"Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24

Глава 1

Дуся аж места себе не находила.

Ну вот как так-то⁈ Муля, её домашний мальчик, и вдруг решил уехать. Да не в какую-то там Югославию, прости господи, а чёрт знает куда, аж в Якутию, не к ночи будь упомянуто! Медвежий угол, куда даже каторжников не ссылали, потому что живые же люди, жалко. И мало того, если бы родители встали плечом к плечу, возмутились и запретили такую дурость, так нет же! Как шепнула Дусе расстроенная Надежда Петровна, это сам Адияков Мулю уговорил туда ехать, гад такой!

А вот Дуся всегда говорила, не надо было за него замуж выходить! Осталась бы с Модестом Фёдоровичем и всё было бы хорошо, как раньше. Так нет же! И сама ушла к этому противному Адиякову, и Модеста Фёдоровича бросила, бедняжку, так что он теперь аж в Югославию решил уехать! Ну, так-то, с одной стороны, и хорошо, что он туда поедет — там же Лизавета Петровна. Вот им как раз сам Бог велел быть вместе, раз Надежда Петровна так поступила с этим Адияковым.

Но, с другой стороны, Модест Фёдорович ведь уедет, и всё — Дуся его больше не увидит. А так не должно быть! Ведь он же главный в семье, так ещё покойный Пётр Яковлевич говорил, царствие ему небесное. А теперь как оно будет? И как же жить дальше без него?

А Муля — мало того, что решил в эту кошмарную Якутию ехать, так ещё и девицу за собой тянет — Валентину эту. Так, ладно бы ещё какую нормальную взял бы — вон Надежда Петровна говорит, Танечка Котикова очень хорошая девочка, из хорошей семьи, стихи пишет и на скрипочке как играет! Так нет же — вот взял эту Валентину, а ведь она — вертихвостка, ещё похлеще Машки будет! Потому что Дуся хорошо помнит, как она с этим Жасминовым убегала. Да, потом оказалось, что это она всё придумала, но осадочек-то остался… И вот зачем Муленьке такая жена? Не нужна она ему такая!

Дуся сердито бросила кусок теста на стол и принялась его раскатывать так, что стол аж ходуном ходил.

И ещё Глашка эта, дура деревенская! Дуся чин по чину, всё как полагается, на базар за сметаной пошла, и новую кофту и юбку надела, что Муленька из Югославии ей привёз. И новые туфли перламутровые с красивыми пряжками. И вот идёт Дуся, как королева по базару, а Глашка ей навстречу и так ехидно говорит, мол, правда ли это, что Мулю на каторгу ссылают? А на перламутровые туфли даже и не посмотрела, клуша.

Ну это ж надо дурой такой быть! — Дуся чуть не сплюнула, но вспомнила про тесто, вовремя опомнилась и заходилась ещё сильнее его раскатывать.

Нет, ну вот уедет Муля сейчас на каторгу эту… тьфу, в Якутию, а Модест Фёдорович — в Югославию. А что Дуся сама тут делать будет?

Неужели на этом жизнь закончена? И даже такие туфли, перламутровые, югославские, всего два раза надеть успела…

Дуся всхлипнула.

Нет! Дуся этого так не оставит! Да! Дуся будет бороться! И вообще, вон бабы за декабристами аж на каторгу пешком шли, а чем Дуся хуже? Ничем не хуже!

Решено!

Надо сегодня же сказать Муле, что Дуся тоже едет в Якутию!

И жилетку тёплую не забыть взять, а то там, говорят, холодно…

Домой я вернулся в прекрасном расположении духа. Всё потихоньку двигалось в нужном направлении, особых каких-то преград пока не было, и даже Тельняшев, который в последнее время себя начал проявлять, и то приутих и даже как-то морально скукожился.

Я прибежал домой, и тут Дуся посмотрела на меня и выдала такое, от чего я знатно обалдел:

— Муля, я еду с тобой в Якутию!

В это время я как раз пил чай. От неожиданности чашка с чаем выпала у меня из рук, с грохотом упала на пол и разбилась, заляпав пол.

— Обалдеть, — только и смог растерянно прокомментировать я.

— Да, Муля! — категорическим, не терпящим возражения, тоном ответила Дуся. — Дело решённое, твоё мнение значения не имеет. Я сказала, что я поеду и я поеду.

— Послушай, Дуся! — воскликнул я. — Зачем тебе в Якутию? Там холодно и далеко.

— Ой, Муля, я всё предусмотрела! — отмахнулась Дуся, — я уже заказала у Кузьминичны пояса нам из собачьей шерсти связать, чтобы поясницу не надуло. Жилетки ещё возьмём. Так что всё нормально будет…

От перспективы ходить с собачьим поясом на пояснице, я совсем оторопел, но всё-таки сделал последнюю попытку отбиться:

— Дуся! Вообще-то, я взял всего два билета! Мы едем с Валентиной!

— Ничего не знаю! — возмутилась Дуся. — Два билета как раз хорошо — мы с тобой поедем, а Валентине ещё учиться надо. Последний год остался.

— Но Дуся…

— Один ты туда не поедешь!

Я аж опешил от такого напора. И вот что делать? Ругаться? Так она меня с пелёнок вырастила, это же всё равно, что с родной матерью ругаться. Неправильно это. Грех великий. Но и оставлять так, как она хочет — ещё более неправильно.

А коварная Дуся развернулась и отправилась в комнату, демонстрируя, что дальше нам не о чем говорить, и что, мол, дело решённое.

Ну ладно. Я и не таких курощал, как Дуся.

Прямо с утра, даже не заходя к себе в кабинет, я заглянул к Лёле:

— Товарищ Иванова, можно тебя на минуточку? — улыбнулся я ей, а все сотрудницы из её отдела чуть шеи не сломали, от любопытства.

— Чего тебе? — недовольно буркнула Лёля, но встала и вышла ко мне в коридор.

— Когда документы на мой садовый участок будут? — без обиняков спросил я.

— А когда я к Петеру уеду? — неприветливо буркнула она.

— На этой неделе я всё организую, — пообещал я, — как раз Йоже Гале вернулся, я его кое-какие документы просил сделать. Для тебя, между прочим. Так что там с участком?

— Я всё сделала, — вздохнула Лёля и с тревогой добавила, — а ты точно не обманешь?

— Лёля! — с упрёком посмотрел на неё я, — никаких письменных гарантий я тебе дать не могу. Придётся тебе верить мне на слово…

— Я никому не верю! — буркнула Лёля и покраснела, казалось, она вот-вот расплачется.

— В общем, скажу тебе так, — успокоил её я, — вместе с тобой поедет мой отец. Я его одного в дорогу отпускать боюсь, он — учёный, поэтому товарищ рассеянный, обязательно что-нибудь напутает. Ещё не в тот поезд сядет. Так что ты за ним присмотришь, а он тебе чемоданы поможет донести. Тебе же тяжёлое поднимать нельзя…

Услышав об этом, Лёля просияла:

— И когда это всё будет?

— До моего отъезда, — пообещал я.

— Ты тоже едешь? — удивилась Лёля. — В Белград?

— Я совсем в другую сторону еду, — усмехнулся я, — по семейным делам.

— А Йоже Гале тоже с нами поедет? — не унималась Лёля.

— Ему раньше надо, — не позволил я увести разговор в другую сторону и вернул Лёлю к проблеме, — так что там с участком?

— Ой, какой ты бука! — фыркнула Лёля, но не выдержала и рассмеялась, — да сделала я уже всё давно. Ношу уже вторую неделю. А вот ты про меня забыл.

— Не забыл, Лёля, — покачал головой я, — просто всему своё время. Тащи давай ордер…

А на следующий день как раз была суббота. Когда я вышел на кухню пить чай и завтракать, Дуся, как обычно, что-то там хлопотала.

— Муля, ты что на обед будешь? — спросила она меня. — Делать лучше котлеты или же пирог с мясом?

— А отец что хочет?

— Он сказал тебя спросить, — нахмурилась Дуся, — так что выбирай.

— Дуся, — сказал я, — ты сейчас пока ничего не делай. Отец всё равно по делам на весь день в город уедет, там и пообедает где-то. А вот мы с тобой сейчас в одно место съездим.

— В какое место? У меня планы, — заявила Дуся. — А ещё я хотела холодец варить.

— Ну, ты же хочешь в Якутию ехать?

— Хочу, — сказала Дуся, но потом скривилась и поправилась, — точнее я не хочу, но тебя одного не отпущу. Вот так!

— Вот поэтому нам с тобой нужно съездить в одно место и подготовиться… — зная Дуся, я решил ей пока не говорить правду. — Ты собери нам что-нибудь перекусить в дорогу, потому что, наверное, всё это займёт целый день. Мы втроём поедем. Ещё водитель будет. Мой товарищ. И оденься, Дуся удобно…

— Я нормально одета, — поморщилась Дуся, моя затея ей явно не нравилась.

— Не туфли на каблуках, лучше какие-то кеды, — уточнил я.

— Вот ещё! — фыркнула Дуся и с сожалением посмотрела на перламутровые туфли с пряжками, которые стояли на почётном месте, на стульчике, прямо посреди коридора.

Я ухмыльнулся, но ничего не сказал, вместо этого зашёл к соседу Грише, с которым, как оказалось, Муля ещё в один класс ходил, и попросил его, чтобы тот отвёз нас.

Когда мы с Дусей выехали из Москвы, она хмуро посмотрела на меня и сказала:

— Что-то я не пойму, Муля, куда мы едем сейчас?

— Минут через двадцать, будем на месте, — уклонился от прямого ответа я.

Гриша, который рулил, рассмеялся и подмигнул в зеркало.

Дуся смотрела в окно автомобиля, как тает Москва, а потом пригород постепенно сменяется деревушками. Она смотрела то в окно, то на меня с большим недоумением, но я пока молчал как партизан и не признавался.

И вот наконец мы заехали в садовое товарищество и остановились.

— Вот здесь, — сказал я, и вышел первым. За мной вышел Гриша. И Дуся.

— Что это? — спросила она, рассматривая окрестный пейзаж.

— Иди сюда.

Я первым прошёл на участок, что был указан в Лёлином ордере. Хоть и шесть соток всего, но за участком явно когда-то хорошо ухаживали, здесь было всё: небольшой, крашенный синей краской, домик, парничок-тепличка, беседка со столиком и лавками, пару плодовых деревьев, и даже маленькая банька была. Вид портили лишь грядки, густо заросшие сорняками в пояс.

— Вот, Дуся, — сказал я и протянул ей ордер. — Это тебе подарок.

— Какой подарок? Как? Это мне? Домик в деревне? Чтобы вести хозяйство? Это мне? — причитала обалдевшая Дуся. — Но как же…

— А вот так, Дуся. Ведь ты же сама понимаешь — я человек молодой, рано или поздно женюсь, пойдут дети. Где-то мы должны будем проводить летом время. Почему бы не здесь? Я очень рассчитываю, что ты возьмёшь это под свою ответственность и наведёшь здесь порядок. Потому что ты меня знаешь — я здесь толку не сведу.

Я посмотрел на Дусю умоляющим взглядом.

Гриша, сосед, стоял сбоку, смотрел на наш разговор, курил и только посмеивался.

— Но, Муля! — всплеснула руками Дуся. — Ведь если здесь наводить порядок, то сейчас надо выкосить, а прямо на днях надо внести навоз, потом надо обрезать кустарники, надо проредить клубнику, она же совсем одичала, а потом, на зиму, засыпать её соломой или травой… Вон, смотри, как разрослась малина — она же не должна так быть! А как же я могу здесь всё сделать, Муля? Мы же в Якутию собрались, а мне вот теперь надо сейчас вот этим заняться!

— Ну, Дуся, сама смотри — можно на год её забросить, а потом на следующий год уже что-то делать, — развёл руками я. — Или второй вариант — ты прямо сейчас займись этим. А мы же с Валентиной ненадолго в Якутию съездим и вернёмся буквально за месяц, или даже недели за три, а ты как раз здесь наведёшь порядки…

Дуся задумалась. По её лицу было видно, как ей жаль бросать участок, а, с другой стороны, отпускать меня с Валентиной страшно.

Я не мешал.

Подошёл к Гришке, закурил тоже.

— Надо бы здесь покосить, — задумчиво сказал он, рассматривая участок.

— Косы нету, — покачал головой я.

— Как это нету? — весело хмыкнул Гришка, — у меня в багажнике есть. Я вчера только у тёщи косил.

Перспектива тратить выходной день на покос сухих сорняков меня совершенно не вдохновляла. Гришка взглянул на моё опечаленное лицо и засмеялся:

— Я сам покошу, Муля, тут работы на час. А ты секатор пока возьми и старые ветки порежь. Только не выбрасывай, в кучку сложи, на дрова пойдут…

Пока Дуся деловито копошилась в домике, работа во дворе у нас закипела. Гришка споро косил, оставляя только узкие участки возле деревьев или кустарников, чтобы не повредить их. Мне же было вручено нечто похожее на допотопный секатор, но скорее это было как большие садовые ножницы, только изогнутые.

Ну, ладно, я принялся срезать сухие ветки. Хотя и не сильно понимал (точнее вообще не понимал), что конкретно надо срезать, но что-то там чикал. Через некоторое время посреди двора возле беседки образовалась довольно-таки большая кучка хвороста.

Тем временем Гришка выкосил большую часть участка и сказал:

— Здесь где-то должны быть грабли.

— Я не знаю, — сказал я. — Я тоже здесь впервые. Мне вот только дали ордер, и всё.

Гришка сказал:

— Я сейчас поищу.

И пошёл в ветхую сараюшку искать грабли.

Из домика вышла Дуся и, обнаружив то, что во дворе уже практически порядок, радостно ахнула:

— Муля, какой же ты… какой ты хитрый, несносный мальчишка! — всплеснула руками она. — Я ведь сомневалась и уже хотела отказываться, но теперь смотрю, что здесь прямо хорошо. Я вот сейчас вас с Модестом Фёдоровичем отправлю по своим делам, а сама приеду сюда и даже поживу здесь! Ты представляешь, я нашла тут примус, он исправный — и я смогу здесь готовить… а ещё сюда можно от столба провести электричество. А если не получится, то у меня где-то дома была керосиновая лампа. А ещё здесь, сзади домика, есть самодельная печка, она, конечно, маленькая, всего на две конфорки, но на ней можно варить варенье! И главное, она под навесом. Хорошо, что можно готовить на улице, чтобы в доме не коптить. Муля, какая здесь красота! Как ты думаешь, до того леса есть отсюда прямая дорога? Я буду туда по грибы ходить. А ещё надо посмотреть баньку — может быть, её тоже можно будет попробовать растопить? Только я не поняла, где воду брать? Здесь точно где-то колодец должен быть! Поищи, Муля…

Дуся отдавала распоряжение таким тоном, и я в душе порадовался, что нашёл ей подходящее занятие, и теперь ей будет чем заниматься, и она отстанет от меня и не поедет ни в какую в Якутию. Но всё-таки спросил (на всякий случай):

— Дуся, ну вот я уеду в Якутию, а как ты сюда добираться будешь? Гриша же на работе. И кто тебе этот электрический шнур перетянет и всё остальное сделает?

— Ой, Муля, не начинай! — отмахнулась она. — Найду я и электриков, и всех, кого надо, за бутылку мне здесь всё сделают.

— А добираться-то сюда как будешь?

— Так это же понятно, мы, когда проезжали здесь — я видела, что тут рядом электричка останавливается. Километра два всего идти. Нормально добираться я буду. Только когда будем обратно ехать, то посмотрим, как называется остановка, — сказала Дуся.

Я порадовался, что всё хорошо. Рядом, через несколько участков, виднелись обжитые домики, от одного курился дымок.

— Здесь вон люди живут, — кивнул я на соседские участки.

— Ну, конечно, ещё же не все урожай собрали, — степенно ответила Дуся, словно прожила здесь всю жизнь. — А многие так вообще до первых заморозков на таких участках живут. Всё же здесь лучше, чем в городе, особенно если они там в коммуналках живут.

— Тогда надо сходить к соседям, хоть познакомиться, — сказал я. — Давай прямо сейчас и сходим?

Мне хотелось быть уверенным, что Дуся здесь будет среди нормальных людей, а не среди каких-то бомжей.

Пока Гришка растапливал печку, потому что мы решили поджарить котлеты, которые Дуся взяла с собой, мы с Дусей сходили на соседний участок и познакомились с соседкой — бабой Варей. Это была бывший библиотекарь, довольно нормальная пожилая женщина, её дети жили в Москве, а вот она е до холодов предпочитала жить здесь, на участке.

Дуся прямо расцвела, нашла с ней общий язык, и когда мы уже возвращались обратно, я пошутил:

— Станешь настоящей барышней-крестьянкой и в город даже возвращаться не захочешь!

— Ой, Муля, я хоть и в рабочем посёлке детство провела, но у моей бабки был свой дом, сад, и огород. Так мы с братьями к ней всё время бегали… Так что я всё это люблю очень. Ну не так, чтобы в селе жить и в колхозе за трудодни работать, но иногда так тянет на природу…

Мы свернули на соседнюю улочку. Здесь обжитых участков было больше.

Из одного дворика доносилась музыка из патефона. Здесь явно жили, причём хорошо жили, раз патефон даже был.

— Зайдём и сюда познакомимся? — спросил я.

— Конечно, — сказала Дуся, — раз я тут буду жить, я должна знать всех соседей.

Мы подошли к соседскому участку, и я крикнул:

— Соседи⁈ Есть кто живой?

— Муля? — раздался удивлённый голос.

Глава 2

С удивлением я обнаружил… Изольду Мстиславовну.

— Муля, что ты здесь делаешь? — переспросила она.

Сейчас она выглядела, как самая обычная бабушка-дачница, которых много на просторах нашей необъятной родины: в простом платке, в старенькой юбке и в цветастом фартуке, она совершенно не походила на ту неизменно элегантную Изольду Мстиславовну, которую, словно огня, боялся весь Комитет искусств СССР.

— Я привёз Дусю и показываю ей участок, — ответил я.

— О, так мы соседи! — обрадовалась она, нимало не смутившись своего вида. — Тогда заходите, соседи, посмотрите, как я здесь хозяйничаю.

Мне было интересно. А вот Дуся всё порывалась бежать обратно к себе на участок, потому что доверия у неё к Гришке явно не было, и она боялась, что он там куда-то не туда нахозяйничает. Но я всё-таки решил воспользоваться предложением и посмотреть, как же здесь обустроилась Изольда Мстиславовна, и что она здесь делает.

Мы зашли на её участок.

— Вот, посмотрите, — Изольда Мстиславовна провела нас вглубь.

Ну что сказать… Участок, конечно, напоминал некий пряничный домик с любовно обработанными клумбами, палисадниками и прочим. Традиционных грядок с укропом и морковкой не наблюдалось. Возможно, там где-то одна-две и были. Но, в основном, всё пространство, все шесть соток, занимали цветы. Цветы были везде: и на грядках, и в подвесных кашпо, которые цеплялись ко всем деревьям, и по стене вились, и по забору.

Такое впечатление, что мы находились в дебрях Барнео. Причём растения все были как на подбор экзотические. Я обнаружил даже нечто похожее на пальму.

— А это что? — удивлённо сказал я, показывая на пальму. — Как пальма так просто растёт в наших климатических условиях?

— А это… — рассмеялась Изольда Мстиславовна, — это — ливистония китайская. Она похожа на пальму, но это, можно сказать, наше растение, которое вполне миролюбиво себя чувствует в климате Маньчжурии.

— Обалдеть, — только и смог пролепетать я.

— А как вы сюда добираетесь? — спросила Дуся, которую интересовали исключительно приземлённые вопросы.

— Да, на электричке. Ну, иногда Ваня мне даёт машину, и меня привозят, но это редко. Я стараюсь не злоупотреблять, — просто сказала Изольда Мстиславовна. — В основном, когда у меня переезд с дачи домой, и наоборот. Я же на зиму все эти растения забираю к себе, потому что они же здесь не выживут с нашими-то морозами. Кроме ливистонии, конечно же. Ливистонию я здесь в совхозную теплицу отдаю на зиму. Хотя у меня тоже есть здесь теплица, но она маленькая. А я вот мечтаю сделать ещё одну, с подогревом. У меня вообще мечта — сделать на этом участке одну сплошную огромную оранжерею.

Изольда Мстиславовна говорила и говорила, всё рассказывала взахлёб:

— А вот здесь у меня растут бешеные огурцы. Осторожнее проходите, пожалуйста. Они плюются семенем почти за сто метров. Такой удивительный механизм: семечко попадает на кожу человека или животного, пронзает его, и обратно уже вытащить его невозможно — это очень больно. Более того, слизь бешенного огурца немного ядовита и, когда попадает в ранку, разъедает там ткани, вызывая ужасный зуд…

— Простите, а зачем вам эти бешеные огурцы на дачном участке? — обалдело спросила Дуся. — Их же даже заквасить нельзя. Лучше бы простые огурцы выращивали.

А Изольда Мстиславовна посмотрела на неё, как на дурочку. И я понял, что эти двое общего языка явно никогда не найдут, поэтому, чтобы завуалировать столь острый момент, сказал:

— Дорогие товарищи женщины, я очень рад, что вы будете вместе здесь находиться, в этом садовом товариществе. Я думаю, что и в лес вы сможете вместе сходить за грибами, за ягодами, и так перекинуться каким словом, и из города ли в город что-нибудь передать. Это всё равно хорошо, такая поддержка.

И Дуся, и Изольда Мстиславовна кисло ухмыльнулись и отвернулись друг от друга.

Ну что же, я хотя бы пытался.

— Муля, я, пожалуй, пойду на наш участок — нужно посмотреть, там же печку растопили, как она дымит или нет, — и с этими словами Дуся торопливо распрощалась с Изольдой Мстиславовной и унеслась прочь.

Мы же остались вдвоём.

— Дуся, скажешь, Грише, что я подойду чуть позже! — крикнул я ей вдогонку.

Она, не оглянувшись, махнула рукой. Я даже не знал, услышала она или нет.

Тем временем Изольда Мстиславовна посмотрела на меня, склонив голову к плечу, и спросила:

— Муля, как это понимать?

— Что? — спросил я.

— Ну вот, с Дусей… это кто? Она тебе кто?.. Это же не твоя мать…

— Можно сказать, что она мне как мать. Дуся меня вырастила с пелёнок. Это моя няня.

Изольда Мстиславовна удивлённо покачала головой и ничего не сказала.

— Ой, а это что за растение? — улыбнулся я, показывая на какой-то особо ужасный кактус.

— Погоди, Муля, с растениями, — тихо сказала Изольда Мстиславовна и серьёзно посмотрела на меня. — Скажи, что у тебя опять с Тельняшевым?

— А что? Всё вроде нормально, — пожал плечами я. — Он поначалу влез в мой проект, насколько я понимаю, кто-то его там поддерживает, «наверху». Но так как в последнее время он активности не проявляет — я ему ни сценарий не отдал, ничего, — то я спокойно себе продолжаю работать. Мы с Йоже Гале сейчас разработали новый план мероприятий, сейчас заканчиваем съёмки, и потом поедем с ним на студию «Мосфильма», и там начнём уже сводить в кучу все эти плёнки, делать фильм, а я буду смотреть, что ещё нужно добавить или как это лучше показать, и на этом всё. Дальше они вернутся к себе на родину и с лентой будут уже работать наши видеооператоры и звукорежиссёры. Когда это всё будет закончено, мы выйдем, ну, как обычно, на цензуру — в Главлит, а потом начнём запускать фильм.

— Так вот, — сказала Изольда Мстиславовна и посмотрела на меня многозначительно, — Тельняшев же работает в Главлите. Отец Тельняшва, я имею в виду.

— Я знаю, — сказал я.

— И вот там есть такая идея — зарубить тебя на заседании Главлита. А когда тебя зарубят и с фильмом будет крышка, то придёт Богдан Тельняшек и раскрутит этот проект, и «спасёт» его. Якобы за это ему даже планируют Ленинскую премию дать.

У меня аж глаза на лоб полезли.

— Ну, ничего себе!

— Да, Муля, так что у тебя вскоре грядут большие неприятности. Я не знаю, как ты разрулишь это. Вот я тебе этого, если что, не говорила… — она многозначительно посмотрела на меня.

— Конечно, конечно, — заверил её я. — Спасибо за предупреждение. Вы даже не думайте, что я что-то кому-то передам. Я вам очень благодарен за то, что вы мне это сказали…

— Ну, мы же друзья, Муля, — улыбнулась она и сказала совершенно другим голосом: — А вот этот кактус — это опунция. Она растёт у нас в Крыму, но я её уже три года закаливаю, приучаю к нашим холодным температурам. И она спокойно выдерживает на открытом грунте даже до октября, ты представляешь? Ну, только подкармливать её надо обильнее, чем в Крыму.

И она затрещала опять о какой-то ерунде. Я ходил за ней, кивал, но мысли мои были все о том, что планирует замутить Тельняшев.

А я ведь удивлялся, что он как-то притих и его не слышно и не видно после того памятного случая на перроне, когда его отец тогда митинговал и пытался меня выгнать. Потом они там сходили к Большакову, но чем там закончилось, я не знаю, Большаков не говорил. И вообще он последнее время со мной старается не пересекаться, поэтому что-то гарантировать или делать какие-то выводы я не могу.

А оно вот как оказывается. То есть они решили: раз Богдан не тянет, это всё не понимает, — дать мне возможность доделать проект до конца, получить нормальные результаты. И потом, когда он будет проходить этап цензурирования на Главлите, — меня пустть в расход, а Богдана поставить собирать сливки.

Меня вся эта рокировка не устраивала, и поэтому я решил на Главлите сделать им большой сюрприз. Надеюсь, они очень удивятся.

Я вернулся обратно в Москву, единственное, что мне хотелось, — это встретиться с Беллой. Для того, чтобы расспросить её о Маше. Потому как ехать в Якутию так надолго и не знать, что она там и как, я почему-то не мог. Вот не мог — и всё.

Я недавно разговаривал с Машей, и мы вроде как и поняли друг друга. Более того, у меня даже появилась надежда, что с ней будет всё нормально. Но какой-то червячок сомнения всё равно грыз меня, и я решил, что будет лучше, если я проконсультируюсь или узнаю мнение со стороны. А кто, как не Белла, может со стороны видеть всё без прикрас и рассказать, как там и что происходит.

Поэтому я отправился в тот ресторан, где работала до сих пор Белла, в надежде, что между выступлениями у неё будет антракт, и нам удастся перекинуться парой-другой слов, и я всё выясню.

Я пришёл в ресторан, но, к моему удивлению, Беллы я там не обнаружил. Официант сказал, что она уехала в отпуск. Я, уже расстроенный, собирался возвращаться обратно, как вдруг за одним из столиков я увидел одиноко сидящую Веру Алмазную.

Она сидела в одиночестве и пила вино. Сначала я не понял, решил, что она, как вот эти ночные бабочки, снимает мужика, но, посидев некоторое время за другим столиком, допив свой чай, я понаблюдал за ней, и обнаружил, что она просто сидит и банально напивается.

Изрядно удивлённый такой ситуацией, я подошёл к ней и поздоровался:

— Здравствуй, Вера, — сказал я, — можно присесть за твой столик? Я буквально на минуточку.

Она подняла на меня пьяный взгляд и криво засмеялась:

— А, это ты, Муля, — заплетающимся языком пролепетала она. — Да садись, куда ж от тебя денешься?

Я пожал плечами и молча сел напротив неё. Вера выглядела плохо: косметика размазалась, на лице появились новые глубокие морщины, причёска совершенно ей не подходила, да и одежда была подобрана кое-как и совершенно её не украшала. Лицо имело некий сероватый оттенок, и такое было впечатление, что она долго чем-то болела.

— Вера, как у тебя дела? — спросил я.

— Да какая тебе разница! — она обличительно посмотрела на меня и метнула злой взгляд. — Бросил меня! А ведь ты обещал мне помочь! Я-то все свои договорённости по отношению к тебе выполнила! Я тебе всё помогла, когда ты с этим институтом философии… искал компромат, а вот ты… ты…

Она хлопнула полстакана вина и вздохнула:

— Обманул ты меня, Муля. А ведь я тебе тогда поверила, я так надеялась, что ты мне поможешь…

Мне стало стыдно. Она была абсолютно права.

— Извини, Вера. Да, я знаю, что виноват. Я забегался, совершенно закрутился с этим проектом, с проблемами своих родственников. И да, я совершенно о тебе забыл.

— А я вот не забыла. Ждала, ждала, Муля. И по-моему, не дождалась, — она опять пьяно усмехнулась и долила сама себе вина.

— Вера, ты пьяна. Может, хватит пить, — сказал я осторожно.

— Не тебе меня учить! — она вдруг пустила слезу и вытерла глаза ладонью.

— Вера, что у тебя случилось? — спросил я.

— Что случилось? Что случилось? Всё случилось! Тебя это не должно больше волновать. Занимайся своими успешными фильмами, общайся с успешными людьми, а меня оставь в покое. Уходи!

Она пьяным жестом хлопнула ладонью по столу и повысила голос. На нас начали оглядываться из-за других столиков.

— Тише, Вера, — велел я. — Рассказывай.

Она ещё понемногу покочевряжилась, но потом всхлипнула:

— Ну, Валюха…

— Что?

— Ну, она… Валюха… Нонна Душечка… умерла она…

— Как? — обалдел я. — Как она могла умереть? Ей же ещё и сорока не было!

— Да как все умирают, — всхлипнула Вера. — Повесилась.

— Да ты что! — новость меня ошарашила. — Как же, у неё же дочка осталась… И Герасим… как же они?

— Да что Герасим… он на селе первый парень, там уже её младшая сестра его обхаживает. Он-то не пропадёт, а малышка с ней и с ним останется. Он так в селе и будет теперь жить. Ему-то там нормально…

— А почему же она повесилась, Вера? Что случилось?

— От жизни, от такой, — всхлипнула Вера. — Понимаешь, Муля, она же старалась, она очень старалась попробовать жить такой жизнью, как вы все живёте. Но, понимаешь, мы же не такие, как вы. И она как бы ни старалась, а она всё равно другая. И от такой жизни ей было тошно. И мне тошно. И я знаю, что ещё пару дней, и я тоже повешусь.

— Вера, прекращай, — велел я. — Зачем тебе вешаться? У тебя всё нормально.

— Да какое там нормально! — опять зарыдала она. — Я за эти дни что только не попробовала. Я и в ЖЭК устроилась работать диспетчером, я и продавать билеты в кинотеатре пробовала, и старалась устроиться в ателье… Но ничего у меня не получается. Два-три дня — и всё. Не могу.

— У тебя не получается работать? — удивился я. — Мне казалось, ты довольно трудолюбивая девушка.

— Нет, не работать… Не могу я жить такой жизнью… Я вроде как и хожу, вроде что-то там делаю, а изнутри такая тоска гложет, что я не могу.

— Вера, тебе всего лишь нужно найти дело твоей мечты. Чтобы ты сделала то, чего тебе всю жизнь хотелось. Почему-то ты выбрала для себя какую-то неосуществимую иллюзию, решила, что ты обязательно артистка. Но ты же уже сама понимаешь, что у тебя изначально старт твой не получился, что тебе уже сорок лет…

— Да какое сорок! Мне уже давно за сорок! — перебила она меня.

— Тем более тебе — за сорок, и уже никаких иллюзий ты питать не должна. Карьеру актрисы ты не сделаешь, а даже если и сделаешь, то это всё равно не то, чего ты хотела. Тебе нужна твоя настоящая мечта, Вера. Вот чего ты всю жизнь хотела, с дества?

— Не знаю, — она заплакала и схватила бутылку вина, но там уже вина не было. Она её сердито отшвырнула и оглянулась на офцианта. — Муля, купи мне вина!

— Я куплю, только чуть позже. Мы не договорили.

— Муля, я сейчас хочу вина!

— Да погоди ты, Вера, давай всё-таки поговорим нормально. Может, давай чаю?

Я пытался её отвлечь, чтобы она прекращала напиваться, но Вера была непреклонна.

Мне же всё же удалось её немного отвлечь.

— Вера, — сказал я, — но ведь ты разве всю жизнь хотела быть артисткой?

— Да, я с детства мечтала быть артисткой, стоять на сцене, чтобы на меня все смотрели, чтобы мной все восхищались, — вздохнула она.

— Вера, но ведь это не то, что в чём заключается жизнь артиста. Это тебе просто не хватало любви. Ты просто хотела, чтобы тебя кто-то полюбил. Правильно? — сказал я.

— Возможно, — задумалась Вера.

— Потому что, если бы ты хотела быть именно артисткой, ты бы, как и Фаина Георгиевна, бесконечно читала какие-то монологи, бесконечно изучала бы Шекспира, стихи, общалась бы с поэтами. А ты очень далека от всего этого. Я же видел, как ты с тем же Жасминовым общаешься. Ты всегда со стороны потребителя с ними общалась. Но такого прям у тебя желания, тяги к искусству я не видел. Поэтому я лично считаю, Вера, что вся твоя фишка — это не быть актёром, а что-то другое. Давай мы с тобой сейчас попробуем определить, в чём именно ты нуждаешься, к чему у тебя есть склонность. И, может быть, именно это будет для тебя главным, и ты найдёшь своё дело жизни и утолишь вот эту злобную тоску, которая тебя поглощает, и которая, по сути, привела Нону-Душечку в петлю, — сказал я.

Вера задумалась.

Время было уже позднее. Более того, её ощутимо развезло. И я сказал:

— Вера, пошли домой. Пошли к нам. Дуся там пирог с ревенем испекла, она будет рада тебя видеть. Переночуешь у нас. Поговорим вечером, а потом… всё будет нормально.

Вера подумала и пьяно, и бесшабашно сказала:

— А… пошли!

И мы пошли.

Но поговорить дома с Верой не удалось. Мы дошли до нашего дома, вошли в квартиру. Вера разулась, и мы прошли на кухню. Я налил нам чаю. Вера сделала несколько глоточков горячего и её моментально развезло. Она отключилась и захрапела прямо за столом.

Я посмотрел на неё, а потом постучал в комнату Дуси.

— Дуся, — сказал я, — нужно найти место, куда положить спать Веру.

Дуся удивилась и спросила:

— Муля, ты уже настолько стал бессовестным, что падших женщин вводишь прямо к нам домой, не стыдясь ни отца, ни меня?

— Да нет же, ты всё не так поняла, — и я кратко рассказал о проблемах Веры.

— Ох, Муля, Муля, — покачала головой Дуся. — Ты всегда был таким жалостливым. То в детстве какого-нибудь глистатого, брошенного котёнка домой притащишь, то ещё что-нибудь отчебучишь… Сейчас уже вот этих баб всяких несчастных жалеешь и всем помогаешь. Кто бы тебе что помог? Ладно, я постелю ей в гостиной, только не на диване, а на раскладушке, а то мало ли что — может, она какая больная, доверия у меня к ней нет. А ты потом руки хорошо вымой!

Я усмехнулся и сказал:

— Стели, я её сейчас перенесу.

Я с Верой на руках шёл по направлению в гостиную, когда мне повстречался Модест Фёдорович. Он с удивлением посмотрел на меня и сказал:

— Ох, ёёёё, Муля… ты переплюнул даже своего деда!

Покачал головой и отправился в кабинет шаркающей походкой. Оттуда послышалось его ворчание по поводу сломанного амперметра.

— Неси сюда! — крикнула из комнаты Дуся.

Осторожно, чтобы не разбудить, я нёс Веру по коридору в комнату, когда входная дверь распахнулась и в прихожую влетела радостная Валентина:

— Муля, смотри, что я нашла! — закричала она, но, увидев нас с Верой, осеклась.

Глава 3

— Муля, — возмущённо воскликнула Валентина, и на её лице отразился весь спектр эмоций: от негодования до сильного негодования, — это ещё что такое?

От неожиданности мы чуть не рухнули на землю вместе с мирно спящей Верой.

— Муля, неси уже свою подружку сюда. Я кровать расстелила! — закричала из комнаты Дуся.

Сцена напоминала небезызвестную сцену из спектакля «К нам приехал ревизор».

Я посмотрел на Валентину, в её ошалевшие злые глаза. Что тут уже было говорить? Пусть сама делает выводы и принимает решение.

Вместо этого, я удобнее подхватил Веру под руки, а она что-то там пробормотала, счастливо вздохнула и ещё крепче прижалась к моей груди.

— Мулечка, — сонно сказала она и громко захрапела.

Я отнёс её в комнату, следом за мной вошла Валентина. Дуся посмотрела на нас и заржала.

— Муля, — обиженно сказала Валентина, — я требую объяснений!

— Не рано ли ты ещё с него что-то требуешь, девонька? — ворчливо произнесла Дуся.

Я уложил Веру на кровать и сказал Валентине и Дусе:

— Раздевайте её, товарищи женщины. И положите на бок, вдруг ей станет плохо. Если её стошнит, то надо бы здесь ещё тазик поставить. Паркет жалко.

Валентина яростно фыркнула и выскочила в коридор.

Ну и ладно. Мы с Дусей начали сами раздевать Веру. Я снял обувь, а Дуся сказала:

— Иди отсюда, Муля. Дальше я сама.

Я вышел в коридор. Там меня ожидала Валентина. Она гневно посмотрела на меня и сказала:

— Муля, я вообще–то думала, что мы больше, чем друзья. Давай-ка проясним ситуацию! Этот разговор уже давно должен был назреть.

— Хорошо, Валентина, пошли на кухню, — обречённо вздохнул я.

Мы вышли на кухню, где на столе стояли чашки с недопитым чаем. На одной из чашек был жирный след от помады, оставленный Верой. Валентина брезгливо посмотрела на эту чашку, двумя пальчиками взяла её за ручку и бросила в умывальник. Причём она бросила так, что чашка аж звякнула.

— Не надо бить посуду, Валентина, — сказал я. — Она не виновата. И вообще, это семейный сервиз ещё моего дедушки.

Валентина зло прищурилась, но ничего не ответила. Она взяла чистую чашку из буфета и налила себе чаю.

— Муля, — наконец, сказала она, когда пауза затянулась, и она убедилась, что начинать разговор я не собираюсь, — я думала, что мы с тобой встречаемся.

— А мы встречаемся? — спросил я.

— Ну, я же согласилась ехать с тобой в Якутию!

Я усмехнулся:

— Валентина, давай разберёмся в наших отношениях. Я очень рад, что у меня есть такой друг и соратник, как ты, но пока наши отношения ещё не продвинулись в какую-либо сторону. А ты уже права качаешь. Поэтому, скорее всего, я поеду в Якутию сам. Мне кажется, что так для всех будет лучше.

Валентина надулась.

— Ты постоянно меняешь своё мнение, Муля! — воскликнула она и зарыдала. Увидев, что я не отреагировал на эту женскую манипуляцию, подскочила, чуть не опрокинув стол, и выскочила из комнаты.

Я остался сам, вздохнул, долил себе чаю, отрезал внушительный шмат кулебяки, которую испекла Дуся, и принялся потихоньку чаёвничать.

Через какое–то время на кухню зашла Дуся.

— Я только что слышал, как хлопнула входная дверь, — заявила она. — Что, бросила тебя невеста?

Я флегматично пожал плечами и намазал кусочек булочки маслом.

— Бросили тебя обе девки — одна упилась, а другая разревелась, — засмеялась Дуся, которую вся эта ситуация необычайно веселила. — Да уж. Не везёт тебе, Муля, с невестами.

Я вспомнил о Мирке и согласно вздохнул:

— Да, как-то карма меня не жалует. Я постоянно решаю здесь чужие проблемы и иногда выдаю кого-то замуж, но мне самому пока ничего не светит, — хмыкнул я и добавил. — Так что, Дуся, если Валентина не едет, то придётся тебе ехать со мной в Якутию. Иначе билет пропадёт.

— Я не могу! — заявила Дуся категорическим тоном. — Я должна заняться участком. Кстати, ты на кого его переоформил?

— На тебя, Дуся, — сказал я. — Ордер лежит на верхней полке в шкафу со всеми документами. Так что поздравляю — ты теперь у нас владелица недвижимости и земельного участка.

— Вот и замечательно, потому что я договорилась — на следующей неделе должны привезти навоз. И с мужиками я ещё договорилась — они должны перекопать землю. Там земля в ужасном состоянии, и поэтому нужно вносить удобрения.

— Хорошо, — вздохнул я. — В смысле тебе хорошо. А вот мне теперь нужно искать напарника, кто со мной поедет в Якутию, иначе билет пропадёт.

— Но ты же можешь потребовать за этот билет деньги обратно, — сказала Дуся.

— Возможно, — сказал я. — Но лучше, конечно, ехать с напарником.

Мы ещё долго сидели на кухне, пили чай и обсуждали наше будущее.

— Модест Фёдорович едет в Югославию на следующей неделе, — вздохнула Дуся. — Я уже собрала ему чемоданы.

— Ты там много не накладывай, — сказала я, — иначе на границе его могут сильно шмонать.

— Ну, тебя же не шмонали, — сказала Дуся.

— Так ведь я же ехал вместе с нашей югославской экспедицией. Это, считай, дипломатическая миссия, и наш багаж был неприкосновенным, поэтому я и смог провезти туда так много мехов и всего остального на обмен.

— Муля, а это правда, что ты домик собираешься купить там? — спросила Дуся.

— Собирался для себя, но раз Модест Фёдорович… ну, в смысле мой отчим, будет там жить, то я не хочу, чтобы он сидел на шее у тёти Лизы.

— Зря ты так считаешь, — возразила Дуся, — авось у них что-то и получится.

— Да нет, пусть у него будет своя собственная недвижимость, а там уже как получится. Иначе он будет чувствовать себя обязанным ей. И это будет не то, если он был бы независимым…

— Но ведь это же твои деньги, их тебе дал Адияков, — покачала головой Дуся.

— Да, но он может просто жить там, и как бы арендовать у меня жильё, а я тогда буду спокойным, что дом под присмотром.

— Муля, а ты уверен, что ты когда-нибудь туда проедешь жить? — удивилась Дуся.

Я не стал говорить Дусе, что буквально лет через сорок границы рухнут, и мы спокойно сможем ездить туда и обратно. А потом случится Косово, и туда лучше не ехать, но это всё будет когда-то потом. А сейчас я пытался решать проблемы по очереди.

Совместное совещание профсоюза и парткома началось сегодня почти на час раньше, чем планировалось. Потому что кроме обязательных двух пунктов (по поводу дисциплины и правонарушений двух технических сотрудников — напились, подрались, а потом дуэтом пели песни прямо на рабочем месте), главным вопросом на повестке дня стоял вопрос о стремлении Ольги Ивановой выехать за границу, и в связи с её развратным и аморальным образом жизни во время делегации в Югославии.

Народу в зале набилось очень много. Обычно люди старались увильнуть от таких мероприятий, потому что как правило они проходили после рабочего дня, когда уставшие люди хотели поскорее добраться домой и заняться своими домашними делами. Но тут интерес был столь большим и резонанс таким масштабным, что буквально происходила нешуточная борьба за свободные стулья и место поближе к сцене. Народу было много, многим мест вообще не хватило, и люд стояли между рядами, сидели по двое на приставных стульях, и даже в коридоре стояли, заглядывая внутрь через открытые из-за духоты двери.

Для меня место заняла Изольда Мстиславовна, которая тоже пришла и сидела сейчас на первом ряду, чтобы всё было видно. Рядом с ней сидел Козляткин, и ещё пустовало одно место, вероятно, для Большакова, хотя, насколько я знаю, он на такие мероприятия обычно не ходил. Ну, посмотрим.

За трибуной уже восседали товарищ Ксения Борисовна Уточкина, товарищ Сидоров и товарищ Иванов. Также подошёл товарищ Громиков и с важным видом сел по центру стола.

Началось совещание, тишина стихла.

— Товарищи! — сказал товарищ Громиков. Он открывал заседание и выступал первым. — Сегодня у нас произошло не побоюсь этого слова неординарное событие! Которое бросает огромную тень на репутацию не только всего Комитета искусств СССР, но и, по сути, всего Советского Союза! На репутацию нашей Родины! Наша коллега и сотрудница, которую вы все прекрасно знаете, а именно — Иванова Ольга, которая, будучи в составе делегации в Югославии, предавалась разврату и вступала в интимную связь с капиталистом! С буржуйским рабом! И на данный момент блудница Иванова пребывает, не побоюсь этого слова, в интересном положении, при этом даже не будучи замужем! Иванова выбрала спаривание и посчитала его выше, чем борьбу за коммунистическое будущее! Считаю, что Иванову нужно осудить, внести ей взыскание и уволить с позором из рядов Комитета искусств СССР! Нужно искоренить гнойник разврата на теле коммунизма! Иванова — мелкобуржуазная ретроградка! Такие люди, как она, не должны позорить имя советского народа и имя работника искусства СССР, в частности! Аморалка и разврат в недрах нашего Комитета недопустимы!

В общем, товарища понесло, и он минут десять распинался по-всякому, обличая бедную Лёлю. Лёля сидела белая, как мел, и не знала, что и говорить. На неё бросали взгляды — как правило, все они были или жалостливыми, или откровенно злорадными. Особенно злорадно смотрели на Лёлю девчата, которые приходили слушать мои лекции в комитет комсомола.

Ну ладно, я решил это дело прекратить, и когда товарищ Громиков иссяк и задал вопрос, желает ли кто-то выступить, я поднял руку.

На меня посмотрели удивлённо Обычно, по правилам, во время подобных мероприятий, выступало два-три человека, которые тоже позорили, обличали провинившихся. Затем кто-то мог немножко и в защиту выступить, потом все, как правило, осуждали и единогласно предавали человека анафеме.

В данном случае я решил немножко изменить ход событий, потому что бедной Лёле и так досталось, и она уже еле-еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться.

— Я выступлю, — поднял руку я.

Так как должна сначала была выступить Уточкина, а потом ещё один товарищ, лысый и потный, из другого отдела, по-моему, из бухгалтерии, то все они с удивлением посмотрели на меня. В зале пошли перешёптывания, но мне было по барабану. Я встал и сказал:

— Товарищи! Имею ли я право, как руководитель проекта, выступить по поводу поведения товарища Ивановой? Как вы считаете?

Все опять начали перешёптываться. Громков и Уточкина растерянно посмотрели на товарища Иванова, но тот кивнул.

— Пожалуйста, приступайте, товарищ Бубнов, — сказал Громиков и постучал линейкой по графину, чтобы в зале воцарилась тишина.

Все на меня уставились заинтересованно, и я, под перекрёстным огнём сотен любопытных глаз, вышел к трибуне.

— Товарищи! — сказал я, и тишина стала вязкой на ощупь, — я хочу выступить в защиту товарища Ольги Ивановой!

В зале моментально поднялся возмущённый гул. Особенно старались бабы, то есть товарищи женщины. Они выражали возмущение разными способами: охали, ахали, ругались. Но я терпеливо ждал, пока это всё закончится.

Наконец товарищ Громиков не выдержал и постучал опять металлической логарифмической линейкой по стеклянному графину:

— Товарищи! Товарищи! Что это такое? Прошу тишины, соблюдайте тишину! Тихо, я сказал! — не выдержав беспорядка, рявкнул он.

Все постепенно утихли.

— Так вот, — сказал я, — спасибо, что дали мне возможность выступить, товарищи. Во-первых, никакого порочащего и развратного поведения у товарища Ивановой не было. А вот что на самом деле было. Было два человека: наш советский сотрудник из Комитета искусств СССР и меценат-филантроп из братской социалистической республики, который поддерживает нашу коммунистическую борьбу, искренне верит в победу коммунизма, в коммунистическое светлое будущее нашего народа. И который встретил нашу красивую советскую девушку, полюбил её, а она полюбила его. Ведь это же так прекрасно, когда будет создана семья, ячейка общества, и результатом этой любви будет ребёнок, который продолжит дело матери по укреплению коммунистического будущего в братской Югославии.

В зале была тишина. Все слушали, затаив дыхание.

— Я не думаю, что этот прецедент является столь отвратительным и ужасным, если два человека имеют одинаковые красные идеалы, если они верят в одинаковое светлое будущее и руководствуются лозунгами наших вождей — Иосифа Виссарионовича и Тито! Я прав, товарищи?

В зале царила тишина, и тут Изольда Мстиславовна зааплодировала и выкрикнула со своего места:

— Браво, Бубнов, ты прав!

И тут зал взорвался. Сначала один робкий хлопок, затем два, потом три, и так через буквально пару секунд зал весь утонул в овациях. Я раскланялся и, когда восторги поутихли, сказал:

— А теперь, товарищи, я предлагаю проголосовать за то, чтобы дать возможность товарищу Ивановой Ольге от имени нашего Комитета искусств выехать в Югославию, и выйти замуж за этого человека. Насколько я знаю, его зовут Пётр, и он является социалистом-филантропом, поддерживает коммунистов на Западе. Нам нужно дать возможность им жить вместе. Более того, я лично буду ходатайствовать, товарищи, о том, чтобы Ольге, как опытному сотруднику Комитета искусств СССР, выделили аналогичную работу в Комитете искусств Югославии. И именно Ольга Иванова, я считаю, может стать тем связующим звеном, через которое в дальнейшем мы будем развивать наши международные советско-югославские проекты. Ведь этот фильм «Зауряд-врач» — он не последний. Я уверен, товарищи, более того, я точно знаю, что мы все с вами примем участие в таких вот разработках. Я всё сказал. Спасибо за внимание!

Зал зааплодировал.

Изольда Мстиславовна мне подмигнула. Лёля Иванова сидела довольная и счастливая.

Проголосовали все за Лёлю единогласно.

Собрание закончилось, люди начали расходиться, но не все. Многие подходили ко мне, жали руки, выражали уверенность, что проект советско-югославского фильма и дальше будет продолжен, и что они тоже будут включены в делегацию и поедут в Югославию. Что мы вместе поработаем. И вообще они все уверяли меня, что всегда считали меня очень перспективным человеком, и что у нас всё получится. А вот если они подключатся, то всё получится ещё лучше. И в таком вот в таком вот духе по несколько минут, потом долго-долго жали мне руки и многословно расхваливали.

В общем, не успел я от одних отделаться, как попадал из одних рук в другие, но всё-таки постепенно очередь таяла, и наконец-то я вырвался на свободу.

Но не успел я выйти из зала, как меня перехватила… Зинаида Синичкина.

— Муля! — возмущённо воскликнула она. — Нам надо поговорить! Это срочно!

— Зинаида, я спешу, — попытался отделаться я.

Разговаривать с этой девушкой мне не хотелось. Она, мало того, что была туповата и ограничена, но после того, как Мулина мамашка ей всего наплела, мне как-то общаться с ней было уже неприятно. Понимаю, что неправ, но тем не менее.

— Муля! — между тем вцепилась она в меня, как клещ. — Все-таки мы поговорим! Иди сюда!

И она потянула меня за руку за угол.

— Ну, говори, что тебе? — раздражённо сказал я.

Мне нужно было спешить домой. Там где-то Вера уже должна была проснуться. И, если Дуся её не выгнала, нам нужно было с нею поговорить.

— Почему ты помог Ивановой? — обличительно ткнула Зинаида в меня указательным пальцем.

— В каком смысле «почему»? Товарищ Иванова — наш соратник, коллега. Мы вместе ездили с делегацией в Югославию, вместе работали над проектом, поэтому это мой долг был помочь ей… — пожал плечами я.

— А почему ты мне никогда ничем не помогаешь? — возмущённо воскликнула она и топнула ножкой. — Что значит «в каком смысле»⁉ Не притворяйся, что не понимаешь! Я тоже хочу выйти замуж в Югославию!

— Хоти, — развёл руками я и уже собрался уходить, когда она сказала:

— Если ты не поможешь мне, я всем расскажу, что ты болел и у тебя не будет детей!

Глава 4

— У вас что-то случилось, товарищи? — строго спросил товарищ Сидоров, увидев, как Зина зло смотрит на меня.

— Ничего не случилось! — почти выкрикнула Зина, отвернулась и буркнула, — если не считать только, что товарищ Бубнов меня обижает.

— Товарищ Бубнов! — строго посмотрел на меня товарищ Сидоров. — Объяснитесь, пожалуйста.

— А вот пусть объясняется Зинаида, — усмехнулся я.

— Я разговариваю с товарищем Бубновым, — попыталась спрыгнуть Зина.

— Нет, нет, товарищ Синичкина, — я не дал ей возможности увильнуть. — Расскажите товарищу Сидорову, как вы потребовали от меня, чтобы я организовал вам выезд в Югославию с целью эмиграции. И как шантажировали меня, что иначе расскажете всему коллективу о том, что в детстве я переболел свинкой и теперь не могу иметь детей?

Товарищ Сидоров вытаращился на нас с Зиной и чуть ли не схватился за сердце.

— Ну, ничего себе!

— Да, товарищ Сидоров, — печально кивнул головой я, — вот такие у нас комсомолки нынче пошли.

— Хватит нам одной Ивановой, — поджал губы товарищ Сидоров.

— Ну, как раз с Ивановой там всё нормально, там настоящая любовь, там вспыхнуло чувство, и поэтому лично я её понимаю. А вот товарищ Синичкина, конечно, меня разочаровала, — сказал я, — а ведь я в неё когда-то даже влюбился…

— Да, пример товарища Ивановой оказался недостойным, — почесал затылок товарищ Сидоров, — потому что сейчас все девицы начнут пытаться выехать за границу, а мы этого допустить никак не можем.

— Согласен с вами, товарищ Сидоров, — сказал я, думая себе тихонечко: «одно дело — выпнуть Лёлю отсюда, чтобы она у меня тут не крутилась под ногами и не гадила мелко, совсем другое — когда все начнут меня вот искать, как пошантажировать, вот как та же самая Зина. И что я тогда буду делать?».

Поэтому я посмотрел ясным взглядом на товарища Сидорова и сказал:

— Товарищ Сидоров, мне кажется, нам вообще надо цикл мероприятий провести по разъяснению таким вот, как товарищ Синичкина, о недопустимости подобного поведения для советского человека.

— Вполне согласен, — кивнул товарищ Сидоров, — мы обсудим это с товарищем Ивановым.

— А что же по мне? — посмотрел я.

Зина стояла бледная и только хлопала глазами, не смея ничего прокомментировать, но видно было, что она пребывает в глубоком ауте.

— Ну, с товарищем Синичкиной мы разберёмся, — поджал губы товарищ Сидоров. — Я думаю, что сегодня–завтра мы вызовем её в первый отдел, где она будет давать объяснения.

— И это правильно, — согласился я, развернулся, подмигнул растерянной и деморализованной Зине и ушёл к себе в кабинет.

А дома меня встретила сердитая Дуся и не менее сердитая Вера.

Вере явно было плохо с бодуна: у неё болела голова, лицо было красным и опухшим. Она сидела на кухне за столом и пила огуречный рассол, который Дуся нарочито выставила на стол целую банку аж сразу.

— Здравствуйте, товарищи женщины, — сказал я, когда зашёл на кухню. — Как у вас тут дела? Я смотрю, что не столь всё лучезарно, как хотелось бы.

— А ты у своей подруги спроси, — буркнула Дуся и, развернувшись, демонстративно приступила к нарезке лука, отчего у нас с Верой потекли слёзы. Но, так как уходить из кухни она не собиралась, пришлось мне разговаривать с Верой при ней.

— Вера, — сказал я, — что такое? Давай нормально поговорим.

— Мы нормально поговорили, — сказала Вера. — Вчера. И я вообще не пойму, почему ты меня сюда притащил? Почему ты меня удерживаешь здесь, Муля? Я не собираюсь с тобой никаких разговоров вести.

— Зато я собираюсь, Вера, — сказал я. — Во-первых, что касается продолжения нашего разговора о том, что я тебе не помог, хотя я обещал, а ты мне помогла. Я с тобой абсолютно согласен.

От изумления Вера аж вскинулась и удивлённо посмотрела на меня.

— Да, Вера, извини. Я приношу тебе свои извинения. Закрутился и совершенно забыл о тебе. И я тебе ничем не помог, поэтому сейчас, до моего отъезда в Якутию, я приложу максимум усилий для того, чтобы помочь тебе встать на ноги, и этот вопрос для меня теперь будет в приоритете.

— Прекрасно, — сказала Вера, отхлебнула рассол, поморщилась. — Только не кричи так громко.

— Вера, ты начала пить? — тихо спросил я.

— Да нет, это просто… после того, как Валька… Нонна Душечка… повесилась, я… я не выдержала.

И она всхлипнула.

— Тише, тише, — успокаивающе сказал я.

Дуся, услышав причину, охнула и уронила луковицу на пол.

— Да ты что, — сказала она, — я и не знала…

Сразу её отношение к Вере поменялось на обратное.

— Верочка, может быть, давай я тебе бульончика куриного сварю? Тебе сразу на желудок полегче будет… — захлопотала она.

— Да подожди ты, Дуся, — сказал я, — нам надо с Верой договорить.

— Говори, — обречённо сказала Вера, видя, что выкрутиться и избежать разговора не получится.

— Вера, — сказал я, — давай прежде всего решим, в чём именно тебе надо помочь? В прошлый раз ты мне говорила, что хочешь замуж за обеспеченного человека из богемной тусовки… или же ты хотела выйти замуж конкретно за Завадского? Или же за такого, как Жасминов? Уточни, я запамятовал. Но ты видишь, та же самая Нонна Душечка, когда вышла замуж, чем это всё закончилось? Долго жить простой обывательской, мещанской жизнью она не смогла, ты же сама теперь видишь это?

— Вижу, — склонила голову Вера.

— Ты тоже хочешь так жить? Иметь обычную семью, простые семейные радости? — посмотрел я на неё пристально.

— Не знаю.

— Нет, Вера, — сказал я, — ты не должна говорить «не знаю». Или–или. Какие-то сомнения у тебя? Мы сейчас должны выработать для тебя жизненную стратегию, в соответствии с которой я тебе и помогу. А то я тебе сейчас найду жениха, а ты через месяц повесишься, как Душечка. Зачем это?

— Ох, Муля… — Вера покраснела и отхлебнула ещё раз рассолу. — Я думаю, что я не хочу выходить замуж за такого, как Герасим.

— А, может, ты вообще не хочешь выходить замуж? Или же именно вот за простого мужика? Если только не за простого, то за какого ты хочешь? Давай, с этого начнём, — сказал я. — За такого, как Жасминов, ты хотела бы? Это я к примру говорю, мне же ориентир нужен.

— Нет, Муля, этот Жасминов… он только себя любит… Ему нужна такая, как Дуся, которая будет ему бульончики варить и огуречный рассол подавать, и рассказывать с восхищением, какой он великий. Я же сама — свободная личность, и мне вот это всё присюсюкивание над ним не интересно.

— Понятно. Значит, тебе не подходит ни такой, ни такой… А такой, к примеру, как Глориозов или Капралов-Башинский тебе подходит? — я посмотрел на неё. — Мужчна при власти.

Вера покачала головой.

— Тоже самое, как и с Жасминовым.

— То есть, получается, Вера, — подытожил я, — что замуж тебе сейчас выходить не стоит, потому что если по любви — то ты никого не любишь, а если по расчёту — то ты просчитала, что смысла нету. Правильно я говорю?

— Правильно, — кивнула Вера и отхлебнула ещё раз рассолу.

— Тогда остаётся следующий вариант — как тебе устроиться в жизни? Чтобы без замужества. Насколько я понимаю, твоя нынешняя жизненная позиция тебя не устраивает и твой бытовой уровень оставляет желать лучшего. Правильно?

— Правильно, — кивнула Вера.

— Хорошо. Тогда чего бы ты хотела? Ты хочешь играть в театре? Продолжать работать в ресторане? Пойти в школу работать? Может быть, какой-нибудь кружок для детей в Доме пионеров вести? Может быть, курсы кройки и шитья для молодых мамочек? Что именно? Или ты бы хотела продолжать играть на сцене в театре?

— Да на какой на сцене! — сердито вздохнула Вера. — Я ведь реально понимаю, что для сцены я уже и старовата, и некрасива, и жизнь меня уже подзатаскала, так что особой свежести у меня больше нету, — расстроенно вздохнула она.

Дуся тоже вздохнула печально.

— Единственное, что мне остаётся — так это думать, как более-менее пристроиться, чтобы остаток жизни не провести как Душечка.

— То есть на село ты не хочешь? — сказал я.

— Да, не хочу.

— А куда ты хочешь? В Москве жить?

— И в Москве уже не хочу. Устала я от того, что постоянно вот это всё… Суета, все куда-то стремятся, бегут, и меня это всё начало дико раздражать.

— Хорошо, — сказал я. — То есть в Москве ты не хочешь, и в деревне ты не хочешь. Тогда у меня к тебе такое предложение: у меня есть свободный билет в Якутию. Может быть, тебе стоит поехать со мной в Якутию и посмотреть на ту жизнь? Для того, чтобы сравнить её с этой, и, может быть, ты тогда сможешь сделать какие-то выводы? В Якутии, а?

Вера удивилась:

— Муля! Но я же там никогда не была… Там холодно, и говорят, медведи везде ходят.

— Ну вот, я тебе и предлагаю, Вера. Подумай, это как один из вариантов. Если ты не захочешь, то мы сейчас будем искать тебе другой вариант. То есть тебе нужно найти работу, жильё и определиться, где ты хочешь жить.

— Нет, я лучше поеду в Якутию, — задумчиво сказала Вера. — Мне это даже интересно! Да! Решено! Хочу! Так когда мы едем? Или ты шутишь?

— Нет, мы едем через две с половиной недели, — сказал я.

— Прекрасно, я готова хоть сейчас, — сказала Вера и поморщилась. — Но лучше не сегодня, а завтра с утра…

— Ну, тогда ты ещё подумай. И если не передумаешь, то поговори с Дусей и займись тем, чтобы у тебя были тёплые и компактные, но не тяжёлые вещи, — сказал я. — Мы едем на две недели, возможно, задержимся и на три. Обратные билеты я не взял.

— Прекрасно! — расцвела Вера, и они с Дусей многозначительно переглянулись.

И на этом наш разговор был закончен.

— Дуся, помоги мне, — сказал я, когда Вера ушла, и мы остались вдвоём.

Я вытащил на середину комнаты четыре огромные сумки-баула (точнее прапрадеда современного баула) и начал выкладывать оттуда вещи, которые Йоже Гале привёз из Румынии. Перед обалдевшей Дусей начала появляться сперва румынская и югославская обувь: сапожки, похожие на современные в моём мире «казаки», сапожки, похожие на ботильоны (если я не путаю, конечно же), ботинки-«румынки», полукроссовки, какие-то подобия уггов, туфли — я затруднялся дать название всем этим видам обувного производства. Обувь была как женская, так и мужская.

Затем пришла очередь пиджаков, плащей и пальто (но Йоже Гале набрал этого поменьше), затем я вытащил платья, костюмы, рубашки и дамское бельё. Когда подошла очередь к духам и наборам косметики, Дуся вышла из оцепенения и пробормотала:

— Ого!

— Да, Дуся, — сказал я, — нам с тобой сейчас нужно рассортировать это всё и решить, что из этого пойдёт на подарки и кому именно, а что — на продажу, на реализацию. Я очень рассчитываю на тебя. Ты же ходишь на базар, на рынок, покупаешь у разных женщин продукты, то есть у них есть наличные деньги, много денег. Вот было бы хорошо, чтобы они у нас прикупил что-то из этого.

— Конечно, возьмут! — замахала руками Дуся. — Ты что, это же такой дефицит! За такие вещи они будут снабжать нас продуктами всю оставшуюся жизнь!

— Нет, нет, Дуся, мне же ещё деньги нужно отдать Йоже Гале и отложить для себя. То есть это всё нужно продать. Кроме того, мне ещё надо рассчитаться с отцом, потому что те деньги, которые я выручил за реализацию меха, они ведь все остались у тёти Лизы. Она купит дом, и сейчас отец, точнее отчим, поедет в Югославию и будет жить в этом доме… И я очень рассчитываю, что ты поможешь мне.

— Да я же в моде ничего не понимаю, — отмахнулась Дуся, — но аккуратно сложить или помочь тебе решить, кому что, я постараюсь помочь.

— Вот и прекрасно, — сказал я. — Давай сперва подумаем, что мы можем отложить для Изольды Мстиславовны.

— На продажу? — спросила Дуся.

— Нет, нет, на подарок.

— Ну, тогда вот это… — и она схватила с самого краю самую маленькую и самую невзрачную коробочку с какими-то не то тенями, не то помадами и положила передо мной.

— Да ну что ты, Дуся! Изольда Мстиславовна… ты же сама её видела. Она обожает цветы, и при этом она очень хорошо одевается, и имеет большой вес в Комитете искусств СССР. Поэтому ей вот такой коробочкой не отдаришься.

— Ну не будешь же ты ей дублёнку дарить, — проворчала Дуся. — Дублёнку если на рынке продать — так это сколько денег будет!

Я посмотрел и сказал:

— Дуся, а ведь ты права. — Я взял с дивана дублёнку, рассмотрел её и отложил; затем взял плащ, тоже отложил и, наконец, остановил выбор на тёмно-пурпурном вельветовом полупальто с серыми бархатными вставками и вышивкой в тон. — Как ты думаешь, вот это пальто — оно для Изольды Мстиславовны будет хорошо?

— Ну, такие подарки… она же тебе всю жизнь за них должна будет.

— Так она мне много чего сделала и ещё сделает, — кивнул я добавил. — Кстати, ты себе тоже пальто какое-нибудь возьми взамен того, что Машка забрала тогда.

Дуся благодарно вспыхнула.

Итак, пальто для Изольды Мстиславовны было отложено. Затем я приступил к выбору подарка для Татьяны Захаровны. Здесь, конечно, нельзя было что-то мелкое дарить, но и на большое она не тянула… В прошлый раз я дарил ей духи, и, по-моему, и ещё какую-то косметику, поэтому на данный момент я ограничился шелковой синей блузкой с кружевами. Вроде как её размер…

Разбор барахла на подарки и продажу занял весь вечер.

Поэтому к родителям Мули я попал очень поздно. Они ещё не спали.

Надежда Петровна решительно сказала:

— Так, Муля, передашь Модесту вот это! — и на столе передо мной стремительно начали появляться какие-то упаковочки, пакеты и свёртки. Гора всё увеличивалась и увеличивалась и размерами вскоре грозила превзойти Эврест.

— Ого, — сказал я, — так это же неподъёмный вес! Как он сможет это всё поднять?

— Да ничего страшного. Посадишь его на поезд, а дальше он доедет туда, а там наймёт грузчиков, — раздражённо фыркнула Надежда Петровна.

— Но ведь он ещё должен свои вещи взять.

— Ничего не знаю, — заявила она. — Для Лизы надо вот это вот всё передать. Такая возможность! Так что пусть везёт, раз едет.

— Нет, мам, ты давай наполовину хотя бы обратно отбери. И вообще, надо посмотреть, что там. Ведь его будут досматривать.

— Но ты же, когда ехал, ты же всё это ввозил! Тебя не досматривали.

— Мама! Я же был с дипломатической миссией, поэтому меня и не смотрели. А вот они едут как обычные люди.

— Они — это кто? — с подозрением прищурилась Надежда Петровна. — Только не говори, что с этой прошмандовкой Машей он едет!

— Ну, как кто? Модест Фёдорович и Лёля Иванова.

— Что ещё за Лёля Иванова такая? Она-то здесь при чём?

— Лёля тоже едет в Югославию, к своему будущему мужу. Я попросил, чтобы она присмотрела за Модестом Петровичем в дороге, а он поможет ей чемодан донести, потому что она в интересном положении, — объяснил я. — Ты же сама знаешь, что он без присмотра пропадёт.

— Ну да, это так, — задумчиво кивнула Надежда Петровна. — Тогда ладно, я, пожалуй, уберу сервиз. И хрустальную салатницу, и набор мельхиоровых вилок. Ну, это всё, на что я могу пойти навстречу, Муля!

— Мама, — примирительно положил я свою руку на её, — я скоро опять поеду в Югославию, где-то месяца через три. Я же планирую снимать продолжение фильма. И давай перебери это всё, отложи половину или даже две трети. Я потихоньку это всё тёте Лизе перевезу. Не надо сейчас так нагружать отца, тем более ты его знаешь — он или потеряет чемодан, или разобьёт это всё. Ну, на него надежды особой нету.

— Да, ты прав… это так, — кивнула Надежда Петровна и вернулась к свёрткам, начала их перебирать.

— А, может, потом получится и тебя с собой взять, так что сама и отвезёшь ей подарки, — подбодрил Мулину маму я.

Она просияла, перестала дуться и принялась перебирать подарки опять. Внушительная горка свёртков, которая поначалу ужаснула меня, начала потихоньку таять.

Я развернулся к Адиякову, который с каким-то странным выражением лица наблюдал за всем этим.

— Отец, вот деньги.

Я положил перед ним пачку денег.

— Это то, что тебе причитается за меха. Но здесь не всё, здесь ровно половина. Вторую часть я тебе отдам, когда Йоже Гале второй раз приедет. В общем, как мы с тобой и договаривались.

— Да, хорошо.

Он взял эту пачку и, не пересчитывая, бросил в ящик стола.

— Ты с Валентиной едешь? — вдруг спросила Надежда Петровна, не поднимая взгляда от перебираемых ею вещей.

— Да нет, с Валентиной мы рассорились, — осторожно сказал я. — Она застала меня в не очень… эммм… куртуазном виде…

— А я всегда говорила, что эта девица тебе не подходит, — фыркнула Надежда Петровна. — А вот Танечка такая хорошая девочка…

— Мама, — сказал я, — я сейчас немного отдохну от всех этих Танечек. Устал от самого проекта, и тем более сейчас у меня все мысли о подготовке к Якутии.

— Ну ты же взял два билета, — сказал Адияков. — Кто с тобой поедет?

— Ну, если хочешь, поехали со мной, — сказал ему я.

— Ох, Муля, я бы с удовольствием, но не могу, спина у меня, поясница ноет, — вздохнул Павел Григорьевич.

— Слушай, Муля, а ты таки бери Танечку, — опять завела старую пластинку Надежда Петровна. — Я вчера была у её мамы на даче и начала разговор о том, что она может поехать с тобой в Якутию, но она не согласилась. К сожалению, конечно. Сказала, что там сыро и холодно, и порядочной девочке нечего делать в таких дебрях. Но, может, ты её сам уговоришь?

Я внутренне порадовался, что она отказалась, а вслух сказал:

— Почему ты за меня решаешь, кто со мной поедет и как? Я бы её и сам не взял и не поехал бы с ней.

— Муля! — возмутилась мать. — Не надо так!

И она завела лекцию минут на десять. Я терпеливо это всё перенёс, потом она отвлеклась на какие-то очередные упаковки, а Адияков сказал:

— Пошли, выйдем, покурим.

— Ну ты же бросил курить! — возмущённо закричала Надежда Петровна.

— Я один раз, половинку только, — сказал он. — И заодно и с сыном поговорю, надо же ему мозги вставить насчёт этих девиц, а то перебирает их, кого попало. Мне это нее нравится.

Надежда Петровна просияла:

— Правильно, правильно, повоспитывай его!

Мы вышли на улицу, подошли к гаражам. Я посмотрел на Адиякова с удивлением — он никогда раньше особого интереса к моим сердечным делам не проявлял.

— Что такое, отец? — спросил я, понимая, что он просто хочет со мной переговорить конфиденциально.

— Вот, Муля, — внезапно охрипшим голосом сказал он и достал из внутреннего кармана пиджака два письма. — Вот, возьми. Только, чтобы мать не видела, ладно?

Я кивнул.

— Когда приедешь в Якутию, найди вот этих людей. — Он подчеркнул ногтем имя на конверте. — И передай им эти письма. Если они что-то мне передадут, то тоже привезёшь. Только смотри, чтобы никто не узнал. Я тебя очень прошу.

— Хорошо, — опять кивнул я. — Не беспокойся, отец, я всё сделаю.

Адияков, явно успокоенный, обрадованный, что-то там порассуждал ещё про Якутию, порассказывал о том, какой там климат и как общаться с местными якутами. Потом мы вернулись обратно.

А мне всё не давали покоя эти конверты…

Глава 5

Сегодня было солнечно и тепло. На съёмочной площадке, казалось, собрались все: даже те артисты, которые не были задействованы в пересъёмке сегодняшней сцены. Всё дело в том, что сегодня должны были приехать из Главлита смотреть, на каком этапе движутся съёмки, и когда фильм будет закончен. По сути, это была эдакая негласная проверка готовности, поэтому все и волновались, крутились здесь и хотели обязательно попасть на глаза начальства, чтобы было видно их важную роль в этом проекте.

Съёмочная площадка гудела, как растревоженный улей. Звукооператоры, гримёры, костюмеры и тому подобная публика суетились туда-сюда, и от всего этого размеренного, делового гула у меня было прекрасное настроение. Было приятно наблюдать за таким вот рабочим процессом.

Актёры сбились в две кучки. Причём я с удовольствием заметил, что все они были вперемешку — как наши советские, так и югославские актёры вместе, а на кучки они распределились скорее по возрасту. Одна кучка, поменьше, которую возглавляла Фаина Георгиевна, Рина Зелёная и тому подобная публика, а вторая же кучка — там царил Миша Пуговкин и югославская актриса по имени Йована, и также другие парни, и девчонки, всех имён которых я даже и не пытался запомнить. Там же я заметил и Аллу Мальц.

Пока высокое начальство ещё не прибыло, я прошёлся по площадке, здороваясь со всеми, кое-кому улыбаясь, у кого-то спрашивая, как дела. В общем, постарался максимально с каждым перекинуться добрым словом.

И вот я подошёл к молодёжи.

— Товарищи! — как раз весело говорил высокий веснушчатый парень, если я не ошибаюсь, он был помощником костюмера, — вот, когда закончится наш проект, я предлагаю всем выехать коллективом на природу, снять домики и два дня пожить там! С костром, и с песнями. Это же так здорово! Давайте отпразднуем это событие, как и полагается. У нас на «Мосфильме» всегда так.

— Я не смогу, я на работе, — расстроенно воскликнула девушка с белокурыми локонами, которая играла в массовке, но с удовольствием общалась с остальными артистами, и они принимали её в свою компанию.

— Алла, можно тебя на минуточку? — кивнул я, стараясь говорить тише и не мешать им.

— Да, конечно, Муля, — улыбнулась она.

Мы с ней уже давно перешли на более неформальное общение, и называли друг друга на «ты» и по имени.

— Слушай, Алла, я хотел спросить такое, — сказал я и изобразил небольшое смущение. — Ты же слышала, что этот проект у меня практически отжал Тельняшев для своего сына?

— Да, — кивнула она, — Что-то такое я слышала. Но особо в эти бюрократические игры я не влезаю.

— Так вот, Алла. Ты в курсе, что я планировал снимать вторую часть этого фильма? А вообще, если честно, я планирую ещё и сериал сбацать по этому сюжету, — поделился с нею своими планами я, — только это между нами. Ладно?

— Хорошо, — она кивнула, глаза её аж заблестели от любопытства.

— И вот я тебе что хочу сказать: в моём сериале в главной роли будет не Миша Пуговкин, не зауряд-врач, а главное будет женская роль. Потому что для нас, для советской страны, важно сейчас поднять роль женщины и показать, как она справляется с трудностями, невзирая на исторические обстоятельства. Потому что, сама понимаешь, это идеологическая необходимость, которая стоит на повестке сегодняшнего дня.

Алла Мальц кивнула. Может быть, она ничего и не поняла, но кивнула согласно.

Я же продолжал закидывать дальше:

— И эта роль по своему наполнению предназначена для молодой девушки…

Кажется, до Аллы что-то начало доходить. Она вспыхнула, глаза её сверкнули, и всё же она не выдержала и спросила:

— Муля, я правильно поняла, у меня тоже есть шанс попасть на эту главную роль?

— Увы, Алла, — деланно вздохнул я, — особого шанса у тебя нету. Если… я ещё раз подчёркиваю, если ты слышала, что на этот проект наложил лапу Тельняшев, поэтому как оно дальше будет и что — всё будет зависеть только от него.

— А как же ты? — удивилась Алла.

— Я… ну, если получится отжать у Тельняшева и отстоять свой проект, то я бы, конечно, продолжил снимать это всё, и в главной роли я бы видел, конечно же, только тебя. Ты себя показала очень даже достойно. Потенциал у тебя есть. Немного, конечно, надо бы техник актёрских подучиться, но тут можно Фану Георгиевну попросить… А вот если не получится… ну, тогда ты видишь, вон он там, возле камер, с рыженькой девушкой стоит? Думаю, он, видимо, её и возьмёт.

— Да, Зойка наглая, как собака, постоянно лезет во все дыры, и Богдан её во всём поддерживает, — фыркнула Алла, сердито глядя на Тельняшева-младшего, который любезничал с девушкой, а потом они вдвоём тихонько ушли с площадки.

— Ну вот так, Алла. Так что я тебе пожаловался. Сейчас я уеду в Якутию…

— Зачем в Якутию?

— Да, взял небольшой отпуск. Там надо дела отца порешать. Он же жил в Якутии, не успел там забрать кое-какие вещи, и так, по-мелочи… вот и попросил меня съездить.

— Так это же так далеко! — изумилась Алла.

— Да ничего, ещё зима ведь не началась, так что успею туда-сюда обернуться. А вот за это время, боюсь, что все сливки с проекта и сам проект заберёт Тельняшев. Вот такие вот дела, Алла. — Подытожил я и вздохнул, — в общем, я тебе перспективу обрисовал. Чтобы ты знала, что у тебя есть все возможности. Я просто хотел тебя подбодрить. Вот. Так что, может быть, когда он станет руководителем, ты к нему подойдёшь и попросишься на главную роль. У тебя получится сыграть хорошо. Я уверен.

Я отошёл, оставив Аллу в глубокой задумчивости. Пусть подумает и отрефлексирует мои слова. Что со мной у неё есть перспектива и шанс, а вот с Тельняшевым у неё ноль — он её не возьмёт даже в массовку после того, как она отвергла его предложение встречаться. Честно говоря, я очень надеялся, что она подключит своего дядю. На сегодняшний день, пока я возьму якутскую паузу, мне любая поддержка будет очень кстати. Особенно такая весомая.

Отпустив задумчивую Аллу, я вернулся к поточным делам. Ко мне подбежала какая-то дама из отдела по финансам и бухгалтерии, протянула акты.

— Это чтобы я расписался? Что это? — поморщился я.

— Расходники для лошадей, — сказала дама и скривилась. — Никогда наш Комитет искусств этим не занимался, а сейчас финансирование идёт напрямую. Я уже устала все вот эти позиции прописывать! Две банки мази Вишневского для лошадей! Через финансирования Комитета искусств СССР! Кому скажи — засмеют!

— Ну ничего, потерпите, — подбодрил её я. — По окончании проекта все получат большую премию. Это однозначно.

Дама просияла, схватила подписанные акты и унеслась. На её место пришёл Альбертик, секретарь Козляткина, и принёс ещё более пухлую папку с документами.

— Здесь и здесь надо расписаться. А потом мы сделаем приказы, а также надо завизировать, что мы распланировали вот это мероприятие, — ткнул он пальцем в один из листов.

Пока я вчитывался в это всё, в общем, суета закрутила-завертела, и очнулся я, когда прошло часа два. Боссы из Главлита всё не появлялись, народ уже измучился ожиданием, и тут наконец кто-то крикнул:

— Едут!

Моментально все выстроились, так как и договаривались. Поначалу пошла съёмка сцены, когда раненого солдата несут на носилках, а навстречу идут крестьяне. Сразу мужчины-актёры бросились к носилкам, а Миша Пуговкин торопливо туда лёг.

— И вот они понесли героя! Только поосторожнее несите, — засмеялся он тихо.

— Начинаем! — крикнул звукооператор и возмущённо заорал. — Понесли! Где дождь? Нужен дождь!

— Дайте дождь! — закричал Йоже Гале и ещё кто-то тоже подхватил эти слова.

Прибежали два парня с брандспойтом и принялись обильно поливать через деревянное сито актёров. Получился действительно дождь.

— Ещё больше дождя! — заверещал Йоже Гале, хоть вода уже стекала по актёрам ручьями.

Больше всех страдал Миша Пуговкин — вода буквально затопила его в носилках, и я уже забеспокоился, что он там и утонуть может. Но нет. Вроде ещё пока держится.

— Пошли-и-и-и! — взревел Йоже Гале и солдаты, оскальзываясь на размокшем чернозёме, побрели, мужественно таща на себе носилки с Мишей и подбирая выше колен замызганные шинели.

— Пленного немца выпускайте навстречу! — опять крикнул Йоже Гале и высокий серб в драном кителе, который играл немца, вышел навстречу…

Съёмки шли полным ходом. Актёры старались, помощники с брандспойтом изображали дождь, Йоже Гале и звукооператор орали то на актёров, то друг на друга. Остальные тоже рассосались по своим местам и изобразили срочный приступ трудоголизма.

В этот момент на съёмочной площадке показалась процессия из четырёх человек. Всех я их не знал, но среди них были знакомые лица: Тельняшев-старший и тот мужичок, с которым мне пришлось воевать ещё по Институту философии. Свинцов, кажется.

Кстати, он посмотрел на меня взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Впрочем, и Тельняшев-старший не обласкал меня вниманием. Остальные явно тоже относились ко мне с превеликим предубеждением — очевидно, Тельняшев их здорово накрутил.

— Что здесь происходит? — сказал он деловым тоном и склочным голосом. — Где Богдан?

Я не ответил, так как не посчитал нужным. Да и при всём моём отношении к Богдану, сдавать его родителю, что он, вместо того, чтобы принимать ответственную комиссию из Главлита, ушёл с девушкой.

К ним подбежала Таисия Владимировна, полная дама лет за сорок, которая постоянно вертелась вокруг Богданчика и была его, как бы это выразиться… «фрейлиной».

— Бубнов! Вы меня не слышите⁈ Что у вас здесь происходит? — поджал губы Тельняшев-старший, недовольный, что был вынужден повторить вопрос.

Я пожал плечами и кивнул на съёмочную площадку:

— Переснимаем сцену номер девять.

— Но почему вы её переснимаете? — влез толстый мужик с огромной проплешиной на всю голову. — Финансирование было фиксированным! Если вы некачественно подготовили сцену, то переснимайте её, пожалуйста, за свой личный счёт!

— Пересъёмки нескольких сцен изначально включены в смету, — спокойно ответил я. — Это нормальный киношный процесс. Всегда может внезапно пойти дождь или, наоборот, нет солнца, и съёмку осуществить не удаётся. Кроме того, аппаратура тоже может в любой момент выйти из строя, или же артист плохо сыграет. Это нормальный процесс, и мы это всегда предусматриваем в смете.

Чиновник посмотрел на меня и не ответил ничего, поджав губы так, что они превратились в тоненькую белую ниточку.

— Так, — протянул Тельняшев-старший. — А здесь что у вас творится? Что за цирк?

Он ткнул пальцем в группу гримёров, костюмеров и прочих, которые сгрудились поодаль и с интересом смотрели на нас.

— Это обслуживающий персонал, — пояснил я. — Они должны присутствовать на съёмках в обязательном порядке, и если нужно подправить грим актёру или порвался там, к примеру, костюм, то они сразу же вносят исправления.

— И что, такая толпа постоянно вносит исправления? — с неудовольствием хмыкнул второй незнакомый мужик, высокий и тощий, примерно лет под шестьдесят, и, не выдержав, люто гаркнул. — Дармоеды!

— Да, именно так, к сожалению, — сказал я и развёл руками, для того чтобы дополнительно аргументировать свои слова, — понимаете, съёмки — это очень сложный процесс, поэтому для того, чтобы снять даже двухминутный сюжет, приходится задействовать огромные ресурсы.

— Да, да, да, вы задействуете огромные ресурсы, а деньги платит наша страна, — фыркнул Свинцов, мой давний недруг из Института философии.

— На содержание Института философии она же деньги платит, — усмехнулся я, — чем мы хуже?

Товарищ Свинцов побагровел и почти задохнулся от возмущения, и не нашёлся, что ответить.

— Я считаю, что следует отстранить товарища Бубнова от работы в проекте, — процедил зло тощий мужик.

— Поддерживаю, — кивнул толстый.

— Составим акт и срочно заменим руководителя, — добавил Тельняшев и с триумфом посмотрел на меня. — Давно пора было это сделать, раз Бубнов не справляется со своей работой.

Они отошли и начали обсуждать меня, при этом демонстративно не обращая на меня внимания.

Ну и ладно. Я смотрел на них и думал: чёрт с вами, а ведь я такой мощный проект вытянул. В любом случае Фаину Георгиевну они из киноленты не вырежут, и Мишу не вырежут, и Рину. А я чем мог — всем им помог. Насколько я понимаю, этот проект даст Фаине Георгиевне возможность претендовать на главные роли в других фильмах и в театрах. Вениамин Львович Котиков тоже подозрительно часто крутится рядом, и, чую, дело тут нечисто. Живёт она сейчас в нормальной квартире. Материальное положение после выхода этого фильма у неё тоже существенно улучшится. Это однозначно.

То есть, по сути, всё, что я планировал изначально, когда я только попал сюда, я выполнил. И на сегодняшний день перед Фаиной Георгиевной у меня больше нет никаких долгов. Остаются кое-где небольшие мои недоработки, которые я должен доделать: к примеру — помочь той же Вере, помочь ещё кому-то, надо вспомнить. По сути, всех остальных я уже нормально пристроил.

Миша Пуговкин живёт в прекрасной квартире. Я думаю, что, если он там какое-то время ещё поживёт, то вполне сможет оформить её на себя. Я уже переговорил с Изольдой Мстиславовной о том, что надо это сделать. Она обещала посодействовать.

Дуся останется жить в нашей четырёхкомнатной квартире. Если даже что-то там пойдёт не так, к примеру, её оттуда та же Мулина мамашка выпрет, то у неё есть свой неплохой участок и садовый домик, и она там сможет жить.

Кроме того, у неё есть комната в коммуналке, так что Дуся не пропадёт. Конечно, хотелось бы ей оставить что-то получше, но пока так — чем смог, тем помог. Надо будет ещё на сберкнижку ей немного денег положить. Причём сегодня же не забыть это сделать. Ну, в крайнем случае, завтра.

Всем остальным друзьям, соседям и родственникам я и подсказывал, и советовал, и помогал. Модест Фёдорович с Лёлей Ивановой уезжают через четыре дня, документы уже все практически подготовлены, сумки сложены, остаются только небольшие какие-то нюансы, с которыми они могут справиться уже и сами, а там уже дальше, как будет. Тётя Лиза ждёт Модеста Фёдоровича, и я надеюсь, что у них всё получится. А может, даже, если очень повезёт, то они найдут друг друга не только в науке.

Лёля будет жить с этим югославом Петером — тоже нормально. И даже у Валентины тоже всё нормально, хоть и некрасиво мы расстались. В общем, по сути, всё у всех хорошо. Единственное, кому я особо не помог, так это Белле и Вере. Ну, с Верой всё понятно. Я думаю, что даже если что-то и случится, то Дуся её не бросит. А вот Белла… ну что же, она единственный человек, кому я особо и не помог, так, подсказал пару вариантов. И на том всё. Но я же тоже не всемогущий и всем помочь не могу.

Так что чёрт с ним, с этим проектом. А я еду в Якутию! Может быть, там у меня начнётся совершенно другая жизнь?

Так я рассуждал, стоя на площадке, и даже не прислушивался, о чём бормотали эти наглые чиновники. И тут вдруг я заметил необычайное оживление на поле, на котором проходили съёмки. Бежал Козляткин, и лицо его было сосредоточенным и каким-то одухотворённым, что ли. За ним торопливым шагом шёл Большаков, который буквально под ручку сопровождал высокого мужчину в добротном костюме и тёмном плаще нараспашку. Сзади шествовало ещё несколько человек, какие-то, очевидно, секретари, судя по строгим дорогим плащам и по количеству папок и бумаг подмышками, а также портфелей.

Неужели получилось? — мелькнула мысль, — ай да, Муля, ай да мамкин сын!

И тут я услышал, как среди проверяющих, которые отжали у меня этот проект, испуганно прошелестело:

— Да это же сам Первухин! — вдруг воскликнул толстяк тоненьким испуганным голосом. — Первухин! Что он здесь делает?

Группа во главе с Первухиным, Козляткиным и Большаковым направилась в нашу сторону. Проверяющие из Главлита вытянулись буквально в струнку и поедали Первухина преданными глазами. Я стоял молча и наблюдал, чем всё закончится. Было необычайно любопытно: вздрючит их Первухин или очень сильно вздрючит?

Когда группа Первухина поравнялась со мной, он поздоровался с нами всеми:

— Здравствуйте, товарищи.

Остальные его секретари закивали синхронно.

— Здравствуйте, здравствуйте. — Засюсюкали из Главлита.

Я поздоровался спокойно и старался не вмешиваться, особо не отсвечивая и наблюдая со стороны.

— Товарищи, как проходят съёмки? Есть ли успех? Какие затруднения? — спросил Первухин, кивнув на съёмочную площадку, где в это время мокрые изгвазданные в глине солдаты изображали, как им тяжело вытаскивать мокрую раненую лошадь из мокрой канавы, и злой оператор с камерой постоянно заставлял их переделывать, и всё кричал и возмущался. И Йоже Гале от него не отставал.

— Это идёт съёмка, — сказал Тельняшек, затем посмотрел на меня и велел. — Бубнов, объясните!

Я посмотрел на Тельняшка и спокойно пожал плечами:

— Вы же меня отстранили от проекта, сами и объясняйте.

— Иммануил Модестович Бубнов? — внимательно посмотрел на меня Первухин.

Я кивнул:

— Я.

— Вы, как руководитель проекта, скажите мне, когда мы сможем посмотреть черновой вариант? И приедут ли югославы на это мероприятие?

— Да, пожалуйста… — я начал рассказывать о проекте и о перспективах на будущее.

— Прекрасно, — кивнул Первухин. — А что такое говорит этот товарищ, по поводу того, что вас отстранили от проекта?

— Да вот, эти товарищи из Главлита считают, что моя работа неэффективна, — наябедничал я, стараясь, чтобы злорадство очень уж явно не прозвучало в моём голосе.

Тельняшев и остальные побледнели и, кажется, старались не дышать.

— А вот Партия так не считает, — обличительно покачал головой Первухин и укоризненно посмотрел на них. — Мы очень рассчитываем на этот проект, который под вашим руководством, товарищ Бубнов, займёт достойное место среди, я уверен, лучших кинофильмов нашей страны и всего мира. И мы, а особенно Иосиф Виссарионович, ждём, когда этот фильм будет уже смонтирован, и желаем посмотреть на него.

— Как скажете, — кивнул я. — Осталось совсем немного, но только главное, чтобы мне не мешали из Главлита. Сейчас этап цензурирования ещё будет, и я чувствую, что фильм может провалиться.

— Иосиф Виссарионович будет расстроен, — подчеркнул последнюю фразу Первухин и многозначительно посмотрел на Тельняшева.

Тельняшев побледнел ещё больше:

— Да что вы такое говорите, товарищ Бубнов! Мы пропустим! Это прекрасный фильм, и всё хорошо с ним будет хорошо! Михаил Георгиевич, послушайте! Товарищ Бубнов по молодости ошибается, никто его от проекта не отстранял. Мы просто дали некоторые рекомендации. Так сказать, в рамках своих полномочий…

— Вот и прекрасно, — усмехнулся Первухин, который всё прекрасно понял. — Продолжайте работу, товарищи. А от вас, товарищ Бубнов, я жду отчёта, и надеюсь, что всё будет нормально.

С этими словами он развернулся и пошёл по полю. Большаков посмотрел на меня красноречиво, затем зыркнул на Тельняшева и преданной рысью побежал вслед за Первухиным. Козляткин и остальные секретари устремились тоже.

Я же остался на поле, провожать не пошёл. Первухин и его свита ушли, а главлитчики растерянно стояли и смотрели на меня.

Краем глаза я заметил, как Алла Мальц перекинулась с Первухиным взглядами, затем, когда уже высокие гости покинули съёмочную площадку, она посмотрела на меня и красноречиво подмигнула.

Ну что ж, я был абсолютно прав, когда сделал ставку на неё.

А вечером ко мне прибежала Валентина.

— Муля, — воскликнула она прямо с порога, — я много об этом думала! И я хотела извиниться! Прости меня, пожалуйста, я была не права. Понимаешь, я себе что-то там нафантазировала, надумала, но мы с тобой друзья и соратники, для меня это самое главное. Прошу, позволь мне остаться твоим другом и не гони меня, пожалуйста…

Она ещё что-то там лепетала, постоянно краснея и сбиваясь.

— Да тише, тише, Валентина, что случилось? — удивлённо посмотрел я на неё.

— Ну вот… ты… вот я…

— Всё нормально, — сказал я, — и никто тебя никуда не гонит. Мы с тобой продолжаем и дальше общаться.

— Тогда я пойду собираться в Якутию? — просияла она.

— Нет, Валентина, — покачал головой я, — в Якутию поедет Вера.

— Как же так? — залепетала Валентина и на глазах её показались слёзы. — А как же я?

— А вот так, — ответил я, но, видя, как у неё вытянулось лицо, поспешил её успокоить, — Не переживай. Понимаешь, для Веры очень важно найти себя и изменить свою жизнь. Поэтому она и едет со мной в Якутию — для того, чтобы посмотреть, существует ли другая жизнь за пределами Москвы. У тебя же и так всё нормально, тебе сейчас нужно закончить последний курс университета. Вот. А дальше мы с тобой ещё куда-нибудь поедем.

— Но ты и Вера… — пролепетала Валентина и густо покраснела.

— Нет, не выдумывай! Мы с нею просто друзья и соратники. Она мне много помогла. Да ты же сама помнишь, как тогда с Институтом философии вы на Александрова искали компромат. Ты много помогла, вот, и она тоже. Поэтому я считаю, что я должен теперь помочь ей.

— Ну, хорошо, — вздохнула Валентина и с надеждой посмотрела на меня. — А когда ты уезжаешь в Якутию?

— Мы уезжаем с Верой, — поправил её я. — Через неделю. Сейчас Модест Фёдорович уедет в Югославию, закончатся съёмки, и когда звукорежиссёры и операторы сядут монтировать фильм вместе с Йоже Гале и другими киношниками, я возьму небольшой отпуск и уеду.

— Я буду тебя ждать, — тихо вздохнула Валентина. — Только возвращайся поскорее…

Глава 6

Якутия встретила нас неожиданным теплом и ярким солнцем. Таким ярким, что слепило глаза и было больно смотреть. Не буду рассказывать, как мы добирались, как вымотали нас все эти бесконечные пересадки — с поезда на автобус, потом на паром, потом на корабле, как это всё задолбало, как Вера пережила качку на корабле и как у нас закончились продукты, и ехать было ещё почти два дня, и как другие пассажиры подкармливали нас. Обо всём этом я рассказывать не буду, потому что это дело совершенно другой истории, возможно даже каких-то очерков о путешествиях.

Но, наконец-то, все наши злоключения закончились, и мы ступили на твёрдую якутскую землю.

— Боже, красота какая! — воскликнула Вера, рассматривая всё вокруг сияющими глазами.

Она крутила головой, словно пятиклассница из глухой деревни, которая впервые в жизни попала в зоопарк и увидела слона и жирафа.

— Смотри, Муля! — она с восторгом указала на небольшую группу женщин, которые стояли у причала в ожидании парома.

Да, посмотреть было на что. Якутские женщины были одеты в длинные платья, почти в пол, по низу обильно украшенные воланами. Эти платья напоминали наряды тургеневских барышень из девятнадцатого века. На голове у каждой из них была ажурная шляпка с широкими полями. При этом всё: и платье, и шляпка, и сапоги, в которых они щеголяли, — всё было белоснежного цвета. Более того, у каждой из них были красивые серебряные украшения: длинные серьги, которые гирляндами спускались практически до плеч, а на шее в несколько рядов серебрились бусы.

Это всё настолько выбивалось из нашей привычной жизни, что создавалось впечатление, что мы попали в сказку.

— Обалдеть, — прошептала потрясённая Вера, — как так? Почему они так одеваются?

— Тебе не нравится?

— Нравится! Но это же так… не по-настоящему! Так ходили, когда ещё цари были! Принцессы! Я в книжке картинках такое видела.

Я пожал плечами. Насколько я помнил ещё по поездках в Якутск в том, моём мире, якутские женщины всегда умели себя подать и любили моду, любили красиво одеваться. И даже в двадцать первом веке они сохранили это желание и носили вот такие аутентичные платья времён девятнадцатого века.

— Так у них, видимо, традиционно, — сказал я и улыбнулся Вере. — Вы, женщины, все загадочные.

Вера согласно кивнула, с интересом продолжая рассматривать наряды якуток.

Подъехал автобус до города, и мы начали загружаться, поэтому дальнейшие разговоры пришлось прекратить. Толпа на вокзале была небольшая — те, кто высадился близ Якутска, потому что наш кораблик пошел дальше, вниз по Лене. Нам же теперь предстояло доехать до города, а это, насколько я помнил, около часа пути.

Автобус трясся и подпрыгивал на ухабистой дороге без малейших признаков асфальта, и пыль — мелкая, пылеватая взвесь — поднималась вверх, проникала в автобус и уже буквально через несколько минут мы с Верой, да и все остальные пассажиры, были покрыты тонким слоем лёссовидной пылеватой фракцией.

— Ужас, — чихнула Вера и закрыла лицо рукавом. — Я сейчас задохнусь!

— Ничего, потерпи, немного осталось, — сказал я и тоже чихнул.

Я помнил ещё с тех времён моего мира вот эту так называемую «чёрную дорогу». Дорога это мало того, что без грунтового покрытия, и, когда машины разбили верхний слой, то вся вот эта мелкодисперсная пыль всегда стояла метра на два над дорогой, а то и на два с половиной. Так что по вот этому участку дороги приходилось ехать только с включёнными фарами, потому что даже днём при интенсивном солнечном свете здесь было темно, словно в жопе негра.

Наконец автобус въехал в сам Якутск, немножко поплутал по узким улочкам и остановился возле длинного одноэтажного здания, похожего на барак. Двери открылись, и мы с удовольствием вывалились из пыльного салона.

— Фух, — сказала Вера, пытаясь рукавом оттереть пыль на своём лице.

— Сейчас скоро уже умоешься, — успокоил её я, подхватил наши чемоданы и вошёл в здание.

Это была гостиница — пока единственная для Якутска в это время. За столом в небольшом, тесном вестибюле, сидела женщина и читала книжку. На плечах у неё была красивая, вязанная вручную шаль — у Мулиной мамы, была точно такая, и я знаю, что она за неё отвалила большую кучу денег. Платье у женщины было тоже длинное, почти в пол, с широкой юбкой, но, правда, не белого, а светло-кремового цвета.

— Здравствуйте, — сказал я. — Мы хотим поселиться. Здесь номера есть?

— Номеров нет, — ответила женщина и сокрушённо покачала головой.

— А что же нам делать? — сказал я. — Мы из Москвы.

Волшебное слово «Москва» произвело на женщину чудодейственное впечатление.

— Из Москвы? — с придыханием выдохнула она. — Подождите секундочку, посидите здесь, — она кивнула на небольшой диванчик у стены, — сейчас я позову директора, и мы что-то придумаем.

Она торопливо убежала куда-то вглубь здания, мы же с Верой устало попадали на диван.

— Ух, как же я устала, — простонала Вера. — У меня до сих пор такое впечатление, что пол качается.

— Ничего, дня два, и ты привыкнешь, — сказал я. — Мы переночуем сегодня в Якутске, может быть, и завтра, потому что нам нужно адаптироваться. А за это время я разузнаю, как проехать в тот улус, и потом поеду туда.

— Сам?

— Сам.

— А я что тут буду делать? — спросила Вера.

Мы с ней особо не обсуждали то, чем она будет здесь заниматься. Поэтому я пожал плечами и сказал:

— Ну, ты пока походишь по Якутску, погуляешь, посмотришь, что здесь и как. Я быстро, буквально дня за два-три справлюсь, и вернусь.

— Нет, Муля, я хочу с тобой! — упрямо сказала Вера и надулась. — Я поеду с тобой, и точка! Раз ты меня сюда привёз, значит, ты не можешь меня бросить одну в этой гостинице. И вообще, я одна оставаться тут боюсь!

Спорить с ней было невозможно, поэтому я сокрушённо вздохнул и сказал:

— Ну, Вера, ты пойми, я поеду в какую-то забитую дыру, там не будет ни возможности помыться — вот ты до сих пор чешешься от этой пыли, да и устала — а дороги там, между прочим, будут ещё хуже. Оставайся в городе — здесь всё-таки хоть какие-никакие, но удобства. Там же ничего этого не будет.

— Нет, Муля, я еду с тобой! — Вера была непреклонна.

Буквально через некоторое время, словно из ниоткуда, материализовалась женщина-администратор. За ней, торопясь, бежал невысокого роста коренастый якут в хорошем добротном костюме, который, очевидно, и был директором гостиницы.

— Добрый день, добрый день, дорогие гости, — приветливо улыбаясь во все тридцать два зуба, так что ему бы позавидовали даже американцы, запричитал он. — Мест совершенно нету, но вы не переживайте, мы вам сейчас что-то придумаем. Мы вам хорошо придумаем! Вы будете довольны!

— Да, спасибо, — с улыбкой от такого гостеприимства, сказал я. — Мы так долго добирались к вам, что очень устали.

— А вы по какой надобности будете? — с хитрым прищуром сразу переключился на важные события мужчина. — Проверку приехали делать или же по каким-то другим делам?

— И то, и то, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

По себе знал ещё с тех, своих бывших времён, что пока они будут меня воспринимать за начальника, то отношение будет совсем другое. Почему-то опять вспомнилась знаменитая пьеса о том, как «К нам приехал ревизор». И здесь повторялось примерно то же самое.

— Нам бы переночевать, — повторил я и многозначительно посмотрел на якута строгим начальственным взглядом.

— У нас есть самый лучший номер, мы его держим для руководства, но сейчас он пустой, так что мы можем спокойно вам его предоставить! — просиял якут от того, что проблема так легко решилась и «начальник» из Москвы будет доволен.

— Нам две отдельные комнаты, пожалуйста, — уточнил я.

— К сожалению, у нас только одна комната, — забеспокоился человек. — Ну, вы же со своей супругой…

— Нет, мы коллеги, мы не женаты.

— Ой, какая жалость. Товарищ женщина может жить в хорошем номере, а вы можете в подсобке, — подсказала женщина-администратор. — У нас там постельное бельё хранится. Я его вытащу оттуда, а там кушетка есть.

Я кивнул, подавляя мучительный вздох. Вечно мне не везёт. Но, с другой стороны, не мог же я отправить Веру ночевать в подсобку, а сам разместиться в королевском люксе или что там у них (стопроцентно, удобства все во дворе, хорошо, хоть лето, а не минус пятьдесят пять, как обычно у них тут зимой). Поэтому вопрос с ночлегом был решён, и мы начали заселяться.

Так как здесь были белые ночи, а у меня в подсобке никаких штор на окне не было, то спать я не мог совершенно. Поворочавшись на узком и неудобном топчане какое-то время, я встал, оделся и решил выйти на улицу покурить.

Я вышел в коридор. Здесь царила сонная тишина. Администраторши не было, видимо, спала в своей комнатке. Громко тикали ходки на стене в коридоре и монотонно жужжала и билась в оконное стекло случайная муха.

Я вышел во двор гостиницы и закурил, глядя на окрестные пейзажи сонного городка. Солнце светило нещадно. Если такая жаркая ночь, то боюсь даже представить, что тут будет днём.

Вдруг послышались звуки. Я оглянулся — по дороге, мимо Доски почёта с ударниками труда, шёл конь. Он медленно брёл, поглядывая на меня косым карим взглядом. Я посторонился, пропуская его, и он пошёл себе дальше, цокая копытами по дороге…

Утром за нами пришла машина, о которой я договорился через директора гостиницы. Мы с Верой загрузились и поехали на автобусную станцию. До неё было далеко. Как таковой автобусной станции-то и не было — просто оттуда отходили большие, похожие на «Уралы», машины, которые ехали в разные направления, и в том числе в тот улус, о котором мне говорил Адияков.

Водитель любезно предложил Вере сесть рядом с ним в кабину, мне же пришлось довольствоваться местом в крытом брезентом кузове, где стояли какие-то бочки, коробки, ящики с чем-то, какая-то мебель и прочее барахло. Воняло соляркой и солёной рыбой. Дышать было невозможно. Я постелил кусок брезента, более-менее чистого, который дал мне водитель, и примостился на скрученные в тугой пук канаты. Умостившись так, чтобы не падать и не ударяться о бортики машины при её движении, я положил голову на чемодан и попытался вздремнуть.

Машина тронулась, и угол одного из ящиков больно впился мне в бок. Я переложил чемодан под бок, чтобы прикрыть это ребро, и снова попытался задремать. Вроде как даже мне это и удалось. Минут на пять. Потому что на одном из ухабов машина подпрыгнула, и я больно ударился затылком об ящик. Чертыхнувшись, я понял, что так и не посплю.

Рядом лежали большие рулоны с чем-то, скорее всего, то ли ткань, то ли какой-то брезент. Недолго думая, я влез прямо на них, разлёгся и, наконец-то, крепко уснул.

Проснулся я от того, что машина резко остановилась.

— Выходите! — крикнул водитель, открывая заднюю дверь.

Я встал, потянулся, разминая затёкшие члены, и подхватив наши с Верой небольшие сумки с самым необходимым — чемоданы мы оставили в гостинице, спрыгнул на дорогу.

Мы находились в небольшом улусе. Для Якутии характерны аласные котловины — понижения рельефа, где хоть ненадолго скапливалась вода, и поэтому здесь хорошо росла трава. Поэтому там ставили небольшие деревеньки, выпасали скот и даже пытались выращивать какие-то овощи.

Улус представлял собой несколько домишек, один из них был чуть-чуть побольше. Туда мы с Верой и направились. Она крутила головой, с удивлением и интересом рассматривая совершенно новую и чуждую ей обстановку. Вдали белели две юрты. Водитель влез обратно в машину, и она, сердито чихнув напоследок, отправилась дальше.

Мы подошли к дому, и я постучал. На мой стук никто не ответил, поэтому я открыл дверь и сказал:

— Заходи, Вера.

Двери здесь, что интересно, не запирались. Мы вошли в просторные, пропахшие полынью, солёной рыбой и кожами сени. Прошли по ним, не разуваясь, и я открыл дверь в жилую часть. Мы вошли в сам дом. Там сидела маленькая девочка лет трёх с чуть раскосыми миндалевидными чёрными глазами и с интересом смотрела на нас.

— Дядя, — сказала она и сунула грязный палец в рот, с любопытством рассматривая нас и болтая босыми ногами.

— Ой, ты какая хорошенькая! — моментально засюсюкала Вера к ней. — Ириску будешь?

Некоторое время мы сидели на лавочке и ждали хозяина. Вскоре на улице стукнуло, грюкнуло, и в дом вошёл заросший загорелый до черноты мужик, в накинутом таналае.

— Здравствуйте, — улыбнулся он, нимало не удивившись внезапным гостям. — Мне сказали, что вы ко мне пошли, но я был в огородах, поэтому только сейчас смог дойти. Меня зовут Егор.

Он был типичный якут, ширококостный и сильный.

— А я Иммануил, можно Муля, — сказал я.

— А я — Вера, — улыбнулась ему Вера и погладила прикорнувшую у неё на руках девчушку по спутанным чёрным волосёнкам.

Мужик посмотрел на нас и сказал:

— А вы зачем приехали?

— Да вот, — объяснил я, — приехали из Москвы по просьбе Павла Григорьевича Адиякова. Вы же помните такого?

— Конечно, помню, — махнул головой Егор. — Хороший человек, толковый очень… эх, мы с ним такие дела тут крутили!

Он взглянул на меня и осёкся.

— Так вот, — я продолжил свою речь, — он попросил меня встретиться с несколькими людьми из вашего улуса и забрать меха.

— А деньги ты привёз? — посмотрел на меня мужик исподлобья.

— Ну, конечно, — сказал я, — только они сейчас у меня не с собой, а я оставил их в Якутске. Вот. Но, в принципе, когда мы меха выберем, я поеду и привезу. Или кто-то из ваших со мной пусть поедет и я там отдам. Но сначала мне надо видеть меха.

— Всё будет, и меха будет, и рыба, и мясо подкинем, — усмехнулся мужик, явно обрадованный от того, что есть возможность получить хорошую прибыль:

— А мамонтовая кость интересует?

Меня интересовало всё.

Тем временем он кликнул черноглазую женщину — пожилую, худенькую, юркую, с двумя тонкими седыми косичками, которые выглядывали из-под национального головного убора. Женщина была в длинном тёмном платье, на котором было много разных манист и бус. Она позвякивала этими бусами и вообще выглядела очень экзотично. Вера рассматривала её во все глаза, с восторгом.

Тем временем женщина споро вытащила из печи котелок и начала наливать ароматный кулеш в глубокие миски и ставить на стол. Я сразу же почувствовал дикий голод. Утром позавтракать нормально мы не смогли, потому что магазин работал только с десяти, а выезжать нам надо было с утра. Свои же припасы мы покончили ещё в дороге, поэтому пришлось удовольствоваться какими-то двумя баранками, которые завалялись у Веры, и, считай, всю дорогу мы ехали голодные.

Мы с удовольствием набросились на еду, которую хлебосольный хозяин выставил на стол. Там было много чего вкусного: здесь и мочёная брусника, и жирные куски запечённой кобылятины, и кумыс, и какие-то интересные булочки, или я не знаю, как это называется, национальные, с интересной начинкой (я так не определил, что там внутри). И ароматный чай на травах, густой и сладкий. В общем, разгуляться было где.

После обеда я оставил Веру на попечении женщины, которую звали, как ни странно, тоже Вера, а мы с Егором сели на телегу и отправились дальше. Если этот улус мне казался забытым Богом дырой, то место, куда нам надо было ехать, я вообще представлял на краю земли. Но, надеюсь, вернусь нормально.

Мы ехали и ехали. Вокруг живописно раскинулись леса, синяя река извивалась, отблёскивая серебром под палящими лучами солнца. Вокруг жужжали насекомые, было много комаров и мошек. Но ужаснее всего были слепни и оводы. Я отмахивался от них, аж руки устали. Егор смотрел на мня и тихо посмеивался. Его, как своего, местного, гнус вообще не трогал.

Хорошо, что взял с собой по совету отца несколько бутылочек гвоздичного одеколона, поэтому выливал его на себя сейчас литрами, воняя немилосердно, но всё равно гнус загрызал.

Мы тихо ехали по дороге, вели неспешную беседу. Егор расспрашивал, как там в Москве, как Адияков, рассказывал о своей немудрёной жизни здесь, в улусе. А здесь таких особых новостей и не было, разве что покос, да урожай, поэтому беседа наша журчала ровно и размеренно.

Мы наконец-то, примерно часа через три с половиной, доехали до небольшой излучины реки. На берегу которой стояли две избы: одна — более старая, покосившаяся, а вторая — новая, на высоких сваях, отсвечивала свежеоструганными жёлтыми боками брёвен.

— Нам сюда, — показал пальцем Егор на старую, чуть покосившуюся, почерневшую избу.

— Ну, сюда, так сюда, — пожал плечами я и пошёл за ним.

Мы вошли внутрь. В избе на лавке копошилась черноглазая старуха, зашивая какую-то одежду. На полатях играли двое замурзанных детей, примерно пяти и восьми лет, мальчик и девочка. Девочка была постарше, мальчик поменьше. Они посмотрели на меня голубыми глазами, и у меня создалось впечатление, что где-то я этих детей уже видел. Эдакие сестрица Алёнушка и братец Иванушка.

— Ну, что ты привёз? — сразу вскочила старуха.

— Да вот, хлеб привёз, мяса немного, да ещё и чаю, — Егор начал выкладывать из торбы продукты, которые он привёз старухе.

— А где Потап?

— Да пошёл в лес. Там медведь ходит, и он хочет следы его посмотреть и поставить ловушки, — прошамкала старуха и пристально посмотрела на меня.

Она бросала на меня какие-то странные взгляды. Или же мне так показалось.

— А где меха? — спросил я, желая прервать этот тягостный разговор. — Отец говорил, что сразу можно будет обменять.

— Да, мы сейчас посмотрим и возьмём меха, а деньги ты потом мне передашь, — сказал Егор.

Он посмотрел на старуху и вдруг усмехнулся:

— Это Павла Адиякова сын.

— Вот как, — покачала седой головой старуха. — А зачем же ты сюда приехал, сын Павла Адиякова?

— Да вот, отец мне поручил кое-какие дела поделать, — обтекаемо сказал я, ёжась под её странным взглядом.

И тут она ещё раз пристально посмотрела на меня и вдруг ворчливо сказала

— Едут да едут! Да только за мехами, да за мехами! А разве детей Павла Адиякова ты забирать не будешь?

Глава 7

— А это что, его дети? — удивлённо спросил я, но самого терзало сомнение, потому что эти ребятишки были как две капли воды похожи на Павла Григорьевича, Мулиного биологического отца.

— Ты ещё спрашиваешь? — фыркнула старуха и посмотрела на меня. — Забирай.

— А где их мать? — спросил я.

— Померла Клавдия, — вздохнула старуха, — в аккурат год назад по весне и переставилась. А они здесь не должны быть, у нас нет школы. В интернат уже пора забирать Анфиску, но всё никак не приедут и не заберут. Она уже взрослая, большая, ей давно учиться надо. Так что забирай их к отцу, пускай он им хоть нормальное образование даст, в люди выведет.

Я как представил лицо Надежды Петровны, когда она увидит этих детишек, так у меня сердце и ёкнуло. Да и Адиякову я наперёд сочувствую.

Бабка тем временем продолжала что-то рассказывать.

— Ты, старая, лучше на стол нам чего собери, — недовольно велел Егор, — а мы пока меха посмотрим.

Его все эти индийские сериалы в стиле «кто чей брат» совершенно не обходили, и на то, что детей Адиякова будут забирать в Москву, он практически не обратил никакого внимания. В данный момент его больше интересовала материальная выгода от продажи мехов и удачная торговля.

Мы спустились с крыльца домика, пока старуха, ворча, что-то там ковырялась, накрывая на стол. Подошли к новому зданию.

— Это лабаз, — пояснил мне Егор.

Я присмотрелся, и точно: то, что я издали принял за высокий двухэтажный дом, это и был лабаз на сваях, из-за которого здание и получалось намного выше, чем жилой дом.

— Зачем это? — спросил я.

— Когда река разливается или медведь ходит, то из-за того, что оно на сваях, это припасы не портятся, — объяснил он.

Я подивился такой хитромудрой выдумке якутского народа. Мы поднялись по лестнице в лабаз и вошли в помещение. Со стороны, когда мы только подъезжали, оно казалось мне огромным. Но когда мы туда влезли, оно было довольно тесным, поэтому приходилось пробираться боком. Но тесным оно было не по своим размерам, а по тому скарбу, по тем припасам, которые были внутри.

Я чуть не присвистнул от удивления: здесь и бочки с солониной и рыбой, здесь и шкуры, и вычиненные меха, и промасленные мешки с чем-то едко-душистым, и огромные бивни мамонта, и другая, довольно-таки недешёвая рухлядь.

— Ого! — не выдержав, сказал с уважением я.

— А то, — лукаво усмехнулся Егор, — домой уедешь не с пустыми руками. Были бы деньги.

Потому как жадно сверкнули его глаза, я понял, что деньги здесь любят.

— Думаю, сочтёмся, — кивнул я.

И мы приступили к выбору мехов. Не буду описывать сам процесс торга, как мы рассматривали эти меха, как проверяли мездру, как глядели на ворс. Хорошо, что меня Адияков немного подучил, так что я не ударил в грязь лицом.

— А вот ещё, — усмехнулся Егор и вытащил откуда-то со стороны мешочек. — Гляди-ка.

Он бросил мешочек мне в руки, так что я еле-еле успел его поймать. «Довольно увесистый», — подумал я.

— Раскрой, — сказал Егор.

Я раскрыл и зачерпнул то, что находилось внутри. На руках у меня искрились небольшие слиточки золота, примерно с ноготь большого пальца каждый.

— Золотой песок, — самодовольно усмехнулся Егор. — Забирай, Муля. Я думаю, в Москве ты ему найдёшь применение. И отдам недорого.

— Хорошо, — сказал я. — Только надо цену нормальную обсудить, сам понимаешь, его ещё пристроить в надёжные руки надо будет.

И мы приступили к торгу.

Когда мы вернулись обратно в дом, я был доволен, словно слон, тем, что удалось так относительно дёшево выторговать товары. И что теперь я врнусь в Москву не с пустыми руками. Адияков однозначно будет мной доволен, да и я собой был доволен. Часть мехов пойдёт Йоже Гале. Ещё часть я отложу для того, чтобы там матери, может быть, Дусе, или, может даже, будущей жене пошить шубки. Вот. Но, в принципе, навар должен получиться неплохой, особенно от реализации золотых слитков. Я уже потирал мысленно руки.

Я думал, что надо ещё посмотреть, где же Адияков спрятал бриллианты, но это явно не здесь. Насколько я помню, что он объяснял — это будет соседний улус, и туда ещё тоже надлежало мне заехать.

Тем временем старуха уже накрыла стол.

— Садитесь, а то остывает, — прошамкала она и демонстративно отвернулась, усевшись возле окна и взяв в руки какое-то шитьё.

Дети с любопытными мордочками повылезли из полатей и тоже пристроились рядом, с интересом глядя на нас.

Эх, если бы я знал, что здесь будут маленькие дети, я хоть бы конфет каких взял, а так у меня для них ничего не было.

— Тятя, — вдруг сказала девочка и что-то ещё пролепетала на якутском языке. Русского языка она практически не знала. И вот как с ней разговаривать? Это же моя сестра.

— Тебя как зовут? — спросил я и улыбнулся.

Она посмотрела на меня и опять сказала:

— Тятя.

— Она не разговаривает по-русски, — вздохнул Егор. — Старая Окулуун не научила её.

— Окулуун? — не понял я.

— Акулина по-вашему, — кивнул на старуху Егор, — видишь ли, эта Клавдия, мамка ихняя, она больше была по работе и тоже ими не занималась. Сами росли, как получилось. Вот и таки они теперь.

— А как же она с их отцом жили? — начал расспрашивать я.

— Да как. Приехал он молодой, красивый, здесь по этим факториям всё крутился. Клавка — баба справная, кровь с молоком. Вот он к ней и пристал жить. Она прожила с ним где-то четыре года, родились вот дети. Потом он уехал. Так она ещё немного пожила с этими детьми, а потом, вот видишь, захворала и умерла. Говорят, медведь её подрал.

Я послушал это всё и озадаченно хмурился. Дети остались сиротами, и вот что теперь с ними делать? Старуха их уже явно не вытянет.

— А старуха им кто? Бабушка родная? — спросил я.

— Да нет, какая бабушка. Окулуун, Акулина, здесь живёт просто так. Все, кто в этом улусе, так называют её своей бабушкой, а так она им никому не родная, но ко всем хорошо относится.

Я вздохнул. Вот жизнь.

Мы ещё немного посидели. Я ел их еду. Кулеш, какой-то тягуче-густой суп, квашенная репа, кровяная колбаса. Честно скажу, не понравилось, мне всё было невкусно, но тем не менее я вежливо что-то там ел. Хотя рыба была очень даже неплохая.

Потом старуха поставила перед нами что-то густое.

— Саламат, — пояснила она.

Я попробовал и скривился, стараясь, чтобы вышло незаметно — не понравилось. Саламат — это оказалась каша из муки, масла и молока. На любителя, в общем.

Тем временем старуха постелила нам постели, и мы легли спать. Я присматривался к детям, но они давно ушли — старуха их погнала на печь. Вот поэтому особо пообщаться не удалось, да и по-русски они не разговаривали.

А утром я проснулся рано, ещё все спали, и решил выйти, умыться и покурить, потому что все вот последние события они меня изрядно выбили из колеи. И хотелось подумать в спокойных условиях.

Я вышел на улицу и присвистнул: всё пространство вокруг — и земля, и трава, и деревья, и лабаз, и всё остальное — было покрыто снегом.

Первый снег.

Вот как меняется погода в Якутии — вчера было по-летнему тепло, а с утра уже снег.

— Нам нужно возвращаться обратно, — сказал я Егору, когда он тоже проснулся и уже вышел во двор умываться. Умываться предстояло из большой бочки во дворе.

— Чё так-то? — удивился он. — Хорошо же здеся. Я сюда люблю приезжать, отдыхаю душой и телом. Старуху сейчас заставим, пусть баньку истопит. Вечером посидим. Песни петь будем. Вчера так всё сумбурно было, а надо бы отдохнуть, водочки выпить, расслабиться, поговорить за жизнь. Тут нам и поговорить-то не с кем.

— Ну, вы же детей хотите нам отдать, — сказал я. — А мне ещё в два улуса смотаться по заданию Адиякова надо. Надеюсь, там других детей его не будет, — усмехнулся я.

— Да нет, он только с Клавкой жил, — покачал косматой головой Егор. — Ты не думай, это точно адияковские дети. Если не веришь, можешь кого хочешь здесь спросить.

Я обернулся вслед за широким взмахом его руки по всему горизонту. Кроме вот этих двух изб, ничего больше не было. Кого же тут спрашивать?

— Да, конечно, спрошу, — засмеялся я.

— Да нет, дети хорошие. Жалко их. Будут здесь — пропадут, толку с них не будет. Ну, разве что пацан охотником станет. Вот. А девчонка, когда до четырнадцати лет дорастёт, так её замуж и выдадут. Вот. А если в интернат заберут, то даже и не знаю, что получится… Какая там учёба? Никакой учёбы нету. Они, якуты, спиваются там потом, после интернатов этих, — зло сплюнул Егор.

— А ты не якут, что ли? — посмотрел я, глядя на его чёрные глаза.

— Нет, конечно, — возмутился он. — Да какой же я якут? Я из тунгусов. Мы в древние времена пришли сюда и завоевали Якутию. Мы всех их завоевали, и Колыму, берег Охотского моря…

Он гордо выпятил грудь. Я понял, что здесь свои какие-то межнациональные, межэтнические тёрки, и решил в это дело особо не вмешиваться.

— Но всё же, давай закругляться и возвращаться обратно. Снег пошёл, а нам ещё обратно возвращаться, в Москву.

— Ну, раз больше такого тут дела нету, давай возвращаться, — расстроенно вздохнул Егор, которому, конечно же, хотелось здесь ещё побыть. Дома ведь у него была работа, а здесь только пей, ешь, гуляй — не хочу. Старуха бегала, прислуживала, хоть и ворчала, но тем не менее выполняла всё, что ей говорили.

Я вернулся в тёмную избу. Старуха что-то там хлопотала возле печи, а детишки уже вылезли и зыркали на меня любопытными глазками. Ну вот, как с ними общаться, если они не знают русского языка?

Я присел перед девочкой. Перед сестрой своей. И сказал, показывая на себя:

— Муля. Муля.

Девочка посмотрела на меня вопросительно. Я ещё раз ткнул себя в грудь и медленно, по слогам, сказал:

— Му-ля. Му-ля.

— Мулья, — повторила девочка, коверкая слово.

— А ты кто? — я осторожно дотронулся до её руки, опять до своей. — Я — Муля. А ты кто?

— Аишка, — сказала девочка и засмеялась.

— Аишка, — повторил я, показывая на девочку.

— Да какая она Аишка! Анфиска она, — проворчала старуха. — Просто она ещё не может выучить.

— А как парнишку зовут? — наконец-то спросил я.

— Хомустаан. — Ответила старуха. — Алексей по-вашему.

— Ну, хорошо. А документы их где? Если их забирать, то надо же какие-то документы. Надо какую-то доверенность на то, что я не украл их, этих детей…

— Да куда там украл! Мы их в интернат передаём вообще через пятых-десятых, чужаков. Кто едет в город, через того и передаём. Кто там за них спрашивать будет? — отмахнулась старуха. — Заберёшь и так. Вот есть свидетельства о рождении, в сельсовете бумажки выписали. А больше-то ничего и нету.

Ну, хоть так.

Свидетельства оказались на якутском языке. Я вообще ничего не понял.

Через некоторое время мы собрались. Дети, умытые и одетые, видимо, в самую лучшую одежду, но которая, однако, выглядела довольно бедненько, сидели на тюках с мехами, нахохлившиеся, серьёзные, и испуганно смотрели по сторонам, глядя, как Егор готовит телегу.

Потом мы попрощались со старухой и выехали на дорогу по направлению к улусу.

Прощаясь, я заметил, как у неё блеснули слёзы в глазах. Но она гордая, отвернулась. Ну да, я её понимаю: детей она поднимала сколько лет, привыкла, привязалась к ним, а теперь остаётся здесь совсем одна, на всю вот эту огромную местность.

Но такова жизнь, увы…

Мы ехали по дороге, а я всё не мог расстаться с тяжкими мыслями, всё думал и думал. Дети посапывали, их окрестные пейзажи совершенно не впечатляли — они были привычными к красотам природы, их разморило от дороги.

Я же ехал и всё думал.

Правильно ли делаю я, забирая этих детей в Москву? Что их там ждёт? Смогут ли они адаптироваться? Но самое главное даже не дети — детская психика она-то может адаптироваться к любым условиям, и в любом случае проживание в московской комфортабельной квартире и обучение в лучших московских школах для них намного перспективнее, чем оставаться здесь, в этом забитом улусе. Даже не в улусе, а на выезде, в той фактории.

Больше всего меня беспокоила реакция Надежды Петровны. Вот, представляю на её месте себя: как бы я отреагировал, если бы моя супруга где-нибудь вернулась из другого региона, и оказалось, что у неё там семья, дети, и что мы прожили столько лет, и я даже об этом ни сном, ни духом? Представляю истерику Надежды Петровны.

Кроме того, я представляю реакцию и самого Адиякова. Ведь он стопроцентно знал о наличии этих детей, и он, очевидно, помогал им как-то… Хотя почему он не платил алименты, я тоже не пойму? Ну вот, как он мог их бросить? И когда вот эта женщина умерла, он даже не поинтересовался судьбой этих детей. Вот этого всего я совершенно не понимаю.

И если бы не абсолютное портретное сходство обоих ребятишек с Адияковым, я бы в жизни не поверил, что это его дети. И потому что он, по сути, к ним не относится никак.

Так имею ли я право вести этих детей в Москву? По сути, это как троянский конь для семьи Адияковых. Возможно, наличие этих детей разрушит их семью, я даже не знаю. Но с другой стороны, имею ли я право отказаться от этих детей, бросить их на произвол судьбы? По сути, кроме вот той чужой, неродной, как оказалось, старухи, у них больше здесь никого нет. А для меня они — родные. Точнее для Мули.

Сколько ещё протянет эта старуха? Якуты в это время умирают рано, они живут в ужасных климатических условиях, и поэтому организм старится намного быстрее, чем у их сверстников из средней полосы России. Поэтому старуха Акулина ещё немного поживёт, и всё. Что будет тогда с детьми? Да ничего хорошего. В лучшем случае они попадут в интернат. Но, насколько я понял, в это время ещё вопрос интернатами со стопроцентным охватом детей так остро не стоял, как в моё время, поэтому не факт, что у них вообще будет хоть какое-то образование.

Девочке уже около восьми лет, а она по-русски знает одно слово. Это что, разве нормально? Нет, ненормально. Как она будет дальше социализироваться?

В общем, таким вот нехитрым образом я себя уговорил и категорически решил: этих детей я в Москву таки отвезу. Отношения Адиякова и Надежды Петровны — это их личные отношения. Пусть как хотят, так и выясняют. Прецедент есть: дети есть. А то Адияков, смотри, какой молодец — сделал ребёнка той же Муллиной мамашке, оставил её… Ну, даже пусть не знал, но тем не менее сам уехал в Якутию. Здесь тоже самое: сделал двоих детей этой женщине, Клавдии, развернулся, и вернулся обратно в Москву. А что там с судьбой этих детей — его совершенно не интересует. Нет, раз уж у него есть дети, он должен нести за них хоть какую-то ответственность. Моим воспитанием он не занимался совершенно, и, если мне не ошибается память, то совсем недавно он настаивал на том, чтобы я изменил фамилию и стал Адияков. Якобы потому, что род у него иначе прервётся. Вот есть мальчик, вот есть девочка — они и будут Адияковы, и будут сохранять этот род и фамилию.

А всё-так интересно, как же отреагирует Надежда Петровна? Думаю, если она мудрая женщина и захочет сохранить семью, она отреагирует нормально. Ну а что, детей можно отправить, как и Ярослава, в интернат для одарённых детей, например. Или же оставить их с Дусей — вот и заниматься ими постольку-поскольку. Но думаю, что Надежда Петровна будет сама нормально ими заниматься. У неё сейчас детей нет, заняться нечем. Она поначалу с головой бросилась в поиски мне невесты, но потом уже это дело ей поднадоело, тем более что я никак не реагировал. И она сейчас изнывает от безделья. А так ей будет сейчас чем заняться.

Вот и хорошо.

Если же она не сможет пережить вот это вот всё, и бросит Адиякова… Ну, тоже, наверное, хорошо. Тогда она вернётся к Дусе, и они будут спокойно жить в квартире Мулиного деда. Вот, а там посмотрим, как оно дальше будет.

С этими словами я успокоил свои сомнения и тоже задремал.

Глава 8

Мы выехали рано утром, когда небо потемнело от низких густых туч, ледяной ветер обжигал щёки и нос, по заиндевелой траве защелкали то ли дождевая, то ли снежная крупка. Я поднял повыше ворот тулупа и поплотнее укрыл детей старой попоной, которую дал Егор.

Так мы ехали не знаю сколько, кажется, целую вечность. Я то проваливался в дрёму, то просыпался — так что сказать точно не мог. В какой-то момент небо упало ещё ниже, почти к самой земле, и вместо ледяной крупки вдруг повалил снег. Он шел недолго, минуты три, но за это время всё вокруг преобразилось — передо мной, на весь бескрайний открытый ландшафт, было Белое Безмолвие.

Спать дальше было бы преступлением, и я, преодолевая дрёму, всё смотрел вокруг, смотрел, поедая окружающее пространство глазами, стараясь запомнить каждый момент, каждую чёрточку такой нереальной невыносимой красоты.

А к обеду снежок уж начал таять и под колёсами телеги зачавкало. Егор знай себе погоняет мохноногих якутских лошадок, курит и бормочет что-то себе под нос.

Я же сидел в телеге, с детьми. Всё пространство занимали тюки с мехами и ещё какой-то скарб, который Егор отобрал в лабазе для себя. Два увесистых мешочка с золотым песком приятно оттягивали карманы. Оставшееся небольшое место заняли спящие дети. Поэтому мне приходилось сидеть, скрючившись. И хоть невыносимо хотелось вытянуть ноги, или вообще — лечь, тревожить сон детей я не хотел. Называть их братом и сестрой я как-то не мог. Во-первых, всё случилось внезапно, как в дешёвом индийском фильме, а во-вторых, они же были, по сути, и не родными братом и сестрой мне; телу Мули — да, но не мне. Поэтому я и относился к ним просто как к детям.

Так мы и ехали, по дороге, точнее, по направлению (дорог в этом месте и времени здесь ещё не было), среди огромных просторов тундростепи Якутии, а я знай, всё вертел головой. Было любопытно наблюдать за окрестным ландшафтом. Да, я здесь уже бывал в прошлой своей жизни, но тогда ландшафт был более окультуренным и по-другому воспринимался для современного человека. Сейчас же все, вся территория была, по сути, в первозданном виде, дикая — и тем интереснее было всё это рассматривать.

Тем временем мальчик шевельнулся. Он проснулся и посмотрел на меня удивлёнными, сонными глазёнками.

— Хочешь пить? — спросил я его.

Он меня не понял и как-то робко съёжился в комочек. Тогда я вытащил из торбы с припасами, которую старуха дала нам с собой, бутылку то ли с компотом, то ли с морсом. Бутылка была обычная, стеклянная, заткнутая чем-то, наподобие пробки, свёрнутым в тугой жгут куском коры. Видимо, он прилегал к бутылке неплотно, потому что половина компота уже вылилась прямо в торбу, и на попить оставалось совсем мало.

Я протянул пацану бутылку. Сначала он застеснялся, но потом жажда пересилила застенчивость, и он схватил её и с жадностью припал к ней. Тем временем девочка тоже проснулась, увидела, что он пьёт, и тоже протянула руку. Я передал ей бутылку — она шарахнулась от меня, но потом всё-таки взяла себя в руки и стала пить.

Удивительно, но дети немного оставили и мне, хоть сами явно не напились.

Дальше мы опять ехали молча. Дети молчали, но сейчас они исподтишка поглядывали на меня, и так беззаботно наслаждаться окрестными ландшафтами я уже не мог. Надо было с ними о чём-то разговаривать. Но вот как? Как мне с ними разговаривать, если они не понимают русского языка?

И тогда я сделал то, что делал обычно раньше в таких ситуациях в той, своей прошлой жизни: я им показал небольшую пантомиму. Взял носовой платок, скрутил из него человечка, оставив два «кармашка» для пальцев. Сунул туда указательный и средний пальцы и, перебирая пальцами, показал, как человечек бегает и прыгает. Вышло смешно. Пацан засмеялся, а вот девочка серьёзно посмотрела на меня, правда, сдерживая улыбку. Я изобразил большой прыжок человечка на колени пацану. Тот снова засмеялся и протянул руки к игрушке. Я сразу же ему отдал и помог правильно засунуть пальцы в «кармашки».

Пока Алексей игрался, я посмотрел на Анфису и сказал, указывая на неё:

— Сестра.

Показал на себя:

— Брат.

Она не поняла и с тревогой закрутила головой. Диалога, в общем, не состоялось.

Ехали какое-то время молча. Тут, наконец, я не выдержал и спросил:

— Егор, ты по-якутски умеешь?

— Конечно, умею, — кивнул Егор, не оборачиваясь. — Так-то я русский, по паспорту, но наполовину. У меня даже, можно сказать, на три четверти, потому что у меня отец якут, а вот мать наполовину русская, наполовину якутка. Но я себя считаю русским.

Он сказал эти слова с такой гордостью, что я прям аж удивился. Но потом вспомнил, что в те времена действительно была такая политика, когда малые народности стеснялись того, что они малые народности. Было непрестижно быть нерусским. И вот сейчас я это наблюдал собственными глазами.

Но тем не менее я всё-таки хотел решить свою проблему и сказал:

— Егор! А ты можешь перевести Анфисе мои слова?

— Могу, — буркнул Егор. — Чё там надо перевести? Говори.

— Скажи ей, что я её старший брат.

Егор перевёл. Девочка посмотрела на меня огромными, круглыми от удивления глазами. У неё был настолько неподдельный интерес, такое жгучее любопытство и даже страх, что у меня аж мурашки по коже побежали. И тут вдруг она заплакала. Заплакала, а потом потянулась ко мне, и положила свою ручонку мне в ладонь.

Я машинально сжал её ручку, а затем погладил по голове. По сути, контакт состоялся, девочка меня признала. А вот мальчик, Алексей, он, видимо, хоть и понимал, что перевёл Егор, но не отреагировал никак, потому что был ещё очень маленький, а во-вторых, в данный момент его гораздо больше занимала кукла, которую я скрутил из носового платка, чем какой-то там взрослый родной брат. Видимо, с игрушками у них было негусто.

Ну ничего, как только доедем до цивилизации, я это дело сразу же поправлю.

Тем временем мы продолжали неспешно ехать, и тут Егор вдруг сказал:

— Так, Иммануил Модестович. Дети малые, я предлагаю — давай-ка остановимся, перекусим ненадолго, да и лошади пусть передохнут.

Мы остановились. Дети захотели в кустики. Я спрыгнул с телеги, снял девчонку, потом снял пацана, и они быстро-быстро побежали. А я удивился, что это настолько самостоятельные дети, хоть и маленькие, и что не надо было их водить, снимать им штаны. Ну, то есть от современных детей они отличались кардинально.

Тем временем Егор, доставая из торбы лепёшки, вареное, крупно порезанное мясо, варенную то ли репу, то ли я не знаю, что это, ну, и само собой, так нелюбимый мною саламат, вдруг спросил:

— А почему Иммануил Модестович, ты Модестович, а не Павлович? И Бубнов, а не Адияков? Ты же говорил, что ты его сын?

— Сын, — кивнул я, — но они с матерью расстались до моего рождения, и он уехал в Якутию. А мать потом вышла замуж за отчима. Он дал мне своё отчество и фамилию. И воспитал меня…

— Вона как… — задумчиво пробормотал Егор и вдруг рассмеялся, — Во Павлуха даёт! Тебя смастерил, бросил и уехал. Теперь Хомустана и Аньыысу тоже бросил.

Он опять рассмеялся, и аж ударил себя руками по коленям:

— Умора! Кому расскажи — не поверят! В каждом улусе жена у него! Даже в Москве! Ты, Иммануил Модестович, по другим улусам-то прошвырнись, может ещё братьев и сестёр насобираешь! Ох и Павлуха!

Он так заразительно смеялся, что и у меня невольно улыбка тоже появилась на губах. Хоть, честно говоря, и не очень приятно было это слышать. Пусть Адияков мне не отец, но вот Муле, в теле которого я пребываю — родной отец.

Зато появилась прекрасная отмазка для Веры, почему я должен поехать в другой улус. Не буду же я ей говорить об алмазах (в то, что это огранённые бриллианты я не верил, решил, что Адияков приукрасил, чтобы меня дополнительно мотивировать). А так скажу, что Егор упоминал о вероятности других детей Адиякова в этом улусе и что я должен поехать и убедиться.

Потому что иначе она обязательно напросится со мной. Я уже немного изучил её упрямый характер. А ссориться с Верой мне не хотелось, более того — я нагло планировал оставить детей в Якутске на неё.

А вот когда мы вернулись обратно в тот улус, где проживал Егор, Вера встретила меня с изумлением (я, конечно, предугадывал её удивление, но не настолько):

— А это кто? — она с интересом посмотрела на детей, которые так устали за дорогу, что воспринимали всё с отстранённым равнодушием.

Я передал полусонных детей на руки старухе. Та повела их раздеваться, а я тихо объяснил Вере:

— Это мои брат и сестра, — и рассказал краткую историю их появления.

— С ума сойти! — ахнула Вера. — Вот кто бы подумал!

— Да, — кивнул я, — видишь, Вера, в жизни бывает всякое.

— Угу, — покрутила головой Вера и вдруг спросила: — И что ты дальше с ними собираешься делать?

— Ну, как что? — пожал плечами я. — Отвезу в Москву, отдам отцу, пусть воспитывает.

— О-о-о! — засмеялась Вера, — представляю, что там сейчас начнётся!

— А что начнётся? — осторожно спросил я. — Дети нормальные. Что там такого прям начнётся? Я думаю, он их сразу признает и отказываться от воспитания не будет.

— Да я не за него, я за Надежду Петровну…

— А что Надежда Петровна?

— Да представляю, какой она скандал Адиякову устроит! Бедный Павел Григорьевич!

Вера так хохотала, что Егор, который занимался лошадьми, удивлённо выглянул из-за конюшни. Увидев, что это мы так разговариваем, махнул рукой и вернулся к своим делам.

— Да не думаю я, что там будет прям что-то такое, — отмахнулся я. — Скорее всего, да, возможен какой-то серьёзный разговор. Но я думаю, что здесь ничего такого криминального. Ведь Адияков, когда оставил её, он же не знал, что она забеременела. Ну, мной, в смысле. Они же тогда рассорились, вот он себе и нашёл тут другую женщину, жил с ней. А то, что родились дети… Ну да, дети от такого рождаются. Вот другое дело, что он потом её оставил и вернулся обратно в Москву. Вот этого я совершенно не понимаю. Но когда я вернусь, обязательно с ним поговорю. Я должен всё это выяснить.

— Погоди, Муля, — вытирая выступившие от смеха слёзы на глазах, сказала Вера. — Тут же дело даже не в том, что он там этих детей завёл, потому что они да, расстались. А дело в том, что я уже представляю лицо Надежды Петровны, когда Адияков приведёт вот этих двух якутят к ним в московскую квартиру, и она поймёт, что их воспитанием придётся заниматься ей. Вот это номер!

Я тоже представил эту картину, и невольный холодок прошёл у меня по спине:

— Да, Вера, об этом я как-то не подумал… Ну и теперь, куда их девать? Бросить их в этом улусе? Как-то оно не то, им здесь делать нечего. Школы здесь нет. Отвезти их в Якутск, сдать в интернат? Ну, так Алексей ещё совсем маленький, ему там делать нечего, да и они не подготовлены к интернату, русского языка совершенно не знают. Ну и даже если предположить теоретически, что их примут в интернат, то всё равно на каникулы им куда-то надо ездить. Насколько я понял, добираться туда, где я их нашёл, очень далеко и непросто, а старуха, видимо, уже чувствует то, что скоро умрёт. Поэтому бросить двух сироток в Якутии при живом-то отце, при живом-то брате… Ну, это как-то совсем не по-человечески.

Вера кивнула.

— В крайнем случае, — продолжил я, больше успокаивая себя, а не Веру, — если вдруг моя мать там заартачится и не позволит, чтобы эти дети проживали у неё в квартире, то я вполне могу забрать их к нам, в московскую квартиру. Она большая, мы все поместимся. А Дуся ими займётся с удовольствием. Уж во всяком случае, бросить таких детей она не позволит.

— Угу, Ярослава вы уже взяли, — еле слышно процедила Вера, но я услышал.

Отвечать не стал. Так как она была совершенно права. По отношению к нему Бубновы поступили по-свински.

Но он сейчас учится в интернате для одарённых детей. Это лучше, чем если бы он и дальше жил в забитом селе с Печкиным и Ложкиной. Хотя надо по возвращению заняться его судьбой.

И вот где они все берутся на одного меня⁈

От Егора мы выехали ранним утром, растолкав спящих детей. Дождались, когда подойдёт «ЗИС-5», погрузились сами, погрузли тюки с мехами, полусонных ребятишек, и поехали в Якутск.

— Панкрат, поможешь Иммануилу Модестовичу все тюки сгрузить, — напоследок велел Егор водителю.

Тот что-то буркнул нечленораздельное: ему явно не понравилась дополнительная работа, но перечить Егору не посмел. Поэтому всю дорогу я чувствовал себя перед ним неудобно. Но от помощи я бы не отказался.

Кстати, когда детей растолкали, я думал, что мы сядем завтракать, но, к моему удивлению, старуха на стол ничего не поставила.

— Не надо их кормить, — буркнула она.

— Почему? — удивилась Вера.

— Заблюют всю машину, кто потом отмывать будет? — пожала плечами старуха.

— Но ведь они же голодные!

— До вечера не умрут, — ответила старуха, — и вы тоже выдержите. Сейчас разлилась река, поэтому поедете другой дорогой, а там трясучка такая, что все кишки через горло выблюете.

Я не стал вмешиваться и затевать напоследок скандал, но краем глаза заметил, как Вера украдкой сунула краюху хлеба в карман. Ну, хорошо, значит, хоть дети не будут голодными.

Наконец, мы погрузились в машину. Вера села, по обыкновению, возле водителя. Детей Панкрат посадить в кабину не позволил, сказал, мол, места мало. Я сначала подумал, что это потому, что он, видимо, детей не любил, но потом вспомнил, что говорила старуха про трясучку и всё понял.

Поэтому с детьми мы погрузились в кузов, на тюки.

И тронулись.

Егор со старухой помахали нам на дорожку рукой, и мы двинулись обратно.

Да всё-таки старуха была права. Трясло так, что я думал, сойду с ума. Бедные дети, которые поначалу прикорнули на тюках, хватались руками то за полки, то за какие-то металлические прибамбасы в кузове, держались побелевшими от напряжения пальцами за всё подряд, чтобы не снесло вместе с тюками. Хорошо, что водитель часть тюков привязал верёвками, поэтому болтало только нас троих, и ещё две каких-то небольших сумки, а всё остальное, весь груз, был привязан крепко-накрепко.

— Предусмотрительный какой, — усмехнулся я про себя, хотя было невесело.

Наконец, мы добрались до гостиницы. Кстати, за целый день Верина краюха нам так и не пригодилась, потому что я даже не представлял, как в такой мешалке мы сможем хоть что-нибудь съесть, и как оно всё дальше будет. Поэтому мы сейчас были голодные, как волки.

В гостинице нас встретила та самая женщина-администратор. Увидев нас с многочисленными тюками, да ещё с детьми, она озадаченно всплеснула руками:

— Нужно позвать директора, — сказала она.

— Нужно сначала накормить детей, — припечатал я. — У вас здесь столовой поблизости нет?

Женщина испуганно покачала головой.

— Мы приехали поздно. Целый день ехали в машине, дети голодные, ничего с утра не ели. Давайте сначала покормим, потом всё остальное.

— Сейчас, сейчас, — сразу же переключилась на понятную ей проблему женщина-администратор и сказала, — Я сейчас им кашку молочную сварю.

— А нам? — спросила Вера и со стоном распрямила затёкшую от длительного сидения в машине, спину.

Видимо, это было вообще свехнагло, потому что женщина бросила на неё нечитаемый, странный взгляд, но затем с усилием кивнула и сказала:

— Чаем я вас напою.

Ну, хоть так. Продуктов у нас не было. Я, конечно, поступил безответственно. Надо было немного продуктами затариться и оставить про запас, чтобы по возвращению из поездки в улус было чем подкрепиться. Но, во-первых, в номере Веры не было холодильника, а во-вторых, где здесь что покупать и как — я не представлял. Если бы это было в моём времени, то я бы запасся дошираками, и вопрос с кормёжкой был бы решён. Чем сейчас можно закинуться, может, каким сухпайком, я совершенно не понимал.

— У меня есть галеты, — сказала Вера умирающим голосом и побрела к себе в номер-«люкс».

Мы с детьми остались. И тюки барахла тоже остались в коридоре.

— Сидите здесь, — сказал я и усадил девочку и мальчика на диванчик, а сам подхватил два тюка и пошёл в номер к Вере.

Постучал в дверь.

— Да, да! — крикнула Вера.

Я открыл дверь и сказал:

— Вера, можно я у тебя оставлю тюки? Потому что у меня каморка маленькая, а бросать их в коридоре, сама понимаешь…

— Сейчас всё решим, Муля! Подожди, не надо у меня тут бардак делать, и так повернуться негде!

Вера, наконец, нашла пачку с печеньем в своём чемодане и, подхватив её, тяжело спустилась вниз. А я, оставив оба тюка у её двери, спустился за ней.

Тут прибежала женщина, и за ней пришёл директор гостиницы. Она что-то торопливо ему говорила по-якутски.

— С детьми нельзя, — категорическим голосом заявил он.

— Я доплачу, — сказал я.

— Нет, с детьми у нас нельзя. И вообще, где вы их взяли?

— Это мои брат и сестра, — пояснил я. — По отцу. Теперь нам надо, чтобы они немного пожили здесь, пока я ещё съезжу ещё в один улус. А потом уже мы уедем.

— Какой ещё улус? — сразу вскинулась Вера, под глазами у неё от усталости залегли тени, но любопытство всё равно побеждало усталость.

— Да, понимаешь, тут такое дело… я тебе потом всё объясню.

— Нет, сейчас говори!

Спасибо директору, который всё же пытался решить свой вопрос и ничего другое его не интересовало.

— За детей платить надо. Это дорого! Как за взрослого.

— Ничего страшного, — сказал я. — Я заплачу, сколько надо.

Тот просиял, прикинув доход в свой карман.

Успокоив таким образом директора, я кивнул Вере:

— Вера, можно, они поживут у тебя в номере? Мы же можем поставить дополнительные кровати или положить матрасы? — посмотрел я на директора.

— Конечно-конечно, — мелко-мелко закивал директор, расплывшись в довольной улыбке. — У нас есть и раскладушки, есть и детские кроватки…

— Вера? — посмотрел опять я на неё.

— Ну, куда я денусь, — поджала губы Вера. — Не оставлять же их в коридоре!

— Вот и прекрасно, — обрадовался я. — Значит, с детьми вопрос решён.

— А вот ещё, — вдруг сказала Вера и посмотрела пристальным взглядом на директора гостиницы, — нам нужно где-нибудь поместить на хранение свои вещи.

Она кивнула на груду тюков с мехами.

— Это для Москвы. Мы собираемся это туда отвозить. И нужно, чтобы оно где-то полежало в целости сохранности.

— Здесь есть у нас актовый зал, — сразу мелко-мелко закивал директор и расплылся в подобострастной улыбке, глядя на Веру. — И мы можем туда всё занести и закрыть на ключ. Ключ один у меня, а один отдам я вам. Когда вам надо будет забрать — вы заберёте, только скажете Евдокии Елистратовне — он кивнул на женщину-администратора, — и заберёте.

— Вот и прекрасно, — расцвела улыбкой Вера.

А я вздохнул и поплёлся на второй этаж забирать обратно тюки. Вечер предстоял сложный, потому что нужно было перетащить в одиночку все эти тюки, так как Вера и женщина-администратор — женщины, а директор гостиницы явно помогать мне не собирался.

Ну что ж, такова се ля ви. Раз нужно таскать — буду таскать. Всё ради этого.

Глава 9

Следующий день почти весь прошёл под знаком суета суёт. С самого утра, как только мы проснулись и позавтракали, я решил заняться детьми. Однако Вера, обнаружив это — крайне возмутилась и взяла весь процесс в свои руки. Перво-наперво их нужно было одеть. Потому как те лёгкие полупальтишки, которые были на них и символизировали верхнюю одежду, были, мягко говоря, так себе. Как сказала Вера «в такой одежде даже по Якутску ходить стыдновато, что уж там говорить о Москве». И я с нею был вполне солидарен. Да, после войны люди были одеты небогато. А, честно говоря, довольно бедненько. Многие до сих пор донашивали солдатскую форму и встретить на улице человека в шинели или галифе было легко и просто. Но, как правило, всё это было очень чистенько и опрятно. Разгильдяйства как раз и не было. Считалось, что разгильдяйство — это порок, поэтому старались на старую одежду ставить аккуратные заплатки, гладить её, стирать, — и никто не ходил обормотом-охламоном. А у Алексея и Анфисы хоть и были вот эти кафтанчики, но они были засаленные, из плохо выделанной кожи, с какими-то пятнами. И, конечно же, ходить так — это не дело.

Мы расспросили Евдокию Елистратовну, где находится ближайший магазин, чтобы купить одежду. И, взяв детей, отправились с Верой туда.

— Что интересно, Якутск пятидесятых и Якутск тот, который я видел в своей прошлой жизни, — это два совершенно разных мира. Сейчас, вот в данный момент, Якутск напоминал большой посёлок с хаотично разбросанными бараками, деревянными домишками, и кое-как размещёнными то там, то сям избами.

Мы шли по дороге, хорошо, что она была подмёрзшая, иначе я даже не представляю, что здесь творится, когда снег растает, какая здесь стоит слякоть и колдобины. Мы немного попетляли по грязи, но, в принципе, дошли до центральной улицы, дальше держались только её, и вскоре вышли-таки к магазинам.

Ура!

Здесь было несколько магазинов, типичные советские блочные постройки, скучные и серые, без всяких там изысков. На одном из магазинов была вывеска с написанными от руки масляной краской буквами: «Промторг».

— Нам сюда, — сказала Вера и, приоткрыв дверь, первая нырнула внутрь.

Мы с детишками последовали за ней.

Надо сказать, что для детишек это вышла очень необычная экскурсия, конечно. Ведь они впервые в жизни выехали за пределы своего отдалённого улуса и впервые попали в такое оживлённое для них место. Они таращились на окрестные дома, на проезжающий мимо грузовик с таким изумлением и восторгом, что я в душе прямо посмеивался: представляю, что они будут испытывать, когда попадут в Москву.

И вот мы зашли в магазин и прямиком отправились сразу же в отдел, где была детская одежда.

Якутский магазин, к моему необычайному удивлению, порадовал некоторым разнообразием. Из верхней одежды здесь были детские пальтишки, правда все исключительно тёмно-коричневые, в серую и какую-то серо-буро-малиновую клетку. Причём они не делились на пальто для мальчиков и пальто для девочек, очевидно, здесь их носили все подряд. К этим пальтишкам полагались цегейковые воротнички крашенного тёмно-серого или пыльно-коричневого цвета.

— Берём! — моментально сказала Вера и отложила сразу два пальтишка: одно более буроватого цвета, другое, поменьше, более сероватого.

Ну, в принципе понятно, для кого эти пальтишки. Но я внутренне не мог смириться, что дети будут носить такое.

— Послушайте! А другого чего нет? — покрутил головой я в надежде увидеть что-то ярко-малиновое или ярко-синее.

И Вера, и продавщица посмотрели на меня круглыми от удивления глазами.

— Это прекрасные пальто! — возмущённо сказала Вера. — Детям их возьмём немножко на вырост. Ходить тогда в них можно будет года полтора, или даже два. Хотя мне кажется, Алёша вытянется быстро.

Ну, раз так, значит, так, — философски подумал я, рассчитывая, что по приезде в Москву я их тотчас же переодену в румынские и югославские шмотки, которые подогнал Йоже Гале и мы не успели их распродать.

А вот дальше мы занялись подбором обуви, и уже буквально через несколько минут и Анфиса, и Алёша щеголяли в хороших добротных полусапожках, больше похожих на ботиночки, из хорошо выделанной телячьей кожи. Потом Вера выбрала им одинаковые вязаные штанишки, свитерки, точнее, кофточки, но на трёх пуговичках (не знаю, как оно у баб называется) и такие же шапочки с большими пушистыми помпончиками. Отрадно, шапочки были ярко-жёлтого цвета. И когда ребята их надели, то стали похожи на стайку цыплят. Также мы закупились для них всяким бельишком. А ещё для Анфиски прикупили фланелевое платьишко, а для Лёшки ещё кое-какую одежду на переодевание. Вера справедливо рассудила, что иметь в таком возрасте только один комплект одежды — это чревато.

И я был солидарен.

Дети при этих бесконечных примерках были очень спокойными, вели себя хорошо — не баловались и не шалили, как обычные дети их возраста. Наоборот, они чинно стояли или сидели, в зависимости от того, что им велели делать в данный момент. Мы, конечно, с ними разговаривали больше с помощью жестов, но, тем не менее, они уже кое-как начинали нас понимать. Дети вообще в этом возрасте быстро учатся. Хорошо, что в гостинице была уважаемая Евдокия Елистратовна, которая знала якутский. Вот она детям и объяснила, что они сейчас пойдут в магазин выбирать одежду и надо слушаться дядю Мулю и тётю Веру. Хоть я и считался им братом, но почему-то Евдокия Елистратовна назвала меня дядей Мулей. Ну, я был не в претензии: дядя Муля так дядя Муля, — потом попозже разберёмся.

После того, как мы выбрали одежду, настал черёд чемоданов. Ведь куда-то же нужно было всё это складывать.

— Так! Нам туда! — сказала Вера и устремилась в очередной отдел.

Со вздохом мы с детьми последовали за нею.

Если я думал, что Вера, затарившись для детей одеждой первой необходимости, на этом успокоится, то я глубоко ошибался. После покупки чемоданов мы вернулись опять в отдел с одеждой. За одним платьишком для Анфисы пошло второе, потом Вера обнаружила какой-то необыкновенный вязаный костюмчик, юбочку с каким-то карманчиком и рюшами. Я в этих детских шмотках совершенно не разбираюсь, тем более для девочек. Затем она увидела какие-то изумительные шортики для Лёши.

Шортики, на мой взгляд, были самые что ни на есть обычные, ярко-оранжевые, в коричневые какие-то то ли мишки, то ли атрофированные зайчики. И, мало того, эти шорты ещё имели лямки, которые застёгивались перехлёстом через плечи. Я вот вообще не представляю, куда можно ходить в таких шортах. И главное — зачем? Но Вера, как их увидела, буквально засветилась от счастья и сразу же отложила эти шорты, чтобы купить.

Она сразу же захотела купить ещё какие-то почти такие же шорты, но с ёлочками на карманах. Повезло, что там был лимит — одни шорты в одни руки. Она пыталась пристроить и меня, чтобы одни — в её руки, одни — в мои, но непоколебимая продавщица сразу смекнула, что мы пришли все вместе, и решила, что мы муж и жена. Поэтому она сказала категорическим тоном, что нам положены только одни шорты!

Ну, я сразу же согласился, и когда Вера начала пытаться раздуть скандал, я заступился за продавщицу и сказал, что нельзя быть такой по-мещански жадной. Вера вспыхнула, фыркнула, ответила мне что-то язвительное, но затем её взгляд упал на полки, где была детская одежда для девочек: какие-то вроде как сарафанчики. Глаза её вспыхнули инфернальным светом, а из ушей пошёл дым. Углядев какой-то абсолютно чудесный зелёный сарафанчик, она устремилась туда, совершенно забыв обо всём на свете.

Буквально через несколько минут она вытащила какую-то жуткую жуть с кружавчиками и рюшиками, а ещё с помпончиками и воланчиками. Я как взглянул на этот ужас, у меня аж круги перед глазами пошли. Но Вера безжалостно отложила это тоже.

В результате, после всех её выбранных шмоток, я шёл за ней, гружённый, как верблюд. Нет, денег мне было совершенно не жаль, но я абсолютно не понимал, зачем здесь скупать полмагазина для детей, если мы приедем в Москву и там я их одену в нормальные импортные одёжки. Тем более, тащить это всё до Москвы мне не представлялось возможности. Я и так не понимал, как все эти тюки со шкурами и мехами я дотащу до Москвы. А ведь ещё есть золотишко и скоро будут алмазы!

Но Вера посмотрела на меня скептически и сказала:

— Вот что ты кривишься, Муля! У тебя уже и так столько багажа, что ой… На один тюк будет больше — ничего страшного. Если ты не захочешь, я сама понесу.

На эти слова мне сказать в ответ было нечего, поэтому я постарался подавить мучительный вздох и отправился за ней дальше.

Наконец, мы дошли до последнего отдела — с игрушками. Вот здесь меня удивляет советский маркетинг: если в том, моём прошлом мире игрушки ставили практически перед каждым отделом, потому что пока ребёнка дотащишь до той одежды, что надо, или там до тетрадей, то он увидит все эти яркие игрушки, и двадцать пять раз с помощью истерик и нехитрых детских манипуляций обязательно заставит родителей их купить. Здесь же игрушки были в самом тёмном, в самом дальнем углу, причём даже освещение там было не настолько яркое, как в предыдущих.

Я тогда этому сильно удивился, но потом я увидел сами игрушки и они меня очень «порадовали», в кавычках. Для мальчиков были металлические машинки. Я вспомнил, в наше время ходила ехидная поговорка о том, что, мол, он такой несчастный, потому что игрушки в детстве у него были железные… и я понял, что народное вот такое вот творчество возникло отнюдь не на пустом месте. Да даже посмотреть на эти машинки нельзя было без слёз: два каких-то несчастных грузовичка и один трактор, все металлическое, блёклое. Тащить этот кошмар на себе я вообще не представлял как, да и у ребёнка руки отвалятся.

Но Лёша, когда увидел это, у него глаза стали по пять копеек. Да, дети хоть и были голубоглазыми, но при этом разрез глаз у них всё равно был восточный, азиатский. И глаза сами по себе были не столь большими, как у европоидов. Но когда Лёша увидел машинку, его глаза стали огромными-огромными и круглыми-круглыми, как у Шрека.

Он смотрел на эти машинки, у него аж губы задрожали. Но при этом следует отметить, он не просил меня купить их, видимо, не приучены они были выпрашивать.

Я вздохнул и понял, что эти машинки придётся мне всё-таки тащить в Москву на себе.

— Ты хочешь это? — хорошо, что продавщица понимала якутский, и она перевела всё по-якутски.

Мальчик засмущался и отошёл в сторону, опустив глаза в пол. У него даже уши покраснели.

— Почему он так? — спросил я, глядя на продавщицу. — Не хочет?

— Он сказал, что вы и так на них много денег потратили, — ответила она.

— А вы можете ему перевести, что это не проблема и что мы купим всё, что он хочет из игрушек? — попросил я.

Продавщица перевела, тогда Лёша несмело подошёл к прилавку с игрушками, и посмотрел на меня вопросительно. Я кивнул и улыбнулся ему самой доброй и нежадной улыбкой. Тогда Лёша, смущённо посмотрев на самую большую машинку, подошёл к следующей, затем к следующей, и в результате показал пальцем на самую маленькую и самую некрасивую машинку, которая бы уместилась практически на ладони.

Вера посмотрела на меня и сказала:

— Какой скромный мальчик! Ты видишь, Муля? Но, ты же купишь ему вон ту большую машинку?

— Нет, Вера, — сказал я. — Большую машинку, чтобы увезти в Москву, надо нанимать отдельный ледокол, а у нас и так багаж такой, что я не знаю, как мы его весь перевезём. Поэтому я предлагаю, что сейчас мы ему купим маленькую машинку, которую он хочет, а уже в Москве у него будет столько игрушек, сколько нет даже в этом отделе суммарно.

Вера, прикинув логику моих слов, успокоилась и кивнула. Уже буквально через полсекунды вожделенная машинка была в руках у Лёши, который прижимал её к своему сердцу, словно самое дорогое в жизни.

Затем настал черёд Анфисы. Девчоночьи игрушки были чуть дальше. Мы туда подошли, но выбор там тоже был небольшой, всего два-три вида кукол. Одна была огромная, с голубыми глазами, неестественно вывернутыми руками и ногами и в тёмно-коричневом платьишке, зато с кружавчиками. Зато вторая была несоразмерно большая, в виде пупса, а вот ни рук, ни ног у неё не было, и она напоминала гипертрофированный эмбрион, но зато у неё во рту была соска.

— Какую ты хочешь? — спросил я, втайне надеясь, что она не прельстится такими монстриками.

Продавщица перевела. Анфиса посмотрела на меня и покачала головой.

— Опять стесняется? — спросил я продавщицу.

— Нет, не стесняется. — усмехнулась продавщица, — Она говорит, что такие куклы стоят много денег, она не зарабатывает денег, поэтому она купить себе не может.

— Скажите ей, что это будет подарок от брата.

Продавщица перевела, и Анфиса на меня посмотрела испытывающим взглядом и что-то сказала.

— Что она говорит? — нетерпеливо спросил я.

— Она говорит, что если вы ей дарите подарок, то и она должна вам подарить подарок в ответ, но у неё нет подарка, и нет денег. Поэтому она принять от вас подарок не может.

Я засмеялся от такой немудрёной детской логики и попросил продавщицу:

— Ещё раз скажите Анфисе, что я старший брат и у нас принято, чтобы старший брат дарил младшей сестре подарок. Вот когда она вырастет, а я стану стареньким, тогда уже она в ответ подарит подарок мне. Это справедливо. Так что пусть выбирает куклу, и мы её купим.

Продавщица перевела и улыбнулась. Анфиска похлопала глазами и опять что-то прощебетала на якутском языке.

— Она спросила, можно ли ей выбрать не куклу, а зайчика.

Я кивнул:

— Конечно, можно.

И Анфиса с радостным полувсхлипом-полувизгом бросилась к прилавку и схватила синего плюшевого зайца. Точнее, это был даже какой-то не плюш, а какой-то прапредок плюша, небольшой, скорее всего валяный, сильно похожий на валенок, только тёмно-синего цвета. Но Анфиса была столь счастлива, прижимая это уродство к своей груди, что у меня дрогнула бы рука, если бы я его не купил. Хочет она играться таким уродцем — пусть играется.

Я с удовольствием оплатил игрушки детям. Также мы им купили альбомы и цветные карандаши. К сожалению, фломастеров в продаже не было, а от пластилина меня категорически отговорила Вера, потому что по её аргументации отмывать комнату гостиницы от пластилина она не будет, а буду я. Но я тоже не собирался заниматься клинингом, поэтому вопрос с пластилином категорически отпал.

Затарившись по самое не могу, гружёный, словно верблюд, я понуро шёл к нашему отелю. Вера вела за руки обоих детей и что-то весело им щебетала, причём, что интересно, дети отвечали ей, но на якутском языке. Как они, не зная русский и якутский языки, умудрялись понимать друг друга — я не представлял совершенно.

И тут я вдруг увидел вывеску: «Кафе-мороженое».

— Стойте! — крикнул я так, что все испуганно оглянулись. — Давайте зайдём и купим мороженое!

— Отличная идея, — обрадовалась Вера и даже в ладоши зашлопала (ей вся эта суета ужасно нравилась). — Я как раз устала ходить. Эти туфли мне немного жмут, поэтому я только за!

— Думаю, дети тоже не откажутся от мороженого.

— Ты считаешь, что они его хоть раз в жизни ели? — усмехнулась Вера.

— Ну, значит, попробуют в первый раз. Мне кажется, для них сейчас всё будет в первый раз.

Так, весело болтая, мы зашли в помещение.

За столиками сидело не так уж и много людей: какая-то молодая мамочка с двумя близнецами, которые постоянно капризничали. Дородная бабушка с лунообразным лицом и толстой маленькой внучкой. Пожилая пара пенсионеров, которые явно зашли чуть передохнуть.

А вот за крайним столиком сидел человек, при виде которого я меня сильнее забилось сердце…

Глава 10

— Валентина? — удивился я.

Вера тоже была изрядно шокирована этой встречей. От удивления у неё аж, как говорится, «челюсть отвисла» и глаза стали практически по пять копеек:

— Ого! — протянула она, во все глаза рассматривая Валентину, затем взглянула на её стол и вдруг заразительно рассмеялась.

Невольно и у меня рот растянулся до ушей.

И действительно, Валентина сидела за столиком в кафе-столовой и с аппетитом наворачивала пельмени. Перед нею стояло аж три тарелки с пельменями, два стакана сметаны, какой-то салатик, стакан компота и большое блюдо со сдобными, щедро посыпанными сахаром, булочками.

При виде нас у Валентины тоже «отвисла челюсть», и она так и сидела, пытаясь прийти в себя, и даже не обращала внимания, как из наколотого на вилку пельменя скапывает сметана прямо на стол.

— Муля? — закашлялась она, могучим усилием воли проглотила еду и тут же схватила стакан с компотом и жадно к нему припала.

Пока она пила, мы с Верой ждали. Дети, Алёша и Анфиса, уже чинно сидели рядышком за соседним столиком. Они искоса рассматривали всё вокруг, бросая застенчивые любопытные взгляды то на Валентину, то на нас с Верой.

— Давайте закажем мороженое, — радушно предложил я, чтобы заполнить неловкую паузу и дать Валентине время откашляться, — Вера, ты какое будешь? Валентина, тебе тоже заказывать? Хотя здесь, скорей всего, только один вид…

— Два, — хрипло сказала Валентина, чуть ещё покашляла и пояснила, — Два вида! С шоколадной крошкой и с сиропом. Вишнёвым.

— Мне с сиропом, — торопливо сказала Вера и добавила, — и детям тоже.

— Хорошо, — кивнул я, — а тебе, Валентина?

— С шоколадной крошкой, — промямлила Валентина, торопливо стирая носовым платком капли сметаны с рукава своей куртки, — а почему вы у детей не спрашиваете? Может, они тоже с шоколадом хотят?

— Так они по-русски всё равно не понимают, — пояснила Вера, чем вызвала у Валентины ещё один эсхатологический шок.

— В смысле не понимают? — захлопала глазами она. — что это за дети уже у вас?

Что объясняла ей в ответ Вера, я слушать не стал. Малодушно убежал к продавщице и заказал целую кучу мороженого. Более того, водружая все вазочки на выпрошенный поднос, я совершенно не торопился вернуться.

Надеялся, что девушки сами между собой разберутся.

Честно говоря, появление Валентины изрядно меня удивило и смутило. Как-то я совершенно не ожидал от неё такого поступка. То, что она рванула вслед за нами с Верой, это было понятно, как дважды два. Зная характер Валентины, я даже не сомневался в этом. Но вот что будет дальше, я совершенно не представлял и загадывать наперёд не хотелось.

Надеюсь, они там хоть драться между собой не начнут.

Тем не менее, я неторопливо оплатил мороженое, медленно-медленно расставил на подносе все вазочки, пока очереди в кафе не было. Причём делал я всё настолько неспешно, что даже невозмутимая продавщица не выдержала и принялась помогать мне.

Но вот чёртовы вазочки закончились и больше мне торчать за прилавком повода было. Тогда я попросил ещё две бутылки лимонада «Колокольчик», а потом — четыре пустых стакана. Так же медленно ставил их на поднос.

На этом моя фантазия иссякла. Всё равно пришлось возвращаться.

И вот возвращаюсь я и вижу следующую картину: Валентина и Вера спорят. Не ругаются, нет, а деловито обсуждают что-то.

— А вот и мороженное! — фальшивым бодрым голосом прервал я дискуссию и принялся выставлять вкусняшки перед ними. Анфиса и Алёша тот час же начали пробовать. А вот Вера и Валентина не ели — молча сверлили друг друга взглядами.

— Лимонад «Колокольчик»? — спросил я девушек и, не дождавшись ответа, разлил по стаканам.

К моему облегчению некоторое время за нашим столиком царила тишина.

Впрочем, это продолжалось недолго.

— Я еду с вами! — заявила Валентина, как только с мороженым было покончено.

— В смысле — с нами? — не поняла Вера. — Мы живём в гостинице, а ты где остановилась?

— Я ещё нигде не остановилась, — сказала Валентина. — Я оставила все вещи на вокзале, и их теперь надо оттуда забрать.

— А много у тебя вещей? — осторожно поинтересовался я.

— Да нет же, всего одна небольшая сумка, — отмахнулась Валентина и заглянула в мою вазочку с мороженным. Убедившись, что там тоже ничего нет, со вздохом схватила стакан с лимонадом «Колокольчик». — Я буду жить там, где вы!

— Но там всего один номер, — сказала Вера. — А Муля так вообще живёт в чулане.

— Ну вот, и прекрасно, — кивнула Валентина. — Муля пусть себе и дальше живёт в чулане, а мы с тобой будем жить в этом одном номере. Места нам хватит.

— Но там ещё живут дети!

— Ну и что? — пожала плечами Валентина. — Уж как-нибудь валетиком на кровати все дружно и поместимся.

Вера закатила глаза и ничего не ответила.

— Решено, — сказал я тогда. — Тогда мы сейчас идём в гостиницу. Давайте отнесём туда все купленные вещи. Ты, Вера останешься с детьми, а мы с Валентиной сходим на вокзал и заберём её сумку.

— Ты что, сам не сходишь? — хмыкнула Валентина.

— Откуда я знаю, где ты оставила свои вещи?

— А я тебе сразу скажу, — парировала Валентина. — В каморке у дежурной.

— Неужели она мне отдаст твои вещи?

— Не знаю, — равнодушно сказала Валентина и предложила. — Примени всё своё обаяние, Муля, и хорошенько её попроси.

Она с намёком хмыкнула и отвернулась.

— Мне могут не отдать. Твои вещи, всё-таки, — продолжал настаивать я.

— Вот ты вредный! — надулась Валентина. — Я вообще-то устала после дороги и теперь вынуждена тащиться с тобой чёрт знает куда.

— Никто ж тебя не заставлял сюда тащиться, — недовольно фыркнула Вера, которой появление Валентины явно спутало какие-то планы.

— Вот ещё! — помотала головой Валентина. — Мне Муля обещал в Якутию⁈ Обещал! Если бы ты не влезла, то мы бы сюда с ним вдвоём приехали!

Стараясь затушить разгорающийся скандал, я примирительно сказал:

— Всё, девочки, всё! Тихо! Давайте не пугать детей. Кстати, Валентина, знакомься: это Аньыысу и Хомустан. Но если не запомнила, то можешь называть их Анфиса и Алёша.

Затем я показал детям пальцем на Валентину и сказал:

— Валентина.

Дети посмотрели на неё с интересом, и Анфиса осторожно, по слогам, повторила:

— Ваа-льен-тии-на.

— Правильно, — кивнул я. — А теперь идёмте.

Мы встали из-за стола. Вера с Валентиной отнесли подносы с грязной посудой на раздачу — здесь было самообслуживание, как и во всех советских столовых. А мы же с детьми вышли на улицу.

Погода испортилась, поднялся ветер, который задувал под одежду. Я поёжился от холода.

— Ух, как здесь холодно, — сварливо сказала Валентина, которая тоже вышла на крыльцо. — Ужас, как они только здесь живут…

— Нормально он живут, — проворчала Вера. — Как и все люди. Они привыкли, они другой жизни и не знают.

— Нет, я всё-таки предпочитаю жить где-то на юге, лучше — на берегу моря, –мечтательно протянула Валентина.

— Ой, а ты хоть раз на берегу моря была? — фыркнула Вера и засмеялась.

— Была! Не то что ты! Мы раньше с родителями часто ездили на море: и в Крым, и один раз даже в Гагры, — похвасталась Валентина.

Вера завистливо сжала губы и не ответила ничего.

Честно скажу, как только мы дошли до гостиницы, и они начали кое-как размещаться в номере Веры, на вокзал я сбегал с огромным облегчением. Нет, все-таки конкурирующие женщины — это ужасно. Не знаю, как там в песне: «Если б я был султан и имел трёх жён»… Но у меня они не жёны, а так, просто товарищи-подруги, а уже довели меня практически до белого каления.

Я представляю, если бы я хоть с одной имел какие-то отношения более близкие, это был бы ужас, ужас. При этом ни одна из них мне особо не нравилась. Я почему-то вспомнил о Мирке. Вот, лучше бы она приехала… Но, к сожалению, вместо Мирки приехала Валентина. Ну, это же надо быть такой безголовой! Жена декабриста, блин! — я засмеялся невольно, прикусив губу.

На вокзале, к моему изрядному удивлению, дежурная без всяких разговоров отдала мне огромный чемоданище. Я, глядя на него, ужаснулся — зачем Валентина набрала столько вещей, ведь через пару дней мы возвращаемся обратно? Хотя у неё билета, кстати, ещё и нет даже.

И вот как быть? Я же её тут одну не брошу.

Я спросил в кассе — как я и предполагал, билетов на то число, когда уедем мы, не было. И на следующие дни — тоже.

И что теперь делать?

Я еле-еле дотащил этот чемодан до гостиницы, несколько раз останавливался передохнуть. То ли она кирпичей туда наложила, то ли гантели с собой взяла, но чемодан был практически неподъёмным.

Когда я втащил его в здание, администратор Евдокия Елистратовна при виде такого огромного баула, лишь удивлённо и озадаченно захлопала глазами.

— Ого, — только и смогла прокомментировать она.

— Это не моё, — сказал я. — Это Валентины.

Так как Валентину поселили пока к Вере, потому что другой номер будет освобождён только через два дня, то пришлось доплачивать. Там было совсем немного, что совершенно не понравилось директору гостиницы. Но как бы там ни было, а там не менее они нас приняли всех.

Я окинул грустным взглядом длинную лестницу наверх, посмотрел на чемодан и вздохнул. Как его тащить на второй этаж?

Может быть, стоит предложить Валентине пожить в чуланчике? — мелькнула шальная мысль, но тут же я её отбросил и с печальным вздохом потащил этот чемоданище наверх.

— Ты что, кирпичей сюда наложила? — спросил я Валентину, когда мне открыли дверь номера.

Дети в моё отсутствие чувствовали себя прекрасно: он вертелись в новых обновках, а Валентина с Верой занимались тем, что одевали их то в одну, то в другую одёжку.

Прям как в куклы играют, — промелькнула мысль у меня в голове.

— Валентина — это же ужас! — Я кивнул на чемодан. — Что ты сюда напихала?

— Самое необходимое, — флегматично ответила Валентина. — И то, я взяла только одну треть, самое необходимое, всё остальное пришлось оставить. Чтобы за перевес не платить…

Я закатил глаза: ох, и женщины… Как хорошо нам, мужикам: бритву взял, исподнее запасное взял, ещё там носки, документы — и всё, можно ехать, хоть на Эверест, хоть на луну. А вот они… И вот зачем ей всё это в Якутии?

— Да, действительно, Валентина, что ты столько набрала? — удивилась Вера.

— Ну, как же? Я ведь не знала, какая здесь погода, поэтому взяла одежду и на тёплый, и на холодный период. Кроме того, я прихватила платье на выход, платье в театр, разные туфли ко всему этому… — начала перечислять Валентина.

У Веры глаза стали по пять копеек:

— Ну, ничего себе! Ты же сюда на сколько приехала?

— Как вы, так и я!

— Так мы через несколько дней уже возвращаемся, — сказал я.

— Ну, и я тогда же вернусь.

— Так зачем ты всё это тащила?

Валентина равнодушно пожала плечами и отвернулась к Анфисе, которую она сейчас одевала в какой-то сарафанчик с многочисленными рюшами и помпончиками.

Анфисе это всё необычайно нравилось. Если Алёша терпел примерки стоически, как и подобает настоящему мужчине, то Анфиса прямо млела, и с удовольствием рассматривала принаряженную себя в большом зеркале. Она и крутилась перед ним, и вертелась, как маленькая мартышка. Всё рассматривала, какая она в этих платьишках…

Я улыбнулся — видно, что растёт настоящая девочка.

Нечего говорить, но в тот дальний улус я уезжал с тяжёлым сердцем. Еле-еле удалось отделаться от Валентины, чтобы она не ехала со мной, и то только потому, что Вера ни в какую не хотела оставаться с детьми одна, а тащить с собой и Веру, и детей, и Валентину — это было уже за гранью добра и зла. Поэтому было принято такое соломоново решение, и все они остались в Якутске. Я уезжал, и сердце моё радовалось от того, что весь этот гарем с детьми я сбросил со своих плеч хоть ненадолго. Поскорее бы уже вернуться в Москву, и пусть там уже Адияков с детьми разбирается. А насчёт баб я тоже надеюсь, что что-нибудь придумаю. В крайнем случае, напущу на них Надежду Петровну. Она очень быстро с этими «невестами» разберётся.

О том, что Вера имела по отношению ко мне какие-то матримониальные планы, я порой задумывался, хотя совершенно не понимал, на что она надеется. Мы были как гусь и гагарочка — совсем не парочка. Хотя, может, я и ошибаюсь. Кто этих женщин поймёт?

А вот то, что Валентина уже мысленно примеряла белую фату, — в этом я не сомневался нисколечко.

Поэтому, когда я загрузился в большой грузовик и отправился в улус, моё сердце аж звенело от радости. Погода портилась, но я надеялся, что не застряну там надолго.

Не буду рассказывать о всех тех приключениях, которые произошли со мной за эти пять дней, ничего особенного или такого выдающегося не было, чтобы прям отличалось от поездки в предыдущий улус. Скажу лишь только, что удалось запастись ещё кое-какими мехами: в том числе соболем, чернобуркой и песцом, а также раздобыл у охотников ещё немного золотого песка и изделий из мамонтовой кости.

Но более того, к моему вящему удовольствию, я-таки нашёл алмазы!

И именно там, где и спрятал их Адияков!

В общем, когда стемнело и хозяева фактории, у которых я ночевал, легли спать, я встал, вроде как бы в туалет, и пошёл туда, где говорил Адияков — за старый, сгоревший лабаз. Это было место, обозначенное им. Я нашёл его довольно быстро, и так как с собой у меня была сапёрная лопатка, то под старой полусгнившей колодой выкопать эту жестянку не составляло никакого труда. И уже через некоторое время у меня оказался этот то ли клад, то ли схрон, и я стал обладателем довольно-таки значительных богатств. Честно скажу, на бриллианты в классическом понимании этого слова, оно явно не тянуло — это были всего лишь неогранённые алмазы, а вовсе не бриллианты, как наговорил мне Адияков. Но, скорее всего, он либо ошибался, либо путался, либо же хотел придать вес своим словам. Но, как бы то ни было, я привезу это всё в Москву, а там мы с ним решим, в какую ювелирку их можно будет сдать, и что из этого получить.

Насчёт денег, так то, что они уйдут и по достаточно хорошей цене, я даже не сомневался. В крайнем случае, если уже на то пошло, это всё дело можно и придержать. А через каких-то там пару десятков лет вся ситуация изменится, и эти алмазы можно будет реализовать уже по нормальной цене, и прикупить какое-то дополнительное жильё в Москве или ещё какие-то ценности. В общем, я был удовлетворён полностью.

А вот когда я вернулся в Якутск, я ахнул.

И было отчего!

— Я остаюсь, — заявила Вера, как только я вернулся в гостиницу, и мы собрались все в этом большом номере.

— В каком смысле ты остаёшься? — не понял я.

Честно говоря, спорить с ней сейчас мне совершенно не хотелось. Дорога назад оказалась настолько тяжёлой, что я так вымотался, и хотел принять душ, упасть на свой топчанчик и уснуть.

— Я остаюсь в Якутске, — Вера мило зарделась и многозначительно переглянулась с Валентиной.

— Так! Что опять случилось? Рассказывай! — раздражённо нажал голосом я.

Вера ещё поизображала из себя скромницу, но Валентина наконец не выдержала и радостно выпалила:

— Наша Вера выходит замуж!

— Да ладно, — обалдел я, — когда успела? За кого хоть?

— За Еремея Данилыча, — пробормотала Вера и потупила глазки, словно вся прям такая скромница.

— А это кто такой? — не понял я.

— Это директор гостиницы, — улыбнулась Вера. — Мне здесь очень нравится в Якутске, и когда Еремей Данилыч сделал мне предложение, я сразу согласилась.

— Офонареть, — только и смог проговорить я, вспомнив коренастого якута с хитрыми глазками, но комментировать Верин выбор не стал, только спросил. — А как же твои вещи в Москве, твои родственники и все остальное? Твоя работа, в конце концов?

— Да какие там родственники! — фыркнула Вера, — они от меня давно отмахнулись, когда узнали, что я в ресторане в подтанцовке танцую. Квартиры у меня тем более там нет, я же снимаю у знакомой угол. Вещей у меня тоже немного. А что там какое осталось, так я напишу письмо Наташке, она всё мне потом посылками вышлет, а так-то там и нет особо ничего у меня.

— Но здесь же… — замялся я, пытаясь подобрать слова поделикатнее.

— А что здесь? Ты хочешь сказать, здесь дыра? Не согласна! — фыркнула Вера, — мне здесь нравится, и Еремей Данилыч мне тоже нравится!

Я даже не нашёл, что сказать:

— Но, Вера, так за два дня… это ж несерьёзно…

— Ну почему за два дня? — усмехнулась Вера. — Он на меня давно глаз положил, ещё как только я приехала сюда. Ну, а за эти дни да, мы с ним подружились.

Она мило покраснела, и я понял, что под понятие «подружились» входит не только взаимный поход в кинотеатр. Но комментировать данную ситуацию я не стал, только пристально посмотрел на неё и ещё раз спросил:

— Вера, ты хорошо подумала?

— Конечно, хорошо, — с еле сдерживаемым триумфом улыбнулась она.

Спорить с ней я не стал, по её виду было видно, что она счастлива.

— Я поговорю с ним сам, — только и сказал я.

— Ой, Муля, не начинай, — засмеялась она, — ты кого угодно перепугаешь. Ну, поговори, если тебе так будет спокойнее.

Я кивнул, уже подыскивая слова, которые я скажу пройдохе якуту.

— Вот только у меня же шуба там осталась, в Москве, — закручинилась Вера, — и придётся здесь что-то искать… а в этом магазине ничего и не купишь нормального, и у меня дома платье красивое было… бирюзовое… И вот в чём я теперь замуж выходить буду?

— Какая ерунда! — засмеялась Валентина, — у меня с собой вон целый чемодан вещей. Я оставлю тебе их все, Вера! Ну, кроме исподнего белья, конечно же. Так что забирай и пользуйся. Мы с тобой практически одного роста, и ты даже похудее. Ну что, если захочешь — перешьёшь. У меня вещи все добротные, отец по знакомству доставал.

— Правильно, Валентина, правильно, — кивнул я и, чтобы подсластить ей пилюлю, сказал, — Когда мы вернёмся в Москву, я тебе пару шмоточек, которые Йоже Гале привёз из Югославии, презентую.

— Вот и славненько! — захлопала от радости Валентина, — Спасибо, Мулчка!

Вера так обрадовалась, что аж прослезилась и бросилась Валентине на грудь. Девочки захихикали, зашептались, что-то там начали секретное обсуждать и побежали рассматривать из чемодана вещи Валентины.

Ну вот, уже какая гора с плеч, — подумал я. — Не надо думать, где брать билет для Валентины. Вера здесь остаётся, чемодан Валентины тоже будет опустошён, и туда можно будет положить вещи детей. Ну, в принципе всё нормально. За детей мы прямо на месте уже доплатим, и, в принципе, детские билеты всегда дополнительно взять можно.

А по приезде домой меня встречала хмурая Дуся. И хотя она страшно мне обрадовалась, но виду не подала, всплеснула руками и сказала озабоченным голосом:

— Модест Фёдорович уехал! Я так просила его остаться, дождаться тебя, но он всё равно уехал!

Ну вот, начинается… И это она ещё про детей Адиякова не знает (я отвёз их к Мише Пуговкину на квартиру в Котельнической. Думаю, прежде нужно Мулиного отца как-то морально подготовить. Я хотел привести его к детям, а дальше пусть он сам с Надеждой Петровной разбирается).

— Дуся! — начал успокаивать я, поглядывая украдкой на часы, ведь с Мишей я договорился, что привезу Адиякова в течение двух часов, но вижу, что категорически не успеваю. — Сама пойми, мы же давно с ним говорили, и взяли ему билет, и всё остальное. Зачем бы он меня ждал? Тем более что я мог и задержаться в Якутии. А там бы начались морозы. В конце концов, я бы мог и через год приехать. Всё может быть, а разрешение на выезд за границу сегодня могут дать, а завтра и отозвать могут. Нет, нет, Дуся, это всё опасно. Поэтому, когда только у него появилась возможность, он правильно сделал, что уехал, тем более тётя Лиза там ждёт.

— Всё это так, — вздохнула Дуся. — Ну как же теперь мы без него будем?

Она всхлипнула.

— Тише, Дуся, тише, — попытался успокоить я её. — Я тебе там из Якутии хороших подарков привёз.

— Погоди ты, Муля, с подарками, — покачала головой Дуся, — Модест Фёдорович тебе кое-что оставил.

— Что именно? — удивился я. — В принципе, он вообще всё оставил? С собой-то, может, забрал только какие-то личные вещи.

— Нет, нет, он вот что тебе оставил. Просил передать.

Она вытащила откуда-то из потайного кармана, сложенные вчетверо листочки, протянула мне. Я развернул записку. Там было написано:

«Муленька, сын! Я уезжаю в Югославию. Сердце рвётся на части. Не знаю, встретимся ли мы с тобой ещё хоть раз в этой жизни, но очень надеюсь, что встретимся. Также надеюсь, что я там приживусь, и всё будет хорошо. За Машеньку не беспокойся. Я оставил ей денег (через Трофимова). Это мой старый друг и соратник, и он обещал присмотреть за ней, когда она родит ребёнка. Хоть это и не мой ребёнок, но тем не менее бросать её просто так будет нехорошо. Ты тоже за ней иногда присматривай, Муля, если она к тебе обратится за помощью. Что уж, сын, не откажи ей. И ещё: всё, что у меня есть, я оставляю тебе. И сберкнижку, и все мои накопления. Ну, кроме того, я тебе оставляю, сын, самое главное, что есть у меня. Там, в шкафу, на самом заднем ящике есть щель. Аккуратно поддень её и вытащи оттуда тетрадь. Это самое ценное, что у меня есть, и оно теперь отныне твоё. Пользуйся им умело, и я думаю, что оно тебе очень пригодится. Крепко обнимаю и целую. Твой отец, Бубнов М. Ф.».

Я прочитал и аж сердце сжалось.

Даже не думал, что так привяжусь к этому человеку.

Но как бы там ни было, любопытство победило и я, не откладывая в долгий ящик, отправился искать то, что оставил мне предусмотрительный Модест Фёдорович.

Когда я с невероятными усилиями всё-таки вытащил пухлую тетрадь из узкой щели и раскрыл её на первой странице — глаза у меня полезли на лоб: там, на всю страницу было написано крупным каллиграфическим почерком:

«Алкилирование бензола пропиленом в присутствии ряда фосфорных кислот, содержащих фтор и фтористый бор».

Глава 11

А потом грянул Армагеддон…

Нет, поначалу всё было чинно-благородно. Сперва мы с Дусей сели пить чай. Ну это она так сказала «пить чай». На самом деле там стол аж ломился от еды. Видно, что Дуся меня ждала. Здесь был и наваристый борщ с мозговой косточкой и такой густой от свеклы и капусты, что аж ложка стояла. И тушенная с мясом картошка, с золотистой корочкой и ароматной подливой, и сочные котлеты (причём двух видов, рыбные и обычные), и любимое Дусино рагу с кроликом и зелёным горошком, и пару салатов, и пироги с начинкой трёх видов: с рыбой, с печёнкой и с капустой…

В общем, наготовилась Дуся, прямо как на свадьбу.

О чём я ей так и сказал.

— А ты разве не подженился? — с подозрением спросила Дуся, прищурив глаза, — Верка-то не зря же за тобой аж до Якутии увязалась. Я и подумала, что вы вдвоём сюда вернётесь…

— Ой, Дуся, — рассмеялся я, — знала бы ты, за кого там наша Верка замуж выскочила!

И я рассказал ей о якутском женихе, славном Еремее Данилыче.

— И правильно сделала, — вдруг абсолютно серьёзно сказала Дуся. — Зря смеёшься, Муля.

— Да ладно! — не поверил ей я, — сама подумай, что её там, в захолустье этом, ждёт?

— А здесь её что ждёт? — сердито парировала Дуся, — одинокая старость в общежитии для ткачих?

— Ну… — замялся я, не в силах подобрать аргумент для возражения.

— Вот то-то же! — удовлетворённо констатировала Дуся. — Здесь её и замуж никто не возьмёт. Вон девок молодых да ладных сколько много. А зато там она — московская актриса. Никто и проверять не будет, что она тут по кабакам всю молодость ноги задирала. Актриса и актриса. Да ещё и русская к тому же. Знаешь, какой этому директору гостиницы сразу почёт и уважение будут? И я уверена, что у него там своя квартира есть. Или дом. Так что ей всяко лучше там жить будет. Ещё и ребёночка от него родить успеет…

Я слушал и понимал, что Дуся-то полностью права.

— Хотя трудно ей будет в таком возрасте с ребёночком-то, — вздохнула Дуся, — детей лучше по молодости заводить, когда сил много и башка ещё дурная… Намучится она с ним, с ребятёнком-то… попробуй ещё общий язык найди, когда разница в возрасте между матерью и дитём большая.

— Да нет же, Дуся, Вера с детьми умеет. Вон с Алёшей и Анфисой очень даже хорошо поладила, — брякнул я и прикусил язык, но было уже поздно.

— С Алёшей и Анфисой? — прошлась по мне рентгеновским взглядом Дуся, — а это ещё кто?

Я сделал вид, что полностью увлечён рагу с горошком, и больше меня на всём белом свете ничего не интересует. Но Дуся не была бы Дусей, если бы не умела расколоть любого, даже самого крепкого партизана:

— Муля! — сердито воскликнула она, и даже блюдо с рагу отодвинула от меня подальше, — я, кажется, тебе конкретный вопрос задала. Отвечай давай и не выкручивайся!

— Да так, были там детишки… — с невинным видом отмахнулся я, словно вопрос малосущественный, но Дуся просканировала меня рентгеновским взглядом и свирепо сказала:

— Что за детишки, Муля? — и отодвинула тарелку с пирогами и даже мою тарелку, с которой я ел ещё дальше. — Признавайся!

Пришлось всё рассказывать, иначе же не отцепится.

— Да-а-а-а-а… — ошалело вытаращилась на меня Дуся, — а я вот сразу поняла, что гнилой он человек, Адияков этот. Извини, Муля, что про твоего родного отца такое говорю, но ты всё равно в деда пошёл, в покойного Петра Яковлевича, так что, надеюсь, дурная кровь не передалась…

— Дуся! — возмутился я, — ну вот что ты такое говоришь⁈ Он же не знал, что мать мною беременна. Тем более они расстались. Причём по инициативе матери, как я понимаю. Он уехал в Якутию и там встретил другую женщину. Это нормально! Он же думал, что он свободный человек! Что здесь такого ужасного?

— А то, Муля, что он двух детей этой женщине прижил, а потом её бросил и уехал в Москву! — зло фыркнула Дуся, — и даже не поинтересовался, как им там живётся! Ты говоришь, Клавдия, женщина эта, умерла, а дети сколько лет с этой чужой бабушкой жили, пока он тут семью бедного Модеста Фёдоровича разрушал⁈

— Дуся! — нахмурился я, — он ничего не разрушал! Не наговаривай! Если бы моя мать его всю жизнь не любила, то она бы от отчима не ушла!

— Но детей своих он всё равно бросил! — упрямо поджала губы Дуся и отвернулась, — и женщину эту, Клавдию, тоже!

Мы ещё некоторое время попереругивались, а затем Дуся решительно сказала:

— Так, Муля, я испекла очень вкусную шарлотку с яблоками! Такую, как ты любишь! И ты её должен попробовать!

Я не стал спорить с Дусей, во-первых, потому что она была сейчас здорово разгневана, а спорить с разгневанной Дусей — себе дороже. Поэтому, хоть я и уже наелся так, что живот стал как барабан, но согласно кивнул:

— Да, Дуся, я очень люблю твою шарлотку.

— Вот то-то же! — удовлетворённо сказала Дуся, достала из духовки ещё тёплую шарлотку и поставила передо мной на стол блюдо.

— Пей чай, Муля, — сказала она и налила мне в чашку чай.

— А ты куда? — спросил я с подозрением, глядя на неё, — ты разве чай пить не будешь?

— Да я пойду выйду на минуточку, вон мусор надо вынести, — сказала Дуся с сердитым видом, мол, нечего об этом и говорить, но потом не выдержала и добавила. — Не люблю, чтобы остатки еды оставались до утра — вонять на всю кухню будет. А ты кушай, Мулечка, кушай… и ложись, отдыхай, устал, бедный, с дороги небось…

Хотя у меня и были на сегодняшний вечер другие планы, но отказаться от душистого чая с дусиной шарлоткой я всё равно не смог бы — соскучился за всё это время за её стряпней. Поэтому я углубился в еду. А Дуся подхватила мусорное ведро и торопливо вышла.

Я прожевал кусочек шарлотки.

Мммм… вкусно как! Дуся сюда в этот раз не пожалела ни яблок, ни корицы.

Да, надо будет её как-то предупредить, чтобы она Надежде Петровне ничего не рассказывала, а то сейчас, как обычно, понапридумывают там всякого, нахомутают ерунды, а мне потом разгребать придётся. И вообще надо будет ей запретить пару дней ходить к Адияковым в гости. А я уж потом что-нибудь придумаю. Только вот что придумать? Я задумался. Наверное, надо будет с Фаиной Георгиевной посоветоваться. Она женщина мудрая. Хотя нет, пожалуй, с Фаиной Георгиевной тоже не надо — она хоть и мудрая, но языкастая, может Надежде Петровне и брякнуть случайно. Посоветуюсь-ка я лучше с Беллой.

Да, это правильное решение! Всё равно Мулин отчим написал, чтобы я присматривал за Машей. Поэтому схожу, посмотрю, как она там поживает. И заодно посоветуюсь с Беллой, что мне делать с Адияковыми детьми и как всю эту информацию преподнести Надежде Петровне так, чтобы она не сделала грандиозный скандал.

А то, что будет скандал, глядя на реакцию Дуси, я даже не сомневался.

Эх, грехи мои тяжкие! Была у меня всего лишь одна цель — помочь Фаине Георгиевне с карьерой, помочь ей получить главную роль, но, кажется, эта цель начала множиться и множиться, и на сегодняшний день передо мной стоит с десяток каких-то суперважных задач, которые были ещё более сложными, чем помощь Фаине Георгиевне.

Я вздохнул. Чай закончился, и я долил себе ещё ароматный напиток, отдающий крепкой чайной заваркой с нотками мяты и душицы.

Как же это вкусно! Я отхлебнул ещё. Странно, что-то Дуся долго не идёт… Застряла там, что ли?

Через несколько минут, когда и вторая чашка опустела, эти подозрения оформились в уверенность: ведь я недавно тоже провернул аналогичный финт — взял мусорное ведро, типа как мусор надо вынести, а сам сходил порешал вопросы Модеста Фёдоровича. Вот Дуся… вот зараза! Обкрутила-таки меня вокруг пальца!

Я решительно отодвинул от себя опустевшую чашку, торопливо выскочил в комнату, натянул пиджак и, даже не надевая куртку, со всех ног помчался к Мише Пуговкину.

Успел я, можно сказать, вовремя. То есть почти вовремя.

Там уже собрались и возмущённая Дуся, и Надежда Петровна, которая рвала и метала. На лестничной площадке, у дверей своей квартиры маячили озадаченная Фаина Георгиевна и любопытная Глаша.

— Где эти дети⁈ Я хочу видеть этих детей! — заверещала Надежда Петровна и сердито топнула ногой. — Покажите мне их!

— Тише, тише, Наденька, — попыталась увещевать её Дуся, которая уже, пожалуй, и сама была не рада тому, что закрутила это всё.

Из квартиры выглядывала перепуганная жена Миши Пуговкина, да и сам Миша стоял с вытянутым от удивления и изумления лицом, и не знал, что делать.

— Где дети? Дайте мне посмотреть на этих детей! — опять завелась Надежда Петровна.

— Муля, скажи ты ей! — воскликнула Дуся.

— Дуся, вот ты всё это закрутила, теперь сама — и говори! — недовольно огрызнулся я.

— Но ведь это ты их привёз! — фыркнула Дуся. — А раз ты их привёз, значит и закрутил это ты всё сам! Теперь сам и разбирайся, Муля! Иначе быть беде, чует моё сердце!

— Да, Муля, — неожиданно поддержала её из-за моей спины Фаина Георгиевна. — Это, конечно, ты выдал финт ушами! Не ожидала я от тебя такого!

В результате все бабы дружно набросились на меня, что это я во всём виноват, и чтобы я теперь что-то сказал Надежде Петровне. Поэтому крыть мне было нечем.

— Мама, — сказал я, — успокойся, давай я тебе всё объясню.

— Ты… как ты мог! Ты мне больше не сын! — заверещала Надежда Петровна. — Как же ты мог их притащить сюда, Иммануил? Зачем ты это сделал⁈ Зачем⁈

Я раздражённо посмотрел на неё и пожал плечами:

— А что, надо было бросить их в том улусе? Ты не видела, как они там жили! Там же было всего два дома! И жили там один охотник, который пропадал всё время в лесу, и древняя старушка, которая вот-вот умрёт. Она уже не могла за ними ухаживать. Да там даже школы не было! И одеваться им было не во что, и кушать им было нечего. Мать, ты что, хотела, чтобы они умерли там голодной смертью? Вот ты этого хотела, скажи? Да, мать?

Мой голос зазвенел сталью. Надежда Петровна от такого напора слегка стушевалась, но тут же взяла себя в руки и набросилась на меня заново.

— Но зачем ты их привёз сюда? Неужели ты считаешь…

— Сто-оп! — рявкнул я. — Мало ли что я считаю! Это — дети Павла Григорьевича Адиякова, моего отца и твоего мужа! Алёша и Анфиса — мои родные брат и сестра, поэтому они должны жить с родным отцом! А уж как там оно дальше будет, примешь ты их или нет — от этого вообще ничего не изменится! При живом отце дети не должны умирать от голода и жить сиротами! Не так, что ли? Я вот считаю, что поступил правильно! Да у них даже игрушек никогда не было! Они мороженое первый раз в жизни только в Якутске попробовали! У них никогда ничего не было, мама! Или всё равно, по-твоему, надо было их бросить в той дыре одних?

Я обернулся на бабский батальон. Но все они — и Дуся, и Глаша, и Фаина Георгиевна, и жена Миши Пуговкина, стояли, вытирая глаза от слёз, и потрясённо молчали.

Кажется, я таки нашёл правильные слова.

Но не успел я насладиться тактической победой, как Надежда Петровна со слезами в голосе надрывно заорала:

— Ты разрушил мою жизнь, Муля!

Чёрт возьми, я уже и забыл, что это бабы и для них логики не существует.

— Вот что ты так кричишь? — возмущённо сказал я. — Только детей пугаешь. Что от этого изменится?

— Как это что? — опять закричала Надежда Петровна. — Ты не должен был их сюда везти!

— Да, Муля, — поддержала Надежду Петровну Фаина Георгиевна. — Сам представь: живёт себе женщина, всю жизнь думает, что её любимый мужчина любит только её одну, и тут раз — и вдруг оказывается, что у него на стороне взрослые дети! И родной сын, который должен по идее поддерживать свою мать, зачем-то привозит ей этих детей черт знает откуда, и непонятно с какой целью!

Я не успел ничего даже возразить, когда влезла Глаша.

— А вот лично я их бы отправила обратно!

— Да погоди ты, Глаша, — оборвала её Дуся. — Обратно их всё равно никто уже не повезёт, далеко это… Нам сейчас всем нужно понять, что с ними теперь делать дальше…

Но Глаша сдаваться не желала:

— А вот у нас в деревне был такой случай — один мужик, Колька Рыжий, тоже нагулял детей на стороне. А та полюбовница егойная тоже возьми, да и переставься. Вот её родня потом этих детей егойной настоящей жене и привезла. Мол, теперь давай, расти их. Так она не стала даже разговаривать с ними — сразу пошла на мельницу и там повесилась! — и Глаша с надеждой посмотрела на Мулину мамашку.

Но Надежда Петровна заниматься самоубийством по такой незначительной причине не собиралась. Наоборот, она яростно жаждала сатисфакции:

— Я этого скотину Адиякова за то, чем наделал этих детей, сама лично подвешу!

— А, может, их пока здесь оставим? — предположила Дуся и посмотрела на меня.

— У нас своя семья! — торопливо воскликнула Надежда, жена Миши Пуговкина. — Мы, конечно, можем на некоторое время оставить их здесь пожить, но мы не планируем, что у нас должны быть чужие дети… Да и места у нас для троих детей мало. А ведь мы ещё одного ребёнка хотели… своего… Миша о сыне мечтает…

Она торопливо бросила многозначительный взгляд на Мишу Пуговкина, который нахмурился и виновато посмотрел на меня, пожав плечами, мол, что ж я сделаю, с женой же ссориться не буду… сам, брат, понимаешь, бабы — они такие бабы…

Я понял, что проблема только набирает обороты. Но не успел я ничего ещё даже сказать, как Надежда Петровна опять завелась:

— Да зачем мне всё это⁈ Ыыыыы! Вот что это за жизнь такая бесталанная у меня? Я всю жизнь мучилась, растила сына одна на своих плечах, всё сама, как могла, вывозила, и теперь вот, как снег на голову, мне ещё два каких-то непонятных ребёнка свалилось! Зачем мне это всё? Где же я так нагрешила, боженька⁈

— Мать, — сказал я, пытаясь вразумить разгневанную Надежду Петровну. — Давай не будем утрировать. Ты не одна тащила меня на своих плечах. Если уж на то пошло, то воспитала и вырастила меня Дуся. А содержал нас всех сначала мой дед, Пётр Яковлевич, а потом и твой бывший муж, а мой отчим — Модест Фёдорович Бубнов. Это если ты вдруг забыла. Поэтому ничего ты там не намучилась. Кроме того, я не думаю, что я был настолько тяжёлым ребёнком. Я же не инвалид, и что тебе так было тяжело меня растить!

Надежда Петровна поняла, что слегка перегнула палку, но так просто сдаваться она не собиралась и поэтому недовольно отмахнулась от меня:

— Муля, не переворачивай всё с ног на голову! Ты разве не понимаешь, что ты натворил?

— А что я натворил? — устало сказал я.

— Ну, как это что?

— Да, что именно я натворил?

— Ты их сюда привёз! — и Надежда Петровна горько зарыдала, театрально ломая руки.

Все бабы опять осуждающе посмотрели на меня.

— Мать, — попытался примирительно сказать я, — давай не городить огород. Нужно дождаться отца и поговорить с ним. Я уверен, что он всё сможет объяснить…

Договорить я не успел:

— Где эта похотливая скотина Адияков⁈ — возмущённо закричала Надежда Петровна при упоминании о Мулином отце, — позовите сюда этого Павла! Я хочу посмотреть ему в его лживые глаза!

Все засуетились и срочно отправили Мишу Пуговкина за Павлом Григорьевичем.

Причём Мише велено было ни слова тому не говорить. Миша клялся, что не скажет. Кажется, он боялся, что Надежда Петровна его может выгнать из квартиры.

Буквально через полчаса они пришли вдвоём.

— Адияков! — закричала Надежда Петровна страшным голосом, — что это за дети⁈ Отвечай! Что за дети у тебя, я спрашиваю⁈ Ты когда их настрогать успел и почему мне ничего не сказал, скотина такая⁈

Ошарашенный Адияков посмотрел на Анфису, посмотрел на Алёшу, которые самозабвенно играли с Леночкой в игрушки и совершенно не обращали на всю эту суету никакого внимания. Он поморщился, вздохнул, лицо его при этом приобрело страдальческий вид. Он ещё раз вздохнул и обескураженно воскликнул:

— Но это не мои дети, Наденька!

Глава 12

Нужно было видеть лица всех присутствующих! Ошарашенные, изумлённые, обалдевшие! Ну да, ну да — только собирались отругать Адиякова, и тут такая новость!

Лишь только Глашино лицо выражало совсем другую палитру чувств, печальную — «чёрт возьми! Такой славный скандальчик намечался, и тут этот гадкий Адияков опять всё испортил».

Минута молчания, которая буквально рухнула на лестничную площадку, после слов Павла Григорьевича, грозила затянуться надолго, может быть, даже на вечность. Однако природа взяла своё и уже через некоторое время народ немножко начал приходить в себя, и даже переглядываться. Мол, что это только что было?

Первой отмякла Надежда Петровна. Она посмотрела сперва на Адиякова, но тот стоял с абсолютно невинным лицом, затем перевела грозный многообещающий взгляд на меня:

— Муля, как это понимать⁈ Ты что тут устроил⁈

Я пожал плечами. И вот что мне ей отвечать?

Ну да, вот это я лоханулся! Хотя, с другой стороны, не пойму — зачем этой старухе и Егору врать мне о том, что это дети Адиякова? Если бы они его не знали, если бы он там не побывал и не жил с этой Клавдией, то они бы, конечно, мне так не сказали.

Поэтому я посмотрел на обоих биологических родителей Мули и уже хотел выдать вот этот весь экспромт. Но затем подумал, что, а может быть, и не надо? Может быть, я уже изрядно нахомутал, зачем же мне вмешиваться и рушить окончательно эту семью? Надежда Петровна — это не просто не подарок, это крайне избалованная женщина, которая, по сути, хоть и доживает почти вторую половину своей жизни, но в душе так и остаётся маленькой, пятилетней недолюбленной девочкой, которую отец-академик хоть и баловал всячески, холил и лелеял, но по сути ему на неё всегда не хватало времени. Поэтому она такая капризная и эгоистичная и получилась. Вряд ли бы она их приняла, даже если бы эти дети и были детьми Адиякова.

С другой стороны, Адиякова я тоже понимаю: он отправил сына в Якутию, просил там сделать кое-какие дела. Кстати, письма я таки передал тем людям. А вот про Клавдию он мне ничего не говорил и не поручал. Если бы там кто-то действительно у него и был, то он бы, наверняка, уж точно бы мне сказал. Чтобы я хотя бы узнал, что там да как. Или же контролировал бы всё сам.

Да, вот это я лоханулся!

Я подавил мучительный вздох. Ну, да ладно, лоханулся так лоханулся. Это жизнь. Что зря теперь вздыхать? Чем это сейчас поможет? Вопрос встал в другом: что теперь делать? Сейчас дети находятся у Миши Пуговкина. Но все же видели, как его жена встала в позу, мол, забирайте их поскорей! Хотя, с другой стороны, могла бы немного и поддержать. Ну да ладно. Уж какая есть. Не мне с нею жить.

Главный вопрос — а куда их теперь девать? Везти обратно в Якутию? Этот вариант категорически отпадает, потому что в том улусе для них перспективы нету. А сдавать их там в школу-интернат, после того как они уже увидели хорошую жизнь, игрушки и всё остальное — это будет тяжёлый стресс. К тому же они только-только перенесли такую тяжёлую, многодневную дорогу.

Тогда куда их девать? Сдавать в интернат Москвы? Ну, с Ярославом мы уже это проходили. А что тогда делать? Забирать их себе? А что я с ними буду делать? И зачем они мне тут? Тут хотя бы с собой разобраться, и со всеми теми проблемами, которые я взвалил на себя…

Я задумался. Мои мысли прервали шум и разговоры окружающих. Народ уже пришёл в себя от такой новости, и на лестничной площадке начались бурные обсуждения и дебаты.

— Павлуша! — взвизгнула Надежда Петровна. — Скажи мне! Скажи мне всю правду, Павлуша, какая бы она ни была, это твои дети⁈

Павел Григорьевич окончательно стушевался, растерянно посмотрел сперва на неё, затем на меня, затем на окружающих, и медленно ответил:

— Но я же сказал, Наденька, я… эммм… это не мои дети, я их впервые вижу! Я не понимаю, зачем Муля их привёз…

Надежда Петровна повернула ко мне разъярённое взбешённое лицо:

— Муля, ты с ума сошёл! Ты что это натворил⁈ Ты зачем их сюда привёз⁈ И что теперь с ними делать⁈

Вопросы посыпались из неё, как из рога изобилия. Я стоял и терпеливо ждал, пока этот поток гнева иссякнет, а потом просто молча пожал плечами. Ух, что тут началось! Закричали остальные бабы, все дружно начали на меня наезжать, мельком я увидел растерянное и испуганное лицо Миши Пуговкина. Но я не отвечал, давая им возможность спустить пар и выговориться. Скрипнула дверь у соседей. Они выглянули, увидели, что происходит, и торопливо закрыли дверь.

Когда страсти на лестничной площадке немного приутихли, я ответил:

— Но послушайте: та старуха в якутском улусе и Егор прекрасно знают отца… И они оба утверждали, что это его дети! Зачем они тогда это говорили, если бы это было не так?

Я поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Адиякова.

— Хочешь сказать, что ты не жил с этой Клавдией? Я же вашу фотографию там видел!

Адияков густо покраснел и тихо, сбивчиво, ответил:

— Жил, да. Был у меня такой период. Я приехал туда, на ту факторию… женщин там других не было. Клавдия была молодая женщина… хотя она была намного старше меня. Вот. Но так вот получилось, что некоторое время мы жили… — он окончательно стушевался и умолк.

— То есть ты хочешь сказать, что это всё равно не твои дети? — прищурился я.

— Не мои, — покачал головой Адияков. — Клавдия сказала, что это дети от какого-то залётного геолога. Поэтому я и расстался с ней и уехал оттуда! Потому что, пока я был по командировкам, а ездил я по разным факториям, меха собирал… ну да, ты же сам всё знаешь… а она вот так вот себя вела, и гуляла с ним…

Надежда Петровна вздохнула и успокоительно погладила Адиякова по руке.

— Пошли отсюда, Павлик, — тихо сказала она.

И они ушли, даже не посмотрев на меня и даже не посмотрев на этих детей. Потихоньку народ на площадке тоже начал рассасываться.

— Мда… семья заменяет человеку всё. Поэтому, прежде, чем её завести, стоит подумать, что тебе важнее — всё или семья, — подвела тог Фаина Георгиевна, укоризненно покачала головой и вернулась к себе в квартиру.

А вот Глаша осталась. Она с любопытным, еле сдерживаемым ожиданием смотрела на нас, но, видя, что скандальчика так и не будет, тоже вернулась в квартиру, что-то недовольно бормоча под нос. Дуся покраснела, посмотрела на меня виноватым взглядом и промолчала.

— Так что с детьми будет? — не выдержала Надежда, жена Миши Пуговкина. — Они что, у меня останутся?

Она посмотрела на Мишу умоляющим взглядом и поджала губы. В воздухе запахло новыми проблемами.

— Нет, нет, Надежда, не беспокойтесь, — примирительно сказал я. — Мы их сейчас уже заберём. Правда, Дуся?

Дуся вздохнула и, нахмурившись, ворчливо сказала:

— Ну да, куда же девать их на ночь глядя… Давай, пока пусть побудут у нас, раз привёз… а там дальше что-то порешаем.

Мы забрали чемодан с детской одеждой, которую ещё в Якутске накупила им Вера, забрали детей, которые никак не хотели отрываться от дочери Миши Пуговкина и от игрушек, и отправились к нам на квартиру. На улице было хорошо, многолюдно, дети с интересом рассматривали окружающую обстановку. Я разглядывал их, смотрел на Дусю, которая бросала на меня осуждающие взгляды, и понимал, что так просто этот вопрос не закроется.

Дома Дуся даже разговаривать со мной не захотела. Лишь отрывисто бросила:

— Отнеси чемодан в дальнюю комнату! В гостиную!

Я хоть и удивился, ведь гостиная была самой большой и светлой комнатой, но, в принципе, её понимал. У нас было четыре комнаты (пятая — небольшая, она за комнату обычно не считалась). В одной жила Дуся, в другой — я, третья была кабинетом Модеста Фёдоровича, и там были книги, уникальная библиотека, которую начал собирать ещё Пётр Яковлевич, дед Мули. Понятно, что детей туда селить не надо было, они ещё маленькие, вдруг какую книгу порвут или изрисуют каракулями. Поэтому оставалась только гостиная, которая обычно в семье Шушиных-Бубновых использовалась как зал и место для приёма гостей.

Я вздохнул и отнёс чемодан туда. Там был большой раскладной диван, но не будут же разнополые дети спать на одном-то диване.

Дуся вошла в комнату, зыркнула на меня, на то, как я раскладываю чемодан и достаю оттуда вещи, чтобы переодеть детей, и сказала:

— У нас раскладушка в кладовке есть, сходи достань. Для Алёши как раз хорошо будет. А я сама им вещи выдам. И сама их переодену. А то от тебя толку нету.

Я пожал плечами — лучше не спорить с Дусей, когда она не в духе, — и отправился в кладовку доставать раскладушку, на которой иногда спали гости, когда приезжали и ночевали в этой квартире.

Через некоторое время я принёс раскладушку и обнаружил, что Дуся сидит на стульчике и заплетает косички Анфисе. При этом она что-то ей тихо воркует, а та отвечает на якутском. Алёша сидит напротив них, на диване, болтает ножками, смотрит и улыбается.

Интересная семейная картина, но комментировать я ничего не стал, чтобы не нарушить вот этот вот идеалистический момент.

— Дуся, куда ставить раскладушку? — спросил я, потому что молчать дальше было нельзя.

— Куда хочешь, туда и ставь, — рыкнула Дуся, не отрываясь от косичек Анфисы.

Я поставил раскладушку возле окна.

— Ты зачем возле окна её поставил⁈ — возмущённо сказала Дуся. — Алёше будет там неудобно. И из окна может дуть. Поставь раскладушку возле вон той стены, как раз нормально будет.

— Хорошо, Дуся, — покладисто ответил я и переставил раскладушку на нужное место.

— Матрас и перину возьми в кабинете Модеста Фёдоровича! — велела Дуся. — Хотя нет, перину пока не бери, я другую дам. У меня маленькая есть. Ещё твоя. Вдруг он писается. Ты же ещё писаешься, Алёша? — она строго посмотрела на Алексея.

Тот в ответ взглянул на неё чистым взглядом и пожал плечами — по-русски он не понимал почти ничего.

— Сто процентов писается, — покачала головой Дуся. — Ну да ладно, мы с этим делом знаем, как порешать. У меня клеёночка от тебя осталась. Постелю на всякий случай.

Она ловко завязала бантики у Анфисы, затем посадила её на диван, протянула ей книжечку, а сама отправилась на кухню.

— Пирожков напеку… с повидлом, — хмуро проворчала она, стараясь не смотреть мне в глаза. — Побудь пока с ними, Муля. Они ещё не привыкли. Бросают их туда-сюда. Им может быть страшно.

Ну, ладно, побуду. Я немножко посидел с ними. Через некоторое время дети разыгрались и перестали на меня обращать внимание. У нас в квартире нашлись какие-то шахматные фигурки в виде солдатиков и полководцев. Ещё, видать, от Мулиного деда остались. И дети развлекались тем, что игрались с этими фигурками, а те две игрушки, купленные им в Якутске, были позабыты. Вот так дети — быстро привыкают к хорошей жизни. Хотя надо будет им всё-таки прикупить игрушек. Прямо завтра пойду и накуплю.

Через некоторое время Дуся позвала из кухни:

— Муля, пирожки готовы! Бери детей, идите в ванную, мойте руки и садитесь за стол. Я сейчас только борщ и рагу разогрею.

— Хорошее чаепитие, — ехидно хмыкнул я, правда очень-очень тихо, но тем не менее подхватил Анфису и Алёшу под руки и понёс их в ванную.

Через некоторое время, когда мы совместными усилиями уже уничтожили первую порцию Дусиных пирожков с чаем, в дверь постучали — не позвонили, а постучали.

Мы с Дусей переглянулись. Кого это принесло на ночь глядя?

— Может, соседка Маруся за солью пришла? — предположила Дуся, но при этом не сделала даже попытки встать и пойти посмотреть. Она была целиком занята детьми.

Я пожал плечами и пошёл открывать дверь.

На пороге, к моему несказанному удивлению, стоял… Адияков.

— Отец? — удивился я. — Что-то случилось? Мать опять ругается? Выгнала тебя?

— Эмммм… Муля… — замялся Адияков.

— Давай, заходи, — торопливо сказал я и отступил в сторону.

Адияков зашёл в квартиру, прислушиваясь. Я ещё удивился: у них с Дусей была давняя позиционная война. Павел Григорьевич её абсолютно не жаловал, как и она его. Более того, Дуся его откровенно на дух не переносила. Она считала именно его виноватым в том, что брак Надежды Петровны и Модеста Фёдоровича распался, и что я ушёл жить в коммуналку. В общем, она винила его во всём. А он, в свою очередь, полностью игнорировал Дусино существование считал её глупой и никчёмной бабой.

А тут он вдруг сам, добровольно, пришёл ко мне на квартиру, зная, что Дуся сейчас здесь и, может быть, большой скандал.

— Значит, что-то дома? Что-то с матерью? — спросил я, в душе таки надеясь на лучшее.

— Нет, нет, Муля, всё нормально. Я так… зашёл узнать, как дела у вас?

— Ну, проходи, давай, на кухню, — сказал я, очень надеясь на Дусно благоразумие и что она при детях не будет устраивать скандал вот так сразу. — Мы там чай допиваем, Дуся напекла пирожков. С повидлом. С яблочным.

— О-о, пирожки! Да ещё с повидлом! Я пирожки с повидлом очень люблю! — деланно обрадовался Адияков, хотя было видно, что мысли у него совсем не о пирожках. Более того, насколько я помнил — к выпечке он был полностью равнодушен.

Мы зашли на кухню. Дети уже практически поели и теперь допивали чай. Анфиса шуршала фантиком от конфеты, а Алёша просто пил чай и что-то рассказывал на якутском языке.

— Здравствуйте, — громко сказал Адияков, при этом не глядя на Дусю. Он смотрел только на детей.

И тут я всё понял.

— Отец, чай с мятой будешь или с ромашкой? — сказал я, чтобы заполнить паузу.

— Буду, — невнимательно ответил мне отец, даже не поняв, о чём вопрос.

— Тогда садись к столу.

— Сейчас, — Дуся сразу сообразила, что к чему, и кивнула, еле сдерживая усмешку.

Адияков сел за стол, но к чаю и пирожкам даже не притронулся. Он смотрел только на детей. А потом вдруг заговорил с ними на якутском. Буквально уже через несколько мгновений они активно болтали. Я не понимал ни слова, но видно было, что дети очень обрадовались. Ещё через минуту Адияков посадил к себе на колени сначала Анфису, а потом и Алёшу, и начал, покачивая их, гладя по очереди по головкам, что-то им рассказывать.

— Вы бы перешли в комнату, Павел Григорьевич — проворчала Дуся, но уважительно. — Мне посуду ещё перемыть надобно.

И Адияков, нимало не пререкаясь с ней, подхватил детей и пошёл в комнату.

— В какую? — посмотрел он на меня.

Я молча показал на ту комнату, где будут ночевать дети.

— Муля, — сказал Павел Григорьевич, играясь с Анфисой и Алёшей, — ты не против, если я переночую у вас?

— Нет, конечно, отец, — сказал я. — Ты можешь спать в кабинете Модеста Фёдоровича, там диван удобный.

— Нет, нет, я в этой комнате переночую, — как-то растерянно сказал Адияков, не глядя мне в глаза.

Я усмехнулся:

— Хорошо. У нас в кладовке есть ещё одна раскладушка, я сейчас достану. А одеяло и подушку из кабинета возьму.

— Давай, доставай, — сказал Адияков. — а с подушками не заморачивайся, я могу спать в любых условиях.

Тем временем они с Анфисой начали что-то весело обсуждать, бурно переговариваясь на якутском. Через секунду Анфиса засмеялась, затем засмеялся Лёша. Когда я принёс ещё одну раскладушку, Адияков сидел на диване. Возле него, обнявшись, сидела Анфиса, а Алёша показывал ему солдатиков от шахмат, и они очень мило их обсуждали. Глаза Адиякова были шальными и счастливыми.

Чтобы не мешать им, я тихонько прошёл на кухню.

Дуся уже всё давно вымыла, и теперь сидела за столом и перебирала гречку.

— Павел Григорьевич только гречневую кашу ест, — пояснила она мне ворчливо, — Мне Надежда Петровна жаловалась. Надо будет завтра сходить ещё гречки купить…

Когда дети уже легли спать (часовые пояса с Якутией у нас же были разными), раздался звонок у входной двери. Я опять удивился, что так поздно, но пошёл открывать.

На пороге стояла… Надежда Петровна.

Под мышкой она держала огромного плюшевого зайца. Руки у неё были заняты двумя увесистыми сумками.

При виде меня она стушевалась:

— Муля, — тихо сказала она, не глядя мне в глаза, — я тут подумала… они такие маленькие… нехорошо ведь их без вещей и игрушек оставлять…

И густо покраснела.

Глава 13

Кто бы сомневался, что Надежда Петровна тоже останется ночевать у нас!

Нет таких слов, чтобы выразить эмоции и пересказать сцену между Надеждой Петровной и Адияковым, когда они внезапно обнаружили друг друга у нас в квартире: Надежда Петровна заходит такая в комнату с большим плюшевым зайцем, а там сидит Адяков, и у него на коленях Анфиса и Алёша! В общем, если опустить скандал, ругань с рукоприкладством и бурное примирение, то всё закончилось тем, что Надежда Петровна легла спать на диване с Анфисой, Адияков — на одной раскладушке, а Алёша — на второй. Так они и переночевали.

Поздно вечером Дуся сидела на кухне и украдкой вытирала глаза. Я зашёл попить воды и обнаружил её в слезах. Но потом присмотрелся и понял, что это от радости.

— Дуся, как ты считаешь, всё у них получится? — спросил я.

Дуся задумчиво кивнула и вдруг говорит:

— Ты знаешь, Муля, вот Надежда Петровна, твоя мама… как бы это сказать… Всю жизнь её опекали, всю жизнь за неё всё решали… А тут появились эти несчастные дети… Да, она сначала сильно ругалась. А теперь я смотрю — она не ходит, она летает… аж помолодела вся… Мне кажется, из неё будет прекрасная мать.

Я кивнул. Никакой ревности в душе у Мули не было, а то, что у меня появились брат и сестра, это было просто замечательно (и плюсом шло то, что у Надежды Петровны появилось важное занятие и она, наконец-то, оставит меня в покое с женитьбой).

А рано утром, когда мы с Дусей пили чай (Дуся всегда встаёт рано, а у меня после поездки в Якутию биологические часы сбились и я стал просыпаться в шесть утра), к нам на кухню вышло всё семейство Адияковых.

— Илиигин суун, — сказала Надежда Петровна Анфисе и Алёше на чистейшем якутском языке.

От этих слов дети развернулись и дружно ушли в ванную.

У Дуси отвисла челюсть. У меня, честно говоря, тоже.

— Мама, ты знаешь якутский язык? — спросил я. — Или что это было?

Надежда Петровна пожала плечами и невозмутимо ответила:

— Почему бы мне не выучить ещё и якутский? Ведь я знаю семь иностранных языков, Муля. А твоя тётя Лиза — двенадцать.

От удивления я чуть не сел мимо стула.

Когда семейство Адияковых ушло уже к себе, забрав Анфису и Алёшу (чемодан с вещами я клятвенно обещал принести чуть попозже, но Адияков сказал, что пришлёт машину), я прикинул, что мне сегодня предстоит сделать. Идти на работу не хотелось, у меня ещё было целых два отпускных дня. И хоть я уже изнывал от любопытства, что там происходит, но мозгами человека двадцать первого века реально понимал, что стоит мне нарисоваться на пороге Комитета искусств СССР, как меня сразу к чему-нибудь припрягут. Да ещё и на общественных началах. Заставят что-то делать, а ведь своих личных дел у меня и так скопилось довольно много.

Одной из задач, которые мне следовало выполнить в первую очередь, была просьба Модеста Фёдоровича присмотреть за Машей. Других дел тоже хватало, но Маша шла в первую очередь, и даже не столько потому что просил Мулин отчим, а потому что ей вот-вот уже скоро рожать. Поэтому я отложил все свои текущие дела, прихватил корзинку с пирожками, которую сердобольная Дуся напекла для Адияковых детей, но, как обычно, промахнулась и получилась просто огромная куча, и отправился на свою старую коммунальную квартиру.

Ключ я так им и не отдал, поэтому спокойно открыл дверь и вошёл. Там было тихо, такое впечатление, что никого и не было. Мда, всё так изменилось: помнится, когда я здесь жил, то шум и какие-то разговоры были постоянно. Моя бывшая комната оказалась заперта. Пожав плечами, я прислушался — никого. Я прошёл по коридору и постучал во все двери — никого!

И тут из кухни выглянула Белла. В зубах у неё была папироса.

— Ой, Муля! — обрадовалась она. — А я-то думаю, кто здесь ходит и в двери стучит! Думала, из ЖЭКа пришли. Заходи! Я тут курю.

— Да, я тоже покурю, за компанию, — сказал я, хотя уже в последнее время немного забросил эту пагубную привычку, но переговорить с Беллой, старой соседкой-подругой, было под дымок вполне уместно.

— Как тут дела? — спросил я, по старой привычке прикуривая от конфорки. — И где Маша?

— Маша пошла в больницу, — выпуская дым колечками в форточку, невозмутимо ответила Белла. — Скоро ей уже рожать, она всё никак не может определиться со сроками.

— Да уж, — сказал я. — А вообще, я её не понимаю. Она так хорошо устроила свою жизнь возле моего отчима. У неё же было всё: и квартира, и положение в обществе, диссертация, работа, материальные блага. Вот зачем ей были эти все скандалы? Что ей было нужно? Почему она так поступила? Не понимаю я этих баб…

— Да всё тут просто, — пожала плечами Белла. — Она всё прекрасно рассчитала. Я имею в виду то, что ты сейчас перечислил. Мозгам пораскинула и рассчитала. А мозги у неё есть. Умная девка…

— Умная бы так не лоханулась, — усмехнулся я.

— То-то и оно! — наставительно кивнула Белла, — мозгами она всё правильно прикинула и прекрасно провернула вот эту всю интригу — женила на себе своего руководителя. Извини уж, Муля, что я так говорю про твоего отчима, но для неё он старичок. Разница у них существенная всё-таки. Так что поначалу она вполне успешно играла эту роль, и всё было нормально. Но всё равно существует же физиология! И долго изображать любовь, если аж воротит — никакой человек не сможет. Это я тебе как актриса говорю, пусть и неудавшаяся. Играть можно лишь некоторое время. А потом ты всё равно рано или поздно начинаешь прокалываться и покажешь своё истинное лицо. Поэтому все вот эти интриги, которые строятся на лжи и притворстве, они рано или поздно всё равно лопаются, как мыльный пузырь, и всё возвращается на свои места. Вот также и с Машей получилось. Она банально не рассчитала того, что устанет изображать любящую жену для нелюбимого супруга. И вот у неё вот это всё раздражение начало накапливаться, накапливаться, а ещё и вдобавок гормоны от беременности шарахнули, и вот этого её хахаль на мозги присел. И вот оно, всё и вылилось — она не выдержала и рассорилась с Модестом Фёдоровичем.

— Кстати, о хахале, — сказал я, признавая правоту Беллы, — он не появлялся?

— Да нет, — засмеялась Белла, — один раз, конечно, сунулся сюда, но у них там такой скандал случился, что он выскочил оттуда весь злой и красный. После этого больше мы его не видели.

— А это его ребёнок? — задумчиво спросил я. — Как ты думаешь, как женщина? Или, может быть, Маша что-то говорила?

— Сто процентов — не его, — глубокомысленно сказала Белла. — Если бы был его, он бы всё равно хоть иногда здесь появлялся. Нет, нет, он просто обычный альфонс, который хотел хорошую квартиру в высотке, видя, какая она деревенская дурочка. Но как только он понял, что это всё обломилось, то его и след простыл. Комната в коммуналке его явно не интересует, особенно обременённая будущим младенцем. Причём чужим младенцем.

— Черт возьми, — поморщился я, — а ведь я хотел поговорить с Машей. И тут Дуся пирожков ей напекла… Как же тогда быть?

Я задумчиво посмотрел в окно, где как раз проезжал тарахтящий грузовичок.

— О, так это тебе долго её ждать придётся, — засмеялась Белла. — Возможно, и целый день.

— Почему это целый день? — удивился я.

— Ну я же тебе говорю, что она пошла в женскую консультацию. Ты бы знал, какие там очереди! С пяти утра занимают, да и то, не факт, что до конца рабочего дня успевают попасть. Сейчас же, после войны, все рожать бросились, поэтому она там и целый день провести может.

— Что же мне делать? — сказал я. — Выкроил буквально пару часов, чтобы увидеть её. Отец просил. А тут такое дело…

— Как там твой отец, кстати? — спросила Белла.

— Да уехал он к тёте Лизе… за границу.

— Ну, это я слышала, — сказала Белла.

— Откуда? — удивился я.

— Да встретила Глашу на базаре. Это ж Глаша! Она всё знает, — засмеялась Белла.

— Понятно, — расстроенно сказал я. — Ну ладно, что ж, тогда, может быть, зайду вечером. Или завтра…

— Да зачем тебе заходить вечером? — сказала Белла, — оставь пирожки, я передам ей.

Я поставил корзинку на стол.

— Ого, сколько Дуся напекла, — улыбнулась Белла.

— Кстати, — сказал я, — возьми и себе, сколько надо.

— Да возьму, конечно, два-три пирожка, больше не буду, потому что зачерствеют. И Машке тоже столько много не надо, она и так сильно поправилась. Слушай, а вот давай, Муля, знаешь, что сделаем? Тут пирожков очень даже много. Мы вдвоём с Машкой не съедим. Давай половину возьмём и сходим к Музе, ведь ты её уже сто лет не видел?

Я задумался. Времени у меня ещё было полно. И, так как с Машей я не встретился, то, в принципе, пару часов вполне можно было выделить и на Музу.

— А давай, — обрадовался я, — как раз посмотрим и узнаем, что у неё, да как.

Белла ловко распределила пирожки, отложив те, что для Маши, и для себя. А остальные она сложила в корзинку и сказала:

— Сейчас я быстро переоденусь, и мы идём.

Затушив сигарету, она выскочила из кухни. Я остался сам, докуривая. Интересно, почему все комнаты пустые? Я помню, как только попал сюда, как здесь происходило подселение Орфея к Пантелеймоновым. И какие были «бои» за квадратные метры. А сейчас все комнаты пустуют. Кстати, что-то не слышно и этих странных соседей.

Когда Белла вышла уже с подкрашенными губами и в «парадном» платье, я спросил её об этом.

— Да всё просто, — засмеялась Белла, — всё так хорошо получилось. Орфей Жасминов так и остался прописанный в своём чуланчике. Герасим тоже, забыл выписаться. В твоей комнате живёт, Маша. Я осталась у себя. С Музиной комнатой такая картина: она не выписывается. Это я ей посоветовала, кстати. Потому что Муза ждёт, что Софрон вернётся из тюрьмы и она его поселит в своей комнате, а сама пропишется у своего Виталия.

— Понятно, — кивнул я. — Наверное, тебя такое соседство совершенно не радует?

— Да мне как-то всё равно, — отмахнулась Белла. — Софрон меня никогда не трогал, а я не трогала его. Да и думаю, что ничего у неё не получится — уже тут шуршал дядя Вася, наш дворник, а он же все вынюхивает. Думаю, он уже стукнул в ЖЭК, и скоро у неё эту комнату отберут. Да и вообще забьют тут все комнаты новым народом.

— А комната Фаины Георгиевны?

— Ну, это же комната Глаши, — сказала Белла. — Фаина Георгиевна два раза приходила и тут ночевала. Она всегда периодически приходит. Как говорится, «в народ», для того чтобы набраться эмоций трудовых, и чтобы потом играть более по-настоящему. Так она мне рассказывала… Хотя я думаю, она просто устаёт от болтовни Глаши и скрывается тут от неё.

Я засмеялся.

— Узнаю Фаину Георгиевну.

Мы вышли из квартиры и прошлись по Москве. Погода была прекрасная, мы медленно шли, болтая обо всём, о пустяках, и так хорошо было. Так, потихоньку мы дошли до общежитий, которые относились к Московскому зоопарку.

Муза, когда нас увидела, страшно обрадовалась — слово «страшно» это не аллегория, а реально. У неё аж слёзы выступили на глазах.

— Муля! Белла! — воскликнула она и бросилась обниматься.

— Ну, как вы тут? — спросил я, когда уже страсти поулеглись и нас пригласили в комнату.

— Чудесно, — засмеялась Муза. — У нас с Виталием прекрасная комната. Вот, смотрите, я вам всё сейчас покажу и расскажу!

Она завела нас к себе. Там действительно всё выглядело уютно и мило. В той коммуналке я у Музы был в гостях всего лишь один раз, и не скажу, что её комната на меня произвела положительное впечатление. Очень уж там всё убого было и аскетично. Здесь же, такое впечатление, что Муза решила оторваться за все свои годы серого и бедного существования.

На кровати лежало бордовое вышитое покрывало, с пенными рюшами и помпонами по краям. Стол был накрыт синей плюшевой новой скатертью. На столе стояла хрустальная ваза с цветами. На кровати высилась горка подушек — я насчитал аж шесть, — причём все они были обильно вышиты и накрыты сверху прозрачной, вязанной крючком, пелеринкой, которая также была вышита по краям. Даже шкаф был накрыт сверху пёстрой вышитой салфеткой. На стенах висели репродукции известных картин. Правда, я не такой уж и знаток искусства, но узнал Ренуара и Брюллова.

— Ой, а мне к чаю вас особо и угостить нечем, — смутилась Муза, когда мы уже рассаживались за столом в комнате пить чай.

— Да погоди ты, Муза, причитать! Я чуть не забыла! — засмеялась Белла и вытащила из сумки свёрток с пирожками Дуси. — Вот, Дуся пирожков напекла. Так, что нормально будет. Давай, тащи свой чай.

— Ой, как я уже давно не ела Дусиных пирожков! — всплеснула Муза и посмотрела на нас искрящимся от смеха взглядом.

Муза сильно изменилась. Если раньше это была сухонькая неулыбчивая женщина, которая прямо держала спину и высоко подбородок, недоедала и брала у Мули бесплатные талоны на вегетарианскую столовую, то сейчас, в замужестве, она раздобрела и пополнела, её щёчки налились румянцем, а на губах постоянно блуждала добрая улыбка. Из прошлой Музы осталась только ровно выпрямленная спина и высоко поднятый подбородок. Сейчас она выглядела очень мило, была в домашнем халатике в голубой цветочек, а на голове повязала красивую косынку, словно обычная домохозяйка, а не балерина.

— Ну, так надо хоть иногда заходить к нам в гости, — деланно проворчал я. — Дуся тебе всегда рада.

— Да всё как-то некогда, — чуть смутилась Муза. — Виталий сейчас бригадир над звероводами в зоопарке, а мне тоже дали другую секцию. Я там сейчас, кроме моих любимых оленят, занимаюсь и маленькими бегемотиками. Представляете⁈

— Да ты что! — засмеялась Белла. — Я представляю, какие они слюнявые!

— Ничего они не слюнявые, — со смехом возмутилась Муза. — Если бы ты видела, Белла, как они смешно пьют молочко из соски! И чмокают! Вот, приходи к нам, и я тебе покажу. Можешь даже сама их покормить — у меня как раз появились новенькие двойня, Мишка и Тишка.

Муза принялась с таким восторгом рассказывать о своих зоопарковских питомцах, что мы с Беллой аж заслушались, с умилением.

— Я смотрю, ты счастлива, Муза, — тихо сказал я.

— Очень счастлива, — выдохнула Муза. — Мы с Виталием живём прекрасно. Я даже подумать никогда не могла, что тот мой уход от балета, от искусства, перевернёт всю мою жизнь в лучшую сторону. Какая же я дура была, что цеплялась за старое! Что жила такой скучной жизнью… обидами… Несколько лет этой жизни просто можно вычеркнуть, — сказала Муза и, посмотрев на меня с благодарностью, сказала, — И спасибо тебе, Муля, что ты прочистил мне мозги и подсказал, как лучше сделать.

Я улыбнулся и кивнул.

— А как там Верка? — спросила Муза и подлила нам чаю. — Расскажи, как ты её в Якутию сманил и там замуж выдал?

Белла тоже с интересом посмотрела на меня и даже бросила есть пирожок.

— Прекрасно устроилась наша Верка! — засмеялся я. — Кто бы подумал, что она заведет себе мужа-якута!

Я и в подробностях рассказал историю их отношений.

— Так что теперь у неё муж — директор самой главной в Якутске гостиницы, да, наверное, и во всей Якутии, — рассмеялся я.

— Да молодец Верка, хорошую карьеру сделала, — кивнула Муза. — Я, честно говоря, от неё не ожидала.

— А я всегда знала, что Верка останется при больших барышах, — усмехнулась Белла. — Она всегда была такая пронырливая. Хотя, честно говоря, я почему-то думала, что она в Москве останется.

— Нет, она посмотрела, посмотрела, что в Москве ей, кроме одинокой грустной старости, больше ничего не светит, и решила, что для Якутска она будет московской актрисой. И будет там блистать.

— О-о, погодите, она ещё и примой станет в их местном драматическом театре! Вот посмотрите! — уважительно покачала головой Белла. — В принципе, Верка права.

— Ну, так же, как и Жасминов, — пожала плечами Муза и взяла ещё пирожок. — Ведь после того побега с Лилей он здесь найти себе место не мог. А смотри, как хорошо он у Печкина устроился и вполне доволен собой. Он, кстати, недавно писал мне.

— Что там? Как он?

— Да всё прекрасно. Ставят какой-то сейчас потрясающий спектакль, очень сложный, и ему не хватает актёров. И вот он почему-то вдруг решил, что пригласить надо именно меня, чтобы я исполняла там танцы.

— Ну, а ты что? — усмехнулась Белла.

— Да зачем оно мне? Мне и так хорошо.

— А как там Лиля? — спросил я. — Она вам не писала?

— Почему же, она мне регулярно пишет. Девочка у них родилась. А скоро Гришку выпустят за хорошее поведение. У него же золотые руки, и поэтому руководство к нему благоволит. Они скоро приедут в коммуналку.

— Вот дела, — сказала Белла. — Никогда бы и не подумала, что так у них всё сложится…

— Ну, думаю, это ещё не конец. Когда они вернутся в коммуналку, мне кажется, сразу и Жасминов подтянется, — задумчиво покачала головой Муза и вздохнула.

— Вполне может быть, — сказал я. — От Жасминова всего можно ожидать.

— И от Лили тоже, — добавила Муза. — Как она не поймёт, что не нужно цепляться за старые иллюзии…

— Я вот всё ещё цепляюсь, — тяжко вздохнула Белла, и на глазах у неё показались слёзы. — Вот всем нашим ты помог, Муля: и Верку пристроил, и Музу, и Машу. И своим родственникам всем. Про Фаину Георгиевну я даже говорить не буду. И даже Орфею помог, и Герасиму… А вот только про меня ты как-то даже не думаешь.

— Ну, Белла, — возмущённо сказал я, — ведь ты сама просила только разобраться с директором ресторана, и на этом всё. И я тебе подсказал, как чем заняться, со сватовством…

— Эх, Муля. Сватовство — это сватовство, — вздохнула Белла. — Да и круг моих клиенток очень небольшой, все в основном сосредоточены вокруг нашего ресторана. Простые рабочие девушки с окраин не идут ко мне…

Она рассмеялась горько и зло.

— Ты не просила, — опять сказал я.

— Ну, а теперь прошу, — с вызовом посмотрела на меня Белла. — Муля, я вот в присутствии Музы прошу тебя, помоги мне создать свою нормальную судьбу! Я тоже хочу жить хорошо и быть счастливой. Я смотрю на Музу, я слушаю ваши рассказы про Лилю, про Верку, про Жасминова, и я тоже хочу, чтобы у меня всё было в порядке. Муля, придумай что-то!

Она посмотрела на меня умоляющими глазами.

— Да не вопрос, — кивнул я. — Только нужно понять, чего ты сама хочешь, Белла?

Белла задумалась.

— Хочешь ли ты продолжать работать в ресторане пианисткой? Или в театре?

— Нет, конечно. Я давно уже не хочу работать в ресторане. А в театр вернуться… Да кем я туда вернусь, Муля? Гардеробщицей? У меня за все время была одна единственная крошечная роль, и то в массовке. Мы там на подтанцовке плясали. А после этого ничего и не было. Какая из меня актриса? — тяжко вздохнула Белла.

— Хорошо, понял тебя. Но ведь ты прекрасно играешь на фортепиано. Ты умеешь импровизировать?

— И что с того? Кому сейчас это нужно? Сейчас уже начинается звуковое кино, сейчас начинаются вот эти все грампластинки, и уже несколько раз директор говорил, что дешевле поставить граммофон, чем платить зарплату мне и девчатам. Так что, думаю, ещё некоторое время я, может быть, и продержусь в этом ресторане, а потом придётся идти на копеечную пенсию и продолжать коротать остаток своей жизни в коммуналке. Вот вернётся сейчас твой Софрон, и вообще будет там весело, — она тяжко вздохнула. — Ещё и эти новые соседи такие странные…

— Ну, тогда я предлагаю так, — сказал я и сделал паузу.

Муза и Белла уставились на меня с интересом.

— Итак, давай ты устроишься в Дом пионеров и будешь вести самодеятельность для детей? — предложил я.

— Нет, нет, нет! — торопливо замахала руками Белла. — Детей я не люблю.

— Ну, вы же с Ярославом такие друзья были…

— Ярослав — это непростой ребёнок, — покачала головой Белла. — Он отличается от всех детей. Можно сказать, что он даже как маленький старичок.

— Как там он? — спросила Муза.

— Ты знаешь, до поездки в Якутию я его видел один раз только, а после ещё не успел встретиться. Я же только второй день как вернулся. Сегодня я не знаю, успею ли я к нему, но вот завтра точно схожу.

— А на работу ты что, не ходишь? — спросила Муза.

— Да почему же не хожу? Просто у меня ещё два дня отпуска.

— Ну, тогда, конечно, сходи, проведай.

— Обязательно, — пообещал я и повернулся опять к Белле. — Хорошо, раз ты с детьми не хочешь, значит, давай тогда другой вариант. Как ты смотришь на то, чтобы пойти работать на «Мосфильм»? Например, помощником костюмера или помощником гримёра? Я могу договориться.

— Терпеть не могу вот эти тряпки и всё прочее, — отмахнулась Белла. — Краситься я тоже ненавижу… Ты же видишь, я себе глаза еле-еле нормально крашу.

— Да, ты иногда похожа на панду, — засмеялась Муза.

Белла посмотрела на неё и с демонстративным видом поджала губы. Но потом не выдержала, прыснула и рассмеялась.

— Ну ладно, не хочешь ты туда. А как насчёт того, чтобы устроиться журналистом в газету? Ездить по разным местам, брать интервью у разных людей?

— Нет, нет, нет, только не это! Старовата я уже для командировок. И не представляю, как я буду на полях писать о борьбе с долгоносиком.

— Хорошо, — сказал я и задумался, что бы ещё эдакого посоветовать.

— А давай к нам в зоопарк? — вдруг предложила Муза.

— Фу, нет! Там эти животные вонючие. Ещё и мэкают, бэкают. Ужас! Нет, нет, это точно не для меня!

— Вот ты даёшь, Белла, — сказала Муза. — Тебе не угодишь. Кем же ты хочешь быть?

— Может, тебя устроить в «Комитет советских женщин»? — брякнул я. — Будешь бороться и отстаивать их права. Ты же любишь всякие скандалы, интриги, расследования. И там хороший соцпакет: можно получить путевку в санаторий, материальную помощь или продуктовые наборы. Кроме того, это же ещё и расширяет круг общения.

— Я согласна! — обрадовалась Белла. — Вот это уж точно по мне! Хочу!

А я задумался — и как это всё теперь устроить?

Глава 14

И вот чем бы мне ещё заниматься?

Только-только я вернулся от Музы, клятвенно пообещав Белле, что «как только, так сразу», только-только Дуся выставила передо мной чай со свежайшими пахучими бубликами (это единственное, что Дуся не пекла сама, а покупала в каком-то особом хлебном магазине, о котором знали только нужные люди, и только там), как пришли гости. Точнее гостья.

Делиться бубликами не хотелось, но спрятать не успел (шучу).

Неожиданно пришла… Рина Зелёная.

После всех этих съемок она чудо как изменилась. И если Муза стала по-домашнему мягкой и уютной, то Рина Васильевна, наоборот — выкристаллизировалась в довольно стильную штучку. Конечно же, как для этого времени.

Одетая в тёмно-синий вельветовый костюм, в модных очках и с новой причёской, она совсем не была похожа на привычную «Черепаху Тортилу», только в чуть более молодом варианте. Сейчас это была, можно сказать, Мерил Стрип на минималках.

— Муля! — воскликнула она, как только вошла на кухню, куда бессердечная Дуся её привела в том момент, когда я наслаждался бубликами. — Неуловимый ты наш! Наконец-то я тебя застала, да ещё и дома!

— Так уж неуловимый, — проворчал я и подтянул два бублика поближе к себе (а то знаю я… им только дай возможность, сразу все стрескают, особенно женщины).

Рина Васильевна плюхнулась за стол, и Дуся поставила перед ней чашку ароматного чая.

— Муля, — вкрадчиво сказала Рина Зелёная, — как там в Якутии?

Я начал рассказывать, но, судя по её виду, ей это было совершенно неинтересно, поэтому я прекратил рассказ прямо на том моменте, когда наша машина чуть не перевернулась посреди якутских болот, и спросил в лоб, пристально глядя на неё:

— Что случилось, Рина Васильевна?

— Да нет, ничего, — сказала она и сцапала самый румяный бублик.

— Ну, а всё-таки? Не думаю я, что вы выкроили среди своего плотного графика время, чтобы прийти ко мне и съесть пару бубликов.

Рина посмотрела на моё лицо и рассмеялась:

— Муля, ты всегда был жадный до бубликов! Вот такой душа-человек: всё готов отдать, последнее, даже квартиру вон Мише Пуговкину, а вот бублики у тебя забирать невозможно.

Я засмеялся.

— Да, есть у меня такой недостаток. С детства.

Причём я не сказал, что это тянется ещё с того, моего другого мира, о чём Рине знать не обязательно.

Я посмотрел на неё испытывающим взглядом.

— Муля, — вздохнула она, — мне нужна твоя помощь… Очень нужна…

«Опять!» — чуть не сказал вслух я. Но не сказал. Мощным усилием воли сдержав рвущийся наружный вопрос.

— Что нужно сделать? — отрывисто всё-таки задал вопрос я.

— Знаешь, Муля, — задумчиво сказала Рина Васильевна, — У актёров бывает такой период, когда совершенно необходима чья-то помощь, чтобы подняться ещё хоть на маленькую ступеньку. Самому с этим не справиться…

— А конкретнее?

— Ты можешь поговорить с Глориозовым?

— С Глориозовым? — удивился я.

После всех этих событий отношения с Глориозовым у нас, мягко говоря, были крайне малодружественными.

— Да, да, с ним… Понимаешь, моя племянница…

— Стоп, стоп, стоп! — махнул руками я. — Рина Васильевна, давайте расставим все точки над «i». Помочь Фаине Георгиевне — это мой личный выбор. Помочь вам — тоже мой личный выбор, и плюс её просьба. Ещё я помогаю нескольким своим друзьям, некоторым знакомым или соседям. По обстоятельствам. Всем остальным я не помогаю. Вы сами должны понимать, что я не могу всю свою жизнь тратить на посторонних людей.

Рина надулась.

— Не обижайтесь, пожалуйста. Племянница — это хорошо. И, насколько я понимаю, она молодая женщина. Вот пусть и пробивается в этой жизни. Я же вон пробиваюсь.

— Так это ты…

— Я даже не могу уделить времени всем своим самым близким людям.

— Это ты кого имеешь в виду? Мать?

— Нет, я имею в виду Беллу.

— Но она же тебе не родная!

— Она мне как… эммм… добрый товарищ. Она соседка, мой друг, которая в тяжёлые времена морально меня поддерживала, а это дорогого стоит. Поэтому, Рина Васильевна, как бы вам не хотелось, чтобы я помог вашей племяннице, но прошу войти в моё положение и понять, что сначала я должен навести порядок в своей жизни и жизни своих близких.

Я отхлебнул чай и откусил бублик. Рина расстроилась, но виду старалась не подавать. Мы ещё поболтали немного.

Затем она ушла.

У меня на душе было как-то пасмурно, потому что я не привык, вообще-то, отказывать людям. Но, с другой стороны, я смотрю, как ловко они начали садиться мне на шею, и мне это перестаёт нравиться. К примеру, та же жена Миши Пуговкина, которая проживает в квартире, которую заработал я, могла бы и приютить детей Адиякова на пару дней — ничего бы с ней не случилось, как говорится — услуга за услугу. Если бы я не уступил Мише квартиру, то так бы они и жили в той общаге, в маленькой комнатушке, и буквально через некоторое время навсегда бы разъехались. А так они живут в прекрасной сталинской высотке на Котельнической, вот. Но всё равно, когда у меня возникла проблема, то она возмутилась и мне отказала. То есть люди привыкают, что ты им всегда во всём помогаешь, и уже через некоторое время они начинают возмущённо на тебя смотреть, когда ты помогать им перестаёшь.

Вот поэтому в деле помощи главное — вовремя остановиться.

Успокоив себя таким образом, я собрался и пошёл к Ярославу.

Общежитие для одарённых школьников встретило меня шумом и суетой; я в последний момент успел отскочить в сторону — по перилам лестницы скатилось двое оболтусов.

— Ой, извините! — смущённо извинились они и весело побежали дальше, даже не выслушав мой ответ.

Да, дети — это такие дети, хоть одарённые, хоть и не очень.

Я кивнул знакомому вахтёру и сказал:

— Я к Ярославу. Можно?

— Да, конечно, он сейчас как раз пришел после уроков и делает домашние задания.

— Спасибо, — улыбнулся я.

— А на кружок по авиамоделированию он не ходит. Уже два занятия пропустил, — наябедничал вахтёр, — и по физике позавчера схлопотал трояк.

Я поблагодарил вездесущего старичка и, удивляясь от такой осведомлённости, поднялся на второй этаж. И постучал в комнату. Дверь открылась. Но открыл мне не Ярослав, а какой-то веснушчатый пацан.

— Где Ярослав? — сказал я, поздоровавшись.

— А он пошёл к Ваське Рыжему помочь с домашкой, — ответил мне пацан и уже хотел закрыть дверь в комнату, но я поставил вовремя ногу на порог.

— Пойди, позови его. Скажи — дядя Муля пришёл, а я подожду здесь, — велел я.

Пацан, нимало не возмутившись моим приказным тоном, прыснул куда-то в сторону и поскакал по коридору.

Я же зашёл в комнату и присел на единственный свободный стул. Да, сразу видно, что в комнате проживают пацаны. Вроде и чисто — грязи на полу нету, стол не липкий, но вещи свалены прямо на этажерку, на кровати: книги, учебники, — всё вперемешку с какими-то спортивными прибамбасами, модельками самолётиков, и с каким-то другим барахлом. На маленьком столике, который символизировал в этой комнате кухоньку, стоит сковородка с картошкой, которая, наверное, ещё самого Ивана Грозного видела.

Я усмехнулся, вспомнив свои бытовые дела, когда учился в университете и жил в общаге.

Но долго сидеть в одиночестве мне не дали. Буквально через пару минут пришёл Ярослав. Увидев меня, он расцвёл улыбкой.

— Дядя Муля! — воскликнул он и полез обниматься.

— Привет, Ярослав, — сказал я. — Я не сильно тебя отвлеку? У тебя уроки уже закончились? Ты же в первую смену?

— Да, я уже свободен. Мы с Васькой домашку делаем. Но я уже свою сделал.

— Тогда давай поговорим.

Я выставил на стол из сумки то, что наготовила Дуся. А Дуся, конечно, как обычно, расстаралась: здесь была и кулебяка, и пирог с сахарным маком, и ватрушки с творогом, и пирожки с картошкой и капустой, и жареная колбаса, и котлеты, и чего там только не было.

Пацан завистливо посмотрел на стол, пустил слюнки и торопливо попытался исчезнуть.

— Пацан, стой, — сказал я. — Давайте вместе покушайте, а потом ты пойдёшь себе делать домашку, а мы с Ярославом поговорим. Хотя ты нам вообще не мешаешь.

Пацан обрадованно кивнул и сказал:

— Меня зовут Петя.

— Ну, Петя, так Петя, а я дядя Муля. Вот и хорошо.

Пока пацаны поглощали Дусины яства, я начал рассказывать Ярославу последние новости: рассказал, как съездил в Якутию, потом про Беллу, рассказал про Музу, ну и про всех остальных.

— Как ты тут поживаешь? — спросил я его, когда он уже насытился.

— Нормально, — кивнул он и рот его растянулся до ушей.

— Голодаешь, наверное?

— Да почему это? В столовке хорошо кормят, много. А Маша через день что-нибудь вкусненькое приносит… но, в основном, блинчики и вареники…

— Погоди, ты сказал: «Маша»? — изумился я, — эта та Маша, о которой я думаю?

— Угу-м, — кивнул Ярослав. Говорить он не мог, как раз сунул в рот кусок Дусиного пирога.

А у меня чуть глаза на лоб не вылезли от удивления.

Еле-еле я дождался, когда он доест и сможет мне отвечать.

— Наша Маша? — спросил я, не в силах переварить полученную информацию. — Вы же страшно рассорились, она же тебя даже выгнала? Или я что-то не так понимаю?

— Всё ты правильно понимаешь, — важно кивнул Ярослав. — Мы рассорились, и она меня выгнала. А ещё подговаривала твоего отчима против меня, что я делаю всякие гадости. А я их не делал! И варенье из айвы не я съел, и сахар в борщ не я Дусе насыпал. Но она сказала, что это я, и Модест Фёдорович поверил…

— То есть то, что вы поссорились, это понятно. Я хорошо помню всю эту историю, — сказал я осторожно, — но вот как же она к тебе теперь ходит? И, главное, почему и зачем?

— Да просто ходит. Понимаешь, Муля, одиноко ей. И страшно, что она одна. В смысле, без друзей. Она тогда кучу всякой ерунды нахомутала, а сейчас как-то начала задумываться и поняла, что не права. Она пришла ко мне и извинилась, — сказал Ярослав. — И я её простил. Вот, сам подумай, зачем вспоминать былое? Она тогда была не права, и она это честно признала. Ну, с моей стороны было бы неблагородно не простить женщину, да ещё и беременную.

— Очуметь, — прошептал я. — И как же это всё развидеть?

— Да вот так. Она часто приходит ко мне поболтать, а ещё она мне в химии помогает. Всё-таки, ты же сам понимаешь, какая у нас эта химия была там, в деревне. И хоть Модест Фёдорович со мной занимался, но всё равно этого мало. Вот. А часто нам дают такие сложные задачи, которые просто так решать не получается, там надо понимать это всё. И Маша приходит, и она нам тут всё рассказывает.

— Нам? Это кому?

— Мне, Ваське, Петьке вон, потом ещё Лёшка приходит, и Колька тоже… — начал перечислять Ярослав.

— Погоди, погоди, я правильно понимаю…? — я не мог чётко сформулировать мысль, настолько меня поразила перемена, которая произошла с Машей.

— Да что тут понимать… Она мне рассказывает о своей жизни, я ей рассказываю о своей. Несколько раз мы ходили с ней гулять. Один раз я покупал продукты, ну, то есть она дала деньги, а я принёс ей сумку, потому что ей тяжело.

— Может быть, она эксплуатирует тебя по бытовым делам? — настороженно предположил я.

— Да нет, это был всего один раз, там просто картошку надо было занести, а так она или сама по магазинам ходит, или Белла ей помогает.

— Понятно. Ну и как тебе… Маша? Она сильно изменилась?

— И ты знаешь, что я скажу? — Ярослав поднял на меня свои мудрые, как у старичка, глаза. — Она сильно изменилась. И она поняла, что была не права.

— Только поезд уже ушёл, — пробормотал я. — Отчим-то мой уехал в Югославию.

— Да нет, не в этом дело. Она бы к нему и не вернулась. Насколько я понимаю, она не любила его, поэтому вот это всё и произошло. Но она теперь переменилась и поняла, что вела себя эгоистично, и сейчас хочет всё исправить.

— Ну-ну, — покачал головой я. — Ну-ну-ну…

С другой стороны, я был, в принципе, рад, что кто-то из взрослых присматривает за Ярославом, потому что я со своими разъездами, со своими делами совершенно выпустил его, как и Беллу, из головы.

— Ну, хорошо, что хоть она к тебе приходит.

— Ну, почему только она… И Белла ко мне два раза приходила. Дуся ко мне вообще постоянно заходит. Ну, точнее не ко мне. Она к Семёнычу заходит.

— Семёныч? Это кто ещё такой? — спросил я.

— А это вахтёр наш. Кузьма Семёныч. Она его пирожками подкармливает, так он про меня всё вызнает и потом ей ябедничает.

И я сразу понял, почему этот вахтёр знал и про тройку по физике, и всё остальное. Оказалось, это всё проделки интриганки Дуси. Кто бы сомневался!

Мы ещё поболтали с Ярославом немного. Я спросил, куда он собирается на каникулы, и пригласил его к нам провести время.

— Хорошо отдохнёшь, — сказал я, — мы потом ещё к Дусе на участок съездим. Шашлыков сделаем. И на рыбалку сходим.

— Спасибо, конечно. Но нет, я лучше поеду к нам в деревню, — сказал Ярослав. — Соскучился я уже по бабе Варе. Вот. Да и Пётр Кузьмич писал, что хочет меня видеть. Интересно, как он там поживает… И Жасминов этот смешной… Я тут такую вещь придумал, новую дымовую шашку. Для театра. Уже даже испробовал. Оно как бабахнет!

В общем, Ярослав был на своей волне.

Дома я застал суету. Сначала не понял, что случилось и почему в комнате всё вверх ногам перевёрнуто. А потом из дальней комнаты вышла Надежда Петровна и я врубился.

— Муля! — воскликнула она, как только я переступил порог. — А ты свою пижамку… фланелевую такую, не видел?

Я аж глаза вытаращил.

— Какую пижамку? Я уже давно не сплю ни в каких пижамках… Что за пижамка? Объясни.

— Ну, у тебя в детстве была такая пижамка фланелевая. С паровозиками и зайчиками, — сказала Надежда Петровна. — Тебе четыре годика было, и ты в ней очень любил спать, помнишь?

Ну, даже если бы я был Мулей, и то вряд ли бы помнил такие подробности. Но, на всякий случай, кивнул.

— Вот, мы с Дусьей всё уже перерыли — а найти не можем.

— А зачем тебе эта пижамка? — осторожно спросил я.

— Так для Лешеньки надо. Я пошла в магазин, а там такие пижамки… некрасивые. И главное, они жестковатые. А у тебя была такая хорошенькая, мягкая, её из Парижа привезли и тебе подарили крёстные.

— Нет, увы, ничем помочь не могу, — отмахнулся от вопроса о пижамке я.

А сам в душе посмеялся. Надежда Петровна в силу своей импульсивности с головой окунулась в заботу о детях. Если первоначально она даже слышать о них не желала и воспринимала всё в штыки, так сейчас она с горячностью полностью погрузилась в это приёмное материнство.

Я порадовался, что ей теперь есть чем заняться.

— Как там Алёша с Анфисой? — спросил я.

— Ой, не говори! — Надежда Петровна охнула, и глаза её приобрели тот мечтательный оттенок, который свойственен всем женщинам, которые пребывают в режиме «яжемать». — Ты представляешь, Лёшеньке так понравились драники из картофеля! А вот Анфисочка… она любит больше котлетки…

И Надежда Петровна завела длинную-длинную историю о том, кто что любит. Я терпеливо это всё выслушал и сказал:

— А как Анфиса в школу ходит, если она по-русски ничего не понимает?

— Мы обо всём договорились в школе. Сейчас с нею занимаются педагоги, и ещё мы нашли переводчика якутского языка. Эта женщина… эммм… Надежда Харлампьевна… ты её не знаешь, в общем, она из Якутии, аспирантка, знакомая твоего отчима, кстати. И она вот любезно согласилась позаниматься с Анфисочкой. И заодно уже и с Лешенькой. А также и Павлуша с ними занимается. Хотя ты же сам понимаешь, педагог из него так себе. Но они уже немножко русский язык выучили. Мы в школе договорились, что Анфисочка сейчас немножко побудет на домашнем обучении, изучит русский язык, а потом мы её переведём, она опять пойдёт в первый класс заново.

— Но она же вроде как не ходила в первый класс…

— Она говорила, что пару раз была в школе, их там возили, — отмахнулась Надежда Петровна. — Это называется «кочевая школа». В общем, не забивай голову, мы всё устроим. И школа у неё будет лучшая, и потом лучший институт, ещё и диссертацию защитит!

Я порадовался за будущее Мулиных брата и сестры.

Но долго радоваться мне не дали. Надежда Петровна сказала:

— Так. Муля! В субботу приходи к нам к пяти часам вечера. И не опаздывай! Я тебе такую невесту нашла!

Глава 15

Раньше я бы уж точно промолчал. Но не теперь.

— Мама, — сказал я, — я тебя, конечно, очень люблю. Но давай я сам построю свою семейную жизнь. Ты вот, когда мужа искала, не очень-то родителей спрашивала.

— Модеста выбрал отец! — негодующе фыркнула Надежда Петровна.

— А моего отца?

Надежда Петровна не ответила. Уши её заалели.

Я понимаю, что это нечестно с моей стороны. Но иначе я свои границы отстоять не смогу никогда. А ведь хочется, чтобы без ссор. Последнее дело с родителями ругаться. Тем более — с матерью.

Чтобы завершить этот тягостный разговор, я примирительно сказал:

— Но я тебе клятвенно обещаю, что, когда выберу себе невесту, без твоего одобрения жениться не буду.

Надежда Петровна вздохнула и кивнула. Этот раунд остался за мной.

На работу я шел со смесью двояких чувств: с нетерпением перед работой после длительного отсутствия, и с опасениями, что за время моего отпуска там могло что-то эдакое случиться — и вот сейчас я приду, и на меня всё ка-а-ак навалят проблем! Но, тем не менее, Комитет искусств СССР встретил меня привычной суетой: люди носились туда-сюда — рабочий шум, разговоры, какие-то смешки, споры. Такое впечатление, что я и не уезжал никуда.

Я вошел в свой кабинет. Там уже сидели Лариса и Мария Степановна. Они посмотрели на меня не очень радостно, но на моё приветствие кивнули:

— Привет, Муля, — сказала Лариса.

А Мария Семёновна ничего не сказала, только кивнула и сразу же углубилась в свои гроссбухи.

— Здравствуйте, товарищи девочки, — сказал я, — а я вам из Якутии привёз сюрприз!

— Какой сюрприз? — заинтересовалась Лариса. — Ты что, Муля, ездил в Якутию? А зачем?

— Да у меня же отец мой родной из Якутии, надо было там кое-какие документы его забрать и вещи. Он попросил меня съездить.

— Ну ничего себе! — округлила глаза и изволила оторваться от своих бумаг Мария Степановна. — В такую даль мотаться — дело недешёвое.

— Что только не сделаешь ради родителей, — мудро изрёк я, и для дополнительной аргументации развёл руками.

Взгляд Марии Семёновны потеплел. Чуточку, буквально на полградуса. Но уже и это было прогрессом.

Лариса на эту сентенцию только фыркнула и нетерпеливо спросила:

— Ну что там за подарочки?

Я вытащил из портфеля женские украшения, выполненные из оленьих рогов, в якутском стиле.

— Ой, какая прелесть! — защебетала Лариса и начала примерять на шею этнические бусы с кулоном.

Мария Семёновна тоже посмотрела, причём довольно одобрительно, и примерила роговую брошь в виде камелии, к своему платью.

— Я вам разные купил, потому что вы же в одном же кабинете сидите. Чтобы было не похоже друг на друга, — пояснил я и встретил молчаливое одобрение коллег.

— Как тут у нас дела? — спросил я, видя, что атмосфера в кабинете значительно улучшилась. Здесь следует отметить, что сколько я не помогал разным людям, нашёл подход и к начальству, и к другим коллегам, и даже к нашим язвам-девчатам из комсомола, но вот со своими коллегами непосредственно по кабинету найти общий язык никак не мог. И если ещё Лариса — она была как шалтай-болтай, туда-сюда, и можно было иногда с ней даже о чём-то поговорить, то Мария Степановна на дух меня не переносила, считала бездельником и держалась всегда довольно холодно и отстранённо. Но сейчас я увидел, что она как бы немножечко изменила своё мнение, и решил воспользоваться этим моментом.

— Как тут всё у нас? И что тут произошло, пока меня не было? — повторил вопрос я.

— Да все только обсуждают Иванову, — зло фыркнула Лариса.

— В смысле? — не понял я.

— Ну, что ты её хорошо устроил. Свозил в Югославию и помог найти ей там богатого жениха. Так что она теперь живёт там, как сыр в масле катается. И у неё теперь свои заводы и свои пароходы!

— Ну, это присказка, — одёрнула Ларису Мария Степановна и погрозила мне пальцем, — а вообще-то, Муля, нехорошо уводить коллег в буржуинские страны.

— Это не буржуинская страна, — не согласился с обвинением я. — Это страны социалистического лагеря.

— Один чёрт! — фыркнула Лариса.

А потом посмотрела на меня и спросила, с напряжённым вниманием глядя на меня:

— А там у тебя ещё знакомых холостых женихов нету, Муля? Или есть?

— Один работает на стройке, а другой — грузчиком, — сказал я и улыбнулся.

— Шуточки у тебя, Бубнов! — обиделась Лариса, — я же серьёзно спрашиваю!

— Ну, ты же давно и прочно замужем, — сказал я.

— Ну и что? Мой оболтус работает в проектном бюро инженером и получает три копейки. Вот если бы он был рабочим, то получал бы намного больше. А так мы живём в комнатушке, в общежитии. А толку никакого нету, и ничего ему в будущем не светит.

— Ну, я уверен, что комнатушку в общежитии дали твоему мужу, а не тебе, — сказал я.

— Ну и что с того? Могли бы и квартиру дать! — цвыркнула Лариса, — так до пенсии и проживём, с общей кухней и общим толчком. Ты знаешь, как мы живём? У нас на дверях душевых висит график. У нас же всего одна душевая кабинка на два этажа работает, остальные все сломаны, и приходится некоторым вставать в пять утра для того, чтобы утром помыться перед работой.

— Ну так, Лариса, у тебя муж инженер! — удивился я. — Если сломаны душевые кабинки, то, я думаю, для инженера нет проблем, чтобы починить там что-нибудь, или вызвать мастеров, как-то договориться. У него всё-таки связи в мире техники большие.

— Вот ещё! Это если бы наше было, — недовольно проворчала Лариса, — тогда другое дело, а так душ-то общий, у нас почти пятьдесят комнат на два этажа. Это что, всё мы им должны делать?

— Ну, вы же пользуетесь этой кабинкой? — удивился я. — А остальные тоже пользуются. Ну, так все вместе бы и починили. Или кто-то бы сделал кабинку, другой бы покрасил стены, третий, к примеру, помыл плиту и полы. И так, глядишь, и жить стало бы комфортнее.

— Ты не жил, поэтому ты не знаешь! — обиделась Лариса.

— Ну как я не жил? Я в коммуналке, очень даже долго жил.

— Да сколько ты там жил? — сказала Мария Степановна. — Месяц-другой?

Я задумался. Интересно, а действительно, сколько там Муля жил?

— Ну, где-то год… да, точно год, — сказал я наобум.

Может быть, меньше, может быть, больше. Но я думаю, что коллеги вряд ли бы об этом знали.

— Ну вот, год. А я уже живу двенадцать лет! — выпалила Лариса, — и я уже сыта этим по горло! Поэтому найди мне буржуйского богатого жениха, Муля! Мы всё-таки в одном кабинете сколько сидим. Не чужие же люди!

— Лариса, а скажи мне, ты своего инженера что, больше не любишь?

— Ну, Ванька-то нормальный, конечно, только слабохарактерный и принципиальный, — задумалась Лариса. — Вот если бы он был пробивной, то, конечно, было бы намного проще устроиться в жизни.

— Лариса, а как у вас проходят дни? Вот расскажи свой обычный день — рабочий и выходной, — сказал я.

— Да что тут рассказывать — всё как у всех, — пожала плечами Лариса. — Утром встали, собрались, позавтракали, поскакали на работу. Вечером прибежали, я сготовила ужин и завтрак, ещё испечь могу что-нибудь, к чаю, если не сильно устала. Потом почитали книжки и легли спать. Всё. Иногда на какие-то собрания ходим, иногда можем зайти в гости к соседям — там Тимохины и Михайловы живут в соседних комнатах, мы общаемся. Иногда в кинотеатр, но это теперь редко. На этом всё.

— Понятно, — сказал я. — Это твой обычный рабочий день. А как вы проводите выходные?

— Ну, тоже как все. Если это лето, весна, осень — то едем на дачу. У родителей Ваньки садовый участок. Там занимаемся сельскохозяйственными работами, можно сказать, добровольным рабством. А если это зима — то я могу перечистить посуду, помыть квартиру, постирать занавески. Ну, в общем, что-то такое ещё. У меня есть швейная машинка, и я иногда шью себе платье, если ткань есть. Иногда вяжу, но это редко. И всё, — сказала Лариса.

— А муж твой, Ванька?

— А он выписывает «Науку и технику», ещё какие-то технические журналы и газеты. И весь вечер сидит, читает… а ещё может сходить в библиотеку. Всё. Больше он ничем не занимается. Даже лампочку дома вкрутить не может — я всегда соседских парней просила.

— Понятно. То есть он всё время возле тебя?

— Да куда ж ему, телку, от меня деваться?

— Ну вот, представь, Лариса, давай с тобой предположим такое… То есть вот сейчас давай смоделируем ситуацию. Вот, к примеру, найду я тебе такого пробивного, как ты хочешь, буржуина, капиталиста, который сколотил себе состояние, заводы, пароходы и всё остальное. И вот как ты представляешь вашу жизнь с вот этим пробивным буржуином? — спросил я и посмотрел на неё испытывающим взглядом.

— Да что тут представлять? — глаза Ларисы мечтательно затуманились. — Утром проснулись, попили кофею, нам слуги подали завтрак, на балконе с видом на красивое озеро или даже на море…

— Хорошо. А дальше? — кивнул я, игнорируя недовольный взгляд Марии Степановны. Которая с осуждением смотрела на меня, мол, неужели ещё одну девку сманить решил.

— Затем мы собрались, пошли по магазинам, или по каким-то своим делам. К обеду вернулись, пообедали — слуги всё подали, посуду потом помыли. Я посмотрела, чтобы горничные убрали в квартире или в доме. Затем мы собрались и поехали в гости на званый ужин, или же вместе прогуливались вокруг этого озера, или же в театр, или же ещё куда-то… — она начала перечислять с придыханием, представляя свою жизнь.

— Стоп, стоп, Лариса, примерно я тебя понял. Ну а теперь мне скажи, правильно я понимаю, что этот буржуин должен быть возле тебя всё время?

— Ну да, это же мой муж, — удивилась Лариса. — А как иначе?

— А тогда ответь мне на такой вопрос. Если он будет всё время возле тебя — и по магазинам, и по театрам, и прогулки вокруг озера, катания на лодочке, и всё остальное, — то когда он будет зарабатывать эти миллионы, чтобы купить заводы, пароходы и содержать дом и слуг?

Лицо Ларисы вытянулось. У Марии Степановны тоже, но она потом сообразила и рассмеялась.

— А что не так? — обиделась Лариса и посмотрела то на меня, то на свою коллегу.

— А то, Лариса, — сказал я, — он, буржуин этот будет круглосуточно пахать. Иногда даже оставаться там, на работе, на ночь. А ты будешь одна сидеть в этом прекрасном доме среди дорогой мебели, картин и слуг, и всё. И в лучшем случае, если на какой-то выходной у него будет пару часов для того, чтобы уделить тебе время. Но стопроцентно, если у него даже появится свободный час, то он будет падать на кровать и спать. А ещё часто он будет ночевать на работе, и ты не будешь знать — у него срочное совещание, которое затянулось до трёх часов ночи, или же какая-нибудь смазливенькая юная секретарша с белокурыми локонами положила на него глаз. А ты будешь сидеть сама в этих стенах и потихоньку стареть, пока он не поменяет тебя на более молодую. Вот и всё.

У Ларисы глаза стали по пять копеек.

— Не может такого быть! Он будет любить меня! Ванька говорил, что я красивая!

— Да я не спорю, — сказал я, — он тебя может и будет любить, и всё остальное, но при всём при этом ему нужно будет зарабатывать деньги.

— Нет, я такую жизнь не хочу, — сказала Лариса. — Муж должен быть возле меня, и мы всё должны делать вместе.

— Ну вот у тебя и есть такой муж — Ваня, который инженер, — сказал я.

Лариса задумалась. Пока она не придумала чего-то нового, я быстро встал и вышел из кабинета. Ещё не успел закрыть дверь, как услышал в кабинете возбуждённые голоса Ларисы и Марии Степановны.

Вот это я их озадачил! Улыбнувшись коварной улыбкой, я поднялся на второй этаж к Изольде Мстиславовне. Нужно было узнать последние новости и сплетни.

Изольда Мстиславовна встретила меня ласково и начала пересказывать последние события, которые произошли в комитете.

— Ой, ты знаешь, фильм уже по первым прикидкам получается уж очень хороший! Уже даже собирались и смотрели его в черновом варианте, — сказала она, — и, скорее всего, Козляткина представят к награждению орденом!

— А меня? — сказал я.

— Ну, ты же получил квартиру, — сказала Изольда Мстиславовна, — или ты хочешь и то, и другое? Но так не бывает, Муля! К тому же ты ещё молодой.

— Понятно, — кивнул я.

Что ж, я провернул такое дело, а в квартире сейчас живёт Миша Пуговкин, жена которого не захотела несколько дней посмотреть за детьми. Ну, конечно, озвучивать это Изольде Мстиславовне я не стал, а спросил:

— А где Большаков?

— Ваня ещё с утра уехал туда, — она многозначительно закатила глаза и показала пальцем на потолок.

Я кивнул.

— А Козляткин на месте?

Я ещё перекинулся парой слов с Изольдой Мстиславовной, расспросил, как у неё переезд состоялся с дачи домой, и подарил ей пару безделушек из Якутии, а также корневища какого-то растения, которое растёт только в Якутии.

— Вот, — сказал я, протягивая ей бумажный пакетик с бульбами, — сказали, что растёт только в Якутии и больше нигде расти не может, называется «эндемичное растение». Но вы, конечно, попробуйте его вырастить у себя. Я уверен, что у вас всё получится.

— А как его выращивать? В каком грунте? — защебетала Изольда Мстиславовна, глаза которой с любопытством блеснули.

— А вот этого я не знаю, — сказал я. — Я даже названия сказать не могу. Мне говорили, что это «золотой цветок» или «туфелька феи». Но это так якуты его называют. А как оно будет по-научному — не знаю.

— Ой, это же придётся в библиотеку идти! — посетовала Изольда Мстиславовна и завздыхала.

Но по её возбуждённому виду я понял, что вот эта новая проблема ей даст месяц интересного времяпровождения.

— Ну ладно, я к Козляткину, — и я развернулся и вышел из кабинета.

Козляткин был у себя. При моём появлении он расцвёл.

— Муля! — обрадовался он и даже раздвинул руки так, словно хотел приобнять меня, но понятно, что он этого делать не стал.

Вместо этого, он сел за стол и спросил:

— Ну, рассказывай, ты уже отгулял свой отпуск, вышел на работу, прогульщик? — он шутливо погрозил мне пальцем.

— Да, отгулял, съездил в Якутию, порешал для отца кое-какие проблемы.

— Какие ещё проблемы? — спросил Козляткин, одновременно что-то выискивая в блокноте.

— Да на пенсию же ему оформляться. Там надо было выписки взять, он просто в своё время все документы не сделал. Ещё там кое-что, — отмахнулся я, — со знакомыми его надо было встретиться.

Но Козляткину всё это явно было неинтересно.

— А как у вас дела? — спросил я, чтобы перевести тему.

А вот этот вопрос заставил Козляткина встрепенуться.

— Ой, дела, дела, Муля, тут такое дело… — он понизил голос до шёпота, но потом всё-таки привстал, подошёл, открыл дверь, выглянул — видимо, проверяя, на месте ли Альбертик. Альбертика, кстати, на месте не оказалось. Затем плотно закрыл дверь и вернулся на своё место.

— Сядь поближе, — велел он.

Я придвинул стул поближе к его столу, и Козляткин, нагнувшись ко мне, прошептал:

— Муля, нужна твоя помощь.

— В чём? — спросил я.

— Муля, — практически одними губами прошептал Сидор Петрович, — тут такое дело. У нас планируют создать в рамках Комитета искусств СССР новый отдел, который потом выделится в отдельное министерство. Это будет Министерство культуры СССР. И сейчас рассматривается несколько кандидатур на министра.

У меня сердце похолодело. Я уже понял, к чему он ведёт.

— И вот для того, чтобы принять правильное решение там, наверху… — Сидор Петрович поднял палец вверх, к потолку, и уважительно посмотрел на люстру. Затем перевёл пристальный взгляд на меня. — Так вот, для этого нужна аргументация.

Я сидел, всем своим видом выражая вежливое внимание.

— И вот мне есть возможность, чтобы я тоже попал, поучаствовал в этом отборе. И для этого мне нужен такой проект… эммм… вот как ты сделал по советско-югославскому фильму, только чтобы руководителем был я, а не Большаков.

Я посмотрел на него и прищурился. Я сейчас мог бы припомнить ему, как он покрывал сначала Институт философии и всех этих деятелей, потом Александрова, потом Тельняшева. А сейчас он хочет, чтобы, когда я уже победил всех и фильм вышел на финишную прямую, он решил, что я буду ему в этом помогать! Но, с другой стороны, отказываться вот так, с плеча, тоже нельзя — непонятно, чем для меня эта вся история закончится.

Поэтому я посмотрел на Козляткина и сказал:

— Можно и такой фильм, или какой другой проект сделать. Но тут такой маленький вопросик. А что из этого получу я?

— Ты? — Козляткин, так удивился, казалось, этот вопрос его совершенно шокировал. — А причём здесь ты?

— Ну, я же так понимаю, что вы хотите, чтобы я для вас сделал такой проект, с помощью которого по результатам вы бы победили в этом отборе и стали бы министром Министерства культуры СССР?

Я посмотрел на Козляткина. Козляткин смутился.

— Ну-м… — заблеял он.

— Ну, так да или нет?

— Ну, предположим, да, — с величественным видом кивнул Козляткин.

Этот разговор, его продолжение, ему явно не нравился, но деваться ему было некуда.

— Поэтому раз вы хотите, чтобы проект этот сделал я, то резонно, что я задаю вопрос: что из этого буду иметь я?

Козляткин задумался и сказал:

— Ладно, Муля, сейчас я тебе не могу дать конкретный ответ. Давай так: возьмём на день-два паузу, только не тянем. Ты подумаешь о том, какой бы проект ты мог бы для меня сделать. А я подумаю, что бы я тебе за это мог предложить. Да? — он посмотрел на меня.

Мне не оставалось ничего, как кивнуть и поспешно ретироваться.

Я вышел из его кабинета, пребывая в каком-то смятении чувств, спустился к себе в кабинет и вошёл на своё рабочее место. Марии Степановны где-то не было, а Лариса посмотрела на меня и сказала:

— Муля, я всё подумала и поняла — мне буржуй не нужен.

— Вот и прекрасно, — невнимательно кивнул я.

— Ну, мне нужно, чтобы ты помог мне с квартирой! — заявила Лариса.

У меня аж глаза полезли на лоб от такой наглости.

Глава 16

— А Владычецей морскою ты заодно стать не хочешь? — спросил я, придав своему голосу максимальную ядовитость. — Чтоб уж наверняка?

— Но ты же Ивановой вон как помог! А Пуговкину так вообще свою квартиру отдал! И с Раневской поменялся! — возмущённо воскликнула Лариса, — ты всем помогаешь, а про коллег из общего кабинета, даже не думаешь!

— А ты?

— Что я? — не поняла Лариса.

— А ты кому-нибудь помогала? Хоть разочек? Ты вон даже мужа, который не буржуин, и то решила выбросить за ненадобностью и сменить на более пробивного.

Мария Степановна со своего угла осуждающе хмыкнула.

— Но я передумала! Я же сказала! — пошла на попятный Лариса.

— Надолго ли? И с какой стати я должен тебе помогать? Потому что твой стол стоит рядом с моим? И поэтому я должен тебе организовать квартиру? А то твой муж только журналы читает и всё?

— Хам! — Лариса психанула и выскочила из кабинета.

Дверь хлопнула так, что часть папок упали на пол. Пришлось вставать, собирать их обратно.

— Перебор, Бубнов! — неодобрительно сказала Мария Степановна, вытащила кошелёк из потёртой сумочки и тоже вышла з кабинета, оставив меня, наконец-то в одиночестве.

В столовую пошла, однозначно. Будут сейчас сидеть там с Ларисой, обсуждать, какой я гад и заедать негодование сахарными булочками.

Но я на них не сердился.

Как бы ни были несправедливы слова Ларисы, да и Марии Степановны тоже, но по сути та же Лариса сейчас была лакмусовой бумажкой той ситуации, в которую я угодил после попадания в этот мир.

Известно, что любое действие рано или поздно приводит к последствиям. И не всегда они комплементарны. Часто — совсем наоборот. И даже самое доброе, хорошее побуждение может в результате привести к такому, что мало не покажется.

Поэтому я сейчас, глядя в окно, понимал: когда я только сюда попал, я сразу начал всем помогать. Сработал комплекс защитника, комплекс попаданца, если можно так выразиться. Сначала я помогал Фаине Георгиевне, затем соседям по коммуналке, затем каким-то коллегам, друзьям, окружающим… И в результате, если посмотреть на мою жизнь, которая сложилась у меня сейчас здесь, — сейчас я уже помогаю всем.

При этом из тех, кому я помогаю, мне практически не помогает никто. Даже вот то, что та же Вера поехала со мной в Якутию или там Валентина увязалась следом, — даже это все равно не аргумент: потому что обе они имеют в основе своих действий какие-то личные мотивы, которые ко мне не относятся никак, или очень косвенно.

По сути, на сегодняшний день ко мне бескорыстно относятся только два человека: это Дуся, которая ради меня готова на все и ничего абсолютно не ожидает в ответ, и Фаина Георгиевна. Раньше ещё и Модест Фёдорович тоже также относился, примерно до того момента, как он спутался с Машей; и даже после того его поведение слегка изменилось. Все же остальные, включая и Надежду Петровну, родную мать Мули, и Адиякова, и остальных, — все они постоянно чего-то от меня, от Мули, ожидали.

Я рассмеялся невесело. Странно. Если так посмотреть, то я — крутой коуч, высокорейтинговый наставник по лидерству, по психологии, по всему вот этому. У меня клиентура была от самых топовых бизнесменов до кризис-менеджеров гигантских корпораций. И везде я давал им всем правильные советы и помогал добиваться по жизни многого. И вот, невзирая вот на такой багаж моих знаний, я неожиданно сам для себя угодил в ловушку. В такую ловушку, которую я сам себе и расставил. Потому что своими действиями я незаметно, как для себя, так и для окружающих, приучил всех, что я должен всех обслуживать, всем помогать, всем я чего-нибудь должен. И люди привыкли, и уже страшно обижаются и удивляются, когда вместо ожидаемого исполнения их желаний, я начинаю притормаживать или вообще им отказываю.

И это проблема не только моя. Это проблема, прежде всего, всех тех — я назову их «добрыми», — всех тех добрых людей, которые причиняют окружающим добро, которые творят справедливость. Окружающие садятся им очень быстро на голову. И потом, после того как они уже привыкли получать вот это вот всё, и вдруг добрый человек перестаёт хоть один раз что-то для других делать, — это уже воспринимается как страшное оскорбление, как обида: как это вдруг, почему кормушка оборвалась?

Я покачал головой. Да я и сам не заметил.

Хорошо, что по возвращении меня из Якутии произошли эти несколько эпизодов — а именно отказ жены Миши Пуговкина приютить детей на пару дней, отказ Надежды Петровны позволить Муле самому делать выбор, а также возмущение Ларисы о том, что я обязан прийти ей на помощь с квартирой, — это все маленькие винтики большой махины тех проблем, которые я сам себе водрузил на шею.

И сейчас у меня стоит следующая главная задача: перестать помогать всем! Перестать помогать как минимум бескорыстно и отучить их ожидать от меня, что я должен бежать по первому их зову со всех ног, тратить своё время, силы, ресурсы и остальное для исполнения их хотелок. И вот это я сейчас и буду исправлять.

Да, с такими людьми, как я, — с лидерами, с первыми во всём, с людьми, которые многого по жизни добились, — постоянно такое происходит. Вокруг сильных людей, вокруг вожаков стаи, всегда собираются вот эти мелкие шавки, прихлебатели — ну, так я назову, не в обиду, конечно, — которые подбирают крохи со стола вожака, а потом, осмелев, уже начинают пытаться урвать его еду прямо у него из-под носа. И ещё и огрызаются на его недоумение.

И меня такая ситуация не устраивала совершенно.

Итак, здесь, в кабинете, я принял решение, что отныне я помогаю Фаине Георгиевне, потому что это изначально была моя цель. В принципе, я ей уже практически во всём помог: осталось закрепить её успех, проконтролировать и убедиться, что её будут брать и дальше на главные роли. И второе — всё-таки я планировал выдать её замуж, помочь устроить как-то ей личную жизнь. Все остальное — дальше пусть она уже сама. Я не буду отказывать ей в кое-какой помощи, подсказке, совете, своём добром расположении, но не больше.

И второй человек — это Дуся. Потому что Дуся, по сути, это даже больше, чем родная мать. Это такой очеловеченный, воплощённый в физическую оболочку ангел-хранитель. Я не знаю, что бы я без неё делал. И здесь дело даже не в её пирогах и рагу из кролика. Дело в том, что я всегда знаю, что мне есть к кому вернуться, что меня кто-то ждёт и кто-то обо мне беспокоится.

И для каждого человека, даже такого одинокого, как я — а все лидеры, все талантливые, пробивные люди, они, как правило, в душе очень одиноки, — поэтому наличие вот такой вот «Дуси» — это очень много даёт. Потому что, когда человек живёт активной жизнью, имеет активную жизненную позицию, идёт по жизни, добивается всего, то у него расходуется масса жизненной энергии. И возобновить эту энергию можно, по сути, только двумя путями.

Первый путь — это искусство. То есть походы в театр, просмотр каких-то фильмов, только не обычных, а высокоинтеллектуальных, прослушивание оперы, знакомство с шедеврами классики, чтение классической литературы.

И второй — это природа. Но тут тоже надо понимать, куда и на какую природу нужно выходить, чтобы подзарядиться. Потому что есть всё-таки места, которые забирают энергию, а есть, которые — отдают. Главное — понять, какие места являются местами силы для каждого конкретного человека. Это можно определить только интуитивно, опытным путём.

Ещё, говорят, тоже даёт подпитку спорт и секс. Но это уже по пирамиде Маслоу самая нижняя черта. И ещё еда. Но это основные, физиологические потребности, поэтому они дают только кратковременные энергетические сдвиги. А вот главное, что даёт человеку силы, что даёт человеку энергию, — это вот такая вот «Дуся». Иногда это мать. Иногда — ребёнок. Иногда — друг. Иногда — наставник. Это понимание, осознание того, что тебя кто-то ждёт, что ты кому-то нужен, причём нужен не из-за того, что ты там директор фабрики или главный редактор крутого журнала, а просто потому, что ты существуешь. Это примерно так, как ребёнок знает, что его ждёт мать. Мать знает, что её ждёт и любит ребёнок. И вот у каждого человека, у кого есть вот такая Дуся — пусть это и не родная мать, — это, по сути, и есть то место силы, откуда идёт вот этот поток жизненной энергии.

Поэтому Дуся у меня всегда будет на первом плане. Даже невзирая на всех остальных. Остальные — опционно. Да, есть ещё родители у Мули, отчим и так далее, какие-то там друзья, та же Белла… Но на них всех я буду теперь смотреть по ситуации.

Я принял такое непростое решение и словно гора свалилась у меня с плеч.

Дышать стало легко-легко.

И когда вернулись мои надутые коллеги, мне было абсолютно всё равно на их косые взгляды. И на их подчёркнутый игнор.

А вот якутские украшения он не сняли…

К Тамаре Захаровне, начальнице отдела, я заходил с более пасмурным настроением, чем было с утра.

— Здравствуй, товарищ Бубнов, — улыбнулась она мне, явно ожидая подарков. — Ну, как там отпуск? И не загорел ты что-то, как был бледный, так и остался.

— Да потому что я в Якутию ездил, — ответил я. — А там, сами понимаете, отнюдь не крымский климат.

Тамара Захаровна рассмеялась.

— А это вам. — Я положил перед ней на стол красиво упакованную коробочку.

— Что это? — заинтересовалась она.

— Это якутские украшения из оленьей кости.

Тамара Захаровна торопливо полезла в коробочку и вытащила красивый браслет.

— Ах, какая прелесть! — заахала она, примеряя себе на руку.

— Вам идёт, — подольстил ей я.

— Мне всё идёт, — с неуклюжим кокетством ответила она.

Затем посмотрела на меня поверх очков, прищурилась и сказала:

— Муля, я хотела тебе сказать одну важную вещь. Отнесись к моим словам со всей серьёзностью. Имей в виду, что сейчас готовится большая провокация, и, скорее всего, тебя могут крупно подставить. Так что потом будет даже служебное расследование. Поэтому все бумаги, которые тебе дают на подпись по твоему проекту, сам не подписывай, а согласовывай со мной сначала. Ты меня понял?

— Понял, — кивнул я.

— Вот и прекрасно.

Перекинувшись ещё парой ничего не значащих фраз, я вышел из кабинета.

Шёл по коридору и думал: что это было? Тамара Захаровна вдруг прониклась заботой обо мне? Или же наоборот?

Вечером, уже дома, я спросил у Дуси, как там Алёша и Анфиса.

Дуся сразу же напустила на себя вид, что она вообще не при делах. Но по её хитрым глазам я прекрасно видел, что она в курсе дела. Бьюсь об заклад, что она туда каждый день бегает. Если и не дважды.

Я повторил вопрос (мне не трудно).

Дуся пожала плечами и не ответила. Повисло молчание, которое затягивалось. Затем она первая не выдержала и недовольно фыркнула, но всё же выдавила из себя:

— Нормально.

— Точно нормально? — переспросил я. — Ничем помочь там не надо? Это же мои брат и сестра. Родные. Я вот что думаю… скоро ведь приедет Йоже Гале, и, возможно, надо ему заранее заказать для детей что-то из одежды. Вот только я не понимаю, что именно нужно? Может быть, ты бы поговорила с Надеждой Петровной, и вы бы составили список?

Глаза у Дуси полыхнули интересом.

— Да, конечно, мы поговорим!

И после этих слов информация из Дуси полилась потоком. Лавиной. В общем, в семье Адияковых сейчас большой конфликт. Надежда Петровна с Павлом Григорьевичем крепко поссорились и не разговаривают. Точнее, при детях они разговаривают и делают вид, что всё хорошо, но при этом спят в разных комнатах и по возможности переругиваются.

— А что же случилось? Из-за чего они поссорились? — спросил я, чтобы прервать Дусин водопад подробностей.

— Да вот Надежда Петровна записала их в музыкальную школу. Анфису на скрипку, а Алёшу на фортепиано…

— Ну так это же хорошо, — посмотрел я на Дусю.

— А вот Павел Григорьевич категорически против. Он говорит, что дети не ещё адаптировались, они не знают русского языка, и как они будут там, в музыкальной школе. Это будет большая проблема.

— Да почему же проблема? — удивился я. — Всё равно их кто-то туда же будет водить: та же Надежда Петровна, или ты, или ещё кто-нибудь, может, наймут они помощницу. И в принципе основные слова можно им переводить. Дети же очень быстро привыкают. А как они социализируются, если их постоянно держать в закрытой квартире и не давать им общаться со сверстниками?

Дуся задумалась, затем медленно кивнула.

— Я тоже так думаю. Но Адияков упёрся, и всё.

— Я поговорю с ним, — сказал я.

— Это было бы замечательно! — расцвела Дуся и тут же наябедничала: — А ещё прибегал Миша Пуговкин. Но тебя не застал и просил тебе не говорить, что он прибегал.

— Да? Что он хотел? — я отмахнулся, потому что после той ситуации на Котельнической, когда его жена не захотела взять детей, я как-то поменял своё мнение по отношению к их паре.

— Да, вот он тебя лично хотел увидеть, но я так поняла, что он переживает за жену.

— А что там опять не так с его женой?

— Да то, что она не захотела взять детей, и он теперь… — Дуся сбилась.

— И он абсолютно прав, — сказал я. — Я, например, это воспринял как обиду. И я считаю, что, проживая в моей квартире, взять детей на один-два дня, сделать для меня услугу… это можно было бы и сделать.

Дуся на меня посмотрела укоризненно.

— Я понимаю, что ты думаешь, что раз я их пустил в ту квартиру, то теперь они мне всю жизнь должны… Не должны. Но вот иногда даже мне поддержка нужна. Бывают такие ситуации, когда нужно плечо друга, а его-то как раз и не было.

— А много у тебя друзей? — вдруг сказала Дуся и посмотрела на меня испытывающим взглядом.

Я задумался. Так-то вокруг меня народу полно, а вот друзей… ведь даже ту же Дусю я могу назвать своим ангелом-хранителем, но вряд ли другом.

Да, постоянное одиночество — это мой удел и спутник.

Мы сидели, болтали с Дусей на кухне, но продолжить наш обстоятельный разговор не получилось — прибежала Глаша, домработница Фаины Георгиевны. Она была вся запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Глаза её искрились от еле сдерживаемых новостей.

Глаша явно жаждала посплетничать, причём настолько сильно, что даже не смогла дождаться утра, чтобы поделиться сплетнями на рынке.

Так-то Глаша старалась никогда не прибегать по вечерам, чтобы не заставать меня; меня Глаша явно не любила, сам не пойму, почему. Обычно, насколько я понимаю, они с Дусей пересекались где-то на нейтральной территории, типа на рынке, или в каком-то магазине, или в прачечной, и я-то видел эту Глашу за всё время всего пару раз.

А сейчас она прибежала прямо к нам домой.

Мне стало любопытно. Но, чтобы не мешать им сплетничать, я деликатно вышел в кабинет Модеста Фёдоровича. Мог бы и в свою комнату, но оттуда, каюсь, было отлично слышно и я теперь прислушивался к их разговору.

Глаша прибежала якобы попросить какой-то особой приправы для рагу. Я усмехнулся про себя: что, прям нельзя было до утра подождать? И что без этой приправы ничего приготовить нельзя? Да и зачем готовить столь сложное рагу на ночь глядя? Ну, повод был, конечно, явно надуман. Но что с Глаши взять — что смогла, то и выдумала!

И вот они закрылись на кухне и зашушукались. Из-за того, что дверь закрыли, мне было слышно не очень хорошо, поэтому я крадущейся походкой пододвинулся поближе к кухне, стараясь, чтобы паркетина не скрипнула.

Разговор вёлся сначала громким шёпотом, а потом эмоции взяли вверх, и они обе уже почти кричали, не сдерживая эмоции и любопытство.

— И что?

— Да, вот он опять сейчас пришёл! — заливалась восторгом Глаша. — духи ей принёс! Импортные!

— Да ты что! — ахнула Дуся. — И как? Что дальше?

— А она ему говорит…

К сожалению, из-за закрытых дверей слышно было плохо, но я уже сообразил, что там происходит, и что за новости принесла «в клювике» Глаша.

— … И они потом пошли в театр, а он ей ручку целовал! Два раза! Я видела!

— Да ты что! И что она…?

— Она прям даже согласилась, конечно! А они на выходных решили поехать на дачу.

— Так она же не любит ездить на дачу! Категорически!

— Да, вот теперь оказалось, она срочно полюбила! Они теперь ездят туда вдвоём и потом приезжают обратно вечером в воскресенье, она всегда такая довольная, аж поёт. Ты же знаешь, как она поёт…

Дальше я слов не слышал. Но на моих устах заиграла довольная улыбка. По-моему, и вторая часть моего плана насчёт Фаины Георгиевны начала исполняться!

Глава 17

Миша Пуговкин нарисовался у меня дома уже к вечеру. Он пришёл и, смущённо переминаясь с ноги на ногу, сказал, не глядя мне в глаза:

— Муля, нам надо поговорить.

— Говори, — кивнул я и отошёл, пропустив его в квартиру.

Миша вошёл и сконфуженно остановился у двери. Вид его при этом был крайне виноватым.

— Проходи на кухню, Миша, — вздохнул я, понимая, что так просто отделаться от него не выйдет и разговор явно будет непростым и небыстрым. — Там Дуся вишнёвый как раз кисель приготовила и ещё вон драники жарит.

Из кухни действительно вкусно пахло свежей выпечкой, жаренными драниками и шипела сковородка. Дуся вовсю жарила.

Я пошёл на кухню. Мише ничего не оставалось, как идти за мной. Да, я мог бы его пригласить и в гостиную. У меня было место, где принимать гостей. Но дело в том, что как раз в это время, до его прихода, я ел, и прерывать свой ужин не собирался.

— Здравствуйте, — поздоровался Миша с Дусей и неуверенно посмотрел на неё умоляющим взглядом.

Очевидно, он думал, что Дуся сразу же выйдет. Но надо знать Дусю. Так-то она довольно деликатный человек. Но в некоторых случаях делает вид, что намёков не понимает.

— Эмммм….нам с Мулей надо поговорить… — озвучил Миша свой немой посыл, видя, что Дуся его намёкам явно не вняла.

Дуся пожала плечами и положила на сковородку новую порцию чего-то буроватого, что я идентифицировал как перетёртый картофель, из которого она собственно жарила сейчас драники.

— Говори, Миша, — сказал я.

Миша бросил ещё один многозначительный взгляд на Дусю, но та всё так же флегматично продолжала жарить свои драники. Я же молчал, ожидая того, что он скажет.

Когда Дуся сжалилась и поставила перед ним чашку с чаем, он схватился за неё, словно утопающий за соломинку. И, тем не менее, паузу ему всё равно пришлось прервать.

— Я это… Муля… — пробормотал он, — я… эммм… хотел извиниться…

— Извиняйся, — сказал я и пожал плечами.

— Ты даже не спросишь, за что извиниться? — посмотрел удивлённо на меня Миша. — Ты так изменился, Муля! Ты совершенно стал не таким, каким был раньше! Раньше с тобой хоть можно было…

— Стоп, стоп, — прервал я поток упрёков. — Я прекрасно понимаю, что лучшая защита — это нападение, но ты пришёл ко мне разве для того, чтобы рассказать, каким плохим я стал?

Уши у Миши заалели:

— Нет, нет, не это…

Он опять припал надолго к чашке, пытаясь оттянуть разговор длительной паузой.

Но я ждал, мне спешить было некуда, это моя кухня, моя квартира, поэтому пусть пьёт чай, рано или поздно он в чашке закончится. Я скосил взгляд на Дусю и увидел, что она с интересом прислушивается к нашему разговору. И уши у неё, как локаторы. Хотя как такового разговора ещё и не было.

— Это… эмм… — опять промычал Миша и умоляюще посмотрел на меня.

Я не отреагировал, сделал вид, что не понял.

— В общем, я хотел извиниться за Надю, — вздохнул он.

Я молчал. И Мише пришлось продолжить.

— Конечно, она могла бы взять детей, оставить у себя… я понимаю, что у тебя была такая ситуация… но вот она растерялась, и мы… мы… — он опять заблеял.

Я посмотрел на него тяжёлым взглядом и сказал:

— Да, могла бы. И я был бы благодарен за такую поддержку, за эту дружескую услугу. Но она не взяла.

— Поэтому, извини меня, Муля, — сказал Миша и опять надолго припал к чашке.

Я посмотрел на него и сказал:

— Ну, я на тебя, Миша, как бы и не в обиде. Ведь насколько я понял, не ты решаешь все дела в вашей семье.

Миша вздохнул и ещё ниже опустил голову.

Дальше мы пили чай молча. Миша не знал, что ещё говорить, а я принципиально не делал никаких попыток поддержать разговор. Понимаю, что это было крайне невежливо с моей стороны, но просто не хотел. Вот не хотел и всё.

Дуся, видимо, считала точно так же, потому что она вообще самоустранилась от всего этого разговора. И хотя раньше она точно поворковала бы с Мишей о всяких житейских и бытовых делах. Но сейчас сделала вид, что очень занята, потому что жарит драники. Причём, дожарив до конца, она принялась переставлять на столе и в шкафу какие-то баночки, потом стала мыть миску, потом ещё что-то.

И всё это она делала, не говоря ни звука.

И поэтому тягостное липкое молчание накрыло всю кухню.

Мы ещё какое-то время посидели. Наконец Миша не выдержал, поблагодарил за угощение, пожелал спокойной ночи, ещё раз извинился и ушёл.

Кстати, драников ему Дуся так и не предложила…

Время шло, я всё продолжал терять друзей — ну, или тех, кто выдавал себя за них, — и по этому поводу я не испытывал ни малейших эмоций, ни хороших, ни плохих.

Жизнь — она такая, жизнь.

И часто сама Вселенная знает, или Бог (я не знаю, как правильно сказать), так вот, часто Вселенная сама знает, кто у тебя, в твоей жизни, должен остаться, а кому пора уйти. И как ни больно порой принимать предательство друга или любимой, но потом, через некоторое время, когда проходит лет десять-двадцать, ты смотришь, оглядываешься на своё прошлое, и понимаешь, что вот это предательство, эта боль — это было лучшее, что произошло в твоей жизни. И хорошо, что так вышло.

Был у меня когда-то случай, ещё в той моей прошлой жизни, когда мы вот так дружили. Нас было трое. Три лучших друга. Мы все были разные. Серёга был обычным работягой, всё делал своим руками, оборудовал в гараже мастерскую и чинил там машины. Потом он раскрутился. Ну, в принципе, был таким крепеньким середнячком. К нему всегда можно было обратиться, чтобы он посмотрел машину или какие-то другие поломки. Да и просто поболтать за рюмкой чая, как говорится — по душам поговорить. Простой, незамысловатый парень, с которым не надо было притворяться и доказывать, что ты там великий лидер и большой человек, с ним всегда можно было оставаться самим собой, обычным Мулей из 10-«А» класса.

А вот второй друг, Роман, он был совсем другого пошиба. Из очень интеллигентной семьи высокопоставленных чиновников, он воспитывался и привык жить в довольно-таки элитарных условиях. Почему он выбрал себе в друзья именно меня, ну и, понятно, потом уже и Серёгу, я так до сих пор не знаю. Но он как-то внезапно вклинился в нашу с Серёгой дружбу, и потом мы стали дружить уже втроём. Он постоянно грезил какими-то несбыточными материями: то он хотел жить в Швейцарии, то в Люксембурге, то говорил, что вот пройдёт время, и у него будет свой остров, на котором обязательно будет личный замок и две сисястые мулатки будут загорать на пляже, то мечтал о том, что у него будет свой самолёт, и так далее.

В общем, мы дружили крепко: Серёга часто ему чинил авто, помогал там по каким-то бытовым проблемам. Я помогал ему выстраивать свою профессиональную карьеру советами, как коуч, а также делился связями. В общем, чем мог, тем и помогал.

А потом случилось так, что он где-то нашёл себе богатую старушку, которая жила в Европе, и у неё в долине Мозеля была своя усадьба, большущий такой домище. И как-то он эту старушку обаял, парень-то был смазливенький, и она за него вышла замуж и оставила в наследство всё своё состояние. У неё там то ли ещё какой-то посудный заводик был, то ли пивоварня. Вот.

И в результате, когда он вот это всё провернул со старушкой, то первое, что он сделал, — это перестал с нами общаться без объяснения любых причин. Просто перестал отвечать на звонки и заблокировал во всех соцсетях. Я тогда был сильно занят, у меня был большой проект по самосовершенствованию, и я даже как-то не обратил на всё это внимание. Первым заметил это Серёга. Он примчался ко мне, глаза выпученные, мол, ты видишь, как наш дружочек Романыч поступил? Я попытался ему позвонить и тоже обнаружил себя в чёрном списке. Конечно, было очень обидно, потому что это всё было непонятно. Но, немного подумав, я просто решил принять его выбор. Ну, он посчитал, что нам дальше не по пути, и выкинул нас из своей жизни, поэтому я также, с чистой совестью, удалил все его контакты и выбросил из памяти. Иногда только, конечно, вспоминал, что вот как мы тогда хорошо на охоте были, или с аквалангами поныряли, или там в волейбол поиграли втроём, как это было здорово. Но жизнь — вот она такая.

Потом прошло какое-то количество лет, и я узнал, что старушка та благополучно переставилась, а Роман промотал всё состояние: половина ушло на судебные тяжбы с её родственниками, а остальную спустил на девок и на какие-то невнятные инвестиции. И что там с ним случилось дальше, мне уже это было не интересно, я просто перестал его судьбу отслеживать.

А сам, честно говоря, порадовался: Серёжка стал владельцем ряда заправочных станций, автомоек и автосервисов, ещё каких-то мастерских, хорошо поднялся, очень даже неплохо стал на ноги. Я тоже был один из самых популярных коучей. А на нашем фоне Роман, конечно, уже не смотрелся. И вот если бы мы остались дружить, то он бы просил бы у нас постоянно денег в долг, и чувствовал бы себя с нами неуютно. Поэтому, что не произошло — всё к лучшему.

Поэтому и сейчас, когда вот Миша, по сути, отвалился, и Рина Васильевна тоже сильно обиделась, и отношения на работе коллег испортились — я смотрел на всё это как на струпья, которые отлетают от больного участка тела, на котором отрастает новая нежная кожица. Будет день — будет пища, так говорят у нас в православии. Поэтому не стал даже заморачиваться.

Хотя дальше жизнь показала, что зря я так думал…

Но больше всего меня шокировал один визит.

Но буду по порядку. Я сидел дома и, помню, занимался тем, что мирно точил ножи. Дуся выдвинула передо мной такой ультиматум. Точить ножи я любил, но она считала, что я точу хуже, чем её знакомый Семёныч, который всегда приходил к нам во двор коммуналки и всем там точил ножи на специальном станочке. Поэтому она никогда меня к ножам и не допускала. Здесь же, на этой квартире так не получалось: Семёныч сюда не приходил. А таскать ножи на старый двор было накладно: потому что он приходил тогда, когда ему вздумается, и подловить его у Дуси никак не получалось, поэтому тупые ножи накопились, и она все-таки решила допустить меня до святая святых.

И вот я сидел и точил. И тут в дверь позвонили. Дуся взглянула на то, как я старательно этим занимаюсь, сказала:

— Сиди, Муля, продолжай, не отвлекайся, я сама открою, — и пошла открывать.

Через некоторое время она заглянула на кухню и лицо вытянулось от удивления.

— Муля, быстро иди сюда!

Я торопливо вышел в прихожую, и моё лицо тоже вытянулось от удивления.

Потому что в прихожей я обнаружил… синеглазку! Загадочную синеглазку.

— Здравствуйте, — сказал я, ошеломлённо глядя на неё.

Она смутилась, покраснела и пролепетала:

— Мне… ваш адрес дала… Белла… Извините, что я так нагрянула… что я пришла…

Она в конце совсем смутилась, сбилась и, ломая руки, вообще умолкла, не зная, что говорить дальше.

И тут Дуся сказала категорическим, не терпящим возражения голосом:

— Идите в гостиную и разговаривайте там, а я сейчас принесу чай. С булочками!

Ничего не оставалось, как последовать в гостиную.

— Присаживайтесь, — вежливо предложил я, гадая, с чем она пожаловала.

Синеглазка рухнула в кресло, а я пристроился напротив неё на стуле за журнальным столиком. Буквально через секунду, пока она собиралась с мыслями, в комнату величественно вошла Дуся, которая несла на подносе две чашки с чаем и блюдечко с булочками. Расставив всё на столе, она села на диван. Судя по её монументально-несокрушимому виду, никуда уходить она не собиралась и сдвинуть её с места не сможет даже бульдозер.

— Что случилось, Нина? — тихо спросил я, для того чтобы помочь девушке собраться с мыслями.

Она ещё пуще покраснела и, сбиваясь после каждого слова, начала рассказывать:

— У меня… извините, что я к вам обращаюсь, Муля, но другого выхода у меня больше нет. Такие проблемы, что мы их сами не решим…

— Говорите, Нина. Я вас слушаю.

— Белла сказала, что вы можете помочь! Я понимаю, что вы не должны…

Но она опять сбилась и умоляюще посмотрела на меня.

— Нина, — сказал я, — как я смогу вам помочь, если я до сих пор так и не понял, в чём заключается ваша проблема? Выпейте чаю и изложите, пожалуйста, свою проблему.

Нина вдруг зарыдала, уткнув лицо в ладони, плечи её содрогались.

Дуся моментально подхватилась, обожгла меня укоризненным взглядом и унеслась из комнаты. Я растерянно сидел и не знал, что делать и как себя вести — женские слезы это последнее, что я могу воспринимать. Я так растерялся, что не знаю, чем бы это всё закончилось, но тут Дуся влетела обратно, и в одной руке у неё была начатая бутылка коньяка, а в другой — рюмка. Она щедро плеснула коньяк почти до самых краёв и протянула Нине:

— Пей! — велела она.

Нина всхлипнула и взяла рюмочку дрожащей рукой. Обнаружив, что там спиртное, она удивлённо посмотрела на Дусю.

— Я… я н-н-не п-п-пью…

— Пей! — велела Дуся грозным голосом. — Это как лекарство. Быстро пей, залпом!

Нина не стала с ней спорить и хлопнула рюмку коньяка. Дуся моментально подсунула ей яблочко, которое, словно фокусник, вытащила из кармана халата. Нина схватила его, но тут скривилась, закашлялась и быстро запила горячим чаем.

Я подумал, что сейчас её точно развезёт. Чтобы дать ей немного прийти в себя, спросил у Дуси:

— Дуся, а почему ты взяла коньяк, а не бурбон? Я же из Югославии привёз хороший бурбон.

— Ой, да ну его к чертям, бурбон этот твой, — проворчала Дуся. — Я его пробовала — шмурдяк шмурдяком, наш самогон и того лучше.

Нина слабо улыбнулась. Коньяк подействовал, да ещё запитый горячим чаем, и она явно начала расслабляться. Я посмотрел на неё и сказал:

— А теперь рассказывайте.

Она опять вздохнула и начала рассказывать.

От её рассказа у меня глаза полезли на лоб, по-моему, у Дуси тоже.

В общем, ситуация оказалась такова. Вот эти странные соседи, Августа и Василий, были потому странными, что они были немцами, этническими, поволжскими немцами. По сути, после войны к немцам отношение было, мягко говоря, не очень восторженное, причём даже к тем, которые поколениями жили у нас, и к Германии вообще никакого отношения давно уже не имели. Но была война. И вот и сидеть бы им сейчас тихо где-нибудь за Уралом, не поднимать головы и не высовываться, но…

Но у них случилась такая ситуация, что сын Августы и Василия, и заодно муж Нины, очень сильно заболел — онкология. И его пришлось везти аж в Москву. И всё это время он лежал в больнице. Поэтому они и были вот такие пугливые — всего опасались, старались не контактировать с людьми, постоянно исчезали. Это они бегали в больницу и по очереди дежурили там. Нина специально даже поступила в какое-то ПТУ, чтобы дали комнату в общежитии, и чтобы ей было где проживать, а Василию и Августе кто-то из знакомых (тоже не очень честным путём) дал эту комнату. Временно. И поэтому они там жили на птичьих правах и всего боялись.

А самая первая пьянка и шум у них были, когда первые результаты после химиотерапии были положительными, — это они так обрадовались и отпраздновали. А потом, когда всё опять ухудшилось, они снова стали бледными тенями.

Так рассказывала Нина.

Я слушал, и мне было их очень жалко. И с другой стороны, она мне нравилась как женщина, но я ещё тогда сразу понял, что у нас ничего не получится.

— Муля, я вас очень прошу, ему нужно лекарство, — и она протянула листочек, на котором было написано название. — Но его достать у нас невозможно. А у вас, Белла говорила, есть связи за границей. Они его производят вроде как в Чехословакии. Можно ли как-то попробовать его достать и перевести? Мы очень надеемся, что, может быть, хоть оно поможет…

Она опять зарыдала.

— Я постараюсь вам помочь, — пообещал я. — Не говорю, что стопроцентно получится, но сегодня же… нет, сегодня уже поздно. Завтра же с утра я свяжусь с Йоже Гале. Попробуем это дело как-то провернуть. Но гарантий я дать не могу, сами понимаете.

Синеглазка обрадовалась и бросилась ко мне на шею обниматься.

Когда она ушла, Дуся вытерла слёзы на глазах и жалостливо вздохнула:

— Бедные люди.

Я был с ню согласен.

Но вот, что они делали в туалете, и что это за вещества — я спросить забыл.

Маша родила в конце месяца.

До этого момента я дважды приходил к ней в коммуналку, мы много разговаривали. Что интересно, Маша действительно изменилась — она больше не пыталась давить на меня и что-то требовать. Мы просто разговаривали обо всём: о разных бытовых делах, о том, что творится на Кубе, о развитии химии, о перспективах нашего советского кинематографа. Она много читала и живо интересовалась разными литературными жанрами, поэтому разговаривать с ней было довольно интересно.

Я заходил туда, потому что, ну, во-первых, она мне была как бы не совсем чужая — в плане, что всё-таки какое-то время она была женой Мулиного отчима. Во-вторых, меня просил Модест Фёдорович, чтобы я за ней присмотрел. Поэтому я заходил. Насколько я понимаю, ей было со мной тоже интересно общаться, потому что девушка она была неглупая, довольно начитанная, продвинутая, а в коммуналке ну с кем ей ещё общаться? С новыми соседями или с Беллой? Поэтому наши посиделки были довольно интересные, хоть и непродолжительные.

И тут через какое-то время, я как раз вернулся домой с работы, и из кухни вылетела Дуся и радостно воскликнула:

— Маша родила! Девочку!

Я обрадовался, начал расспрашивать. Дуся сказала, что она сходила туда, в роддом, и даже посмотрела на девочку в окно. Вот только с Машей пока разговаривать не дают, но она написала ей записку и через знакомую санитарку передала. Маша дала ответ.

И Дуся посмотрела на меня, чуть замялась, а потом вдруг выдала:

— Ты знаешь, Муля, тут такое дело…

— Какое? — не понял я.

— Девочку она решила назвать Сонечкой.

— Красивое имя, — кивнул я и с подозрением посмотрел на Дусю. — И что? Какое такое дело? Говори!

— Да, вот такое дело. Не знаю, как ты отреагируешь. Ты же коммунист…

— И что? — опять ничего не понял я.

— Да, вот… понимаешь… Маша просила меня выяснить, тихонько у тебя, аккуратненько…

— Говори! — не выдержал я, — что она хочет выяснить?

— Не согласишься ли ты стать крёстным отцом Сонечки?

Глава 18

И вот вернулся я как-то раз домой с работы и обалдел.

В общем, дома у нас, видмо, был конкурс «Слепи лучший вареничек», ну или, может быть, по-другому как-то, типа «Золотой вареник». На кухне, значит, собрались Дуся, Валентина, Белла, Муза, Надежда Петровна и неожиданно… Августа Степановна. Я аж крякнул от удивления. Они вытащили кухонный стол на середину кухни, разложили его и сейчас вовсю лепили вареники. Вареники были с самой разнообразной начинкой, Дуся, видимо, заготовила всё наперёд. Сидели все рядышком, дружно лепили и складывали на посыпанный мукой стол.

Когда я вошёл, мирно текущий разговор о какой-то Гале прервался, и все посмотрели на меня. Я в душе ощутимо напрягся: когда шесть женщин смотрят на тебя с таким видом, значит, надо бежать. Но убежать я не успел.

Надежда Петровна на правах старшей, потому что мать, сказала:

— О, Муля, пришёл! А ну-ка, ну-ка, иди сюда.

— Давайте я хотя бы руки вымою, — пошёл на попятную я.

Но бабоньки были опытными, поэтому Дуся сразу заявила:

— Ещё вареники мы не варили. Так что заходи, Муля, и садись вон в тот уголок. Мы сейчас будем с тобой разговаривать.

У меня аж сердце ёкнуло.

Под предлогом «мы будем с тобой разговаривать» могло быть всё, что угодно. Любая тема. Причём самая неприятная тема — это была тема моей женитьбы. Ну, этот вопрос всё время мусолили Муллина мамашка и Дуся. Остальные — опционно. Кроме того, меня ещё любили просто так повоспитывать. Вроде больше других таких за собой недостатков я не замечал, поэтому гадал, о чём они сейчас будут со мной разговаривать (то, что сговорились — это понятно). Но внятного предлога, чтобы свалить, не было, поэтому пришлось идти в уголок и садиться.

— Слушаю вас, товарищи женщины, — сказал я деланно-безразличным тоном.

— Муля, — сказала Надежда Петровна, — тут такое дело…

— Какое? — спросил я.

— Дело в том, что у Валентины через месяц большой праздничный вечер, в институте.

— Выпускной, что ли? — удивился я. — Так вроде рановато ещё.

— Нет, выпускной будет весной, а это большой праздник, по типу бала-маскарада, который у них проходит перед тем, как студеенты отправляются на производственную практику. Так принято.

— Ну, хорошо, — кивнул головой я. — Раз праздник, так праздник, а в чём собственно говоря проблема? Платье нужно?

— Да нет, платье у меня есть, — сказала Валентина, густо покраснела и принялась так интенсивно лепить вареник, что он, бедный, весь съежился. А начинка из него аж прыснула в стороны.

Муза и Белла, которые сидели по обе руки от Валентины, предпочли не заметить этот конфуз. Муза аккуратненько вытерла на руке начинку и продолжила меланхолично лепить свой вареник. Белла неодобрительно поджала губы и отвела взгляд.

— Так в чём проблема? — напомнил я.

— Дело в том, что на этом празднике будут танцы.

— Прекрасно, — одобрил я. — Молодёжь должна танцевать. Танцы укрепляют сердечно-сосудистую систему и осанку. И вообще, танцы — это замечательно. А я уже думал, что этот праздник у них будет в виде комсомольского собрания, но если танцы, то это же хорошо.

— Нет, ты не так всё понял, Муля, — сказала Надежда Петровна. — Дело в том, что Валентине тоже нужно будет там танцевать.

— Ну, пускай себе танцует, — сказал я нечутко.

И все на меня посмотрели осуждающе.

— А что такое? Что я не так сказал? — не понял я.

— Муля, — сказала Надежда Петровна и выдала, видимо, то, что Валентина просила не выдавать, потому что она ещё сильнее покраснела и практически попыталась спрятаться под стол (но Белла вовремя положила ей руку на плечо и не пустила).

— Валентина не умеет танцевать, и нужно, чтобы ты с ней потренировался!

— Очуметь, — ошарашенно сказал я. — Мне, что, больше делать нечего? Я, между прочим, на работу хожу…

— Так это всё после работы будет. В общем, у них там, в институте, по вечерам кружок танцевальный есть. И там их учат танцевать. Но у Валентины нет партнёра. И она никогда не танцевала вальс. Потому что девочка всё время училась… она же хорошая девочка. Так что — будешь с ней по вечерам танцевать!

У меня на языке вертелась фраза: «А что, когда Валентина с Жасминовым сбегала, он её танцевать не научил?» — но я вовремя прикусил язык и промолчал, иначе началось бы. Но, видимо, в моём взгляде бабоньки прочитали что-то эдакое, потому что хором накинулись на меня, утверждая, какой я нечуткий и что мог бы и помочь бедной девочке.

Как я ни отбивался и ни доказывал, что я старый уже для всех этих плясок, что я не могу, что я сам не умею танцевать, Надежда Петровна возмутилась и сказала:

— Как это ты не умеешь, Муля? Ты ходил до пятого класса на бальные танцы, я сама лично тебя водила на кружок!

Я аж обалдел. Нет, так-то в том, своём мире, я танцевал, причём даже очень хорошо танцевал, и посещал авторскую студию танцев. Более того, мы даже с моей партнёршей заняли какое-то, уже точно не помню, вроде пятнадцатое место, по аргентинскому танго на одном из профессиональных европейских чемпионатов. Ну, это было так, очередное достижение, чтобы проверить себя. Но вот танцевать с Валентиной… Я с сомнением посмотрел на её монументальную фигуру и перевёл умоляющий взгляд на Надежду Петровну.

Надежда Петровна предпочла не заметить этого. Зато Дуся, рассмотрев в моём взгляде то, чего не следовало, набросилась на меня ещё пуще.

— Муля, ну как ты можешь! Тебе предлагают такое дело!

— Какое дело? — поморщился я. — Помочь девушке танцевать?

— Она должна быть на этом празднике лучше всех!

Я прищурился, посмотрел на товарищей-бабонек и сказал:

— Ой, так-то я бы даже с радостью. Но мне же некогда. Я целый день до вечера на работе, вечером ещё всякие дела. Мне же, Белла, тебе вот надо помочь, я обещал. А ещё и Нина просила о помощи. Сами понимаете, тянуть некуда. Надо сейчас начинать всех знакомых насчёт лекарства опрашивать. И ещё у меня и свои дела есть. А ещё я хотел с Анфисой в детский кукольный театр сходить. Когда я это всё буду делать?

— Муля! — категорическим голосом рыкнула Надежда Петровна. — Это всего час! Всего один час в день ты выделить для танцев можешь?

— Ну да, всего час, — проворчал я. — Час — танцы, час — туда добираться, час — обратно, и вот весь вечер и потерян. Сколько раз надо в неделю ходить на эти ваш танцы?

— Три, — буркнула Валентина и зарделась.

— Ого! Ну это, считай, кусок моей жизни просто будет выброшен. У меня что, никакой личной жизни не может быть?

Дуся поджала губы. Надежда Петровна посмотрела на меня таким взглядом, от которого было ясно, что отвертеться не удастся.

И тогда я применил запрещённый приём. Я посмотрел на Надежду Петровну, на Дусю, окинул взглядом всех остальных и сказал:

— Мама, я не могу. Не думаю, что моей невесте это понравится.

Над столом повисло ошеломлённое молчание. Дуся застыла с вареником и даже не обращала внимания, что ягодная начинка из него давно перелилась и капает на стол, прямо в муку, и на другой вареник, с капустой. Все остальные тоже застыли соляными столбами. Валентина вдруг отшвырнула от себя вареник, закрыла лицо руками и с рыданием выскочила из кухни.

— Ну вот, довёл девушку! — негодующе фыркнула на меня Дуся, тоже бросила вареник и побежала из кухни за Валентиной.

— Муля, ты невыносимый! Как ты мог! А ещё мой сын! — завозмущалась Надежда Петровна и тоже выскочила из кухни.

Понемногу все бабоньки просочились туда. Видимо, утешать Валентину. Пока суть да дело, я решил ретироваться. Пусть схлынут эмоции, а потом уже порешаем. Ну, танцевать ходить и вот это всё — я уж точно не собирался. Нечего бабам из меня верёвки вить.

Жаль только, что вареники я так и не попробовал.

Если я думал, что на этом всё и закончится, то я глубоко ошибался. Дня два никто меня не трогал. Я себе жил спокойно и занимался своими делами. Порешал вопрос насчёт Беллы — переговорил с Тамарой Захаровной. Оказалась, она тоже была в Комитете советских женщин, правда, как представитель от Комитета искусств СССР. Я попросил её похлопотать за Беллу, и она вроде как бы пообещала. Но я понимал, что один человек — это вряд ли решит проблему. Поэтому уже думал, чтобы подключить кого-то из родителей тех «золотых детишек», которых пришлось тащить с собой в Югославию. Единственное, с чем я ещё точно не определился — просить родителей Корнеева или дядю Павлова. Отец Корнеева курирует отдел по энергетическому оборудованию в министерстве тяжелого машиностроения СССР, а мать работает в отделе международного права и протокола Министерства иностранных дел СССР. А у Павлова дядя руководит Главным управлением спиртовой, ликёро-водочной и дрожжевой промышленности Министерства пищевой промышленности СССР. И оттуда, и оттуда представители в Комитете советских женщин есть. Вот склонялся больше к Павлову, но пока ещё пару дней на обдумывание у меня было.

И тут в какой-то из дней ко мне прямо на работу заявилась Надежда Петровна. Я уже собирался идти домой, когда она появилась прямо на проходной.

— Муля! — сказала она категорическим голосом. — Ты сейчас куда идёшь?

— К себе домой, — сказал я. — А куда же ещё?

— Мне нужно купить продукты!

Я удивился. Обычно сама Надежда Петровна лично этим вопросом почти не занималась.

— Что за продукты?

— Мне нужно купить подсолнечное масло. И я хочу, чтоб ты мне донёс его до дома. А то тяжело же.

— Ну ладно. Донесу, — я и не думал, что бутылка подсолнечного масла настолько тяжела для Надежды Петровны, что для этого ей нужен носильщик в виде меня. Но явно она хотела со мной о чём-то поговорить.

И вот пошли мы в магазин. Надежда Петровна быстренько взяла подсолнечное масло, ещё какую-то фигню, и я нёс авоську — она была совершенно лёгкой.

И так мы шли обратно, когда она сказала:

— Слушай, Муля, тут такое дело. Валентина заканчивает скоро первый семестр, сдаёт сессию, и у неё будет большая производственная практика.

— Замечательно, — пожал плечами я, уже размышляя, чего от меня опять хочет Мулина мамашка.

— Так вот, она на практике будет в бухгалтерии.

— Ну, логично, — кивнул я. — Раз учится на бухгалтера.

— И она хочет пройти практику в Комитете искусств, в бухгалтерии.

— А почему у нас? — удивился я.

— Ну, вот она для тебя делала расчёты по проекту, и ей понравилось. Она хочет ещё попробовать.

— Насколько я понимаю, — осторожно сказал я, стараясь не вызвать гнев Мулиной мамашки, которая заводилась в пол-оборота и на расправу была скорой, — производственная практика для бухгалтеров везде, во всех учреждениях, одинаковая. Отличается только там какими-то нюансами. Я не думаю, что практика в бухгалтер Комитета искусств будет другой, чем практика в бухгалтерии на заводе по изготовлению подшипников.

— Муля! — возмутилась Надежда Петровна. — Зачем ей эти подшипники! Она хочет в Комитете искусств! Поговори с руководством, чтобы её взяли на практику.

— Но я не занимаюсь практиками студентов, тем более по направлению бухгалтерии, — попытался спрыгнуть я.

— Муля! — фыркнула Надежда Петровна. — Почему с тобой так трудно разговаривать? Ты, как вернулся с Югославии, совсем другим стал!

— Взрослею, — проворчал я.

— Ничего подобного! — возмущённо сказала Надежда Петровна. — Как был балбесом, так и остался. В общем, Муля, я тебя не прошу, я тебе говорю! Поговори на работе, и чтобы практика была для Валентины в Комитете искусств! А не то я туда сама заявлюсь и поговорю уже я! И тебе будет некуда деваться! Тебе будет очень стыдно, все будут смеяться, что сын работает в Комитете искусств, и мать вынуждена ходить договариваться!

— Постой, мама, а почему ты должна ходить договариваться? У Валентины есть свои родители. Насколько я помню, достаточно высокопоставленные люди. У них ого-го связи, у них возможности. А ты вдруг просишь меня. Что это такое?

— Что надо, то и такое! — фыркнула Надежда Петровна и быстренько перевела тему, давая понять, что разговор на этом исчерпан.

Когда я донёс продукты до самой её квартиры, она сказала:

— Зайдёшь, чаю попить?

— Нет, мама, мне надо бежать, потому что я обещал Дусе помочь достать с верхней антресоли большое корыто. Она капусту делать хочет.

— Ну, хорошо. Скажи Дусе, пусть она и на нас капусты наделает. А ты, главное, не забудь о моей просьбе. Я завтра зайду к вам домой вечером и спрошу.

Я вздохнул. Кажется, меня обложили очень плотно.

А вечером мне передали письмо. Приехал из Югославии специалист по монтажу, и через него Йоже Гале передал кое-какие вещи и письмо Модеста Фёдоровича.

Письмо меня изрядно и порадовало, и огорчило. Мулин отчим писал:

' Любимый и единственный мой сын, Муля!

Пишу тебе уже из Праги. Я сейчас проживаю в Праге, в доме твоей тёти Лизы. Пока мы решили для тебя домик не покупать — не нашли подходящего. Сейчас размышляем, где лучше выбрать — в долине Мозель или же на берегу реки Лош? Хотелось бы узнать и твоё мнение. Кроме того, уточни, сын, нужен тебе все-таки отдельный домик или же лучше взять апартаменты с мансардой в большом доме на шесть квартир? И тот и тот вариант в принципе возможен.

Что я тебе скажу, Муля — буржуинские страны мне чрезвычайно понравились. И хоть я во многом не согласен их точкой зрения, но тем не менее устраиваться в жизни с комфортом они умеют. Здесь очень красивая архитектура, неплохая природа (не хуже, чем у нас). Правда, с людьми я пока общий язык не нашёл, потому что они все-таки имеют другой менталитет. Тётя Лиза старается пока оградить меня от общения с ними — я общаюсь сейчас только с сотрудниками кафедры физической химии в том институте, где она меня устроила на работу. Живу у неё дома, как я уже писал. Она мне выделила целых три комнаты. Квартира у неё большая. Так что у меня своя спальня, кабинет и небольшая гостиная. Убирать приходит приходящая женщина. Кроме того, приходят ещё молочник, мясник и зеленщик — приносят продукты. Есть садовник, который обрезает кусты и метёт заодно дорожки сразу в нескольких домах по всей улице. То есть твоя тётя Лиза хорошо устроилась и живёт, как барыня. Ну, в принципе, чему тут удивляться? Ещё покойный Пётр Яковлевич так жил.

С тётей Лизой отношения у нас поначалу сложились хорошие, доверительные. Два учёных — мы сразу поняли друг друга как никто, и все было хорошо. Мы даже несколько раз ходили в театр, в том числе слушали «Травиату». Мне очень понравилось, однако либретто намного лучше исполняется у нас. Кстати, скажу так, даже твой друг Орфей Жасминов и то лучше исполняет партию Альфреда Жермона, чем тот же Роберт Мерилл, но тем не менее я все-таки прослушал до конца и был изрядно растроган. Искусство — наше всё.

Кроме того, мы ходим с тётей Лизой на выходных на рынок: покупаем устрицы и мидии. Это отвратительные слизни, но я из чувства такта не отказываю. А тётя Лиза их обожает и трескает за милую душу. Кстати, твоя маменька, Надежда Петровна, тоже отдаёт предпочтение вот этим всяким слизнякам — имей это ввиду, Муля, если захочешь её порадовать.

И все у нас было хорошо, мы подружились. Однако в последнее время мы сильно поссорились, и уже третий день не разговариваем. Поэтому мне очень здесь одиноко, сынок и грустно. Но мириться с этой женщиной я не собираюсь никогда! Ты понимаешь, Муля, я абсолютно не поддерживаю её точку зрения! Мы с ней недавно обсуждали влияние редкоземельных элементов в катализаторе крекинга на скорость массопереноса водорода, и она вдруг брякнула, что для повышения октанового числа в катализаторы нужно вводить цеолиты, потому что, мол, на этом цеолите низкооктановые компоненты селективно крекируются в олефины!

Муля, сынок, ты себе можешь это представить⁈ Сам понимаешь, Муля, какой это лютый бред! Любому дураку сразу понятно, что введение большого количества этих добавок резко приведёт к снижению общей крекирующей активности катализатора! Это же как дважды два! Она же совершенно не учитывает закоксованность этих катализаторов! И доказать ничего твоей тёте совершенно невозможно! У них это буржуинское самомнение, и они никогда не слушают чужую точку зрения. Поэтому очень даже может быть, что когда мы купим тебе жилье, то я туда съеду и поживу какое-то время, пока не заработаю тоже денег, чтобы себе приобрести или снять отдельное жилье. Надеюсь, сын, ты меня пустишь?

Как там дела у вас? Как твоя кинокартина? Как там Дуся поживает? Маша уже родила или нет? Как мать?

Вот и всё. Пиши мне, сынок, обнимаю, целую, очень за тобой скучаю и очень надеюсь, что ты скоро приедешь, и мы увидимся.

Целую.

Твой отец, Модест Фёдорович Бубнов'.

Глава 19

Макарова Анна Сергеевна — так звали чиновницу, к которой направил меня дядя Альбертика Павлова. Она возглавляла организационный отдел Комитета советских женщин СССР, то есть фактически курировала почти все мероприятия и занималась вопросами по новым кадрам. Именно с ней мне предстояло поговорить по поводу Беллы. По уверениям дяди Альбертика, она уже была им «обработана», поэтому мне достаточно было просто озвучить просьбу и договориться о встрече с Беллой. А также выяснить, какие вопросы будут ей задаваться на собеседовании. Да-да-да, уже и в то время в Комитете практиковались такие вот собеседования. Потому что хоть туда на восемьдесят пять процентов советских женщин принимали по протекции, но вопросы всё равно были довольно специфическими, поэтому к ним нужно было хорошо готовиться, ведь из-за неправильного ответа можно было спокойно не попасть в Комитет.

— Анна Сергеевна? — улыбнулся я, демонстрируя свою самую обаятельную улыбку, над которой я долгое время тренировался перед зеркалом после попадания сюда.

Она окинула меня внимательным взглядом, и её тонкие губы тронула резиновая усмешка.

— Да, это я. А вы, собственно говоря, кто?

— Иммануил Модестович Бубнов, — представился я. — Я работаю в Комитете искусств СССР.

— Очень приятно, — сухо сказала она, но, судя по взгляду женщины, ей было абсолютно чихать на то, где я работаю. И единственное, что она хотела, — это чтобы я поскорее отсюда убрался. — Вы что-то хотели, товарищ Бубнов?

— Да, хотел. Вам должны были сообщить по поводу новой кандидатуры в Комитет советских женщин.

— Какой именно кандидатуры? — Макарова подтянула к себе пухлый блокнот и углубилась в него, судорожно листая. — Фамилию скажите, пожалуйста.

Я назвал фамилию Беллы.

— Так-так-так, — задумалась она. — Ага, вот. Да, вижу. Колозян Белла Симеоновна. И что же вы хотите, чтобы в какой отдел эта женщина попала? Какую роль в Комитете советских женщин она, по-вашему, может выполнять?

— Ну, как какую… любую, даже самую незначительную, — начал я, но Макарова меня перебила:

— А значительную никто ей предлагать и не будет. У нас, вообще-то, самую значительную роль Валентна Гризодубова выполняет.

Я смутился, но виду не подал.

— Так мы же и не претендуем. Просто хотелось помочь человеку…

— Всем хотелось. Мы всегда помогаем людям, но прежде всего смотрим на результаты. У вас эта Белла… она кто по специальности? Где она работает?

Я подавил рвущееся наружу: «она в ресторане тапером пашет», и сказал:

— Она пианистка.

— Пианистка… — задумалась Макарова и её взгляд потеплел на полградуса. — Ладно. У нас сейчас идёт небольшой набор из советских женщин, делегация которых будет заниматься культурным обменом с женщинами народов Африки. Туда ехать не надо, но переписка, документация, обмен фильмами, книгами, организация каких-то общих фестивалей… в общем, работы будет много!

— Вот-вот-вот, — обрадовался я, — как раз её туда и нужно!

Макарова поджала губы и посмотрела на меня внимательным взглядом. И тут в её водянистых глазах мелькнуло узнавание.

— А не вы ли тот самый товарищ Бубнов, который фильм «Зауряд-врач» сделал?

Я удивился.

— Я. А что, разве вы его видели? Ведь он ещё не вышел в прокат.

— Ну, скажем так, я присутствовала на закрытом показе «черновика», — слегка улыбнулась женщина, и взгляд её ещё больше потеплел. — Мне, кстати, очень понравился. И я думаю, что этот фильм будет иметь оглушительный успех! Он так отличается от всех остальных фильмов!

— Спасибо за такую высокую оценку, — искренне приложил руку к сердцу я и разулыбался. — Мне приятно слышать незаангажированное мнение человека со стороны, который к тому же явно разбирается в киноискусстве.

Мы ещё немного поговорили, и она дала мне список вопросов, с которыми я отбыл к Белле. Шёл по улице и думал, как бы ей ответы на эти вопросы закрутить так, чтобы она не выглядела совсем уж жалкой. Потому что дядя Павлова, конечно, договорился. Но он договорился, что её допустят на отбор. О том, что она его пройдёт, даже я, судя по сжатым в ниточку губам Макаровой, договориться не смог.

Но будем пытаться.

Я зашёл к Белле в коммунальную квартиру, чтобы сообщить ей о том, что первый этап её попадания в Комитет советских женщин, по сути, состоялся удачно, а также передать вопросы для изучения. К сожалению, Беллы дома не оказалось. Она ещё не вернулась с работы. Маши тоже не было — она ещё находилась в роддоме.

Я стоял посреди пустого коридора и сердился, что зря только потратил время. Ведь мог бы за это время сделать другие дела. Когда дверь в комнату Августы и Василия открылась, и оттуда вышла… синеглазка Нина.

Она взглянула на меня своими невыносимо синими глазами, улыбнулась и спросила, маскируя растерянность за внешней бодростью:

— Ну, как там дела с лекарством? Ничего не получается, да?

— Ну, почему же? Сейчас приехал монтажёр от Йоже Гале, — постарался успокоить её я. — Из Югославии. Он ещё два дня побудет здесь, закончит работу и вернётся обратно. И я с ним передам рецепт лекарства. А там уж Йоже Гале купит его, если, конечно, будет возможность достать. Кроме того, есть и запасной вариант: если Йоже Гале не сможет, то тогда подключим мою тётю. Она всё-таки профессор, и у неё тоже достаточно весомые связи должны быть. Вот. Ну, а там уже будем смотреть, как оно дальше пойдёт. Из Югославии приедет лично Йоже Гале, когда уже будет завершаться монтаж фильма и на его премьеру — это будет примерно через две-две с половиной недели. Вот и всё, что я могу сказать. Быстрее это всё сделать невозможно, ты же понимаешь, Нина.

Нина понимала.

— Да, — кивнула она, и слабая улыбка появилась на её губах.

— Ты пока не беспокойся, — попытался подбодрить её я.

— Спасибо тебе, Муля! — в порыве эмоций воскликнула она. — Спасибо уже за то, что ты что-то делаешь и даёшь мне надежду!

Она посмотрела на меня невыносимо-синим взглядом, и в её глазах заискрились слёзы.

— Ну что ты, Нина, — пролепетал я, чувствуя себя, словно какой-то мальчишка.

Она ещё раз мне улыбнулась и торопливо ушла обратно в комнату.

А я постоял немного в пустом коридоре и потихоньку двинул обратно к себе домой.

Дома я совершенно не находил себе места. И Дуся, глядя на меня, такого неприкаянного, не стала лезть мне в душу. Зато нашла очень хорошую причину убрать досаду из моей души — отправила меня к Адияковым, якобы с тем, что нужно срочно отнести две банки капусты. Она как раз наквасила. А ещё передала пирожков, которые она напекла специально для детей. Ясное дело, что отказать я не мог, тем более сам понимал, что если останусь сейчас дома, то буду, словно тигр, метаться туда-сюда по комнате. Поэтому я подхватил в одну руку сумку с капустой, а в другую — корзинку с пирожками, и отправился к Адияковым.

Не успел я подойти к квартире, как ещё на площадке услышал громкий спор. Дверь мне открыл Павел Григорьевич, и вид у него был какой-то взъерошенный.

Увидев меня, он сильно обрадовался.

— А, Муля! — с облегчением воскликнул он. — Проходи, проходи! И скажи своей матери, что так, как она думает, никто не поступает!

— Муля пришёл? — закричала с другой комнаты Надежда Петровна. — Муля, ты посмотри, что твой отец выдумал! Это ужас какой-то, глаза бы мои это не видели!

— Что случилось? — еле-еле успел я остановить вновь зарождающийся спор.

Спор, с моей точки зрения, возник на пустом месте. В общем, Надежда Петровна и Павел Григорьевич решали «важный» вопрос, куда завтра идти с детьми. Адияков считал, что надо идти в зоопарк — он, дескать, давно уже обещал Алёше показать жирафа и слона. А вот Надежда Петровна считала, что сейчас на улице прохладно и детям нечего делать в зоопарке, а лучше пойти в дневной кукольный театр и посмотреть классический спектакль, который будет способствовать развитию.

Спор на эту тему у них разгорелся нешуточный. И поэтому, чтобы не вставать на чью-то сторону, я посмотрел на них обоих и сказал:

— Мама, Дуся вот передала пирожков для детей, ещё горячие. Я, кстати, тоже не успел поужинать, так что от чая я бы не отказался.

И потом посмотрел на Адиякова и протянул ему сумку с капустой.

— Отец, здесь банки. Дуся капусты наквасила. Их бы, может, в подвал занести? А то они ещё должны постоять с неделю в холодном. Так сказала Дуся.

Надежда Петровна подхватила корзинку и быстренько побежала на кухню ставить чайник. Адияков взял сумку с капустой и вышел из квартиры — их подвал находился в общем подвальном помещении дома.

Я с облегчением выдохнул.

Фух! Хоть на некоторое время семейный конфликт приостановлен.

Пока родители Мули занимались бытовыми делами, я разулся, прошёл в ванную, помыл руки и хотел уже идти на кухню, когда меня окликнул девичий голосок.

— Муля!

Я заглянул в детскую комнату. Анфиса смотрела на меня и улыбалась.

— Муля, а давай мы с тобой поиграем? — сказала она, старательно выговаривая слова.

— Давай! — обрадовался я и спросил её. — Ты что, уже по-русски понимаешь?

— Ага! — засмеялась она. — Чуточку-чуточку!

Я вошёл в комнату. Анфиса на сидела на фланелевом одеялке. Она там разложила игрушки и занималась тем, что лечила их: у одной куклы — из-под мышки торчал игрушечный градусник, у второй была перемотана шея, третья лежала, и у неё была перемотана нога. Сама же Анфиса держала деревянный игрушечный стетоскоп и по очереди прослушивала кукол и мишку.

— Когда я вырасту, я буду доктором! — с важным видом заявила она.

Алёша сидел на стуле, болтал ногами и занимался тем, что старательно писал каляки-маляки в альбоме для рисования красным карандашом.

Я сел на одеялко рядом с Анфисой и спросил её:

— Ну, как тебе жизнь в Москве, Анфиса?

— Хорошо, — сказала она и требовательно добавила. — Держи!

Она сунула мне в руки мишку и сказала строгим голосом:

— Он кашляет.

— Хорошо, — включился в игру я. — Если он кашляет, чем мы его с тобой лечить будем? У тебя есть малиновое варенье?

— У мамы есть, — сказала Анфиса и задумчиво добавила. — Утром было. Если Лёшка не съел.

А у меня аж сердце сжалось — она уже начала называть Надежду Петровну мамой!

Мы ещё немного поиграли, а потом, когда вернулся Адияков, мы все дружно пошли на кухню пить чай с Дусиными пирожками.

— Как у тебя дела на работе? — спросил Павел Григорьевич, аккуратно помешивая ложечкой сахар в чашке с чаем.

— Хорошо, — кивнул я и затем спросил Надежду Петровну: — Тебя Анфиса мамой уже называет?

Надежда Петровна польщённо зарделась и сказала подчёркнуто нейтральным голосом:

— Ну, ничего, я же не могу ей запретить.

Но, судя по блеску в её глазах, она была очень довольна.

Мы ещё немного поболтали. Я порадовался, что они вот так вот нашли общий язык. Теперь у них полноценная семья.

На следующий день по дороге на работу меня остановил… Глориозов. Он явно меня поджидал, причём практически возле моего подъезда.

— Иммануил Модестович! Вот так встреча! — делано обрадовался он и растянул губы в подобии улыбки. — На работу идёте?

— Здравствуйте, здравствуйте. Да, неожиданная встреча, — вежливо поздоровался я, но потом не удержался и намекнул на то, что видно, как он замёрз, ожидая меня.

Глориозов смутился, но быстро взял себя в руки.

— Да, на работу иду, конечно. В это время я всегда иду на работу.

— А мне тоже нужно в комитет заглянуть, забрать корреспонденцию. Так что нам по пути. Давайте, это я вас провожу. Хоть поболтаем!

Деваться было некуда, не пошлёшь же его лесом.

— Давайте, — сказал я, и мы пошли по дороге, влившись в поток трудящихся, которые спешили на свои заводы, фабрики и разнообразные комитеты.

— Как там дела у вас? — продолжал щебетать Глориозов, видя, что я не поддерживаю разговор, а иду молча.

— Нормально, — отмахнулся я.

Вместо того чтобы спросить, как дела у него, я промолчал. Глориозов чуть поджал губы, но демонстрировать недовольство не стал, вместо этого продолжил дальше:

— Как там у вас продвигается фильм? Я слышал, что он уже вышел на завершающий этап, уже скоро, говорят, и премьера будет.

— Да, скоро будет, — неопределённо ответил я. — Как только завершат монтировать ленту, так сразу и будет.

— Да, такой успех в таком молодом возрасте — это очень замечательно! — с почтительным видом сказал Глориозов, стараясь подольстить мне.

— Да, успех получился, — равнодушно кивнул я, — невзирая даже на все те преграды и всех тех врагов, которые мне пытались помешать.

— Ой, ну что вы так, Модест Петрович…

— Я сразу понял, к чему вы ведёте, Фёдор Сигизмундович, — хмыкнул я.

— Ох, Иммануил Модестович… никто вам не пытался… — Глориозов от моего наезда чуть сбился с мысли, но всё-таки продолжил, — А то, что к проекту всегда стараются присоединиться другие люди, так это же нормальная практика. Испокон веков такое было, что самые талантливые, особенно полководцы, идут впереди, и за ними идёт толпа людей. В этом и заключается движение вперёд, прогресс человечества…

Я промолчал и не стал комментировать. Какое-то время мы прошли ещё молча. Глориозов, видя, что я не собираюсь даже из чувства вежливости поддерживать беседу, наконец подошёл к сути дела, ради чего он эту встречу устроил.

— Иммануил Модестович, — сказал он, опять одарив меня льстивой улыбкой, — я знаю, что в последнее время у нас с вами были некоторые разногласия…

— У нас с вами? — аж остановился я. — По-моему, Фёдор Сигизмундович, это вы старались поддержать моих оппонентов и заменять мне актёров, даже не спрашивая моего мнения.

— Ну, все мы склонны ошибаться, Иммануил Модестович, и я, как творческий человек, тоже иногда могу… — начал Глориозов, но я его перебил.

— Вы — творческий человек, Фёдор Сигизмундович, а я — обычный чиновник из Комитета. Тем более, как вы правильно сказали, я молодой ещё. И все те, кто становятся мне на пути… в общем, нам дальше с ними не по пути. Я никогда не прощаю своих врагов. Никогда!

— Но мы не враги, — замялся Глориозов.

— Ну как это не враги? — посмотрел на него я. — Вы же Мироеву убрали из постановки? Убрали! Вы Раневскую тоже убрали? Да! Про остальных я вообще молчу — всех тех, кого я просил взять. Вы их взяли, подержали некоторое время, а потом постепенно перевели во второй состав, а потом, в результате, у них вообще не оказалось никаких ролей. Ведь не так, что ли?

— Ну-у… — замялся Глориозов, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Так с каким вопросом вы ко мне сейчас подошли, Фёдор Сигизмундович? Ведь вы же не по дороге в комитет оказались возле моего подъезда! Вы живёте совсем в другом месте, я прекрасно это знаю. Значит, вы меня ждали! Ждали для того, чтобы что-то попросить, — пошёл в нападение я. — Поэтому говорите, что вам надо, и мы сейчас закроем этот вопрос, чтобы не напрягать друг друга лишним общением.

Глориозов растерялся, но всё же выдавил из себя:

— Мне нужны деньги на ремонт.

— Нет, Фёдор Сигизмундович, — едко сказал я. — Деньги на ремонт вам без очереди больше не дадут. Я вам сколько мог, столько помог. В результате вы мне отплатили вот так. Поэтому извиняйте — с кем вы там в коалицию вступали, с Тельняшевым? С Завадским? С Александровым? Или с кем ещё? Вот к ним и идите! И просите денег у них. Пусть они вам помогают. А я больше ничем вам помогать не буду! Лавочка закрылась!

Мы уже в это время подошли к воротам, за которыми желтело здание Комитета искусств СССР. И я уже хотел войти в калитку, когда Глориозов, глядя на меня, вдруг зло сказал:

— А я теперь всё знаю о ваших махинациях с госконтрактами!

От неожиданности я чуть не перелетел через порог калитки, но плотная толпа служащих комитета внесла меня в вестибюль, отрезав от Глориозова.

Так… с этим вопросом ещё надо разобраться.

На работе я себе не находил места. Всё буквально валилось у меня с рук. Даже Мария Степановна, увидев, в каком я состоянии, сделала мне большую чашку сладкого чая и велела ничего не писать:

— А то ошибок ещё там нахомутаешь, — проворчала она.

Я сидел, пил чай, и мысли мои разбегались в разные стороны.

Наконец, она не выдержала и сказала:

— Ой, Муля, иди домой лучше. Не мозоль глаза своим кислым видом! Толку от тебя сейчас вообще никакого!

— Но сейчас рабочее время, — вздохнул я.

— От начальства мы тебя прикроем, — сказала коллега и зыркнула на притихшую Ларису.

Та неуверенно кивнула.

Я поблагодарил, встал и пошёл домой. Размышляя, что делать с Глориозовым.

Так как дома была Дуся, то идти туда не хотелось. Сейчас прилипнет с расспросами. Ноги понесли меня в коммуналку.

Там опять никого не было. Даже Нины.

Я стоял на пустой кухне, курил в форточку и размышлял.

И тут в дверь позвонили.

Так как больше никого не было, я пошёл открывать дверь.

И удивился. Передо мной стоял Барышников, и он был изрядно пьян. Он посмотрел на меня мутными глазами и сказал:

— М-муля… ты меня уважаешь?

На всякий случай я кивнул. Нет. Я его не уважал, но он сейчас был в таком состоянии, что мне стало интересно, что он дальше скажет.

— Так уважаешь или не очень? — не желал отцепиться он.

— Уважаю, — усмехнулся я и добавил, — а что ты хотел?

— Муля, давай поговорим! — выдохнул он, покачиваясь.

Глава 20

— Хорошо, давай поговорим, — сказал я и отступил на шаг, пропуская Барышникова внутрь квартиры.

Конечно, пускать пьяного на территорию уже даже не своего жилья было не совсем правильно, но уж больно любопытно было выяснить, с чем он пожаловал. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Я прекрасно помнил, как совсем ещё недавно он активно интриговал против меня, все эти его откровенно глупые наезды, а также как он поддерживал Лёлю Иванову в шантаже и ругани со мной. Я даже не сомневался, что он много чего знает насчёт госконтракта.

История была какая-то мутная, непонятная, я ничего не знал, и это меня изрядно бесило. Вот и Глориозов недавно намекнул. С этим вопросом давно пора было решать.

Ну что ж, интересно, что скажет Барышников.

— Заходи, — сказал я и пошёл на кухню.

Барышников, покачиваясь и цепляясь за косяки дверей, отправился за мной.

— Фу, как здесь противно! Как ту жить можно⁈ — сказал он, рассматривая убогую обстановку коммуналки.

— Все так живут, — сказал я и добавил. — Чай будешь пить?

Я помнил, где в буфете Белла всегда хранила дежурную пачку дешёвого чая. Она держала небольшую коробку с чаем на кухне всегда. Потому что периодически у неё случались приступы бессонницы, и, когда она не могла спать, то сидела на кухне, курила и пила чай. Из-за этого у них в своё время с Ложкиной были частые стычки, потому что Ложкина периодически у неё этот чай отсыпала себе.

Поэтому я открыл буфет в поисках чая. Но, к моему несказанному удивлению, кроме пачки с чаем, среди всевозможного барахла я обнаружил ещё и полбутылки портвейна. Портвейн был дрянной, но, в принципе, на безрыбье, как говорится…

— Портвейн будешь? — сказал я, обращаясь к Барышникову. — Или всё-таки лучше чай? — добавил я лукаво.

— О, выпивка? А давай! — зажегся Барышников.

Я вытащил стакан, протёр его и плеснул туда где-то на треть портвейна.

— Бери. Закусить, правда, нечем, но в принципе он неплохой.

— Да зачем нам закусывать? — хмыкнул Барышников и хлопнул всё залпом. — Твоё здоровье! — Затем взглянул на меня удивлённо и сказал: — А ты что, не будешь?

— Почему это не буду? Буду, — соврал я. — Просто стакан один, я же уже давно тут не живу. А это — посуда соседей.

— А, ну хорошо, — Барышников протянул мне стакан. — Теперь твоя очередь.

Я плеснул туда тоже портвейна, поставил на стол и, словно в задумчивости, подошёл к окну и закурил сигарету. Барышников сразу забыл о том, что этот портвейн предназначался мне, и хлопнул второй раз, уже мою порцию. Я подкурил, немного постоял, выпуская дым в форточку, и подождал, пока портвейн подействует и на так сильно захмелевшего Барышникова.

Когда его окончательно развезло, я спросил:

— Рассказывай, зачем ты пришёл, зачем ты со мной хотел поговорить?

Он уставился на меня изумлённым взглядом.

— Муля, ты чего?

Его язык уже заплетался, и я поспешил надавить вопросами, пока он окончательно не «поплыл».

— Ну ты же пришёл, хотел мне что-то рассказать, — напомнил я.

Барышников дурашливо покрутил головой в поисках свидетелей. Его состояние стремительно ухудшалось в сторону «в дрова», поэтому я торопливо спросил:

— Скажи, вот ты против меня всё время выступал на работе, с Лелькой Ивановой мутили интриги против меня. Что же я тебе сделал такого?

Глаза Барышникова вдруг полыхнули злостью.

— А потому, что тебе всегда во всём везёт! И отец — академик, и квартира какая, и на работу устроили, и в Югославию поехал — всё для тебя! Всё! А сам всегда только ходишь с важным видом. А тут тянешься, тянешься… И живёшь в бараке, и куча младших братьев и сестёр, и на выходных надо ехать мамке помогать в село, и ничего на горизонте нету, сплошная муть, беспросветная.

— Так ты из зависти, что ли? — удивился я.

Барышников пригорюнился и всхлипнул.

— Да ты меня не уважаешь, Муля, какая зависть… Хотя да, обидно это всё. Вот почему такая несправедливость, почему одному даётся всё, а другим — ничего?

— В советском обществе все равны, — процитировал я известную фразу.

Барышников отмахнулся.

— Ой, не рассказывай… Хотя ты ловок, шельмец…

Его язык уже так заплетался, что я с трудом различал слова.

— Что ты знаешь о госконтракте? — спросил я.

Но Барышников вдруг опустил лицо на руки и захрапел, с присвистом.

«Чёрт, — подумал я, — не успел».

Я попытался подёргать его, чтобы разбудить, даже потёр ему уши, но он просыпаться не хотел. Вот я дурак! Явно переборщил с портвейном, не надо было ему давать лишний стакан.

С досадой затушил недокуренную сигарету и задумался: что же мне делать с Барышниковым? В квартире больше никого не было, и бросать его одного в чужой квартире, пусть и коммунальной, будет как-то не комильфо. Придут соседи, те же Василий с Августой или Белла, — они, конечно, не поймут, что это у них за пьяный спит на кухне. Ещё милицию вызовут. Зачем вот это вот всё?

Но больше всего меня обуревала досада насчёт того, что я так и не выяснил, о госконтракте. Непонятно было, что конкретно ему известно. Постоянно информация об этом крутится вокруг меня, а вопрос так до сих пор и не был решён.

И такое впечатление, что информационная петля об этом всё сужается и сужается вокруг меня, и вот-вот захлестнёт.

Как же мне всё выяснить? Сидеть дожидаться, когда протрезвеет Барышников? Да он же по-трезвому ничего не расскажет, он меня ненавидит. Идти опять разговаривать с Глориозовым? Тоже не факт. После нашей утренней размолвки, максимум, это он меня пошлёт на три буквы.

Тогда что делать? Пока определённых мыслей не было, поэтому я принял единственно верный в данной ситуации вариант. Если нет исходных данных — нужно просто ждать. Как говорят в Китае, сидеть на берегу реки и ждать, пока мимо тебя проплывёт труп твоего врага. Врагов у меня много, на всех врагов рек не хватит, но, тем не менее, я пока отложил этот вопрос в сторону — займусь ним позже. Завтра всё равно что-нибудь да прояснится.

Я решил бросить Барышникова — пусть сам выкручивается, как хочет. Я сам направился из квартиры на выход. При этом уже практически в дверях столкнулся с Августой Степановной.

— Здравствуйте, — поздоровался и улыбнулся я ей.

Сейчас она уже так не шарахалась от меня, как раньше. Но всё равно особого, приязненного отношения с её стороны я не замечал. Даже то, что она была у нас однажды дома в гостях, когда они лепили вареники всем женским коллективом, — всё равно не подействовало: по отношению ко мне она держалась на дистанции.

— Как там у вас дела? — спросил я. — Где Нина?

— Она… она… — замялась, женщина и даже немножко побледнела. — Сегодня она дежурит… ну, там… в госпитале… сегодня её очередь…

Мне стало стыдно.

Еще на пороге дома я почувствовал, что что-то явно не того. Затем услышал, как в гостиной воркует Дуся и понял, что что-то случилось. И правда — у нас были гости… точнее гостья — Изольда Мстиславовна.

У меня, честно говоря, чуть глаза на лоб не полезли.

— Мне хочется думать, что вы зашли в гости к Дусе обменяться семенам укропа, а не потому что в Комитете что-то случилось, — заявил я, входя в гостиную.

Секретарь Большакова прищурилась:

— А что, просто так в гости к тебе зайти уже нельзя?

— Ну почему же… можно, — ответил я вежливым голосом, — просто если бы ко мне пришёл кто-нибудь другой, я бы мог расценивать это и как визит вежливости, и как угодно, но вы…

— А что я? — поморщилась Изольда Мстиславовна

Я красноречиво промолчал.

— Ну, вот зря ты так, Муля, думаешь обо мне, зря, — покачала она головой, прошлась по комнате, рассматривая картины и эстампы на стенах, провела пальцем по корешкам старинных книг, которые стояли в антикварной стенке. — Да, прекрасная у вас библиотека, я смотрю. И картины какие, и посуда… сразу видно, что здесь семья академика живёт.

— Двух академиков, — поправил я, — мой дед и отчим. А ещё тётя Лиза — профессор.

— Да семья у тебя что надо, — кивнула она, — а вот ты, Муля, как-то подкачал… обычным служащим пошёл. Что же ты в науку не захотел идти?

— Не знаю. Возможно, я в мать пошёл, — пожал я плечами, — или даже в отца. В родного отца в смысле…

— Ну, ладно, — сжалилась надо мной Изольда Мстиславовна, решив, что вежливое вступление согласно этикету выполнено, и чтобы меня больше не мучить, — нам поговорить надо.

Дуся, которая в это время наливала чай за столиком для гостей, сразу всё правильно поняла, поставила заварник, и торопливо вышла из гостиной, плотно прикрыв дверь. Я подивился, что такая хрупкая старушка, как Изольда Мстиславовна, может одним взглядом командовать даже Дусей, которая не признавала совершенно никаких авторитетов и, как рассказывала тётя Лиза, что с нею даже сам Пётр Яковлевич Шушин не решался спорить.

— Так вот, я пришла с тобой поговорить, — Изольда Мстиславовна прищурилась и вперила в меня взгляд выцветших глаз, довольно острый, между прочим взгляд.

— Слушаю вас, — сказал я, а у самого от дурного предчувствия аж сердце сжалось.

— В общем, тут такое дело, Муля. Твой этот проект, по фильму югославскому, он многим не даёт жить. И уж как Ванечка воевал со всеми, как он отстаивал его — ни словами не сказать, ни пером не описать. Ты же сам понимаешь.

Я кивнул, хотя в душе понимал, что не так сильно он и отстаивал, как мог бы.

— От Козляткина, от твоего, вообще толку никакого нет, — вздохнула Изольда Мстиславовна. — Хотя мог бы и подвязаться, начальник всё-таки.

— Что опять Тельняшев мутит? — посмотрел я на неё.

— Да что там Тельняшев, так, мелкая сошка, — отмахнулась она, — Он было попытался «пожать чужие плоды», но не всё у него получилось. Все всё равно все знают, кто занимался этим проектом и кто в результате всё сделал. Но я с тобой хотела поговорить совсем о другом. Сейчас уже заканчивается последний этап, и в самом конце будет большой закрытый показ.

— Так был же, — вспомнил я.

— То черновик смотрели, а сейчас уже полностью готовый фильм, — сказала она, — И на этом мероприятии будут только свои. И все сплошь высокие люди, понимаешь?

Она многозначительно посмотрела на потолок и для дополнительной иллюстрации ткнула пальцем вверх:

— Самые, самые, Муля. Так вот, говорят, там будет даже «Он».

Она опять сделала выразительную паузу.

— Ты меня понял?

— Понял, — кивнул я.

— Так, вот, Муля, это мероприятие — оно и есть самое-самое главное. И тут такая сеть интриг сейчас провернулась. Насколько стало известно, некоторые сторонники Александрова, те, что езщё остались у руля, засуетились. А также подвязался Завадский вместе с Глориозовым. Точнее, всё делают руками Глориозова… Поэтому я скажу тебе так: на этот просмотр будут приглашены все, кроме тебя.

Я аж оторопел от таких новостей.

— В смысле, не буду? А Йоже Гале тоже не будет?

— Он будет, — вздохнула Изольда Мстиславовна, — и Франце Штиглиц будет, и даже Нанович будет. А вот ты, Муля — нет.

— А чем они объясняют это?

— Тем, что от твоего отдела пойдёт Тамара Захаровна. Якобы посчитали, что этого достаточно. Она как твой руководитель пойдёт и будет представлять ваш отдел.

У меня не было слов.

— Так что просто знай это, — подытожила Изольда Мстиславовна и встала из-за стола, — не знаю, чем тебе ещё помочь, Муля. Ну хоть предупредила, и то…

— Спасибо, Изольда Мстиславовна, — от всего сердца поблагодарил её я.

Изольда Мстиславовна кивнула и ушла.

Чай на столе так и остался нетронутым.

Во мне вскипела злость. Что делает мышь, когда её загоняют в угол? Правильно, бросается на обидчика. Сейчас я себя чувствовал так же. Спускать своим обидчикам я не собирался. Да, признаюсь честно, поначалу хотел отмахнуться: ведь этим проектом все свои цели я выполнил — помог и Раневской, и Пуговкину, и всем остальным, продвинул советское кино за границей. То есть выполнил всё, что планировал. Но выполнил я это для них. Для себя же, кроме квартиры, в которой сейчас проживал Пуговкин, и встречи с тётей Лизой, я больше ничего и не сделал. Это меня совершенно не устраивало, и отдавать свои результаты кому-то я совершенно не собирался.

Выхода у меня не было. Раз они уж решили за моей спиной провернуть вот такой финт, то это значит, что меня уже списали подчистую. И, что интересно, ни Козляткин ничего не сказал, хотя сам планирует, что я помогу ему стать министром Министерства культуры; ни Тамара Захаровна, которая принимала от меня подарки то из Югославии, то из Якутии; ни Глориозов, который опять пытался выпросить у меня денег на ремонт. Да и Большаков мог бы сказать. Хотя, с другой стороны, зная его, видимо, Изольда Мстиславовна приходила не зря; сама бы она, не факт, что пришла бы, если бы Большаков ей запретил. Поэтому этот вопрос я отодвинул.

Я метался по комнате, словно раненый тигр. Дуся, видя моё состояние, сидела на кухне тихо, как мышка, и не высовывала носа даже в коридор. Немного ещё пометавшись, я торопливо натянул куртку и выскочил из дома.

— Муля, куда ты? — крикнула вдогонку мне Дуся.

Но объяснять я не собирался.

Я быстро шёл по ночному городу, практически не разбирая дороги, и цель моя была недалеко, всего за три квартала, в кирпичном благоустроенном доме. Да, да, именно там жил Глориозов. С ним я решил разобраться первым. Не помню, как я взлетел на четвертый этаж, и как нажал на звонок. Я жал долго, так, что он чуть не сгорел.

— Иду, иду! — послышался суетливый голос за дверью.

Но я продолжал жать на звонок: жал, жал, пытаясь выместить на нём всю свою злобу. Когда Глориозов, наконец, подошёл к двери, он заглянул в глазок. Но глазок перед этим я закрыл пальцем.

— Кто там? — раздался за дверью его встревоженный голос.

Я опять нажал на кнопку звонка и для дополнительной мотивации изо всей дури стукнул ногой по двери.

— Открывайте, милиция! — сказал я немного изменённым голосом.

— Сейчас, сейчас! — засуетился с той стороны Глориозов.

Звякнула цепочка, дверь раскрылась, и на меня уставились квадратные от испуга глаза.

— Муля, ты… — воскликнул он и попытался захлопнуть дверь.

Но я толкнул её изо всей силы. Дверь раскрылась, Глориозов отлетел глубоко в коридор. Я вошёл в квартиру.

— Ну что, тварь! — крикнул я. — Расскажи, как решил провернуть интригу, чтобы я не попал на закрытый показ! Скотина!

— Да я что? Да я ничего! — заверещал Глориозов, после того, как я за грудки поднял его с пола.

— Зачем влез в мой проект? — прошипел я.

— Да это не я, это меня Юра… Юра Завадский меня подбил! — взвизгнул Глориозов. — Сам знаешь, он, когда хочет, может быть таким убедительным… я попал под влияние!

— Юра? Уже Юра? То были враги врагами, а теперь объединились⁈ А ты не думаешь, дорогой Фёдор Сигизмундович, что он сейчас твоими руками это всё провернёт, а потом тебя под зад ногой? Что после меня следующим будешь ты⁈

Судя по растерянному лицу Глориозова, он так не думал.

— Неужели ты считаешь, что тебя приняли наравне с другими режиссёрами? — усмехнулся я. — Ты, Фёдор Сигизмундович, как был вторым сортом, так и остался. Только я немного тебе помог, и ты сразу почувствовал себя орлом. Но на этом уже всё. Я думаю, что буквально со следующих дней в твоём театре будет другой руководитель.

— Ты не посмеешь! — заверещал Глориозов.

— Ещё как посмею! — хихикнул я и для дополнительной аргументации пнул его ногой.

— А!!! Аааа! — заголосил Глориозов.

— Не ори, скотина! — прошипел я. — Бери листок и пиши!

— Что писать? Не буду я ничего писать! — попытался качнуть права Глориозов.

Я опять дал ему поджопник.

— Я сказал — бери и пиши! Иначе мне терять нечего, я тебя здесь и прикончу. Никто не видел, что я к тебе пришёл, так что ничего и не найдут, — злобно сказал я.

Глориозов взглянул на меня и понял, что шутки закончились. Дрожащими руками он взял листочек бумаги и ручку.

— Что писать? — спросил он плаксивым голосом.

— Чистосердечное признание пиши! — велел я.

Глориозов вздохнул и принялся писать. Он писал, писал, пока я ходил вокруг него и периодически заглядывал в текст, а потом поднял на меня глаза.

— И про госконтракты пиши! — рыкнул я.

— Про госконтракты?

— Пиши про госконтракты! — Я подсунул другой листок. — Здесь пиши!

Глориозов продолжил что-то торопливо черкать. Когда он дописал до конца, я выхватил листы из-под его руки и сунул их в карман.

— Где пригласительный?

Глаза Глориозова забегали.

— Где пригласительный⁈ — нажал я голосом.

Глориозов порылся в ящике стола и нехотя протянул мне золочёный конверт. Я раскрыл — там действительно был пригласительный на имя Глориозова.

— Хорошо. И попробуй только пикнуть! — прошипел я и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

Я торопился домой, чтобы в тишине почитать признание этого урода.

Не помню, как добежал домой, как взлетел наверх и вошёл в квартиру.

А там меня ждала Валентина. И вид у неё был странный.

— Муля! Где ты ходишь⁈ И сколько уже можно⁈

— Ты о чём, Валя? — не понял я, могучим усилием воли взяв себя в руки.

Валентина вспыхнула, но вздёрнула подбородок и хмуро сказала:

— Муля, давай поженимся!

Глава 21

Если бы литосферные плиты вдруг развернулись и снесли с лица земли Америку и Африку, или если бы у легендарного грызуна туко-туко хоть на чуточку удлинились задние лапы, и то я не удивился бы сильнее, чем сейчас.

Точнее я даже не удивился, а ошарашенно обалдел.

— Что? — переспросил я каким-то чужим, хриплым голосом. — Ты это серьёзно?

— Муля! — возмущённо воскликнула Валентина и даже всплеснула руками, — ну сам подумай! Ты — одинок, и ты уже старый, а до сих пор с тобой никто даже встречаться не хочет! А я уже как раз в таком возрасте, что замуж надо идти. Так почему бы и нет? Мы же созданы друг для друга!

— Эммм… — глубокомысленно ответил я и задумчиво почесал затылок.

Честно говоря, с такого ракурса я этот вопрос никогда не рассматривал.

— Вот смотри, Муля, — продолжала нагнетать Валентина. — Мы поженимся, родители нам помогут с жильём, затем мы переедем. Мы можем даже уехать в Одессу!

— Почему в Одессу? — окончательно обалдел я.

— Сам подумай, в Одессе есть киностудия, тебе будет чем там заниматься. И я смогу там тоже работать. Где-нибудь… Там хорошо, там море… — Валентина мечтательно улыбнулась, глаза её затуманились.

— А, ну да, если так, конечно, Одесса… Да, — пробормотал я, будучи изрядно шокированным от такого напора.

— И главное, там, под Одессой, живёт моя тётя!

— Извини, Валентина, а тётя твоя причём? — удивился я.

— Ну как? Дети же у нас потом пойдут, а кто с ними сидеть будет?

— Ну, а ты разве не будешь? Или я могу? — попытался смоделировать ситуацию я.

— Ну как же! — возмутилась Валентина. — Ты? Тебе будет некогда! Кто же деньги будет зарабатывать? А мне тоже работать надо будет. Нет, нет, Муля, даже и не думай. У нас будет мальчик и девочка. Мальчика назовём Русланом, а девочку — Марусей!

Обалдеть. Я аж челюсть чуть не уронил. Она уже даже имена нашим будущим детям придумала. Валентина что-то там ещё доказывала, объясняла, аргументировала, а я сидел и думал, как бы её аккуратно остановить.

— Муля! — крикнула Валентина. — Ну что ты молчишь? Я даже уже решила, что свадьбу мы сыграем в ресторане! Там, где твоя подруга Белла работает. Она дешевле нам поможет всё устроить, и всё хорошо у нас будет. И главное, что у моей мамы есть знакомая, которая поможет платье мне пошить. Я обязательно хочу, чтобы пошить. Я в журнале мод видела такое платье, ты представляешь, с воланами и рюшами?

И тут я наконец не выдержал. Наверное, вот это вот всё, что сегодня, и вчера, и за эти дни со мной случилось, этот вопрос с приглашением на закрытый показ, разговор с Глориозовым — всё это сплелось в такой тугой ком эмоций, который уже еле-еле держался на одном волоске. И вот при последних словах Валентины волосок этот лопнул, и ком упал на землю, разбрызгивая щедро вокруг своё содержимое.

Короче, меня прорвало.

Сам не знаю, как так получилось, что я вскочил, схватил Валентину за шиворот и, невзирая на её внушительные габариты, потащил на выход. Ногой я открыл дверь, вытолкал её наружу и гневно сказал почти спокойным голосом:

— Нет, Валентина! У нас с тобой ничего не получится! Извини.

И захлопнул дверь прямо перед её ошарашенным лицом, а сам аж выдохнул с облегчением и пошёл на кухню. Там достал из буфета бутылку коньяка, налил себе пятьдесят грамм, потом подумал и долил ещё пятьдесят, и залпом хлопнул.

Фух!

В комнату вошла Дуся. Подбоченясь, она исподлобья уставилась на меня.

— Зачем ты так с девушкой? — обличительно сказала мне Дуся.

— Как так? — переспросил я, рыская в буфете в поисках чего-то типа шоколадной конфеты, чтобы закусить.

— Выкинул её! Ч всё видела и слышала! Ты что такое себе позволяешь, как ты так можешь⁈

Я как раз в это время обнаружил коробку мармелада. Вытащил одну, принюхался — вроде клубничный, как я люблю.

— Я её аккуратно выкинул, — сказал я, бросив в рот мармеладку. — Ну а что, иначе она бы меня утащила в ЗАГС… Дуся, ты мармелад будешь?

— Нет, Муля, в ЗАГС тебе ещё нельзя, — покачала головой Дуся, некультурно проигнорировав мой вопрос по поводу мармелада. — Но с девушками так тоже не надо. Эх, вот потому ты до сих пор и не женат. Иначе так бы с девушками не обращался.

Я смерил её мрачным взглядом. Дуся, видимо, что-то прочитала в моих глазах, так как боевой запал у неё сразу пропал, она шустро юркнула в свою комнату, захлопнула дверь и, судя по грохоту мебели и шуршанию по паркету, даже подпёрла её чем-то.

А я, не выдержав больше всего этого, пошёл к себе в комнату и завалился спать.

Задолбали!

Наконец-то этот трудный день подошёл к концу.

На следующее утро первое, что я сделал, когда пришёл в Комитет искусств, — это отправился к Тамаре Захаровне.

— Мулечка пришёл, — защебетала она, как только я вошёл в её кабинет, практически без стука.

— Здравствуйте, Тамара Захаровна, — сказал я недобрым голосом. — Я буквально на секунду. Есть один вопрос.

— Да-да, присаживайся, Мулечка. Чай будешь? Я всегда с утра люблю прийти в кабинет, и первое, что сделать, — это выпить чашечку чая, — расплылась в улыбке она и подняла на меня свои блёклые глаза.

— Нет, нет, спасибо, чаю я не хочу, — ответил я. — Вы мне лучше дайте ответ на такой вопрос: это правда, что на закрытый показ моего фильма вместо меня идёте вы?

От неожиданности Тамара Захаровна аж поперхнулась чаем и сильно закашлялась.

Я терпеливо подождал, пока она откашляется и сможет продолжать разговор.

— Муля, ну ты что, нельзя же так! Я поперхнулась! Я же так и умереть могла! — возмущённо замахала она руками, продолжая периодически откашливаться. Лицо её побагровело, на глазах выступили слезы.

Я терпеливо ждал, пока весь этот цирк закончится.

— Так что да, мне прислали приглашение, — накашлявшись, вынуждена была признаться Тамара Захаровна, видя, что я не свожу с неё требовательного взгляда. — Но я не имею никакого отношения к тому, что тебя не пригласили!

— Откуда вы знаете, что меня не пригласили?

Тамара Захаровна вспыхнула и промолчала.

— И второй вопрос, — продолжил я, видя, что отвечать она явно не собирается. — А почему, узнав, что меня, как главного руководителя и вдохновителя этого проекта, не пригласили, почему вы ничего не сделали для того, чтобы выяснить этот вопрос? И чтобы было по справедливости?

Тамара Захаровна смотрела на меня широко раскрытыми глазами, её рот беззвучно раскрылся, словно у выброшенной на берег рыбы. Она ни слова не говорила.

— Почему, в конце концов, вы сразу не сообщили мне об этом? Почему не предупредили меня? В конце концов, почему, не отдали мне своё приглашение? — продолжал напирать я.

Тамара Захаровна побледнела.

— В общем… давайте-ка сюда это приглашение. Я пойду вместо вас.

— Но, Иммануил Модестович! — возмущённо вспыхнула Тамара Захаровна и закричала тихим свистящим шёпотом, ежесекундно оглядываясь на дверь. — Я не могу так поступить! Это приглашение пришло «сверху», понимаете⁈ Рассылали его «оттуда»! И не пойти я не могу, ты сам это понимаешь! У меня тоже семья, у меня дети… И я не буду подвергать свою семью опасности! На такие мероприятия не отказываются ходить! Если тебе не прислали приглашение, то это вопрос не ко мне. Иди «наверх» и там разбирайся. Но я тебе не советую, Муля. По-человечески не советую! Переживи, промолчи. И радуйся тому, что тебя всего лишь не пригласили, а не что похуже…

Она оборвала себя на полуслове и отвела взгляд. По щекам её катились крупные слёзы.

Я посмотрел на неё и, ничего не говоря, вышел из кабинета.

В принципе, так-то она была права. Потому что я точно знал, что против меня она особо не интриговала. Да, поначалу гадила там как-то по мелочёвке, но потом, когда поняла, что от меня перепадают хорошие подарочки, и такие бонусы, как участие нашего отдела в столь мощных международных мероприятиях, что для отчётности это очень круто, — то конечно, она сразу же поменяла ко мне отношение. Никто не будет стрелять в свою дойную корову и резать сук, на котором сидит.

Но все равно, останавливаться на этом я не желал. И следующее, что я сделал, — я пошёл к Козляткину.

Козляткин тоже в это время пил чай у себя в кабинете.

Вот же гнусная привычка всего нашего руководства — в самом начале дня распивать чаи. Я, отодвинув опешившего Альбертика, и без стука завалился в кабинет. В принципе, мне уже терять было нечего.

— Муля? — удивился Козляткин, посмотрел на ошарашенного Альбертика, на то, как я вошёл и с каким именно лицом, и сказал: — так, Альберт, подожди-ка в приёмной. Нам надо товарищем Бубновым обсудить один вопрос. Я сам просил его зайти.

Альбертик неверующе взглянул на него, затем смерил меня красноречивым взглядом, кивнул Козляткину и вышел в приёмную, прикрыв за собой дверь так, что осталась небольшая щель. Я взглянул на эту щель и закрыл дверь поплотнее, чуть не прищемив любопытный Альбертиков нос.

— Что случилось, Муля? — спросил Козляткин и, так же, как и Тамара Захаровна перед этим, добавил. — Чаю хочешь?

— Нет, Сидор Петрович, — хмуро сказал я. — Я пришёл к вам совсем с другим вопросом.

— Ну-ка, ну-ка, давай свой вопрос, — потирая азартно руки, радостно улыбнулся Козляткин. — Неужто ты так быстро придумал, как сделать так, чтобы я прошёл по конкурсу на министра? Выкладывай, заинтригован!..

— Нет, Сидор Петрович, я пришёл по другому поводу.

Улыбка сбежала с лица Козляткина, но тем не менее, он вежливо кивнул. Мол, давай, излагай.

И я изложил, без чинов:

— Я хочу понять, Сидор Петрович, каким образом я не попал на закрытое мероприятие? и почему вы… почему никто из вас мне об этом не сказал? Особенно вы?

Уши у Козляткина вспыхнули и заалели, как майские маки.

— Ой, Муля, понимаешь, там какие-то бабские интриги наверху, чего-то непонятное совершенно… — начал он, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Я туда не вмешиваюсь и тебе не советую.

— А почему же вы мне ничего не сказали? — спросил я тихо. — Почему не предупредили?

— Ну, Муля, понимаешь, это не такие новости, которые сразу вот так вот выкладываются…

— В смысле «не такие новости»? Закрытое мероприятие — вот уже скоро, буквально через неделю, а я до сих пор туда не попал! И когда вы мне собирались об этом сказать, а, Сидор Петрович? Может, после того, как оно пройдёт?

Судя по растерянному виду Козляткина, именно так он и собирался поступить.

Я посмотрел на него и сказал:

— Да, Сидор Петрович. Я-то думал, что мы с вами в одной лодке. Ну ладно, удачи вам стать министром нового министерства!

И вышел из кабинета, даже не хлопнув дверью. Впрочем, не успел я ещё даже закрыть дверь, как услышал сдавленное проклятие Козляткина и грохот посуды — видимо, уронил-таки чашечку с чаем.

Надеюсь, сперва себе на брюки!

К Большакову я решил не идти.

А смысл к нему идти, если он скажет всё то же самое, что и предыдущие начальники? Но и смириться с этой ситуацией я не мог.

А с другой стороны, если это всё действительно устроили там, «наверху», и было принято решение конкретно меня не приглашать, то что я могу сделать? Взять автомат, пойти их всех расстрелять? Нет, конечно. Бегать, кому-то что-то доказывать — тоже нет, концов я сейчас не найду.

Но и оставаться на вторых ролях, выдумывать для Козляткина, как сделать его министром, или какой очередной подарочек подарить Тамаре Захаровне — непонятно за что — я тоже не хотел.

И вообще, свои цели я достиг. Всем, кому надо, я помог. Всех, кого надо, я пристроил. Больше, в принципе, я никому ничего не должен. Даже насчёт Беллы я уже практически всё порешал. Вот дождусь, когда приедет Йоже Гале и привезёт лекарства мужу Нины. Отдам лекарство — и на этом я свободен, как птица.

И что же я тогда буду делать?

Я аж задумался.

Оставаться в Москве, ходить каждый день вот этим вот мелким клерком на работу, по вечерам задерживаться на собраниях, проявлять трудовой энтузиазм непонятно где и зачем — вот это вот всё нафига оно мне? Нет, не хочу!

Уехать в Югославию и остаться там? Там тётя Лиза, там Мулин отчим… Тоже, в принципе, особо не хочется, потому что всё равно я там себя не чувствовал свободно. Всё-таки послевоенная Европа, послевоенный Советский Союз — это совсем не тот уровень комфорта, к которому я привык в своём мире.

Может быть, стоит податься в Америку? В принципе, это мысль… Куда-нибудь во Алабаму. Или даже в Голливуд. Голливуд сейчас только развивается. Английский у меня был неплохо ещё в том, моём мире, так что, я думаю, я там не пропаду.

Я немножко подумал об этом, а потом махнул рукой: нет, вот эти все движения — они не для меня. Хоть Муля и молодой, что бы там ни говорила Валентина, двадцать восемь лет — это не такой уж и старый возраст, но я в его теле всё-таки человек взрослый, и вот включаться с другой молодёжью в эту бесконечную крысиную гонку… как-то мне уже это не интересно.

Ну, в идеале что я хочу от этой жизни, если не считать моей изначальной мечты? Это свой личный остров. Где-нибудь в Карибском бассейне, с пальмами, двумя красивыми мулатками и слугами, и замком. Больше мне особо ничего и не надо. Хотя лучше пусть будет три мулатки.

Я тихо засмеялся собственной шутке.

Так что же я хочу? Я хочу поставить всё на свои места. Я не хочу, чтобы моими плодами, моей работы воспользовались чужие люди. Да, вот именно это я сейчас и хочу.

Поэтому я сделал просто. Я сказал Марии Степановне, коллеге по кабинету, что мне сейчас надо сбегать порешать вопросы по Йоже Гале на киностудию.

А сам развернулся и пошёл домой.

Дома меня встретила встревоженная Дуся. Она всегда относилась к моим ранним возвращениям домой очень насторожённо, потому что я обычно был человек дисциплинированный и даже слегка педантичный, и срывов трудового распорядка просто так себе не позволял. Приходил, только если уж совсем-совсем худо.

— Муля, что случилось? — всплеснула руками она, но всплеснула очень осторожно, помня вчерашний инцидент.

После того, как я некуртуазно выдворил Валентину, да и сама Дуся чуть не попала под раздачу тоже, она резко поменяла свою стратегию общения, и сейчас общалась со мной, словно с тяжелобольным человеком — очень деликатно и мягко, чуть ли не заискивающе. Но когда она спросила меня, что же такое, я сказал:

— Дуся, послушай. Ты можешь собрать всех наших?

— У нас дома? — деловито уточнила Дуся.

— Нет, давай лучше в коммуналке. Там соберёмся. Какое-нибудь придумай мероприятие, чаепитие или ещё что-то вроде. Вроде там где-то уже Белла должна сдать экзамен по собеседованию в Комитет советских женщин. Узнай, если она это всё сдала, то можно всем собраться, её поздравить. Если не сдала, то тогда ещё что-нибудь эдакое придумай. К примеру, день взятия Бастилии. И собери, например, наших всех обязательно.

— На когда? — спросила Дуся. — Срок какой?

— Давай сегодня вечером, после семи. Как раз все домой вернутся.

— Да ты что! Я же не успею приготовить пирог! Я могла бы нафаршировать…– Завелась Дуся, но я её перебил:

— Дуся, — отчеканил я, — не надо пирог. Не надо ничего фаршировать и печь. Будешь идти через магазин, забеги, купи каких-нибудь конфет — и хватит. Чай, и всё. Мы соберёмся, на самом деле надо поговорить. Просто ты всем скажи, что собираемся, но не говори зачем.

— Муля, а всем — это кому?

— Так… Миша, Пуговкин, Рина Васильевна, Белла…

— А маму звать?

— Нет, — покачал головой я. — Маму не надо.

Дуся кивнула, что-то прикидывая себе в уме.

— Так что давай, собирай народ. И Валентину позови. Обязательно.

— Но она же, может, и не придёт… Она обиделась.

— Да мне плевать, придёт или не придёт! Ты позови, а я вот и посмотрю, кто придёт, а кто вовремя обиделся!

— А Фаину Георгиевну звать?

— Её — обязательно! — согласно кивнул я.

Я перечислил все имена, дал команду Дусе. Она охнула, что не успеет всех оббежать и подготовиться к чаепитию.

На что я ей строго сказал:

— Так ты сама и не оббегай всех. Ты загляни к Мише и дай ему список, пусть он всех обежит и сам всё скажет. А ты займись лучше конфетами.

— Хорошо, — сказала Дуся и занялась организацией.

А я сел за стол, взял листочек бумаги и принялся чертить план…

Глава 22

— Ну, и что тут у нас? — голос Фаины Георгиевны прозвучал, как гром среди ясного неба.

За столом на кухне коммуналки собрались все наши. Здесь были и Белла, и Рина Зелёная, и Миша Пуговкин, и Муза. Пришла даже Валентина — она села в самый дальний угол, от меня подальше, демонстративно дулась и не поднимала на меня глаз. Но при этом, стоило отвернуться, как я постоянно чувствовал на себе её обжигающий взгляд. Последней, как водится, пришла Фаина Георгиевна и сразу же, с порога, заявила:

— Так! Что тут у вас такое происходит, а, товарищи?

— Да вот, чайку попить решили, — сообщила Дуся, которая сейчас была как королева, хозяйка всего этого мероприятия. Она всегда обожала быть в центре таких вот спонтанных событий — вроде и готовиться особо не надо, и, вместе с тем, можно щегольнуть своим гостеприимством (хотя пирог она всё-таки успела испечь), и быть хозяйкой застолья, в центре внимания, а заодно и все сплетни послушать — вроде как при делах.

— Ну, а повод какой? — уточнила Фаина Георгиевна и с подозрением посмотрела на каждого из нас сквозь большие роговые очки.

— Да вот, наша Белла в Комитет советских женщин вошла, — сказала Муза.

Правда, тон её прозвучал неуверенно.

— О, да тебя можно поздравить, дорогая! Хотя я бы особо не радовалась — тот ещё геморрой, как мне кажется. Но всё равно хорошо, раз ты хотела! — оживилась Фаина Георгиевна. — Значит, наливай, раз такое дело!

— Да ещё не совсем прошла… — Белла была сконфужена, потому что она всего лишь прошла собеседование, а результаты ещё даже и не знала. — Вот только там со мной поговорили, и ещё всё непонятно. Но Муля считает, что надо всё равно отпраздновать.

— Муля считает, значит, да? — Фаина Георгиевна прищурилась, посмотрела на меня внимательным взглядом и добавила: — Так, а ну-ка, ну-ка, признавайся, Муля, что ты опять задумал? Ты ведь просто повод нашёл, правда, чтобы собрать нас всех здесь? Потому что у нас и похлеще поводы были, но ты отчего-то праздновать никого особо не собирал. А раз собрал нас — значит, что-то случилось. Признавайся!

Все мгновенно замолчали и посмотрели на меня. Понятное дело — крыть дальше уже было невозможно. Поэтому я прокашлялся, отхлебнул чаю и сказал:

— Да, случилось.

— Что случилось?

— Как что?

— А где? — зашелестели соседки. — Говори!

— Муля! — возмущённо сказала Дуся. — Ты же сказал, что просто…

— Да вот просто мы давно уже не собирались все вместе, — развёл руками я.

— А всё-таки? — настойчиво сказала Фаина Георгиевна. — Изволь озвучить!

— Проблема у меня… небольшая, — с деланным безразличием пожал я плечами, — Понимаете, фильм-то уже закончен…

— Ну да, — прошелестела Фаина Георгиевна. — Уже всё, финиш, насколько я слышала. Последние кадры смонтировали. Осталось там только в каком-то месте затемнить что-то. Но это так — день-два работы, и всё будет готово.

— Ну вот, — продолжил я. — И планируется большой закрытый показ.

— Так был же показ! — аж подскочил Миша Пуговкин. — Я лично на нём был! Когда ты в Якутию ездил. Мы черновик смотрели и обсуждали.

— Так то черновик, — отмахнулся я. — А теперь уже готовый фильм будут показывать перед высокопоставленными людьми. — И ткнул пальцем вверх. — Говорят «сам» тоже будет!

Все ахнули.

— Ну так это же замечательно! — обрадованно сказала Фаина Георгиевна. — Я только не пойму, Муля, что тебя так тревожит?

— Меня тревожит то, что туда пригласили всех, кроме меня. Вот вы приглашение получали?

— Я получил, — кивнул Миша Пуговкин. — Ещё два дня назад.

— И я получила, — подтвердила Рина Зелёная.

— Ой, а я, кажется, тоже не получила! Но всю корреспонденцию, которую мне дали, Глаша не разбирала ещё, — всплеснула руками Фаина Георгиевна. — Филонщица рукожопая! Сегодня же, как вернусь домой, дам ей втык, и надо всё разобрать! А то, смотри, такое мероприятие чуть не проворонила!

В общем, получилось так, что все, кто участвовал в этом фильме, приглашения получили. Кроме меня.

Я посмотрел на присутствующих и сказал:

— Вот видите. Вы все получили. Все, кто в фильме участвовал. И всё моё руководство тоже получило. Включая Тамару Захаровну, которая всего каких-то два-три месяца работает. А вот я — нет.

За столом повисло молчание.

Первой тишину нарушила Муза. Она тревожно взглянула на меня и осторожно спросила:

— И что теперь?

— Не знаю, — пожал я плечами и добавил абсолютно чистосердечно, — Говорю, как есть. Всем, кому я планировал помочь из вас — я думаю, что я свою задачу выполнил и помог.

Я сделал паузу, а все закивали, соглашаясь. Особенно усердствовал Миша.

— Поэтому мне, как бы, и возмущаться нечего. Всё что я хотел от этого проекта — сделано.

Я опять остановился и отпил глоток чаю. В горле пересохло.

— Ну как это! — всплеснула руками Дуся, которая всегда особенно остро переживала, что «её» Муленьку ущемляют. — Ты всё это сделал, а теперь тебя не пригласили даже! Совести у них нету!

— Да погоди ты, — шикнула на неё Белла, — Муля, к чему ты ведёшь?

— Я к тому веду, — пояснил я, — что с одной стороны, мне как бы должно быть всё равно. А вот с другой стороны, обидно, что плодами моего труда воспользуется какой-нибудь Тельняшев или Козляткин.

— Да их даже на съемках не было! — возмущённо вскричала Рина Васильевна, но её не поддержали.

Все были серьёзными и озабоченными. На столе сиротливо стыл чай.

— Нет, спускать такое никак нельзя! — стукнула кулаком по столу Белла.

— Ты как предлагаешь, то до конца предлагай! — фыркнула в ответ ей Фаина Георгиевна. Она знала, что этот проект я делал ради неё и поэтому воспринимала моё, по сути, фиаско особенно остро. — А постучать по столу кулаками мы все можем!

— Я и предлагаю! — вскинулась уязвлённая Белла, — давайте я завтра в Комитете советских женщин этот вопрос подниму⁈

— Во-первых, ты только собеседование прошла и ещё даже не знаешь, приняли ли тебя туда или под зад ногой дали, — покачала головой Фаина Георгиевна, — а, во-вторых, Муля, по-твоему, сильно похож на советскую женщину?

Все засмеялись, а Белла надулась и принялась демонстративно пить чай.

— А что тогда делать? — растерянно пробормотала Рина Зелёная. Она тоже очень хотела помочь, только не знала, как. После всех этих новостей, она даже за племянницу на меня перестала дуться.

— А я знаю, как! — вдруг выпалила со своего места Валентина.

Все сразу же посмотрели на неё.

Купаясь во всеобщем внимании, Валентина важно заявила:

— Нужно, чтобы никто из вас не пошел туда. А когда спросят почему — сказать, что, мол, раз основателя проекта не пригласили, то и мы не пойдём!

— Ты с ума сошла! — не выдержала Белла, она настолько поразилась наивности Валентины, что даже дуться забыла. — Там же «сам» будет! Да их за это всех на Колыму сошлют! Или ещё куда дальше!

— А у меня дочка ещё маленькая, — огорчённо вздохнул Миша.

Все на него посмотрели, и он пояснил:

— Нет, я, конечно, ради Мули согласен, но просто говорю, что Леночка ещё маленькая. Без отца вырастет, забудет меня.

Белла расхохоталась. За нею — Муза. Потом смех подхватили все остальные. Даже я улыбнулся.

Общий смех снял напряжение.

— Ну, а что я такого сказал? — попытался оправдаться Миша, но его уже не слушали.

Речь держала Фаина Георгиевна:

— Я считаю, что Валя абсолютно права, — отчеканила она безапелляционным тоном.

Все на неё удивлённо посмотрели (а у Миши даже губы затряслись), но она добавила:

— Не во всём, конечно. Молодая же ещё. Жизни не знает. А вот я думаю, нам нужно творчески переработать её совет. У кого с собой сейчас есть приглашение?

Она поочерёдно посмотрела то на Мишу, то на Рину Васильевну.

— Я с собой такие документы не ношу! — сразу же перепугалась та, — но, если надо, могу домой сходить принести…

— У меня дома тоже есть, — оборвала её Раневская.

— Вот, — нехотя протянул золотистый конвертик Миша и, глядя на всех виноватым взглядом, пояснил, — я с собой брал, чтобы в театре показать. Пробы сейчас хочу там пройти. На роль Гамлета. А они сомневаются…

— Дай-ка сюда, — Злая Фуфа выхватила приглашения, даже не дослушав Мишу, и просмотрела его очень внимательно. Изучив текст, вдруг расхохоталась.

Все смотрели на неё с ожиданием и терпеливо ждали. Пока она насмеётся.

— Что вас так развеселило? — спросила Рина Зелёная.

— Ты что, не читала пригласительное? — хихикнула Фана Георгиевна, возвращая картонный прямоугольник обратно Мише.

Судя по виду Рины Зелёной, она не просто читала, а наизусть его изучила.

— Там, в самом низу написано, что в конце просмотра будет обсуждение, а потом — банкет!

— И что?

— А то! А то! — всплеснула руками от энтузиазма Раневская, — я сегодня же позвоню организаторам и скажу, что потеряла своё пригласительное. И попрошу выдать мне дубликат. А так как будет банкет, то мне, как приме и исполнительнице главной роли, положен спутник!

Она обвела всех сияющим взглядом:

— Понимаете⁈ И я попрошу, чтобы они дописали «Раневская со спутником»! И Муля пойдёт. А уж при нём ни Тельняшев, ни другие не посмеют его заслуги себе приписывать! Ещё и речь там толканёт! Правда, Муля?

— Правда! — улыбнулся такому простому и эффективному решению я.

— Но самую главную роль исполнял я! — выпалил уязвлённый Пуговкин, расстроенный тем, что не он придумал такой элегантный план, — и Муля может пойти со мной…

— Эх, деревня! — фыркнула Белла, — ты с собой можешь взять только спутницу. Женского пола! Да и то, тебе не позволят. Ты же не народный артист ещё. И молодой. Так что ты в пролёте!

Кажется, Миша вздохнул с облегчением, ну, или мне так показалось.

Все сразу же оживились, начали обсуждать варианты, что я должен сказать в своей речи. Причём Валентина считала, что я должен обличить Тельняшева, Козляткина, Глориозова и Завадского. Её поддерживали Муза и Дуся. А вот Фаина Георгиевна и Белла были категорически против и, наоборот, считали, что я должен поблагодарить их прилюдно.

— И как это оно будет? — горячилась Валентина. — Это что, Муля встанет и скажет «спасибо Тельняшеву и остальным, что не мешали окончательно разрушить мой проект»?

Фаина Георгиевна от этих слов аж возмущённо подскочила, но ответить не успела — в дверь коммуналки раздался требовательный звонок.

— Кого это ещё принесло? — удивилась Белла и на правах единственной законной хозяйки пошла открывать.

Не успела Фаина Георгиевна разгромить все аргументы Валентины и призвать в свидетели Мишу, как вернулась взволнованная и изрядно озадаченная Белла.

— Что там? — спросила Дуся.

— Звонили из гостиницы Муле. Матвеев Иван. Сказал, что Йоже Гале приехал. И сказал, что пусть Муля прямо сейчас приходит. Его там ждут…

— Ваня — это наш звукооператор, — пояснил Миша для Музы и Беллы. — Ездил с нами в Югославию и вообще, руководит всем техническим оснащением…

— Ну и что с того, что он главный! Завтра Муля сходит, поздно уже! — махнула рукой Дуся, — мы тут важные дела обсуждаем, между прочим.

— Нет, товарищи. Вы не поняли, — сказал я, вставая с места, — я прямо сейчас пойду.

— Но Муля… — начала Дуся, но я перебил её и пояснил:

— Йоже Гале лекарство для сына Августы Степановны привёз. Надо сходить забрать.

— Да, конечно! — сразу поменяла мнение Дуся, — иди, конечно…

Все меня поддержали.

— Иди, Муля, а мы тут чай попьём и тебя дождёмся, — сказала Фаина Георгиевна, — нам ещё многое надо обсудить… и наряды в том числе… Там же Марецкая с Орловой обязательно будут…

Рина Зелёная с готовностью кивнула. Глаза её зажглись возбуждением. В общем, все бабы сейчас уже были рады изгнать меня за лекарством, чтобы всласть обсудить каким платьем можно унизить Орлову и Марецкую (кстати, лучших подружек Фаины Георгиевны).

— Муля, можно я с тобой? — вдруг вскочила со своего места Валентина, покраснела и пояснила всем извиняющимся тоном, — прогуляюсь немного…

— Конечно, пошли, — кивнул я.

Мне было до сих пор неудобно перед ней за ту вспышку ярости. Да и поговорить было надо. Всё-таки терять друзей из-за каких-то глупых недоразумений не хотелось бы.

Мы шли по вечерней улице и молчали.

Навстречу спешили запоздалые прохожие — все торопились домой, к семьям. Две дородные тётки, увешанные авоськами с продуктами, озабоченно обсуждали, кто что будет готовить на ужин мужьям. И чей муж какие котлеты больше любит. Ведь для семьи это важно, чтобы муж был доволен…

Валентина посмотрела на меня. Я сделал вид, что не понял её взгляд. Она поняла, что я сделал такой вид, и вздохнула.

Дальше мы просто шли. Молча.

Когда дошли до гостиницы, кажется, оба вздохнули с облегчением.

В вестибюле нас ожидал взмыленный Иван:

— Муля! — обрадовался он мне.

— Привет, Ваня! — сказал я, — а где это наш общий друг?

— Да вон он идёт, — махнул рукой Ваня и убежал.

Валентина задумчиво стояла в уголочке между кадкой с фикусом и мраморным бюстом какого-то полководца и старалась не отсвечивать. По её виду было понятно, что она сильно переживает наш несостоявшийся разговор.

Йоже Гале появился и, как обычно, вокруг сразу же началась суета.

— Лекарство у меня в номере, — тихо сказал он, — я сейчас принесу.

— Мы подождём, — сказал я.

— Мы? — удивился Йоже Гале.

— Я с товарищем, — пояснил я и позвал, — Валентина, иди сюда.

Валентина нехотя подошла.

— Валентина, это и есть наш Йоже Гале, — с улыбкой сказал я ей и повернулся к сербу, — а это — Валентина. Наш вдохновитель проекта и большая умница. Между прочем, всю первоначальную смету на проект посчитала именно она. Хотя и учится пока в университете, а уже такие вещи умеет так хорошо делать!

Йоже Гале посмотрел на Валентину и внезапно густо покраснел. А картуз, который он держал, выпал из его рук. Валентина извечно женским чутьём уловила это и тоже вдруг вспыхнула до самых корней волос.

— Это твоя невеста? — хриплым шёпотом спросил Йоже Гале, и облизнул пересохшие губы, но Валентина услышала, хоть и сделала вид, что отвлеклась на двух негров, которые как раз входили в вестибюль.

— Нет, — покачал головой я, — это мой очень хороший друг и товарищ. Но не невеста.

На лице Йоже Гале расплылась довольная улыбка.

— Так, надо возвращаться, — нечутко сказал я, не уловив ничего (каюсь, мыслями был в этот момент занят совсем о другом).

— Слушайте, мы сейчас идём нашей группой в театр на «Жизель», — торопливо сказал Йоже Гале, умоляюще глядя то на меня, то на Валентину, — а, может, вы хотите сходить с нами?

— Я бы с радостью, — опять нечутко сказал я, — но нам надо идти, лекарство нужно срочно. Там время на минуты уже идёт. Понимаешь?

Йоже Гале понимал, но смириться не мог. Поэтому выпалил:

— Ну так ты иди! А Валентина может же сходить с нами? Мы группой идём, ничего такого не подумайте! — он опять посмотрел в её сторону блестящим взглядом, ещё сильнее покраснел и, чтобы у неё не было повода отказать, быстро добавил:

— Валентина! Мне очень-очень нужно у вас проконсультироваться по смете за дымовые шашки. Кажется, я там сделал ошибку и не пойму где! Как хорошо, что вы бухгалтер! А то я уже совсем пал духом.

И опять сильно покраснел, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Муля, я схожу, — пробормотала Валентина. Уши её горели, как два алых мака. — Тем более, раз консультация товарищу нужна.

Она кокетливо поправила выбившийся локон из-за уха и игриво бросила на Йоже Гале лукавый взгляд. Тот сразу выпятил грудь, чтобы казаться мужественнее и приосанился.

Я, наконец-то, сообразил и, забрав лекарство и откланявшись, свалил обратно. Правда погрозил Йоже Гале незаметно кулаком и дал поручение Ване Матвееву провести потом Валентину домой (чтобы Йоже Гале сам её по московским улицам не водил, а то потом заблудится и что мы делать будем?).

Сам же, словно на крыльях, полетел обратно, в коммуналку.

Я торопился, чтобы отдать лекарство Нине.

Там уже все женщины разошлись. Дорога в гостиницу, разговор с Йоже Гале и обратный путь заняли у меня довольно прилично времени, очевидно, бабоньки обо всём уже переговорили и устали меня ждать. Что же, оно так даже и к лучшему.

В коммуналке я постучался в дверь, где жили Августа с Василием, с тайной надеждой, что откроет Нина.

Но нет. Открыла Августа.

— Что случилось? — тихо спросила она. Вид у неё был бледный и печальный, под глазами залегли тёмные круги.

— А Нина есть? — спросил я с замиранием сердца.

— Сейчас позову, — устало ответила Августа и закрыла дверь прямо перед моим носом.

Но я уже не обижался на них. Они не успевали убираться дома, из-за дежурств в больнице. А Августа была педантичной немкой и для неё было мучительно стыдно, чтобы посторонние видели беспорядок. Поэтому они и дистанцировались ото всех.

Через миг в коридор вышла Нина. Она была изрядно удивлена:

— Что случилось, Муля? — спросила она.

Вид её тоже был вымотанный до предела, она ещё больше похудела и сейчас напоминала тень от той Нины, которую я впервые увидел на кухне. Только синие глазищи сияли ещё ярче.

— Лекарство принёс, — тихо сказал я, — Вот.

И протянул коробочку ей.

— Лекарство! — ахнула Нина и посмотрела на меня такими сияющими глазами, что каюсь, как это ни стыдно говорить, я на миг аж позавидовал её умирающему мужу.

Она схватила коробку. Прижала её к груди. Глаза её наполнились слезами и заблестели, как синие бриллианты, если, конечно, бриллианты бывают синими.

— Муля! — восторженно выдохнула она, бросилась ко мне на грудь и я вдруг почувствовал, как мою щеку обжёг поцелуй. — Спасибо тебе, Муля!

Она крутнулась и унеслась в комнату.

Хлопнула дверь.

Там, за дверью, послышались радостные возгласы. Началась суета.

Чтобы не мешать, я на негнущихся, деревянных ногах прошёл в кухню. И там закурил. Руки тряслись. Щека всё ещё горела от поцелуя. А сердце трепыхалось мелко-мелко.

Эх, ну почему так? Почему, стоит встретить ту самую, настоящую, самую лучшую в мире девушку, так она обязательно окажется чьей-то женой? Причём верной и любящей?

Вопрос был риторическим.

Я крепко затянулся, обычно курение меня всегда успокаивало. Но сейчас я с раздражением затушил вдруг показавшуюся горькой сигарету и посмотрел в окно. На дворе было уже темно. В стекле отражалось моё задумчивое и какое-то придурошно-торжественное лицо.

Идиот! — выругался я сам на себя. — Размечтался!

В коридоре хлопнула дверь, послышались возбуждённые голоса, шаги — Нина с родителями мужа уходила в больницу, несла лекарство.

Я опять тяжко вздохнул.

Они ушли, а я подошёл к умывальнику и поплескал на лицо холодной водой.

Это немного помогло прояснить мозги.

Чтобы отвлечься, я вытащил из кармана признание Глориозова и перечитал строчки, где говорилось про наши махинации с Госконтрактом…

Глава 23

Сегодня Маша вернулась из роддома обратно в коммуналку.

Так как я был на работе, то встречать её идти не мог; остальные тоже все работали, поэтому встречать и забирать её отправились Белла и… неожиданно Ярослав. Честно говоря, поступок Ярослава меня сильно удивил, но не об этом сейчас речь.

Вечером, сразу же после работы, я забежал в магазин, взял торт и отправился к Маше. Идти мне не очень-то и хотелось, не то, чтобы я не любил все эти мероприятия, но весь день признание Глориозова о госконтракте не выходило у меня из головы. Я даже выдумал какое-то правдоподобное оправдание, но Дуся сказала категорическим голосом, чтобы мы все собрались там, в коммуналке, для того чтобы почествовать нового жителя — Сонечку.

Я прибежал самым последним. Зашёл в ту комнату, где когда-то раньше проживал я, потом жил Михаил с семьёй, а теперь — Маша с Сонечкой. Там уже собрались практически все наши: здесь были и Дуся, и Белла, и Муза, и Валентина, и Ярослав, и Фаина Георгиевна с Глашей, и Рина Зелёная, и Михаил, — в общем, пришли все.

— Муля, где ты ходишь⁈ — возмущённо сказала мне Белла. — Мы уже все давно собрались, за стол не садимся, все тебя только ждём!

— Я в магазин забежал, а там очередь, — сказал я, поставил торт на стол и подошёл к Маше.

Она сильно раздобрела, но выглядела хорошо: румяные щёчки, блеск в глазах.

— Ну, поздравляю, Маша, — сказал я и поцеловал её в щёку. — Ты теперь мать. А где у нас новый член нашего общества?

В ответ раздался писк.

— Сонечка! Вот она! Посмотрите, какая красавица! — мне протянули свёрток, из которого раздавалось тоненькое попискивание. Я заглянул туда и увидел сморщенное личико, безбровое и без ресниц. На меня посмотрели светло-голубые глазки, и рёв моментально стих.

— Она тебя признала! — засюсюкала Маша от умиления.

Лицо её стало лучезарным, лучезарным, и выражение на её лице кандидата наук стало совершенно дебильным. Очевидно включился режим яжематери.

— Она красивая у тебя такая, — сказал я, чтобы польстить Маше, хотя, конечно, как можно судить о внешности новорождённого человека.

— Да она вся такая, как принцесса… она будет красавицей! — тут же наперебой принялись сюсюкать Муза и Рина Васильевна.

— Ах! — тоже защебетала Маша.

И тут же к ней присоединились сюсюкающие Белла и Дуся, и принялись нарасхват рассказывать, какие прекрасные у Сонечки глазки, какой у неё носик и всё остальное.

Я терпеливо выслушал это щебетание, но буквально через полминуты меня чуть не стошнило от общей сироповости, поэтому я торопливо отошёл подальше и уселся за стол.

— Кормить здесь будут? — глядя на умиляющихся баб, строго спросил я.

— Да, да, да! — Дуся, наконец-то, бросила щебетать и принялась споро заканчивать накрывать на стол.

Там, в принципе, уже всё было, Дуся явно постаралась. Я пододвинул к себе тарелку с котлетами и принялся накладывать.

— Да подожди ты, Муля, — сердито сказала Дуся. — Мы же сначала должны выпить за здоровье Сонечки, пожелать ей всего самого лучшего!

— Сейчас и выпьем, и пожелаем, — пообещал я, щедро наваливая себе в тарелку пюрешку. — Пока вы дорежете вот то, что вы режете, я хоть кусочек в себя брошу, а то не доживу я до этого первого тоста — умру с голоду.

Все сразу засуетились вокруг меня, подкладывая кусочки мне в тарелку.

Наконец, когда уже все сели за стол, и даже Маша, которая уложила Сонечку спать, тоже присела с краю, почему-то первый тост велели говорить мне.

Я встал и сказал так:

— Я предлагаю выпить этот тост за нового человека, который появился на нашей планете. Новый советский человек в новом советском будущем. И я надеюсь, что жизнь у неё будет намного легче, чем была у нас. Мы прошли такую тяжёлую войну, и мы победили врага, но впереди у нас будут другие враги и другие ситуации. Я очень надеюсь, что Сонечка пройдёт по жизни легко и у неё не будет таких вот тяжёлых жизненных ситуаций. А ещё я желаю ей любящего мужа и светлого будущего. А также, чтобы у неё в ближайшем будущем появился настоящий отец, — сказал я и посмотрел на мгновенно вспыхнувшую от удовольствия Машу.

Все начали поддерживать меня, засуетились, раздался звон стаканов, все выпили. Затем начали говорить тосты другие. И тут, наконец, Маша, дождавшись, когда все нормально подвыпьют и уже разговор пойдёт по-другому, принялась меня обрабатывать:

— Муля, — сказала она, — я не знаю, говорили ли тебе или нет, но я очень хочу, чтобы ты был крёстным отцом моей Сонечки. Я понимаю, что ты коммунист, и для тебя это может быть невозможно. Но ты понимаешь, я всё-таки из деревни и…

— Погоди, — сказал я, перебивая всю эту тираду. — Я согласен.

На меня тут же все уставились изумлёнными взглядами.

— Я согласен, — повторил я. — Единственное, что… вы же сами понимаете, что в Москве этого делать не стоит?

— Да, мы сделаем это в деревне.

— Ну вот и прекрасно, — кивнул я. — Я не уверен, что я смогу лично поехать к вам в деревню, или где вы там это всё будете проводить… но вписать меня в церковную книгу вы можете. Я согласен быть твоим кумом, Маша. А кто будет крёстной?

При упоминании о крёстной, Маша вдруг смутилась и покраснела.

— Да кто это, кто? — начали приставать к ней бабы.

— Танька… — хрипло прошептала Маша и опустила взгляд. Уши её заалели.

— Какая ещё Танька?

— Ломакина…

Она ещё больше покраснела, не смея поднять на меня глаза.

— Ломакина? — удивился я. — Это не та ли Ломакина, которая на тебя кислотой плеснула?

— Она… — выдавила из себя Маша.

Бабы все были шокированы:

— Как же так-то?

— Да так, в принципе, она неплохая подруга. Просто вот у нас было такое недоразумение…

— Ну ничего себе недоразумение! — Не мог прийти в себя от удивления я. — Когда подруга тебе практически в лицо выливает кислоту, и ты её за это выгоняешь с работы и не даёшь защитить диссертацию, то как же теперь она ещё будет крёстной твоей дочери?

— Мы помирились, — просто сказала Маша и пожала плечами, мол, ну а что тут такого.

Вот это бабы дают, подумал я, но комментировать не стал.

— А как ты дальше планируешь свою жизнь? — спросила Белла.

— Всё просто, — сказала Маша. — Сейчас я буду заниматься Сонечкой, мы будем здесь жить. Ярослав обещал помогать, ходить по магазинам.

При этих словах Ярослав приосанился и кивнул.

— Белла и Муза обещали, если что, посидеть, если мне надо будет там в больницу сбегать или ещё что-то. В баню, например. А всё остальное — нормально, я сама вполне справлюсь. А вот потом, когда Сонечке можно будет идти в ясли, я выйду на работу.

— В институт? — Удивился я. — Тебя решили принять обратно?

Хотя, с другой стороны, раз Мулин отчим уехал в Югославию, то, в принципе, её могут и взять.

— Нет-нет, я в науку идти передумала. Ведь я имею право и преподавать. У нас здесь совсем рядом есть Дом пионеров, и химический кружок ведёт один педагог. Он уже старенький и уходит скоро на пенсию. Мы с Беллой уговорили его ещё пару месяцев поработать. Как раз Сонечка подрастёт для ясель, и я пойду на его место вести кружок «Юный химик». Директриса уже мне это место обещала придержать, так что всё будет хорошо, — улыбнулась Маша. — Как раз и график там плавающий, так что я могу больше времени проводить с Сонечкой…

Она ещё что-то там щебетала, а я сидел и думал, что мне делать с показаниями Глориозова. Насколько я понял, этот пресловутый госконтракт был на капитальные ремонты всех московских театров и цирков. Сумма просто космическая. Так Муля проводил их через подставные тресты, которые делали дешманские работы и получали копейки. А излишки (точнее почти вся основная сумма) уходили Муле с подельниками. Причём все акты приёмки работ подписывал лично этот дурачок Муля. И вот кто-то собрал это всё в отдельную папочку, и эта папочка теперь хранилась в одном из отделений городского архива. Насколько я знаю — небольшой такой домик рядом с каким-то заводом. План этих людей был прост — вывести Мулиными руками всё финансирование, а потом слить Мулю. Но тут появился я…

И сейчас у меня была единтвенная мысль — как уничтожить улики?

— Муля, ты что, не слушаешь? — возмущённый голос Дуси пробился сквозь мои мысли.

— А? Что? — спросил я.

— Письмо, говорю, от Орфея пришло, — повторила Дуся, — Муза читать сейчас будет. Пересядь вон на тот стул — здесь освещение ей лучше, чтобы читать. Или сам тогда читай.

— Ага, хорошо, — кивнул я, торопливо пересаживаясь.

Когда все разместились, Муза взяла письмо и начала читать:

— Здравствуйте, дорогие мои соседи! Пишет вам Орфей Жасминов, проживающий в забитой костромской деревне, — старательным голосом читала она. — Живу я здесь хорошо. Уже вроде даже и прижился. Сначала было, конечно, немного непривычно. Убивала вот эта деревенская жизнь, отсутствие комфорта и малолюдность.

— Ой, можно подумать, он к комфорту за свою жизнь здесь привык! — хохотнула Белла, которая слушала письмо, задумчиво подперев рукой щёку, — в чуланчике у Пантелеймоновых, небось, повышенный комфорт!

Все засмеялись.

— Я продолжу? — дождавшись, пока все отсмеются, строго посмотрела на нас поверх дужек очков Муза.

— Да, да, Муза, продолжай, — загомонили все.

Муза стала читать дальше:

— Особенно меня выбешивал сортир, который находится в саду. И, если ночью приспичит, надо идти по темноте, минуя пса Барбоса, который так и норовит цапнуть за ногу, и брехливая эта скотская собака страшно. Но теперь, в принципе, я уже привык. Привык и воду носить из колодца, и даже дрова колоть. Даже немного научился в печи готовить, правда, всё никак не могу научиться её растапливать. Но зато у нас есть примус. Поэтому, если что, подогреть еду всегда можно. Кроме того, здесь есть колхозная столовая, где кормят всех, поэтому от голода не страдаем, так как страдали в коммунальной квартире…

Муза сделала паузу и продолжила читать дальше:

— А товарищ Печкин развернулся тут на полную мощь. Сперва начал строить двухэтажную школу, а потом поспорил с Первым председателем райкома Партии, что скоро в этом селе будет десятилетка. Более того, он размахнулся даже на то, чтобы открыть реальное училище. Мол, домов много, они пустуют, работников для колхоза мало, а рабочие руки нужны. Поэтому надо, чтобы не молодёжь ехала в город, обучалась и оставалась там, а надо, чтобы учителя приехали на село, научили молодёжь работать с сельскохозяйственной техникой. Так он и заявил на партийном собрании, чем вызвал бурные аплодисменты и задачу сделать это. И вот теперь здесь развернулась масштабная стройка. Соответственно, приехали строители, приехали рабочие, и все ходят по вечерам в клуб, где мы продолжаем ставить концерты и спектакли…

— Узнаю Печкина, — едко прокомментировала Белла, хотела ещё что-то добавить, но на неё опять нетерпеливо шикнули.

— Всеми этими спектаклями руковожу я, — с выражением читала дальше Муза. — Всё у нас хорошо, правда, один из моих спектаклей Печкин забраковал и заставил убрать. А я всего лишь хотел постановку сделать по произведению Ги де Мапассана «Парижское приключение». Показать очищение души через грехопадение! Но он почему-то не захотел! Вот всё-таки как ни есть, хоть и хороший человек, Пётр Кузьмич, но от искусства он всё равно гораздо дальше, чем мы…

— В грехопадениях Жасминов профи, — опять не удержалась Белла.

— Дайте же дослушать! — возмутилась Дуся (она к Жасминову всегда тайно благоволила).

Муза отпила глоток остывшего чаю и вернулась к письму:

— Так-то всё у нас хорошо. Ложкина Варвара Карповна передаёт вам всем привет, велела низко кланяться. Она раздобрела, завела себе ещё одну корову и ходит по селу эдакой барыней. Все её боятся, здороваются и очень стараются не огорчать. Но самое главное, что здесь, в деревню, приехали из новых кадров не только фельдшер, ветеринар и библиотекарь, но, главное, приехали и специалисты по торговле. У нас же теперь аж два магазина уже. И есть тут такая Галя. Она работает у нас в сельпо продавщицей.

В этом месте Муза сделала паузу, и они с Беллой многозначительно переглянулись. По рядам соседей прошелестел общий вздох.

— Неужели… — всплеснула руками Белла.

— Читай дальше, — нетерпеливо велела Фаина Георгиевна, которая явно сгорала от любопытства.

И Муза продолжила читать.

— И вот эта Галя… она такая красивая. Ах, видели бы вы, какие прекрасные у неё глаза, какие очаровательные ямочки на щеках! А улыбка… это же улыбка Моны Лизы! Она как посмотрит — так это всё! А какая у неё грудь… — в этом месте Муза вспыхнула, покраснела, пробежала глазами молча пару строчек, но затем продолжила читать дальше, явно пропустив небольшой кусочек:

— Читай всё! — возмутилась любопытная Дуся.

— Да, не пропускай! — потребовала Фаина Георгиевна.

— Но здесь зачёркнуто! — начала оправдываться красная, как рак, Муза.

— Но я видела, что ты что-то пропустила! — поддержала соседок Белла и попыталась посмотреть в письмо.

Валентина с Машей переглянулись и прыснули в кулачки.

— Муля, скажи ей, пусть всё читает! — потребовала Фаина Георгиевна.

Я промолчал. Хоть и слушал письмо вместе со всеми, но мысли постоянно возвращались к чёртовому госконтракту.

— И вот эта Галя работает продавщицей, — старательно читала Муза, немного обиженная недоверием соседей, — и я бегаю в магазин по каждому поводу. И всем Галя хороша, но только есть у неё два недостатка. Первый недостаток — это то, что она вся деревенская и нигде дальше соседнего села она никогда не бывала. Но я, словно Пигмалион, сотворю из неё свою Галатею. Я обучу её правилам хорошего тона, светской беседы, этикета, умения носить каблуки и красивые платья. И когда мы приедем в Москву, я уверен, она с лёгкостью покорит всю столичную театральную богему. И второй её недостаток — это муж Пашка. Он тракторист. И я вам скажу, дорогие соседи, этот пресловутый Пашка — абсолютно премерзкий некультурный тип! Представляете, он на меня уже дважды попытался наброситься! Один раз бросился с граблями, еле-еле мужики успели меня отбить, но по руке он меня таки задел. Я потом очень долго не мог в постановке про Гамлета держать череп бедного Йорика на руке, потому что она у меня болела. Поэтому пришлось ставить подставку, и таким вот нехитрым образом я и обращался к пресловутому черепу с бессмертным монологом. Никогда я не понимал Геростратов, из-за которых страдает культурное достояние человечества! А также второй раз он на меня напал и поколотил поленом. Я потом долго лежал в больничке. В больничке работает Леночка, но она ко мне оказывает всяческие знаки внимания. Но у неё нет такой улыбки Моны Лизы, и она простовата, поэтому я на её ухищрения не обращаю внимания. А вот Галя…

Муза подняла на нас полные страдания глаза и с болью произнесла:

— Там две страницы описания Гали. Зачитывать?

— Зачитывай! — хохотнул Миша, потирая руки.

— Нет, не зачитывай! — возмутилась Белла, метнув взгляд сперва на Мишу, а потом на Валентину и Машу. — Зачем нам это непотребство слушать? Все, кто захочет, потом сами тихонько перечитают.

Судя по переглядываниям, в категорию «все, кто захочет» явно попадут все присутствующие. Но политес соблюсти было надо. Поэтому и Дуся, и Белла, и даже Фаина Георгиевна согласно покивали, мол, да, не будем это непотребство вслух читать.

— Слушайте, но ведь он скоро привезёт эту Галатею сюда, в чуланчик! И сюда же вернётся Лиля Пантелеймонова. С Гришкой. И что тут тогда будет? — подняла на нас круглые от ужаса глаза Муза. — Муля, что делать?

Белла тоже посмотрела на меня.

— Что делать, что делать… — проворчала Дуся. — Если он приедет сюда, и за ним прибежит этот Пашка-тракторист, и ещё Гришка на него зуб имеет… Они его точно здесь пришибут. И мы же на похороны, конечно, скинемся все и сделаем всё, как полагается, как хорошие, приличные соседи. Но вот что потом с этой Галатеей делать?

— Я не хочу, чтобы она здесь была! — возмущённо сказала Маша и отвернулась, потому что Сонечка в этот момент заплакала.

— Нет, с этим надо прямо сейчас что-то делать! — взволнованно сказала Белла. — Муза, пиши ответ! Прямо сейчас садись и пиши! Где бумага⁈ Пиши про то, что чуланчик занят и приезжать ему сюда не надо.

— Но это же будет враньё! — возмутилась Муза. — Чуланчик-то его свободен. Более того, он там прописан. И даже если кто-то бы теоретически и занял этот чуланчик, то он потом может приехать и предъявить свои права.

— Кроме того, — добавила Валентина, которая сидела и внимательно всё тоже слушала, — ещё ведь чуланчик Герасима свободен. Поэтому они с Галатеей могут пойти туда, и там жить.

Повисла ошеломлённая пауза. Такого развития событий никто не ожидал.

— Не поместятся, — компетентно сказала Белла.

— Ой, Белла, — хихикнула Маша, — если надо, они и на швабре поместятся.

Все понимающе посмеялись, а Белла покраснела.

— А давайте в чуланчик Герасима временно поселим… — начала говорить Муза, но договорить не успела.

Потому что в этот момент в дверь, как и в прошлый раз, позвонили. Так как сейчас в квартире были только две местных жительницы — Белла и Маша, но Маша как раз укачивала Сонечку, то открывать опять пришлось идти Белле.

— Я продолжу читать? — спросила нас Муза.

— А когда Белла придёт, будет возмущаться, — осторожно заметила Валентина.

— Ничего, мы ей краткие выдержки и особо примечательные цитаты озвучим, — хмыкнула Фаина Георгевна. — Читай давай!

— Ну так вот… — начала читать Муза.

И в этот момент вернулась Белла. На ней лица не было. Губы её тряслись.

— Что случилось, Белла? — спросила Фаина Георгиевна.

— У Нинки муж умер, — тихо сказала та.

Глава 24

Экран погас и в зале раздались осторожные аплодисменты.

Поначалу тихие, они всё сильнее и сильнее звучали в небольшой комнатке, где собрались только «свои» люди. Как и планировалось, я пришёл в роли «спутника» Фаины Раневской. Мы позволили себе чуть опоздать, не совсем уж нагло, а буквально на какую-то долю минуты, поэтому на наш приход особо внимания не обратили. К своим местам мы пробирались в полутьме.

Только заняли места, как с экрана полилась музыка, и вспыхнули знакомые слова:

«Зауряд-врач».

Фаина Георгиевна в волнении сжала мою руку. Я ответил легким успокаивающим пожатием.

В принципе волноваться уже нет смысла — фильм отснят, все кадры смонтированы, больше уже ничего не изменить. Но именно сейчас я чувствовал, как сердце оглушительно колотится, стуча, ударяясь о грудную клетку с таким грохотом, что казалось, можно оглохнуть… Или же это мне всё просто казалось.

Судя по всему, подобное нервическое состояние было у всех.

Я плохо видел людей впереди (а именно там сидели самые-самые «высокие» гости), но чуть сбоку я хорошо различал профиль Миши Пуговкина, застывшего мраморной статей, видел, как мелко-мелко подрагивают руки у Рины Зелёной, как переживает Ваня Матвеев.

— Муля, — прошептала Злая Фуфа хриплым шёпотом, — я сейчас от волнения упаду в обморок! Ты только глянь, какой у меня там нос!

— Нормальный нос, — попытался успокоить я её, — вон у той актрисы ещё хуже…

Фаина Георгиевна страдальчески вздохнула, благо главный герой, которого исполнял Миша, как раз начал наяривать на гитаре какой-то душещипательный романс, и её страдальческих вздохов никто не услышал.

— Муля-а-а-а… — через две минуты пробормотала Фаина Георгиевна, — ты только посмотри только на это! Какой позор! Вот зачем, спрашивается, я наклонила так голову⁈ Я так похожа на помесь беременной утки с енотом!

Я пожал плечами, не пойму, чем ей не угодили утка с енотом? Но ответить ничего не успел.

— Тише! — шикнули на нас сбоку.

Фаина Георгиевна сконфуженно умолкла. Правда, ненадолго. Она переживала всё, каждый момент: и свой нос, и походку, и наклон головы, и выбившуюся из-под чепца прядь волос, которая развевалась не в том направлении.

Мне кажется, Станиславский сейчас был бы счастлив — так запугать даже таких вот актёров неистовой тягой к достоверности — это ещё уметь надо.

Наконец, фильм закончился, и зал заполнили жидкие аплодисменты.

Сначала они были неуверенные, осторожные, разве что обозначали вежливые эмоции.

Лицо Фаны Георгиевны покраснело.

Но потом произошло ЭТО:

— Браво! — первым воскликнул «сам» и яростно, от души, люто захлопал.

И словно плотину прорвало — на нас рухнули такие овации, что меня чуть не снесло. Я скосил глаза на наших актёров: Михаил гордо и счастливо улыбался, Рина Зелёная тоже радостно хлопала в ответ, а вот по щекам Фаины Георгиевны текли слёзы.

— Муленька! Ты видишь это⁈ Запомни этот момент навсегда! — прошептала она еле слышно, но я всё понял, — именно ради этого и стоит жить! Я так счастлива! Так счастлива! Ты даже не представляешь, как! И всё благодаря тебе!

Буквально ещё через миг нас разнесла волна людей — к Фаине Георгиевне, Мише, Рине Васильевне бросились высокопоставленные поклонники с поздравлениями и восхищениями, и как-то незаметно оттеснили меня в сторону.

Я так там и стоял в одиночестве, наслаждаясь триумфом наших артистов, и особенно Фаины Георгиевны, пока чей-то взгляд буквально не обжёг меня в спину.

Я повернул голову — так и есть: чуть сбоку сиротливо сгрудились Козляткин, Тамара Захаровна, Тельняшев (причём, Тельняшев-старший), Завадский, Глориозов и ещё пару руководителей из нашего Комитета искусств и директоров театров.

— Товарищ Бубнов! — пролепетал Тельняшев, краснея, — а вы здесь как оказались?

— Как руководитель и разработчик проекта, — важно ответил я, — а вы как?

Но ответить он не успел. Внезапно побледнел и сдулся.

Потому что за спиной раздался тот самый хриплый голос:

— Руководитель и разработчик, значит? Та-а-к во-о-от кто выдумал этот проект… так-так-так… — на меня с интересом уставились пронзительные глаза под кустистыми бровями, — и что скажете… товарищ… товарищ…?

— Бубнов, — подсказал я.

— Точно! — сделал вид, что просто случайно забыл мою фамилию Сталин, — и как вам этот фильм, как руководителю и разработчику?

— Как для первого фильма такого уровня очень даже хорошо, — чётко ответил я, помня по историческим документам, как его раздражает мямление и многословие. — Но если бы продлить такое взаимодействие, думаю, через пару лет Советский союз занял бы мировое лидерство на рынке кинематографии…

— А зачем нам мировое господство на рынке кинематографии? — поморщился он.

— Чтобы сформировать в головах погрязших в буржуазных предрассудках и ошибочных суждениях граждан других стран единственно правильную позицию! — чётко отрапортовал я, — у кого будет этот рычаг — тот легко сможет одержать окончательную победу в идеологической войне! И я уверен, что победителями будем мы!

— Правильно думаете, — чуть усмехнулся в усы Вождь, — продолжайте в том же духе… товарищ Бубнов.

— Слушаюсь продолжать в том же духе! — воскликнул я.

Когда «высокие гости» отбыли, для остальных следующим этапом стал банкет. Организаторы решили совместить обсуждение фильма и застолье. Так сказать, перевести официальное торжество в иную плоскость.

Нам с Фаиной Георгиевной досталось место в конце стола. Нет, её, конечно, поначалу хотели усадить ближе к центру, где собрались все «нужные люди». Но она ни в какую не хотела сидеть далеко от меня (а меня особо к столу и не приглашали).

— Положи мне вон тот салатик! — глубоким грудным голосом велела она мне, — давно я такой не едала!

Я послушно потянулся за тарелкой, когда она шепнула, проказливо хихикнув:

— Ты видел, какое лицо было у Любки?

— Эммм… — пробормотал я, как-то лица я не особо отсматривал.

— Да ты что! — жарко зашептала она мне на ухо, когда я, взяв нужную тарелку, принялся аккуратно накладывать ей на тарелку салат. — Она аж позеленела от злости, бедняжка. Так что, Муля, берегись её! Она так просто этого не простит…

— Ой, Фаина Георгиевна, я уже своё отбоялся, — проворчал я и добавил. — Положить вам маринованных грибочков?

— Муля! Какие могут быть грибочки! — счастливо прошипела Фаина Георгиевна, поправляя тройную нитку жемчуга на шее, которая красиво оттеняла её новое, сшитое специально для такого случая, бархатное платье, — такое событие!

Я усмехнулся. Я торжествовал. Да! Я был доволен, что своей цели я добился.

Где-то на заднем плане мелькнуло лицо Веры Марецкой. Встретившись со мной взглядом, она поджала губы и демонстративно отвернулась.

А когда я вышел со всеми на перекур, случилось ещё одно происшествие, изрядно удивившее меня. Ко мне подошёл Завадский и крепко пожал мою руку:

— Уважаю! — кратко сказал он и я понял, что сейчас он говорит чистую правду, и искренне.

Ну что же, признать победу соперника — это поступок.

Заиграла медленная музыка. Некоторые пары вышли на танцпол.

— Муленька, пригласи даму на танец, — кокетливо улыбнулась мне Любовь Орлова.

И куда мне было деваться? Я пригласил, стараясь не смотреть в сторону её мужа.

Мы вышли в центр площадки и закружились в медленном танце, некоем подобии вальса и «просто потоптаться туда-сюда».

— Как вам приём? — галантно спросил я, чтобы прервать молчание и не выглядеть совсем уже некультурным.

— Шикарно, — проворковала она, блестя лучистыми глазами.

На ней было вечернее платье с открытыми плечами и длинные перчатки из ткани, похожей на люрексовую. Представляю, скольких усилий ей это всё стоило, пока она достала такую ткань.

Дальше танцевали молча. Я силился придумать следующую реплику, а она просто молчала, рассматривая меня таким взглядом, от которого холодок пробегал по спине, и хотелось убежать и спрятаться за спину её мужа. Пусть, дескать, сам разбирается.

— Кто бы подумал, что Фуфа так сыграет, — наконец, нарушила она молчание воркующим голосом.

— Фаина Георгиевна — лучшая актриса всем времён и народов, — сказал я.

По лицу моей спутницы промелькнула тень. Еле уловимая, но она была. Тем не менее, раздувать обиды после моего, по сути, слегка даже хамского, высказывания, она не стала. Так что Раневская была права: меня взяли в обработку. Осталось дождаться, что она скажет.

— Ну, не такая уж и лучшая! — растянула в резиновой улыбке губы Любочка, — есть и получше. Возможно среди некрасивых, характерных актрис — да, не спорю, но если брать в общем — то, конечно же, нет. Нет! Нет! Нет!

Она хрустально рассмеялась, смягчая шпильку, лукаво посмотрела на меня и пару раз взмахнула тяжёлыми от туши ресницами.

— В принципе, вы правы, Любовь Петровна, — сказал я, специально назвав её по отчеству. — Вера Холодная, пожалуй, будет получше. И Сара Бернар…

По лицу Орловой промелькнула отчётливая гримаса злости, но она тут же взяла себя в руки и непринуждённо засмеялась серебристым смехам (интересно, сколько она его репетировала перед зеркалом?):

— Ах, Муленька, какой же ты ещё наивный! Это всё от отсутствия опыта!

Я ответил широкой улыбкой.

Разговор дальше иссяк. Я специально нее поддерживал, хотя был мой черёд на реплику. Оставил ведущую роль ей. Было любопытно, когда она сдастся и перестанет изображать светскую львицу.

И да, не успел танец ещё закончиться, как она не выдержала:

— Муля, я хотела спросить… когда ты следующий проект делать собираешься? С фильмом, в смысле… И какой он будет?

— А что? — вопросом на вопрос ответил я.

— А то, что на главную роль, ты мог бы взять и меня. Я так сыграю, что никакие Раневские там и рядом не стояли! Этот фильм прогремит на всю планету!

Я чуть не добавил «а потом и на всю галактику», но благоразумно не стал.

— Муля, ты хорошо подумай! — приняла моё молчание за отказ Орлова. А потом, чуть нагнувшись ко мне и прижавшись своей шикарной грудью ко мне, она сказала, прошептав почти в самое ухо, — если бы ты взял меня на главную роль, то в таком фильме никто не посмел бы не пригласить тебя на закрытый показ!

К моему облегчению, музыка в этот момент закончилась, поэтому отвечать я ничего не стал. Поцеловал ей надушенную перчатку и провёл обратно на место.

На обратном пути ко мне подошёл приземистый смуглый человек. Он был изрядно поддат. И, глядя прямо на меня искрящимися миндалевидными глазами, улыбаясь и старательно выговаривая русские слова, сказал:

— Хороший какой кино! Впечатлён! Маладэц! — и, кивнув, отошёл, чуть покачиваясь (видимо в такт музыке).

— Кто это? — спросил я Тамару Захаровну, которая как раз подошла ко мне с каким-то вопросом.

— Как ты не знаешь? — захлопала глазами она, — это же Рауль Кастро! Наш кубинский гость на показе! Он же известный революционер!

Банкет был в разгаре, гости шутили и веселились, только мне было не очень весело. Первая эйфория от триумфа прошла, и мысли мои опять вернулись к госконтракту. А маячившая поблизости физиономия Глориозова только подливала масла в огонь.

— Ты почему такой печальный, Муля? — с удивлением в голосе шепнула мне Злая Фуфа, когда вытащила меня танцевать, опередив Любочку, которая как раз намылилась продолжить разговор в танце.

— Проблемы, — не стал лукавить и изворачиваться я.

— Излагай, — велела она.

Я изложил.

— И где эта папка? — спросила она.

— В архиве, — буркнул я, — и как туда влезть, как её изъять, я не представляю.

— А зачем тебе эта папка? — спросила Злая Фуфа.

— Как зачем⁈ — от возмущения я чуть не сбился с такта и не наступил ей на ногу.

— Осторожнее, Муля, — хихикнула она, явно наслаждаясь мом замешательством, — эти туфли знаешь, сколько стоят⁈ И тем более, они не мои. Я их на этот вечер одолжила.

— Не смешно! — надулся я.

— Да ладно, не злись, — примирительно сказала Злая Фуфа и добавила, — я сейчас столь счастлива, что веду себя как пятиклассница.

Я промолчал.

— Муля, я тебе намекаю, что незачем проникать в архив искать там папку и уничтожать её, — повторила Раневская, — проще уничтожить сам архив! Тем более, что ты сказал, что это почти сарай у завода… Поэтому потушат его быстро. А что не сгорит, то зальют. И твою папку никто никогда не найдёт!

От неожиданности я остолбенел в буквальном смысле этого слова. И остановился. На нас чуть не налетели другие пары, хорошо, что она вовремя выдернула меня оттуда.

— Так что не тяни, — сказала она и кивнула на группу, где кучковались все эти товарище во главе с Тельняшевым. — Иди и сожги этот архив! Ты сам говорил, что там просто сарай.

— Прямо сейчас? — я посмотрел на тонкий батист белой рубашки, лацкан которой выглядывал у меня из-под фрака.

— Конечно! — уверенно кивнула она, — именно сейчас. У тебя именно сейчас железное алиби. Ты на таком приёме. Тебя видели, по крайней мере, человек двадцать или тридцать. Причём, каких человек!

Она хохотнула с довольным видом.

Не буду подробно рассказывать, как Фаина Георгиевна вывела меня в кабинет, как я выбрался через окно из здания, где проходил банкет; как я, оглядываясь и крадучись, дошёл до нужного места; как по дороге слил бензин из стоящего грузовика во дворе в прихваченную из праздничного стола бутылку из-под портвейна — в это время люди ещё бросали машины спокойно, даже оставляя иногда ключи в замке зажигания. Как я швырнул эту бутылку с горючим и бросил спичку; как занялся этот сарай — он действительно был с деревянными перекрытиями, трухлявыми и старыми от времени, — так что полыхнуло так, что ужас. Я торопливо отскочил в сторону и посмотрел, что да, действительно, весь сарай загорелся. Ждать окончательного финала я не стал; когда вдалеке, на заводской проходной, послышались крики: «Пожар, пожар!», я развернулся и побежал.

Обратно прилетел к зданию за каких-то пару минут (или мне так показалось), еле-еле перелез обратно через окно, обдирая руки, и попал в ту комнату, куда Фаина Георгиевна меня увела от гостей — якобы «поговорить» надо было.

— Долго ты, — укоризненно покачала головой она. — Тут уже Любочка с Верой прорывались пару раз, подозревая меня в чём угодно. Но я мужественно держу оборону!

Она радостно хихикнула, глаза её искрились. Я понял, что она имеет в виду, и покраснел.

— Ну, как всё прошло? — спросила она.

— Отлично, — сказал я.

— От тебя воняет бензином, — озабоченно сказала Фаина Георгиевна и покачала головой.

— Что делать?

— Как что делать? — она схватила меня за руку и посмотрела, — Та-а-ак… Кажется, капля попала на рукав рубашки. Осторожно, снимай пиджак. Только очень осторожно! Давай я помогу, чтобы не попало на пиджак… вооот так!

— И как же я теперь буду без рубашки? — удивился я.

— Ничего страшного.

Она ловко оторвала кусок рукава от моей рубашки. Я надел обратно пиджак, и всё теперь было нормально. Испачканный рукав же она скрутила и затолкала себе в сумочку.

— Вот и всё, — сказала она. — Никто, ничего не понял. И больше улик нету. Главное теперь — не забыть уничтожить этот рукав.

Дальше мы продолжали веселиться, провожаемые задумчивыми взглядами. Любочки и Веры, а также Тамара Захаровны (да и все остальные смотрели на нас эдак, и шушукались). Но Фаину Георгиевну, казалось, это только ещё больше забавляло. Когда объявили следующий танец, я опять пригласил её, чтобы рассказать, как полыхнуло. Мы кружились в танце, и я с огромным облегчением от скинутого груза рассказывал, рассказывал, а она громко хохотала.

— И посмотрите, Фаина Георгиевна, как на нас все ваши подружки смотрят, — не выдержал я и тоже рассмеялся.

— О-о-о-о, они завтра будут смотреть ещё с большим удивлением! — засмеялась она.

— Почему? — удивился я.

— Да я завтра всем объявлю, что замуж выхожу, Муля, — сказала она. — Сегодняшнее наше с тобой приключение, которое они восприняли столь превратно, и завтрашняя новость, конечно, полностью уничтожат в их воображении мой образ как порядочной женщины.

— То есть как — выходите замуж? — Я настолько удивился, что даже слов не было. — А как же… эммм… за кого? За Котикова?

— Да нет, конечно, — скривилась Фаина Георгиевна и хмыкнула. — За Нановича!

Я так удивился, что чуть не сел на пол прямо посреди танцпола.

— Как за Нановича? Да он же на вас… на десять… или сколько там лет младше!

Фаина Георгиевна рассмеялась и сказала, важно задрав нос:

— Разве возраст такой любви помеха?

Я был столь ошеломлён, что у меня даже слов не было.

— Да ладно, Муля, шучу я, шучу, — засмеялась она. — Конечно же, за Котикова! Буду теперь львицей!

Глава 25

Был безоблачный солнечный день, но при всём этом ветерок иногда бросался злыми мокрыми колючками.

— Алёша, подними воротник и надень, ты, наконец, перчатки! — в глазах Надежды Петровны вспыхнуло беспокойство, — вот посмотри, какая Анфисочка молодец! И шапочку тёпленькую надела, и варежки.

— Мне не холодно, — заявил Хомустан, точнее Алексей, единокровный брат Мули по отцу.

Павел Григорьевич Адияков, который держал за руку Анфису, вступился за сына:

— Дорогая, он же вполне привычный к северным холодам. Он и не такие температуры выдерживал.

Глаза Надежды Петровны полыхнули негодованием:

— Я не знаю, где и какие он выдерживал холода, но здесь, при мне, — слово «при мне» она выделила яростным голосом, — при мне ребёнок будет и одет, и накормлен! Что ты за отец такой, Адияков!

Павел Григорьевич, который понял, что снова чуть не ступил на скользкую почву, посмотрел на меня умоляющим взглядом.

Я пожал плечами и отвернулся, мол, сами разбирайтесь.

Адияков вздохнул и примирительно сказал:

— Ну что ты сердишься, Надюша? Сейчас Алёшка наденет эти перчатки. Правда, Алёшка?

Тот перечить отцу не посмел, посмотрел на меня обречённым взглядом и натянул перчатки. Анфиса увидела это, засмеялась, и показала ему язык. Алёшка помрачнел и попытался вырвать руку из руки Надежды Петровны.

— Алёшенька, ну что ты дуешься? — заворковала она, — ты же у нас хороший мальчик. Сейчас мы сходим посмотрим кино, которое сделал ваш братик Муля. А потом обязательно зайдём в кафе, и я куплю тебе мороженное… с вишнёвым сиропом…

— А мне? — забеспокоилась Анфиса.

— Тебе — в первую очередь! — пообещала Надежда Петровна, — ты же у нас послушная девочка.

Успокоенная Анфиса согласно кивнула и двинулась дальше, а вот Алёша воспринял эти слова неоднозначно:

— А если я буду всё время ходить в перчатках, ты разрешишь мне завести собаку?

Надежда Петровна страдальчески поморщилась. Торг за право завести собаку в квартире шёл у них уже не первый месяц. Ни одна из сторон не уступала. В ход шли всевозможные военные хитрости: категорический отказ носить перчатки и шарф в холод, запрет на пирожное «картошка», манная каша по утрам, и прочие ужасные вещи. Хитрая Анфиса сразу же приняла сторону Надежды Петровны, а вот Адияков разрывался между женой и сыном. Они пытались втянуть и меня, но я упорно держал нейтралитет.

— Смотри какая там толпа зрителей! — сказал Адияков, потому что мы как раз подошли к кинотеатру, перед которым собралось много людей.

— У вас лишнего билетика не найдётся? — дёрнула за рукав Адиякова какая-то молодая женщина. Видно, что караулила она здесь уже давно, потому что носик у неё аж покраснел от холода.

— Извините, но нет, — отмахнулся Павел Григорьевич.

— Павлуша! Ну почему ты так сказал⁈ — набросилась на него Надежда Петровна, — у нас же есть один лишний билет. Как раз можно было бы продать за двойную сумму! Или даже тройную!

— Тебе денег не хватает? — нахмурился Адияков.

— Но не пропадать же ему! — возмутилась Мулина мамашка, — и вот как верить этой Дусе⁈ Могла бы и сходить с нами! Всё-таки наш Муля кино это делал! Так нет же — хахаль приехал и все остальные дела побоку! Вертихвостка!

— Ну, что ты так сердишься, Наденька! — попытался успокоить её муж, — Дуся всю свою молодую жизнь всем вам отдала. И тут в преклонном возрасте у неё появился поклонник. Почему бы и не получить хоть немного женского счастья? Тем более у них всё серьёзно…

— Поклонник⁈ — завелась Надежда Петровна, — если бы этот наивный Муля не сделал ей садовый участок и квартиру на Котельнической — никакой бы поклонник у неё не появился!

Здесь следует сказать, что после того, как дела у Миши Пуговкина пошли в гору, ему дали большой и светлый дом. А из этой квартиры он съехал, и я тут же её оформил (через личные связи в Министерстве) на Дусю. Посчитал, что она заслужила, и не должна на старости лет зависеть от чужих ей по крови людей.

Так что в чём-то Надежда Петровна была права. Хотя я видел этого Юрия. Нормальный такой себе мужик. Вдовец. Двое детей у него уже выросли. Сын военный, где-то на Северах служит, а дочь вышла замуж за метеоролога и уехала с ним в Киргизскую ССР. Дом у него в деревне справный, корова, гуси. Дусе как раз хорошо там будет. А даже если он захочет переехать к ней в Москву — так почему бы и нет? В обиду мы её не дадим.

— Лишнего билетика не найдётся? — опять начали приставать люди.

— Павлик! — прошипела Надежда Петровна, — ну что ты упрямый такой? Я даже не удивляюсь, в кого такой Алёша!

— Так ты разрешаешь мне завести собаку? — услышав, что заговорили о нём, напомнил о главной жизненной проблеме Мулин братишка.

— Я думал, что могу тут встретить кого-то из знакомых, — пояснил Павел Григорьевич, — и отдать билет без денег. И потом этот человек будет мне должен услугу. Смотри на это всё стратегически, Наденька.

— Ты у меня умница! — поняв весь замысел мужа, просияла Надежда Петровна, — смотришь всегда далеко вперёд! Теперь понятно в кого у нас такой умный Муленька!

Я рассмеялся нехитрой логике Мулиной мамашки, но осёкся — через площадь кинотеатра шла… Нина. Она была в тонком пальтишке. В старых штиблетах и в платке. Бледная, похудевшая. Но сердце аж подпрыгнуло.

— Нина! — крикнул я, перекрикивая шум толпы.

— Здравствуйте! — услыхав, что её зовут, Нина подошла к нам и слабо улыбнулась.

После похорон её мужа, я её ещё не видел.

— Как ты, Ниночка? — трагедию этой семьи Надежда Петровна восприняла близко к сердцу.

— Ничего… нормально… — кивнула Нина и уже хотела идти дальше, как вдруг лицо Надежды Петровны озарила мысль:

— Нина, у нас есть лишний билет. Пошли с нами кино смотреть, которое Муля сделал?

От неожиданности и я, и Нина остолбенели.

— Но я… — замялась Нина, — я…

— А что ты? — взяла быка за рога Надежда Петровна, — домой сейчас придёшь, в коммуналку, будешь сидеть там, плакать только. Пошли в кино говорю!

— Но…

— И ничего, что траур! — нахмурилась Мулина мамашка, — я же тебя не на танцы зову. Это исторический фильм. Культурное мероприятие. К тому же его делал Муля. А значит, оно интересное! Посмотришь, отвлечёшься ненадолго. Думаю, твой муж был бы не против…

Нина вспыхнула, а я готов был расцеловать Надежду Петровну.

— Пошли, Нина, — тихо попросил я.

Нина глянула на меня своими синими глазами и вздохнула.

— Пошли, Нина! Мы тебе билетик, а ты взамен поможешь мне уговорить маму, а то она мне собаку завести не разрешает! Я уже даже перчатки надел! — Алёшка решительно вырвал руку из руки Надежды Петровны, взял Нину за руку и потянул в сторону кинотеатра.

Ну как тут от такого предложения отказаться?

А в кинотеатре как-то так получилось, что наши места были разбросаны, по два на ряд. Поэтому Мулин отец сел с Анфисой, Надежда Петровна с Алёшей. А я, получается, с Ниной.

Вспыхнул экран, замелькали титры.

Зрители затихли и принялись смотреть кино. Смотрела на экран и Нина.

А я смотрел на её точёный профиль.

На экран я не взглянул ни разу.

Когда в середине фильма главный герой, которого играл Миша Пуговкин, падал, раненный вражеской пулей, а медсестра, которую играла Фаина Георгиевна, прошептала: «держись, милок, я спасу тебя!» и бросилась прямо под вражеский огонь — зрители ахнули. Ахнула и Нина, от волнения схватив меня за руку.

И до конца фильма она её больше не выпускала…

Ну вот и всё. Что я скажу. После того, как я сюда попал, прошло уже довольно много времени. Я вполне уже тут прижился и меня даже не тянет обратно (хотя иногда хочется вернуться, ненадолго, на пару часов, погрузиться в Интернет или полежать в джакузи, крикнув Алисе, чтобы включила мягкую лаундж-музыку). Но такие мысли посещают меня всё реже и реже.

Жизнь идёт своим чередом. Послевоенная страна потихоньку отстраивается.

Комфорт потихоньку вытесняет трудовой энтузиазм и эйфорию.

У нас тоже особых прямо изменений и нет.

Муза так и живёт со своим Виталием. Теперь она не Прево, а Муза Витольдовна Сиволапова. Они продолжают работать в зоопарке. Причём Муза ушла от своих любимых оленят к бегемотикам. Так что в борьбе за её сердце бегемотики победили. Я даже недавно водил Алёшу и Анфису к ней туда, и она провела нам небольшую экскурсию. Но главное, детям удалось напоить оленят молоком из бутылочек. Радости было столько, что Надежда Петровна их вечером еле-еле спать уложила. За что я получил строгий выговор.

Брат Музы, Софрон, таки вышел из тюрьмы досрочно. К нашему удивлению, он не стал оставаться в Москве, а уехал в город Киров. Как оказалось, пока он сидел, свёл знакомство с какой-то женщиной по переписке, и та его ждала, даже ездила на свидания, соответственно он к ней и уехал. Я не обольщался: поживут они недолго, а потом свободолюбивая натура Софрона опять покажет своё, он снова сядет за какую-нибудь мелкую кражу, тунеядство или хулиганку, а потом опять вернётся к сестре мотать нервы. Но Виталий уверял меня, что нет, не вернётся. И хотя во время нашей беседы Муза бросала на него умоляющие взгляды, Виталий оставался непреклонным. Поэтому я был спокоен. С таким мужиком Муза как за каменной стеной.

А когда комнату Музы отдали обратно государству (как и комнату Виталия взамен на однокомнатную квартиру поближе к зоопарку), я совсем успокоился. Теперь в бывшей комнате Музы живут две улыбчивые старушки-сестры, учительницы на пенсии. Неля Тимофеевна всю жизнь проработала воспитателем в школе-интернате. А её сестра Алла обучала детей математике, и теперь частенько занимается с Ярославом, когда тот приходит помочь Маше.

Зоя-Зайка, которая метила в супруги Софрона, говорят, вышла замуж за директора птицефабрики в одном из областных центров, раздобрела, родила ему троих детей и сейчас ведёт вполне себе добропорядочный образ жизни.

Белла Симеоновна Колозян так и продолжает трудиться в Комитете советских женщин. Замуж она, хоть и грозилась, но так и не вышла. Продолжает проживать в коммуналке и дисциплину там держит крепкой рукой.

Герасим так и обитает в том же селе, работает в колхозе, дослужился аж до бригадира. Говорят, женился второй раз. На младшей сестре покойной Нонны Душечки. Они удочерили её дочь, а сейчас у них и своих уже то ли трое, то ли даже штук пять. В общем, Герасим в плане «мастерить детей» неожиданно оказался трудолюбивым стахановцем.

Но я рад за него.

Ложкина с Печкиным так и живут в костромском селе. Печкин всё также трудится главой сельсовета. Рассказывали, что развернулся он нынче на полную мощь, с размахом. К нему даже из других сельсоветов приезжали, чтобы уговорить чуток умерить свои амбиции, а то на его фоне все остальные выглядят крайне бледно. Но Печкин твёрдо намерен получить орден трудовой доблести и Ветерана труда, поэтому продолжает креативить с размахом. Сейчас вот борется за возможность открыть в селе то ли санаторий, то ли вообще сельскохозяйственный институт. И я уверен, что у него всё получится.

Варвара Карповна недавно приезжала проведать Ярослава, и заодно всех наших. Ночевать оставалась у нас, Дуся её привечает. А Ложкина уважает Дусю за хозяйственность. Навезла кучу деревенских гостинцев: и сала, и смальца, и бочковых огурцов, и ещё кучу всего. Так что Дуся осталась довольна. Они даже вместе ходили в интернат на родительское собрание. Мне потом Ярослав долго жаловался.

А вот у Орфея Жасминова, как всегда. Он привозил Галатею в чуланчик. И они даже какое-то время там жили. Но тут вернулись Пантелеймоновы. С маленькой дочуркой на руках. А Полина Харитоновна сразу же примчалась и привезла Кольку.

Но речь не об этом.

Когда Гришка обнаружил в чуланчике Жасминова, там такая драка была, что только благодаря Белле всё завершилось не в участке. В общем, еле-еле их разняли. А уязвлённый Гришка из вредности сообщил в деревню, Ложкиной. Та, соответственно, рассказала всё бывшему мужу Галатеи, Пашке-трактористу, который тщетно разыскивал беглецов. И тот моментально примчался.

На этот раз драка оказалась ещё более эпичной. Пришлось даже мне свои связи подключать, чтобы замять всё. Но Жасминов таки попал в больницу с трещиной в ребре. Пока он там прохлаждался, Пашка поколотил (в воспитательных целях) неверную Галатею, затем последовала бурная сцена примирения и супруги вернулись обратно в деревню. Ячейка общества была благополучно восстановлена.

Гришка потом долго ходил и злорадно хохотал над всей этой ситуацией.

Но как известно, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

Жасминов вышел из больницы. Обратно в чуланчик. И как-то оно потом так получилось, что буквально через пару дней сбежал куда-то, аж, говорят, в Гагры, прихватив с собой Лилю.

А Гришка остался сам, с двумя детьми на руках.

Но вроде, Дуся говорила, а ей, в свою очередь, говорила Глаша, а той — Белла, что иногда к нему захаживает буфетчица из текстильного комбината. Приносит пирожки и вообще подкармливает. Так что, может, у них что-то ещё и получится.

Фаина Георгиевна живёт с мужем за городом, там у него дом. Чувствует себя прекрасно. Играет в театре у Завадского леди Макбет. Готовится играть одну из главных ролей в новом фильме о приключениях советских мелиораторов в Центральной Азии.

Говорила мне, что абсолютно счастлива.

У Валентины с Йоже Гале ничего, увы, не получилось. Всему виной расстояние и разные страны. Они даже какое-то время переписывались, но потом, вся любовь на расстоянии завяла. Валентину я давно уже не встречал, а вот с Йоже Гале я так и продолжаю вести кое-какие дела. При этом мы не исключаем, что в будущем замутим ещё какой-то подобный проект.

Успех фильма «Зауряд-врач» был выше ожиданий. Везде его встречали очень тепло, что очень хорошо отразилось на карьере как самого Йоже Гале (теперь его с удовольствием приглашают на съемки многих фильмов, правда все они на историческую тематику), так и остальных участников.

У Миши Пуговкина тоже после этого фильма пошла белая полоса. По моему совету, он начал принимать роли только в комедиях и сделал отличную карьеру на двадцать лет раньше, чем в том, моём мире. Теперь у него свой собственный дом. И трое детей. Я даже был у него однажды в гостях. Но как-то наша дружба сошла на нет, всё-таки его супруга меня отчего-то сильно невзлюбила, а это многое значит.

А вот у Богдана Тельняшева, наоборот, пошла «чёрная» полоса. Где-то он по-пьяни не так что-то сказал. Его сперва выперли из комсомола, затем за прогулы — с работы, а дальше он покатился по наклонной: пьянки, гулянки, драки. Говорят, старший Тельняшев с ним ох и намучился. Даже лишился своего поста в Главлите. Но мне их не жаль. Такова судьба всех мажоров и «золотых детишек». Сам же так воспитал своего сына.

О Лёле Ивановой мне ничего не известно. Я даже, ради интереса, просил разузнать всё Йоже Гале и тётю Лизу. Но никаких следов. Они с мужем и годовалой дочкой выехали в Америку. Там их следы благополучно затерялись. А жаль, мне до сих пор интересно, смогла ли вписаться Лёля в буржуазную жизнь, о которой она так мечтала.

Потому что вот та же Вера в семейную жизнь наигралась довольно быстро. Родила хорошего крепкого мальчика с узкими глазками, и буквально через полгода начала закидывать меня письмами, чтобы я помог придумать, как ей оттуда вернуться обратно в Москву. Там ей было «скучно, холодно и люди не такие». В общем, в этом вся Вера.

Ответ ей сочиняли всем коллективом, пытались вразумить. Даже Фаина Георгиевна ради такого приезжала из Подмосковья, где они с Котиковым счастливо живут в загородном доме.

Модест Фёдорович помирился с тётей Лизой. Сейчас они живут в Испании и разрабатывают какой-то новый проект по гидрированию связей на никелевых катализаторах (так Мулин отчим писал в письме). Я не знаю, что это значит, но после первых результатов они так воодушевились, что даже решили пожениться. Надежда Петровна восприняла эту новость в штыки, и даже хотела ехать разбираться, но кто же её выпустит.

Козляткин министром не стал. Более того, после того, как я ушел из Комитета искусств СССР на «Мосфильм», его карьера стремительно рухнула вниз. Сейчас он работает в отделе архивов, на тот самом месте, где когда-то трудилась Лёля Иванова.

Изольда Мстиславовна оставила работу секретаря и решила остаток дней провести «для себя». Она переехала из Москвы в Крым, поселилась рядом с Никитским ботсадом, и теперь выращивает какие-то совершенно экзотические растения по своим личным секретным технологиям, чем троллит сотрудников ботанического сада до истерик.

Сегодня был вторник. Сразу после работы я забежал к крестнице в коммуналку. Маша ещё была на работе, но Соньку Ярослав должен был уже привести домой из детсада.

Хотел её порадовать — от Йоже Гале передали импортное барахло для реализации, и среди вещей была кукла. Анфиса уже перестала играться, поэтому решил занести Сонечке.

В квартире никого не было. И я решил подождать, покурить в форточку.

Вышел на кухню и увидел… Нину.

После того памятного кинопоказа, мы с нею больше не виделись. Мне иногда даже казалось, что она всячески избегает меня.

И вот сейчас мы столкнулись с нею, буквально лоб-в-лоб.

Она сидела на кухне за столом и, в ожидании, пока варится ужин, пила чай.

— Муля… — при виде меня, она вздрогнула, чайная ложечка обиженно звякнула о край блюдца.

— Здравствуй, Нина, — сказал я моментально ставшим хриплым чужим голосом.

— Тебя давно не было видно, — пробормотала она и отвела взгляд.

— А скоро меня вообще здесь не будет, — вздохнул я, — получил вчера из Министерства бумагу. Меня просят возглавить новый международный проект. Его будут делать на Кубе. Так что надо ехать… скоро уже…

Нина молчала. Только сильно побледнела.

— Понимаешь, я буду там два или три года. Потому что это очень большой проект. Я хочу сделать сериал… — начал объяснять я, — серий на сто-сто тридцать. А потом…

— Муля!

— Что?

— Возьми меня с собой, — вдруг тихо попросила Нина и посмотрела на меня своими невозможно синими глазами…