре прогуливался, насвистывая, Нахель Пшолл. Он только что заступил в ночную смену.

— Эгей, дружище, — испугался его Нахель. — Унтерпсы говорят, ты пропустил вечеринку по поводу ареста Шушвы Требухи. Уже знаешь, что Эмбер опять чемпион империи?

— Привет.

Бритц проскакал мимо и добавил:

— Пока.

— Кай, ты чего? Ты не рад, что Шушва арестован? Вы его полгода ловили.

— Мне надо домой.

— Да что случилось-то?

— Ливень.

Инкарнируя после неудачных дежурств, он первым делом искал Эмбер в гостевом крыле. Сидел рядом, пока она спала, вдыхал воздух, который она выдыхала, а под утро уходил к себе. Не будил. Кайнорт знал, что она отстранялась нарочно. На самом деле в этих прятках была какая-то ерунда, которую Эмбер внушили насчёт эзеров, и она, всегда-то ненавязчивая, в эти дни становилась ещё прозрачней. Им давно пора было поговорить об инкарнации, но сразу после кокона Кайнорт легкомысленно не придавал этому значения, а потом надеялся, что его не скоро ещё подстрелят.

Но никогда ещё его смерть не приходилась на ливень. Эмбер не было в гостевом крыле. Она скукожилась на их общей кровати и обнимала жёсткую подушку Бритца. На полу валялся комм с половиной набранного номера перквизиции и десятком неотвеченных звонков на личный комм Кайнорта. Виски блестели, заплаканные ресницы склеились, на лбу остался мучительный залом. Капсулы от приступов панических атак выглядывали из-под одеяла. Супик поднял морду и посмотрел на хозяина с таким укором, что Кайнорту захотелось немедленно уволиться. Он почувствовал, что сейчас самое время разбудить Эмбер. Всё равно ей наверняка не снилось ничего хорошего.

Кайнорт лёг рядом, отодвинув недовольного Супика. Поцеловал взлохмаченные кудри. Эмбер резко открыла глаза и просияла. Каждый раз, каждый… она, просыпаясь, смотрела на него после инкарнации точно так, как тогда на Цараврии.

— Поздравляю, имперский чемпион, — Кайнорт отдал ей бело-розовую жеоду, полную нежных кристаллов кварца.

Эмбер достала основной подарок.

— Спасибо, — она двумя пальчиками выудила тонкую брошь. — Энтомологическая булавка? Остроумно, балда. С капелькой янтаря и… букашкой внутри! Ха-ха, восхитительно!

Она приколола брошь к воротнику, постояла у зеркала и вернулась в кровать.

— Когда ты успел? Я чемпион только несколько часов, а эта вещица явно не из торгового центра.

— Давно заказал. Ну, если бы проиграла, это был бы утешительный приз. — Он устроился в любимой позе: поперёк кровати, головой на животе Эмбер. — Я рад, что ты здесь. Тот, кто говорит, что эзерам на всё плевать после инкарнации, тому и до неё на всё было плевать. Эмбер, знаешь, что на самом деле происходит? Сначала я эмоционально стерилен, это правда. И никого не люблю, это слишком сложное чувство. Но я возвращаюсь домой, а там ждёт потрясающая женщина, в восхитительно мягкой пижаме… не смейся, у меня голова трясётся… красотка, о которой я знаю столько удивительного, а помню только хорошее. Поставь себя на моё место. Неужели я захочу, чтобы ты ушла в другую комнату? Неужели кто-то в своём уме прогонит ангела со своего плеча?

— В своём уме — это не про тебя, Кайнорт Бритц.

— Я знаю, что назавтра опять пропаду в тебе, как в сингулярности, уже только потому, что с тобой это неизбежно. — Он помолчал, проводя мысленную ревизию всего, что сказал, и в общих чертах это его удовлетворило. — А теперь спи.

Кайнорт лежал на восхитительно мягкой пижаме и светил глазами в потолок. Забавно, думал он, как трогательно Эмбер приняла булавку с букашкой. Неужели она посчитала безделушку достойным подарком в честь троекратного титула чемпиона? Только притупление эмоций после инкарнации позволило Бритцу удержаться и не выдать, что на самом деле это был триниджет. Не одноразовый, настоящий. Он разворачивался в конвисферу ибрионского автомобиля или в силовую броню в случае опасности, ну или просто украшал воротник. Триниджет вместе с мелкой мошкой заключили в янтарь на Ибрионе, а потом Кайнорт заказал изготовить из неё брошь на энтомологической булавке. «Выспавшись» в луже с люминокой за недостроенной фабрикой, он полежал ещё без сна, решая, когда же рассказать Эмбер. До утреннего ботулатте или после?

Супик еле дождался, когда дыхание обоих выровняется во сне. Он потоптался на кровати и уложил морду на подушку, а хвост на плечо хозяина.

Эпилог Тайна секретной загадки

На крыше одоната валялись под солнцем четыре кеда: синий, красный, серый и розовый. Четыре ноги свесились с бортика. Ближе к вечеру мы оставили детей и гостей на садовых верандах, откуда доносились переливы смеха, и забрались повыше вдвоём. Просто так, каждый в пузыре своих мыслей, которые приятнее было обдумывать рядышком. Ветер катал термос с остатками лилового чая. Мы с Каем были как стрелки: часовая и минутная, которые вместе значат больше, чем по отдельности. Он научил меня плохому, а я его — хорошему, и в среднем мы стали нормальными людьми.

Кайнорт вскрыл бумажный конверт керамбитом и улёгся с письмом на горячую кровлю, зажав лезвие зубами. Ибрионцы заказывали почтовым ретрансляторам оформлять их письма на бумаге, это выглядело дороже, чем обычные голографии.

А я занялась посылкой, которая прибыла накануне. Она подверглась, наверно, сотне проверок, прежде чем мне самой разрешили её вскрыть. Потому что коробка пришла с Зимары. Передавая мне её после проверки, Кайнорт странно хрюкнул. Начнём с того, что посылку оборачивала почтовая плёнка. Я её срезала. Под плёнкой оказалась плотная целлофановая обёртка, а в ней — коробка с биркой из морга. На бирке были выдавлены инициалы «У. и Ш.». Внутри коробки, среди наполнителя из песцового пуха, нашёлся вакуумный пакет. А в нём коробка поменьше.

Я начала понимать, отчего Кайнорт захрюкал.

В новой коробке лежал пакет, щедро заклеенный скотчем. Освободив от него пакет, я обнаружила внутри вельветовый мешочек. В нём лежал пирамидальный футляр, склеенный из картона. Футляр был холодный на ощупь. Я его осторожно расклеила, и оттуда посыпался снег, служивший наполнителем для последнего слоя.

Снег пах Зимарой… и Френа-Маньяной…

С ног до головы в мурашках, я открыла надутый воздухом пакет и достала маленький бумажный самолётик. На его крыле была записка:

'Эй, Эмбер!

Мы в порядке! Только Сомн, бедняга, покинул нас на днях. Сказал, во сне не больно. Это тебе последний привет от него.

Уё и Шампу'.

Я повертела самолётик в руке и запустила с крыши. Далеко-далеко улетел.

Пальцы Кая сжались на моём запястье. Обернувшись, я увидела, что он так и читает с керамбитом в зубах. Едва дыша и не моргая. Он судорожно потянул меня к себе, чтобы дочитать вместе. Это писал его величество риз Эммерхейс.

'Здравствуй, Кайнорт.

Я по делу. Ты же помнишь, что Самина на протяжении целого века увлечённо исследовала природу жорвелов? В это трудно поверить, но прожжённые слизью ковры в нашей гостиной вознаграждены стократно. Нам открылось то, что ибрионцы зовут тайной секретной загадки. Задача, которую, казалось, невозможно решить. Не буду утомлять тебя подробным описанием физиологии. Выяснилось, что особо приготовленная взвесь из крови, слизи и паутины жорвелов действует как полноценный и стабильный заменитель эритроцитов для эзеров. Многократные эксперименты на Кассиусе Фоксе это подтвердили. Одной инъекции взвеси хватает на пять-шесть лет, но Самина обещает усовершенствовать состав. Так-то вот. Кто бы мог подумать, что жорвелы станут особо охраняемым видом, лишь бы избавить мир от других кровопийц?

В общем, у меня всё.

Посылаю вам первую партию взвеси вдогонку к этому письму.

Передай Эмбер, что Кассиус здоров и отправился в тюрьму свободным человеком.

Привет тебе от Самины.

И почему-то от Ориса.

Сиби просит передать, что от неё тебе привета нет'.

Я наклонилась над лицом Кая, напряжённым и белым, и поцеловала краешек лезвия керамбита у него в зубах. Потом мы сидели и молча пили чай из позабудок, пока на крыше не стало зябко, а закатные лучи не заклевали нам глаза.

— Наверно, тебе нужно ему что-нибудь написать, — предположила я, обуваясь. — Было бы невежливо совсем ничего не ответить.

Кайнорт подумал и отправил:

'Спасибо.

После всего, что с нами приключилось в эти сто лет, только один вопрос волнует меня чрезвычайно.

Ты больше не проваливаешься сквозь трибуну?

К. Б.'.

— Меня вчера повысили, — сказал он, шнуруя кеды: красный, потом синий. — Теперь будет меньше перестрелок и больше свободного времени. Так что я тут подумал. Настала пора всё изменить. Повернуть старый ключ, выбросить его и постучаться в другую дверь.

Покончив со шнурками, он положил мои ноги в розовом и сером кедах к себе на колени.

— Эмбер, я хочу делать с тобой роботов. Научишь меня?

Я подмигнула Каю сквозь лиловый чай, допила последний глоток и съела лепесток позабудки со дна.

— Мы начнём новую эру с чего-нибудь самого простого. Для первого робота нам понадобится этот пластиковый стаканчик.