"Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24

Глава 1

А Дуся скучала. Она вернулась из магазина и принялась варить борщ. Так-то на обед была жаренная рыба, гречневая каша и вчерашние щи. Им на двоих должно вполне хватить. Тем более, Модест Фёдорович будет обедать в институте, а Ярослав на весь день ушёл в интернат, у них там производственная практика (окна общежития моют). Но надо же было чем-то себя занять — Дусина душа была вся в тревоге. Как-то там её Мулечка едет? В такую даль!

Дуся вздохнула и принялась пассировать лук на сале до золотистого цвета. Сковорода весело шкварчала. А вот Дусе было совсем не весело. Нет, плохо, что Муля уехал. Так-то Дуся понимала, что для карьеры мальчику эта поездка будет очень полезна. Но как же теперь быть ей, Дусе?

— Дуся! Окно открой! — крикнула из комнаты Машенька, — завоняла всю квартиру!

Дуся вздохнула и открыла окно — сразу ворвались весёлые перекрикивания грузчиков и запах выпечки — в булочную, что под ними, привезли хлеб. Тревожно шумела очередь.

— Ты дверь на кухню не соображаешь, чтобы закрыть? — Маша, растрёпанная и одутловатая, вбежала на кухню, — провоняешь Модесту Фёдоровичу все костюмы своей зажаркой!

— Да я же на маленьком огне, — попыталась объяснить Дуся. — Ещё только морковка осталась и всё.

— Зачем ты борщ варишь?! Кто его будет есть? Модест Фёдорович обедает на работе! А я не люблю борщ твой этот вонючий! Сколько раз тебе можно повторять! — зажав нос, она сердито выскочила с кухни и с силой хлопнула кухонной дверью.

Жалобно задребезжали стёкла в буфете.

Дуся вздохнула, доварила борщ, закрыла окно и тихо вышла из квартиры. До вечера ещё почти четыре часа. Или даже пять. Модест Фёдорович часто задерживается. А Ярослав вечерами ходит на кружок по моделированию в Дом пионеров.

И вот куда податься?

Может, к Надежде Петровне сходить? Можно будет поговорить про Мулю.

Хотя нет, они же с этим противным Адияковым собираются в санаторий. Сейчас ей точно не до разговоров.

А куда же сходить?

И тут Дуся вспомнила, что не забрала вещи из каморки Герасима, когда Муленька там ночевал. Вот! Точно! Надо срочно сходить и посмотреть, что там. А то, не дай бог, унесут, а там перина же. А соседи, особенно этот Василий, за ними нужно глаз да глаз.

Дуся облегчённо вздохнула, улыбнулась и заспешила в коммуналку.

Среди всех профессий самая тяжелая и невыносимая жизнь у вожатых в пионерском лагере! Никакому асфальтоукладчику или сталевару даже и не снилось, какой же это тяжёлый и адский труд.

Я в этом уже практически убедился. И как они терпят всё это?

Но расскажу по порядку.

Дорога в Югославию прошла быстро и даже весело. Добрались мы на место без особых приключений, если не считать, что Евгения Чвакина потеряла чемодан и пришлось всем искать. Чемодан оказался брошен прямо на вокзале, где мы ожидали свой поезд (мы ехали двумя поездами с пересадкой). Как объяснила Евгения «все побежали, и я побежала». А о том, что каждому пассажиру полагается нести свой чемодан самому, девушка не подумала. И вот результат. К счастью товарищ Иванов вместе с товарищем Сидоровым куда-то отлучились, кому-то там звонили, и в результате выяснили, что чемодан найден и вскоре его доставят нам по адресу, прямо в гостиницу.

Оставшуюся часть дороги Женя доставала всех жалобами, что дескать ей нужен какой-то там особо волшебный лосьон, который был в чемодане, и без этого замечательного лосьона она никуда ехать не может. И вообще жить без него не может. Этими претензиями она сначала пыталась доставать меня, но я мягко, но твёрдо отправил её к товарищу Сидорову. Пусть у него голова болит, раз напихал мне всех этих «золотых деточек».

Кроме того, подрались Богдан Тельняшев и Иван Болдырев. Ну, как подрались. Тельняшев сначала пытался доставать меня, но я отмахнулся — и так работы было, что ой. Ведь, кроме людей, мы везли часть какого-то очень нужного реквизита и костюмы. И всё это полагалось доставить в целости и сохранности. Поэтому на его попытки втянуть меня в ссору, я даже внимания не обратил. Поэтому Тельняшев немного поскучал и принялся самоутверждаться на других членах группы. И когда очередь дошла до Болдырева, тот терпеть не стал, ведь у него дядя является аж заместителем административно-хозяйственного отдела Министерства строительства СССР. А это так-то не шутки.

К счастью, они успели съездить друг друга только в ухо и в нос, а потом прибежали товарищ Сидоров и товарищ Иванов, и мгновенно прекратили всё это безобразие.

Товарищ Иванов даже прочитал нудную и длинную лекцию «Моральный облик советского человека за границей». Слушали его невнимательно, некоторые разговаривали и даже перебивали лектора. Пока товарищ Сидоров не рявкнул, мол, кто не сдаст зачёт, будет отправлен обратно по несоответствию. Пришлось всем сидеть, слушать и даже конспектировать. Соответственно все возненавидели Тельняшева, как зачинщика и виновника. В связи с чем он чуть было не подрался с Альбертом Павловым.

В общем, поездка прошла весело. Я уже это говорил.

Когда мы добрались до гостиницы, где мы будем жить в ближайшее время, оказалось, что у них там произошёл какой-то сбой в расписании, и нам придётся немного подождать. Ну, как немного, около часа.

Пока большинство «золотых деточек» возмущённо обсуждали эту новость, Миша Пуговкин устроился на сваленных прямо в вестибюле чемоданах, вытащил из сумки запечённую курицу, колбасу, яйца и прочую снедь, и они с Фаиной Георгиевной, Риной Васильевной и Ваней Матвеевым мирно сидели и всё это доедали, пользуясь моментом. Звали и меня, но я отмахнулся: не до того — мы с товарищами Ивановым и Сидоровым практически сбились с ног.

Здесь следует уточнить, что я недрогнувшей рукой взвалил на ответственных товарищей организационные дела с членами делегации, а на себя взял самую тяжелую часть — реквизит и прочий багаж. Товарищи Иванов и Сидоров отнеслись к этому благожелательно, справедливо рассудив, что раз я молодой, то пусть мне достанется самая тяжелая работа.

Я же сделал так не из-за доброты. Просто вместе с реквизитом и прочей рухлядью я вёз меха соболя, чернобурки и голубого песца, водку и икру в немаленьких масштабах (Адияков расстарался). В связи с тем, что у нас делегация была с особым статусом, наш багаж сильно не досматривали. Но всё равно форс-мажоров не хотелось. Поэтому я контролировал погрузку-выгрузку сам лично. И переживал за каждый ящик.

С Йоже Гале встреча была назначена во второй половине дня. Так что передо мной сейчас стояла задача заселиться и отделить свои вещи незаметно для остальных.

Я в который раз заглянул в свой рабочий блокнот, но меня отвлёк звонкий голос:

— Товарищ Бубнов! Это же безобразие!

Я поднял взгляд — Евгения Чвакина так и не угомонилась, и сейчас стояла вся на взводе.

— Я требую, чтобы нас сейчас же поселили в гостиницу! Сколько можно ждать?! Я всю ночь ехала! Я устала и хочу принять душ! — выпалила она.

— Мда… Есть люди, в которых живёт Бог, есть люди, в которых живёт Дьявол, а есть люди, в которых живут только глисты… — меланхолично заметила Фаина Георгиевна, жуя огурец.

На горизонте показался товарищ Сидоров и Евгения ретировалась, справедливо рассудив, что скандал раздуть можно будет и позже. Лишь многообещающе и зло зыркнула на нас.

Ну вот за что мне всё это?

— Ура. Всё решили, сейчас будем заселяться, — тяжело выдохнул товарищ Сидоров. Видно было, что ему эта дорога далась нелегко.

— Замечательно, — сказал я, — как они номера распределяли?

— По алфавиту, — пожал плечами товарищ Сидоров. — А что?

— А то, что сейчас начнётся нытьё, что вид из окна не такой или матрас слишком жёсткий.

Товарищ Сидоров опять вздохнул и ничего не ответил. Он вытащил из кармана носовой платок и вытер взопревший лоб. Вид у него был нерадостный.

Пока распределяли номера и народ расселялся, ко мне подошла Лёля Иванова. В отличие от остальных, вела она себя на удивление тихо, и права не качала. Пока не качала, но, судя по её решительному виду, сейчас начнёт.

И я оказался прав:

— Вот и добрались, — улыбнулась она, — а что дальше, Муля?

— После обеда у нас с товарищем Ивановым встреча с Йоже Гале и Франце Штиглицом. Съемки начинаются уже завтра. Обсудим все организационные моменты с ними. Потом я тебе всё расскажу.

— А мы что будем делать?

— Насколько я знаю, товарищ Сидоров будет сопровождать всех членов нашей делегации на экскурсию, которую нам организовали наши югославские друзья. Как раз после обеда.

— Муля! — возмутилась Лёля, — это всё понятно: экскурсия, товарищеский ужин, посещение музеев и театра. Стандартная программа. Ты будешь крутиться на съемках, все твои артисты — тоже. А что буду делать я? В гостинице сидеть? Товарищ Иванов сказал, что нам выходить без сопровождения запрещено.

— А зачем же ты сюда ехала? — удивился я.

Что что, а развлекать её я не собирался. Но чем-то занять её надо было, а то упадёт на хвост, и я не смогу провернуть всё, что запланировал.

А запланировал я много всего. План был такой:

1. Непосредственно работа на съемках фильма. Нужно было очень тщательно контролировать процесс, чтобы получилось то, что хочу я, а не то, как умеют они. Фильм должен стать бестселлером в мире и вертикальным карьерным трамплином для меня и моих протеже.

2. Организовать встречу Фаины Георгиевны с сестрой. Причём так, чтобы не вызвать подозрения у всех. Особенно это касается товарищей Иванова и Сидорова.

3 Встретиться с тётей Лизой. Нет, лично мне, попавшему в тело Мули, вся эта родня — ну такое себе. И никаких родственных или сентиментальных чувств к Елизавете Петровне Шушиной у меня вообще не было. Но тем не менее я планировал познакомиться с нею, посмотреть, что она из себя представляет. Если она нормальная, то я хотел открыть на её имя счёт и положить туда под процент деньги, вырученные от продажи мехов (подарки своим я вполне куплю на деньги, вырученные от продажи водки и икры). Возможно, получится убедить тётю Лизу присмотреть мне недвижимость где-то в Бельгии или на севере Люксембурга, пока цены там окончательно не взлетели. Так-то я планировал сюда приезжать частенько и каждый раз пополнять валютный счёт. Ведь Фаине Георгиевне я скоро помогу, причём думаю, пройдёт не так много времени. Закрою гештальт, так сказать. А потом, лет через пять, я хочу переехать в Европу. И хорошо, если к этому моменту у меня здесь уже будет первичный капитал и свой домик.

Вот такой нехитрый план был у меня на эту поездку.

А если Лёля Иванова будет постоянно крутиться рядом, то второй и третий пункты, может даже, и не получится провернуть. Кроме того, я взял её в эту поездку ведь тоже не просто так.

Поэтому я посмотрел на Лёлю и сказал заговорщицким голосом:

— Лёля, за это время ты бы могла найти здесь богатого и влиятельного мужа.

— Да что ты такое говоришь, Муля?! — возмутилась она и аж покраснела от негодования, — немедленно извинись!

— Ну, если предел твоих мечтаний — выйти замуж за простого советского инженера или учителя, родить ему парочку детей, всю жизнь прожить в двухкомнатной квартире, а на выходные ездить к его родителям помогать на огороде — то тогда извини меня… был неправ!

Лёля фыркнула, резко развернулась на каблуках и ушла, сердито цокая каблучками.

А я остался стоять посреди вестибюля. И коварная улыбка змеилась по моим губам. Что ж, удочку с наживкой я закинул. Теперь остаётся дождаться, когда рыбка клюнет…

Мы с товарищем Ивановым прибыли на встречу вовремя.

Нас уже ждали югославские товарищи.

В большом зале собрались несколько человек, кроме знакомых мне Франце Штиглица и Йоже Гале, здесь были ещё актёр Раде Маркович и режиссёр Воислав Нанович. Я вспомнил их по знакомому с детства фильму «Волшебный меч». Это же по сути была первая фэнтези-сказка. Двоих других мужчин я не знал.

После приветствий, Франце Штиглиц сказал:

— Мы включили Раде Марковича на роль немецкого генерала. А Воислав Нанович будет вторым советником по фильму.

— Очень рад! — обрадовался я. Для этого времени режиссёрские приёмы Нановича были действительно новаторскими.

Мы начали обсуждать рабочие моменты, когда Нанович вдруг сказал:

— Я видел фотографии актрис на роли первой и второй сестёр милосердия. По второй у меня замечаний нет. А вот на роль первой я бы рекомендовал другой типаж. Его зритель любит больше. У нас есть такая актриса, как надо — Вера Илич-Джукич.

Ну вот, и тут началось.

И я ответил:

— Уважаемый товарищ Нанович, вы видели только фотокарточки актёров. Давайте завтра на пробах вы посмотрите на игру Раневской и тогда уже сделаете выводы.

Нанович вскинулся и тогда я добавил более жёстким тоном:

— Кроме того, все кандидатуры на роли утверждала наша Партия и лично товарищ Сталин.

Товарищ Иванов внимательно посмотрел на меня, но не сказал ничего. А вот товарищу Нановичу пришлось сдуться. Но, судя по его недовольному лицу, он ещё не сдался и будет эту идею проталкивать дальше. А, возможно, и гадить по мелкому.

Мы обсудили график и место съемок, и прочие рабочие вопросы.

А потом товарищ Штиглиц сказал:

— Товарищ Бубнов! Муля! Мы с Йоже Гале до сих пор вспоминаем ту встречу в лесу. Как вы нас замечательно принимали! И баня с вениками какая была! И мы тоже хотим показать вам югославское гостеприимство. Завтра после съемок мы приглашаем вас с товарищами к нам на озёра. Вам очень понравится! — И он подмигнул мне.

Товарищ Иванов хотел что-то сказать, но при югославах не решился, лишь опять очень внимательно посмотрел на меня.

Ну, а я что? Я ничего.

— В уборную выйду, — шепнул я ему на ухо, встал и вышел из комнаты.

Краем глаз заметил, как Йоже Гале выскользнул за мной. Я успел отойти несколько шагов, как он меня нагнал и кивнул:

— Сюда.

Мы зашли в сортир. Там, кроме нас, никого больше не было.

— Привёз? — спросил Йоже Гале.

— Да, — кивнул я, — нужно до завтра всё решить. А то потом начнут реквизит разбирать. Где я его прятать буду?

— В пять утра подойдут двое — Марко и Драган. Покажешь им.

— Хорошо, — кивнул я. — в пять я выйду во двор покурить.

— С Нановичем будь осторожен, — шепнул Йоже Гале, — хочет своих протянуть. Он хоть и талантливый, но очень себе на уме.

— Вижу, он тебя отстраняет потихоньку? — понятливо усмехнулся я.

— Урод он, — кивнул Йоже Гале и вышел из туалета.

Я как раз мыл руки, когда в туалет торопливо вошёл товарищ Иванов.

— Ты что, здесь один? — как бы между прочим спросил он, пристраиваясь возле писуара.

— Наверное, — пожал плечами я, вытирая руки.

— А где этот Йоже Гале?

— Так он же в переговорной с вами был.

— Он вышел вслед за тобой, — нахмурился товарищ Иванов.

— Я не видел, — сказал я и вышел из туалета.

Тяжелые капли дождя стучали по оконному стеклу, усыпляя. Свинцовое небо нахмурилось и стало давить. Нет, не такой я представлял Югославию. В том, моём мире, я неоднократно бывал в разных странах Европы, большинство из них мало чем отличались друг от друга и отличить, к примеру, затянутые диким плющом черепичные крыши деревеньки в Бельгии от точно таких же крыш деревеньки во Франции или северной Германии нужно было исхитриться. А вот до всяких Словакий, Словений и прочих Черногорий я так и не добрался. Как-то они мне были не так интересны, чем, скажем, улочки Рима или Барселоны.

Поэтому смотрел на Югославию с огромным интересом. Но, кроме пелены дождя и таких же серых населённых пунктов, как и у нас — ничего особенного я сейчас не видел. Даже природа была почти такая же, как у нас. Так за неспешными размышлениями я начал проваливаться в сон. Будильник я выставил на без десяти пять утра.

И тут в дверь постучали, да так, что я аж подпрыгнул. И поспешил открыть дверь.

За дверью стоял товарищ Сидоров. И был он встревожен не на шутку:

— Товарищ Бубнов! — вскричал он, — что происходит?!

— А? Что? Где? — не понял я.

— Куда делись шесть человек из группы? Их никого нет в номерах!

Глава 2

— Так, подождите. Не кричите, — помотал головой я, пытаясь разогнать сонную одурь. — Вы смотрели в номерах, да?

— Да! Я же говорю… — завёлся опять товарищ Сидоров.

— Ну так, может, они в ресторане сейчас сидят! — предположил я.

— Нет их в ресторане, — твёрдо сказал Сидоров. — Мы проверяли.

— Здесь в боковом фойе есть бильярдный стол, — вспомнил я. — Вы там смотрели?

— Мы с товарищем Ивановым уже везде смотрели, — ответил товарищ Сидоров, — на территории гостиницы их нет.

— А что администратор говорит? — поморщился я, перспектива бегать сейчас по Белграду и искать шесть великовозрастных «золотых» деток мне не улыбалось совершенно. Тем более у меня в пять утра очень важное мероприятие.

— Он ничего не видел, — вздохнул товарищ Сидоров, — говорит, отлучился кофе попить.

Я кивнул, да здесь, у них, на стойке регистрации была кнопка звонка и отлучившего администратора всегда можно было вызвать.

— И вот что теперь делать?! — взгляд товарища Сидоров метал громы и молнии.

Нужно было его успокоить и отвлечь, поэтому я сказал:

— Товарищ Сидоров, если они покинули здание гостиницы, то только с одной целью. Я думаю, что вы догадываетесь, с какой именно. Так вот, мы с вами, конечно, можем сейчас начать поиски, бегать по всем злачным местам Югославии и искать их. Но, во-первых, что люди скажут? Во-вторых, может быть, они банально просто решили прогуляться в парке ночью. Это же молодёжь. А вот если нас с вами увидят в казино или в борделях, то получим мы по полной программе. И ничего потом не докажем, вы же сами знаете, кто у них всех родственники.

— Тут то вы правы… — вздохнул товарищ Сидоров.

— Лично мне совершенно не хочется из-за этих идиотов партбилет на стол положить, — честно ответил я, — тем более я его чуть больше недели, как получил.

— Так что нам делать? — задал правильный вопрос товарищ Сидоров.

— Как что? — удивился я, — вы время уже видели? Одиннадцать часов вечера. Скоро полночь. Идите ложитесь спать. Завтра напряжённый день у нас всех.

— Ну…

— А с этими обалдуями завтра и разберёмся. Прекрасный повод отозвать их обратно, — обрадовал товарища Сидорова я, — и нам с плеч какой груз упадёт, и просьбу их родичей мы выполнили — деточек за границу вывезли. А нянькаться с ними никто из нас не нанимался… Раз нарушают правила пребывания за границей — значит пусть возвращаются домой.

— А если они в драку какую-то влезут, — забеспокоился товарищ Сидоров, — или в скандал попадут. Что мы тогда делать будем?!

— Вот если попадут — тогда и решим, — спокойно ответил я, — а пока ещё всё в порядке — то надо ложиться спать.

— Я буду дежурить в вестибюле с товарищем Ивановым посменно, — угрожающе проворчал сквозь зубы товарищ Сидоров, — и я точно буду знать, во сколько они вернулись. И уж тогда я им задам!

— И правильно! — поддержал его я, в душе мечтая, чтобы обалдуи вернулись раньше пяти часов (иначе как я выскользну незаметно из здания?).

Товарищ Сидоров внял моему совету и ушёл дежурить, а я тоже вернулся в кроватку.

На душе было неспокойно.

Только-только я досчитал до три тысяча четыреста сорок две овцы, как в дверь опять постучали.

Чертыхнувшись на неугомонного товарища Сидорова, я наспех натянул треники и отпер дверь. На пороге стояла смущённая Фаина Георгиевна.

— Муля, если я тут подумала, вдруг ты не спишь…

— Уже не сплю, — усилием воли подавил раздражение я.

— Я только спрошу, — она состроила такое просительно-умоляющее лицо, что я сразу же перестал сердиться.

— Что случилось?

— Муля, — Фаина Георгиевна торопливо оглянулась и спросила свистящим шёпотом, — а ты точно уверен, что Изабелле сообщат и она приедет?

— Точно уверен, — вздохнул я. — Через четыре дня вы встретитесь.

Этот разговор у нас продолжается ежедневно, ещё с того момента, как Котиков мне помог организовать тайную встречу.

— А почему аж через четыре? Ты же говорил, что мы сразу встретимся? Муля, а что, разве нельзя раньше? Изабелла ведь совсем близко живёт отсюда…

— Потому что сегодня на рабочем совещании сказали, что съемки в деревне Сремска Каменица будут через четыре дня. Не послезавтра, а через четыре дня. Опять сбой графика у них. Как-то с лошадьми это связано, я не очень в этом разбираюсь. Так что наберитесь терпения. Уедем в деревню и там появится возможность незаметно отлучиться.

— А если эти товарищи… эммм… Иванов и Сидоров, увидят?

— Фаина Георгиевна, давайте не будем загадывать наперёд, — нахмурился я и закруглил, — у вас ещё вопросы есть?

— Нету, — вздохнула Фаина Георгиевна и ушла.

Так-то видно было, что она хочет задать ещё кучу вопросов, но видит, что время позднее, и я явно не в духе.

Фух. Теперь хоть можно, наконец-то, поспать.

Я плюхнулся на кровать, но сон не шёл. И даже овцы не помогали.

Я добросовестно считал овец, баранов, чабанов, верблюдов и даже маленьких Козляткиных. Но сон всё равно не шёл.

Я посмотрел на часы, время было двенадцать часов ночи.

Я ворочался туда и сюда, и не мог устроиться. Странно, я в том, моём мире тыщу раз путешествовал по разным странам мира и по городам России. Более того, я был туристом и ходил в походы, ночевал в палатках, в том числе в тайге и в горах. Я мог спать в любом положении и в любое время, хоть на ортопедическом матрасе, хоть в тоненьком спальном мешке на камнях.

А здесь прямо ужас какой-то. Видимо сказывается «память тела». То есть то, что тот, предыдущий Муля, никуда из отчего дома дальше комнаты в коммуналке через три соседние улицы не выезжал, и его Дуся с Надеждой Петровной двадцать семь с половиной лет холили и лелеяли.

Эх…

Я посмотрел на часы: время было час ночи.

Потом — час тридцать…

Час пятьдесят…

Два…

Так, незаметно я вроде как уснул. Хотя мне казалось, что я не спал, а бодрствовал. Примерно в четыре тридцать я проснулся. Сна не было ни в одном глазу. Поворочавшись ещё минут пятнадцать, я плюнул, всё равно весь день буду как ватный, встал, умылся, оделся и вышел из номера.

В коридорах была гулкая тишина. Гостиница спала. Из ближайшего номера глухо доносился чей-то могучий храп.

Осторожно ступая, я спустился вниз. Там, на диванчике для гостей отеля сидел товарищ Иванов и дремал.

— Кхе, кхе, — осторожно покашлял я, чтобы не напугать его и из вежливости.

— А? Что? — подпрыгнул товарищ Иванов и посмотрел на меня мутным очумелым взглядом.

— Так и не пришли? — спросил я.

— Нет, — помрачнел товарищ Иванов и с силой потёр глаза.

— Знаете что, — сказал я, и демонстративно посмотрел на часы, — скоро пять утра. Вы вполне можете пойти и часа полтора поспать. А то и два. У нас завтрак в семь же. А я посижу, подежурю…

— Но ведь вы… — нахмурился товарищ Иванов, очевидно имея в виду, что я не из их конторы и мой функционал всего этого явно не включает.

— Не беспокойтесь, — махнул рукой я, — у меня на новом месте первые сутки всегда бессонница. Я уже проснулся и всё равно не усну. А вам бы хоть немножко поспать надо. Завтра… то есть сегодня — тяжёлый день будет.

— А если они вернутся? — товарищ Иванов кивнул подбородком на дверь.

— Я отмечу время их возвращения, а вы потом с товарищем Сидоровым сами с ними побеседуете.

— Ладно, если что — зовите, — сказал товарищ Иванов, с усилием сдерживая зевок, затем с благодарностью кивнул и, тяжело ступая, ушёл наверх спать.

Вот и чудненько.

На часах было четыре десять. Весь разговор занял у нас пять минут.

Я опустился на диванчик и тут же мне захотелось спать.

Тогда я встал. Спать мне нельзя, сейчас уже вот-вот должны прийти ребята от Йоже Гале. Как там их? Вроде Марко и Драган. Да, точно.

Выйти, что ли, на улицу? Там свежий воздух. После дождя сыро, я продрогну и сразу спать перехочу.

Не успел я подумать, как на улице послышались голоса. Буквально через минуту в вестибюль ввалились наши: Корнеев, Толстиков, Болдырев, Павлов, Чвакова и, неожиданно, Алла Мальц.

При виде меня вся группа застыла в живописных позах.

— Бубнов, — воскликнула Чвакова и пьяно рассмеялась, — ты нас дежуришь тут, что ли?

Остальные тоже заржали.

А я смотрел на Аллу Мальц и понимал, что отправлять её обратно никак нельзя. Ведь я не хочу ссориться с её дядей, который так ловко пустил меня в Партию.

Чёрт! Ну вот как так-то? Ведь так всё хорошо было!

Если бы не эта Мальц, то мы вполне могли бы избавиться от этих малолетних придурков, скоропостижно отправив их на Родину. А теперь я же не могу всех отправить, а одну Мальц оставить?

И что мне делать?

— Ты вынюхиваешь, Бубнов? — прошипел Болдырев. Он нетвёрдо стоял на ногах и чуть покачивался.

— Идите по своим комнатам, товарищи, — тихо и угрожающе сказал я, — и не шумите. А то разбудите товарища Иванова. И администратор гостиницы увидит.

При упоминании товарища Иванова, все практически протрезвели и начали шустро расходиться по своим комнатам.

А я остался внизу злиться.

И вот что я скажу товарищам Иванову и Сидорову, чтобы они не трогали Аллу Мальц? Ну вот почему этой дуре не сидится в номере?!

Но долго злиться мне не дали. Пришли Драган и Марко. Драган был низенький, квадратный, похожий на дворфа, а Марко, наоборот, бледнокожий и белобрысый, с невыразительными чертами лица и светлыми, словно ртуть глазами. Он напоминал вампира.

Я тихо провёл их на склад, где был реквизит, а заодно и мои ящики.

Хлопцы живенько перетаскали всё в машину и уже через двадцать минут отъехали прочь.

А я вернулся обратно. Я торжествовал. Всё удалось и, благодаря разгильдяйству этих шести загулявших оболтусов, товарищи Иванов и Сидоров крепко спали и меня не засекли. Спят сердешные. Ну а что, попробуй, подежурь всю ночь. Ладно было бы наше время, когда можно залезть в Интернет или погонять в какую-нибудь игрушку.

Я усмехнулся.

Так как контрабанда эта носила совсем секретный характер, то приходилось полагаться на благородство партнёра. Надеюсь, он меня не обманет и даст хорошую сумму. Хотя, мне кажется, что он ещё больше меня заинтересован в нашем сотрудничестве.

Я удобно устроился на диване и принялся размышлять, чем прямо сейчас заняться — на часах было без пятнадцати шесть. Спать уже не поспишь, а что-то делать — лень. И до завтрака ещё почти час.

А вот на завтрак вышли не все.

Лёля Иванова и Катя Лапина, свежие и отвратительно бодрые, весело щебетали, накладывая внушительными горками еду на тарелки. У нас в отеле был «шведский стол», что для наших делегантов было в диковинку.

Подошёл Богдан Тельняшев, хмуро поздоровался со всеми и принялся выбирать блюда. Затем спустились Ваня Матвеев и Фаина Георгиевна. Буквально через пару минут появился сначала товарищ Сидоров, затем, хмурый и не выспавшийся, товарищ Иванов.

Мы уже позавтракали, некоторые ещё допивали кофе и чай, разговаривали, а остальных всё не было.

Я напрягся. Ладно, я ещё понимаю, что Корнеев, Толстиков, Болдырев, Павлов, Чвакова и Мальц не проспались. Но они особо и не нужны. Экскурсия у них в десять часов вроде. Так что и без завтрака вполне обойдутся. А так-то они молодые, пару часов сна и снова — как огурчики. Водичку только пить будут.

Но меня беспокоило другое — где, мать его, Миша Пуговкин и Рина Зелёная?!

Видимо, у товарища Иванова возник тот же вопрос. Потому что к Фаине Георгиевне мы подошли практически одновременно.

— Какой замечательный яблочный штрудель у них, — сообщила нам Злая Фуфа, как только мы поравнялись с её столиком, — с корицей. Даже я со своим диабетом не удержалась и попробовала.

— Ага, уже третью порцию, — рассмеялся Ваня и тоже положил себе ещё кусочек, — а вы пробовали?

— Скажите, Фаина Георгиевна, — проигнорировав оду штруделю, спросил товарищ Иванов, опередив меня, — где находятся Рина Васильевна и Михаил? Я их не вижу. На завтрак они не спускались.

— Не знаю, — недоумённо пожала плечами Раневская и рассеянно помешала ложечкой в чашке с чаем, — но, может, они не завтракают? У нас отъезд с Мулей… в смысле с товарищем Бубновым, через пятнадцать минут. Они же не опаздывают. Скоро спустятся, так я думаю…

Товарищ Иванов объяснением удовлетворился, а вот я — нет. Потому что я точно знал, что Миша, как любой деревенский житель, привык с утра плотно завтракать. И такую привычку так просто не искоренить. Да и Рина Зелёная покушать большая любительница, хоть и рассказывает всем, что на диете.

Уж они бы завтрак точно не пропустили.

Обуреваемый нехорошими предчувствиями, я поднялся наверх и постучал в комнату к Мише.

Некоторое время ничего не происходило, а потом, буквально через миг, дверь открылась и на пороге возник Миша Пуговкин. И был он весь зелёный и на лицо мятый. Но даже не это ужаснуло меня — а то, что он был в одних трусах и небрит.

— Что с тобой, Миша? — с тревогой спросил я, — через пятнадцать минут выезжаем, а ты не готов!

— Ох, Муля, — простонал он, — плохо мне… я умираю…

С этими словами Михаил метнулся в санузел и оттуда раздались характерные звуки.

Я брезгливо поморщился, дождался в коридоре, пока он выйдет и зло сказал:

— Ты что, скотина, тоже бухать с этими ходил? Ты же обещал! Клялся, что больше ни капли!

— Я никуда не ходил, — слабым голосом простонал Миша. Он был бледный, как бумага. — Тошнит меня, Муля. Я всю ночь на унитазе просидел. Умираю. Не знаю, что это…

И тут я всё понял!

— Вы курицу вчера ели! — догадался я, — она за двое суток протухла. А вы ели…

— А что, выбрасывать? — огрызнулся Михаил, застонал, закрыл ладонями рот и опять убежал в туалет.

А я пошёл к номеру Рины Зелёной. Постучал и дождался, когда за дверью раздался шорох.

— Рина Васильевна, — громко сказал я, — это я, Иммануил Бубнов. Мы через восемь минут выезжаем. Вы готовы?

Некоторое время за дверью была тишина. А потом раздался слабый голос:

— Мулечка, я что-то приболела. Плохо мне…

— Вы тоже ели курицу?

— Откуда ты знаешь? — удивилась Рина Зелёная, но я не стал дальше продолжать диалог и сбежал вниз.

На меня с тревогой смотрели товарищ Иванов и товарищ Сидоров.

— У нас ЧП, — понуро сказал я, — Зелёная и Пуговкин отравились.

— Как Ромео и Джульетта! — ахнула Лёля, которая смекнула, что происходит что-то не то, и крутилась рядом.

— Отравился только Ромео, а Джульетта зарезала себя, — поправила её Фаина Георгиевна и фыркнула, — куда только смотрит ваше руководство! Даже Шекспира нынче не знают!

— Фаина Георгиевна, — сказал я, — а вы вчера курицу ели?

— Я слишком старая, чтобы есть мясо в дороге, — вздохнула она, — приходится себя контролировать, иначе не получается…

— Понятно, — кивнул я и, чтобы окончательно проверить мою гипотезу, позвал Ваню Матвеева.

Тот подошёл, весь изнывая от любопытства.

— Вань, — спросил я, — ты вчера Мишину курицу ел?

— Нет. Я не люблю курицу. И я никогда их не ем, — развёл руками он, — я ел только колбасу и огурцы.

— Понятно, — я развернулся к товарищам Сидорову и Иванову и сказал, — Пуговкину и Зелёной совсем плохо. Наверное, надо в больницу их.

— Не надо из в больницу, — фыркнул товарищ Сидоров, — я сейчас дам им одно средство, и они будут как новенькие!

— А вы уверены… — начал выражать сомнение я, но товарищ Сидоров ухмыльнулся и перебил меня:

— Да я всю войну фельдшером прошёл. У меня образование даже есть медицинское. Просто потом я уже по другой линии пошёл. Так что на ноги сейчас их быстро поставим.

— Но они всё равно опоздают же, — забеспокоился товарищ Иванов.

— А мы сделаем так, — принял решение товарищ Сидоров, — вы сейчас с товарищем Бубновым и Раневской езжайте. И звукооператор, что курицу не любит, ещё с вами. А Пуговкина и Зелёную я приведу в порядок и попрошу, чтобы от гостиницы служебной машиной их на съемки отвезли.

У меня аж от сердца отлегло. Все бы так проблемы решались.

— А что с остальными? — спросил я.

— А вот для остальных у меня сегодня будет чудесная лекция, — садистски ухмыльнулся товарищ Сидоров.

И улыбка его сейчас больше напоминала кровожадный оскал:

— Я попрошу организаторов перенести экскурсию на другой день. — Взгляд товарища Сидорова стал лучезарным. — А молодёжь сегодня будет обучаться. Им эта информация очень пригодится на обратном пути на Родину.

Я вспомнил про Аллу Мальц и тихо, под локоток, отвёл товарища Сидорова в сторонку.

— Товарищ Сидоров, — сказал я, — так-то вы абсолютно правы. И действуете согласно инструкции. Я её тоже читал. И вот я припоминаю, что там есть примечание, что в некоторых обстоятельствах куратор может действовать по целесообразности. Вы же помните это?

Товарищ Сидоров кинул и вопросительно посмотрел на меня. Точнее посмотрел, как на придурка.

А я продолжил, судорожно сочиняя аргументы.

— Я скажу, как думаю! — сказал я.

Товарищ Сидоров кивнул и прищурился.

— Если этих шестерых отчислить из группы и вернуть на Родину, то кому-то придётся их сопровождать, — выпалил я, — или вам, или товарищу Иванову. Но скорее всего вам. А я, как руководитель проекта, не хотел бы ослаблять идеологическую составляющую группы. Мы только что приехали. Могут же и у других возникнуть соблазны. Нам пока нельзя разделяться. Как вы думаете?

Товарищ Сидоров задумался. По его лицу было видно, что он борется между желанием наказать зарвавшихся оболтусов, которых навязали нам на голову, а, с другой стороны, он прекрасно понимает, что я говорю всё правильно. Он ведь только приехал и на второй день уезжать, не увидев страну, ему тоже не хотелось. Небось, жена подарков поназаказывала.

Как бы то ни было, товарищ Сидоров кивнул и сказал:

— Вы правы, товарищ Бубнов. Сейчас нам оголять группу никак нельзя. Но и оставить такое безобразие безнаказанно — мы тоже не можем. Их нужно хорошо наказать, но только так, чтобы их родственники нам ничего предъявить не смогли.

— Я знаю прекрасный выход из этой ситуации, — усмехнулся я.

Глава 3

— И вот когда зауряд-врач выходит из конюшни, к нему бросается денщик, которого сыграет Марко Маринкович! — горячо принялся объяснять режиссёр Воислав Нанович, искоса поглядывая на меня.

— Но это же совершенно не тот типаж! — возмущённо фыркнул Франце Штиглиц и посмотрел на меня в поисках поддержки, — сами гляньте, он такой весь нескладный, характерный. А по сценарию нужен бравый вояка. Ветеран войны…

— В этом кино все роли такие… эммм… нестандартные… Так что один нестандартный Маринкович погоды не сделает, — насмешливо отмахнулся Нанович.

Йоже Гале посмотрел на меня умоляющим взглядом, а товарищ Иванов напрягся.

— Товарищи! — примирительно сказал я под всеми этими перекрёстными взглядами, — а давайте посмотрим на товарища Маринковича, так сказать, в полевых условиях. Пусть он выйдет и сыграет какой-нибудь незначительный эпизод. Только короткий. И нам сразу будет видно, подходит он на эту роль, или нужно вернуться к Павле Вуисичу.

— Павле сильно молодой! — недовольно буркнул Штиглиц и поджал губы.

— Ничего, мы его хорошенько загримируем, — триумфально хмыкнул Нанович. — Вон ваша эта Раневская, она тоже не девочка.

— Так она и играет пожилую тётку… — взвился Йоже Гале и умоляюще посмотрел на меня, чтобы я опять вмешался в спор.

Мы уже второй час занимались так называемым «кастингом» сербских актёров и актрис на все остальные роли. Без кастинга, то есть, не глядя, утвердили только коня, на котором зауряд-врач в исполнении Миши Пуговкина, с помпой въедет в освобождённую деревню.

Первоначально планировалось, что мы быстренько посмотрим на предлагаемых актёров и сразу начнём снимать первую сцену. Но жизнь всегда вносит свои коррективы. И главным фактором проволочек оказался менталитет югославских собратьев. Они никуда не спешили и тянули с любым действием до последнего. Я сперва и не понял, что это специфика у них такая. Думал, это они так саботаж пытаются учинить. А товарищ Иванов чуть ядом не изошёл. Но хорошо переводчица, Люда Войкович, успокоила нас, мол, это у них у всех так, не переживайте, ничего страшного.

Люда была русская по матери. Язык знала в совершенстве и помогала нам, когда мы не могли до конца сформулировать мысль. Так-то наши языки были чем-то похожи, так что большинство слов мы понимали и без переводчика. Кроме того, сербы русский язык хоть немного, но знали и понимали.

А с другой стороны, чего мне крыситься? Чем дольше они тянут, тем лучше. Что-то Миша с Риной запаздывают. Как бы опять не произошло чего нехорошего.

Но, видимо, мироздание решило компенсировать мне бессонную и волнительную ночь — хлопнула дверь и в зал, где мы сидели и совещались уже битый час, заглянул Миша Пуговкин и обрадованно махнул мне рукой.

Вот и славненько.

Я извинился и, пока они решали, кто лучше подойдёт на роль очередного военного или крестьянина, вышел из зала. Честно говоря, меня дико выбешивало, что меня втягивают в такие мелкие детали, как подбор массовки. Ну ладно, я ещё понимаю, если роль большая и от неё зависит многое. Но вот какая мне разница — крестьянин на поле будет толстый или худой? Высокий или мелкий?

Но приходилось сидеть и с умным видом кивать.

Так-то я подозреваю, что некоторые югославские товарищи делают это мне в отместку за то, что на главные роли я привёз всех своих. А если говорить конкретно, то это Нанович. Мало мне Завадского дома было.

Тем временем я дошёл до комнаты (или гримёрки, не силён я в этих нюансах), постучал и вошёл. Для наших артистов выделили одну гримёрку на всех. И то, что там две женщины и мужчина, очевидно, значения не имело. Я, конечно, понимаю, что послевоенная разруха коснулась и югославской киноиндустрии, но мальчики и девочки должны быть отдельно.

Когда я утром озвучил свои опасения Фаине Георгиевне, та отмахнулась:

— А в театрах часто в одной гримёрке вообще куча народа гримируется. Ну и что? Выкручиваемся же как-то. Или по очереди, или просто не смотрим друг на друга. Тем более, что здесь будут всего три дня съемки. А в остальное время мы же по разным деревням ездить будем.

И вот вхожу я такой к нашим в гримёрку и что я вижу? Сидят они, голубчики, на диване и в креслах, и режутся в карты.

— Обалдеть! — покачал головой я и укоризненно добавил, — хорошо, что это не товарищ Иванов зашёл. Надеюсь, вы хоть не на раздевание играете, товарищи?

— Да ты что, Муля! — возмущённо воскликнула Фаина Георгиевна, — разве ж мы, советские артисты такие развращённые?! Нет, мы играем на деньги. Причём не на наши советские рубли, а на ихние буржуйские динары.

— Откуда у вас динары? — удивлённо спросил я.

— Миша изловчился и загнал администратору гостиницы свои часы, — с чуть завистливой ноткой сообщила Рина Зелёная. — Так что он у нас теперь богач.

— И вы с Фаиной Георгиевной решили его обнести? — понятливо усмехнулся я.

— Ленин завещал делиться, — невозмутимо парировала Фаина Георгиевна и с важным видом сообщила, — сушите вёсла, товарищи! У меня бубновый туз!

Миша скривился, тяжело вздохнул и швырнул карты на стол.

— Что, Миша, много проиграл? — хмыкнул я.

— Пятнадцать кун, — сердито вздохнул Михаил.

— Тем более мы не деньгами брать будем, — аж захлопала в ладоши от радости Рина Зелёная, — мы хотим, чтобы Миша сводил нас в кондитерскую. Это напротив нашей гостиницы. Там такие марципаны!

— И ванилицы! — тут же повеселел Миша и облизнулся.

— Ну да, ну да, курицу вы уже съели, — не смог промолчать я.

Фаина Георгиевна расхохоталась, и Миша и Рина надулись.

Ну ладно, я убедился, что они ожили и вполне готовы поражать всех актёрским мастерством, и вышел из гримёрки.

В коридоре меня ожидал, нервно меряя шагами пространство, Йоже Гале:

— Муля! — с волнением сказал он, — насчёт того самого — всё в порядке. Всё уже где надо. Я завтра скажу, сколько.

Я кивнул и прикрыл веки, приглушая торжествующий блеск глаз.

Но Йоже был всё так же взволнован.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Муля! — пробормотал он, заламывая руки, — это некрасиво с нашей стороны, но тут такое дело…

— Что? — обомлел я.

Меня словно окатили холодной водой: неужели денег не будет? Или не вся сумма? Или с кем-то надо делиться?

— Мы вас сегодня приглашали на озёра отдохнуть… — пролепетал бледный Йоже, — а сегодня не получится… потому что…

— Ничего страшного! — прервал оправдания я, еле сдерживая облегчённый вздох.

К тому же мы с товарищами Ивановым и Сидоровым сегодня, считай не спали. А Миша и Рина явно не отошли от отравления злополучной курицей. Так что, судя по всему, повезло нам.

Когда, наконец, этот длинный рабочий день закончился, нас провели до автобуса, и мы принялись прощаться и рассаживаться.

— Нет. Я туда сяду, — отмахнулась Рина Зелёная, кокетливо взбила локоны на висках и помчалась к припаркованному рядом с автобусом автомобилю.

— Не понял, — сквозь зубы прошипел товарищ Иванов, еле сдерживая порыв бежать следом, что было неудобно на глазах у югославских коллег.

— Этот водитель нас сюда привёз, на этом автомобиле, — простодушно пояснил Миша и полез в автобус, где уже скрылась Фаина Георгиевна.

— Разберёмся, — процедил товарищ Иванов и повернулся ко мне, — после вас, товарищ Бубнов.

Немного уязвлённый подозрениями коллеги в том, что я тоже способен улизнуть в какой-то автомобиль, я пошёл садиться в автобус, не удостоив его ответом.

Когда мы приехали к нашей гостинице, я чуть не заржал: Корнеев, Толстиков, Болдырев, Павлов, Женя Чвакова и Алла Мальц высаживали саженцы. Делали они это неумело, но довольно живенько.

— Молодцы, товарищи! — поощрительно крикнул им товарищ Иванов и, не выдержав, заржал, как конь.

Упомянутые товарищи молодцы лишь злобно косились на нас, особенно на меня, но попыток комментировать не предпринимали. Они активно занимались благоустройством приусадебной территории вокруг гостиницы и прилегающих зданий. Им было некогда лясы точить.

— Ну как они? — усмехнулся товарищ Иванов и кивнул на «золотых деточек», которых было видно из холла гостиницы через стеклянную дверь.

— Работают, стахановцы, — хохотнул товарищ Сидоров, плюхнулся обратно в кресло и добавил, — в рамках советско-югославской дружбы народов. Всё, как советовал товарищ Бубнов. Тут даже корреспондент из газеты был. Интервью взял.

— У кого? — фыркнул товарищ Иванов, усаживаясь рядом.

— У Аллы Мальц.

Почему-то я даже не сомневался в этом.

Договорить мы не успели: подъехал автомобиль и оттуда вышла Рина Зелёная. Когда она вбежала в холл, то была вся румяная, глаза её блестели.

— Товарищ Зелёная, можно вас на минуточку? — обманчиво-ласково сказал товарищ Иванов и поднялся с дивана.

Рина Васильевна подошла.

— Нам побеседовать надо, — сказал он, — пройдёмте вон туда. Там комнатка такая есть…

— Чайная комната называется, — пояснил мне товарищ Сидоров, когда они ушли, — я за день от скуки уже все здесь осмотрел. У них в этой комнате жильцы гостиницы переговоры проводят.

Он посмотрел на меня, чтобы убедиться, проникся ли я, но, обнаружив, что мне всё равно, зло добавил:

— Буржуи.

Когда я, наконец, добрался до своей комнаты и сбросил туфли, у меня единственное желание было — рухнуть на кровать и проспать тридцать шесть часов подряд. Но нужно было ещё принять душ и простирнуть носки.

Мда.

Могучим усилием воли я заставил (точнее вынудил) себя встать с кровати и направиться в ванную. Хорошо, что в Белграде горячая вода была круглосуточно. Во всяком случае в этой гостинице точно. Я уже и отвык от такого, на первый взгляд, обычного комфорта.

И только-только я уже собрался идти мыться, как в дверь постучали.

Чертыхнувшись, я пошёл открывать.

На пороге стояла Лёля. При виде меня она воскликнула:

— Муля! Поговорить надо!

— Заходи, — вздохнул я.

— Ты что! — округлила глаза она, — если кто-то увидит, что я к тебе в номер зашла, знаешь, что будет?!

— Что будет?

— Ты представляешь, что люди подумают!

— Тогда будем через порог разговаривать? — спросил я, и явно спросил зря, потому что Лёля сразу воскликнула:

— Да нет же! Здесь внизу есть такая комнатка… чайная комнатка…

— А если ты со мной уединишься в той комнате, то люди воспримут это нормально?

— Но это комната для переговоров, — захлопала глазами Лёля. — Там можно.

Я не стал её разубеждать о том, что переговоры бывают разными. Особенно если это переговоры между парнем и девушкой.

— Говори, — сказал я, устраиваясь на диванчике.

— Фу, какой ты невежливый, — скривилась Лёля.

— Устал очень, — признался я, — всю ночь этих идиотов дежурили.

— Вот они тебя ненавидят! — хихикнула Лёля, — а когда товарищ Сидоров им после лекции вместо того, чтобы разрешить отлежаться, общественно-полезный труд организовал, то Болдырев и Корнеев сказали, что тебе морду побьют.

— За что?

— Что ты их товарищу Сидорову сдал, и их чуть обратно не отправили.

— Мда, — покачал головой я, — то есть это я их без разрешения отсюда вывел и по злачным местам водил? А потом заставил набраться до изумления и в пять утра на рогах приползти? Причём в чужой стране?

— Ну не знаю, они так сказали… — пожала плечами Лёля.

— Можешь у товарища Сидорова спросить, если бы не я — их бы ещё утром отправили обратно на родину.

— И поделом им! — неожиданно зло фыркнула Лёля.

— Чего ты так на них? — удивился я, — вроде, как только что защищала…

— Потому что они сами ушли, а меня не позвали! — возмущённо сказала она и её голос зазвенел от обиды.

— Ну, так не только тебя не позвали, — мягко сказал я, — вон Тельняшева тоже не взяли…

— Потому что Тельняшев — скотина, — сердито ответила Лёля, — и правильно, что не позвали. Он достал постоянно нарываться. Идиот.

— И Мишу не позвали…

— Какого Мишу?

— Пуговкина.

— Этого сморчка деревенского? — фыркнула Лёля и с нешуточной обидой в голосе добавила, — и главное, это толстожопую Аллочку взяли. А меня — нет!

Я не стал объяснять ей, что Аллу взяли только потому, что у неё дядя. А у Лёли таких связей нет. Вот и всё.

— Ты об этом поговорить хотела? — еле-еле сдерживая зевок, спросил я.

— Нет, о другом… — отвела взгляд Лёля.

— Ну так говори, — недовольно проворчал я, — а то я прямо сейчас тут усну.

Повисло молчание. Я посмотрел на Лёлю и удивился — первый раз видел, что она настолько смутилась.

— Да говори ты! — возмутился я, ибо сантименты сантиментами, а спать всё больше хочется.

— Слушай… — замялась она, — а то, что ты вчера говорил, это правда?

— Что именно я говорил? — не понял сначала я.

— Ну, о том, чтобы жениха мне тут найти? — лицо Лёли стало пунцовым, — в смысле мужа…

— Правда, — пожал плечами я и, не сдержавшись, таки зевнул.

— И как ты себе это представляешь? — еле сдерживая волнение, спросила она.

Я чуть не рассмеялся. Вчера чуть не била меня за такие слова. А сегодня вьётся ужом.

— Так ты же за простого слесаря или инженера хочешь выйти и жить в коммуналке, — не сдержался от шпильки в её адрес я.

— Ну Муля! — возмутилась Лёля и надула губки.

— Что Муля?

— Ну расскажи-и-и-и… — капризным голосом протянула она.

— А зачем? Чтобы потом опять извиняться? — совершенно неблагородным образом злопамятно напомнил я, — нет, Ольга, я в такие игры не играю.

— Ну, Мулечка-а-а-а! — умоляюще промяукала она и вдруг добавила мурлыкающим голосом, — а хочешь, я тебя за это поцелую?

Я чуть не заржал. Целоваться я с ней не хотел. Я хотел спать. Но рыбка плотно нанизалась на крючок, по самые жабры, и глупо было бы не воспользоваться моментом. Поэтому я сказал:

— Ну ладно, раз ты так просишь.

— Ой, Мулечка, ты такой милый… — аж захлопала в ладоши Лёля.

— Я милый, но не бескорыстный, — сказал я.

— Ну я же предлагаю тебе поцеловаться, — опять мурлыкнула Лёля, как ей очевидно казалось, сексапильным голосом.

— Нет, Лёля, — категорически ответил я, — поцеловаться и я могу. Это легко.

— А что ты тогда хочешь? — забеспокоилась Лёля и оглянулась на дверь.

— Как всякий советский человек, я за справедливость, — пафосно сказал я, — думаю, и ты тоже.

— Я тоже, — пробормотала в недоумении Лёля.

— Давай поступим так — информацию меняю на информацию, — сказал я.

— Какую информацию? — чуть даже испугалась она.

— Ты ответишь на один мой вопрос, — сказал я.

— Какой? — захлопала глазами Лёля.

— Он лёгкий и ты легко на него ответишь, — сказал я, — согласна?

— Ох, не люблю покупать кота в мешке. Но куда от тебя денешься, — деланно рассмеялась Лёля и торопливо добавила, — только сначала ты всё расскажи!

Я согласно кивнул и начал рассказывать:

— Чтобы найти здесь мужа, тебе нужно не в гостинице сидеть, а действовать, — сказал я, но Лёля тут же перебила:

— Как я могу не сидеть в гостинице, если товарищ Сидоров никого без сопровождения не выпускает!

— Таковы правила, — поморщился я и предупредил, — не перебивай.

— Извини, — стушевалась Лёля.

— Тебе нужно отсюда выбраться, — сказал я и, видя, что Лёля опять что-то хочет сказать, покачал головой, — ты обещала не перебивать. Так вот. Просто выбраться тебе отсюда невозможно. Иначе будет, как у этих придурков. Только у тебя таких родственников нет, так что тебя никто посадкой кустиков жалеть не будет. Отправят домой и там сразу возьмут на карандаш. Сама понимаешь, это не шутки.

Лёля судорожно сглотнула, видимо представив всю ситуацию.

— Поэтому тебе нужен официальный повод, чтобы покидать гостиницу. И такой повод, чтобы иметь свободное время. На пример, ты можешь напроситься в помощницы к Ивану.

— Он же звукооператор, — хмыкнула Лёля, — я в этом ничего не понимаю.

— Не понимаешь, — кивнул я, — но у любой техники есть особенность выходить из строя. Какая-то деталька, к примеру, перегорит и надо нестись в магазин покупать. А ему некогда, не будет же он съемки прерывать… а какая там, в магазине, очередь была — никто же не проверит тебя.

— Я поняла! — просияла Лёля.

— Или, ещё может быть, что именно такой детальки не было в том магазине и пришлось ехать в другой. А это не близко, на другом конце города. Вот полдня и каталась.

Лёля захохотала и зааплодировала мне.

— Или ты купила детальку, а она немножко не подходит и опять нужно ехать… вариантов там куча. Понимаешь?

Лёля понимала.

— А между делом ищи обеспеченного жениха. Не мне тебя учить, как.

Лёля мечтательно улыбнулась, а я сказал:

— Теперь мой вопрос.

— Давай, — вздохнула Лёля.

— А что это за госконтракт такой, которым ты мне всё время угрожаешь? — спросил я.

Глава 4

Лёля посмотрела на меня нечитаемым взглядом и тихо сказала:

— Ну как же, Муля…

Однако, договорить ей не дали — в дверь дважды громко стукнули и вошёл товарищ Иванов. Я скрипнул зубами. А он с подозрением посмотрел на нас и спросил:

— Товарищи, а чем это вы здесь уже в течение получаса занимаетесь?

Пока я придумывал варианты ответа, Лёля быстро сказала:

— Обсуждаем проблему, товарищ Иванов.

— Что за проблема? — нахмурился он. Проблем товарищ Иванов не любил.

— Да вот товарищ Бубнов на меня лишнюю работу наваливает! — на лице Лёли было такое искреннее негодование, что мне её аж жалко стало.

— В каком смысле? — заинтересовался товарищ Иванов.

— Представляете, он хочет, чтобы я у этого Матвеева на побегушках была! Нет, ну вы представляете?! Кошмар! А я, между прочим, тоже работаю в Комитете искусств! И прислугой к нему не нанималась! У нас крепостное право, между прочим, давно уже отменили, товарищ Бубнов! Вот сам и бегай за ним! — для аргументации она гневно фыркнула и надулась.

— Поясните, товарищ Бубнов, — велел товарищ Иванов непререкаемым тоном. — Отлынивание от общественной работы вверенных ему комсомольцев он категорически не одобрял.

— Эммм… — сказал я, но Лёля тут же взяла инициативу в свои руки:

— Бубнов хочет, чтобы я была как бы помощницей вот этого Матвеева! Он звукорежиссёр. Вы это понимаете?!

— Понимаю, — кивнул товарищ Иванов и уточнил, — а что именно вас так возмущает?

— Потому что моей работой будет, если у него какая-то запчасть перегорит, то, чтобы процесс съемок не останавливать, я должна по всему городу метаться и искать эту гайку, или что там! Вот делать мне больше нечего! — наябедничала Лёля и тут же заявила, — не буду я ему помогать! Ещё чего!

Лицо товарища Иванова вытянулось, и он свирепо сказал:

— Это что ещё за капризы?! Товарищ Иванова! Вы — советский человек! Комсомолка! И если товарищу Матвееву нужна помощь с деталями — то, значит будете бегать по всему городу и искать ему эту деталь! Процесс съемок прерывать из-за ваших бабских капризов никто не будет! Вы меня поняли?

Лёля захлопала глазами, да так натурально, что я аж умилился.

— Не слышу? — прорычал товарищ Иванов и веско добавил, — вам индивидуальное задание — бегать по заданиям товарища Матвеева!

— П-поняла… — дрожащим голоском пробормотала Лёля и, горестно всхлипнув, выбежала вон из комнаты.

Мне захотелось аплодировать. Такой талант пропадает.

Между тем товарищ Иванов велел:

— Проследите, чтобы она не отлынивала от работы.

— Конечно, — кивнул я и совершенно искренне добавил, — спасибо за помощь.

— Это моя работа, — скромно сказал товарищ Иванов.

А я ликовал в душе. Если эта курица найдёт тут мужа, то домой она уже не уедет, или, если таки уедет, то потом обязательно вернётся к мужу. Особенно, если забеременеет. А, следовательно, оставит меня в покое. У неё уже будут другие интересы. Нет, так-то я мог с нею воевать, доказывать, что я не имею никакого отношения к госконтракту и тому подобное. Но, во-первых, не хотелось тратить время на всю эту возню, а, во-вторых, не факт, что и удастся одержать победу. Так как мне память того Мули не досталась, то догадаться, насколько сильно замазался Муля, я не смогу. И, в-третьих, Лёля взбалмошная, и просчитать, что ей ударит в голову через месяц или полгода — невозможно.

На следующий день съемки шли уже полным ходом. Правда начали снимать, как на мой взгляд, какую-то мелкую ерунду: разговор ни о чём двух крестьянок. Или как со двора выезжает груженная тыквами телега. Или как коня ведут в кузницу и там ставят подкову.

Совсем мелочь.

Но мне пояснили, что сначала нужно «притереться», посмотреть, как оно пойдёт. А для этого и берут мелкие сценки, которые, если испортят — то не жалко и переснять быстро.

Ну, в принципе, в этом подходе что-то есть.

Хотя то Йоже Гале, то Воислав Нанович, то Франце Штиглиц периодически влезали, останавливали, на мой взгляд вполне себе нормальную съемку и заставляли менять или декорации, или ещё какую-то ерунду. Когда после очередной сценки, где гружённая тыквами телега выезжает со двора, Нанович заверещал и заставил разгружать телегу и менять тыквы на снопы, я не выдержал и вышел в коридор.

У меня сдали нервы. И ведь это, можно сказать, даже не сами съемки.

Не представляю, как я выдержу всё это.

А особенно я с замиранием сердца ждал, что будет, когда играть станет Фаина Георгиевна и Нанович заверещит на неё, как на эти тыквы. Уж она ему ответит так, что даже Завадскому и не снилось.

Даже думать об этом не хочется.

Тем временем Йоже Гале тоже вышел в коридор и вытер платочком взопревший лоб:

— Муля, всё в порядке, — подмигнул он мне, — вот смотри, я могу тебе завтра всю сумму отдать. Или могу сегодня дать четвёртую часть, а завтра — всё остальное.

— Давай часть сегодня, — задумался я, — нужно тёте Лизе подарок купить.

— Я могу показать хорошие магазины, — тут же вызвался Йоже Гале.

— С удовольствием! — улыбнулся я, — вот только как мне аргументировать… — я сделал выразительную паузу, — сам же понимаешь…

— Понимаю, — кивнул парень. — Но давай скажем, что нужно найти какую-то деталь для камеры…

— Нет, Иванов не поверит, — покачал головой я, — здесь надо как-то тоньше всё провернуть. Кстати, когда мы с тётей Лизой встретимся?

— Сегодня, — усмехнулся ЙоженГале.

— Как сегодня? — у меня чуть глаза на лоб не полезли.

— А чего тянуть?

— Подожди, но мы ведь не спланировали, как это всё…

— Успокойся, Муля, — махнул рукой Йоже, — мы решили эту проблему.

— Как?

— Мы включили твою тётю Лизу консультантом в проект. Так что она официально приедет и будет торчать здесь столько, сколько вам надо.

— Каким ещё консультантом?

— У нас же спецэффекты разные, — неопределённо покрутил рукой Йоже, — нам профессионал нужен. Во избежание разных неприятностей.

Я восхитился находчивости Йоже Гале.

Но потом спохватился:

— Подарка нет!

— Поехали! — решительно сказал тот.

— Но мы же причину не придумали, — пробормотал я.

— А какая тебе ещё причина нужна? — удивился Йоже Гале, — скажешь этому вашему чекисту, что узнал, что твоя тётя вечером приедет. И попросил меня отвезти тебя за подарком.

— Я хочу купить ей украшение из золота, — задумчиво сказал я, — а если товарищ Иванов скажет показать подарок…

— То ты покажешь! — хихикнул Йоже Гале, — просто ты сейчас купишь ей украшение и ещё какую-то дешевую безделушку. Вот её и покажешь товарищу этому.

— Поехали! — решительно сказал я.

Мы выскочили из здания. Хорошо, что Йоже Гале догадался сообщить какому-то вертлявому юноше, что мы на час отлучимся.

Представляю, сколько всего товарищ Иванов за этот час насочиняет.

Автомобиль весело дребезжа, ехал по мощёной мостовой. Мне нравятся города Европы. Красивые здания, архитектура, фонтаны, скульптуры, готические церкви. Глаза разбегаются от всего этого великолепия.

Тем временем мы выехали на широкий проспект, дважды свернули и остановились у магазина с небольшой витриной. Выглядел он довольно респектабельно.

Мы вошли внутрь, звякнул колокольчик и навстречу нам вышел толстый, но юркий мужчина средних лет. Его большая лысина красиво блестела в отражении бликов от драгоценностей.

Чего тут только не было! На полках, покрытых чёрным бархатом, сияли, искрились и переливались рубины, сапфиры, бриллианты и прочее добро, я даже и не знаю всех этих названий. И всё это было в обрамлении золота. Серебра я вроде, как и не заметил.

— Чего желают господа? — учтиво спросил толстяк. Склонившись в подобострастном поклоне чуть ли не до земли.

— Нам нужен подарок, — ответил Йоже Гале, — для женщины. Ей… эммм… Муля, а сколько тёте Лизе лет?

Я пожал плечами. Никогда не задавался этим вопросом, но так как отвечать было надо, брякнул шаблонную фразу:

— Женщине столько лет, на сколько она хочет выглядеть.

Толстяк подобострастно захихикал. Смех у него был дребезжащий.

— Может быть, господа желают посмотреть изумруды? У меня как раз есть очаровательные серьги. Вашей тёте наверняка понравятся. Или, может, вы желаете посмотреть кольцо? Или вас интересует жемчуг? У меня есть отличный розовый жемчуг. Хотите посмотреть браслет?

Он щебетал и щебетал и от его трескотни у меня аж голова заболела. Хотя я прекрасно понимал этот манипулятивный приём, известный торговцам ещё со времён Древней Месопотамии: ошеломить покупателя и, пока он не очнулся, втюхать ему товар.

— Муля, посмотри гранаты, — посоветовал Йоже Гале, — здесь очень красивые местные гранаты. Мелкие правда, но в колье или браслете смотрятся хорошо. Женщинам нравится.

— А ещё у нас есть малахит! — словно сокровенную тайну сообщил толстяк, — их из самой Сибири привезли!

— Нет. Малахит я точно тогда не хочу, — покачал головой я, — у нас этого малахита хоть ложкой жуй.

— Простите, вы из Советского союза? — наконец сообразил толстяк.

— А то, что я на русском языке разговариваю, вас не смущает? — вопросом на вопрос ответил я.

— Да у нас пол-Белграда русских, — философски пожал плечами толстяк, — уехали из России во время революции и тут остались.

— Да, я из Советского союза, — стараясь скрыть раздражение, ответил я.

Толстяк помрачнел, но всё же выдавил вежливую улыбку:

— Могу предложить вам серебряную брошку. Очень миленькая брошка. И стоит недорого…

Меня аж передёрнуло от этого. Звенящим от негодования голосом я отчеканил:

— Меня интересуют бриллианты. В золоте. Что у вас есть?

Толстяк выпучил глаза, но послушно начал показывать украшения, комментируя.

Наконец, я остановился на золотой витой цепочке с подвеской, усыпанной бриллиантами. Выглядело очень красиво. И цена была соответствующая.

Толстяк назвал цену, да ещё таким голосом, что мне сразу захотелось его ударить. Но деньги у меня были. А куда их, солить, что ли?

Поэтому я сказал:

— Дайте мне две такие…

У толстяка, как мне показалось, сейчас случится инфаркт. Он так побагровел, что я аж испугался за него.

— А зачем тебе аж две? — удивился Йоже Гале.

— Вторую матери подарю, — пожал плечами я.

Йоже Гале кивнул и принялся отсчитывать деньги из увесистой пачки. У толстяка от вида такого количества денег аж левый глаз задёргался.

Ну а что, пусть не думает, что мы там все — голь беспросветная.

Но осадочек остался. Поэтому подарки Маше и Дусе я покупать здесь не стал. Время ещё есть, позже что-то им присмотрю. Насколько я понимаю, наших женщин интересуют, в основном, югославские шмотки. Ну или другие «забугорные».

Я сжал зубы, аж желваки заходили — из-за тотального дефицита почти все женщины у нас умеют шить и вязать. Если хочешь модно одеваться, приходится выкручиваться.

Кстати, надо будем им ещё парочку журналов с выкройками прикупить. Уж мать наверняка оценит.

Мы вышли из магазинчика и Йоже Гале спросил:

— А теперь куда? Обратно на студию?

— Скажи, здесь есть где-нибудь поблизости книжный магазин?

— Да вон же он, — немного удивлённо махнул рукой на витрину через дорогу Йоже Гале.

— А русские книги там продаются?

— Ну конечно! Мы же братские народы. Хотя и английские есть, и французские. А ты что купить хочешь?

— Да вот мысль тут у меня одна возникла, — ухмыльнулся я и первым зашагал через дорогу по направлению к пёстрой вывеске над магазином.

Также звякнул колокольчик, предупреждая хозяина магазина о посетителях.

Вкусно пахло старыми книгами, чернилами и свежемолотым кофе. Я с удовольствием вдыхал такой родной из моего мира запах. Как же я соскучился!

— Что желаете? — навстречу нам вышел сухой подтянутый старичок с бородкой клинышком и в очках в черепаховой оправе с толстыми стёклами, отчего его глаза казались огромными, как у изумлённого долгопята.

— Скажите пожалуйста. А у вас есть стихи Маяковского? — спросил я и добавил, — только мне надо на русском языке.

— Конечно есть, — удивлённо протянул продавец, — но, может, вас интересует творчество Гейне? Или Бодлера?

— Меня их творчество очень интересует, — ответил я и быстро добавил, — только не сейчас. Мы зайдём к вам перед отъездом. А сейчас я просто хочу знакомой стихи Маяковского подарить. Не догадался с собой из дому прихватить.

— Да вы не переживайте, — вздохнул продавец, — у нас книги Маяковского и других русских классиков в подарочной упаковке и переплёт красивый. А иллюстрации сделаны офортным способом. Берите, не пожалеете.

И он резво для своего возраста метнулся куда-то вглубь многочисленных стеллажей и через миг вернулся с книгой в тиснённом синем переплёте.

— Вот, — он любовно пролистнул книгу, словно не хотел с нею расставаться, и протянул мне.

— Замечательно, — поблагодарил я, а Йоже расплатился.

В здании киностудии нас ожидал рассерженный, словно кипящий чайник, товарищ Иванов.

— Товарищ Бубнов! — при виде меня его глаза налились кровью, — кто дал вам право покидать здание? Где вы были?

— Не ругайтесь, товарищ Иванов, — примирительно сказал я, — так вышло. Представляете, я пару часов назад узнал, что экспертом-консультантом, которого пригласили поработать, будет моя родная тётя. Мамина сестра. И я уговорил товарища Гале отвезти меня в магазин. Не могу же я без подарка. Тем более я её никогда в жизни не видел.

— И что вы ей купили? — с подозрением прищурился товарищ Иванов.

— Да вот. Книга, — я вытащил томик Маяковского из сумки.

— Маяковский? — удивился товарищ Иванов и с подозрением посмотрел на меня, — а почему из дома не привёз? Было бы дешевле.

— Если бы я знал, что она приедет — то привёз бы. Конечно же! И варенья домашнего, из малины и крыжовника тоже привёз. Мама рассказывала, что она в детстве очень это варенье любила…

— Ну ладно. Забирайте, — товарищ Иванов ловко пролистал все страницы, проверяя, не спрятано ли там что-то. Не найдя ничего он, тем не менее не расстроился, вернул мне книгу и отбыл прочь.

— Фух, — вытер испарину на лбу Йоже Гале, — как ты его. Я уж думал, что он тебя поймает на несоответствии.

Я только усмехнулся. Ну не будет же он меня обыскивать и искать цепочки с бриллиантовыми подвесками. Тем более, что он знает, что денег у меня нет. А вот на книгу вполне хватит.

Заодно и встречу с тётей легализировал.

Йоже Гале ушёл дальше руководить съемками, а я решил поискать, где тут фонтанчик с водой. Захотелось сильно пить. Может, от волнения?

Я прошёлся по коридорам, а искомого фонтанчика не нашёл. Хотя вчера я его собственными глазами где-то здесь видел. Но, с другой стороны, что из этих киношников взять.

Но пить захотелось ещё больше.

И тут я понял, где можно попить. Я пошёл в гримёрку, которую делили Фаина Георгиевна, Рина Зелёная и Миша Пуговкин. Вот у них стопроцентно или вода, или чай есть.

В комнате сидела Фаина Георгиевна и курила.

— А где остальные? — спросил я.

— В костюмерной. Им костюмы переделывают. Этому фашисту не понравилось опять что-то.

— Какому фашисту? — спросил я, хотя прекрасно понял, что она уже столкнулась с Нановичем.

— Да есть тут один — криво усмехнулась Фаина Георгивна и только заметила у меня в руках книгу, и тут же по своей неискоренимой привычке решила поддеть меня, — Что, Муля, читать учишься?

— Да вот зашёл к вам, может вы буквы какие мне покажете? Если вспомните, конечно…

Злая Фуфа расхохоталась:

— Между прочем, Муля, склероз гораздо лучше геморроя. При склерозе ничего не болит и постоянно новости. А геморрой — ерунда. И самой не видно и жаловаться неудобно.

Тут уже расхохотался я.

Отсмеявшись, Злая Фуфа стала серьёзной и спросила:

— Товарищ Иванов тебя везде искал. Злой бегал. Пыхтел как самовар у твоей Дуси.

— Мы с Йоже в магазин съездили, — пояснил я, — за книгой. Узнал, что сегодня моя тётя Лиза приезжает… и вот на подарок…

— Ох, Муля! — всплеснула руками от такой новости Фаина Георгиевна, — вот это событие! Как тебе удалось всё так ловко организовать?

— Да тётя Лиза сама, — пояснил я, — устроилась на киностудии в этом фильме консультантом. Вот и приедет.

— Чудеса! Восхищённо причмокнула Фаина Георгиевнпа, — ты уже вечером увидишь свою тётю!

Затем она пару мгновений помолчала и резко спросила:

— А вот когда я уже свою сестру увижу?

— Йоже говорил, что она уже выехала, — ответил я, — так что через два дня она будет здесь.

— Из Праги так далеко ехать разве? — удивилась Злая Фуфа.

— Не знаю. Говорю, как мне сказали, — пожал плечами я, — сами у неё послезавтра спросите.

— Ох, Мулечка! — мечтательно проворковала Фаина Георгитевна, — сколько ты для меня всего сделал! И чем я тебя отблагодарить могу?

— А познакомьте меня с Анной Андреевной, — сказал я, — точнее даже с её сыном, Львом Николаевичем.

А вечером я увидел тётю Лизу.

Глава 5

— Муля! — вскрикнула она и бросилась ко мне.

После долгих обнимашек, всхлипов и вздохов, я отстранил её и хоть смог нормально рассмотреть. Тётя Лиза была уже довольно немолода, лет эдак хорошо за пятьдесят, причём, даже скорее ближе к шестидесяти. Я говорю «немолодая», потому что в этом времени женщина в пятьдесят — это уже конкретно такая бабушка, а у нас, в том, моём, мире — ещё девушка. Просто немного взрослая, но всё равно девушка.

— Дай-ка я на тебя посмотрю, — взволнованно щебетала она, гладила мня по щекам, по голове, прижимала и периодически заливалась слезами. — Ты такой взрослый уже! Такой красивый!

Я усмехнулся. С эпитетом «красивый» тётя Лиза мне явно польстила (я после попадания в тело Мули всё никак не мог привыкнуть к свой новой внешности, но приходилось терпеть, раз другой не было).

Сама же тётя Лиза была чем-то похожа на Надежду Петровну, только это был более грубоватый вариант, что ли. А, может быть, виной всему то, что она коротко стриглась, почти «под ёжик». Волосы, в отличие от Мулиной мамашки, она не красила. Поэтому ёжик был полуседым. И одевалась для этого времени довольно экстравагантно — была в брюках, просторной рубахе и грубоватых ботинках на толстой подошве.

— Ну рассказывай! — выдохнула она, — как там мама? Как твой отец?

— Который? — уточнил я.

— Твой отец, Муля. Разве у тебя их много?

— Не очень много, — согласился я и уточнил, — Двое.

Тётя Лиза ахнула:

— Рассказывай! Расскажи мне всё!

Она утащила меня в большой зал, который служил на киностудии холлом. Мы примостились там в уголочке, отгородившись от любопытных взглядов кадкой с фикусом, и она забросала меня вопросами:

— Что значит «два», Муля? — и требовательно посмотрела на меня. — Что с Модестом случилось? Он умер?

Интересно, она даже хмурилась и голову чуть к плечу склоняла, как Мулина мама.

— Он жив и вполне прекрасно себя чувствует, — пожал плечами я, — привет тебе передаёт. И ещё подарок вот.

Я принялся вытаскивать из сумки подарки, что привёз из дома:

— Вот от отца и от Машеньки, — я протянул ей свёрток, — там какие-то книги по химии. И тетрадь с цифрами. Отец сказал, что ты рада будешь.

— Да ты что! — тётя Лиза уже разорвала бумагу и жадно вчитывалась в строчки, — с ума сойти! Он провел каталитический крекинг этилидендиизопропилбензола другим способом… но вот как? А! Ну всё понятно! Взял мезопористый оксид кремния… хотя…

Она так углубилась в записи, что я решил, что на этом наше общение на сегодня закончилось. Но нет, полистав ещё каких-то пару минут тетрадь, тётя Лиза довольно усмехнулась и отложила записи в сумку:

— Ну ты посмотри, каков гусь! Это ж надо! И не признавался… — она коротко и одобрительно хохотнула.

Честно говоря, я не понимал, что смешного в процессе каталитического крекинга этилидендиизопропилбензола, причём не важно, каким способом. Для меня это было — скука скучная. А вот тётя Лиза почему-то развеселилась. Странные эти люди от науки. Причём во все времена, и во всех странах.

— Постой, Муля! — вдруг подняла на меня взгляд тётя Лиза, — ты сказал от отца и от Машеньки?

— Ну да, — кивнул я и сразу же пояснил. — Отец женился на Машеньке. Это его аспирантка. И скоро у меня будет сестричка.

Тётя Лиза вытаращилась на меня, словно на привидение, поэтому я торопливо поправился:

— Но это не точно, может, и братик будет.

— Бедная Наденька, — печально протянула ошеломлённая тётя Лиза, — Она всегда была такой взбалмошной. Конечно, ему с нею было нелегко жить в браке. А сейчас, после того, как Модест её так некрасиво бросил, она, наверное, совсем сникла. Ты хоть её не бросай, Муля. А то ведь она пропадёт… Но каков Модест негодяй! До старости её довёл и ради молодой бросил! Вот судьба женская!

Тётя Лиза порывисто вздохнула и закусила губу, очевидно от огорчения.

Я поспешил развеять сомнения:

— Но отец её не бросал! — покачал головой я, — это она его бросила, когда ушла к отцу!

— Муля, ты бредишь, — испуганно сказала тётя Лиза и потрогала мой лоб, — вроде всё в порядке. Ещё раз попробуй пояснить. От кого и к кому она ушла?

Она нахмурилась и вдруг просияла:

— Ты, видимо, называешь её нового мужа отцом?

— Ну да, — кивнул я, — так он и есть мой отец. Биологический.

— Да ты что! Так Модест тебе не отец, оказывается?! — охнула тётя Лиза и рассеялась, — вот Надюха, вот даёт. Отец бы ей задал за такие фортели!

— Так он ей и задал, — объяснил я и рассказал всю трагическую историю Мулиной матери.

Оказывается, тётя Лиза этих подробностей не знала: она уже к этому времени уехала и знала только, что Наденька вышла замуж за Модеста, учёного-химика, и у них родился мальчик по имени Муля.

— А это тебе от мамы и отца, — я вытащил и положил перед тётей Лизой большой свёрток. — Только не разворачивай здесь, а то увидят. Их дома хорошо упаковали. Там три шкурки соболя. Как раз будет на шапку и воротник. Потом наедине рассмотришь.

— Соболь! — счастливо всплеснула руками тётя Лиза, — и где только достали?

— Отец, в смысле мой биологический отец, — поправился я, — раньше работал на промыслах в Якутии. Это из-за его работы всё с мамой и моим рождением так получилось же. Так вот, он и достал по старым связям.

— Но на воротник две шкурки — это много, — покачала головой полностью ошарашенная и деморализованная тётя Лиза.

— Ничего, одну потом передаришь кому-нибудь.

— Ничего себе! Такие подарки передаривать! — фыркнула тётя Лиза и мечтательно выдохнула, — я лучше соболиное манто себе закажу. Буду в театр в соболиных мехах ходить. Все обзавидуются.

Я молча пожал плечами. Как по мне, то в театр гораздо удобнее ходить в практичной (хоть и нарядной) одежде. Но это же женщины!

— А Дуся? Как там Дуся? — между тем засыпала меня расспросами тётя Лиза.

Про Дусю я мог рассказывать часами.

— Дуся пыталась тебе фаршированную рыбу передать и кулебяку, — объяснил я, — но я не взял. Испортится же. Она даже тайно сунуть пыталась. Хорошо, что мы вовремя обнаружили. Поэтому от неё вот только такой подарок.

И я протянул ей жестяную коробочку.

— «Леденцы, драже, камушки, монпасье, из фруктовых соков и сиропа», — дисциплинированно прочитала тётя Лиза и с благодарностью улыбнулась, — это так мило. Спасибо Дусе.

— Там не леденцы, — сказал я, — это просто Дуся такую коробку нашла. — Там мазь какая-то. На бобровой струе, так, кажется. От суставов и других воспалений. Дуся всегда этой мазью пользуется и для тебя сделала.

— Оу! — обрадовалась тётя Лиза, — я помню из детства эту мазь. Она прекрасно помогает. Вот спасибище!

Её радость была настолько неподдельной, что я понял, что боль в суставах досаждает ей теперь частенько.

— И вот ещё, от мамы, — я протянул ей альбом. Обычный школьный альбом. Сильно потрёпанный и старый.

Тётя Лиза, ещё даже не раскрыв его, как-то странно всхлипнула и схватила. Начала листать, рассматривая рисунки, затем прошептала:

— Спасибо… это же мои рисунки. Я уже и не надеялась увидеть когда-то.

— А теперь от меня подарок, — я дождался, пока она рассмотрит рисунки и поностальгирует, и протянул ей томик стихов Маяковского.

— Стихи? Маяковский? Спасибо, — разулыбалась тётя Лиза, но больше из вежливости, и машинально погладила рукой альбом с рисунками.

— Открой на девяносто третьей странице, — тихо дал указания я, — только держи её на уровне фикуса. А то увидят.

Когда на колени тёти Лизы скользнула золотая цепочка с подвеской из крупных бриллиантов, она изумлённо охнула:

— Муля!

— Носи на здоровье, тётя Лиза.

— Но это же столько денег стоит!

— Для тебя — не жалко. Тем более мы с тобой в первый раз в жизни видимся.

— Дай бог не последний, — вздохнула тётя Лиза.

— Я об этом хотел с тобой поговорить, — сказал я, — но, наверное, потом. Лучше расскажи о себе.

— Погоди, Муля, — покачала головой тётя Лиза и ловко попрятала все подарки в свой баул. — Давай лучше сейчас рассказывай. А то это — жизнь. И нет гарантий, что завтра нам снова дадут поговорить.

Она была однозначно права.

— В общем, я хочу прикупить здесь домик, — еле слышно сказал я, — лучше где-то во Франции. В идеале — это Люксембург. Но вряд ли там получится. Хотя и в какой-нибудь Бельгии тоже сойдёт. Но только не Испания, не Португалия и не Италия. Не люблю я всю эту их южную суету. Туда ездить отдыхать ненадолго хорошо, а жить там — боже упаси.

Тётя Лиза метнула на меня очень удивлённый взгляд, но не прокомментировала никак. А я продолжил:

— Домик я думал, что ты оформишь на своё имя. Можешь там жить, если хочешь. Я ведь перееду не скоро. Пару лет точно не приеду…

— У меня есть жильё, Муленька, но спасибо за предложение, — тётя Лиза совсем расчувствовалась и чмокнула меня в щеку, — божечки, как же я рада, что ты ко мне переедешь! Ты даже не представляешь, как тяжело здесь жить одной! Без семьи, без поддержки… Нет, ты не подумай! Деньги у меня есть, я и сама неплохо зарабатываю. Но, порой, так хочется просто поговорить с родными людьми… Хочется душевности и тепла. Знаешь, мы, когда росли с твой мамой, так часто ссорились. Я вечно ругала её за безалаберность и несерьёзность. А когда я приехала сюда, то поняла, насколько мне её не хватает! Как грустно, что мы не ценим тех, кто рядом с нами. И только в разлуке начинаем понимать это…

Она промокнула платочком слезинки в уголках глаз и продолжила уже более спокойным тоном:

— Конечно, я найду тебе дом! А если не хватит денег, то доложу свои. У меня есть накопления…

— Не надо, — прервал её я, — у меня есть деньги. Йоже Гале отдаст их тебе, когда я уеду. Я только немного возьму, чтобы всем моим наряды купить. А то поназаказывали импортного…

— Ах, Муля, я тоже приготовила подарки! — воскликнула тётя Лиза, — Только не взяла их сюда. Они в гостинице…

— Не беспокойся, — сказал я и хотел уже добавить, но увидел, что на середину холла вышел товарищ Иванов и принялся пристально смотреть на нас. Увидев, что я его заметил, он нахмурился и демонстративно посмотрел на часы. А потом постучал по циферблату. Чтоб уж наверняка, наверное.

— Нам пора, — сказал я тёте Лизе.

Да она и сама поняла.

— Муля! Как же я счастлива! — она снова обняла меня и ещё раз крепко прижала к себе.

Мы разошлись в разные стороны, а я подошёл к товарищу Иванову.

— Долго, — укоризненно сказал он и вздохнул.

— Она меня впервые увидела, — извинился я, — столько всего рассказать надо было.

— О чём вы говорили? — на всякий случай спросил товарищ Иванов, но больше для проформы.

— О маме рассказывал, об отце, — пожал плечами я, — о Дусе.

— Ладно. Идите работайте.

Я мысленно с облегчением вздохнул и пошёл на съемочную площадку. Но не успел я пройти и пару шагов, как был перехвачен Фаиной Георгиевной:

— Муля! — воскликнула она громким шёпотом, — я видела, как ты встретился с тётей. Какое это счастье! Тебе так повезло, Муля! А вот я не знаю, когда уже смогу увидеть Изабеллу…

— Ну что вы так переживаете, Фаина Георгиевна, — укоризненно покачал головой я, — завтра вы обязательно встретитесь со своей сестрой. Мы же это всё обсуждали.

— Я так жду этого момента, Мулечка, — всхлипнула она, трубно высморкалась в большой носовой платок и грустно поплелась в свою гримёрку.

Мне было жаль её. Волнуется.

Но изменить время встречи я не мог. И так Йоже Гале вон как помог с этим делом.

Вечером в гостинице на ужин пришли не все.

Но я был настолько поглощён прошедшей встречей и перспективой получения недвижимости в одной из стран, что почти не обращал внимания на окружающих.

Ровно до тех пор, пока ко мне за столик не подсела Лёля Иванова:

— Муля, и что ты будешь делать? — без вступления начала Лёля.

— А? Что? — вынырнул из грёз я. — Что случилось?

— А ты не знаешь? — удивилась она, — вся гостиница гудит, а ты сидишь и спокойно так ужинаешь. Я аж удивилась.

— Так что стряслось опять? — вздохнул я. Даже помечтать спокойно не дадут.

— Тельняшев подрался с Павловым. Из-за Мальц, — глаза Лёли затуманились. — Победил Павлов. И теперь он гуляет с Мальц.

Она вздохнула и с негодованием произнесла:

— Ну и что они все в ней находят! Усы как у Чапаева!

— Возможно, именно такие девушки нравятся парням, — пожал плечами я и меланхолично наколол кусочек сладкого перца на вилку.

— Ну, Муля! — надулась Лёля, — теперь товарищ Сидоров бегает и орёт, что все поедут обратно. И что останутся только Раневская, Зелёная, Пуговкин, ты и Матвеев. А остальные уедут. Муля, я не хочу уезжать! Почему из-за этой уродки уезжать должна я?

Я пожал плечами и философски сказал:

— Увы. Такова жизнь.

Лёля вспыхнула:

— Муля! Ну сделай же что-нибудь! Или наша договорённость будет недействительна! Ты меня знаешь! Я же рассержусь и всем расскажу, что пришлось оставить Верёвкина, Ильясова и Басюк ради этих! И что это твоя работа!

— Это была твоя работа, — ответил я.

— А я скажу, что твоя! — нагло ухмыльнулась Лёля, — и мне поверят. Потому что я к этой группе отношения не имела, а тут меня вдруг взяли взамен этих. Кроме того, у меня черновики анонимок все остались. А это — доказательство! Так что тебе деваться некуда!

Я вздохнул, отставил недопитый чай и пошёл к товарищу Сидорову.

Хоть бы скорее она нашла себе тут мужа и осталась. С глаз моих долой! Навсегда!

По дороге к номеру товарища Сидорова я опять был перехвачен Фаиной Георгиевной:

— Муля, — взволнованно прошептала она, — я взяла подарок для Изабеллы. Вышитую скатерть с монограммой и набор салфеток с кружевом на коклюшках. Но сейчас мне кажется, что этого мало. Ты дарил своей тёте стихи Маяковского. Я тоже хочу что-то такое. Муля, давай поедем в тот книжный магазин!

— Фаина Георгиевна, — осторожно, чтобы не обидеть, ответил я, — у вас с сестрой будет ещё много времени. И вы вполне сможете сами сходить в магазин, и там вы ей купите ту книгу, которую она сама выберет.

— Думаешь, у нас получится? — обеспокоенно спросила она.

— Конечно! Мы с Йоже поможем вам провернуть это, — улыбнулся я и посоветовал, — вы бы лучше пошли и легли спать. На вас же лица нет. Какая вы завтра перед сестрой будете? Хотите, чтобы она запомнила вас с тёмными кругами под глазами?

— Да, ты прав, — кивнула она, — Беллочка не отличит моё лицо от жопы. Так что пойду. Уснуть не усну, но выпью пустырника и, может, немного подремлю.

Отделавшись от Фаины Георгиевны, я с облегчением пошёл к товарищу Сидорову.

Тот был в номере. Читал газету.

И был товарищ Сидоров не в настроении.

— Я слышал о происшествии, — сразу, с порога, сказал я.

— Гады какие! — товарищ Сидоров с яростью смял газету и отшвырнул её прочь, — делать им нечего! Уже не знаю, чем их развлекать. То экскурсию для них выдумываю, то ещё какую-то замануху. А эти дегенераты набрались с самого утра и затеяли драку прямо в гостинице! Ты можешь себе это представить!

Он вскочил и забегал по комнате.

— Всех домой, к чертям собачьим! И пусть родители за них краснеют!

Я немного подождал, пока товарищ Сидоров выпустит пар, а потом сказал:

— Товарищ Сидоров, мы же с вами в прошлый раз обсуждали, что их отъезд невозможен.

— Обсуждали! И что с того! Какой я дурак, что тебя послушал! — взорвался он и ещё пуще забегал по комнате.

Под ноги ему попался упавший на пол портфель, он с яростью пнул его, да так, что портфель пролетел аж до самой входной двери, ударился об неё и упал, выронив всё содержимое веером по всей комнате.

— Это потому что им заняться нечем, — сказал я, — вот они и чудят от безделья.

— Так, а что я им ещё придумаю? Что?! — в исступлении закричал товарищ Сидоров.

— Тише вы! — шикнул на него я, он очнулся и встревоженно замер, прислушиваясь к тому, что там, на коридоре.

Но, вроде, было тихо.

— Давайте дадим им последний шанс, — сказал я, — а чем занять их, я придумал. Мы завтра уезжаем на несколько дней в деревню. Будем там нападение солдат на деревню снимать. И вот я думаю, что можно их взять тоже. Пусть массовку играют. И им интересно будет. И вымотаются так, что ой.

Товарищ Сидоров на мгновение задумался, затем просиял:

— Ты прав, Бубнов. Давай ещё так попробуем. Но если и после этого они будут чудить — уедут все на Родину дружным коллективом.

Поздним вечером я сидел у себя в номере и размышлял о том, какой домик просить купить тётю Лизу. Выходило, что идеальный вариант — в долине Мозеля. Вот там бы я развернулся. Так-то мне без разницы, если не понравится место и дом, то я всегда могу заработать и купить другой. Но хотелось, чтобы сразу.

И тут ко мне в номер постучали.

Я почему-то подумал, что это опять Фаина Георгиевна пришла выяснять что-нибудь о завтрашней встрече.

Но нет.

На пороге стоял администратор.

— Вас ожидают, товарищ, — старательно выговаривая русские слова, сказал он и добавил, — в холле.

Немало удивлённый, я спустился.

Там мерял шагами холл взволнованный Йоже Геле.

— Муля! — воскликнул он, — всё пропало!

— Что такое? — не на шутку встревожился я.

— Фаина Георгиевна не сможет встретиться со своей сестрой! Кто-то донёс.

Глава 6

У меня, мягко говоря, волосы зашевелились на голове. Я тихо спросил:

— И что теперь?

— Она не приедет, — упавшим голосом сказал Йоже Гале.

— Неужели её в Белград не пустили? — недоумённо переспросил я.

— Да нет же, сюда её пустили, кто бы запретил!

— Так а в чём дело тогда? Я не пойму.

— Мы же планировали организовать их встречу в деревне Сремска Каменица, — начал объяснять Йоже Гале, — а там всё оцепят на время съемок и не пустят никого постороннего. Понимаешь?

— Так в Белграде, значит, они встретятся, — пожал плечами я.

— В Белграде эту встречу организовать будет трудно — за актёрами очень следят.

— Но ты же меня в книжный магазин водил, — удивился я, — и не только. И всё было нормально. Товарищ Иванов лишь головой покачал укоризненно. И Лёля наша за деталями для Ивана ездить по городу будет. А тут прямо никак не получается. Ничего не пойму.

— Потому что мы с тобой и эта Лёля — не актёры, — терпеливо пояснил Йоже Гале, — если ты что-то отчебучишь — никто и не заметит. А если, к примру, Раневская — обе наши страны на ушах стоять будут. А ещё же заокеанские друзья есть. Эти тоже в стороне не останутся. Мигом раздуют. Понимаешь?

— Понимаю, — нахмурился я.

— И я вот не знаю, что делать! — запальчиво повысил голос Йоже Гале. — Я ведь пообещал тебе!

— Погоди, — озвучил я мысль, которая вдруг пришла мне в голову, — смотри, у нас такая ситуация. Кроме актёров, меня и звукооператора, с нами приехало несколько человек для обмена опытом. Советская молодёжь. И я вот думаю — а что, если их задействовать в массовке завтра? Платить им не надо. Они с удовольствием поучаствуют. И плюс — ваши (да и наши) потом отчитаются о совместном культурном мероприятии в рамках дружбы народов. Сечёшь?

Йоже Гале видно было, что пытается вникнуть, но суть моей аферы от него ускользала. Поэтому я пояснил:

— Я попрошу одну из девушек, а конкретно — Лёлю Иванову, чтобы поменять её на сестру Фаины Георгиевны. В гриме крестьянки или монахини это вообще не будет заметно. А у них будет почти четыре дня, чтобы наобщаться.

Йоже Гале просиял. Затем задумался и обратно помрачнел:

— Но тогда придётся посвящать её в наши дела. А это опасно.

— Никто её ни в какие дела посвящать не будет, — усмехнулся я и подмигнул, — ты можешь до завтрашнего утра составить список примерных деталей, которые нужно докупить для камер и прочего оборудования? И главное — нужно, чтобы магазины были разбросаны по городу. В общем ты прикинь, но с таким расчётом, чтобы ей было чем четыре дня заниматься.

— Это я могу, — кивнул Йоже Гале, — но в твоём плане есть два очень слабых места. И даже три.

— Говори, — поощрил его я.

— Во-первых, где она будет ночевать? В гостинице её сразу вычислят и доложат вашему куратору, что она не была в это время на съемках. А по спискам — она там была. Сразу возникнут вопросы, — сказанул Йоже Гале, и я аж впал в ступор.

Мда, оказывается, он ещё тот Шерлок Холмс.

— Слушай, Йоже, у тебя же мои деньги есть. Ты можешь у знакомых снять для неё комнату или квартиру на эти четыре дня? Чтобы паспорт не спрашивали?

Йоже Гале облегчённо вздохнул:

— Я тогда её в ту квартиру поселю, где сестра Фаины Георгиевны жить будет. Как раз четыре дня её не будет.

— Вот и отлично! — улыбнулся я, — а что ещё за вопросы?

— Второй вопрос: если у вас по списку, то сколько там человек для массовки?

— Десять, — подсказал я.

— Так вот, десять человек, плюс артисты, звукооператор, ты…

— И два куратора, — опять подсказал я.

— Да, получается семнадцать, — округлил глаза Йоже Гале. — Вопрос: где я там, в деревне, расселю семнадцать человек?

— Это проблема?

— Да! Там гостиницы всего две, причём одна маленькая, ведомственная. В них будут только артисты жить и съемочная группа. А куда я остальных дену?

— Ну ты же всё равно планировал массовку где-то расселять?

— Нет, Муля, я планировал набрать массовку из местных. Мы всегда так делаем. Они живут у себя дома. А теперь мне что делать?

— Так, вопрос только в этих ребятах, которые будут сниматься в массовке, правильно? Фаину Георгиевну, Рину и Мишу ты селишь в гостинице, да?

Йоже Гале кивнул и добавил:

— И тебя, и Ваню.

— Я понял, — усмехнулся я, — теперь смотри. У нас в этой группе четыре девушки: Чвакина Женя, Лапина Катя, Алла Мальц и Иванова Лёля. Остальные — парни, включая двух кураторов. Так вот, ты четырёх девушек в этой вашей Сремской Каменице где-нибудь разместить сможешь?

— Смогу, — кивнул Йоже Гале, — можно вагончик туда перевезти. Как раз места хватит им ночевать. А парней куда я дену? У нас нет столько вагончиков!

— А ты палатки возьми, — пожал плечами я, — пусть в палатках парни ночуют. На улице тепло, даже если дождь, но в палатке не промокнешь. А им романтика будет. Есть же у вас палатки? В походы вы же ходите?

— Да, палатки есть, — выдохнул Йоже Гале и облегчённо вытер вспотевший лоб прямо рукавом рубашки.

— Давай третий вопрос, — велел я.

— Как сделать так, чтобы они не пересекались и не увидели, что Лёли нет, а вместо неё старая женщина?

Я завис. Мда. Засада. Такой красивый план вот-вот лопнет, как мыльный пузырь.

— Русские не сдаются, — поучительно сказал я. — Значит, нужно девчат расселить так, чтобы они не пересекались. Вагончик, значит, отпадает. Или туда посели трёх девушек и кого-то четвёртого из ваших. Или вон Рину Зелёную. А Изабелле подыщи квартиру.

— Сделаю, — кивнул Йоже Гале с тяжёлым вздохом.

— И сделай, что ли, чтобы обед и ужин проходил в две смены, чтобы народ поменьше пересекался, — продолжил я, — а товарищей Иванова и Сидорова я беру на себя. Буду их отвлекать.

— Вот и договорились.

Мы ещё немного пообсуждали подмену Лёли на Изабеллу, окрылённый Йоже Гале ушёл, а я развернулся идти к себе, и прямо на лестнице, нос к носу, столкнулся с товарищем Ивановым.

— Товарищ Бубнов, — с подозрением покосился тот на меня, — а что это у вас за неформальное общение с Йоже Гале? На съемочной площадке не наобщались? Почему не доложили о его визите?

— Почему неформальное? Как это я не доложил? — посмотрел на него абсолютно честными глазами пятиклассницы, застигнутой за поеданием малинового варенья из бабушкиного буфета.

— Вы издеваетесь? — голос товарища Иванова зазвенел, и я торопливо добавил:

— Мы так решили с товарищем Сидоровым. Я думал, что мне ещё и вам докладывать не надо. Достаточно разговора с ним.

— Что вы решили?

— Вы же в курсе о драке между делегантами? — спросил я.

Товарищ Иванов кивнул и нахмурился. А я продолжил:

— Ещё в прошлый раз товарищ Сидоров хотел их депортировать обратно на Родину…

— И правильно! Пусть бы гнал их отсюда в шею!

— Не могу согласиться, — покачал головой я, — я и прошлый раз ему доказывал, что если часть группы отправят домой, то придётся или вам, или ему их сопровождать. А я на это пойти не могу. Остаться за границей с одним только куратором — это опасно. А вдруг придётся разделиться? К примеру, съемки будут в разных местах по разным фрагментам сценария? Или заболеет кто и останется в гостинице. И как тогда быть? Оставлять всю группу? Поэтому я был категорически против.

— Да. Вы правы, — поспешно согласился товарищ Иванов, он явно тоже не был готов так быстро покидать заграницу. Да и подарков ещё, видимо, своим не прикупил.

— Вот и товарищ Сидоров так посчитал, — кивнул я, — а потом случилась эта безобразная драка. И товарищ Сидоров очень был возмущён. И решил отправлять их домой, невзирая ни на что. Мол, потом ещё кого-то нам в помощь пришлют.

Товарищ Иванов помрачнел. Он был моложе товарища Сидорова и прекрасно понимал, что этим кем-то, кто будет сопровождать распоясавшихся лоботрясов домой, скорее всего, будет именно он.

— А какое это отношение имеет к вашим перешёптываниям с югославом?

— Самое прямое. Мы посоветовались с товарищем Сидоровым, и я сейчас провёл неформальные переговоры с Йоже Гале о том, чтобы включить всю группу в съемки фильма в массовке. Ребята будут заняты, новые впечатления им некогда будет безобразничать. Ну, а если и там будут пьянки и драки — тогда уже я ничего не сделаю. Пусть катятся домой.

— И что сказал Йоже Гале?

— Он одобрил эту идею, — кивнул я, — ему даже так лучше. Не нужно местным жителям за съемки платить. Единственное, там есть одна небольшая проблема… точнее неудобство…

— Что именно?

— Мужчинам придётся жить в палатках. Хоть и всего четыре дня, но комфорт там. Сами понимаете…

— Бубнов! — изумлённо посмотрел на меня товарищ Иванов, — мы всю войну прошли, на мёрзлой земле и в окопах сколько раз спали! А ты нас какими-то палатками пугаешь! Лето на дворе! Я вот с превеликим удовольствием поночую в палатке.

— Но Йоже Гале для вас и для товарища Сидорова номер в гостинице обещал предоставить. — сказал я.

— Ещё чего! — молодецки хохотнул товарищ Иванов, — поедем завтра пораньше. Я сам палатки помогать ставить буду. Ты знаешь, что я могу палатку за двенадцать минут поставить при любом ветре! И я спать буду в палатке! Рядом с этими лоботрясами. Чтобы, значится, дисциплину не нарушали. А то знаю я их.

И он, довольный, развернулся и пошёл к себе, мурлыкая какой-то бравурный марш под нос.

Вот и хорошо.

Ну, а мне сейчас предстоял разговор с Лёлей.

Она была в номере. Я постучал.

— Чего тебе? — Лёля открыла, кутаясь в халат. Она явно была не в духе.

— Тебе разве не интересно, остаёшься ты в Белграде или нет? — тихо спросил я.

— Конечно, остаюсь, — фыркнула Лёля, — зная тебя, я даже и не сомневалась.

— Я кое что должен тебе сообщить, — сказал я, убедившись, что её не проймёшь.

— Ой, давай завтра! — фыркнула она.

— Сейчас, — сказал я таким тоном, что Лёля не посмела возразить.

— Стой здесь! Я пойду в ванной воду выключу, — буркнула она и переоденусь, — не буду же я с тобой в номере находится. Вниз пойдём.

И дверь пред моим носом закрылась.

Эх, тяжело работать ангелом. Никакой тебе благодарности от бездушных людишек.

После инструктажа Лёле, я решил закрепить успех и постучал в номер к Алле Мальц.

Она открыла и удивлённо уставилась на меня.

— Нам надо поговорить, — сказал я сухим бесстрастным голосом.

— Заходите, — она отступила на шаг в сторону. В отличие от Лёли, которая была в своём номере в красивом халатике, Мальц ходила в растянутой футболке и шортах.

— Не здесь, — покачал головой я, — давайте спустимся вниз. Там есть комната для переговоров. Я не займу у вас много времени.

— Пойдёмте, — сделала шаг вперёд Алла, но я её остановил:

— А вы переодеваться не будете разве? Здесь не принято разгуливать в домашнем по гостинице.

Мальц моё замечание явно не понравилось, она фыркнула, но послушно пошла переодеваться.

И вот дежавю. Как и с Лёлей пару минут назад, я сижу сейчас с этой Мальц в одной и той же комнатке и пытаюсь вызвать её на откровенный разговор.

— Алла, поймите, уже два раза в группе произошёл конфликт. И оба раза причиной этого конфликта, прямо или косвенно, послужили вы. Нужно это прекратить.

— А что я им сделаю! — фыркнула Алла и насмешливо взглянула на меня, — дуэли из-за женщин происходили во все века. Это так романтично!

— Из-за красивых женщин, — машинально брякнул, я и Алла вспыхнула.

— Ну, знаете!

— Знаю, — кивнул я и добавил, переходя на «ты» и абсолютно не щадя её чувств, — небось сказала им, кто твой дядя, да? Вот они и соревнуются. Вот только надо было уточнить, что дядя-то не родной, а у его жены ты двоюродная племянница. Причём насколько дальняя, что устраивали тебя в эту группу через десятые руки.

Алла захлопала ресницами. Вот что-что, а ресницы (и глаза) у неё были красивыми. Это, наверное, единственное, что по-настоящему вызывало симпатию.

— Вот интересно, а если бы ты сказала, что ты племянница доярки и тракториста, то как думаешь, сильно бы эти рыцари боролись за право гулять с тобой?

По щекам Аллы побежали слёзы.

Но мне её было не жаль. Лучше я её сейчас накручу, а то завтра на съемочной площадке в деревне может всё, что угодно произойти. Девочка вдруг почувствовала власть над мужчинами. И не важно, что рулит здесь не её красота, а положение дяди. Девочка пользуется этим, безжалостно стравливая парней между собой. Самоутверждается она так, засранка. Да и терять дядино расположение мне тоже не хотелось. Не факт, что я к нему ещё хоть раз обращусь, но он уже и так для меня много сделал.

И я продолжил воспитательный процесс.

— Я буду говорить начистоту. Нравится тебе это или нет. Так вот. Ты не оттуда начала. Ты думаешь, что сейчас навешала лапши Тельняшву и этому, как его… ну, второму…

— Павлову, — подсказала Алла.

— Да без разницы, — скривился я, — ты их стравила. Они изображают сейчас перед тобой ревность, даже вон подрались из-за тебя. Но это якобы. А так всем известно, что конфликт у них ещё с первого дня поездки. А ты — просто удобный повод.

Алла вскинулась, но я не дал й сказать и продолжил.

— Сама по себе, без дяди, ты им не интересна. От слова совсем. Ты для них даже не в ноль, а в минус…

— Это потому что я некрасивая? — всхлипнула Алла.

— Здесь дело не в красоте, — ушёл от прямого ответа я, — а в том, что они считают тебя просто возможностью для своей карьеры. И вполне может быть, что кто-нибудь из них по возвращению домой даже женится на тебе. Но что это будет за брак?

— Нормальный брак! — обиделась Алла, — я хорошая хозяйка, готовить люблю…

— Не в том дело, — покачал головой я, — они с тобой будут до тех пор, пока твой дядя имеет такую должность. Но он уж старенький. И что ты будешь делать потом?

— Дядя ещё не очень старый! — вскинулась Алла, но слова ё прозвучали жалобно и неуверенно.

— Это не имеет значения. Рано или поздно он всё равно уйдёт на пенсию. И лучше если это будет рано, для тебя так было бы лучше. Потому что если твой гипотетичский муж тебя бросит, то пусть это будет, пока ты ещё молодая и сможешь выйти замуж. Понимаешь?

— А вы не думали, что Богдан любит мня? — прищурилась Алла.

— Нет, не думал, — хмыкнул я, — ну ты же умная девочка, Алла. Сама прикинь: как Тельняшев и другие относились к тебе поначалу и как после того, как ты сообщила, кто твой дядя?

Алла Мальц вспыхнула. Я попал в точку.

— И вот выйдешь ты за такого афериста замуж. Даже гипотетичски, давай представим, что твой дядя будет жить и работать до ста лет. Так это для тебя ещё хуже. Потому твой муж будет бегать к любовнице, а ты сидеть дома и варить борщи.

— Так что, мне вообще н встречаться ни с кем! — чуть не плача, выпалила она.

— Ну почему же ни с кем? — покачал головой я, — встречайся на здоровье. Только дам тебе один совет: не торопись. Ты себя в зеркале видела?

— Опять вы про мою внешность! Да! Не красавица! Зато я три иностранных языка знаю! Я сама выучила! И я всегда отличницей была!

— Тише, — вздохнул я, — я совсем не для этого сказал про твою внешность. Да что ты всё на какие-то мещанские штучки вспоминаешь! Я тебе о высоком говорю!

— О чём?

— А о том, — я сделал МХАТовскую паузу и тихо спросил, — только между нами?

— Между нами, — пробормотала деморализованная Алла Мальц.

— Ты в курсе, что полчаса назад сюда приходил югославский режиссёр Йоже Гале?

Алла покачала головой, она была не в курсе.

— Он приходил знаешь почему?

Алла не знала.

— Он хочет, чтобы ты завтра поучаствовала в съемках фильма. Пока в массовке. Он хочет присмотреться к тебе.

Глаза у Аллы стали по пять копеек. Но потом она включила голову и спросила деловым требовательным тоном:

— Я же прекрасно знаю, что некрасивая. И этому Йоже Гале плевать, кто у мня дядя. Что-то не сходится.

— Зря так думаешь, — ухмыльнулся я. — У тебя типаж. Все актрисы — расписные куклы. Просто красивенькие куколки без изюминки. А режиссёры ищут типажи. Золушку сыграть просто: стой да глазками хлопай. А вот злую мачеху… ты меня понимаешь? Вот посмотри на ту же Раневскую. Или на Зелёную. Да хоть на Мишу. Это всё типажи. Расписные красавцы и красавицы никому из зрителей больше не интересны. Понимаешь?

— И что, я буду сниматься?

— Не только ты. Чтобы не было никаких кривотолков, ну, ты сама понимаешь же. Так вот, я попросил Йоже взять всех вас в массовку. Но смотреть он будет на твою игру. Так что Алла, прекращай эти дуэли и романтические серенады и давай, пользуйся возможностью. Ты поняла?

Алла кивнула и заверила, что поняла.

А я добавил:

— А станешь известной — лучших женихов себе выбирать станешь. И они уже не ради дяди на тебя вешаться будут. И, кстати, в твоих интересах, чтобы во время съемок все вели себя тихо, не дрались и не пили. Поняла?

Алла поняла. И я теперь даже не сомневался, что всё будет, как в Институт благородных девиц. Авторитет дяди не пустой звук.

А вечером, уже лёжа в постели, я думал. Кто же это за гадина такая? Кто донёс на Фаину Георгиевну и её сестру? И кто знал об этом, кроме меня, Йоже Гале, самой Фаины Георгиевны и её сестры?

Изабеллу отметаем сразу. Она ещё даже не приехала. Меня — тоже. Я точно знаю, что никому я ничего не говорил. Йоже Гале? Вряд ли. Очень я сомневаюсь, что он всё устроил, организовал, взвалил на себя таки риски и потом пошёл и сам себя заложил. Ради чего? Ну расстроит он встречу двух старух, но за это потеряет мою дружбу. А ему дружить со мной выгодно по всем направлениям — и по кино, и в торговле. Уверен, он на якутских мехах очень хорошо наварился.

Остаётся только сама Фаина Георгиевна.

Я ещё поворочался в кровати — сон не шёл. Тогда я встал, оделся и пошёл к номеру Фаины Георгиевны. Тихонечко постучал в её дверь.

Она открыла сразу.

А я сразу задал вопрос «в лоб»:

— Фаина Георгиевна, а кому вы рассказали, что завтра встречаетесь с Изабеллой?

Глава 7

Злая Фуфа посмотрела на меня удивлённо:

— Муля! Ты в своём уме? Ну кому я могла такое сказать?! — она всплеснула руками и сердито добавила. — Я всю жизнь так ждала этой встречи! Жила мечтами о ней! И вот, когда она уже так близко, я что, сама могу всё испортить?!

Я стоял и изумлённо смотрел на неё. И мне стало стыдно.

Тем временем Фаина Георгиевна вдруг оборвала сама себя и пристально посмотрела на меня:

— Скажи, Муля, что-то стряслось, да? Встречи не будет? Скажи! Не скрывай!

— Будет. Всё будет! — придав своему лицу беззаботное выражение, ответил я, — скоро уже увидитесь.

А сам продолжал размышлять? Так кто же из нас троих донёс?

Деревня Сремска Каменица была красивой и аутентичной. Хотя назвать это место деревней я бы не стал, но здесь было много (точнее очень много) нетронутых столетиями уголков: белоснежные домики под черепицей тёмно-апельсинового цвета, узкие, мощёные брусчаткой улицы, готические, тонкие церквушки.

И природа. Ах, какая здесь была природа!

Буйная, неукротимая дубравная зелень, которая, словно в ртутном зеркале, отражалась в темнеющих плёсах Дуная, обрамлённых тусклыми прожилками песков. И издалека можно было увидеть, как ходили по этим пескам козы и начисто обгладывали прибрежную лозу. А ещё именно здесь была отправная точка на рыжую гору со странным названием Фрушка.

В таком великолепии нам предстояло прожить четыре дня.

— Какая красота! — счастливо выдохнул товарищ Иванов, когда мы начали выгружаться из автобуса у дверей местной гостиницы. Но потом, взглянув на людей рядом, торопливо добавил, — но у нас, в Советском союзе природа ещё красивее.

Товарищ Сидоров в подтверждение сказал «ага». А потом немного подумал и для дополнительной аргументации ещё и покивал. Так, видимо, на всякий случай.

— Товарищи! — в центр нашего хаотичного столпотворения выскочила девушка с растрёпанными длинными волосами, перевязанными ярко-зелёным шнурком на лбу. Что делало её похожей на былинного Микулу Селяниновича, если бы он тоже был столь тщедушным и вертлявым.

Но никто её не слушал, все были заняты тем, что активно галдели, выражая или восторг от местных красот, или обеспокоенность, что номер может достаться не с тем видом из окна, какой бы хотелось.

Тогда она влезла на большую деревянный ящик, очевидно, или с реквизитом, или ещё с чем-то нужным, и завопила на весь двор:

— Товарищи! Минуточку внимания!

Её пронзительный крик пронёсся по двору, перелетел через мутные воды Дуная, ударился о рыжую гору Фрушка и вернулся обратно, жахнув нам всем по ушам. Моментально вся суета и шум стихли, словно и не было ничего подобного.

— Товарищи! — уже спокойнее сказала девушка, — меня зовут Йована. По всем вопросам обращаться ко мне. Теперь дальше. Я сейчас зачитываю фамилии и номера комнат. Вы берёте свои вещи и идёте заселяться. Те, кого я не зачитаю — едут дальше с Зораном на автобус. Он вам на месте всё объяснит…

Девушка перевела дух и выпалила:

— Зоран! Айда, выйди сюда! Покажись!

К ней чуть смущённо подошёл коротко стриженный русоволосый парень с широкоскулым плоским лицом и молча встал рядом.

— А ничего так, симпатичный, — прошелестел чей-то знакомый голос рядом.

Я скосил глаза. Рядом стояли и безо всякого стеснения рассматривали парня Чвакина и Лапина. Заметил это и товарищ Сидоров, потому что предупреждающе кашлянул.

— Это Зоран! — закричала опять девушка, — вот он!

Убедившись, что даже до последнего дурака дошло уже, что именно это и есть тот самый легендарный Зоран, девушка удовлетворённо кивнула и принялась оглашать дальше:

— Завтракать, обедать и ужинать будем чётко по группам. Вся информация будет на стенде в холле гостиницы. Убедительно прошу не опаздывать и не ходить с чужими группами. Дальше. Автобусы на съемочные площадки отправляются сразу же после завтрака. На стенде прошу смотреть информацию, кто в какой группе и на какую съемочную площадку будет ехать. Состав групп постоянно меняется. Это зависит от сюжета фильма. Так что не перепутайте!

Она опять выдохнула и заорала:

— Товарищи! Имейте в виду, съемочные площадки у нас будут две. И они находятся в разных частях деревни. Если вы сядете не в тот автобус, то пешком добираться вам будет долго. Вы можете сорвать съемку. Поэтому будьте внимательны! А теперь я начинаю зачитывать фамилии и номера комнат, — и она начала зачитывать.

Йоже Гале сгустил краски — девушек таки разместили тоже в гостинице. Во всяком случае, я услышал фамилию Лапиной до того, как назвали мою. Про остальных — не знаю. Но не думаю, что их разделили.

Ну что же, я терпеть н могу все эти организаторские дела. Они тут и без меня прекрасно разберутся. Поэтому я дождался, когда назовут фамилию Раневской, подхватил её потёртый баул и свой чемодан (одолжил у Модеста Фёдоровича), и пошёл наверх. Фаина Георгиевна еле поспевала за мной и всю дорогу свирепо ворчала:

— Ну вот чего ты рванул, Муля? Надо было остаться и дослушать. Интересно же…

— Что вам там интересно? — пыхтя, словно паровоз, я взбирался с двумя довольно тяжелыми сумками по крутой винтовой лестнице. Лифтов тут предусмотрено не было.

— Кто будет жить в гостинице, а кто нет, — сообщила Злая Фуфа в перерывах между попытками отдышаться.

Я сперва не понял, почему её это так волнует. Но потом сообразил и тихо сказал:

— Фаина Георгиевна, не беспокойтесь. Изабелла будет жить на отдельной квартире. Хорошей благоустроенной квартире. Вы её скоро увидите…

— Когда скоро? — взволнованно спросила она.

— Сегодня, — ответил я, — но когда точно — сказать не могу. Наберитесь терпения, пожалуйста. Всё будет хорошо.

— А как же подарки? Я же должна взять подарки, — запричитала Злая Фуфа.

— Подарки, если что-то сорвётся, то можно будет и через Йоже Гале предать. Главное — увидеться и нормально поговорить. Вы же в курсе, что мы так всё устроили, что ваша сестра Белла будет тоже сниматься в массовке, вместе с вами?

— Да ты что, Муля! — поражённо всплеснула руками Фаина Георгиевна, совершенно забыв, что поднимается по крутой лестнице, и чуть не навернулась.

— Осторожнее! — сердито сказал я, — не хватало ещё с переломами угодить в больницу!

Дальше началась обычная суета, когда много абсолютно разных людей переезжают на новое место, чтобы работать.

Мне повезло. Очевидно, из-за того, что я руководитель проекта, меня поселили в одноместный номер. С видом на рыжую гору Фрушка, конечно же.

Так что буду любоваться. Жаль, только времени на всё это маловато. Точнее, его вообще нет.

А примерно через час мы все уже ехали в автобусе на съемочную площадку. Я ехал рядом с Фаиной Георгиевной. Чуть наискосок сидели Йоже Гале и Франце Штиглиц. Сбоку от нас — Миша Пуговкин и Рина Зелёная. Товарищ Иванов тоже ехал с нами, но и тут отличился: сидел рядом с водителем, на переднем сидении. Ваня умотал на вторую площадку, там планировали снимать сценки из крестьянской жизни, и он должен был работать с массовкой, потому что снимали с разных ракурсов и их было много. Все наши тоже поехали туда, включая товарища Сидорова.

А вот Нанович ехал впереди нашего автобуса на своей новенькой машине ярко-голубого цвета.

На съемочной площадке долго не ладилось. То свет не так выставили. То с декорациями опять напутали. То куда-то не туда сценарий сунули.

В общем, суета на площадке царила знатная. И градус напряжения тоже.

Злая Фуфа сидела в палаточном шатре, мандражировала и дулась:

— Как ты думаешь, Белла уже приехала?

— Скорей всего да, но всё равно вы только вечером с нею встретитесь. Вы же слышали, что всю массовку увезли на вторую площадку. И она там.

— А я тут! — Фаина Георгиевна раздражённо отбросила щётку для волос и пожаловалась, массируя нос, — Муля, ты не представляешь, как у меня болит нос от этой подклейки! Если бы ты знал!

— Так зачем вы так мучаетесь?

— Я всегда подтягиваю нос, когда играю, Муля. И в театре, и, тем более — в кино. У мня ужасный нос. Я всю жизнь с ним так мучаюсь! — она недовольно посмотрела на себя в зеркало и скривилась, — не лицо, а жопа какая-то! Куриная жопа! Надо было Марецкую брать. Её везде берут. Она смазливенькая. И Завадский бы не рассердился…

— Нам нужна не смазливенькая, а талантливая, Фаина Георгиевна, — сказал я, пытаясь успокоить её мандраж, — такая, как вы!

— Муля! Ты столько для меня сделал! А я чувствую, что запорю весь сценарий! Муля, я — полная бездарность!

— Фаина Георгиевна, успокойтесь. Хотите, я вам воды принесу?

— Зачем мне твоя вода? Я бы сейчас бахнула сто грамм водки, да сербы эти не поймут. И будет международный скандал. Это же ужас, Муля! Я — самая бездарная актриса в мире. Признаюсь тебе — ты зря затеял ради мня весь этот фильм. Ничего не получится…

— Всё получиться, — сказал я спокойно, — у меня всегда всё получается.

— Ещё и Нанович этот, — вздохнула Фаина Георгиевна, — он меня ненавидит! Ты представляешь, Муля, он сказал мне в спину, что неужели в Советском союзе больше никого не нашлось, раз взяли кого попало.

— А вы что ответили? — напрягся я.

— Я отвечу ему сегодня, — усмехнулась Фаина Георгиевна, — а унижаться до базарной перепалки с дураком — это не по мне.

У палатки остановился Йоже Гале и громко сказал:

— Муля! Вот ты где! Все там тебя ищут. Пошли быстрее, а то Нанович уже ругается.

За спиной громко вздохнула Фаина Георгиевна.

— Йоже, — усмехнулся я, — здесь ты — главный режиссер. Так решил наш вождь, Иосиф Виссарионович. Так что пусть Нанович себе ругается, сколько угодно… Ему больше ничего не остается, только ругаться.

Раневская захохотала.

Я поспешил на съемочную площадку, а Злая Фуфа осталась прикреплять и перетягивать дальше свой несчастный нос. Надеюсь, я её хоть немножко успокоил.

Я появился на съемочной площадке, когда уже снимали сцену, как Зауряд-врач (Миша Пуговкин) моет руки, а Леокардия (Рина Зелёная) ему сливает из глиняного кувшина и улыбается.

В гриме Рину было не узнать — вылитая красавица.

— Ещё один дубль! — заорал какой-то патлатый парень и съемки возобновились.

— Сколько это может продолжаться! — изнывая от жары, фыркал Нанович.

Возле него стояла какая-то смазливая рыженькая девица и махала большим китайским веером. Франце Штиглиц и Йоже Гале, словно два первоклассника, застуканных строгой учительницей за хулиганством, торчали рядышком и обтекали.

— Что случилось? — спросил я, пытаясь разрядить напряжённую обстановку.

— Это уже восьмой дубль! — возмущённо заверещал Нанович, — мы до сих пор не можем даже одну сцену нормально отснять. А что будет, когда выйдет та?

— Та — это кто? — мой голос лязгнул сталью.

Нанович, почувствовав международный скандал, предпочёл промолчать. Но желваки у него на скулах забегали.

А у меня внутри всё аж пылало. Я прямо жаждал, чтобы он опять что-нибудь отчебучил. Если хоть слово против неё или Рины скажет — врежу. Ей-богу, врежу! Пусть меня потом после этого у нас дома судят, но я ему таки фингал поставлю.

Душа аж просит!

Наконец, эту злополучную сцену отсняли, и вымотанные Рина и Миша побежали к колодцу пить воду.

— Готовим всё для сцены номер два! — закричал патлатый парень.

И тут же резво рабочие потащили какие-то декорации из фанеры с нарисованными койками и обстановкой госпиталя.

— Левее давай! — командует патлатый и спрашивает, — Ну что, начинаем?

— Где же она? — бормочет Йоже Гале, а Нанович недовольно хмурится и злорадно поджимает тонкие губы.

И тут она вышла. Фаина Раневская. Даже в гриме пожилой сестры милосердия Феодосии, она была Раневская.

Как-то величаво и вместе с тем заинтересованно, склонив голову набок, точно воробушек, она произнесла своим мощным грудным голосом над лежащим актёром, игравшим раненого солдата:

— Какого роду повреждение у него?

Сербский актёр, что играл Николая Карловича, главного врача госпиталя, что-то там ответил.

Раневская тоже отвечала ему, играла, пробуя разные контрастные краски, и мимические, и смысловые, и голосовые.

— Будем оперировать! — говорит серб, играющий Карловича и добавляет, — только помогайте мне, Феодосия, у меня рука пулей пробита. Не зажило же ещё.

— Сложнейшая операция! — говорит она и тяжко вздыхает, — такой молоденький.

Это обычная, проходящая сценка. Заставка, прелюдия к следующему событию. Её можно было бы сыграть просто, особо не напрягаясь. Но Раневская играет. Да как играет! Она словно разделила всю сцену на малюсеньки микросценки и играет каждый кусочек отдельно: где строго, где лукаво, где простодушно. И вся эта мешанина драматических и комических микромоментов держит нас на съемочной площадке, словно рукой за сердце.

Вот она вздрогнула, напряглась. И тут же тихо улыбнулась.

Сербский актёр едва успевает подстраиваться. Скучать ему она не дает.

Раневская держит наше внимание, крутит ним, ищет болевую эмоциональную точку, куда нажать. Где прошибёт, наконец, током, и зритель станет не просто зрителем-наблюдателем, а соучастником, заинтересованным, вовлечённым, остро реагирующим.

— Расскажите, голубчик, в каких вы сражениях сражались, — наклоняется она над раненым.

— Стоп! Снято! — кричит патлатый парень и мы отмираем.

— Ну что? — тихо спрашивает она, глядя на меня.

Ответить я не успеваю. Меня опередил Йоже Гале.

— Сцена снята с первого дубля, — потрясённо говорит он и недоверчиво качает головой.

А Нанович подходит к Раневской и целует ей руку.

Ну вот. Вроде всё нормально. Всё наладилось.

Дальше идёт очередная сценка. Играют Миша и пожилой серб. Тот играет солдата-ветерана. Они выходят из госпиталя, и Миша делится с солдатом махоркой. Закуривают, разговаривают.

Почему-то, глядя на них, мне тоже остро захотелось курить.

Я тихонько отошёл подальше от съемочной площадки в надежде стрельнуть у кого-нибудь сигарету (свои не брал, я же бросаю), и наткнулся на рыженькую девушку, которая недавно махала веером над Нановичем.

Девушка курила. При виде меня она белозубо улыбнулась:

— Вы Муля! — сообщила она мне и добавила, — а я — Бобана.

Я спросил стрельнуть сигарету и закурил.

— Это вы такое красивое кино придумали, — белозубо усмехнулась она, — вот увидите, всем понравится.

Я молча кивнул, соглашаясь.

Но Бобане явно хотела поболтать, потому продолжила делиться впечатлениями:

— А как она играла! Даже наш инат раздремуша восхитился.

Что такое «инат раздремуша» я не понял, но, очевидно, что-то нелицеприятное. Потому что других эпитетов Нанович явно не заслужил.

Я вежливо посмеялся, а Бобана добавила, затушив окурок:

— Ой, что теперь будет! — и весело захохотала.

Ну что ж, посмотрим.

А потом меня переловил Йоже Гале.

— Муля! — затарахтел он, захлёбываясь от эмоций, — где ты таких актёров набрал? Ты не видел, там в сценке с солдатскими матерями как Миша сказал! Как он сказал! У мня аж слёзы из глаз брызнули.

— Да, Миша может, — кивнул я. Мне было за него приятно.

— А Фаина Георгиевна! О! — он аж закатил глаза от преизбытка чувств, — даже вон Нановича как проняло. Ты же видел это?! Ну скажи, ты видел?!

— Да видел я, — усмехнулся я, — а ты разве сомневался, что всё замечательно будет?

— Ну… — покраснел Йоже, и я понял, что сомневался, да ещё и как.

— Не переживай, Йоже, — сказал я, — и поверь мне. Эта картина принесёт тебе и всем актёрам мировую славу. Вот увидишь.

Йоже зарделся. Он был молод и очень хотел мировой славы.

— А как же ты?

— А я просто хочу выполнить данные самому себе обещания, — тихо сказал я.

А потом, уже поздно вечером, они встретились.

Фаина Георгиевна со своей сестрой, Изабеллой. Бросились друг к другу и замерли. Первой не выдержала Фаина Георгиевна.

— Белла! Беллочка ты моя родненькая! — закричала она и заплакала.

Глава 8

— Фанечка! — вскрикнула женщина и крепко обняла сестру.

Они были и похожа, и непохожи. Изабелла — утончённая, вся эдакая по-французки изысканная. А вот Фаина Георгиевна — это была Фаина Георгиевна. И всё равно, видно было, что это родные сёстры.

Я деликатно прикрыл дверь и спустился вниз, оставив их общаться. Мы сейчас находились в небольшой кафане под аутентичным названием «Златни конь». Здесь было на что посмотреть: настоящую сербскую экзотику ещё не вытеснили, как в моём времени, глобализированные общепитовские тренды. О, нет, в этой кафане столы были могуче-дубовые, скатерти — из грубого самотканного полотна, причём цветасто-клетчатого, а вместо стульев — лавки. На стене, по её самому центру, висел большой портрет Тито. И я заметил, что многие посетители, когда говорили тосты, то поворачивали головы и смотрели на портрет Тито. Некоторые даже салютовали ему бокалами и рюмками, перед тем, как выпить.

Официанток как таковых здесь не было: эдакая демократичность — подходи и бери, что хочешь и сколько унесёшь. Люди сидели, ели, разговаривали и курили. Да, да, прямо здесь, в кафане. Курили, болтая, смеясь, и никто совершенно не обращал никакого внимания, если пепел от сигар и сигарет падал на стол или на колени собеседникам. Густые клубы сизоватого дыма в общем зале придавали всему эдакий нуарно-готический вид. Возможно, поэтому все посетители были смутно похожи на вампиров. А портрет Тито строго взирал на всё это вампирское великолепие.

Но при этом куревом почти не воняло. Возможно потому, что вкусно пахло кофе. А возможно потому, что запах жаренного на огне мяса был столь крепким и смачным, что перебивал все другие, лишние запахи.

Зато в углу стоял внушительный белый (!) рояль, за которым сидела тощая девица с густо подведёнными глазами. Из-за высоко взбитой башни из кудрей на голове, она напоминала томного пуделя. Томного и обалдевшего. Она так лихо наяривала бравурный мотивчик (я даже затрудняюсь сказать, что это за мелодия такая), что её плечи, затянутые в ядовито-зелёный бархат, тряслись, словно холодец.

Для Фаины Георгиевны и её сестры Изабеллы, Йоже Гале снял отдельный кабинет на втором этаже. Чтобы им весь этот шум и гам не мешали, и они могли вполне себе нормально наобщаться наедине.

Убедившись, что у них всё нормально, я спустился в общий зал и сел напротив него за столик.

— Ну как они? — спросил Йоже.

— Разговаривают и плачут, плачут и разговаривают, — с улыбкой пояснил я, — они же больше тридцати лет не виделись.

— Ого, — потрясённо вздохнул Йоже и обалдело покачал головой, — не знаю, смог бы я так долго не видеть семью…

— Такова жизнь, — вздохнул я, — я вон тоже с тётей Лизой за двадцать восемь лет вообще в первый раз увиделся.

— Но тебе же, вроде, двадцать восемь? — изумился Йоже Гале. — Я твои документы видел, когда мы приглашения готовили.

— Дак я же и говорю, впервые за двадцать восемь лет, — рассмеялся я, — мы с нею никогда раньше вообще не виделись. Только знали о существовании друг друга. И на этом всё.

— Завтра она сюда приедет, — сказал Йоже, — после конференции. Твоя тётя Лиза — настоящая деловая женщина. И хитрая, главное, такая! Ты представляешь, она совместила встречу с тобой, участие в роли консультанта в нашем фильме и ещё участие в двух научных конференциях!

— Да, ей палец в рот не клади, — с улыбкой кивнул я, — не даром она аж целый профессор. Моя мать тоже такая. Хоть и в другом направлении.

— Теперь понятно, откуда у тебя такая мощная деловая хватка, — польстил мне Йоже, и сразу перешёл к делу, — кстати, о делах. Послушай, Муля, те люди, которые взяли меха, остались очень довольны. И они просили передать тебе, что в следующий раз, когда приедешь, вези только лису. Песец пользуется меньшим спросом. Да, он красивый, но наши женщины больше знают лису.

— А ондатра? Нужна? — спросил я, вспомнив, что Адияков велел мне выяснить это.

— У вас разве так много ондатры? — удивился Йоже.

— Да, её расселили по всей территории Советского союза, — поморщился я, — так она за пятнадцать лет развелась так, что её теперь девать некуда. Мехом ондатры, который есть у нас на складе, можно завалить пять таких кафан, как эта. Или даже все шесть.

— Муля, давай я у них сначала спрошу, — неуверенно ответил Йоже, — а лучше, если ты привезёшь несколько шкурок сам, чтобы посмотреть.

— Не я, а ты привезёшь, — поправил его я.

— В каком смысле?

— Ты разве забыл, что после нашего возвращения домой, продолжение фильма снимать будут в СССР, и уже ты теперь поедешь к нам. Поэтому заранее выясни всё про шкурки, и сам всё и привезёшь. А деньги переведёшь на счёт тёти Лизы. Мы с ней договорились, она для меня откроет.

— Ты знаешь, Муля, — печально вздохнул Йоже Гале, — этот Нанович развил такую бурную деятельность, что я, боюсь, меня могут не выпустить.

— Да как тебя не выпустят? — удивился я. — Сам наш верховный благословил тебя на главного режиссёра. А ты говоришь «не выпустят»! Не выдумывай ерунды!

— Вот сердцем чую, Муля, что Нанович какую-то гадость задумал, — пожаловался Йоже, — он может подставить, да так ловко, что даже не поймёшь. Страшный человек.

— Ничего он не сделает, — хмыкнул я и процитировал известные строчки, — потому что с нами сила, брат!

— Ну, давай, брат, чтобы всё получилось! — Йоже радостно разлил густую смородиновую наливку по рюмкам и поднял тост, — за успех нашего фильма!

Мы чокнулись, выпили и принялись закусывать запечённым на огне мясом.

Тем временем градус веселья в кафане всё нарастал. Музыка заиграла быстрее, что-то под «Розамунду», и народ как-то вдруг дружно и внезапно бросился в пляс. Простые трудяги-мужики с толстыми животами лихо подхватили таких же простых жопатых баб и дружно затопали, выбрасывая коленца. Народ веселился вовсю.

Мы с Йоже от народных плясок воздержались. Сидели, ели, пили и болтали обо всём подряд. Я реально наслаждался атмосферой непринуждённого веселья. Давно так хорошо не было.

И тут к нашему столику подошли две девушки. Одну из них я уже знал.

— Салют, парни! — на хорошем русском сказала Бобана, улыбнулась мне и подмигнула.

Йоже Гале смутился и покраснел.

— Я — Бобана, — сказала ему Бобана и с улыбкой представила нам свою подругу. — А это — Мирка.

Подруга Бобаны, со странным для русского уха именем Мирка, была жгучей брюнеткой с огромными миндалевидными глазами. Бобана на её фоне совершенно терялась. Я ещё удивился, что у такой красивой девушки есть подруги.

— Мы хотим выпить! — заявила Бобана и плюхнулась к нам за стол.

Её подруга последовала её примеру.

— Что будете пить? — по-джентльменски спросил Йоже.

— Нам по чоканчичи ракии, — сообщила за себя и за свою подругу Бобана.

Для меня это прозвучало как абракадабра, но Йоже что-то понял, потому что улыбнулся и ушёл.

Мы остались втроём.

— Муля! — томно посмотрела на меня Бобана, — я специально прогнала Йоже. Мы с Миркой хотим с тобой поговорить.

— Говорите, — удивился я.

— Ты такой классный парень! — с придыханием сказала Мирка и сделала глубокий вдох так, что её внушительная грудь от этого приподнялась.

Мне аж жарко стало (или это от пива?).

— Муля! — умоляюще-проникновенно посмотрела на меня Бобана, — у Мирки тут своя квартира. А поехали с нами?

— Думаю, Йоже сейчас немного занят… — начал было я, но Бобана засмеялась и перебила:

— Зачем нам Йоже?! Поехали только ты, я и Мирка! Будем всю ночь пить вино и танцевать. Ну, или не будем танцевать.

А Мирка засмеялась и взмахнула головой так, что её длинные волосы взлетели и опустились красивой волной.

Я изумился. Так примитивно меня ещё никогда не клеили. Поэтому я спросил прямо:

— Бобана, скажи сейчас честно, что тебе надо? И, может, мы постараемся решить этот вопрос.

— Ну вот почему, когда две красивые девушки предлагают незабываемую ночь, то сразу «что-то надо»? — деланно обиделась Бобана, — может, я просто провести хорошо время хочу.

Ну да, ну да. Если бы я каждый день не видел в зеркале отражение Мули, возможно я бы даже и поверил. В том, моём мире, девушки на меня вешались регулярно. Но там у меня была внешность и деньги. Точнее большие деньги и внешность, хоть и сорокапятилетнего мужика, но я её, эту внешность, холил и лелеял. Правильное питание, регулярный чек-ап, ежедневные изнуряющие тренировки в качалке и в бассейне — в результате я вылепил из себя то, на что девушки слетались, словно пчёлы на мёд.

Но тогда у мня было ещё одно достоинство — возраст. Чем старше мы становимся, тем легче выделяться из толпы своих одногодок. В юности среди нас замечают только тех, кого щедро одарила природа. Кстати, эти красивые девушки и парни самыми первыми стареют и теряют свою былую красоту. Конкуренция в данной возрастной группе становится всё меньше. Девушки обабливаются, а из парней получаются скуфы. Поэтому любой мало мальски любящий себя человек, который хоть немного времени уделяет своему телу — конечно же будет ярко выделяться на фоне других. Причём в лучшую сторону.

Но я отвлёкся. Там то я выделялся. Да, я сам, своими руками, сделал себя. Но это было там. А здесь Муля, достаточно молодой парень с невзрачными природными данными и склонностью к скуфизму (хоть я усиленно и прокачивал Мулину привлекательность, но времени для этого прошло слишком мало, да и помощи грамотных специалистов в это время ещё не было).

— Муля! Ну поехали! — прервала мои мысли Бобана.

Ответить я не успел.

К нашему столику вернулся Йоже, гружённый десятком рюмок на деревянном подносе.

— Вот, — сказал он и принялся аккуратно расставлять рюмки в один ряд. — Решил взять. Чтобы два раза не бегать…

— Ой, как здорово! А давайте устроим соревнование! — захлопала в ладоши Мирка, — кто быстрее опьянеет — выполняет желание того, кто останется дольше всех трезвым.

Она вызывающе посмотрела на меня и провела острым розовым язычком по пухлым губам. Ух!

Ввязываться в сербскую рулетку было себе дороже, поэтому я сказал, обращаясь к Йоже:

— Девушки что-то хотят, но стесняются сказать, что именно. Даже на ночь втроём приглашали. Ты поедешь?

Йоже покраснел. Бобана фыркнула. Мирка захлопала густонакрашенными ресницами.

Я примирительно сказал:

— Всё же вам лучше озвучить нам, о чём вам нужно поговорить? Что за проблема у вас? Может, мы с Йоже вам поможем. Причём за это расплачиваться натурой не нужно будет. Так поможем. Если это не противоречит закону и морали. Конечно же.

— Мы не гулящие! — рассердилась Бобана, — ты нам понравился, поэтому мы подошли!

— Да? — изобразил недоумение я, — я мне показалось наоборот…

— Пошли отсюда, Мирка! — резко сказала Бобана, обожгла меня злым взглядом, и они ушли.

— Ну вот зачем ты с ними так, Муля? — попенял меня Йоже, с грустью рассматривая так и нетронутые шеренги рюмок с ракией, — девушки хотели провести время, а ты их так некрасиво отшил…

— Вернуть? — насмешливо спросил я, — я сейчас кликну. Ты с ними поедешь?

— Но они только тебя приглашали, — как-то разочарованно произнёс Йоже.

Видно было, что его настроение сильно упало.

Надо было срочно исправлять ситуацию.

— Так я потому и прогнал их, что ты предупредил, — пояснил я.

— Как я предупредил?

— Ну ты же сам буквально только что сказал, что Нанович постарается сделать какое-то западло, чтобы не выпустить тебя из страны к нам и самому влезть в фильм.

— Муля! — возмутился Йоже, — ты ведёшь себя, как ваши чекисты! Девочки просто хотели развлечься. А ты уже придумал целый сценарий к фильму! Если бы они действовали по указке Нановича, они бы подошли ко мне.

— Нет, Йоже, — покачал головой я, — сам подумай, почему они подошли ко мне?

— Хотели с тобой поехать на квартиру, — чуть раздражённо буркнул Йоже.

— А на квартире записывающая аппаратура, или их приятель в засаде с фотоаппаратом. И завтра уже весь компромат будет у Нановича.

— Это, конечно, вполне может быть, — вынужден был согласиться Йоже, — но как компромат на тебя повлияет на то, чтобы из страны не выпустили меня? Ты что-то напутал, Муля.

— Очень просто, — начал объяснять я, — вот представь, девочки меня уговаривают, и мы едем к ним. Проводим там бурную ночь, а наутро мне приносят фото, где я пьяный на кровати с двумя голыми девицами. И велят, чтобы я как руководитель всего проекта, отказался от работы с тобой. А вместо тебя чтобы включил в проект главным режиссёром Нановича. Вот и всё.

— Да… — протянул обескураженный Йоже и добавил, — давай выпьем, а то у меня аж голова кругом.

— Вот это дело! — улыбнулся я и мы выпили по рюмке ракии (не пропадать же добру!).

— Слушай, Муля, — всё никак не мог успокоиться Йоже, — а ты не думал такой вариант, что им просто интересно провести ночь именно с тобой. Потому что ты русский. Из Советского союза, а?

— Нет, Йоже, — хмыкнул я, — если бы им нужен был русский, они бы подошли к Тельняшеву или Павлову. У нас этих молодых красивых лоботрясов целая группа.

— Тогда давай лучше выпьем! — подытожил Йоже и нелогично добавил тост. — За баб!

Так прошло ещё около получаса. Мы методично уничтожали ракию и мирно беседовали за жизнь. Как говорится «ничто не предвещало», как вдруг внезапно на лестнице послышался топот, а потом меня окликнули:

— Муля!

Я аж вздрогнул. По лестнице бегом спускалась гневная Фаина Георгиевна. Точнее она была в ярости:

— Это невозможно! Невыносимо! Отвези меня домой! — воскликнула она свирепым голосом.

— Что случилось? — спросил я.

Фаина Георгиевна тем временем уже спустилась, подскочила к нашему столику, схватила пивную кружку Йоже Гале и залпом выпила почти половину:

— Ужас! — мрачно сказала она, выдохнув. И непонятно было, это относится к пиву или к результатам встречи с сестрой.

— А почему вы здесь? — простодушно спросил Йоже, — у вас же ещё есть почти час.

Он посмотрел на часы и уточнил:

— Точнее час и двадцать минут.

Ох, лучше бы он этого не говорил.

— Ни минуты! — гневно вскричала Фаина Георгиевна, — Ни минуты своего времени я больше не собираюсь тратить на этого человека!

— Да что случилось?

— Понимаете, дорогой мой, — молвила Фаина Георгиевна, покровительственно взглянув на Йоже, — я иногда могу ругнуться. Матом. Как всякий русский человек…

При этих словах она запнулась и чуть покраснела. Но Йоже не заметил.

— И мы разговаривали, Изабелла рассказывала, как её бросил любовник. В общем, я не выдержала и немножко ругнулась.

— Немножко? — усмехнулся я.

— Ну, не немножко, но что здесь такого? — огрызнулась Фаина Георгиевна. — А эта Изабелла, вы представляете, сделала мне выговор, что ругаться в нашем возрасте непозволительно и неприлично! Она это сказала! Мне сказала!

Раневская аж задохнулась от негодования.

— И что было дальше? — спросил я.

— Я ей ответила, — вдруг густо покраснела Злая Фуфа.

— Что именно вы ей ответили? — мне приходилось буквально выдирать из неё каждое слово.

— Ничего особенного я не сказала! — взвилась Фаина Георгиевна.

— А всё-таки? — продолжал настаивать я.

— Я сказала, что лучше быть хорошим человеком, ругающимся матом, чем тихой воспитанной тварью, — смущённо вздохнула Раневская и ни к селу, ни к городу прибавила, — но она же первая начала!

Я тяжко вздохнул. С ума скоро сойду!

И тут спустилась Изабелла. Глаза её были припухшими и красноватыми.

— Господа, — сказала она с красивым акцентом, — я благодарю вас за помощь. Но теперь я ещё раз попрошу вас — отвезите меня обратно в Белград. Прямо сейчас! Я переночую на той квартире и завтра рано утром уеду на поезде в Прагу. Больше я вас никогда не побеспокою.

Повисло молчание. Фаина Георгиевна дулась. А мы с Йоже переглянулись — в той, квартире, куда её поселили, сейчас живёт Лёля Иванова. И не факт, что уже одна.

И вот что теперь делать?

Но подумать над вопросом нам не дали — внезапно раздался голос товарища Иванова:

— А что здесь происходит?

Мы обалдели.

Мы — это я и Йоже Гале. Изабелла не врубалась в ситуацию. А вот Фаина Георгиевна не растерялась:

— Да вот, мы с нею, — она величественно кивнула на Изабеллу, — мужчин делим. Кому какой достанется.

Глаза у товарища Иванова стали по пять копеек. А Изабелла густо покраснела:

— Месье, вы всё не так поняли!

— Я понял всё, что мне надо было понять, — жёстко отрезал товарищ Иванов и раздражённо сказал нам, — это разврат! Я этого так не оставлю!

Глава 9

Положение надо было срочно спасать.

— Товарищ Иванов! — тихо, но твёрдо сказал я, — надо поговорить.

— Нам не о чём сейчас говорить. Всё и так ясно, — раздражённо ответил он.

— А я всё-таки настаиваю, — припечатал я, — это не займёт много времени. И это важно.

Товарищ Иванов задумался, а я быстро добавил:

— Давайте поднимемся наверх. На пять минут.

Он кивнул и начал подниматься вслед за мной по лестнице.

— Говорите, — сказал он, рассматривая комнату, где несколько минут до этого состоялась встреча, а потом и ссора двух сестёр.

— Только что к нам подходили две девушки с предложением ехать втроём на квартиру, — сказал я.

— И это всё, что вы хотите мне сказать? — возмутился товарищ Иванов и рявкнул, — Бубнов! Сколько тебе раз говорить, тут у них, на загнивающем западе такое часто бывает! У них нет морали и нет человеческого достоинства!

— Но тут есть маленький нюанс, — вздохнул я, — дело в том, что они не просто подошли, а подошли ко мне. Не к Йоже, а ко мне. Это — раз. Во-вторых, одна из девушек — это была ассистентка Нановича. Та, которая сегодня утром его веером обмахивала…

— Та-а-ак! — разом стал серьёзным товарищ Иванов, — с этого места поподробнее.

Я коротко передал основные моменты нашего короткого общения.

— И они так настаивали ехать, вы даже не представляете. А когда пришёл Йоже и он был не против, они сразу ушли.

— Ты думаешь, это Нанович подослал их? — прищурился товарищ Иванов и прошёлся по мне рентгеновским взглядом.

— Я думаю, что их подослал тот, кто подослал в проект Нановича, — пояснил я, — сами посудите этот Нанович, весь такой заслуженный, с регалиями, а собачится с каким-то пацаном из-за каждого чиха. Я Йоже Гале имею в виду. Мог же просто постоять в сторонке и дождаться, когда проект провалится, если он так действительно считает. А потом подойти и доброй отеческой улыбкой утешать.

— Мда… — задумчиво пробормотал товарищ Иванов.

На некоторое время воцарилась гулкая тишина. Товарищ Иванов молчал и сосредоточенно размышлял. А я старался не отсвечивать. Авось пронесёт.

И пронесло. Видимо, сегодня удача была на моей стороне.

— Так, Бубнов, забирай отсюда Раневскую и дуйте в гостиницу, — устало сказал товарищ Иванов, и потёр глаза, — скажи товарищу Сидорову, пусть бегом идёт в город. Я буду ждать его в кафане «У Йована». Он знает. И давай там, не задерживайся. Мне ещё рейд по остальным злачным местам делать.

Я хотел съязвить, мол, хорошо развлекаетесь, но вспомнил, кто такой товарищ Иванов и прикусил язык. Но, видимо, на моём лице было всё написано, потому что товарищ Иванов сердито огрызнулся:

— Опять этот Тельняшев пропал, мать его за ногу! Я спать хочу. А должен ходить и искать его!

Мне даже на миг жалко его стало. Но потом я отбросил эмоции. Работа у него такая. Сам себе судьбу выбрал. Теперь пусть ходит и ищет.

Когда я спустился, обстановка за столом напоминала поле битвы. Все были надутыми и молчали. Изабелла сидела с прямой спиной и пристально рассматривала стену. Фаина Георгиевна что-то торопливо жевала. Йоже Гале тяжко вздыхал и переводил взгляд с одной на вторую, но видно было, что он не в своей тарелке и не знает, как разрядить обстановку и что делать.

Я спросил его, кивнув на сестёр:

— Не помирились?

Изабелла и Фаина Георгиевна фыркнули и не ответили ничего вразумительного. А Йоже Гале печально вздохнул.

— Ну, раз так, Йоже, отвези Изабеллу на квартиру, — сказал я, — а мы с Фаиной Георгиевной идём домой. И так товарищ Иванов сильно недоволен был.

Раневская хотела что-то сказать, но не сказала.

Вот и ладненько.

Йоже посмотрел на мня с ужасом, мол, там же Лёля, а я пожал плачами и философски развёл руками, мол, такова жизнь ничего не поделаешь. Как-то оно само должно разрулиться.

Мы шли с Фаиной Георгиевной по сонным улочкам Сремской Каменицы и молчали. Я молчал, потому, что зверски устал. А вот Злая Фуфа молчала, потому что чувствовала вину. И предо мной, и перед Изабеллой. И перед Йож Гале.

— Я такой неудобный всем человек, — наконец, нарушила паузу она. — Мне так перед тобой неудобно, Муля. Ты столько сделал для меня, а я…

Если она думала, что я поведусь на эту манипуляцию — то нет. Вместо того, чтобы, как планировалось по сюжету данного крючка, начать её успокаивать и говорить, что, мол, всё бывает и она такая капец великая и поэтому ей всё можно, так вот — я не стал так делать. Вместо этого только печально вздохнул и не ответил.

Фаина Георгиевна по дороге ещё пару раз пыталась вызвать меня на разговор, причём так, как ей хочется, но я отмолчался. Пусть обдумает своё поведение. Иначе из моего желания ей помочь ничего не получится.

— Ты мне даже спокойной ночи не пожелаешь? — сварливо спросила она напоследок, когда мы уже дошли до дверей своих номеров (они были рядом, через две двери).

— Спокойной ночи, — бесстрастным голосом сказал я, вошёл стучать в комнату к товарищу Сидорову, как велел товарищ Иванов.

А на следующее утро Фаина Георгиевна играла. Ах, как она играла. Нанович следил за нею блестящими глазами и периодически хватался за сердце. Да все на съемочной площадке следили, не отрываясь.

И всё было хорошо, пока к нам не подъехал мотоцикл и оттуда не спрыгнул взъерошенный парень. Я узнал в нём Зорана. Увидев меня, он подобрался и ринулся ко мне, свирепо чеканя шаг. И я понял, что дело пахнет керосином.

— Товарищ Бубнов! — звенящим голосом воскликнул он. — Это безобразие!

— Что случилось? — очень мягко ответил я, пытаясь потушить конфликт в зародыше.

Но конфликт тушиться не желал.

— Товарищ Бубнов послушайте! Ваших комсомольцев было десять, а теперь девять! Где ещё один человек? Как нам сцену дальше снимать? — возмущённо воскликнул Зоран.

— Погодите, если их было десять, значит так и есть. Может просто кто-то в туалет ненадолго отошёл или опаздывает? — попытался разрулить я, а у самого аж сердце рухнуло. Это должна была быть Изабелла. Ну, или Лёля. По спискам. И вот что теперь делать?

— И что теперь делать? У меня ж съемка идёт, — опять заголосил Зоран.

— Да нет проблемы, — выдавил улыбку я, — в крайнем случае, кого-то из местных пока взять можно.

— Как это нет? А бюджет? Те деньги, что мы платили местным, пошли на проживание и кормёжку ваших. Вот и получается, что деньги потрачены, а одного человека нет.

— А я говорю — не проблема это, — сказал я, — вы же всё равно их гримируете?

— Ну да…

— Ну так давайте я пока заменю недостающего человека. А потом он подойдёт.

— Ага. И гримировать двух, вместо одного — так никакого грима не напасёшься.

— Тоже мне проблема, — вздохнул я, — если так, то я могу весь день в массовке играть. Мне даже интересно будет попробовать.

Зоран успокоился. На том и порешили.

Мы сели на его мотоциклет и рванули на съемочную площадку номер два, то есть, туда, где снимали массовку.

У нас были нестабильные группы. Состав их менялся в зависимости от съемочных целей. И вот сегодня, к примеру, часть людней из нашей, первой группы, перекинули сюда. Насколько я понял, снимали большую батальную сцену. Точнее второй план. По сюжету солдаты выбегают из леса, устрашающе орут, стреляют из ружей и нападают на мирную деревню. А мирные крестьяне жалостливо погибаюст.

Я спрыгнул с мотоцикла и пошёл гримироваться.

Тут были все наши и даже Рина Зелёная.

Бобана и Мирка крутились тут же. В массовке они не участвовали, а что они здесь делали, я так и не понял. При виде меня Бобана зло фыркнула и отвернулась, а вот Мирка наоборот — заулыбалась и хотела уже подойти, как ей помешали.

— Товарищ Бубнов! — возмущённо воскликнул рябой крестьянин с бельмом на глазу. Он показался мне смутно знакомым. Приглядевшись, я понял, что это Толстиков Денис в гриме. Один из десяти «золотых детишек». Так-то он раньше хоть и участвовал в всех этих безобразиях, но особо активности сам не проявлял. А сейчас прицепился вдруг ко мне:

— Товарищ Бубнов! Ну куда это годится?

— Что случилось?

— Почему нас заставляют ещё и декорации перетаскивать?

— А что с ними не так? — не понял я. — Сильно тяжелые, что ли?

— Это фанера. Но всё не так! — голос Толстикова зазвенел от обиды, — почему это я, интеллигент в третьем поколении должен таскать их?! У меня отец, между прочим, хоть и в Главлите работает, но он кандидат философских наук! А я, его сын, таскаю доски эти!

— И что?

— Но это недопустимо! Неприлично это и унизительно! — от возмущения его голос сорвался. — Мы в эту страну приехали грузчиками поработать?!

— Я тоже таскаю, и делаю всё, что нужно, — равнодушно пожал плечами я, — и у меня отец, между прочим, не какой-то там всего лишь кандидат наук, а доктор наук и академик. И дед — тоже академик. По физколлоидной химии. А тётя Лиза — профессор в Цюрихе. И не какой-то там философии, а ядерной физики.

— И вы таскаете доски? — Толстиков так изумился, что даже умолк.

— Да, как видите.

— Но как же…?

— Поинтересуйтесь у своего отца, как вернётесь домой, какие были мировоззрения у стоиков. И почему так. И берите пример.

Толстиков отстал в задумчивости, а на его место просочилась Алла Мальц.

— Иммануил! — радостно воскликнула она, — посмотрите! Зоран говорил, что у меня лучше всех получается! Правда, Зоран?

Замученный Зоран пробурчал что-то маловразумительное.

Алла изображала крестьянскую тётку. Кстати, такая нехитрая пёстрая одежонка очень ей даже шла. Голову ей повязали большим платком и от этого она была вполне милой. А, может, это грим так ловко наложили. И усиков не было видно. В общем, как бы то ни было, я аж залюбовался нею. А она, видать прочувствовала и сразу стала эдакой томно-кокетливой. Вот уж женщины!

— Вы замечательно играли. Алла, — от души похвалил я, чтобы подбодрить девушку, — у вас прямо талант. Это всем сразу видно.

Алла Мальц просияла, а я добавил:

— Скажу Йоже Гале, пусть вам более значимую роль подыщет.

— И мне! И мне! — к нам подбежали Лапина и Чвакина. — Мы тоже хотим роли!

— Взяли этих старух на главные роли, а я бы лучше сыграла, — фыркнула Лапина.

Я чуть было не сказал, что, мол, хоть у вас родня по министерствам сидит, но даже суммарно они до уровня дяди Мальц не дотягивают.

А они пристали ко мне канючить роли.

Я терпел, терпел, и не выдержал:

— товарищи днвушки, где я вам всем столько ролей наберу?

— Но Алле нашёл же!

— Так была всего одна роль такая. Она первая спросила. Откуда же я знал, что вам это интересно.

— Очень интересно!

Я актрисой быть хочу! Знаменитой. И чтобы толпы поклонников мной восхищались, — размечталась Катя Лапина, а потом ножиданно добавила, — только мне не нравится, что на жаре по три часа торчать надо. Я бы лучше в номер полжать пошла. А они пусть бы дублёров взяли.

Мда. С таким подходом и отношением, ничего ей в жизни не светит. И чем она думает? Я, конечно, понимаю, её мать работает в о тделе государственного бюджета и отчетности Министерства финансов СССР, она всю жизнь в шоколаде. Но только эта мать скоро уйдёт на пенсию. И что потом Катя делать будет? Ладно щ, если удачно замуж выскочит. А если нет?

Я пошёл гримироваться. Но не успел сделать и двух шагов, как дорогу мне преградил Тельняшев:

— Слышь, пузырь, — растягивая слова на блатной манер, протянул он, — ты от моей девушки отстань. Пока по-хорошему говорю. А будешь возле неё виться, я тебе сразу весь твой жир на уши намотаю. Ты меня понял, рыло?

— А у тебя даже девушка есть? — не выдержал я.

Так-то, есди по-хорошему, надо было бы промолчать, не обострять конфликт, но я не смог почему-то. Уж больно этот наглый маменькин сынок меня достал за эти дни.

Тельняшев побагровел и зло сказал, словно выплюнул:

— Да я тебе за такие слова уши на жопу натяну, урод жирный!

Ну всё, достал. Я ловко схватил его за руку на болевой так, что он аж выгнулся и рухнул передо мной на колени.

— Так что ты там говорил? — ласково улыбаясь сквозь зубы, спросил я, — кто там жирный?

— Ой, отпусти! Отпусти, пожалуйста… — заблажил он.

— Не слышу?

— Урррод…

— Что ты там плачешь?

— Бубнов, извини, я пошутил! Извини меня, пожалуйста!

— Вот так-то, — чтобы люди не смотрели, я отпустил его, ласково улыбнулся и потрепал по щеке, словно собачонку:

— Если ещё захочешь пообщаться — подходи, не стесняйся. Я всегда рад.

— Зря вы с ним так, — вздохнула Лапина, которая как бы случайно оказалась рядом. — Мерзкий тип. Хотя Болдырев тоже такой. Если н хуже. Вот бы вы его на колени вот так же поставили!

Мда. Высокие отношения у ребятишек. И главное — товарищеские.

Меня загримировали, и я играл пожилого крестьянина. Роль у меня была не сложной, но важной. Я должен был косить траву на поле. При виде немецких солдат, я должен был заорать, бросить косу и, потрясая руками, изо всей мочи бежать в село, чтобы предупредить односельчан.

Гримёрша, высокая статная женщина лет сорока пяти, что как известно баба-ягодка, начала методично красить мне лицо чем-то липким и противным.

— Фу, — прокомментировал весь процесс я.

— Зато этот грим не тает на солнце и не скатывается, — сказала Рина Зелёная, которую гримировали на соседнем кресле. — Это просто мечта, а не грим!

Меня аж передёрнуло. Хорошо, что я не актёр. Ходить каждый день в такой липкой дряни — я бы повесился.

Подошёл Франце Штиглиц, который сегодня руководил на этой площадке и сказал:

— Я смотрел предварительно отснятые кадры. Мне кажется, что это будет нечто невероятное! Иммануил, вам удалось сделать невозможное…

— Благодарю, — улыбнулся я, — мы сделали это все вместе. Вы, Йоже Гале, я, все актёры, гримёры, звукооператоры, костюмеры… это наш общий труд.

— Без тебя, Муля, этого проекта н было бы! — поддакнула со своего места Рина.

— Рина права, — вернул мне ещё более лучезарную улыбку Франце Штиглиц и добавил, — Иммануил, я хотел вас попросить. Небольшая такая просьба.

— Сделаю, что в моих силах, — дипломатично ответил я, в душе надеясь, что он сейчас попросит что-нибудь лёгкое и ненапряжное.

— Это маленькая несложная просьба. Но очень важная. Понимаете, я ещё веду мастерскую для актёров. И рассказываю им самые уникальные случаи. И про уникальных людей. Я про вас им рассказывал. И этот мой рассказ вызвал большой интерес. Можно ли вас просить принять участие в ближайшем моём занятии и выступить перед моими студентами? Немножко рассказать о себе, о том, как возникла идея этого проекта и ответить на их вопросы. Это для них очень важно…

— И даёт мощную мотивацию, — подхватил я.

А в душе аж огонь зажегся. В той, мой прошлой жизни я делал большие деньги, будучи коучем и преподавателем. Я, кстати, даже научную степень получил по педагогике. И я просто обожал свою работу. А тут такая возможность. И у меня даже мысли не было отказаться.

— Так вы согласны? — просиял Франце Штиглиц.

— Согласен, — кивнул я, — вот только согласовать надо…

Я сделал паузу.

— Понимаю, понимаю… — хмыкнул Франце Штиглиц, — я буду ждать вашего решения.

Я заменил холщовую рубаху на пёстрый плащ и большую широкополую шляпу — теперь я должен был играть пастуха, и пошёл на площадку.

Но меня переловила Рина Зелёная.

— Муля, — сказала она тревожным голосом, — я с тобой поговорить хотела.

Я чуть не взвыл. Да когда же это кончится?!

— Говори, только быстро, — выдавил из себя я, — мне бежать надо.

— Я про Мишу…

— А что с Мишей?

— Я вчера видела, как он поздно вечером вернулся изрядно пьяным. Поговори с ним, — наябедничала Рина и побежала на съемочную площадку.

А я скрипнул зубами. Вот гад! Клялся же, что завязал! Убью гада!

Как отметил потом Франце Штиглиц, раненого пастуха я играл с неистовой яростью.

Только-только мы закончили снимать эту сюжетную арку, как на площадке появилась Изабелла. При виде мня, она сказала виноватым голосом:

— Я тут подумала… Всю ночь не спала… в общем, я хочу помириться с Фанечкой. Я даже извиниться готова.

Глава 10

Тот факт, что две старушки-веселушки (Фаина Георгиевна и её сестра Изабелла) таки помирились, сильно меня порадовал. И вот с таким вот хорошим и даже слегка приподнятым настроением я вошёл в аудиторию, где обычно проводил свои мастер-классы Франце Штиглиц.

Он прямо с утра заехал за мной в гостиницу и сразу повёз сюда.

Что интересно, свои мастер-классы и лекции он проводил не в институте, не в киностудии, как я ожидал, а в здании Национального театра. Пышное нео-барокко театра, конечно, восхищало. Театр реставрировали после бомбардировок в 1941 году, и сейчас он представлял величественное зрелище.

Но насладиться архитектурой мне не дали — Штиглиц потащил меня куда-то на задний двор, мы там немного поблуждали по лабиринтам коридоров и оказались в этой аудитории.

Здесь уже собрались человек пятьдесят слушателей. Все были примерно моими ровесниками. В основном, как ни странно, были парни, хотя девушки тоже присутствовали, человек семь.

— Это Иммануил Бубнов, — без всяких реверансов сказал Штиглиц, — я вам обещал дать возможность пообщаться с таким интересным человеком. Построим нашу беседу таким образом. Сейчас Иммануил немного расскажет, как он создал этот проект. Я имею в виду советско-югославский фильм «Зауряд-врач». А потом вы можете задать ему вопросы.

Он посмотрел на часы и добавил:

— У нас есть два часа времени. Потом нам с Иммануилом нужно будет ехать на съемки. А вам — делать домашнее задание.

Я вышел в центр зала, где было небольшое возвышение, улыбнулся всем и сказал:

— Здравствуйте. Мой соратник по искусству и коллега по проекту товарищ Штиглиц меня уже представил. Добавлю только, что мне двадцать восемь лет. Я работаю методистом отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР. То есть я — самый обычный, ничем не примечательный чиновник средней руки. А этот проект — это мой увлечение, хобби…

В зале раздались одобрительные аплодисменты. А я продолжил:

— Товарищ Штиглиц предложил мне рассказать, как я создал этот проект. Но вы и сами уже, я уверен, прекрасно умеете создавать планы для съемок фильмов, сценарии, синопсисы и так далее. Ещё и меня научить можете.

Раздались смешки. Аудитория попала на мою волну. То, чего я всегда стараюсь добиться, прежде, чем начать основное выступление.

— Поэтому давайте лучше я расскажу то, чего вы не прочитаете в учебниках. Я расскажу вам, как я шёл к успеху. И как привёл за собой других людей — актёров, звукооператоров, режиссёров… Как мимолётная идея, интересная задумка привела меня сюда. Я постараюсь рассказать так, чтобы вы получили, если можно так выразиться, «рецепт успеха». Такой формат вас устраивает?

— Устраивает!

— Давай!

— Отлично! — раздались восторженные возгласы из зала.

Я согласно кивнул, дождался, когда шум стих, и начал рассказывать:

— Вот скажите честно, вы ведь думали о том, что успеха добиваются только одарённые гении? Великие люди? У которых талант и гениальность — это две главные силы, с помощью которых им всё легко удаётся?

В аудитории зашумели, начали выкрикивать ответы. Я взмахнул рукой и шум моментально утих. Отлично. Я, как дирижёр, сейчас управлял аудиторией.

— А я скажу — нет!

Я улыбнулся и обвёл притихших слушателей внимательным взглядом. На меня смотрели восторженные глаза. Ловили каждое моё слово.

— Так вот, что скажу вам я. Путь к успеху — это прежде всего, труд. Упорный, нелёгкий, иногда даже адский, труд. Это бесконечные падения, неудачи, подставы от врагов и так далее. Но удачливого человека от неудачника отличает лишь то, что первый после этого всегда встаёт и идёт дальше. Упорно идёт. Не получается идти — ползёт. А второй, при малейших неприятностях впадает в панику, опускает руки, бегает всем жалуется и так далее. Поэтому запомните главное правило: «Встать и идти!». Дальше…

Я рассказывал и рассказывал. Меня слушали, затаив дыхание. А это мотивирует очень сильно. Это как наркотик для таких, как я.

Поэтому я еле-еле уложился в отпущенный час. И мы перешли к вопросам.

— Скажите, Иммануил, а по какому принципу вы выбирали актёров на главные роли? — задал вопрос длинноволосый усатый парень с заднего ряда.

— Я применил хитрость. Главные критерии были два, — пояснил я, — это талантливость и харизматичность актёра. И второй критерий — это пренебрежение к этим актёрам от других режиссёров.

— А почему?

— Ну, по поводу наличия таланта, я полагаю, тут комментировать нечего, — усмехнулся я, — а по поводу пренебрежения — тоже, вроде, всё понятно. Если им не дают ролей или дают второстепенные, фрагментарные роли. Роли второго или даже третьего плана. То такой шанс никто из них не упустит. И они будут выкладываться на все сто двадцать процентов. Понимаете? Я дал им этот шанс, и они понимают, что второго такого не будет. И очень стараются.

Раздались одобрительные смешки. Все принялись хлопать. Кто-то крикнул:

— Браво!

Когда шум оваций стих, поднялся черноволосый толстяк:

— А почему вы решили снимать именно советско-югославский фильм? Почему не советско-польский или советско-румынский, к примеру?

— Потому что всем известно, что братский народ Югославии — самый талантливый среди всех перечисленных. А это — ещё один камешек в моём успехе.

Все опять зааплодировали, мой неуклюжий комплемент очень всем понравился.

И после этого вопросы посыпались, как из рога изобилия. Я еле успевал отвечать. Аж охрип.

— А девушка у вас есть? — спросила нескладная девушка со стрижкой ёжиком.

И все рассмеялись.

— Девушки нету, — театрально вздохнул я и добавил с печалью в голосе, — это ещё один недостаток успешного человека — совершенно не хватает времени на девушек.

И опять вздохнул. Раздались аплодисменты, смех.

Скажу только, что в отпущенные Штиглицом два часа мы не вложились.

Еле-еле управились за четыре.

А вечером, после съемок, я решил это дело отпраздновать. Я люблю праздновать такие хорошие моменты в одиночестве. Поэтому сейчас сидел в ресторанчике нашей гостиницы.

— Чашечку кофе, пожалуйста, — улыбнулся я веснушчатой, словно солнышко, официантке.

Кофе в Сербии очень вкусный. И специфический. Здесь его готовят по-своему. Поэтому я за эти дни, можно сказать, подсел на кофе. Причём плюс молодого тела, что пить я его могу, хоть утром, хоть поздним вечером.

Вот и сейчас, удачное выступление, мой маленький успех, пой фундамент, который я сейчас заложил на будущее, я решил отпраздновать чашечкой кофе. Заодно, если Михаил зайдёт сюда за выпивкой, я его увижу. А если не зайдёт, ну что же, завтра тогда поговорю.

— Ваш кофе, — официантка поставила передо мной чашку и одарила лучезарной улыбкой. Хорошенькая такая. Если бы я не понимал, что в гостинице для интуристов персонал держат правильный — можно было бы зажечь с нею.

Давно у меня женщины не было. Как-то я упускаю этот момент. Возможно, потому, что в СССР это приводит сразу к браку, а я не готов ещё сделать окончательный выбор.

Я отпил глоточек ароматного кофе и аж зажмурился от наслаждения.

— Муля! — в мою нирвану ворвался чей-то знакомый голос.

Я открыл глаза — и да, передо мной стояла (точнее уже плюхнулась за столик напротив меня) Лёля. И была она примерно в таком же состоянии, как дворовой кот, которого запустили на кухню, где хозяйка только что наготовила много-много еды и выставила это все на стол, а сама ушла в другую комнату. То есть лучилась довольством.

— Ну что, я вижу, рыбалка удалась? — брякнул я, прежде, чем подумал (кофе, он такой кофе, вот я и расслабился).

— Какая рыбалка? — сначала не поняла Лёля, но потом врубилась и рассмеялась, — вот ты о чём… Рыбалка, значит.

Она лукаво посмотрела на меня, и довольная улыбка озарила её лицо:

— Можно сказать и так. Да, Муля! Всё получилось! — она счастливо рассмеялась, а потом схватила мою чашку и залпом допила весь кофе.

Я поморщился, там ещё было почти полчашки и его планировал допить я.

— Это был мой кофе, — неодобрительно проворчал я.

— Фу, Муля! — хихикнула Лёля, она была пьяна от счастья, — не будь такой букой! Порадуйся за меня!

Я с облегчением выдохнул — моя мечта сбылась, и эта мелкая гадючка, что отравляла мне жизнь вот уже сколько дней, наконец-то покинет Советский союз и, я надеюсь, заживёт крепко и счастливо здесь, за границей. И хотя радоваться было рано, радоваться можно только тогда, когда в её паспорте будет стоять штамп и она станет мадам какая-то там.

— Тебя можно поздравить? — улыбнулся я и с досадой посмотрел на пустую чашечку кофе. Но заказывать ещё одну поостерегся — молодость, молодостью, а вот сердце на ночь напрягать особо не стоит.

— Ну, поздравлять, ещё рано, но я уже иду к этому, — похвасталась Лёля. — Семимильными шагами, между прочим!

— Рассказывай! — велел я.

— Ой, ты представляешь, Муля, — защебетала Лёля, ей страстно хотелось с кем-то поделиться, а, кроме меня, было не с кем. — Поселилась я на той квартире… ну, что Йоже Гале предложил. Начала гулять по Белграду, пыталась знакомиться с мужчинами. Но ничего не получалось. Они или меня за женщину лёгкого поведения принимали, ты представляешь, один даже спросил, сколько стоит ночь со мной!

Она возмущённо на меня посмотрела, но так, как я не отреагировал, продолжила дальше:

— Это же ужас, Муля! Я что, разве похожа на проститутку?! — продолжала возмущаться Лёля.

Я скептически вздёрнул брось, Лёля покраснела, фыркнула и надулась.

— На этом всё? — насмешливо спросил я. — Дальше рассказа не будет?

— Будет! — вскинулась Лёля и потребовала, — я кофе хочу!

Я кивнул официантке и заказал два кофе. Чёрт с этим здоровым образом жизни! А устоять перед таким божественным напитком я не могу.

Пока официантка ушла выполнять заказ, Лёля продолжила:

— Ну так вот, они меня или за проститутку принимали, или же шарахались от меня, как от ненормальной. Ты представляешь! Целый день насмарку. Я уже приуныла. Решила, что ничего не получится…

— Так ты что, прямо на улице знакомилась? — удивился я.

— Пару раз на улице, — честно призналась девушка, — у одного мужчины спросила, как пройти к цветочному магазину, а второй сам подошёл — был ветер и у меня вырвало карту города из рук. А он поймал и вернул.

— Так ты что, знакомилась с мужчинами на улицах с картой города в руках? — я не выдержал и расхохотался.

— Дурак ты, Муля! — шутливо ткнула меня кулачком в плечо Лёля и, видимо представив себе эту картину, захохотала тоже.

Как раз принесли наш кофе. И рассказ пришлось на некоторое время прервать.

— Как же это вкусно! — зажмурилась Лёля.

— Рассказывай давай, а то я сейчас допиваю и ухожу, — сказал я, — устал что-то, как собака. Хочу упасть на кровать и проспать двое суток.

— А я хочу летать! — хихикнула Лёля и продолжила рассказ, — в общем, ничего не получалось у меня. Я тогда попробовала в кафе знакомиться. Только деньги растратила на кофе.

Она вздохнула:

— И в магазине пробовала. И в автобусе. И в общем, я вернулась домой, на ту квартиру. Зашла в гостиную и разревелась. И тут, можешь себе представить, туда заходит старушка. Ну такая, не прям старушка, а пожилая женщина, но очень такая… эммм… ухоженная и иностранная. Я так испугалась и как заору. А она тоже испугалась. И тоже как завизжит.

Я хихикнул, представив себе момент.

— В общем поорали мы с нею, а потом она меня спрашивает, — вы Лёля из киношной делегации? Я так удивилась, откуда она меня знает, а она говорит, что Йоже Гале сказал ей, что я должна пару дней пожить на этой квартире, чтобы решить свои дела. И что это со мной её меняли в списках, чтобы она попала в Сремску Каменицу, чтобы там с кем-то встретиться.

Я чуть напрягся. Не хватало ещё, чтобы Йоже Гале или Изабелла рассказали ей о нашем плане. Лёля — последний человек на этой планете, кому бы я стал хоть что-то рассказывать.

— А дальше? — поторопил её я.

— Она сказала, что у неё планы изменились, поэтому ей пришлось вернуться. И что она извиняется у меня за неудобства. Хорошая, в общем, старушенция… толковая такая.

— Лёля, ты о знакомстве вообще-то обещала рассказать, а не всю свою биографию, — нахмурился я.

— Ой да, извини, — смутилась Лёля, — просто столько всего, что хочется рассказать.

— Ну так рассказывай!

— В общем, она спросила почему я плачу. Ну, я ей и рассказала. Она такая понятливая оказалась. Сходила в магазин и принесла две бутылки белого вина. И мы его всё бахнули. Пили вино и болтали. И она меня научила, как зацепить любого понравившегося мужчину. Ты это представляешь?!

Мне стало любопытно, и я спросил:

— Ну и как?

— А вот этого я тебе не скажу! — твёрдо сказала Лёля, — женские секреты выдавать не буду. В общем, мы потом пошли с нею в ресторан. А там она встретила знакомого. Муля, ты представляешь?! Петар живёт в соседнем городе, в городе Крагуевац. Чёрт, его и выговорить сложно. В общем, он там живёт и у него свои три кафаны и ресторан. А ещё у него есть своя ферма, где делают сыр. И сюда он приехал по делам, какую-то сделку проводить. И в том ресторане он ждал своего компаньона, чтобы обмыть эту сделку.

Лёля посмотрела на меня горящими глазами:

— И у него большой двухэтажный дом! И ещё он лавку держит, где продаёт сыры. Богатый! И мы познакомились. И он нас с Изабеллой провёл домой. Потом Изабелла ушла спать, а мы с ним всю ночь гуляли по городу. В общем, он сделал мне предложение!

— Может, он пьяный просто был? — предположил я.

— Ты придурок, Бубнов! — рассердилась Лёля, — или из зависти так говоришь!

— Угу, всю жизнь мечтал, чтобы какой-то престарелый пьяный бюргер сделал мне предложение, — проворчал я.

А Лёля рассмеялась:

— Да нет же! Мы и выпили немного. Просто гуляли и целовались… И он не старый! Ну, в смысле не сильно старый! Ему всего сорок семь лет.

— Он женат?

— Был женат, — вздохнула Лёля, — но жена умерла третьими родами.

— То есть у него двое детей, — констатировал я, — Взрослые?

— Один сын у него, — пояснила Лёля, — дочь потом через два года умерла от инфекции какой-то.

— А сын? С ним живёт?

— Сын учится в Сорбонне. Представляешь, в Париже! — глаза Лёли затуманились.

— То есть богатый вдовец сделал тебе предложение? — подытожил я.

— Да! — счастливо пропищала Лёля, — он сегодня вечером придёт за мной. Мы пойдём в театр с ним!

— Тебя товарищ Иванов не выпустит, — покачал головой я.

— А я через чёрный ход выйду, — показала мне язык Лёля, — все так делают. Даёшь динар работнику, и он тебя проведёт незаметно. И потом договариваешься, и он обратно впустит, хоть и под утро. У них это налажено. Сюда много народу из СССР приезжает и селится. Так что они умеют этих товарищей Ивановых и Сидоровых вокруг пальца обводить.

Хм… интересно. Буду знать.

— Слушай, Муля, как ты думаешь, что мне с Петаром дальше делать?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну, я боюсь, что мне не позволят выйти замуж за него, — растерянно посмотрела на меня Лёля, — не выпустят из СССР. Ну вот погуляю я с ним по театрам и ресторанам, ты кино это всё доснимешь, и мы вернёмся. А потом как? Его не впустят ко мне, а меня — к нему. И что делать?!

Она всплеснула руками и с надеждой посмотрела на меня.

— Всё просто, — сказал я, — но только здесь нужно понимать наверняка — он действительно женится на тебе или просто поматросит и на этом всё. Зная, что через какое-то время ты вынуждена будешь вернуться в СССР…

— А как это понять?

— Возможно, привязать крепче к себе, — задумался я и добавил, — ты бы ещё с этой Изабеллой посоветовалась, что ли. Она, видимо, та ещё штучка. Жизнь всякую повидала.

Лёля усмехнулась:

— Мне кажется, что он крепко на мня запал.

— Я думаю, тебе лучше всего от него забеременеть. Тогда точно выпустят. Но ты всё-таки поговори с Изабеллой, — посоветовал я и тут же, без перехода, сказал, — Лёля, ты так и не ответила на мой вопрос. То есть на тебе — долг!

Лёля поджала губы и сказала:

— Нам тогда Иванов помешал, если помнишь.

— А потом? — не сдавался я, — меня интересует этот госконтракт. Рассказывай! Всё и подробно!

Лёля с непередаваемым выражением посмотрела на меня.

А я в этот миг случайно глянул в другую сторону — потому что в ресторанчик вошёл, точнее шумно вломился… Миша Пуговкин. И был он хорошо поддатый. Прямо даже очень так хорошо.

— Извини, Лёля, я отойду на минуточку, — сказал я и торопливо подошёл к Михаилу.

Тот увидел меня и его лицо расплылось в радостной улыбке:

— Муля! Какая встреча!

— Ты зачем набрался, придурок? — недобро прошипел я, — вот как, значит, ты свои обещания выполняешь, да?! Я тебя в кино на главную роль взял, а тебе комнату свою отдал, в театр устроил, а взамен всего лишь попросил не пить! И ты вот так меня отблагодарил, значит, да? Или просто своё истинное отношение ко мне решил продемонстрировать?

— Ну, Муля, — растерялся от моего напора Миша, — всё совсем не так было…

— Я вижу! — я готов был рвать и метать.

— Муля… — пролепетал растерянный Михаил.

— С кем нажрался хоть?

— Да какая разница, если я виноват… — опустил покаянную голову Миша.

— Я ещё раз спрашиваю — с кем пил? — в моём голосе лязгнул металл.

— С Воиславом, — вздохнул Миша и попытался реабилитироваться, — он просто сильно хвалил, что я хорошо сыграл сегодня и сказал, что это нужно отметить. Традиция у них такая, и чтобы я его не обижал…

— С Воиславом? — имя было мне смутно знакомо, хотя я постоянно путался с ихними именами.

— Ну да, — покаянно кивнул Миша и громко икнул.

И тут меня осенило:

— Это Нанович, что ли?

— Так я же и говорю! — подтвердил Миша и попытался меня обнять, — Воислав Нанович. Да.

— Так, — рявкнул я, — сейчас с тобой нет смысла разговаривать! Иди сейчас же в комнату и проспись! Завтра с тобой решать будем. Надо тебя возвращать обратно домой, раз толку нету!

— Ну, Муля… ты же хороший, а ведешь себя сейчас, как моя Надька…

— Бегом, я сказал! — я рыкнул так грозно, что Миша, хоть и был изрядно пьян, не посмел ослушаться и поплёлся наверх.

В общем, Нанович не успокаивается. Решил окружить меня по полной программе.

Когда я вернулся за столик, Лёли там уже не было.

Я чертыхнулся, оплатил заказ, не отреагировав на улыбку симпатичной веснушчатой официантки и отправился к себе спать. Я был зол и недобр из-за всего этого.

И только-только я разделся и плюхнулся в кровать, как в дверь постучали.

Я торопливо натянул штаны и пошёл открывать, ругаясь на поздних посетителей.

Открыл дверь — и обалдел.

На пороге стояла… Мирка.

Глава 11

— Муля! Я же могу называть вас Мулей? — лучезарно улыбнулась Мирка и посмотрела на меня таким взглядом, что я готов был согласиться уже на всё. — Так я зайду или так и будем через порог разговаривать?

Я сам не понял, как машинально кивнул.

Мирка плавно вплыла в комнату, оглядела обстановку, затем оглядела меня, сверху вниз, снизу вверх, нарочито медленным взглядом. Ноздри её при этом хищно раздувались.

— Угадай, зачем я пришла? — спросила она хриплым голосом и облизнула пухлые губы.

— Ну да, зачем же ещё красивая, успешная и знающая себе цену девушка приходит поздно вечером в номер гостиницы к мужчине? — вопросом на вопрос ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал хотя бы нейтрально, и добавил, — особенно если этот мужчина беден, как церковная крыса и не может похвастаться связями или положением в обществе. Да, действительно, зачем?

И я вопросительно посмотрел на неё и добавил:

— Вот и у меня это тоже вызывает вопросы.

Мирка гневно фыркнула и смерила меня яростным взглядом. А затем не выдержала и весело расхохоталась.

— Вот ты жук, Муля, — хихикнула она, утирая выступившие слёзы, и сразу стала похожа на обычную нормальную девчонку.

— И всё-таки? — не повёлся на примитивный пикап я.

— Да просто зашла, что уже нельзя? — капризно надула губки она и для дополнительной аргументации похлопала ресничками.

Но я погрозил ей пальцем, и она вздохнула:

— У вас в Советском союзе все такие, да?

Я молчал и лишь выжидательно смотрел на неё.

— Ну ладно, — тяжело вздохнула Мирка и сказала донельзя просительным голосом, — Муля, мне нужна роль в этом фильме!

В принципе я догадывался, конечно, что тут что-то не так, но что настолько всё просто — нет.

— А ты разве не знаешь, что все роли давно распределены? — удивился я.

— Знаю, — вздохнула Мирка и выставила грудь максимально напоказ: она была в юбочке и такой облегающей блузке, что, казалось, если она вздохнёт чуть глубже, то все пуговицы просто поотлетают.

Я случайно бросил взгляд в её декольте и Мирка победно усмехнулась. Она нагнулась ещё глубже, и мне враз стало жарко.

«Чёрт с тобой, будет тебе роль», — подумал я. У меня так давно никого не было, что это слишком малая плата. Я вот всяких старушек бесконечно спасаю, а тут молодая красивая деваха. А я не железный, так-то.

— Муля, — хрипловатым дразнящим голосом проворковала Мирка и сделала шаг ко мне.

Я подался вперёд.

И тут вдруг раздался возмущённый голос:

— Это что тут у вас происходит? — в двери стоял товарищ Иванов и с немалым возмущением наблюдал всю эту картину.

Хорошо, что мы пока ещё были на пионерском расстоянии.

— А что? — спросил я.

— Товарищ Бубнов, что эта женщина делает у вас в комнате в такое время? — с немалым подозрением рыкнул товарищ Иванов.

А мы с Миркой посмотрели на него, как на придурка. Но нужно было спасать ситуацию. И, конечно же, именно мне.

— Товарищ Мирка пришла с предложениями по фильму, — сделал заявление я официальным тоном, при этом стараясь выдержать «морду кирпичом».

— Да? — теперь уже товарищ Иванов смотрел на меня, как на придурка.

А у меня, блин, некстати глаз дёрнулся.

— Ты мне будешь мозги компостировать?! — заорал товарищ Иванов, — я что, слепой?! Чёрте что происходит! И даже ты, Бубнов, руководитель этого бедлама, и то баб на ночь водишь прямо в гостиницу! Ничего мы не боимся, да, Бубнов? Это аморалка, между прочим! Причём аморалка международного уровня! За такие дела нужно партбилет на стол ложить!

— Не ложить, а класть, — машинально поправил я, за что дополнительно схлопотал от товарища Иванова ещё двадцатиминутную нотацию.

— Да как ты посмел?! Ты же пример подавать должен! Ты же член Партии! Партия тебя сюда отправила честь и достоинство нашего народа представлять, а ты как себя показываешь, Бубнов, а?!

Он аж захрипел от бешенства. Возможно, лекция бы продлилась ещё, но, как говорят в народе, беда не ходит одна. Потому что дверь открылась и раздался весёлый и жизнерадостный голос Лёли, которая, не глядя, влетела в комнату:

— Муля! Я пришла тебе рассказать, что знаю о твоих махинациях с госконтрактом!

Я не буду описывать выражение лица присутствующих.

И я не стал ничего говорить. Не стал оправдываться.

Я сделал единственно возможное, что можно было в данной ситуации — я сбежал. Да, да, я буквально применил одну из древнейших китайских стратагем, точно формулировку не помню (что-то про бамбуковые листья на ветру), но суть в том, что если не знаешь, как разрулить проигрышную ситуацию, то лучше не вступать в бой, а драпануть, чтобы сохранить силы и перегруппироваться для дальнейших действий.

Вроде как-то так она звучит.

И я так и сделал, справедливо полагая, что не зря китайцы во все времена считались мудрым народом.

Я брёл по ночному Белграду, ёжась под порывами совсем нетёплого ветерка, который приносил водяную взвесь откуда-то то ли с Дуная, то ли вообще с моря. В общем, мне было холодно, мокро и муторно на душе.

Ну вот как так можно бездарно попасться? И ведь всё могло бы быть по-другому. И Мирка могла прийти и уйти через тот чёрный ход, и мы могли бы с Лёлей обсудить этот чёртов госконтракт в другое время. Но вот надо же было именно так случиться, чтобы всё вот так совпало! Ещё и такая ночь обломилась!

Ветерок подул сильнее, вгрызаясь мокрой холодной лапой под мою рубаху, я попытался застегнуть все пуговицы, но теплее не стало.

И вот что мне теперь делать и куда идти?

Я один в чужой стране, в незнакомом городе. За мной стоит тень товарища Иванова и той организации, которую он представляет. Однозначно возвращаться мне обратно никак нельзя. Сразу сцапают, а там, вплоть до расстрела. И если ещё за эту сценку с Миркой я мог отделаться простым выговором от товарища Иванова, и пусть даже партбилет на стол положить. Но после Лёлиного заявления — мне хана.

И вот зачем она припёрлась так не вовремя! Ещё и ничего не выяснил. Я до сих пор так и не знаю, как же Муля отмывал все эти деньги? И, главное, зачем? Зачем ему было столько денег, сынку и внуку академиков, который жил в коммуналке?

Я шёл, не зная куда, и злился. На себя злился.

И тут пошёл дождь. Сперва потихоньку, а потом ка-а-ак зарядил!

Я за полминуты вымок до нитки.

И понял, что нужно что-то срочно решать. А что решать? У меня есть только два варианта. Либо возвращаться обратно, но там товарищ Иванов, и стопроцентно он уже расколол Лёлю и вытащил из неё всю информацию о госконтракте. Либо, второй вариант, оставаться здесь, с Югославии. Пока здесь, а там дальше видно будет.

Эх, не успел я помочь Фаине Георгиевне! Ничего не успел…

Я вздохнул и попытался поплотнее запахнуть мокрую рубашку, сделал это скорее машинально, так как это мне не помогло никак.

Что же делать? Если оставаться здесь, то нужно найти для начала крышу над головой. Денег у меня нет. Документов — тоже (я выскочил в том, в чём был), то есть в одних только брюках и рубашке.

Остаётся одно — нужно идти к кому-то из знакомых. Из знакомых у меня только Йоже Гале (Штиглица я не беру, не настолько мы близки). Но и к Йоже я не пойду. Потому что у него у первого будут меня искать. Стопроцентно все заметили, что у нас приятельские отношения. И на общий проект это не спишешь.

Так что Йоже — в минус. Увы.

И тут я хлопнул себя ладонью по лбу — тётя Лиза! Да что тут думать, у меня же есть родная тётя! Вот к ней я и пойду.

Я немного поплутал по улочкам и вышел к тому дому, где она сняла комнату. Номер квартиры я не знал. Во всём доме светилось одно-единственное окно. Не знаю почему, скорее по наитию, я поднялся наверх и постучал в дверь.

Дверь открылась, и я увидел… тётю Лизу.

Она удивлённо смотрела на меня.

— Муля! — воскликнула она, — да на тебе лица нет! Заходи! Ты вымок до нитки!

Уже через несколько минут я сидел на кухне, переодетый и укутанный в кокон из пледов и одеял, пил поочерёдно то чай с малиной, то горячее вино с пряностями.

Тётя Лиза сидела напротив, пила чай и хмурилась.

— Я должен остаться здесь, назад мне нельзя! — сказал я сухим бесстрастным тоном.

Тётя Лиза тяжко вздохнула и сразу же пояснила:

— Ты не подумай, Муля, я очень рада, что ты остаёшься у меня. Ты даже не представляешь, насколько! И я помогу тебе всем, чем смогу. Завтра же я пойду в консульство. У меня там есть знакомые. Мы вывезем тебя из Югославии в багажнике автомобиля дипломатической миссии. Карл поможет.

Я чуть чаем не поперхнулся.

А тётя Лиза продолжала нагнетать:

— Документы мы тебе восстановим, не переживай. Только это не быстро. Где-то около года. Потому что паспорта нет. И статус беженца тебе ещё нужно будет получить. А потом — гражданство. Но мы как-то это провернём. У меня есть знакомый, Фридрих, а у него есть двоюродная сестра, Клара. Вот она поможет. Они хорошие люди.

Тётя Лиза ещё что-то говорила, говорила…

А у меня начали закрываться глаза.

Очнулся я от того, что тётя Лиза меня осторожно, за плечи, повела в гостиную, где постелила на диване.

И я уснул, ещё будучи гражданином СССР, чтобы завтра проснуться как беженец, который вскоре станет гражданином одной из стран Европы…

А ночью я проснулся. Взглянул на часы — было три часа ночи. Можно ещё спать и спать. Но сон не шёл. Некая тоскливая досада глодала, грызла меня. Я повернулся на правый бок — нет, не могу уснуть, затем на левый — опять бессонница. Начал считать по привычке сначала маленьких овечек, потом — маленьких козляткиных. Но не помогало ничего.

И тогда я применил главную технику против беспокойства. Если что-то гложет и непонятно, что именно, нужно честно посмотреть своему страху в глаза. Признать, что да, это вот есть. А затем, когда ты сделал этот самый важный шаг и признал наличие проблемы, можно искать пошаговый рецепт, как эту проблему разрулить.

И я вдруг понял, что меня гложет!

Я не хочу оставаться в Европе! Я не хочу уезжать из своей страны! Пусть там сейчас послевоенная обстановка, не хватает продуктов, нет элементарных вещей. Пусть люди чересчур фонтанируют энтузиазмом и идеализмом, и для меня, человека двадцать первого века эпохи постмодернизма, это выглядит странно и неестественно. Но всё равно, лучше я буду жить в коммуналке, лучше буду стоять в очереди в столовой и отсчитывать трудовые копейки под сердитым взглядом кассирши, но я буду жить дома!

Да! Там — дом! Какой он ни есть, но это — мой дом.

А здесь всё чужое. Да, красивая страна, да, красивый город, и очень красивая перспектива. Но это — чужое. Чуждое.

И когда я это всё обдумал, мне вдруг стало так хорошо на душе и так спокойно, что я повернулся на бочок, свернулся калачиком, как в действе и сладко уснул. И спал как убитый.

Да так, что тётя Лиза утром меня еле-еле разбудила:

— Мулечка, вставай! — радостный голос тёти Лизы сочился энтузиазмом, — нам нужно в консульство до десяти успеть. А то потом они закрываются для посетителей. Карл, конечно, нас примет в любое время, но нас туда внутрь служащие после десяти не пустят. Так что лучше не опаздывать.

— Тётя Лиза, — сказал я и сладко потянулся, — я никуда не пойду. Спасибо тебе большое, что ты меня вчера так поддержала. Это был жест отчаяния. Но я понял, что не хочу уезжать. Не хочу бросать мать и отца. Им и так непросто…

— Но Муля… как же так… Муля… — растерянно пробормотала тётя Лиза. На неё сейчас было жалко смотреть. На глазах показались слёзы, она не выдержала и тихо заплакала. Просто сидела и смотрела в одну точку и слёзы лились и лились. И это всё без единого звука.

— Тётя Лиза, не плачь, пожалуйста, — я сел рядом и обнял её, — мне очень жаль, но вчера я был в раздрае и не видел выхода. А сейчас я подумал и понял, что нельзя постоянно прятаться и убегать от своих проблем. Проблемы нужно решать. И я буду их решать.

— Муля… божечки, а я уже так обрадовалась, — всхлипнула тётя Лиза, припала к моей груди и зарыдала, повторяя, как мантру, — а я так надеялась, так надеялась…

— Не плачь, — я прижал её и погладил по стриженному ёжику, — ничего ведь ужасного не случилось. Просто меньше забот на твою голову.

— Муля! Я так устала быть одна! Ты даже не представляешь! Как же мне тяжело, как страшно жить в полном одиночестве!

Она отодвинулась от меня, и вытерла глаза рукавом. Заговорила быстро, взахлёб. Видимо накипело:

— Больше всего, Муля, я ненавижу праздники. Особенно День рождения, Рождество и восьмое марта. Ты даже не представляешь, как тяжко видеть, как вокруг люди поздравляют друг друга, дарят подарки и улыбки родным, а ты идёшь, вся такая успешная, и делаешь независимый вид, словно тебя эта вся праздничная суета совершенно не касается…

Она вздохнула и продолжила:

— Я специально заказываю себе букет цветов, чтобы мне приносили на работу. Словно меня кто-то поздравляет. Чтобы коллеги не думали, что вообще никому на этом свете не нужна…

Мда. Вот ещё одна жертва своего таланта.

И я сказал:

— Увы, тётя Лиза. Такова цена за талант. Одиночество. Потому что ничего просто так на свете не бывает. Ты же сама прекрасно знаешь этот закон: «что от чего убудет, то присовокупится к другому».

— Ломоносов, закон сохранения массы, вещества и энергии, — слабо улыбнулась тётя Лиза.

— Угу, — кивнул я, — поэтому так и выходит. Но ты сама выбрала себе такую судьбу. А вышла бы замуж за почтенного инженера и стала бы домохозяйкой, то на все эти праздники получала бы цветы и подарки. Но вот надолго ли тебя бы так хватило?

Тётя Лиза прыснула от смеха, явно представив себя толстой почтенной матроной.

— Ох, Муля, как всё быстро меняется. Ты появился в моей жизни так неожиданно. Я знала, что у Надюхи карапуз, а тут такой успешный молодой мужчина. Тебе двадцать восемь лет, а ты уж международным проектом руководишь, и маститые режиссёры из других стран ходят перед тобой на цыпочках. И тут ты решаешь остаться со мной. Я так обрадовалась. А теперь — передумал…

Она остановила меня взмахом руки:

— Нет, молчи! Я просто хочу сказать тебе, что я тебе очень благодарна. Вчера у меня был замечательный вечер. Я чувствовала, что я нужна. Тебе нужна. Когда заваривала тебе чай, когда гладила тебе утром рубашку. Пусть это был один только вечер, но спасибо тебе… это так приятно…

— Вот ты манипуляторша, тётя Лиза, — проворчал я и сварливо добавил, — да приеду я сюда, к тебе, ещё и не один раз. И домик покупай мне. И деньги ещё будут.

— Это ты сейчас так говоришь, — вздохнула она и покачала головой точно также, как Мулина мама, — а на самом деле уедешь домой и всё…

— Почему это всё? — возмутился я, — мы ещё будем вторую серию фильма снимать, потом третью. А после пятой, может, вообще снимем сиквел.

Но тётя Лиза была столь обеспокоена, что даже на незнакомое слово «сиквел» не отреагировала:

— Пойми, Муля, жизнь — это такая штука, что планируй, не планируй, а всё равно нельзя предусмотреть, что будет завтра…

— При желании всё можно, тётя Лиза, — сказал я, — я обещаю, что не оставлю вас одну. Буду приезжать. А там и мужа для вас найду.

— Да какого мужа, Муля! — замахала руками тётя Лиза, — по молодости был у меня жених… а с возрастом, ты пойми, мужчинам нужны молодые и глупенькие. Тогда хорошие семьи получаются. А если женщина умная — это приговор. Или ей придётся всю жизнь изображать, что ей этот дурак интересен, или же жить одной.

— Но ведь сколько умных мужчин вокруг! — не согласился я.

— А ты сам присмотрись, каких женщин они берут в жёны… — вздохнула тётя Лиза, — вы такие и с этим ничего не поделаешь. Поэтому я и живу одна…

Уже через час я вошёл в ресторан гостиницы, где завтракала вся наша группа в полном составе, и со спокойным видом сказал:

— Доброе утро, товарищи!

Товарищ Иванов выпучил глаза и поперхнулся чаем.

Глава 12

— Бубнов! — выпучил глаза товарищ Иванов.

— Приятного аппетита, — пожелал ему я и отправился накладывать свою утреннюю тарелку (здесь завтраками кормили по принципу «шведский стол»).

— Стой, Бубнов! — рыкнул товарищ Иванов и устремился за мной.

— Слушаю вас, — ответил я, наливая себе кофе из большого кофейника в чашку и щедро разбавляя всё это дело молоком.

— Ты что вчера устроил?! Ты зачем это затеял, а сам сбежал?! — обличающий перст товарища Иванова уставился на меня, — где ты баб этих придурошных берёшь только?

— Вы о чём?

Оказалось, что вчера умничка Лёля, сообразив, как она только что всех нас спалила, не нашла ничего лучшего, как вбежать в комнату и уцепиться в волосы Мирке. Та и себе допёрла, что дело пахнет керосином, и дико завизжала. В общем, диалог был на повышенных тонах, с элементами рукоприкладства и тасканием друг друга за волосы. Товарищ Иванов еле-еле смог разнять их. Девочки отработали так, что даже Фаина Георгиевна с её комически-драматическим репертуаром и то, нервно курит в сторонке.

И теперь товарищ Иванов даже сочувствовал мне.

— Эти бабы словно взбесились, — жаловался я ему, щедро намазывая сливочным маслом большой кусок свежеиспечённого и ещё тёплого хлеба, — они же ради ролей, всё что угодно придумать готовы. Нигде от них спасу нет.

— А ты их на три буквы посылать не пробовал? — дал ценный совет товарищ Сидоров, который присоединился к нам за завтраком, и был в курсе всей этой ситуации.

— Ох, что я только не пробовал, — пожаловался я печальным голосом донельзя уставшего от этого всего человека.

— А сбегать нехорошо, — попенял напоследок товарищ Иванов.

Я клятвенно пообещал, что больше сбегать не буду, и не буду оставлять товарищей наедине с бешеными бабами, которые хотят ролей в фильме и ради этого готовы пойти на всё.

О госконтракте товарищ Иванов так и не спросил. И я не знал — он отложил этот вопрос в долгий ящик и предъявит его мне по возвращению на Родину или же просто не обратил внимания.

Хотя во второй вариант я почти не верил.

А потом, на выходе из ресторана, меня подловил Миша Пуговкин.

В последние дни он постоянно прятался от меня. Я сначала сердился, пытался его выловить, а потом — плюнул. Нельзя насильно причинять добро. На съемках он появляется трезвым, съемки не срывает, играет хорошо. Даже очень хорошо. Так что претензий к нему в этом плане вообще нет никаких.

А то, как он проводит своё личное время меня вообще касаться не должно.

Успокоив себя таким образом, я прекратил всякие попытки с ним пообщаться. А когда Рина пыталась подбить меня провести с ним воспитательную беседу, я только качал головой и отказывался. Вы все тут взрослые люди, а я вам не нянька.

А тут он сам, добровольно, взял и подошёл. Точнее караулил меня, пока я позавтракаю.

— Муля, — сконфуженно сказал он. Вид у него был изрядно пришибленный.

— Говори, только быстро, я тороплюсь, — ответил я и демонстративно посмотрел на часы. — Автобус вот-вот подъедет.

Миша покраснел.

Но мне не было жаль его. Хватит. Время для примирений и церемоний давно закончилось.

— Муля, ты на меня сердишься, — сказал Миша и посмотрел на меня с виноватым видом.

— С чего ты это взял? — удивился я. — На съемках ты отрабатываешь неплохо, дисциплину рабочую не нарушаешь. За что мне на тебя сердиться?

— За то… за то, что я выпивший был, — опустил голову Миша, его пальцы нервно затеребили галстук.

— Михаил, — сказал я, — я являюсь руководителем проекта по фильму. За дисциплину в нерабочее время и моральный облик делегантов отвечают товарищи Иванов и Сидоров. Так что ты явно сейчас не по адресу. Обсуждай свои проблемы с ними.

— Муля! — вскричал потрясённый Миша, — ну зачем ты так?

— Как?

— Как ты сейчас делаешь! — расстроенно сказал Михаил.

— А что, лучше бы, чтобы я тебя депортировал обратно домой? — тихо спросил я и пристально посмотрел в его глаза, — так я не такой. Работаешь без замечаний — вот и хорошо.

— Но я же видел, как ты реагировал, что я пьяный, — хрипло сказал Миша.

— Вам показалось, Михаил, — сухо сказал я и добавил, — а теперь, если вы уже всё обсудили, я пойду — работы много. Сейчас вон автобус приедет.

— Муля! Ты со мной не хочешь больше дружить? — упавшим голосом сказал он.

— А друзья разве так поступают? — тихо ответил я. Развернулся и зашагал прочь.

Всё, хватит нянькаться с ними! Я, когда сюда попал, хотел помочь только Фаине Георгиевне. А всех остальных няньчить я не нанимался. А то ишь, на голову уже все вылезли и ножки спустили!

Я был совершенно не в настроении, когда вошёл в помещение, где был бильярд и стояли теннисные столы (этим путём было ближе к стоянке автобуса). Там, на креслах, сидели и ждали автобус наши молодые балбесы: Тельняшев, Павлов и остальная шайка.

— Иммануил Модестович, — со всей возможной язвительностью сказал Тельняшев, — а что это вы без подтанцовки ходите? Такому большому начальству положена большая свита. И желательно с полусогнутыми спинами.

— Ты бы лучше своими проблемами занялся, — ответил я равнодушно. — А то вторую неделю тут сидишь, а толку никакого нет.

— Как это нет? Мы тут ракию пьём! — насмешливо сказал он. Остальные захихикали.

— А мне всё равно, — пожал плечами я, — чем раньше вас отправят на историческую родину — тем быстрее эта обуза свалится с моих плеч. Задолбали вы меня, товарищи, тунеядцы и алкоголики, капитально. Уже и не знаю, какие вам развлечения придумывать. Кстати, всегда хотел поинтересоваться — вас зачем сюда отправили?

— Опыта набираться, — сказал Болдырев, правда неуверенно.

— И как? Набрались? — спросил я.

— Набрались, но не опыта, — захихикала Лялина и выразительно посмотрела на Тельняшева.

— Ты бы Лялина меньше хихикала, а брала пример с Мальц или Ивановой, — язвительно сказал я, — а то вернёшься скоро в родной колхоз и толку, что съездила, от этого будет ноль.

— Мальц дали большую роль, — с ноткой зависти в голосе сказал Павлов, — хоть роль и второго плана, но она засветится в фильме.

— Причём не просто в фильме, а в международном фильме, — с долей сарказма уточнил я, — а вот что вы для себя взяли из этой поездки, кроме ракии — мне непонятно.

— Иммануил Модестович, — вдруг тихо сказал Тельняшев и поправил сам себя, — Муля, а что нужно сделать, чтобы тоже получить хоть маленькую роль? Чтобы не в массовке.

— Почему бы и не помочь тебе, — кивнул я, — только что мне за это будет?

— А почему не просто так?

— А зачем? Кто ты мне? Человек, который постоянно норовит плюнуть в спину, пока я не вижу? Какая от тебя польза?

Тельняшев молчал. Все тоже молчали, только зыркали то на меня, то на него.

— Вот и подумай над этим, — подытожил разговор я и первым пошёл садиться в автобус.

Съемочная площадка напоминала поле битвы после особо грандиозного сражения: разрушенные окопы, воронки, трупы лошадей и людей (бутафорские, конечно же), везде брошенное оружие. В общем, весь антураж, который и полагается в данном случае.

Посреди этого бедлама на бревне сидел усатый фельдфебель в прожжённом на груди мундире, и, меланхолично созерцая всё это псевдоисторическое безобразие, курил трубку. К нему подошла Фаина Георгиевна, в форме сестры милосердия и, подкурив сигарету, примостилась рядышком прямо на бутафорском трупе лошади.

— Домой хочу, — устало сказала она и выпустила клубы дыма. — На Родину.

Я подошёл к ним и тоже закурил.

— Все хотят.

— Муля, а давай уедем домой?

— Вам не нравится общаться с сестрой?

— Нравится, мы уже за все тридцать лет наобщались, — затянувшись, ответила она, — тесно мне здесь. Разгуляться негде!

— Так вы ещё здесь не доразгулялись, — хмыкнул я, — вон даже подарки домой не купили.

— После того, как ты отобрал у меня все деньги, я не знаю, за какие шиши я должна покупать все эти подарки! — раздражённо фыркнула она.

— Прям так уж и все?

— Только Изабелле на подарок оставил, — свирепо огрызнулась она.

— После того, как в прошлый раз, вы, Фаина Георгиевна раздали всем Сталинскую премию до копейки, а потом вторую премию отдали этому идиоту Глыбе, оставлять в ваших руках крупные суммы небезопасно. Так я считаю. Поэтому деньги я не то, чтобы отобрал, а взял временно, на хранение. Причём беспроцентное хранение, попрошу заметить!

— Но ведь я должна привезти всем подарки! — возмутилась она.

— Подарки мы пойдём выбирать в воскресенье. И поведёт нас моя тётя Лиза и Йоже Гале. Они тут всё знают, и мы купим подешевле. Кроме того, кому вы собрались везти подарки, а, Фаина Георгиевна?

— Ну как… — аж поперхнулась дымом она, — ну хотя бы и Глаше…

— Глаше купим рейтузы. Хватит с неё. Это всё?

— А Любочке?! — возмутилась Фаина Георгиевна.

— Какой ещё Любочке? — не понял я.

— Орловой Любе, — с недовольным видом сказала она и добавила. — Нужно ей духи выбрать. Она «Шанель» любит. Или подойдёт, на худой конец, «Чёрная магия».

— А что вам Любочка из заграничной командировки привезла?

Фаина Георгиевна задумалась и неуверенно ответила:

— Мыло… Цветочное, кажется. Да, точно, из сирени.

— Ну вот и ей мы купим мыло. Только ландышевое или земляничное.

— Но Муля!

— Что Муля?

— Да ничего, — вздохнула Фаина Георгиевна, — а Верочке?

— Марецкой? — угадал я.

Злая Фуфа кивнула.

Я в душе восхитился женскому непостоянству — только недавно они дрались и ругались, только недавно та самая Вера бегала к Большакову и пыталась выдавить Фаину Георгиевну из фильма, чтобы забрать себе её роль. А теперь она сидит и думает, что купить той в подарок!

— И Верочке тоже купим мыло. Ромашковое.

— А Юре?

— А это кто?

— Завадский, — пискнула Фаина Георгиевна, и я на мгновение выпал в ступор.

— Я не ослышался? — удивлённо переспросил я.

— Но как же…

— Хорошо, — кивнул я, — Завадскому мы купим зубной порошок. Мятный. Напишите, Фаина Георгиена список, кому ещё из ваших знакомых надо купить мыло. Это важно. Чтобы не забыть никого. И не купить двум людям одинаковое мыло.

— Но у меня есть деньги! — возмущённо заявила Фаина Георгиевна, — и я вполне могу делать приличные подарки. Брюки или костюм. Это же так прекрасно, носить югославский костюм.

— А брюки или югославский костюм, Фаина Георгиевна, мы тоже купим. Но только для вас. И пальто купим. Югославское. И тоже только для вас. Я без слёз не могу смотреть на ваше пальтишко с побитым молью воротником! Народные артистки так ходить не должны. Пора бы вам уже обновить гардероб.

— А толку? Гардероб обновишь, а рожа всё равно старая… — проворчала Злая Фуфа.

— Ох, Фаина Георгиевна, — укоризненно попенял ей я, — я вообще-то вас ещё в этом году планирую замуж отдать. Так что югославский гардеробчик в приданое пойдёт.

— Да кто ж такую вредную бабу замуж возьмёт? — сказал вдруг усатый фельдфебель, выбил трубку о край брёвнышка и ушёл.

А Фаина Георгиевна так и осталась сидеть на трупе лошади с отвисшей челюстью.

Так что дела на съёмочной площадке шли своим чередом: костюмеры, как обычно, переругивались, гримёрша суетилась с банкой грима, который неумолимо таял на солнце и теперь нужно было что-то срочно придумать. Йоже Гале обсуждал со Штиглицем расхождения по сюжету, Нанович, по обыкновению на всех дулся, а я решил сходить выпить кофе. Рядом работал буфет, где за условную цену продавались вода, соки, кофе и чай для сотрудников.

Но не успел я даже выйти из съемочной площадки и углубиться в коридор, как меня перехватила Мирка.

— Муля! — позвала меня Мирка.

Сегодня на ней была такая короткая юбочка, что было видно больше, чем допустимо в приличном обществе.

— О! — я не выдержал и смерил её взглядом.

— Мы в прошлый раз не договорили, — проворковала она.

— Ох, Мирка, — весело покачал головой я, — боюсь, что если мы опять поднимем эту тему, то сюда ещё куча народу набежит и опять придётся изображать драку.

— Не придётся, — хихикнула Мирка и вдруг предложила, — а пошли, Муля, я тебе покажу старую костюмерную. Ты ж ещё не видел?

— А пошли! Я прямо мечтаю её увидеть! — усмехнулся я и мы пошли.

Что нужно человеку для счастья? Когда я, счастливый и довольный, шёл-таки выпить кофе, меня переловила Лёля. Она тоже выглядела вполне довольной жизнью.

— Муля! — Воскликнула она, — я так счастлива, что готова тебя расцеловать! И весь мир расцеловать.

— Что ты уже натворила? — спросил я.

— Петар возил меня в Крагуевац! И я посмотрела на свой будущий дом! Ооооо! Муля! Вот я тебе скажу — это не дом, это дворец! Такой красивый, как на картинке. Обои, конечно, там нужно переклеить, но, когда мы поженимся, я это дело быстро организую. И ещё мне не нравится, что сбоку дома, прямо к нему прилегает — лавка. Я не считаю, что толпы покупателей — это хорошо. Дом — это семейное гнездо и там не должно быть никаких посторонних…

Она щебетала и щебетала, и я смотрел на неё и удивлялся, как человек преобразился буквально за пару дней.

— А лужайку он стрижёт, ты это можешь себе представить, Муля? — рассмеялась Лёля, — столько земли бесхозной гуляет. Я за домом всю эту лужайку перекопаю к чертям. Мы посадим там огурцы и кабачки. Это очень полезно. Я буду за завтрак жарить ему котлеты из кабачков. Для пищеварения хорошо…

— Лёля, — перебил я её категорическим тоном, — погоди со своими кабачками. Что там про госконтракт ты говорила?

— Ох, Муля, — Лёля хихикнула, — я подслушала, как ты говорил с Морозовым про этот госконтракт. А он тебе сказал, что тех денег, что ты получил, хватит купить пару деревень в лично пользование.

— А он говорил, за что и как я эти деньги получил и где они? — спросил я, на что Лёля пожала плечами:

— Муля, посмотри, какой мне Петар браслет подарил!

И принялась крутить передо мной рукой, чтобы я оценил чёртов браслет.

Но я не оценил. Этот контракт не давал мне покоя. Поэтому я спросил:

— Лёля, а кто такой Морозов?

— Муля, ты что, совсем с дуба на кактус? — удивилась Лёля, — Морозов Степан Степанович. Он был у нас главным бухгалтером.

— Был?

— Ну да, — кивнула Лёля, любуясь браслетом, — он потом на пенсию ушёл. Раньше времени. Сказал, что по состоянию здоровья. Но у нас говорят, что он здоров, как бык. Что якобы он чего-то то ли боялся, то ли поссорился. Мутная история была, в общем. Козляткин должен знать. Ладно, заболталась я с тобой, а меня там уже Петар небось ждёт.

Она ещё раз улыбнулась и унеслась прочь.

А я задумался. Это что ж получается. Есть ещё человек, который знает всё об этом чёртовом госконтракте. Морозов Степан Степанович, некий бывший главный бухгалтер Комитета искусств СССР. И который сейчас на пенсии.

Значит, когда я вернусь домой, первое, что надо сделать — найти адрес этого Морозова. Папка с личным делом в архиве должна быть обязательно.

Ну, ладно, положим, найду я его адрес. Потом пойду к нему домой. А дальше? Нежели я ему скажу типа «здравствуйте, Степан Степанович. Я, наверное, украл деньги. Много денег. А, так как вы главный бухгалтер, то я пришёл к вам, чтобы выяснить, как я украл, куда девал все деньги, и не наследил ли я?».

От такой глупой мысли я аж рассмеялся.

Мимо продефилировала Мирка. Она обожгла меня хитрым заговорщицким взглядом и пошла дальше, на съемочную площадку.

Хочешь, не хочешь, и мне пришлось туда идти. Слишком долго я отсутствовал. Так ведь и прогул запишут. Засмеявшись с собственной неуклюжей шутки, я пошёл работать.

Народ всё так же суетился. Съемки продолжались. Сейчас гоняли какую-то местную актриску. У неё плохо получалось. Поэтому Йоже Гале даже наорал на неё, что не прибавило ей веры в себя и она сыграла ещё хуже. А я понимал, кто скоро её заменит.

Но предложить Йоже я не успел. Ко мне подошёл Нанович и сказал:

— Товарищ Бубнов. Нам с вами нужно о многом поговорить.

Глава 13

— Наконец-то мы дома! — радостно сказала Рина Зелёная, когда мы вышли из автобуса. Остальные тоже радостно зашумели. Все были в приподнятом настроении.

Автобус, который встретил нас на вокзале в Москве, развёз всех по домам. Вот какая хорошая организация (интересно, если бы не было всех этих детишек высокопоставленных товарищей — нас бы встретили или нет? Почему-то ответ «или нет» мне кажется самым реальным).

Так как у меня не было особо конкретного места жительства, то я сначала решил ехать на Котельническую. Фаина Георгиевна тоже туда. Заодно помог ей сумки занести. Миша Пуговкин всё порывался что-то сказать, но я не дал ему такой возможности.

Кстати, после нашего разговра выпившим я его ни разу и не видел. Даже когда нам делали прощальный ужин, и спиртного было море (так что Тельняшев с Павловым опять напились и даже подрались), а вот Миша пил только морс.

— Давайте я внесу вам вещи в квартиру, — сказал я Фаине Георгиевне, которая возилась с замком до тех пор, пока её не услышала и не открыла дверь Глаша, — что вы в эти сумки кирпичей набрали, что ли?

— Дак это же ты сам меня по всем магазинам и рынкам выводил, Муля! — возмутилась она, — и целый чемодан мыла! Вот зачем столько мыла!

— Чтобы хватило всем вашим прихлебателям, — строго сказал я и пошёл звонить в дверь той квартиры, где живут теперь все мои.

Открыла мне, само собой, Дуся. Увидев меня, она радостно всплеснула руками:

— Мулечка наш приехал! — её простое рябоватое лицо аж расцвело от радости.

— Как вы тут без меня? — спросил я и Дуся вдруг всхлипнула. Устыдившись своего порыва, она смущённо отвернулась.

— Ну, ты чего, Дуся? — мягко сказал ей я.

— Ох, Муля, — Дуся вдруг расплакалась.

— Рассказывай, — сказал я, дав ей время выплакаться. — Что такое произошло? Тебя обижали?

Дуся молчала, только стыдливо утирала слёзы подолом фартука.

— Давай угадаю? Ярослав?

— Да ты что! — Возмутилась Дуся, — он толковый и хороший мальчик. Мы с Глашей его на пару воспитываем. Он даже Букета красить перестал. Скоро в свой интернат учиться пойдёт. Модест Фёдорович с ним занимается химией и физикой. И математикой. А по русскому языку и родной литературе он ему учительницу нанял, и теперь Ярослав к ней на занятия ходит. А потом дома книжки читает и сочинения пишет.

— Прекрасно, — порадовался я за успехи пацана-сироты и продолжил угадывать дальше. — Неужели мать что-то отчебучила?

— Да не особо, — отмахнулась Дуся, — она только два раза приходила ругаться. И то н сюда. Сперва за кружевные салфетки. Ну, помнишь, за те, что с анютиными глазками, которые твоя бабушка китайской гладью вышивала?

Анютины глазки я хоть убей не помнил, как и бабушку, но на всякий случай неуверенно кивнул.

— А второй раз велела вернуть поваренную книгу с рецептами. А я её не брала, и где она — вообще не знаю! У меня все рецепты — во где! — Дуся ожесточённо постучала себя по голове, и я уже аж испугался, что она сейчас дырку во лбу продолбит.

— И чем всё закончилось? — спросил я, больше из вежливости, чем из интереса. А то знаю я её: не спросишь — обидится.

— Да как чем?! Ничем! — фыркнула Дуся, — выбросила она всё, оказывается. А мамка твоя на меня теперь дуется. А я что? Ну вот что я могу, Муля?! Ты же сам знаешь, что я всё время только с тобой в коммуналке жила. Туда только пару раз ходила. Когда моя помощь нужна была…

— Погоди, Дуся, — у меня аж голова пошла кругом от этого потока незамутнённого сознания, — кто что выбросил? Ничего не пойму. Не ты разве?

— Да ты что! Это же твоё наследство! Как можно?! А она говорит — мещанство и взяла почти всё выбросила. И даже альбомы с коллекциями открыток, которые твоему деду художники дарили.

— Прямо так и дарили? — удивился я.

— Ну да, он же краски изготавливал. В смысле придумывал, вот они все с ним и водились. И в гости к вам частенько захаживали.

«Ну ничего себе, во даёт Мулин дед», — подумал я, а вслух сказал:

— Так я не пойму, кто выбросил?

— Да Машка эта! — лицо Дуси скривилось от злости, — хозяйкой себя почувствовала!

— Ну так она и есть хозяйка, разве не так? — осторожно сказал я.

В воздухе ощущалось нечто такое, эдакое предгрозовое состояние. Если бы я был поэтом или Эмилием Глыбой, я бы сказал, что в воздухе ощутимо запахло серой.

— Муля! Да какая она хозяйка! Да она же ни сготовить нормально не может, ни убраться. Руки из жопы выросли! Модесту Фёдоровичу нужен горячий завтрак с утра, у него после войны язва была, хоть немного зарубцевалась. Но следить же надо! А она что делает? Сунет какой-то бутерброд — и хватит с него. А как можно?! И рубашки! Рубашку ему надо каждый день чистую, наглаженную и накрахмаленную. А она даже брюки его гладить самого заставляет. Да где ж это видано! Зачем жениться тогда было?! — глаза Дуси опасливо сузились, и я предпочёл эту тему замять. Нет ничего хуже, чем лезть в бабские разборки. Логики там вообще нет. А крайним всегда останешься ты.

Поэтому я торопливо перевёл разговор на другие темы:

— А как Глаша обжилась в той квартире? Удобно там? Что говорит?

— Эта вертихвостка разве благодарность имеет?! — опять понеслась Дуся, — она решила, что если ты Фаине Георгиевне квартиру по доброте душевной отдал, и с ролями в кино помог, то, значит, и ей все должны. Ты представляешь, она меня решила отправить на рынок за сальтисоном! Мол, у меня там знакомые есть, из деревни свежачок привозят! А я ей что — прислуга, что ли?

— И чем закончилась этак история? — невнимательно спросил я, размышляя, что тут происходит и до какой степени зашёл конфликт Маши с Дусей. Насколько я понимаю, это Надежда Петровна всё затеяла, эдакая позиционная война против молодой девчонки. А Дусю она привлекла на свою сторону. Так что Машеньке, в её положении очень несладко.

— Да чем закончилась, — свирепо проворчала Дуся, — я схватила полотенце и перетянула её по хребтине. Пару раз. Хотя не пару. В общем, гоняла я её по подъезду, пока не захекалась. Ишь, удумала, курица! Так она теперь, когда в магазин идёт, завсегда заглядывает и спрашивает, не надо ли чего, — Дуся вдруг проказливо хихикнула. — Дисциплина должна быть!

И я ещё подумал, что не так Надежда Петровна может быть виновата во всём этом, а скорей всего, всё затеяла сама Дуся. Я вспомнил ситуацию с бюстиком Менделеева. Неужто Дуся Машу не простила за Менделеева этого?

Мы ещё немного поболтали с Дусей о том, о сём, и я вытащил подарки:

— Это тебе, Дуся, — и я выложил на диван свёрток.

— Ой, да не надо было, — засмущалась Дуся, но руки её уже полезли раскрывать бумагу.

Она ловко распечатала свёрток, так, чтобы не порвать и не примять упаковку, сложила её в несколько раз, туда же аккуратно положила сложенную ленточку и только затем осторожно развернула подарок:

— Ой, Муляааа… — ахнула она, — это разве мне?!

Она растерянно смотрела на обновку, держа её в вытянутых руках, словно хрупкую драгоценность.

— Ну ты бы померяла. Или хоть приложи, что ли, — проворчал я, хотя ясно видел, что с размером тётя Лиза угадала.

Дуся торопливо, путаясь в рукавах, натянула плащ-пальто нежно-голубого, словно весенняя незабудка, цвета. А по голубому фону шла тонкая коричневая клетка. Вид она имела в этом плаще шикарный и совершенно несоветский.

— Да ты что, Муля, как же… — Дуся аж прослезилась от умиления, — ой, и карманы! Ой, божечки! Карманы и внутри тоже есть!

— Там и потайные должны быть, поищи, — посоветовал я.

Дуся проинспектировала обновку и таки нашла:

— Потайные карманы! — просияла она, — это же деньги носить можно и не бояться, что свиснут.

— Ну да, для того их и придумали.

— Вот мне теперь все завидовать будут! — Дуся бросилась ко мне и расцеловала в обе щёки.

— И вот ещё, — я выложил рядом, на диване маленький свёрточек.

— А это что? — глаза Дуси блеснули азартом.

— Сама посмотри, — с нарочитым безразличием сказал я.

Дуся тихо взвизгнула и бросилась к пакетику. Ловко развернула его и ахнула, когда на диван выпала блестящая, похожая на люрексовую, ткань насыщенно-малинового металлизированного цвета.

— Это же… Это же… — задохнулась от восторга Дуся.

— Это шарфик, — пояснил я, — из парчи или люрекса. Я не разбираюсь особо. Женщины там носят такое. Мы с тётей Лизов специально к плащу выбирали.

— Да ты что! — ахнула Дуся, — кто же такую красоту под плащ прятать будет! Я её заместо платка носить буду!

Хлопнула дверь и из коридора крикнул задорный молодой голосок:

— Это что, Муля приехал?

— Привет, Машенька! — воскликнул я, выйдя в коридор и обнял мачеху.

Маша была уже на средних сроках и начала интенсивно поправляться. Лицо её немного расплылось, но от этого она не казалась некрасивой, наоборот, очень милой и уютной.

— Как доехал? Как съемки прошли? — спросила Маша с улыбкой Джоконды. Она осторожно прошла по коридору с вошла в комнату.

— Прекрасно, — сказал я, — а как там моя сестрёнка?

— Замечательно, — расцвела Маша.

— Смотри, что я вам привёз, — сказал я и начал выгружать свёртки.

— Ох! — охнула Маша, — это всё мне?

— Посмотри, — улыбнулся я.

Маша бросилась к свёрткам и принялась торопливо разрывать их.

Дуся морщилась, ей было жаль импортную упаковку, но она молчала.

— Это что? — на кровать из свёртков выпали детские комбинезончики, красивые импортные пелёнки, какие-то пёстрые чепчики с помпончиками…

— Это всё сестрёнке, — сказал я, но тут же поправился, — мы с тётей Лизой выбирали, — она говорит, что иногда бывает, что ждёшь девочку, а получится мальчик. Поэтому мы не брали розовое и голубое. А взяли салатовое и жёлтое. Будет как цыплёнок.

— А что ты мне привёз? — заинтересованно спросила Маша, отложив все детское барахло в сторону.

— А это тебе, — я, немножко ошарашенный, положил перед ней свёрток.

Маша разорвала его и вытащила кофту. Кофта была импортная, мохеровая, нежно-лилового цвета, а на рукавах и по бокам были вставки из вельвета, только более фиолетовые. Эту кофту можно было носить и как летнюю куртку.

— Ух! — обрадовалась Машенька и бросилась примерять. Лицо её было счастливым.

— А это отцу, — сказал я и положил на кровать ещё один свёрток.

Машенька продолжала вертеться у зеркала. Поэтому Дуся подошла, аккуратно раскрыла свёрток и вытащила тоже плащ. Только тёмно-синий с коричневыми вставками:

— Красота какая! — ахнула она, — и мне плащ привёз, и отцу. Сколько денег, Муля, потратил…

— А мне почему не привёз? — спросила Машенька. — почему им плащи, а мне — только кофту?!

Она нахмурилась, губы её задрожали и, судя по выражению лица, она вот-вот расплачется.

— Извини, Маша, — растерялся я, — я думал, кофта лучше, чем плащ. И она в два раза дороже стоит. Это даже не кофта, а как-то оно по-другому называется. Я забыл, как тётя Лиза говорила — вроде блейзер, что ли…

— Но я хочу плащ! — на глазах Маши показались слёзы.

— Я подумал, что ты сейчас в положении, тебе именно тёплая кофта нужна, причём ты будешь расти и кофта немного тянется. А плащ ты уже через месяц-полтора носить не сможешь. А я потом снова поеду в Югославию и после родов тебе ещё привезу. Мода-то меняется. Через год другой фасон будет. Вот и привезу.

— Так что я сейчас буду без плаща ходить?! — казалось, Маша меня не слышит. — Ты даже ей и то плащ привёз!

Её палец обличительно уставился на Дусю. И она горько заплакала, плечи её аж тряслись от рыданий.

— Я могу отдать тебе свой, — пролепетала деморализованная Дуся.

— А у тебя какой? — отеняла ладони от зарёванного лица Маша.

— Голубой, — ответила Дуся.

— Это мой любимый цвет!

Я смотрел на это все и обалдевал.

— А это Ярославу, — сказал я Дусе и положил ещё один пакет на стол.

— А что там?

— Пиджак ему купил, вельветовый, — пояснил я, — как раз ему в школу будет.

Дуся осторожно развернула и вытащила вельветовый пиджак тёмно-зелёного цвета.

Маша не проявила никакого интереса, она крутилась перед зеркалом в Дусином плаще.

И тут из кармана выпал люрексовый платочек.

— Ой, что это? — глаза Маши лучились восторгом, Она примерила платочек к плащу. Получилось очень красиво.

А вот Дуся осталась без гостинца.

Следующий визит был к Адияковым.

Еле-еле я вырвался от хлебосольной Дуси (закормила меня) и отправился дальше. Планировал за сегодня обойти всех своих и раздать подарки. А то потом суета начнётся и будет некогда. Да и обидятся, если узнают, что я кому-то подарок уже подарил, а к кому-то ещё не дошел.

Адияковы были оба дома.

При виде меня, разразились бурные восторги, обнимашки-поцелуи и прочие телячьи нежности. Причём не только Надежда Петровна, но и Павел Григорьевич, оба меня обнимали и тискали. А Мулин отец даже аж прослезился.

— Ну как ты? Как съездил? Ты хорошо кушал? С Лизой виделся? Как там она? Сильнее меня потолстела? А ты Тито видел? А что там в городе носят? — вопросы посыпались, словно из пулемёта.

— Стой! — Рассмеялся я, — давай я обстоятельно всё расскажу. Но сначала подарки. И да, с тётей Лизой я виделся и очень подружился. Она на тебя, мама, похожа, такая же молодая и красивая. И нет, не толстая. Ты тоже не толстая.

Надежда Петровна зарделась от удовольствия.

— А ей наши подарки понравились? — осторожно спросил Адлияков, — поди в заграницах этих уже ничем не удивишь.

— Соболя её потрясли. — Сказал я и Павел Григорьевич победно, с триумфом взглянул на жену.

— Вот видишь, Надя!

— Ну, может, она такой вид сделала, — покачала головой Мулина мать.

— Нет, мама, — сказал я, — она казала, что закажет из соболей пошить манто. В театр будет ходить в нём.

— Лизка всегда была такая! Взбалмошная! — фыркнула Надежда Петровна. Хотела неодобрительно, но получилось с любовью.

— А теперь подарки! — заявил я и начал доставать свёртки.

— Это тебе, отец, — я вытащил свёрток сверху и отдал Адиякова.

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся тот и вытащил из свёртка тоже плащ. Только не синий, как у Модеста Фёдоровича, а тёмно-коричневый с серой отделкой.

Пока Адияков восторгался плащом и примерял его у зеркала, я дал матери свёрток:

— Это от тёти Лизы.

— Что это? — тихо прошептала она и вытащила изумрудно-зелёное люрексовое платье с длинным рукавами и цветами (тожде блестящими) по вороту. — Ах!

Надежда Петровна издала полный восторга стон и прижала платье к себе:

— Какая красота! — пролепетала она умирающим от восторга голосом.

— Это ещё не всё, — сказал я и вытащил ещё свёрток:

— А это — от меня.

Надежда Петровна достала велюровое пальто. Белое.

— Оооо! — только и смогла произнести она, потрясённо глядя на невиданный в послевоенной Москве шик.

— А это тоже от тёти Лизы, — я аккуратно достал круглую плотную коробку из картона.

— Это же шляпка! — ахнула Надежда Петровна и бросилась примерять шляпку вместе с пальто. Шляпка была легкомысленного нежно-кремового цвета и очень ей шла.

— И в заключение — от благодарного сына самой лучшей в мире матери, — громко и торжественно объявил я и вытащил маленькую коробочку.

Когда Надежда Петровна увидела золотую цепочку с кулоном, она разрыдалась от счастья. Я был опять зацелован до смерти и еле-еле смог сбежать.

Фух!

Нелёгкая это работа дарить подарки из Югославии родственникам тела в послевоенной Москве.

Эх.

— Ну что, как у тебя дела? — с улыбкой спросил Козляткин, любовно рассматривая пузатую бутылку бурбона с яркой импортной этикеткой, которую я выставил перед ним.

— Прекрасно, — похвастался я, — отсняли всё по плану. В сроки уложились. В смету уложились. Артисты отработали замечательно. Особых инцидентов среди делегации не было.

— Деточки отличились? — понятливо усмехнулся Козляткин, убрал бутылку в ящик и довольно крякнул.

Я не стал скрывать правду:

— Да уж, намучились мы, конечно, с ними…

— Ну ничего три недели помучились, зато теперь везде дорога и почёт.

Я не стал комментировать, кому конкретно достанется весь почёт.

— Теперь пару дней отдыхаем. Я имею в виду от съемок, а потом, на следующей неделе, ждём югославскую делегацию. Будем снимать продолжение здесь.

— Наши уже всё подготовили, — кивнул Козляткин, заглядывая в блокнот.

— Замечательно! — искренне обрадовался я, — а то я уже думал, что приеду и мне самому придётся все организовывать за четыре дня. А так хоть время передохнуть будет…

— Не будет, — нахмурился Козляткин, — там Татьяна Захаровна в твоём отчёте несоответствия нашла. И написала служебную записку. Завтра во второй половине дня заседание будет по твоей работе. Будем оценку твоей деятельности давать и поднимем вопрос о соответствии занимаемой должности. Так что ты готовься, Муля.

Глава 14

— Благодарю за предупреждение, — сказал я и вышел из кабинета Козляткина.

Если мой начальник и думал, что я как-то забеспокоюсь и буду просить у него покровительства — то он сильно ошибся.

Не сейчас, когда моя карьера пошла вертикально вверх.

Не сейчас.

И первое, что я сделал, — это сходил к себе домой. После некоторых раздумий, я переехал жить на квартиру Мулиного деда. Надежда Петровна была не против, Мулин отчим, я полагаю, тоже. В общем, такой вариант всех вполне устроил. Машенька, может, и была недовольна, но в данном случае её никто не спрашивал. Поэтому сейчас я оказался единственным и полноправным хозяином полностью обставленной четырёхкомнатной квартиры (точнее пятикомнатной, просто маленькую комнатку, где когда-то спала Дуся, за полноценную комнату не считали).

А то надумал — в чулане Герасима жить! Нет, я люблю комфорт.

И если первоначально (до поездки в Югославию) меня ещё посещали сомнения, мол, нехорошо, я, как барин, один в таких хоромах, а Модест Фёдорович с домочадцами ютятся в двухкомнатной квартире, да ещё и с видом на двор, где постоянно шум от булочной и кинотеатра. То потом я подумал — как только я поселюсь здесь, Дуся стопроцентно переедет ко мне. Ярослав через две недели (а, может, и раньше) уйдёт в интернат и будет там жить в общежитии, и возвращаться домой только на выходные. И то не факт, зная Ярослава. Так что им двоим с Машенькой места там вполне хватит.

Так вот, сходил я домой и взял флакон духов и огромную такую штуку с мелкими отделениями (забыл, как она называется). В общем, там, внутри, были штук двадцать разноцветных теней для глаз, румяна, какие-то пудры, помады и прочая чепуха. Но зато всё в одной коробочке набором. Это мне тётя Лиза такое подсказала. Женщины ради такой штуки, оказывается, готовы душу продать. Только у нас, в СССР, их ещё нет, а вот в Югославию уже периодически завозили из Франции. И стоило это безобразие неприлично дорого. Но деньги у меня были, и я набрал с десяток таких наборов. Своим (Мулиной маме, Машеньке, Дусе и т. д.) сразу не дарил, хватит с них и одежды. А вот это вот всё (и ещё ко-что) отложил про запас. Потому что потом будут и другие праздники. А у меня будет, что дарить.

И вот с таким набором я вернулся обратно на работу.

И сразу пошёл в кабинет к Татьяне Захаровне.

— Бубнов! — возмущённо подскочила она, — ты где был? Почему тебя не было на рабочем месте?! Ты нарушаешь рабочую дисциплину!

— Согласен, — покаянно ответил я и выставил пред ней коробочку с духами «Nina Ricci».

Глаза у Татьяны Захаровны округлились от изумления, а я продолжил, как ни в чём не бывало:

— Да домой я сбегал, Татьяна Захаровна. Буквально на минуточку. А то утром быстро собирался, а потом понял, что впопыхах забыл вот это:

И с этими словами я выставил рядышком с духами ещё и коробку с набором косметики.

— Только это не югославское, — с покаянным видом сказал я, — это из Парижа. Там магазинчик такой был, в Белграде, французский, вот я зашёл и купил для вас. Подарок это.

Глаза Татьяны Захаровны вспыхнули огнём. Если минуту назад у неё и были какие-то принципы и предвзятость по отношению ко мне, то после такого воистину царского подарка, они дали трещину.

— Ох, Муля, не надо было… это же так дорого… — пробормотала она и хваткой бультерьера сграбастала вожделенную косметику.

Думаю, если бы я сейчас захотел забрать всё обратно, то мне бы пришлось отдирать от неё кувалдой.

— Для вас, Татьяна Захаровна — не дорого, — сказал я с видом демона-искусителя, — я же понимаю, что уехал в длительную командировку, а мою поточную работу пришлось вам с коллегами выполнять.

— Да, Муленька, это так, — кивнула Татьяна Захаровна, — но это ничего, твоя командировка — очень важная для искусства СССР. Так что не беспокойся.

— Хорошо, Татьяна Захаровна, — улыбнулся я обезоруживающей улыбкой, — ну тогда я пойду работать? А то скоро вторая часть съемок у нас будет. Когда югославские товарищи приедут. И я тогда снова буду занят. Так что лучше сейчас всё постараться сделать…

— Ничего страшного! — аж замахала руками Татьяна Захаровна, — вон Лариса и Мария Степановна пусть отчёты пишут. Ничего с ними не случится. А ты готовься лучше к встрече югославских коллег, Муля.

— Вас понял, — кивнул я и уже собрался уходить, чтобы заняться «подготовкой к приезду югославских коллег», когда Татьяна Захаровна сказала ласковым и родным голосом:

— И вот ещё, Мулечка, напиши небольшую служебку, — она пододвинула ко мне листочек бумаги и сказала, — я тебе буду диктовать, а ты напиши.

— Что это? Зачем? — изобразил удивление я.

— Да вот тут такое дело… — покраснела Татьяна Захаровна, но сразу же поправилась твёрдым голосом, — наш «любимый» начальник, товарищ Козляткин, вздумал по тебе проверку сделать. Служебную…

— Какой ужас, — сказал я и постарался, чтобы мой тон прозвучал тревожно. — И что теперь будет? Меня уволят? Посадят? Или выговор с занесением в трудовую?

— Не беспокойся, Муленька, — взгляд Татьяны Захаровны невольно стрельнул в сторону с пёстрыми коробочками. — Я сейчас всё, как надо, продиктую, ты напиши. А я сразу же отнесу Козляткину. Может, никаких заседаний и не надо будет.

— А вдруг надо? — сказал я взволнованным голосом.

— А я тебе точно говорю, Муля! — строго, но с успокаивающими нотками голосом, сказала Татьяна Захаровна и добавила категоричным тоном, — пока я возглавляю отдел кинематографии и профильного управления театров — никаких претензий к моим подчинённым не будет! Я этого им не позволю!

Я аж восхитился её уверенностью, написал под диктовку объяснительную, ещё раз душевно поблагодарил и отбыл по своим делам.

Татьяна Захаровна поклялась, что никакого расследования н будет.

И я ей верил.

Ведь как можно не верить своему руководителю?

Я вышел из кабинета, когда Татьяна Захаровна уже аж подпрыгивала от нетерпения, так ей хотелось поскорее раскрыть вожделенные коробочки, а при мне это делать было неудобно.

Поэтому я и не стал задерживаться. Потому как никогда нельзя стоять между женщиной и французской косметикой.

А сразу пошёл на квартиру к Модесту Фёдоровичу.

Дома была одна Дуся. И вид у неё был нерадостный.

— Дуся, — сказал я, — сколько времени тебе нужно, чтобы собрать свои вещи?

— З-зачем? — судя по выражению лица, Дуся в последние дни уже не верила в хорошее отношение Судьбы. И вообще, ни во что хорошее.

— Понимаешь, я поселился на квартире деда, — пояснил я, — и подумал, может быть ты присмотришь за мной? Я же шалопай и без тебя совсем пропаду…

— Муля! — вскрикнула Дуся и бросилась меня обнимать, смахнув слёзы радости.

Я еле-еле отделался. Иначе задушила бы до смерти.

Пока Дуся торопливо собирала вещи, я осмотрел квартиру, пользуясь отсутствием хозяев.

В комнате, где жили Дуся и Ярослав, было всё простенько и аскетично. Вещей у них было немного. А вот комната Мулиного отчима и Машеньки напоминала битву при Ватерлоо: коробочки с косметикой и какие-то флаконы дружными рядами уставили весь стол. На дверцах шкафа висели вешалки с платьями и юбками. В общем, комната напоминала будуар шальной императрицы как минимум.

О том, что здесь проживает ещё кто-то, свидетельствовали мужские комнатные тапочки у кресла в углу.

— Муля, я готова! — послышался голос Дуси.

Я подхватил небольшой чемоданчик с дусиными вещами, и мы покинули эту квартиру.

— Подожди, Муля, не так быстро, — пыхтела Дуся, пока мы спускались по лестнице.

— Ты иди, как идёшь. Дуся, не спеши, — сказал я, — а я пока на улице покурю.

Я вышел во двор и закурил, щурясь на яркое солнце. Последний месяц лета был то жаркий, то дождливый. Сегодня было как никогда солнечно и тихо. И я ещё подумал, что вот хорошо, если бы югославы приехали, а погодка была бы такая хорошая. Хотя вон Нанович говорил, что последние две сцены нужно под проливным дождём снимать. Для усиления эмоционального фона.

Вообще, разговор у нас с ним получился занятный.

Поначалу он грозился и качал права, а как понял, что н получается, перешёл на конструктив.

И договорились мы с ним, что следующий проект — я буду делать под него. То есть новый советско-югославский фильм (не вторая серия этого, а совсем-совсем новый), там режиссёром будет он, Нанович. И актёров он подберёт всех сам. Хотя, если я прямо тоже кого-то захочу, то могу взять на одну главную роль и две второстепенных. Я возмутился, и сказал, что три главных и восемь второстепенных. Тогда возмутился Нанович. Мы ещё немного поторговались, и я согласился.

А почему бы и нет?

Отношение отношением, а это банальная коммерция. При всём уважении и хорошем отношении с Йоже Гале, как режиссёр он — средненький. Я считаю, что и так сделал ему мощный трамплин для карьеры. Да он и сам это понимает.

А вот наши материальные обмены (контрабанда) так и останутся, и принесут нам обоим ещё много дохода.

— Муля! — отвлёк меня от приятных размышлений чей-то знакомый голос.

Я поднял голову и обнаружил Фаину Георгиевну, которая выгуливала зелёного, как Мещерские леса, Букета.

— Здравствуйте, Фаина Георгиевна, — улыбнулся я.

— Букет, погуляй рядом и далеко не отходи! — строгим, но сюсюкающим голосом велела Злая Фуфа и закурила рядышком со мной.

Букет, дружелюбно облаял меня и, помахивая хвостом, унёсся в ближайшие кусты.

— Слушай, Муля, — сказала она, выпуская дым кольцами, — а ты был прав. Признаю.

— Я всегда прав, — меланхолично ответил я, наблюдая, как тает сигаретный дым ближе к верхушке сиреневого куста.

— Я серьёзно! — усмехнулась Фаина Георгиевна, — ты знаешь, я, когда стала дарить всем мыло, прямо отношение изменилось.

— Все возмущаются?

— Нет. Все всё поняли, — хмыкнула Злая Фуфа и рассмеялась, — видел бы ты лицо Любочки Орловой! Она же явно рассчитывала на духи!

— С людьми нужно поступать, как они того заслуживают, — кивнул я и добавил. — Иначе они не понимают и садятся на голову.

И тут из подъезда вышла запыхавшаяся Дуся:

— Муля! Я возвращалась на квартиру. Записку написала, что к тебе ухошла жить.

— Здравствуй, Дуся, — сказала Фаина Георгиевна, — решила-таки преехать?

— Да, буду жить с Мулей, — с гордостью ответила Дуся и просияла, — он без меня не может. За ним присмотр нужен.

— Маша будет счастлива, — заметила Фаина Георгиевна.

— Так сильно н ладит с Дусей? — удивился я.

— А с кем она ладит? — флегматично пожала плечами Фаина Георгиевна.

— Вот тут ты и будешь теперь жить! — сказал я, когда мы вошли в квартиру.

— Муля! — аж испугалась Дуся, — да ты что! В этой же комнате твоя тётя Лиза с мамой жили. Я лучше, как обычно, в чуланчик пойду. Мне там привычно.

— Дуся, — покачал головой я, — здесь четыре комнаты, не считая твоего чуланчика. — Мне хватит одной. Я уже выбрал. В кабинете деда. Только диван на кровать заменю и буду там жить. А вот у тебя выбор из двух комнат. Третья — это зал и её мы трогать давай пока не будем. В одной комнате была спальня родителей. Тебе там будет неудобно. Я предлагаю оставить её для гостей. А вот вторая комната — она самая большая и уютная. Вторую кровать можно или вынести, или в чулан внести. А тебе там будет очень даже удобно.

Пока Дуся охала от таких стремительных перемен в своей жизни, я сходил в свою комнату и вытащил из чемодана ещё один свёрток. Когда я вошёл в бывшую комнату Мулиной мамашки и тёти Лизы, Дуся сидела там в кресле, ласково гладила подлокотник и крупные слёзы текли по её щекам.

— Вот, Дуся, чтобы ты не плакала, — сказал я и положил свёрток ей на колени.

— Что это?

— А ты сама посмотри, — загадочно улыбнулся я.

Дуся с подозрением посмотрела на меня, обстоятельно и аккуратно развернула обёрточную бумагу и ахнула:

— Муля! Что это?!

Ей на колени выпала шелковая юбка тёмно-малинового цвета в крупный тёмно-фиолетовый горох.

— А ты как думаешь? — хохотнул я.

— Юбка, — пролепетала деморализованная Дуся и с вопросительным и жалобным видом посмотрела на меня.

— Не нравится? — свирепо сказал я, но потом не выдержал и рассмеялся.

— Очень нравится, — аж задохнулась от восторга Дуся, руки её ощупывали и гладили шёлк, — но как это понимать?

— Так и понимай. Это подарок тебе, — сказал я, — раз тот, предыдущий подарок так сильно тебе не понравился. И имей в виду — это последний, больше у меня нет.

— Почему не понравился?! — аж испугалась Дуся, — очень даже понравился, просто Маша…

— Забудь ты уж про Машу, — сказал я, — я подчёркиваю, Дуся — это мой подарок тебе. Только тебе! И не надо его никому передаривать. Я весь день ходил, выбирал. Для тебя, между прочим…

— Но для меня ты выбирал плащ, — вздохнула Дуся (видно было, как ей жалко плаща), — а это ты кому? Может, не надо на меня тратить такой подарок, Муля?

— Дуся, это — тоже планировалось тебе, — вздохнул я, — просто я купил тебе два подарка. Этот я хотел дарить на твой день рождения, через месяц. Но раз ты отдала плащ, то пусть будет юбка сейчас. А на день рождения что-нибудь потом придумаю.

— С-спасибо, — пробормотала деморализованная и ошарашенная Дуся и спрятала вспыхнувшее лицо в малиновом шёлке.

А я тихонько вышел из комнаты. Ей нужно время, чтобы принять ситуацию. Слишком много для неё за последние месяцы изменилось.

Дуся — всегда была как член семьи Шушиных, Бубновых, Адияковых. Только всё равно, все понимали, что она не совсем полноправный член семьи, что она всё-таки в услужении. Так повелось ещё от Мулиного деда. Как я понимаю, он был тот ещё деспот и домостроевиц. И потом все так и продолжали потребительски к ней относиться. Что удивительно, и сама Дуся ничего необычного в этом не видела и считала, что так и надо.

Но я так не считал и не мог с этим смириться. Нет, мне было очень удобно, что Дуся взяла на себя все мои бытовые вопросы. Я прекрасно помню первые дни после попадания сюда, когда выстоять очередь на коммунальной кухне и пробиться к плите, чтобы сварить суп — это был тот ещё квест.

Но дело в том, что в той, моей жизни, у меня было довольно много наёмных работников. Была тётя Люда, которая убиралась в доме, занималась стиркой и готовкой завтраков (обедал я в офисе, в столовой, а ужинал обычно где-нибудь в ресторане или в гольф-клубе), а выходных у меня никогда не было. Был Саша, мой водитель. Был приходящий Михалыч, который занимался садом и лужайками два раза в неделю. И ещё были Витя и Толик — охранники. И я всегда относился к ним также, как к своим деловым партнёрам. И всегда, по возможности, помогал.

Как-то я оплатил супруге Михалыча дорогостоящую операцию в Германии. А Саше помог, когда его оболтус загремел в КПЗ за драку. Оболтуса, я, кстати, потом тоже к делу пристроил. Нечего ему болтаться и от безделья искать приключения на пятую точку. Тёте Люде помог с обнаглевшим зятем, который при разводе пытался отжать имущество и двух детей у её дочери.

Поэтому и к Дусе я относился с уважением. И она это чувствовала, потому что шла за мной, куда шёл и я.

Я вернулся в дедов кабинет, который теперь стал моей комнатой. Здесь был сейф, встроенный между стеллажами с книгами. Я вытащил из чемодана пачку денег (не всё я отдал тёте Лизе, себе «на мелкие расходы» оставил и плюс несколько пачек нужно было отдать Адиякову за меха). И сейчас я решил всё сложить в сейф.

Но тут в дверь позвонили. Так как Дуся была заплаканная, то пошёл открывать я, сунув деньги обратно в чемодан, от греха подальше.

На пороге стоял и мялся Миша Пуговкин:

— Муля, нам надо серьёзно поговорить, — сказал он и серьёзно посмотрел на меня.

— Разве мы с тобой в Белграде всё не обсудили? — удивился я, — зачем одно и то же сто раз обмусоливать, Михаил? Я тебе своё мнение уже давно сказал. И оно не изменится.

— Нет, Муля, не обо мне поговорить, — покачал головой Миша, огляделся и тихо добавил, — о твоих соседях по коммуналке.

Глава 15

Я посмотрел на него с немалым изумлением. Но предложить войти — не предложил. Вместо этого нахмурился:

— Михаил, а почему ты с этим вопросом ко мне пришёл? — спросил я сухо.

Лицо у того вытянулось:

— Ну… ээээ…

— Теперь там проживаешь ты. Вот сам эти проблемы и решай, — равнодушно пожал плечами я.

— Тебе разве не интересно? — удивился он.

— Ты знаешь, совершенно не интересно, — честно ответил я. — У меня столько всего, что я со своими проблемами не успеваю разобраться. У тебя всё?

Миша покраснел:

— Эммм… Да.

— Тогда всего доброго, — ответил я и закрыл перед его лицом дверь.

Представляю, что он сейчас думает. Но другого варианта воспитательного процесса я не видел. С людьми, склонными к выпивке, категорически нельзя быть мягкотелым и добреньким. Иначе они очень быстро садятся на голову.

Я считаю, что пьянство и алкоголизм — это болезнь. Очень страшная и практически неизлечимая болезнь. Примерно, как онкология или сахарный диабет. И нужно, чтобы человек сам взялся за своё лечение. В медицине достаточно случаев, когда люди со страшными диагнозами брали себя в руки, выстраивали режим питания, физических нагрузок, всей жизни, — и вполне себе нормально жили долгие годы. Но сила воли там должна быть колоссальная, по сути там всё существование человека должно быть подчинено работе с болезнью.

У меня, в той, прошлой жизни, был троюродный брат, который, как узнал, что у него диабет второго типа, полностью отказался от всех пищевых излишеств, сел на строгую сбалансированную диету, со строгим физическим сопровождением и чёткими нагрузками, и практически переборол диабет. Да, у него периодически сахар «прыгал», но это брат контролировал свой сахар, а не наоборот.

Также и с пьянством, и с алкоголизмом. Можно человека уговаривать до бесконечности, ругаться с ним, просить его, кодировать. Но как только человек не захочет и не возьмёт сам себя под собственный контроль — толку не будет.

Поэтому я так жёстко и разговаривал с Мишей. Помню его биографию в том, моём мире. Там всё могло бы закончиться более приятно, если бы он вовремя остановился.

И я решил пойти ва-банк. Вижу же, как Михаил ко мне тянется. Поэтому я сейчас жёстко поставил его перед выбором. Или я и всё, связанное с моими проектами и его карьерой, или пьянка.

А с соседями я ещё разберусь. Но только чуть позже.

И я развернулся и отправился к Дусе.

И застал удивительную картину: Дуся, в новой югославской малиново-фиолетовой юбке и голубой кофточке (кажется, это тоже я ей дарил, только давно ещё), вертелась перед зеркалом, постоянно прихорашиваясь.

— Красота! — от души похвалил я.

Дуся вспыхнула и попыталась слиться с интерьером.

— Тебе бы ещё обувь соответствующую и вполне можно хоть сейчас замуж выдавать, — рассмеялся я. — ты обведи мне свою ногу на листочке и я, когда в следующий раз снова в Югославию поеду, тебе красивые сапожки привезу.

— А ты что, ещё туда собираешься? — всплеснула руками Дуся.

— Конечно, — кивнул я.

Дуся принялась споро собирать разбросанные по комнате вещи и прицепилась ко мне с расспросами:

— Муля, а как там Елизавета Петровна поживает? Как она выглядит? Ты встречался с нею, мне Надежда Петровна говорила?

— Встречался, — тепло улыбнулся я, вспоминая, как не хотела тётя Лиза со мной расставаться, как горько, навзрыд, плакала.

— И как она?

— Красивая. Умная. Успешная. Выглядит молодо, — охарактеризовал её я.

— Она всегда такая была, — согласно покивала Дуся. — Вот вроде смотришь — две сестры, а ведь такие разные! Елизавета вон какой учёный, в отца пошла, в Петра Яковлевича, царство ему небесное. А вот что Наденька в жизни хорошего совершила?

— Как что? — изобразил изумление я, — меня родила.

— И воспитала, — согласилась Дуся, — да, ради такого сына можно считать, что жизнь удалась.

— Нет, Дуся, — сказал я, — воспитала меня ты. И мой отчим.

При этих словах Дуся польщённо зарделась.

— Я же, считай, своей настоящей матерью тебя считаю, — сказал я, — хоть и не биологической. Как и Модеста Фёдоровича — отцом.

Дуся аж прослезилась от умиления, и я, чтобы окончательно не смущать её, перевёл разговор на другую тему:

— Как он там, кстати?

— Ох, Муля, — улыбка медленно сползла с Дусиного лица, — когда из конференции своей вернётся, сам всё увидишь.

Такой ответ меня не устроил, и я прицепился с расспросами:

— Что-то с работой не так?

— Да нет же, — даже замахала от возмущения руками Дуся, — ты же знаешь отца, у него с работой всегда всё чётко. А после того, как он в другой институт перешёл и нет этого противного Попова, так Учёные советы хорошо проходят, без нервотрёпки. Он даже на обед ходит. Хоть и не часто.

— А что тогда? Здоровье?

— Да бог с тобой, Муля! Он же нестарый ещё мужик, какие там проблемы со здоровьем! Это у меня, то поясницу ломит, то плечо болит. А ему ещё рано рассыпаться.

— Дуся, раз плечо у тебя болит, а давай я тебе путёвку в санаторий выбью? — предложил я. — Поедешь, подлечишься, а?

— Ой, Муленька! — умилилась Дуся, — балуешь ты меня.

— Так поедешь?

— Ну куда мне ехать! — возмущённо сказала Дуся, — как я вас тут всех брошу?!

— Но ведь плечо болит…

— А ничего страшного! — хохотнула Дуся, — я вон твою юбку, что ты из Югославии привёз, завтра на рынок ка-а-ак надену, и к ней эту кофточку! И ка-а-ак пойду туда! Сонька с Маруськой как увидят, так сразу ядом плеваться от зависти начнут! А ты знаешь, какой яд полезный для этого дела? Не только плечо болеть перестанет, но и всё остальное!

Она заливисто расхохоталась. А я за нею.

— Ладно, Муля, — стала серьёзной Дуся, — пойду-ка я переоденусь. Надо идти готовить. Ты, небось, за моими кулебяками в заграницах этих совсем соскучился. Вон как похудел, бедняга, на буржуйских харчах.

Я усмехнулся: Дуся, как всегда, заботливая. Сразу обратила внимание, что я похудел. Но ведь ей же не объяснить, что я специально собой занимаюсь. Потому что внешний вид — это важно.

— Погоди, Дуся, — задержал я её, — ты так и не сказала, что с отцом.

— А что с отцом? Всё хорошо с отцом. Ой, Муленька, надо бежать опару ставить, а то не успею к ужину. А я же тебя вкусненьким порадовать хочу…

И она ломанулась было к выходу из комнаты, но я разгадал её неуклюжую манипуляцию:

— Дуся! — сурово сказал я, — стой! Не надо кулебяк! Ты про отца говори всё, как есть! Что там происходит?

Застигнутая на попытке выкрутиться и схитрить, Дуся вся как-то враз сдулась, покраснела.

— Ох, Муля, — вздохнула она и тяжело плюхнулась на стоящий рядышком стул, — не нравится мне всё это…

— Что не нравится? — не понял я и возмутился, — да говори ты уже! Всё из тебя прямо клещами тянуть надо!

— Только ты ему не говори…

— Не скажу! — пообещал я, — рассказывай давай.

— Не нравится мне, как они с Машенькой живут… — практически простонала Дуся, густо покраснела и потупила взгляд.

Я удивился. Вот уж Дуся — эксперт в семейной жизни. Но виду не подал. Только сказал:

— Ты конкретно расскажи, что там не так?

И Дуся как начала рассказывать, у меня аж глаза на лоб полезли.

— Она ему не готовит совершенно! Так-то постоянно готовлю я, мне не трудно. Но было один раз, что Наденька в больнице была, два дня. Там небольшую операцию ей сделали, на ноге. И Павел Григорьевич сам дома был. Вот она и попросила меня присмотреть. Так я туда готовить бегала, и к Наденьке в больницу тоже. А здесь я наготовила впрок. И вот представь, возвращаюсь я через три дня, а всё, как было в кастрюльках в холодильнике — так и стоит. За три дня уже аж испортилось. А они бутербродами да баранками кусочничали. Ты представляешь, она даже разогреть поленилась!

— Так, может, потому что беременная она, — предположил я, — может, от запахов еды ей плохо?

— Ой, Муля, да что ты такое говоришь! — аж замахала руками от возмущения Дуся, — рожать — это природное женское дело. Нас боженька под это специально создал! И беременная — это не хрустальная! Раньше бабы и в поле рожали, и всё на себе по хозяйству тащили. И никто не смотрел, беременная там или нет!

Я промолчал. Так-то в чём-то она была права. В общем, спорить я не стал, только спросил:

— И на основании этого ты сделала вывод, что они плохо живут?

— Да нет же, — опять замялась Дуся. — Модест Фёдорович поставил диванчик на кухне, ты же видел?

Я кивнул, мол, видел.

— И в последнее время спит там.

— Ну, это тоже не причина делать такие выводы, — покачал головой я, — может, Машенька себя плохо чувствует и он не хочет её лишний раз тревожить…

— А на гулянки Машенька бегать хочет?! — вызверилась вдруг Дуся, — у них там, в аспирантуре этой ихней, прости господи, всякие капустники по вечерам проводятся. Вот она туда бегать и приноровилась. А зачем, скажи, беременной бабе все эти капустники?!

— То есть ты считаешь, что когда женщина выходит замуж, то ей только муж, кухня и дети остаются? — рассеялся я.

У меня аж от сердца отлегло. Это Дуся такая паникёрша. Стоило Машеньке раз или два чуток задержаться на работе, как она сразу уже раскудахталась. Привыкла, что Мулина мать всегда дома. А ведь в советских институтах и на предприятиях в эти года было обычным делом задерживаться после работы чуть ли не до ночи, ради всевозможных собраний и творческих вечеров. Вот и Маше приходится…

Так я размышлял, а у самого что-то словно ныло изнутри. Перед глазами стоит Машенька, которая капризным голосом отбирает у Дуси её подарок — югославский плащ. И ведь даже не подумала, что той же Дусе подарка хочется. Но тогда я списал всё на последствия беременности. А сейчас, когда Дуся начала рассказывать, как-то многовато всего набирается. На первый взгляд, вроде как ерунда это всё. А вот если всё суммировать и хорошенько подумать, то картина получается неприглядная.

Я вздохнул и, под речитатив Дуси, продолжил размышлять: Модест Фёдорович спит на кухне. И Машу это совершенно не колышет. Она приходит поздно, потому что у неё там какие-то мероприятия. А то что она замужем за профессором, и что ей следует быть для него музой и поддержкой — её это не заботит. Я уже молчу об интересном положении.

Ведь женщина, прежде чем идти замуж не за простого инженера или рабочего, а за учёного, писателя, художника и так далее, должна трижды подумать, что с такими людьми обычной семейной жизни не получится никогда. Что главным у такого мужа всегда будет его служение: науке, искусству и т. д. И эта женщина должна быть в первую очередь поддержкой, помощницей, вдохновительницей своему талантливому супругу. Вон как Маргарита, которая поселилась в подвале с Мастером и верила в него до последнего. И с рукописью помогала. И боролась за него.

А Маша, видимо, решила, что достаточно выйти замуж, и всё завертится вокруг неё? Странно это. Тем более, что она же и сама к науке причастна.

— А ещё она подружкам на него говорила, что он старый, — продолжала ябедничать Дуся. — Я случайно подслушала.

— Прям так и сказала? — не поверил я, — с чего бы это?

— Они обсуждали какой-то спектакль, а она и говорит, мол, мы не пойдём, у меня муж старый, ему это не понять, — заложила Машу Дуся.

Ладно, всё равно с отцом говорить придётся, как вернётся. Заодно и об этом расспрошу. С чего это он вдруг стал старым?

А прямо на работе мня выловил Капралов-Башинский.

— Иммануил Модестович! — вскричал он при виде меня, — я слышал, что скоро югославские коллеги приезжают?

— Угу, — кивнул я, с подозрением глядя на него, — А что?

— А массовку для фильма вы где брать будет?

— На «Мосфильме», — пожал плечами я, — они там и набор уже открыли.

— Муля! — всплеснул руками Капралов-Башинский, — ну какая массовка может быть на «Мосфильме»? Ну ты сам подумай!

Я подумал и ничего не понял:

— Нормальная массовка. Они там профессионалы. Что они людей постоять две минуты в одежде крестьян на заднем плане не наберут? Или солдат? Там всего-то и надо, что бежать по полю.

— Иммануил Модестович! — аж покраснел от возмущения Капралов-Башинский, — так дела не делаются! Даже массовка должна играть талантливо. А не стоять столбом. Зрителя не обманешь.

— К чему вы ведёте? — я с подозрением уставился на режиссёра.

— К тому, что нужно набирать актёров на массовку из моих артистов! У меня такие типажи — пальчики оближешь. Такие есть девочки хорошие.

— Да я как-то и н думал…

— Не думал он! — вскричал, заламывая руки Капралов-Башинский, — ты не думал, а вон Завадский уже настропалялся всю массовку из своих набрать. Как ты думаешь, через «Мосфильм» кого продвигают?

Я задумался:

— И вы хотите, чтобы взяли ваших?

Капралов-Башинский закивал так интенсивно, что я думал, что у него сейчас голова оторвётся:

— Конечно!

— А зачем вам это? И им зачем? У вас состоявшиеся актёры, что им даст минутное участие в массовке?

— Ээээээ… Иммануил Модестович, пусть и минутное, но быть участником такого фильма — каждому хочется.

— Но, может, фильм ещё и не зайдёт, — пожал я плечами.

— Ха! Насколько я слышал, да и сам понимаю — ещё как зайдёт! — усмехнулся Капралов-Башинский, — так что, мы договорились?

В принципе массовка — это вообще никакой роли не играет, будут актёры из «Мосфильма» или из театра Капралова-Башинского. А иметь в должниках директора театра — пригодится. Поэтому я согласно кивнул:

— Хорошо, Орест Францевич. Договорились.

Капралов-Башинский просиял и ушёл, довольно потирая руки.

А примерно через час меня уже выловил Глориозов. И вид у него был озабоченный не на шутку:

— Иммануил Модестович! — бросился трясти мою руку в приветствии он, — сколько лет, сколько зим! Вернулись из Югославии, а всё не заходите! Старика проведать не хотите!

— Ох, да что вы, Фёдор Сигизмундович, — улыбнулся я, — какой же вы старик? Орёл!

Глориозов просиял, но вид у него при этом был весьма озабоченный:

— Иммануил Модестович, тут такое дело… — он немного замялся, но уже более твёрдо закончил, — до меня дошли слухи, что вы в массовку к своему фильму набираете актёров Капралова-Башинского? Это правда?

— Правда, — кивнул я.

— Но как же так?! — вскричал, заламывая руки Глориозов, — как же так, Иммануил Модестович! Мы ведь с вами друзья! Мы почти братья на театральной ниве! Я же вашу Фаину Георгиевну под крыло по вашей личной просьбе взял! Мужественно терпел её придирки! И своим запретил с нею спорить! А вы теперь этого афериста Капралова-Башинского поддерживаете?! Как так-то?

У меня аж челюсть отпала. И я пробормотал:

— Да я даже и не думал, что это имеет хоть какое-то значение. Мы открыли набор на «Мосфильме». Они там начали кого-то набирать. А потом ко мне подошёл Орест Францевич и предложил ускорить процесс и дать своих актёров. Уже готовых на роли.

— Но почему он?! — побледнел Глориозов, — у меня тоже есть актёры на эти роли! И они все заслуженные! А не как у Капралова-Башинского, сброд один!

— Фёдор Сигизмундович, — попытался успокоить Глориозова я, — во-первых, Орест Францевич просто подошёл первым. Я даже подумать не мог, что для ваших заслуженных артистов участие в массовке имеет хоть какое-то значение!

— Конечно имеет! — аж подпрыгнул Глориозов, — этот фильм скоро прогремит, и участие пусть даже в массовке, для каждого артиста — это билет на большую сцену. Вы понимаете?

— Хм… — задумался я, — теперь начинаю понимать. Давайте тогда сделаем так, если останутся места, то наберём ваших. Вы же сами понимаете, что отменять своё решение я уже не могу. Но вот на следующий фильм, тоже советско-югославский, я дам вам приоритет. Договорились?

— Спасибо! — просиял Глориозов и принялся трясти мою руку, преданно заглядывая в глаза, — уверяю вас, Иммануил Модестович, вы не пожалеете! Мы же друзья!

Он ушёл, и я выдохнул.

Ну что, ещё кино даже не сделано, а уже за мной началась охота. То ли ещё будет, когда «Зауряд-врач» выстрелит в Европе и Америке. Ну, и у нас, само собой.

Ну что же, посмотрим.

В прекрасном настроении я вернулся в Комитет и двинул по коридору в сторону приёмной Большакова. С Изольдой Мстиславовной как раз есть что обсудить.

Но тут дорогу мне преградила Лёля. И была она в странном возбуждении:

— Муля! — прошептала она и криво усмехнулась, — я беременна!

Глава 16

Я посмотрел на неё и осторожно сказал:

— Не знаю, тебя поздравлять или сочувствовать?

— Почему это сочувствовать? — обиделась Лёля.

— Ну, разве в обществе не порицается, когда незамужняя девушка забеременела? — спросил я.

Радостное лицо Лёли скисло, и она недовольно буркнула:

— А вот в этом ты мне и поможешь!

— Жениться на тебе не буду! — категорически отрезал я, — у меня невеста есть, и наши семьи уже договорились.

— Да? — заинтересованно посмотрела на меня Лёля, — а кто она? Я её знаю?

— Какая разница, — буркнул я, — давай ближе к теме. От меня ты что хочешь?

— Ну это ты же посоветовал мне… ну… это… — она смутилась и покраснела.

Мда, нравы в этом времени ещё не такие испорченные и «про это» стесняется говорить даже беременная женщина.

— Посоветовал тебе переспать с сербом? — спросил я, и лицо Лёли густо залила краска.

Но она нашла в себе силы и медленно кивнула.

— Да, посоветовал, — согласился я. — А от меня ты что хочешь?

— Что мне теперь делать?! — выдохнула Лёля. — Я осталась здесь, в Москве. И я беременна. Как долго я смогу скрывать своё интересное положение! Рано или поздно это станет видно. И тогда моя жизнь превратится в ад!

— А Петя твой знает об этом?

— Петар, — машинально поправила меня Лёля. — А как бы я ему сообщила? Вот жду приезда югославской делегации. С кем-нибудь и передам. Может, Мирка приедет…

При упоминании имени Мирка мой взгляд потеплел.

— Ну и хорошо, — сказал я, — значит, и проблем нет.

— Как это нет?! — аж подпрыгнула Лёля. — Сообщу я ему. А мне-то что делать?!

— Так это уже Петар решать будет, — пожал плечами я, — он же твой мужик или как?

— А как он будет решать? — проигнорировав мой вброс про «твой мужик», огрызнулась Лёля, — он же там. Да и что он может? Обычный бюргер.

— И ты решила, что ваши с Петей проблемы должен решать я? — изумился я.

— Да, ты, — кивнула Лёля и злорадно добавила, — иначе я всем расскажу, что это ты меня подговорил с Петаром… ну… это…

— Обалдеть! — только и смог выговорить я. — Вот и делай людям добро.

Лёля с вызовом посмотрела на меня, и я решил поставить её на место:

— Нет, Лёля, я теперь принципиально помогать тебе больше ни в чём не буду, — сказал я, — если бы ты попросила по-хорошему — может быть. А разгребать чужие косяки я категорически не желаю.

— Ну, Муля! — глаза Лёли наполнились слезами, и она посмотрела на меня взглядом Шрека.

— Нет, Лёля, я манипуляции и шантаж не уважаю.

— Муляяяя… — зарыдала Лёля, плечи её аж содрогались.

Мимо прошли две сотрудницы из отдела архива и неодобрительно посмотрели на меня. Сейчас пойдут слухи.

— Тоже мимо, — равнодушно сказал я, — на меня слёзы не действуют. Даже от моей матери.

— Бубнов! — теперь уже лицо Лёли перекосило от злобы, — если ты не поможешь мне, я расскажу, что это ты отец ребёнка!

— А вот Зина Синичкина скажет обратное, — усмехнулся я, — и моя родня подтвердит.

— Что скажет? — не поняла Лёля.

— Причину, почему она меня бросила, — пожал плечами я. — И почему за мной не бегают девчата из Комитета.

— Потому что ты урод, Бубнов, — скривилась Лёля.

— Это ты считаешь и всегда считала меня уродом, Иванова, — ответил я. — А для остальных, я — довольно симпатичный парень из хорошей семьи с квартирой в Москве и прекрасными карьерными перспективами. Мечта любой девушки. А ведь поди ты, не бегают. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что у меня детей не будет, — сказал ей я (этот обман Мулиной матери сейчас мне был как ни когда на руку), — так что давай, вперёд, Иванова! Иди в профком и пиши заявление, что ты нагуляла ребёнка от меня. И вот тогда мы посмотрим!

Я оглушительно расхохотался.

— Какой же ты скотина, Бубнов! — прошипела Лёля.

— Ну уж какой есть, — сказал я и подытожил наш разговор, — чао, Иванова.

Я развернулся уходить, когда Лёля уцепилась за мой рукав:

— Мулечка, родненький, помоги мне, пожалуйста! Век благодарной буду! — она разрыдалась опять и на этот раз слёзы её явно были не «крокодильи». — Пожалуйста, Мулечка-а-а-а…

Я смотрел на неё, и мне совершенно было её не жаль. Так-то я всегда и всем старался помогать, но вот в данный момент мне помогать ей совершенно не хотелось. Уж слишком наглой и алчной она была. А если учесть, что смерть настоящего Мули лежит и на её совести, то и подавно. А ведь этого дурак любил её по-настоящему. Чем она бессовестно пользовалась. Я вспомнил в первые дни своего попаданчества её предложение поработать вместо неё в колхозе, пока она с Серёжей развлекаться будет, и отвернулся.

— Муля-а-а-а… — продолжала взывать к моей совести Лёля, — ну помоги-и-и-и… ты умеешь выкручиваться, а я теперь не знаю, что будет!

Она горько и безнадёжно заплакала, размазывая слёзы и тушь по щекам, и вскоре стала похожа на сердитую панду.

— Я могу тебе помочь, — чуть помедлив, сказал я.

— Так помоги-и-и-и!

— А что мне за это будет? — спросил я.

От неожиданности Лёля даже изображать несчастную жертву перестала и изумлённо уставилась на меня.

— В каком смысле «что будет»? — ошалело спросила она.

— В самом прямом, — пояснил я. — С какой стати мне тебе помогать?

— Но мне же надо-о-о… — опять заныла Лёля.

— А мне?

Кажется, Лёля так и не поняла, потому что посмотрела на меня, как на придурка.

Поэтому я пришёл ей на помощь:

— Заинтересуй меня, чтобы мне было выгодно тебе помогать.

— Муля! — возмутилась Лёля, — мы же друзья. А друзья помогают друг другу бескорыстно!

— Согласен. Убедила, — сказал я, — друзья именно так и поступают. А теперь скажи мне, Лёля, в чём ты мне хоть раз помогла?

Лёля вспыхнула, а я безжалостно продолжил:

— Наоборот, если мне не изменяет память, ты постоянно старалась использовать и утопить меня. То с Барышниковым пыталась вывести меня на чистую воду, но госконтрактом каким-то угрожала и шантажировала. Друзья разве так поступают?

Лёля насупилась и низко-низко опустила голову.

— Поэтому я и говорю — раз нет дружбы, значит должна быть выгода. Для тебя выгоду я вижу — жить в Югославии, быть хозяйкой поместья и родить наследников всех этих трактиров, магазинов и заводов. А вот в чём выгода для меня? Что мне за это будет?

— Моя благодарность, — пискнула Лёля.

— А в чём измеряется твоя благодарность? — спросил я.

Лёля замялась, а я довольно жёстко сказал:

— Иди, Лёля, и думай. Я могу тебе помочь сделать так, что ты очень даже быстренько уедешь к своему Пете. Но я должен быть заинтересован в этом. Иначе никакой помощи от меня не будет.

Я развернулся и ушёл, оставив за спиной ошеломлённую и полностью деморализованную Лёлю.

Честно говоря, я не знал, что она может мне предложить. Да и, по правде говоря, мне от неё ничего и не надо было (разве только, чтобы она навсегда оставила меня в покое). Но Лёля — очень эгоистичный человек. Она считает, что Земля вертится вокруг её желаний и все должны танцевать только под её дудку по малейшему взмаху руки. А так быть не должно. И сейчас это был некий воспитательный момент. Она должна понять и осознать, что не всегда все бросаются исполнять её хотелки по малейшему зову. Что человек должен быть заинтересован, чтобы помочь ей.

Вот пусть и думает.

Мне даже самому интересно, до чего она в результате додумается.

Изольда Мстиславовна, как обычно, была на высоте: строга, собрана и в курсе всего, что происходит в Комитете, и вообще в искусстве СССР.

— Муля! — обрадовалась она мне, когда я вошёл и выставил перед ней коробку с духами «Чёрный доктор» и два кашпо из кокосовых волокон. — Почему ты только зашёл?! Ты уже давно приехал, а зайти ко мне не удосужился…

Она алчно схватилась за кашпо, скользнув невнимательным взглядом по духам.

— Ох, Муля! Какая прелесть! Где ты это взял?

— Там, в Белграде, был магазинчик для цветов. Вот там и взял, — ответил я, — очень полезная для цветов вещь. Туда можно высаживать растения и корни у них никогда не будут загнивать. А ещё кокосовое волокно хорошо впитывает влагу. Можно один раз полить и уехать в отпуск. А вазон не пропадёт.

— Чудеса, — покачала головой Изольда Мстиславовна и решительно сказала, — высажу туда пуансеттию!

Я не знал (и знать не хотел), что такое пуансеттия, но глубокомысленно покивал.

Изольда Мстиславовна ещё немного полюбовалась кашпо, погладила его, потрогала, а потом прищурилась и тихо сказала:

— Будь осторожен, Муля. Там тебе Завадский сюрприз подготовил.

— Что за сюрприз? — нахмурился я.

Терпеть не могу сюрпризы. Особенно от таких, как Завадский.

— Точно не знаю. Слышала, Ваня с ним по телефону разговаривал и ругался. Так что будь осторожен, Муля. Через два дня большое собрание на базе Центральной студии телевиденья. Будут твой проект обсуждать и поточные мероприятия с югославами. Ты приглашён, но, насколько я знаю, без права голоса.

Я призадумался. Интуиции Изольды Мстиславовны я всецело доверял.

Нужно выяснить, что задумал Завадский. И Капралов-Башинский может это знать. Или знать, кто знает. Но идти к нему было неохота. Сейчас начнёт опять роли клянчить. Лучше сначала спрошу у Раневской. Уж она точно такое не пропустит. Какая-нибудь Любочка ей точно последние слухи передаст.

Когда я подошёл к высотке, Фаина Георгиевна как раз выгуливала Букета на поводке. Точнее на верёвочке. При этом сегодня Букет был своей самой обычной окраски (если не считать кончика хвоста, выкрашенного в зелёный цвет, но это уже мелочи).

— Я смотрю, Фаина Георгиевна, Букет вернулся к натуральному окрасу? — поприветствовал актрису я. — Новая мода?

— Да Ярослав переселился сейчас в общежитие интерната, — ответила Фаина Георгиевна.

— А что, разве занятия уже начались? — удивился я. — Там не с первого сентября разве занятия начинаются?

— Насколько мне объясняла Глаша, он упросил коменданта общежития пустить его, как сироту, прямо сейчас.

— Ничего не понимаю, — нахмурился я. — Зачем ему жить сейчас в общежитии?

— Да что-то они с Машенькой там не поделили, — вздохнула Фаина Георгиевна и тут же наябедничала. — Беременные женщины становятся такими капризными. Вот она вчера и ко мне прибегала ругаться.

— Ругаться? — удивился я. — Маша?

— Да, хотела обратно квартирами меняться, — сконфуженно сказала Злая Фуфа, — я-то понимаю, что она права. Но это же ты всё решал. И я ей сказала, что нужно сначала с тобой поговорить. И будет, как ты скажешь. Но на всякий случай мы с Глашей стали собирать вещи…

— Ещё чего! — возмутился я, — мы с вами честно обменялись. Документы переоформили. Всё по-честному. Это — моя квартира. И я просто пустил туда жить отчима с женой. Если Марии что-то не нравится — она всегда может вернуться обратно к себе в общежитие. Там у неё, если не ошибаюсь, койко-место есть.

От такой моей отповеди Фаина Георгиевна смутилась.

— Не сердись, Муля, я её очень понимаю — жить над хлебом и зрелищами в этой квартире — удовольствие на самое большое.

— Фаина Георгиевна, — вздохнул я, — вся страна живёт в бараках и коммуналках. Маша, по сравнению с остальными, роскошует в отдельной комфортабельной двухкомнатной квартире в центре Москвы. Да ещё и дом — высотка. Нужно жить и радоваться, что санузел ни с кем делить не надо. И на кухне можно готовить в любое время, без графика.

— Готовить она не любит, — хмыкнула Фаина Георгиевна, — просила на сегодня мою Глашу дать. Завтра же Модест Фёдорович приезжает с конференции. А Дусю ты себе забрал.

— Фаина Георгиевна! — возмутился я, — Дуся — не прислуга. Она — член семьи. Она и меня, и мою мать, и тётю Лизу вырастила и воспитала. И это именно она решает с кем ей хочется жить. Неужели вы не думаете, что мать не звала её к себе? Но она хочет жить только со мной. И это её выбор.

— Да, я знаю. Она с тобой даже в коммуналке жила, — кивнула Фаина Георгиевна, — хоть Модест Фёдорович её в квартиру звал.

— Ну вот видите, — сказал я, — а Маше нужно учиться нормально общаться со всеми. Чтобы люди от неё не сбегали. Я вот ещё к Ярославу в общежитие схожу. Сейчас же столовая ещё не работает. Чем он там только питается?

— Вот этого я не знаю, — охнула Фаина Георгиевна и добавила, — сходи, конечно, Муля.

— А у вас как дела? — спросил я, чтобы перевести разговор с неприятной темы.

— Ты знаешь, Муля, я до сих пор под впечатлением, — поделилась Фаина Георгиевна.

— От Югославии?

— И от Югославии тоже, — кивнула она и поделилась, — но больше от общения. От людей. От эмоций.

— И от сестры? — подсказал я.

— И от сестры тоже, — улыбнулась Фаина Георгиевна, — Изабелла хочет приехать ко мне.

— В гости?

— Нет, насовсем приехать, — улыбнулась Фаина Георгиевна.

— Но она же живёт в Праге? — искренне изумился я.

— Она то в Праге, то в Париже живёт, — хмыкнула Злая Фуфа. — Но за Родиной скучает.

— За родными берёзками, — усмехнулся я.

— Зря ёрничаешь, — посерьёзнела Фаина Георгиевна, — многие уехали в лучшую жизнь, а потом всю жизнь прожили воспоминаниями о доме.

— Но вы же не уехали, — сказал я.

— Я не могла уехать, — вздохнула она, — хотя сердце разрывалось между любовью к семье и к профессии. Пришлось делать выбор.

— Зато вы состоялись как актриса, — сказал я.

— Ты знаешь, Муля, долгое время, когда мне никто ролей не предлагал и из театров меня гнали, я думала, что я не состоялась. А вот сейчас, когда я играю роль в твоём фильме — я ожила. И даже если это останется у меня единственной главной ролью в жизни — я уже буду счастлива. Значит, я не зря прожила такую сложную актёрскую жизнь.

Я улыбнулся:

— Знаете, порой даже самая маленькая и незначительная роль может перевернуть мир. А у вас все роли такие.

— А вот если бы мне давали главные роли… — мечтательно вздохнула Фаина Георгиевна, но я покачал головой:

— Если бы вы не переругались со всеми режиссёрами и актёрами — вам бы всегда давали хорошие роли.

— Эх, многого ты не понимаешь, Муля… — вздохнула Фаина Георгиевна, — не всё так просто.

— Кстати, — сказал я намеренно беззаботным тоном, — а вы, случайно, не в курсе, отчего наш Завадский приумолк? Уж не замышляет ли он чего-то?

Фаина Георгиевна пожала плечами и ответила:

— Завадский всегда что-нибудь да замышляет. Тот ещё маразматик-затейник!

Я хотел ещё подискутировать, но тут Букет увидел кошку. Он рванул так, что Фаина Георгиевна от неожиданности выпустила поводок.

Пока ловили Букета, пока очищали его хвост от репейников, нить разговора была утеряна. Но ничего, я ещё поговорю с нею о том, как правильно себя вести с коллегами, чтобы давали главные роли. И жаль. Что про Завадского ничего выяснить не удалось. Придётся-таки поговорить с Капраловым-Башинским.

Но после работы я поехал к Котиковым. Они сейчас были на даче, поэтому я поехал сразу туда. Купил красивый торт с кремовыми розочками (под заказ, Надежда Петровна постаралась организовать для меня). Взял подарки и поехал.

Я был очень благодарен Ивану Вениаминовичу за помочь в организации встречи с тётей Лизой и подсказкам по провозу товаров для реализации. Поэтому тянуть с визитом было нельзя.

— А вот и Муля! — расцвела Ангелина Степановна при моём виде. — Ну как там Белград? Уштипцы пробовал? Как они тебе?

Честно говоря, я там много что пробовал, но как-то специально и не пытался запоминать.

— Это пончики такие, — с лукавой улыбкой подсказала Таня.

Налетел ветер, я аж поёжился. Хоть и был конец лета, но сегодняшний день под конец испортился и стал хмурым и холодным. Прошёл дождь и было сыро. Хорошо, я заехал домой за подарками и хоть куртку надел, а не то продрог бы весь.

В подтверждение этому огромная капля скатилась с дерева и попала мне за шиворот.

Бр-р-р-р… дубарина какая!

Таня звонко рассмеялась и, словно невзначай, легонько зацепила соседнюю ветку прямо надо мной. Целое облако мелких холодных брызг накрыло меня. Я вежливо улыбнулся, Таня проказливо расхохоталась.

— Муля приехал! — из затянутой плющом и диким виноградом альтанки вышел Вениамин Львович и с радостной улыбкой помахал мне. На нём была точно такая же, как у меня куртка. И жёлтый вязанный жилет с растянутыми петлями.

Я протёр глаза. Кажется, где-то я уже это видел.

Глава 17

— Модест Фёдорович приехал, — сказала Дуся, словно между прочим, но лицо её при этом было весьма красноречивым.

— Понятно, — буркнул я, — зайду к ним вечером.

— Вечером может быть уже поздно, — наставительно сказала Дуся и демонстративно выставила миску с посыпанными сахарным песком ягодами на стол. — Заодно и пирожков отнесёшь. Через полтора часа будут готовы.

Вопрос был решен.

Так как я мог сейчас на работу ходить по своему усмотрению, всецело занятый якобы подготовкой к приезду братских югославов, то наведаться к Мулиному отчиму — это была правильная идея.

Ох, неладно что-то в Датском королевстве.

Два часа спустя я уже звонил в знакомую дверь, из-за которой раздавался шум. Некоторое время никакой реакции не было, затем послышались торопливые шаркающие шаги, дверь распахнулась, и на пороге застыл растерянный Модест Фёдорович. Вид у него был донельзя сконфуженный и тревожный.

— Муля, — потерянно пробормотал он. Впервые, за время нашего с ним общения, особой радости он не высказал, но я на него был не в обиде: судя по его состоянию — ему совсем не до этого.

— Здравствуй, отец, — сказал я, и, не дожидаясь приглашения, шагнул в квартиру, — тут Дуся пирожков передала. С ягодами. Ещё горячие. Пришлось перед работой зайти. Как ты?

— Хорошо, — поспешно ответил Модест Фёдорович и торопливо отвёл взгляд.

Всё ясно.

— И у меня всё хорошо, — сказал я, поскольку он не спросил.

Кажется, мой ответ Мулин отчим даже не услышал.

— Ты когда приехал? — спросил я.

— Что? А? — словно очнулся Модест Фёдорович и недоумённо посмотрел на меня.

— Приехал, я говорю, когда?

— Так это… ночью…

— Понятно, — сказал я и замолчал, не зная, что ещё спросить.

Повисло молчание.

Я так и стоял с корзинкой с пирожками, словно Красная Шапочка посреди леса. А Модест Фёдорович стоял напротив и ничего не говорил.

— Отец, — не выдержал я. — Что случилось?

— Что? А? Ничего, — он неприветливо посмотрел на меня.

— Пирожки бери, — я протянул корзинку, — раз даже чаем меня напоить не хочешь, и расспросить, как я там был, в Югославии. Ты хоть плащ мерял? Подошёл.

— Плащ? — переспросил Модест Фёдорович и опять задумался.

Кажется, он даже не понял, что я от него хочу.

— Отец, — опять напомнил о себе я. — Что случилось?

— Всё хорошо, Муля, — таки смог взять себя в руки Модест Фёдорович.

И тут дверь распахнулась и из спальни выскочила растрёпанная, красная Маша:

— Всё хорошо, да?! — закричала она не своим голосом, — ты считаешь, что это всё хорошо?!

Она была в ночной рубашке, на которую набросила халат. Он был не застёгнут, но Машу это, кажется, особо не смущало.

— Маша… — пробормотал полностью деморализованный Модест Фёдорович.

Я обычно держусь подальше от семейных разборок, но тут я понял, что надо вмешаться:

— Маша, что случилось? — сухо спросил я.

— Этот… этот… — Маша аж задохнулась от возмущения, не в силах подобрать эпитет пообиднее, — этот идиот просрал путёвку на курорт! В Гагры!

— Но Маша… — промямлил Модест Фёдорович, — у Людмилы Анисимовны ведь был инсульт. Ей категорически нужно полноценное восстановление. Вот я ей и уступил. Пусть подлечится.

— А мне не нужно?! Мне, значит, не нужно?! — схватилась за горло Маша и заголосила, — у тебя жена беременная, а ты прошмандовкам всяким путёвки раздаёшь! В Гагры!

— Людмила Анисимовна не прошмандовка, — попытался вступиться за коллегу Модест Фёдорович.

— Она — уборщица! — скривилась Маша. — Зачем уборщице в Гагры?!

— Машенька, но уборщицы тоже люди, такие же, как и ты… — попытался проявить дипломатию Мулин отчим, но тщетно.

— Да мне плевать! — взревела Машенька, — я, когда замуж выходила, даже подумать не могла, что буду в трущобах жить, и что меня ниже последней уборщицы ставить будут!

Она громко разрыдалась.

— Машенька! — воскликнул потрясённый Модест Фёдорович, — послушай…

— И слышать не хочу! Если я за стариком молодость просираю — то почему я должна в трущобах жить?!

Я аж присвистнул:

— Ну, нифига себе! А с каких это пор высотка на Котельнической стала трущобами?

— Почему мы должны ютиться здесь?! — взвизгнула Машенька, — скоро родится ребёнок и ему нужны будут нормальные условия! А не это!

— А нормальные условия — это что? — прищурился я.

Но Машенька не ответила — она старательно рыдала.

Мне уже этот концерт надоел, и я просто сказал:

— Отец, пошли ко мне? Ты после дороги устал, тебе отдохнуть надо, а не глупые истерики слушать.

Машенька завыла ещё громче.

— Муля, ты понимаешь, она в положении и гормоны…

— В любом случае человеческий облик терять нельзя — отрезал я, — а то у меня создаётся впечатление, что твоя аспирантка выходила замуж за тебя не по любви, а из корыстных побуждений ради — твоей зарплаты, путёвок на курорты и квартиры моего деда…

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — ты на работу опоздаешь. Ты иди. Мы тут сами разберёмся…

Ну ладно. Я аккуратно поставил корзинку с пирожками на тумбочку для сумок и обуви, и вышел из квартиры.

На душе было гадко.

Вроде и понимаю, что беременная женщина всё воспринимает трагически, но как-то не ожидал, что из трепетной и деликатной Машеньки такое вот говно полезет.

Эх, мужики, мужики. Чем вы думаете, когда с молодыми связываетесь?

Неужели вы действительно считаете, что им нужны вы, а не ваши деньги и связи?

В той, прошлой, жизни, я всегда старался обойти любвеобильных и страстных девушек, которые зорко высматривали себе спутника жизни, чтобы устроиться поуютнее. Потому что пару лет жизни до тех пор, пока юная козочка не подарит наследника и не подаст на развод, мечтая отжать максимально денег, акций и квартир, оно того не стоит.

Я вышел на лестничную площадку в каком-то смятении.

А во дворе опять столкнулся с Фаиной Георгиевной, которая выгуливала Букета.

— Смотрю, вы всерьёз за Букетом соскучились, — после приветствия, улыбнулся я ей, — который раз самолично его выгуливаете. Не каждая собака может похвастаться, что его народная артистка выгуливает…

— Ой, Муля, скажешь тоже! — хихикнула Фаина Георгиевна, — просто я сейчас много гуляю. Это способствует хорошему цвету лица. Мне так Изабелла сказала. Заодно и Букета выгуливаю.

И тут я сложил дважды два и с хитрым прищуром сказал:

— Фаина Георгиевна, а разве вы не шарф тогда вязали, в коммуналке? Такой… жёлтый…

Говорят, что актрисы умеют изобразить на своём лице любую эмоцию, вне зависимости от своего настоящего состояния. Так вот, только что данный тезис был полностью опровергнут. Я с удовольствием наблюдал, как стремительно краснеет лицо Фаины Георгиевны.

Значит, я оказался прав.

Любой другой благородный и воспитанный человек сделал бы вид, что ничего такого не произошло. Но это же был я. И, конечно же, я не удержался:

— Заезжал я вчера к Котиковым, — как бы между прочим, поведал я, с удовольствием наблюдая, как дёрнулся глаз у Злой Фуфы, — такой промозглый вечер был, ужас. Мы с Иваном Вениаминовичем прямо продрогли, пока разговаривали. А вот Вениамину Львовичу было хорошо в жилетке… жёлтенькая такая… тёплая…

Лицо Фаины Георгиевны приобрело цвет вареной свеклы. Она ловила ртом воздух и от возмущения не могла ничего сказать.

Премного довольный собой, я развернулся пошёл на работу. За спиной раздался гневный вопль. Я широко улыбнулся.

Ай да я!

А на работе меня сразу же подстерегла Лёля.

Не знаю, то ли у неё в Комитете своя шпионская сеть, то ли она каким-то шестым чувством чует моё присутствие, но стоило мне только переступить порог здания Комитета искусств, как она мгновенно появилась:

— Муля! — воскликнула она, — где ты ходишь?! Ты опоздал на два с половиной часа!

Вахтёрша баба Зина, которая как раз сегодня дежурила, заинтересованно посмотрела в нашу сторону и даже шею вытянула, чтобы было лучше слышно.

— Так я к приёму югославской делегации готовлюсь, — ответил я, — с руководством согласовано.

— Ой, Муля! — отмахнулась Лёля, — мне это не интересно! Я тебя уже заждалась!

Я молча пожал плечами.

Баба Зина решила, видимо, что не расслышала, и высунулась из своей будочки почти по пояс.

— Муля, — сказала Лёля, видя, что я не собираюсь оправдываться, — я придумала, как с тобой рассчитаться.

Баба Зина чуть не навернулась, рискуя сломать шею.

— И как? — спросил я, демонстрируя полное безразличие.

— Хочешь, я тебе путёвку в санаторий выбью? — спросила она.

— Я похож на смертельно больного человека? — изумился я.

— Я могу даже в Крым путёвку организовать. В Алушту!

— Не интересует, — отмахнулся я и пошёл к себе.

Рассерженная Лёля что-то прошипела мне в спину, но я не обращал внимания.

Почти у самого кабинета мня выловила кареглазка. Я её не видел с тех пор, как уехал в Югославию. Она похорошела, расцвела.

— Муля! — улыбнулась она, — ты давно приехал, а к нам и не заходишь! Мы с девчатами тебя ждали, ждали!

— Ой, извини, Оля, я совсем замотался, — с покаянным видом развёл руками я.

— А когда ты зайдёшь? — не отставала она, — девчата к твоим лекциям привыкли. Ждут.

— Так я ведь уже не комсомолец, — напомнил я.

— Ну и что? — всплеснула руками она и лукаво на меня посмотрела, — а разве нельзя, чтобы коммунист комсомольцам лекции проводил?

Я понял, что загнал сам себя в ловушку.

— Можно, — согласился я, — но ты же знаешь, что мы готовимся к приезду югославских коллег. Времени вообще нет.

— А с Ивановой время общаться есть, значит? — с подозрением прищурилась кареглазка.

— Мы по работе, Оля, — начал выкручиваться я, — она же была в Югославии и все протоколы она вела. Поэтому приходится консультироваться по некоторым моментам. Я же сам всё не упомню.

— Если тебе помощь нужна — ты говори, — моментально сориентировалась кареглазка, — я всегда готова прийти на помощь.

Я многословно поблагодарил и торопливо смылся.

Бабы Комитета устроили охоту на бедного меня. И, что обидно, если бы с далекоидущими намерениями, а то каждая лишь выгоду ищет. Я невольно вспомнил Мирку. Интересно, приедет ли она? Что-то я сомневаюсь, что Нанович её отпустит.

Мысли перекинулись на предложение Лёли. Может, нужно было соглашаться на путёвку? Крым, море… только взять не одну, а две? Отдам Мулиному отчиму. Пусть его жёнушка угомонится уже и не выносит ему мозг.

Приняв такое решение, я уж хотел идти искать Лёлю, как меня вызвали к Козляткину.

Я прихватил блокнотик с ручкой и отправился в кабинет начальника.

Там меня уже ждали. В кабинете сидели товарищи Иванов и Сидоров.

— Бубнов! Заходи! — кивнул на свободный стул Козляткин, — заждались мы тебя.

— Работы много, — привычно отмазался я, усаживаясь за столом, — что-то случилось?

— Да вот товарищи составили список дисциплинарных нарушений во время поездки и проживания в Югославии, — пояснил Козляткин, — ты, как руководитель проекта, тоже должен быть в курсе.

— Слушаю, — осторожно сказал я, не ожидая ничего хорошего.

Товарищ Иванов открыл тетрадь и принялся зачитывать список, с именами и фамилиями, а также с теми нарушениями, которые были выявлены.

Мне аж дурно стало.

— Что скажешь? — задал вопрос Козляткин, когда товарищ Иванов дочитал до конца.

— Мда. Дела… — вздохнул я, — А что тут говорить? Есть два варианта. Первый — вызвать всех этих деточек вместе с родителями на собрание. И пропесочить их там по-полной. Пусть родственнички узнают, чем занимались их деточки, которых они насильно воткнули в делегацию.

— Хм… неплохое предложение, — кивнул товарищ Сидоров, — может и помочь.

— Но второе моё предложение лучше, — сказал я, — нужно взять эту тетрадь и сжечь её. И никому ничего не говорить. Высокопоставленные родичи остались довольны, что их отпрысков выгуляли за границей. Вот и хорошо. Их вернули в целости и сохранности? Вернули. Вот и ладненько. Больше мы в Югославию с этим фильмом ехать не будем…

— Ты же говорил, что будете, — перебил меня Козляткин.

— Будем. Конечно будем, — кивнул я, — но то будут совсем другие фильмы, и мы наберём других деточек. А с этими замминистрами и прочими важными людьми незачем ссориться. Думаете они сами не знают, что представляют их детки? Всё они прекрасно знают. И оценят нашу сдержанность. Это моё мнение.

— Товарищ Бубнов, в принципе, прав, — сказал товарищ Иванов, рассматривая записи в тетради. — Их вернули. Больше мы их, надеюсь, не увидим. А тетрадь я сам порву.

— А отдайте её мне, — попросил я, — вам она не нужна. А у меня пусть будет. Вдруг в следующий раз опять этих же попытаются подсунуть, так будет аргументация их не брать.

— А если кто-то тетрадь эту увидит? — недовольно сказал товарищ Сидоров.

— Не увидит! — Заверил его я, — я её дома в сейф положу. Ещё от деда остался.

Из кабинета Козляткина я выходил, словно объевшийся сметаной кот. Пухлую тетрадь я любовно пристроил за пазухой. Ух, ты моя прелесть…

Я устроился в кабинете (повезло, что обе мои коллеги умотали на какое-то мероприятие грамоты выдавать и я был совершенно один). И начал читать. Широкая и довольная улыбка не сходила с моего лица.

Да тут компромата на пять квартир! Если не больше.

И начну я, пожалуй, с Лёли Ивановой.

Я отправился к ней. Лёля сидела в архиве и рылась в пухлых папках.

— Товарищ Иванова, — позвал её я, — можно вас на минуточку? Там товарищи Иванов и Сидоров пришли. Нужно обсудить вопросы по результатам нашей делегации в Югославию. Но это недолго.

Лёля отложила парки и удивлённо посмотрела на мня. А остальные женщины — с любопытством.

Я кивнул на дверь. Лёля вышла.

— Чего тебе? — сердито сказала она, — я ничего придумать не могу.

— Пошли, — коротко велел я, — это займёт пять минут.

Лёля, недоумевая, поплелась за мной.

Мы вернулись в мой кабинет, и я показал ей запись в тетради.

— Что это? — испугалась она, вчитавшись в рукописные строчки. — И где Иванов и Сидоров?

— Это и есть результат того, что товарищ Иванов и Сидоров действительно приходили к Козляткину. И это их тетрадь. И они собираются сделать показательную расправу на общем собрании.

— Ой! — пискнула Лёля и слёзы брызнули из её глаз.

— Вот только не реви! — строго шикнул на неё я, — я выпросил эту тетрадь, чтоб провести предварительное обсуждение с фигурантами этих записей.

— Дай я всё прочитаю! — попыталась вырвать тетрадку из моих рук Лёля.

— О тебе запись только тут, — сурово сказал я, — остальная информация конфиденциальна. Ты уверена, что точно хочешь влезть во всё это?

Я прищурился и многозначительно на неё посмотрел.

— Не хочу… — сказала Лёля, — я хочу уехать к Петеру.

— В общем, сама видишь, что ситуация очень сильно осложнилась, — сказал я, — так как на тебя появился компромат, что делает практически невозможным твой выезд за границу. Сама понимаешь же. То и цена вопроса удваивается.

Лёля тяжко вздохнула. Она понимала, что я абсолютно прав, но её природная жадность не давала ей возможность согласиться.

— Но ты же меня любишь, Муля, — сделала последнюю неуклюжую попытку она, но, увидев моё скептическое выражение лица, тут же поправилась, — то есть, я хотела сказать, что ты хорошо ко мне относишься. Вон ты мне сколько помог…

— Но ты же не думаешь, что я тебе всё время должен помогать бесплатно? — поморщился я.

Судя по лицу Лёли, именно так она и думала.

— В общем, Иванова. — подытожил свою речь я, — заключаем договор. Я помогаю тебе избавиться от компромата и помогаю выехать в Югославию. Так?

Лицо Лёли вспыхнуло радостью. И она быстро-быстро закивала.

— Ты же взамен организовываешь мне две путёвки в Алушту. На чьё имя, я тебе потом скажу. Кроме того, ты оформляешь документы на свою дачу в бессрочное пользование. На того человека, что я скажу.

— Но у меня дача почти десять соток! — всплеснула руками Лёля. — И там есть домик, свой колодец и подвал.

— А зачем тебе эта дача, если ты уедешь навсегда в Югославию? — удивился я, — разве перечень оказанных тебе услуг недостаточный для этого?

Лёля вздохнула.

— А на кого хоть оформлять надо?

— На Евдокию, — сказал я, — ты её не знаешь. Это моя тётя.

Лёля пыталась торговаться, но я был непреклонен. Ей дача уже, считай, не нужна. А Дуся может на старости остаться у разбитого корыта. Чем дольше я наблюдаю за Мулиными родичами, тем яснее понимаю это. А так у неё будет свой собственный участок. Причём в элитном месте.

Я отправил Лёлю обратно в архив обдумывать мои условия, а сам вышел из здания. Остро захотелось покурить.

Я вышел за пределы территории, где было место для курения и с наслаждением затянулся. В последнее время я курю всё реже. Но бросить дурную привычку так и не смог.

— Товарищ Бубнов? — послышался густой баритон.

Я обернулся.

Рядом стоял респектабельный мужчина в очень дорогом костюме. Он посмотрел на меня и сказал:

— Я — Тельняшев, Эдуард Казимирович. Это мой сын Богдан ездил с вами в Югославию.

Глава 18

— Товарищ Бубнов, — повторил мужчина с нажимом.

— Что вы хотели?

От моего такого простого вопроса Тельняшев скривился. Он явно не привык, чтобы с ним так разговаривали. Но мне было фиолетово, поэтому я молчал и ждал ответа.

Тельняшев помялся, покривлялся, но я паузу выдержал, так что ему пришлось ответить:

— Ваше неподобающее поведение по отношению к некоторым членам делегации… — пренебрежительно начал он, но тут я уже не выдержал и перебил:

— Вы имеете в виду те случаи, когда ваш сын напился до потери человеческого облика, заявился в гостиницу в пять утра и громко распевал похабные песни? Или когда он подрался с другим членом делегации? Между прочим, племянником самого заместителя административно-хозяйственного отдела Министерства строительства СССР. Хотя не с одним он дрался, по правде сказать. Это было частенько. И у каждого из них есть высокопоставленный родственник…

Тельняшев вспыхнул, но нашёл в себе силы злобно пробурчать:

— Обычные молодёжные шутки.

— Вы знаете, почему-то мне сейчас кажется, что я совершенно зря уговорил наших кураторов не отправлять его с соответствующей записью в характеристике обратно на Родину, а дать шанс на исправление…

— Вы об этом ещё пожалеете. — Тельняшев резко крутнулся на каблуках и свалил.

Ну и чёрт с ним. Буду я ещё перед всякими пресмыкаться. Даже спасибо не сказал. Вот и делай людям добро.

Я вернулся в кабинет. Сразу же появилась Лёля (такое впечатление, что она телепортировалась при моём появлении).

— Ты чего такой кислый? — спросила она.

— Да Тельняшев этот, — и я в двух словах рассказал о хамоватом папашке, который зачем-то пришёл качать права.

— Вот урод, — от души высказалась Лёля. Она задумалась, а потом вдруг выдала. — Слушай, если остальные «деточки» узнают, что он приходил и разозлил тебя. И что теперь ты хочешь обнародовать их поведение, потому что разозлился, — то они ему зададут.

Я задумался. Мысль была дельной.

— Лёля, ты гений! — совершенно искренне сказал я.

— Так, может, ты в честь этого озарения мне скидку сделаешь? — лукаво склонила голову набок она, — а я тебе ещё кучу таких идей вместо путёвок в санаторий придумаю, а?

— Не пойдёт, — покачал головой я, — я предпочитаю осязаемые тугрики.

— Эх, не романтичный ты, Бубнов, — обиженно надула губки Лёля, больше играя. — Меркантильный мещанин!

— Потому что, прежде всего, я — материалист, товарищ Иванова, — хохотнул я, — всё по заветам Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Лёля изобразила восторженный пионерский салют, но потом, по привычке, пугливо оглянулась. Хотя в кабинете мы были одни.

— Давай ближе к делу, — подвёл итог нашей шуточной перепалки я, — что ты хотела?

— Я подумала о твоих предложениях и пришла сказать, что согласна, — кивнула Лёля.

— Тогда прошу огласить, на что именно ты согласна.

— Но мы же уже всё обсуждали, — не поняла Лёля.

— Товарищ Иванова, ты — как джинн из бутылки. Если не конкретизировать сделку — то или выкрутишься, или обманешь.

— Вот какого ты про меня мнения! — шутливо пихнула меня кулачком в плечо Лёля.

Я изобразил полушутливый поклон.

Лёля хихикнула и присела в реверансе.

— А теперь, когда мы достаточно раскланялись и с этикетом покончено, давай, говори, чем расплачиваться будешь? — буркнул я.

— Две путёвки в Дом отдыха в Алушту и дачный участок, — послушно подтвердила Лёля.

— Замечательно.

— Путёвки я уже принесла, кстати, — вздохнула Лёля, — осталось только имена вписать.

— Я сам впишу, — сказал я, забирая путёвки.

— Мне для отчётности! — возмутилась Лёля, при этом её взгляд полыхал нтересом.

— Тебе надо для любопытства, — не повёлся я, — а в отчётности укажешь кого-нибудь, кого всегда указываешь.

— Эх, Бубнов, — обличительно покачала она головой, — ну вот почему ты такой упёртый?

Она сердито показала мне язык и ушла, а я остался в кабинете.

Сделал себе чай, проверил, плотно закрыта ли дверь, устроился за столом и открыл тетрадь. Чем дольше я читал компромат, который сформулировал товарищ Иванов, тем больше у меня возникало вопросов ко всей этой ситуации. И я начал размышлять о том, что вот этот весь прекрасный компромат можно очень даже неплохо использовать при разговоре с высокопоставленной роднёй начудивших в Югославии деток.

Я довольно улыбнулся.

Здесь же компромата столько, что я вскоре озолочусь. Главное — не зарываться. Если я всё правильно выстрою, свою стратегию, то получу очень даже неплохие дивиденды.

И начнём, начну я, пожалуй, с Болдырева. Раз его дядя аж целый заместитель административно-хозяйственного отдела Министерства строительства СССР. Скоро у меня будет дача и там нужно будет что-нибудь строить. Насколько я помнил советские законы — домик должен быть размером с собачью будку. Но в законах ничего не сказано о подземном этаже. Поэтому он может быть размером с московский метрополитен. А ещё я хочу там баню. С парилочкой, и метом для отдыха. И зону для барбекю хочу. Ведь советскому человеку барбекю жарить тоже не запрещено!

Я пришёл домой в приподнятом настроении.

Дуся, как обычно, хлопотала на кухне. Квартиру затянул вкусный аромат сдобной выпечки, было так уютно, тихо, лишь тикали часы на стене. Я помыл руки, переоделся в домашнюю одежду и с удовольствием плюхнулся за столом на кухне.

Глядя на огромную чашку ароматного чая, которую Дуся поставила передо мной, я потянулся к тарелке с кексами.

— Муля, я тебе кексы не дам! — строго рыкнула на меня Дуся. — Сейчас покушаешь сперва борщ, а потом уже будешь сладкое.

— Ну, Дуся, — попросил я, — давай лучше сперва кексы. Так пахнут, что я прямо не могу удержаться.

— Нет, Муля, так ты перебьёшь весь аппетит, — не согласилась Дуся. — Сначала нормально покушаешь, а уже потом все эти финтифлюшки сладенькие. Ешь сколько влезет. Но после основных блюд!

Я вздохнул. Насколько я понял, Дуся с детства боролась за хорошее состояние желудка Мули, поэтому не буду ей в этом мешать (да и бессмысленно это). Я отхлебнул пахучий чай и аж зажмурился от удовольствия.

— Как там Модест Фёдорович? — спросила Дуся, ловко сервируя стол. — Нормально? Пирожки понравились или нет?

Я завис, не зная, как объяснить Дусе, что ни Модест Фёдорович, ни тем более Маша, на её пирожки не обратили никакого внимания. Но так, чтобы её не обидеть, ведь врать не хотелось, а правду говорить было как-то не по себе. Поэтому я кивнул — мол, всё хорошо. Дуся приняла это как должное, потому что она знала, что к её стряпне все всегда относятся только восторженно.

— Как там Модест Фёдорович с Машей? Помирились? — наконец не выдержала Дуся и задала главный вопрос, который, очевидно, не давал ей покоя.

— Эм… — замялся я. — Как бы тебе объяснить…

— Да прямо говори! — прикрикнула на меня сердитая Дуся, которая уже заподозрила что-то нелдадное. — Что ты мнёшься, как девица на выданье!

— Ну, что тебе сказать… Они, конечно, немного рассорились, — задумчиво сказал я. — Но ты не переживай, там более-менее всё уже улажено. Отцу просто нужен отдых, да и Маша в положении, ей бы тоже отдохнуть не помешало.

— Ну, где же сейчас можно нормально отдохнуть? Лето заканчивается, — вздохнула Дуся. — Разве что кто на дачу бы поехал, но только нет у него дачи.

— Так была же?

— Была, — кивнула Дуся, — но ты отца ж знаешь. Он, когда переходил в этот новый институт, отдал участок кому-то со старой работы. Так что сейчас нет ничего…

— Ничего страшного, я выбил им две путёвки в Алушту, в санаторий, — сказал я и демонстративно помахал бумажками перед носом Дуси. — Завтра зайду и занесу.

— Подожди, подожди, зачем завтра? Ты сегодня занеси! Какие там даты стоят?

— Послезавтра надо уже выезжать, — сказал я, глядя на даты, и в душе чертыхнулся: неужели Лёля не могла достать путёвки с большим сроком? А так, за три дня они могут не успеть подготовиться, и Мулин отец, даже не отчим, даже не сможет на работе отпроситься.

— Слушай, что-то слишком короткий промежуток времени, — сказала Дуся. — Поэтому давай сейчас ешь и дуй к отцу. Отдай ему путёвки. Потому что Маше нужно приготовиться, в её положении это не так просто. Вообще, у женщины, когда она едет на море на отдых, это всё занимает много времени, а уж Маше тем более. Так что лучше не тяни. Завтра ты можешь быть занят, придёшь к ним аж поздно вечером, и поэтому у Модеста Фёдоровича останется всего лишь один день для того, чтобы отпроситься. Могут в такой спешке не отпустить.

Я был с Дусей согласен абсолютно на все сто процентов.

Пока я ел, заодно решил прозондировать почву, и спросил:

— Дуся, скажи, а вот ты сейчас говорила, что, если бы у моего отца была дача, как бы хорошо было им вечером поехать отдохнуть. А вот скажи, Дуся, а ты бы хотела, чтобы у тебя была дача?

Дуся задумалась, и улыбка осветила её простое лицо.

— Да кто же бы не хотел иметь кусочек земли, свой огородик, цыпляток… Я бы там помидорки выращивала, возможно, даже завела бы большой цветник с розами и гладиолусами. Я всегда мечтала, чтобы у меня были ягодные кусты. Малина у нас в детстве была в саду плохонькая, ты даже не представляешь, как обидно… Моя мамка всегда держала такой хороший садик. Там были и крыжовник, и смородина. А вот малины почему-то, считай, и не было. Мы в лес за ней ходили…

Дуся ударилась в воспоминания. Глаза её затуманились.

— Так ты хочешь свою дачу? — спросил я.

Дуся кивнула задумчиво, потом вздохнула, мол, ах, мечты, мечты, и пошла обратно хлопотать над кексами.

Я загадочно улыбнулся.

Потому что я теперь знаю, чем порадовать Дусю.

Так как Дуся была права, то, закончив ужинать, я прихватил путёвки. Дуся вручила мне очередную корзинку со свежеиспечёнными кексами, и, вооружившись вот этими подарками, я отправился к Мулиному отчиму.

На этот раз Модест Фёдорович дверь открыл быстро. И вид у него был не такой взъерошенный, как полдня назад.

— Муля, — сказал он, — заходи. Что опять случилось?

— А что, просто так к отцу уже и зайти нельзя? — вопросом на вопрос ответил я.

— Да почему же, почему же, — смутился он. — Ты извини, Муля, что так днём получилось… нехорошо. Я не выспался после конференции, не пришёл в себя, был долго в дороге, вот и среагировал как-то неправильно. Ты не обижайся на меня, пожалуйста.

— Да нет, всё нормально. Я тут кексов принёс, Дуся передала.

— Ох, Дуся, вот она нас балует. То кексы, то пирожки. Кстати, пирожки очень вкусные, — улыбнулся Модест Фёдорович. — Я на обед с собой в институт прихватил, так хорошо пообедал, что не пришлось даже в столовую идти.

На кухню вошла Маша. Вернее, услышав наш разговор, вошла.

— Вы тут чаёвничаете? — спросила она и тоже плюхнулась за стол.

Модест Фёдорович встал, налил ей чай и поставил перед ней чашку.

— Ой, какие вкусные кексики. Дуся пекла? — спросила она.

— Да, Дуся, конечно, — сказал я.

— Да, хорошо тебе, Муля. Ты увёл у меня Дусю, так что теперь ты можешь кексики хоть каждый день кушать. А вот мы… — она посмотрела на меня неодобрительно и отхлебнула чай.

— Ну, видишь, Маша, Дуся — женщина. Сам-то я кексы печь не умею. Ты тоже женщина, поэтому ты вполне можешь делать кексы, причём ещё более вкусные, чем Дуся, — дипломатично сказал я.

Модест Фёдорович чуть не поперхнулся чаем. Маша метнула на меня гневный взгляд, но промолчала.

Чтобы разрядить обстановку, я сказал:

— Я зашёл к вам не просто так, и не потому что кексы принёс.

— Посмотреть, помирились ли мы? — насмешливо фыркнула Маша. — Вдруг я твоего отчима покусаю его спасать надо.

— Да нет, кексы — это заодно, по пути. Вообще-то я принёс вам две путёвки в дом отдыха в Алушту, — сказал я.

Радостная улыбка осветила Машино лицо.

— Муленька! — заворковала она, — да какая ты лапушка! Как же тебе это удалось?

Она цепко схватила обе бумажки и начала их рассматривать.

— Да здесь же нет ничего! Никого не вписано!

— Я знаю, что ничего не вписано. Вы можете вписать сами себя, — сказал я. — Это мне по знакомству помогли с путёвками, вот они нигде и не числятся. И два места в хорошем номере с видом на море вам будет обеспечено. Санаторий, если я не ошибаюсь, называется «Прибой». Но лучше туда позвонить и всё уточнить заранее. К сожалению, эта путёвка горящая, поэтому через три дня надо выезжать.

— Ой, три дня всего! Я не успею собраться! — запричитала Машенька, подскочила, чмокнула меня в щеку и выскочила из кухни.

— Спасибо, Муля, — кивнул Модест Фёдорович. — Конечно, для меня это непредвиденная поездка, потому что я сам только с командировки, а на работе полный завал, и у меня очень большая куча работы. Но Маше, конечно, надо отдохнуть, она в положении, ей скоро рожать. Поэтому, конечно, я отпрошусь и хоть ненадолго поеду с ней в санаторий. Думаю, дня на три или четыре, потом вернусь, а она пусть уже дальше будет в этом санатории.

— Ну, слушай, отец, ведь путёвка пропадёт. Она на двадцать дней, эта путёвка, а ты хочешь только три дня быть.

— Ну, ты понимаешь, Муля, у меня же сейчас защита проекта по разработке вермикулитовых добавок…

В это время на кухню вбежала Маша, на которой было надето синенькое платьице в белый цветочек.

— Муля, посмотри! — она крутнулась вокруг своей оси, и юбка взвилась колоколом. — Как тебе новое платье? Я в нём не сильно толстая?

— Нет, Маша, ты очень хорошо выглядишь, — сказал я, пытаясь скрыть иронию от такой метаморфозы своей мачехи.

Машенька мгновенно изменилась после того, что я её видел два последних раза. Сейчас передо мной была ласковая кошечка, которая ворковала, улыбалась, спрашивала моего совета по любому поводу.

Я смотрел на это, бросал взгляды на Модеста Фёдоровича и не видел никакой радости в его глазах.

На обратном пути из дома Мулиного отчима, я забежал на телеграф и позвонил Алле Мальц. Долгое время никто не брал трубку, затем она-таки подошла к телефону, и я услышал её сонный голос через поскрипывание и шум в трубке.

— Алла, — сказал я, — это Иммануил Бубнов.

— Муля? — удивилась она. — Что случилось?

— Ну, во-первых, я хотел сказать тебе, что скоро приезжают югославы, и я очень надеюсь, что ты найдёшь время в своём графике и продолжишь съёмку в той роли, в которой ты играла в фильме в Югославии.

— С удовольствием! — заверещала радостно в трубку Алла. — Когда? Что мне надо делать?

— Ну, пока посмотри, чтобы у тебя было пару новых платьев, потому что после съёмок мы, может быть, пару раз заедем в ресторан или там ещё куда-нибудь, — обтекаемо сказал я. — Надо посмотреть по графику, план мероприятий только составляется.

Алла радостно защебетала в трубку о том, как она рада.

— Подожди, подожди, — прервал я поток её словоизлияний, — тут ещё всё вилами по воде писано.

— Что случилось?

— Ты понимаешь, Тельняшев, ты же помнишь, как он дрался с парнями, бухал и всё остальное. Так вот, он натравил отца на нас, а отец у него в Главлите работает. Это связано с цензурой. И вполне возможно, что он зацензурит весь этот фильм, и ничего вообще не получится. И этот фильм даже не выйдет на экраны.

Некоторое время в трубке было огорчённое молчание.

— Алла? — спросил я.

— Да, я думаю… Слушай, Муля, а как ты считаешь, если я пожалуюсь дяде?

— Ну, я думаю, что это нормально, — ответил я, стараясь, чтобы в моём голосе не проскользнула радость, — потому что от этого фильма, в котором ты снимаешься в одной из важных ролей, от этого зависит твоя дальнейшая актёрская карьера. А перспектива у тебя, как у актрисы, есть, это я тебе точно говорю.

— Я обязательно поговорю с дядей!

— Тогда, Алла, я тебя попрошу такое. Во-первых, никому не говори, что это я пожаловался, потому что ты сама понимаешь, кто такой я, и кто такой Тельняшев. А во-вторых, ты потом мне расскажи всё, чем всё закончилось. Только давай не по телефону, а загляни ко мне на работу.

— Договорились, договорились! — сказала Алла, и я положил трубку.

Я шёл по улице и был очень доволен собой. Сделал гадость на сердце — радость. Прекрасно. Теперь пусть Тельняшев на себе прочувствует, что и как.

Но больше я был рад, что данный прецедент случился, и Алла вписалась за это, а также будет подключён её дядя. Поэтому если уж её дядя впишется за наш фильм, то никакие интриги Завадского, Нановича и прочих заинтересованных лиц никогда не помешают мне доделать фильм до конца и получить от этого большие дивиденды.

А на следующий день, прямо с утра, меня переловила кареглазка Оля.

— Муля, можно тебя на минуточку? — сказала она и решительно потянула меня за рукав в Красный уголок.

Там сейчас никого не было. Я даже удивился, что ей от меня надо.

— Оля, ну мы же с тобой говорили о том, что я сейчас очень занят и никаких лекций я проводить не могу. Давай мы уже с югославами всё порешаем, и потом я сделаю вам прямо целый цикл лекций, хорошо? — примирительно сказал я. — Я сейчас очень спешу, на самом деле я хотел заглянуть к Изольде Мстиславовне и посоветоваться с ней.

— Подожди, Муля, — сказала она. — Ты знаешь, тут такое дело…

— Что такое? Что случилось?

— Понимаешь, Муля, у нас по комсомольской линии сейчас идут странные разговоры про тебя. Говорят, что какие-то у тебя нехорошие дела были в Югославии. Пойми, эти все разговоры идут неспроста, — сказала она и многозначительно на меня посмотрела.

Глава 19

— Как проходит подготовка к приёму югославов? — спросил Козляткин утром.

Он явно был недоволен, но я не стал обращать внимания и ответил:

— Всё хорошо, Сидор Петрович. План мероприятий мы давно уже составили, с Главлитом согласовали и у Большакова утвердили, хоть и со второй попытки. Основные площадки для съёмок определили ещё в прошлый раз. Кроме того, нам помогают другие режиссёры и съёмочные группы из «Мосфильма». При необходимости, мы подключим в массовку актёров из театра Капралова-Башинского и Глориозова.

— Это всё хорошо, — скривился Козляткин. — Я прекрасно знаю, что там у вас всё хорошо. Меня интересует, как идёт подготовка к программе после всех официальных мероприятий.

— А-а-а-а… вот вы о чём, — сказал я. — Ну, прежде всего мы определили, в какие дни мы устроим им баню. Пригласим мужчин на охоту. Это, условно, «охота». На самом деле просто отдых на природе.

— Нет, мне не нравится слово «охота», — покачал головой Козляткин. — Нужно всё переделать. Может быть, просто «выезд на шашлыки»? Или ещё лучше — «Выезд на природу»? Но тогда и женщины примут участие, нам будет неудобно отказать им.

— Сидор Петрович! Но мы бы хотели попариться в бане нормально, без баб, — развёл руками я. — Вспомните, как прошлый раз хорошо посидели. Когда ещё эти… негры были.

— Чем тебе бабы не угодили, товарищ Бубнов? — рассмеялся Козляткин. — Хотя, судя по тому, что ты до сих пор холостяк, я уже начинаю сомневаться, нравятся ли они тебе вообще!

Ага, не хватало, чтобы он меня в этом подозревать начал. Настроение сразу перешло из мажорного в минорное, но я хмуро ответил:

— Вы что, спелись с моей мамой? — буркнул я. — Она всё мечтает меня женить. Причём сама перебирает всех невест лично. Вот, к примеру, встречался я с Зиной Синичкиной…

— Той, нашей Синичкиной? — округлил глаза Козляткин и заинтересованно подался вперёд. Сплетни и всякие такие вот новости он горячо любил. Хоть и делал вид, что он вообще не такой и выше всего этого мыла и мещанства.

— Ну да, — кивнул я и пояснил, — Пару раз в кино сходили, так матери не понравилось, и она её отшила.

— И что ж ей не понравилось? — глаза Козляткина блеснули.

— Не знаю. Зина не умеет пользоваться вилкой для рыбы, как я понял, — усмехнулся я.

— Женщины, — закатил глаза Козляткин.

— Ну да, тем более это мать. А я у неё единственный сын. Поэтому пусть выбирает. Пока она этим занимается, так хоть меня не трогает, и я относительно свободен.

— Но всё равно тебе уже скоро жениться надо, — сказал Козляткин непреклонным тоном.

— Согласен, — не стал развивать дальше тему я и почему-то вспомнил о Мирке.

Интересно, приедет ли она с делегацией или Нанович её не отпустит?

— Так что там ещё по мероприятиям? — вернул меня на грешную землю Козляткин, — Хорошо, Муля, убедил. Назови это не «охота», а «рыбалка». Поедем на природу, отдохнём. Йоже Гале нормальный мужик. Поедем, да. Только действительно, баб не бери на рыбалку…

— Бабы всё равно захотят. Многие бабы ловят рыбу, — вкрадчиво сказал я и, глядя, как вытянулось лицо Козляткина, добавил — или делают вид, что любят ловить рыбу.

— Ладно, убедил. Пусть остаётся охота, — кивнул Козляткин. — Хорошо, с этим покончили. Дальше что?

— А дальше есть одна проблема. Ко мне цепляются критики из Главлита.

— Это ещё что такое? — нахмурился Козляткин. — В каком смысле? Проект же одобрен аж наверху.

— Они придрались к тому, что в закадровых словах, которые будут использованы для заставок фильма, употребляются слова «развлечение», «удовольствие от жизни» и подобные выражения.

— Да ты что? — нахмурился Козляткин. — Чем же им «развлечение» и «удовольствие от жизни» не угодили?

— Они считают, что это придаёт слишком расслабленную, легкомысленную атмосферу, и что это не отвечает советским реалиям. И даже дискредитирует образ советского человека.

— Вот скоты, — выругался Козляткин. — Уже не знают, к чему придраться. Разве советский человек не имеет права быть весёлым, развлекаться на досуге и получать удовольствие от жизни?

— Да, это всё Тельняшев мутит, — наябедничал я.

— Тельняшев? — нахмурился Козляткин, — Погоди, что-то такое знакомое. Это не этот Тельняшев, что в Главлите рулит?

— Да, это отец того Тельняшева, который пил, бухал, дрался и устраивал дебоши в Югославии. Так, что товарищ Иванов и товарищ Сидоров хотели отправить его на родину, но я гуманно уговорил оставить. Чтобы не выносить сор из избы. И вот отец вместо благодарности сейчас вставляет палки в колёса.

— Тельняшев, Тельняшев… мерзкий типок… Ладно, с ним я сам разберусь, — нахмурился Козляткин. — Продолжай дальше.

Мы проговорили почти час, пока все вопросы не были решены.

А сразу после обеда я отправился к Модесту Фёдоровичу в институт.

— Отец, можно? — заглянул я в кабинет, когда секретарша кивнула, что он не занят.

— Ооо, Муля, заходи! — обрадовался Мулин отчим.

Разительная перемена между тем, как он меня принимал оба раза дома, и как сейчас — явно бросалась в глаза. Модест Фёдорович был в белом халате, с одной стороны прожжённом каким-то рыжим реактивом, а с другой щедро украшенным россыпью фиолетовых пятнышек. Но вид при этом имел самый что ни на есть благодушный.

— Как дела, сынок? Ну что там с Югославией? Тебе удалось сделать хороший фильм? Скоро югославы приедут? Ты с тётей Лизой встречался? Как тебе тётя Лиза? На маму похожа? Что там было? Понравился ли тебе Белград? — вопросы сыпались из него, как из решета.

— Всё хорошо, отец, — рассмеялся я и кратко рассказал о своих приключениях за границей.

— И ты действительно решил вернуться? — недоверчиво покачал головой Мулин отчим.

— Потому что я патриот, — усмехнулся я.

Судя по виду Мулиного отчима, он мне особо не поверил.

— Я же серьёзно спрашиваю, — насупился он.

— А ты бы остался на моём месте? — спросил я.

— Я? — аж опешил Модест Фёдорович.

Он задумался, причём довольно глубоко. Видимо тема отзывалась его внутреннему состоянию. Я ему не мешал. Одна интересная мысль, а точнее пока ещё зародыш этой мысли, появилась у меня, мелькнула и пропала.

— Пожалуй, да, хотел бы, — вдруг кивнул Модест Фёдорович, и я выпал из задумчивости.

Это было столь неожиданно для меня, что я сильно удивился.

— Но как? Я думал, что для тебя Родина — превыше всего.

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — я очень люблю свою страну. На всей планете нет ничего прекраснее и лучше. Я, не раздумывая, готов за неё отдать жизнь. Но ещё больше я люблю науку. А, как ты понимаешь, наука не имеет границ. Поэтому я согласен жить хоть на Луне, хоть в Гондурасе, но только лишь бы у меня было соответствующее оборудование и возможности для исследований.

— А здесь у тебя такого оборудования нет, — понял я.

— К сожалению, нет, — вздохнул Модест Фёдорович. — Я мечтаю создать прибор для количественного анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана.

— Аааа… — с глубокомысленным видом кивнул я, пытаясь незаметно собрать мозги в кучку.

— Теперь ты меня понимаешь, сын? — выдохнул Модест Фёдорович и с надеждой посмотрел на меня.

— Эффект Зеемана? Конечно, понимаю, — я кивнул с умным видом, чтобы не обижать Мулиного отчима, и чтобы не выглядеть в его глазах совсем уж дураком, который даже в эффекте Зеемана не разбирается, — отец, а здесь такого эффекта добиться невозможно, да?

— Да причём здесь эффект Зеемана! — возмутился Мулин отчим. — Здесь даже необходимые детали для создания этого прибора достать невозможно!

— А там возможно?

— А там мне их могут изготовить по чертежам! За большие деньги!

— А здесь не могут?

— А где я такие деньги возьму?! — вскричал Модест Фёдорович и аж подскочил. — Кто мне их даст?!

Он нервно мерял шагами кабинет и возмущённо махал руками:

— Ты понимаешь, Муля, ведь это исследование и создание такого прибора перевернёт всё представление о масс-анализах! Человечество сможет исследовать образцы с низким содержанием элементов!

— Ааааа… — с глубокомысленным видом кивнул я, хоть и не понял, зачем человечеству исследовать образцы с низким содержанием элементов и как это перевернёт человеческую жизнь, но разочаровывать Модеста Фёдоровича не стал, поэтому живенько добавил, — тогда да, конечно.

Модест Фёдорович, с горящими глазами зарядил длинную лекцию минут на двадцать. Из всей лекции я более-менее понял отдельные слова «атомарное состояние», «поляризация» и «спектральный диапазон», предлоги и междометия — это были, кажется, самые простые слова из всего монолога. От попытки понять хоть что-то мои мозги моментально начинали вскипать.

Остальное я вообще не понял. Но сидел с умным видом и в паузах кивал.

А потом ко мне в кабинет заглянула кареглазка Оля.

— Муля, — сказала она, — я на минуточку, буквально. Слушай, я опять тебе хочу кое-что рассказать.

— Очередные сплетни? — рассмеялся я, перекладывая стопку документов.

Настроение после общения с Мулиным отчимом было прекрасное.

— Да послушай же ты меня! Опять о тебе ходят очень странные слухи и сплетни!

— Оля, — сказал я, — ты бы поменьше вот эти все сплетни собирала и побольше занималась собой и своей карьерой.

— Муля, не затыкай мне рот! — возмутилась кареглазка. — Я же искренне хочу тебе помочь. Так вот, кто-то о тебе распускает сплетни, причём очень нехорошие сплетни. Разве тебе это не интересно?

— Интересно, — вздохнул я.

— Говорят о твоих связях с иностранцами, — сообщила кареглазка. — Якобы ты ввозишь за границу контрабанду, и ради этого ты устроил весь этот цирк с советско-югославским фильмом.

Кареглазка выпалила мне это и добавила:

— Будь осторожен, Муля.

С этими словами она вышла с кабинета, демонстративно хлопнув дверью.

Я задумался.

Понятно, что сплетни сплетнями, но определённая доля правды в этом есть. Кто-то вынюхал о том, что я действительно провозил контрабанду в Югославию. И что у меня слишком близкие связи с Йоже Гале, а также, возможно, и про Мирку узнали. А что если она приедет сейчас с югославской делегацией, и как вот оно дальше всё будет? Наши встреч не смогут оставаться незамеченными.

Оля права, с этими сплетнями надо прекращать. Но прежде всего надо выяснить, кто их распускает. Только вот как я могу выяснить, если у меня совершенно нет времени, да и желания нет заниматься поиском информации?

И тут я просиял — подключу-ка я к этому делу Лёлю Иванову. Да, мы с ней договорились, что она мне за помощь в выезде в Югославию делает путёвки и дачу. Но пусть поработает ещё на наше общее благо, чтобы не зря было.

Я усмехнулся и решил заняться этим, не откладывая всё дело в дальний ящик.

Визит к Ярославу я откладывал долго, но дальше уже тянуть было невозможно. Поэтому я бросил все свои насущные проблемы и отправился прямиком к нему — в общагу интерната для одарённых детей. Протянув бдительному коменданту шоколадку, я выяснил, где находится комната Ярослава.

— Сто сорок третья комната, — буркнул комендант и отвернулся. Но шоколадку взял.

В общежитии других детей ещё не было, а вот Ярослав уже там жил сам.

Я поднялся по гулкой, заляпанной извёсткой, лестнице на третий этаж, без труда нашёл нужную комнату и постучал в дверь. Сначала ничего не происходило. Я постучал ещё раз, громче.

Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появился заспанный Ярослав.

— Привет, Ярослав, — сказал я, — можно войти?

— Входи, — буркнул Ярослав, не проявив, по своему обыкновению, никакого удивления от моего внезапного визита, и отступил на два шага.

Я вошёл в комнату. Там царил небольшой беспорядок в виде разбросанных носков и стопки мятой одежды на стуле и кровати, как у обычного подростка, но в принципе всё было в пределах нормы.

— Тут тебе Дуся гостинцев передала, — сказал я и поставил на стол сумку, набитую пирогами, кулебяками, котлетами и прочими дусиными разносолами, которые она наготовила для Ярослава. — Рассказывай, как у тебя дела?

Я с усмешкой наблюдал, как Ярослав проворно бросился к гостинцам.

— Нормально, — буркнул он, торопливо вытащил кусок пирога и откусил почти половину.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил я.

— Уфуф ыфыфыв, — ответил Ярослав, давясь и быстренько прожёвывая пирог.

— Ладно, ладно, ешь, не торопись. — сказал я. — Но ты, может, и меня чаем напоишь?

Так-то есть не хотелось, но от чашки чая я бы не отказался.

— Нет у меня чая, — сказал Ярослав и вздохнул, продолжая жадно уплетать пирог.

— В смысле нет? А как же ты?

— Да вот так, — невнимательно ответил Ярослав, так как раз в это время обнаружил котлеты.

— А что же ты кушаешь?

— Ой, да есть у меня немного денег. Мне Модест Фёдорович на карманные расходы давал.

Я всё никак не мог понять, как же он без денег, голодный, сидит в этой общаге уже сколько времени, и поэтому прицепился с расспросами. Ярослав долго отнекивался, делал очень занятый вид и изображал, что всё хорошо, но я всё-таки настоял и заставил его рассказать, что же произошло на самом деле и почему он теперь проживает в общежитии.

Дело оказалось довольно банальным. В общем, Модест Фёдорович целыми днями пропадал на работе, а Ярослав оставался дома с Машей. Когда его только-только взяли под опеку, Маша к этому отнеслась очень даже благосклонно и, наоборот, приветствовала такую идею. Но действительность превзошла ожидания. Одно дело — быть благородным опекуном, спасителем сироты, и совсем другое — оказаться матерью несовершеннолетнего подростка, практически взрослого парня, да ещё и одарённого, с острым умом, и с непростым характером.

Всё началось с первых мелких стычек. С того, что Ярослав увлекался раскрашиванием Букета Фаины Георгиевны в разные цвета. Таким вот образом он экспериментировал с разными видами красителей для шерсти. Я-то сначала думал, что он просто как художник любит раскрашивать животных, но оказалось, что всё-таки это склонность к химии.

Маша невзлюбила Букета сразу, как только увидела. И когда Ярослав пару раз притащил собаку к себе в комнату, она выставила Букета вон вместе с Ярославом. Грянул скандал. Затем слово за слово, плюс добавились ещё какие-то просчёты Ярослава, и в результате Маша сильно на него озлобилась.

Гром грянул через неделю. Когда Модест Фёдорович ушёл на работу: Маша поставила Ярославу категорическое условие, чтобы тот выметался из квартиры. Ярослав не стал с ней спорить, а она просто выставила его вещи за пределы квартиры и захлопнула дверь прямо перед его носом.

Таким вот образом Ярослав оказался в общежитии. Хорошо, сообразил сюда прийти, пожаловаться коменданту, старому ветерану, который не хотел сидеть дома и подрабатывал в общежитии, о своём сиротском положении, и тот пустил его под свою ответственность.

А Модесту Фёдоровичу Машенька наврала о том, что Ярославу нужно уже заселяться в общежитие, потому что у них началась производственная практика. Мулин отчим, хоть и был умнейшим человеком, академиком, в бытовых и жизненных вопросах оказался сущим ребёнком. Поэтому всю ту лапшу, которую Маша щедро и обильно навешала ему на уши, он воспринял практически как норму.

Таким образом, Маша в очередной раз победила, а Ярослав стал жить в общаге.

— Пошли жить ко мне, — сказал я, — мы с Дусей сейчас в четырёхкомнатной квартире вдвоём. Я все дни на работе. Тебе никто вообще мешать не будет. Не нужна тебе эта общага.

— Нужна, — сказал Ярослав, — здесь будут жить все ученики из интерната. Вместе урок учить легче. Я боюсь отстать от них сильно.

Я понял, что спорить тут бесполезно и взял у него обещание, что он будет на выходные приходить к нам. Оставил ему денег и отбыл. Надо будет рассказать Дусе, какой он тут голодный бедняжечка, так что она сама каждый день к нему ходить будет и еду носить.

Но какая Маша!

Глава 20

Югославы приехали поздно вечером. Встречать их вырядилась целая делегация, во главе с Козляткиным. Это если брать от нашего Комитета. Но от Главлита тоже была своя делегация. И от «Мосфильма» была. И от театра Капралова-Башинского, и от Глориозова. Оба они, кстати, невзирая на позднее время, приняли участие во встрече заграничных соратников в обязательном порядке. И сейчас хмуро буравили друг друга взглядами издалека.

Да что говорить, даже от Института философии и то организовали встречающих. Якобы у них функция изучать взаимодействие между представителями наших стран в рамках культурного обмена.

Народу на перрон набилось, что ой. Но мы с Ваней Матвеевым встали плечом к плечу, к нам присоединился Козляткин, ещё пару коллег из Комитета, и не позволили главлтовцам и философам оттеснить нас на задний план. Стояли стеной.

Ситуация напоминала мне предыдущую, когда в Югославию напихали «золотых деточек» в несколько раз больше, чем самих актёров.

Ваня Матвеев, который держался рядом, сказал:

— Если сейчас появятся все эти Тельняшевы и Болдыревы — я уже ничему не удивлюсь.

Я усмехнулся. Но через полсекунды усмешка растаяла на моих губах — по перрону, по направлению к нашей и так немаленькой толпе, резво шагали оба Тельняшева.

— А это ещё что такое? — цвыркнул сквозь зубы Козляткин который тоже заметил непрошенных гостей.

— А они разве в списках есть? — поинтересовался я.

— Товарищ Мартынова, проверьте списки, — шикнул на одну из секретарш Козляткин.

Та пискнула и унеслась куда-то. Видимо, искать пресловутые списки.

Тем временем Тельняшевы подошли к нам.

— Здравствуйте, товарищи, — формально поздоровался Тельняшев-старший. — У меня для вас хорошая новость. Дальше руководить проектом будет Богдан Тельняшев.

При этих словах возникла удивлённая пауза, а Тельняшев-младший приосанился.

Козляткин побагровел, но сказать ничего не успел, как раз прибежала Мартынова и тут же прямо с разбегу выпалила:

— Никаких Тельняшевых в списках нету!

Козляткин побагровел ещё больше, а Тельняшев-старший, наоборот, побледнел и зло ответил:

— Не знаю ни о каких списках, Богдана утвердили «наверху».

— Приказ покажите, — выдавил из себя Козляткин.

— Вот, пожалуйста, — с триумфом ухмыльнулся Тельняшев-старший и протянул Козляткину листок с печатью, — Всё, как полагается.

— Понятно, — севшим голосом сказал Козляткин и, внимательно прочитав текст, вернул листочек обратно.

Но меня такая ситуация совершенно не устраивала.

Я прекрасно знал такие дела — стоит сделать проект «на ура», как внезапно, словно чёрт из табакерки, появляется чей-то родственник из высокопоставленных лиц, и пихает своего протеже пожинать все плоды.

— Но ты же не разбираешься в этом, — первым не выдержал Ваня Матвеев и ляпнул Тельняшеву.

— А зачем мне разбираться? — пожал плечами тот, — для этого специалисты есть. Комитет искусств вон аж целый сидит и зарплаты получает.

По лицу Козляткина густо пошли алые пятна, но он промолчал.

А что тут говорить.

— Но ты вообще в этом не понимаешь! Ты же к этому отношения вообще не имеешь! — не унимался Ваня, который воспринял всё слишком близко к сердцу.

— Почему это? — засмеялся Тельняшев, — я ездил в Югославию, даже сам лично в съемках участвовал. Ты разве не помнишь? Так что все справедливо.

Козляткин схватился за сердце.

— Товарищ Бубнов передавайте все дела Богдану, — велел Тельняшев склочным голосом.

— Хорошо, — кивнул я, — но только с собой я шкаф с делами не ношу. Пусть завтра ваш сыночек приходит в Комитет, и мы всё передадим по акту.

— Выбирайте выражения! — зло процедил Тельняшев. — Здесь для вас нет «сыночков»!

— Конечно, конечно, — ухмыльнулся я.

— А сейчас можете быть свободны, — сказал Тельняшев-старший, — дальше мы сами вполне справимся.

— Вот встречу югославов, поздороваюсь с коллегами и сразу уйду. Не беспокойтесь об этом, — покладисто кивнул я.

— Нет! Сейчас уходите! — рявкнул Тельняшев, — у нас тут международный проект, а не базар.

— Приказа на отчисление меня из списков встречающей делегации не было, — спокойно ответил я, — сначала ознакомите меня с приказом под подпись, и тогда я сразу же уйду.

— Будет вам завтра приказ! — злорадно пообещал Тельняшев.

— Вот и отлично, — спокойно ответил я, — значит, завтра я и уйду. А сейчас не мешайте, пожалуйста. Вас я, кстати, в списках не вдел.

И я демонстративно развернулся к обоим Тельняшевым спиной и принялся обсуждать с Ваней необходимые усилители для камеры и варианты как туда припаять новую запчасть.

— Но послушайте! Как же так?! Мы же отработали и съемки, и все остальные мероприятия! Там осталось всего ничего доделать! Основная работа уже сделана! — попытался воззвать к голосу разума Козляткин, но не преуспел.

— Там много ляпов и ерунды, — лучезарным голосом сказал Тельняшев-старший, — поэтому исправлять всё теперь будет более компетентный сотрудник.

— Ваш сыночек, — не выдержал и подал опять голос Ваня.

— Вы кто такой?! — взвизгнул Тельняшев-старший, — вы какую роль играете в этом проекте, а? Завтра же вас тоже отчислят!

— Ну и пускай, — усмехнулся Ваня и подмигнул мне.

— Но Матвеев же весь процесс технических съемок делает, — пролепетал бледный Козляткин, — без него всё зафиналить не получится.

— А что, в великой Советской стране нет нынче других «делателей» технических съемок? — насмешливо ответил ему Тельняшев-старший.

— Это называется «звукооператор», — флегматично поправил его Ваня, который сейчас явно нарывался, — если вы не знаете даже самых простых понятий, то как вы собираетесь завершить съемки?

— Не твоё дело! — рявкнул Тельняшев-старший, который, кажется, только что сообразил, что перегнул палку.

— А я, в таком случае, отказываюсь продолжать дальше сниматься! — громко, на весь перрон, заявила Фаина Георгиевна, которая как раз подошла (потому что опоздала!) и прекрасно всё слышала.

— И я тоже отказываюсь! — поддержала её Рина Зелёная скандальным голосом.

— Да сколько угодно! — рявкнул Тельняшев-старший, — загримируем какую-нибудь другую артистку. И не будем лицо снимать крупным планом. Вон их сколько.

— Думаю, и Миша тоже откажется, — опять не смогла промолчать Злая Фуфа и язвительно добавила. — А у него, между прочим, главная роль. Так что тут кого попало загримировать не получится.

— Не надо говорить за всех, — обрезал её Тельняшев, — вы отказались сниматься? Отказались. Так что вы здесь делаете? Немедленно покиньте перрон!

— Перрон — это место общего пользования, вообще-то, а не ваша собственность, — медовым голосом пропела Рина Зелёная.

— Богдан, не молчи! — шикнул на него папашка, который из последних сил «держал удар».

Тельняшев-младший, всё это время стоял столбом и даже не пытался вставить свои пять копеек. Кажется, до него только что стало доходить, в какую засаду он попал. Ведь если актёры отказываются сниматься, Ваня тоже, считай, уволен, значит все эти места придётся закрывать ему. Иначе фильм под срывом.

Он сейчас напоминал рыбу, выброшенную на берег. И только хлопал глазами.

И тут, когда оба Тельняшева вот-вот готовы были сдаться, на сцене появился Капралов-Башинский и заявил, преданно глядя то на Тельняшева-старшего, то на Тельняшева-младшего:

— Да не обращайте на эти демарши внимания, Богдан Эдуардович, Эдуард Казимирович! Актёры моего театра прекрасно заменят недостающих. Вон у меня их сколько. И звукооператора вам найдём. Сколько скажите, столько найдём.

У меня чуть челюсть не отпала после такого вероломства.

А Глориозов, который тоже всё это слышал, подбежал к Тельняшеву-старшему и принялся трясти того за руку, подоборстрастно заглядывая в глаза:

— Я директор театра Глориозова. Фёдор Сигизмундович Глориозов! Это моё имя. И я — главный театральный режиссёр. У нас в репертуаре есть похожие постановки. Так что мы можем хоть сейчас вам и актёров дать, и костюмы, и декорации! Наши режиссёры помогут вам, чтобы процесс съемок был выстроен лучшим образом, и наши югославские друзья остались довольны!

При этом на меня он демонстративно старался не смотреть.

Капралов-Башинский аж позеленел от такой неприкрытой конкуренции, подскочил к Глориозову и, оттеснив его своим плечом, затараторил, задыхаясь от возмущения:

— Я первый сказал! Мои актёры!

Я смотрел на них и в душе усмехался: как быстро была предана наша театральная дружба, когда запахло деньгами и съемками.

Люди. Такие люди.

— И сценарий завтра вы должны передать! — сообщил мне Тельняшев-старший, игнорируя вопли Глориозова и Капралова-Башинского и повернулся к сынульке, — не забудь, Богдан. Но я с тобой отправлю Варвару Павловну, и она проследит, чтобы всё было в ажуре.

— У нас в Комитете посторонним вход воспрещён, — подал голос Козляткин, к которому, кажется, вернулся голос.

— Варвара Павловна — наш юрист, — сквозь зубы сообщил Тельняшев, — выпишете ей, значит, пропуск. И лично проводите.

— Быстро же у тебя проект забрали, Муля, — громко заметила Фаина Георгиевна в наступившей тишине, — некоторые люди, как глисты, пока всё до конца не высосут, не успокоятся. А не знают, сердешные, что погибают вместе с хозяином, которого высосали.

— Вы это на что намекаете? — покраснел от гнева Тельняшев-старший. — Кто тут глисты? Что за глупые аллегории?!

— Кто? Я намекаю? — изумилась Фаина Георгиевна, — в моём возрасте уже ни на что намекать не надо, голубчик. Могу себе позволить говорить прямо.

— Вы уволены! — заверещал Тельняшев, — я лично прослежу, чтобы вам в Москве даже работу уборщицы не дали! Поедете обратно в свой Таганрог! Да я…

Что там ещё мог сделать с Раневской товарищ Тельняшев-старший, мы не расслышали. Поднялся шум — вдалеке показался поезд, который взревев, медленно и важно въезжал нам навстречу.

— Едут! — закричали в толпе встречающих, и по сценарию оркестр грянул марш. В таком бедламе расслышать что-либо не представлялось возможным.

Поезд, чихнув пару раз облаком дыма с пронзительным гудком, лязгом и свистом проскрежетал мимо нас. В окна вагонов наблюдали пассажиры. Я всматривался в их лица, в надежде увидеть Мирку.

Наконец, чихнув в последний раз, поезд начал замедляться, замедляться, пока аж совсем не встал.

Проводники ловко начали открывать двери, опускать ступеньки. И вот, наконец, толпа пассажиром тоненьким ручейком полилась из каждого вагона, вливаясь в толпу встречающих.

Нас перед этим проинструктировали, поэтому наши девушки из Комитета стояли с табличками и улыбками, к каждой была прикреплена своя группа. Тем временем парни подхватывали чемоданы и сумки, помогая гостям выходить.

— Ох ты ёж твою пень! — выдохнул Толик из управления по контролю за репертуарами. Он хоть и был широкоплечим и сильным, с виду напоминая дворфа, этот чемодан явно вытащить не мог. Мы с Ваней бросились на подмогу.

— Что они туда пихают, кирпичи, что ли? — простонал Ваня, который стоял внизу и на которого пришёлся самый большой вес чемодана.

— Да не говори, — проворчал Толик, игнорируя красноречивый и недовольный взгляд Козляткина (я уже понял, на ком он сегодня отведёт душу после фиаско с Тельняшевыми).

— Ох, ёоооо…!

И только я, взглянув, кто вышел вслед за чемоданами, тепло улыбнулся. Потому что вышел Йоже Гале, и я уже примерно представлял, что там, внутри этих прекрасных тяжеленных чемоданов.

— Ну здравствуй, дружище! — я сжал его в крепких объятиях.

— Привет, друг! — расплылся в улыбке серб и сразу же запричитал, глядя на Толю с Вавней, — осторожнее там! Там дорогостоящая аппаратура!

При этом мы с Йоже Гале обменялись понимающими улыбками, мол, мы-то знаем, что там за аппаратура такая.

Мы отошли пару шагов в сторону, чтобы не мешать другим пассажирам выходить из вагона, и Йоже затараторил, рассказывая что-то про Нановича.

А я слушал вполуха, выглядывая среди гостей Мирку.

— … и твоя тётя Лиза, — закончил Йоже Гале.

— А? Что? — словно ото сна очнулся я.

— Говорю, что тётя Лиза твоя не приехала, — повторил Йоже, — не выпустили её. Точнее не впустили сюда.

— А почему? Как же так? — расстроился я, — там мать уже и стол наготовила, ждут её.

— Муля, я не знаю, — развёл руками Йоже, — Нановича тоже не выпустили.

— Ну хоть одна хорошая новость… — с облегчением рассмеялся я, а Йоже подхватил.

— Вы Йоже Гале, режиссёр? — официальным тоном спросил Тельняшев-старший, обрывая наш смех самым бесцеремонным образом.

Дождавшись несколько удивлённого кивка, он добавил:

— Теперь проект до его окончания возглавит Тельняшев Богдан Эдуардович, — при этом он кивнул на сына, который от всего этого шума слегка прибалдел и старался особо не отсвечивать.

— Какой проект? — не врубился серб.

— «Зауряд-врач», — пояснил Тельняшев-старшей, при этом зыркнув на сына весьма красноречиво, чтобы тот не стоял столбом и подключался к разговору.

— Простите, вы, наверное, ошиблись, — старательно выговаривая русские слова, сказал Йоже Гале.

За время нашего общения он здорово продвинулся в русском языке и очень гордился этим, демонстрируя своё умение направо и налево.

— Я не ошибся, — сказал Тельняшев-старший и, чтобы сгладить неловкость, торопливо залебезил перед Йоже Гале, — да и разве это имеет значение лично для вас? Фильм финансируется, съемки идут, все возможности для этого созданы. Что ещё нужно для полного счастья? А всякие там бюрократические неурядицы мы порешаем сами. Вы, главное, не отвлекайтесь и снимайте кино.

— Для меня значение имеет, — медленно начал закапать Йоже Гале. — Я согласился учувствовать в съемках этого фильма только по личной просьбе Мули. А теперь что получается? Я не пойму! Муля, объясни мне!

Я промолчал, а Тельняшев злобно на меня покосился:

— И давно у Бубнова личные отношения с иностранцами? Куда особый отдел смотрит?

Козляткин этого уже выдержать не смог:

— Товарищ Тельняшев! Что вы себе позволяете?!

Пока они переругивались, я незаметно тронул Йож Гале за рукав, мол, давай чуток отойдём.

Тот меня понял. Мы сделали буквально два шага в сторону, а спорщики на нас даже не обратили внимания.

— Что привёз? — тихо спросил я.

— Много всего. Обувь. Плащи. Костюмы. Платья. Косметику. Женские сумочки. Красивые. И ещё всякие клипсы.

— Клипсы? — не понял я.

— Ага. На уши, — пояснил Йоже, — женщины такое любят.

— А туфли привёз? Осенние мне надо. Женские, — сказал я.

— Муля! — всплеснул руками Йоже Гале, — тебя от проекта отстранили, а ты о каких-то там туфлях думаешь! Я всегда знал, что вы, русские, непробиваемый народ.

— Именно поэтому мы и выиграли Великую Отечественную войну, — кивнул я и продолжил допрос, — так ты привёз?

— Осенние есть, но на невысоком каблуке, — кивнул Йоже Гале, вспоминая. — Они закрытые, так что модницам может и не очень понравиться. Это для более взрослых леди. Зато они лакированные. Есть перламутрового цвета и чёрные.

— Во-во! — обрадовался я, — Мне для Дуси. И лучше перламутровые. Я ей обещал.

— Что вы там шепчетесь?! — наконец, обратил на нас внимание Тельняшнев, — Бубнов, вы встретили югославов?

Я кивнул.

— Тогда мы вас больше не задерживаем. Всего доброго. И не забудьте завтра передать Богдану сценарий и план мероприятий, — процедил он.

Я желать спокойной ночи не стал и развернулся уходить.

— Муля! — вскричал Йоже Гале. На его лице был весь спектр эмоций: от потрясения такой вот несправедливостью до возмущения поведением Тельняшева и моей покладистостью.

Я ему незаметно подмигнул, попрощался с нашими и ушёл, оставив ошарашенного югослава разбираться с Тельняшевым.

Эх, не знает меня Йоже Гале. Чем больше ставки, тем слаще месть — вот главный девиз не помню-кого-то-там из династии, кажется, Минь.

А поздно вечером, когда мы с Дусей сидели и пили чай, ко мне постучал Модест Фёдорович. И его лицо было мокрым от слёз.

Глава 21

— Отец? Что стряслось? — нахмурился я.

— Да ничего, — буркнул Модест Фёдорович и торопливо вытер лицо рукавом и сделал вид, словно ничего не случилось, — пусти переночевать, Муля.

— Конечно, проходи, — сказал я, отступая в сторону и постаравшись, чтобы мой голос прозвучал бодро, — мы как раз с Дусей чай пьём. С расстегаем. Вкусный.

— Я не буду пить чай, — буркнул Модест Фёдорович, разуваясь в прихожей.

Я подал ему комнатные тапочки и сказал строгим тоном:

— Значит по пятьдесят грамм бурбона выпьем с тобой за встречу, и пойдём спать. Я бурбон из Югославии привёз. Мне лично Франце Штиглиц подарил. Сейчас пить бурбон считается очень модным в Европах. А на самом деле — такая гадость, скажу я тебе. Но ты сам должен попробовать, чтобы лично убедиться…

Я специально болтал о каких-то ерундовых пустяках, чтобы отвлечь Мулного отчима от плохих мыслей. Потом всё сам расскажет, я уже его изрядно изучил. Но вот прямо сейчас нужно его отвлечь.

И я старался — отвлекал.

Дуся, заслышав в прихожей шум и наши разговоры, торопливо выглянула, увидела в каком состоянии Модест Фёдорович, и так же стремительно скрылась обратно.

Дуся у меня умничка. Завтра я ей те перламутровые туфли обязательно подарю.

Я провёл слабо упирающегося Мулиного отчима на кухню и усадил за стол.

— А ещё там у них все ракию пьют, — продолжил забалтывать я беззаботным голосом, разливая бурбон по рюмкам. — Давай, за всё хорошее!

Я протянул свою рюмку, чтобы чокнуться, но Модест Фёдорович, задумчиво залпом осушил всё до дна и, кажется, даже не заметил этого.

— Сейчас всё исправим, — сказал я, отставляя свою нетронутую рюмку в сторону, — сейчас ещё налью.

Я плеснул ему ещё немного и опять Мулин отчим залпом все проглотил.

— Да ты закусывай, отец, — сказал я, пододвигая к нему поближе тарелку с расстегаем с ароматной рыбной начинкой.

Модест Фёдорович посмотрел на расстегай, но, кажется, даже не понял, зачем это.

Помолчали. Пауза затягивалась, но я его не торопил.

— А теперь рассказывай, — сказал я, когда увидел, что Модест Фёдорович чуть-чуть расслабился от алкоголя.

— Что рассказывать? — резко вздёрнул головой Мулин отчим.

— Что у тебя случилось? — спросил я. — Только давай всё по-честному.

— Да какая тебе разница, сын, отстань! — нахмурился Модест Фёдорович и отвернулся.

На него было страшно смотреть. Он обычно всегда очень вежливый и деликатный человек, а вот сейчас набычился и совершенно стал не похож на себя.

— Погоди, отец, — покачал головой я, — я же не лезу тебе в душу. Просто хочу узнать, в чём у тебя проблема. Может быть, я чем-то смогу тебе помочь?

— Ничем ты мне не поможешь, — сказал Мулин отчим и вдруг опять заплакал.

Плечи его вздрагивали, по щекам струились слёзы, которые он тщетно вытирал сперва руками, потом рукавом, а потом взял Дусин брошенный на спинке стула фартук и стал утираться ним.

— Отец, отец, успокойся, — я налил бурбона в рюмку ещё и протянул ему, — на, лучше выпей.

Он опять залпом всё подмахнул, даже не почувствовав вкус. Затем отставил её, немного посидел, вытер глаза, съел кусок расстегая, выдохнул и сказал:

— Понимаешь, Муля, проблема у меня. Большая. Да что говорить — жизнь у меня закончилась!

— В смысле? — перепугался я. — У тебя нашли рак?

— Да нет, сплюнь! Всё хорошо со здоровьем у меня.

— А что тогда? С Машей? — испугался я. — С ребёнком?

Судя по лицу Модеста Фёдоровича, я попал в точку.

— Что? Что случилось, отец? Может быть, я чем-то смогу помочь? Ты, главное, не паникуй! Мы найдём докторов, мы найдём лучших врачей! Я договорюсь со Штиглицем с Йоже Гале, и мы перевезём, если надо, Машеньку на лечение в Европу. Тётя Лиза поможет, ты только не переживай. Деньги на лечение есть. Ещё будут! Всё сейчас можно сделать, может быть, даже попробуем в Израиль её отвезти. Да, я знаю, что это сложно, но, в принципе, при желании всё это провернуть можно, и мы это сделаем. Большакова подключу, — затараторил я, торопливо прикидывая варианты.

— Да погоди ты, Муля, дело не в том. Она здорова.

— С ребёнком? Вы потеряли ребёнка?

— Да нет же, хотя лучше бы мы его потеряли! — сказал Модест Фёдорович, осознал, что сказал и схватился за голову.

— Так, отец! — стукнул кулаком по столу я. — Хватит лить слёзы. Сядь и расскажи мне конкретно. Если никто смертельно не болен, значит, всё остальное поправимо.

— Нет, не всё, — горестно покачал головой Модест Фёдорович. — Сегодня мы с Машенькой опять рассорились, и она мне сказала, что этот ребёнок не мой.

— В смысле не твой? — вытаращился я. — Как это не твой? Она его что, нагуляла? Изменяла тебе?

— Выходит, что так, — кивнул Модест Фёдорович.

— От кого хоть, знаешь? — спросил я. — Или она и сама не в курсе?

— Говорит, от Петрова.

— А кто такой Петров?

— Тоже был аспирантом у нас одно время, но не сдал кандидатский минимум и был отчислен за не аттестацию. Короче говоря, не прошёл аттестацию за полугодие по аспирантуре. Хотя тема у него перспективная была, я помню. Он изучал кремниевые добавки…

— Да погоди ты с добавками, — перебил его я излишне резко. — Это всё ерунда, что он там изучал. Значит, получается, она спуталась с этим Петровым, или как там его, залетела и подстроила так, чтобы раздуть скандал на весь институт, и чтобы ты вынужден был на ней жениться? Я всё правильно понимаю?

— Правильно, — вздохнул Модест Фёдорович. — И вот это с Поповым… всё, это всё тоже была инсценировка!

— Ну, ничего себе, Машка даёт. Прямо Макиавелли в юбке. Эк провернула всё как! А что же она за Петрова-то замуж не пошла?

— Ну, как я понял, он уехал с концами, и всё — её забыл. И вот она решила, чтобы не быть матерью-одиночкой, вот так вот всё провернуть.

— Понятно, — задумался я. — Ну а почему она вдруг тебе вот это выдала? Что ребёнок не твой…

— Да не знаю я, — вздохнул Модест Фёдорович. — Последнее время она ко мне стала плохо относиться, сам не пойму, отчего…

— Да что же тут не понимать, — развёл руками я. — Ты намного старше её. Ей с тобой, при всей её амбициозности, неинтересно. Плюс ко всему она попала в двухкомнатную квартиру после шикарной четырёхкомнатной, и сразу почувствовала разницу, узнала, что это всё тебе не принадлежит, разочаровалась в бытовых вопросах. И решила, что ей такая жизнь не нужна. Но вот что она собирается делать теперь?

— А что собирается, — развёл руками Модест Фёдорович, затем посмотрел на полупустую бутылку бурбона, долил себе сам в рюмку, опять выпил и, даже не закусывая, продолжил, — она говорит, что даже если разведётся со мной, то ребёнок будет записан на меня, поэтому и алименты мне придётся платить, и всё остальное.

— А ты? А что ты? — спросил я.

— Да что я? Я не буду отказываться. Портить ребёнку жизнь…

— Ох, отец, — вздохнул я, — ты и меня вот так же воспитал… не хотел портить жизнь моей матери. Теперь то же самое с Машей.

Модест Фёдорович неопределённо пожал плечам, мол, бывает.

— Но хоть моя мать к тебе так не относилась, как Маша.

— Да с Наденькой мы прожили прекрасно, ровно до тех пор, пока Адияков не появился. Ну, в принципе, она его всю жизнь любила, но тут надо отдать должное, что она очень деликатно относилась к этому вопросу, и ко мне, и ни разу меня не попрекнула, не обидела и не оскорбила. Наоборот, всегда была очень благодарна.

— Да, отец, вот это ты подзалетел, — вздохнул я. — Ну, давай теперь думать, как мы будем выкручиваться из этой ситуации.

— А что тут думать? — сказал Модест Фёдорович. — Я, если пустишь, перееду жить к вам. Хотя бы временно. Затем, может быть, дадут мне комнату в общежитии. Вот коммуналка же, я так понимаю, сейчас твоя занята?

— Да, занята, — кивнул я. — Там Миша Пуговкин с женой и дочкой поселились.

— Ну вот. А Маша останется жить в той квартире.

— Погоди, — сказал я. — Но ведь та квартира принадлежит мне. Это моя квартира, которую я заработал за югославский проект. И Маша, как твоя жена и мать твоего ребёнка, она там может жить, сколько угодно. Но как посторонний человек, тем более аферистка, которая этого ребёнка где-то там нагуляла, которая истрепала тебе нервы и которой даже не хватило деликатности промолчать и быть благодарной за всё то, что ты ей сделал… Я не желаю, чтобы она жила в моей квартире. Поэтому Машенька пойдёт вон, а ты поселишься на той квартире.

— Ох, Муля, но я не смогу выгнать её. Ну, как ты это представляешь? Женщину в положении выгнать…

— Так и представляю, — усмехнулся я. — Не на улицу же выгонять будем. Она прописана где? В общежитии?

— В общежитии, — понуро кивнул головой Модест Фёдорович.

— Ну вот и прекрасно. Значит, она пойдёт жить обратно в общежитие.

— Там вроде два койко-места в комнате, — поморщился Модест Фёдорович. — Она и вот та Таня Ломакина, которая ей вредила…

— Но ведь Ломакина уехала куда-то?

— Да, она была вынуждена бросить аспирантуру, лаборантом она не смогла долго работать, и переехала куда-то на село, — поморщился Модест Фёдорович. — Вроде как-то так, если я не ошибаюсь.

— Ну вот. Она же не выписалась из той комнаты?

— Да вроде не выписалась. Ещё не знаю, надо смотреть.

— Ну вот, пока, значит, Маша будет жить в комнате общежития одна. Потом родит ребёнка. Я думаю, что администрация института очень быстро даст ей отдельную квартиру или отдельную комнату, как матери-одиночке.

— Но ведь она не будет матерью-одиночкой, — сказал Модест Фёдорович.

— Ну как это не будет? — удивился я. — Мы докажем на профсоюзе, ведь будет разборка, что этот ребёнок нагулян. Я думаю, что Маша тоже не станет молчать, раз она тебе это сказала.

— Для меня это такой позор, — понурился Модест Фёдорович, вздохнул и схватился за голову.

— Да почему позор? Ты-то что сделал? Ты ничего не сделал. Ты человек, который занят наукой, который не отвлекается на всякие интриги и ерунду, который настолько человечный и добрый, что даже не думает о том, что близкие люди могут за спиной держать камень и так подло делать гадости. Но ты не переживай, мы твою проблему решим, и ничего, никакого позора тебе не будет. Я тебе это гарантирую.

— Ох, Муля…

Модест Фёдорович махнул ещё одну рюмку бурбона и сказал:

— Пойду-ка я лучше спать. Что-то совсем меня развезло.

И он, натыкаясь на стены, медленно побрёл в коридор.

Дуся, услышав шаги, тоже выскочила в коридор из другой комнаты (видимо, подслушивала), и сказала:

— Модест Фёдорович, голубчик, я вам постелила в вашем кабинете, там, где вы любите, на том же диванчике.

— Спасибо, Дусечка, — пьяно разулыбался Модест Фёдорович и попытался изобразить галантный поклон, но запутался в ногах и чуть не рухнул на пол.

— Ой, осторожнее, осторожнее, — запричитала Дуся.

Модест Фёдорович тяжело навалился на её плечо, и таким вот образом она, практически на себе, дотащила Модеста Фёдоровича до диванчика в его кабинете.

Буквально через секунду оттуда послышался могучий храп Модеста Фёдоровича.

— Уснул, — с облегчённым вздохом сказала Дуся, выходя на кухню.

— Как он? Ты всё же слышала? — сказал я.

Дуся вздохнула, затем всхлипнула и растерянно кивнула головой:

— Да, слышала.

— И вот что ты на это скажешь? Что теперь делать? — сказал я.

— Подожди, — сказала Дуся, метнулась быстренько в кабинет и закрыла плотно-плотно дверь, чтобы он не услышал, если вдруг проснётся. Затем зашла на кухню, села напротив меня, посмотрела на бутылку бурбона, налила себе полрюмочки в пустую рюмку Модеста Фёдоровича и тоже залпом выпила:

— Фу, какая гадость, — сказала она, брезгливо утираясь, и её аж передёрнуло от отвращения.

Она оторвала большой кусок расстегая и начала быстро жевать.

Я сидел и ждал, что же она скажет, потому что вопрос был довольно сложный, и решать его надо было срочно, не откладывая. Иначе эти все интриги и сплетни могут спокойно погубить карьеру учёного.

Наконец, Дуся закусила и посмотрела на меня:

— Что делать, что делать? — проворчала она, почесала затылок и затем выдала, — Надо срочно рассказать Надежде Петровне.

— Да ты что?! — всплеснул руками я. — Какой Надежде Петровне? Она же, если только узнает, сама знаешь какой скандал затеет!

— Вот поэтому и надо говорить Надежде Петровне. Она Модеста Фёдоровича в обиду не даст, — отрезала Дуся. — Она, кстати, сразу сказала, что Маша эта не такая простушка, как кажется. И она сразу не хотела, чтобы Модест Фёдорович на ней женился.

— Да я думал, что это ревность, — вздохнул я.

— Да какая там ревность, если она ушла к Адиякову! Почему она должна ревновать Модеста Фёдоровича? Просто не верила она, что Машка эта по любви за него замуж решила выскочить. Слишком уж она это всё обставила очень ловко, так что все в институте об этом узнали. Ах, бедная девочка, ах какой позор… Старый злобный Бубнов совратил бедную девочку, и все её теперь осуждают, и хоть бери и в омут с головой, — фыркнула Дуся.

— Ох, Дуся, — засмеялся я, — вот ты умеешь аллегории проводить.

— Так-то я уже сколько на свете пожила и этих аллегорий за жизнь видела, — проворчала Дуся и сказала. — Всё, Муля, давай-ка иди спать. И я сейчас помою посуду и тоже пойду спать. Уже поздно. Завтра ты иди себе спокойно на работу, только Модеста Фёдоровича проводи до института. Вот завтрак я приготовлю, а потом, с утреца, прямо сразу после рынка, забегу к Надежде Петровне и всё ей подробно расскажу. С этим делом надо решать и то срочно. Вот пусть она идёт к этой Машке и ставит её на место. Ишь, вертихвостка какая! Её надо выгонять и разбираться, что это такое, сколько она водила за его нос! И чтобы успеть развестись до того, как она родит этого ребёнка.

Я был согласен с Дусей на все сто. И Маши мне было совершенно не жаль. Если бы она всё по-честному рассказала Модесту Фёдоровичу сразу, мол, прост, так получилось, оступилась, залетела — я думаю, что он бы поступил по отношению к ней так же, как поступил в своё время по отношению к моей матери. Но она решила схитрить, облапошить его. Вот это в мою картину мира совершенно не укладывалось. Это было за пределами моего понимания. Таких людей, которые паразитируют на человеческом достоинстве других, я глубоко не уважаю. Я теперь не уважаю Машу. И дальше паразитировать на нашей семье я ей не позволю.

Ох, она и дура. Ведь она же могла промолчать о том, кто отец ребёнка, по крайней мере не говорить об этом Модесту Фёдоровичу. Сейчас ещё вот эти все ДНК-тесты не делают, и выяснить, кто чей отец, можно только потом, когда этот ребёнок подрастёт и на кого он будет похож. То есть только по признакам. Да и то не факт. И вот зачем Машка сдуру вот это ляпнула?

Хотя, с другой стороны, может быть, всё-таки это ребёнок Модеста Фёдоровича? И она вот это брякнула из-за того, чтобы ему досадить? Такое тоже может быть.

Видимо, эти слова я сказал вслух, потому что Дуся, которая в это время мыла посуду, обернулась и сказала:

— Нет, Муля, я открою тебе правду. На самом деле, хоть все и считали, что Модест Фёдорович женился на Надежде Петровне из-за того, чтобы Пётр Яковлевич ему помог с карьерой, так вот, на самом деле это всё не так. Он сам по себе, Модест Фёдорович, был очень хорошим учёным и подавал большие надежды. Я сама это слышала, как Пётр Яковлевич обсуждал с другими академиками. Они тут пили водку на кухне, а я всё слышала, они при мне такие разговоры вести не стеснялись. А на самом деле Модест Фёдорович не может иметь детей.

— Подожди, — я аж привстал, — Модест Фёдорович тоже, как и я, не может иметь детей?

— Да ты можешь, — засмеялась Дуся, — это Надежда Петровна вспомнила историю Модеста Фёдоровича и твоей этой Зинке рассказала то же самое про тебя. Хотя на самом деле всё не так. А вот Модест Фёдорович, скорее всего, не может. Так говорили врачи. Потом, когда они с Надеждой Петровной хотели тебе братика или сестричку, они проходили какое-то лечение. Пётр Яковлевич даже кремлёвских врачей подключал. И вот врачи сказали, что у него своих детей быть не может. Там была какая-то проблема, или какая-то травма у него. Вот. Поэтому вот так вот. И я ещё удивилась, что у них с Машкой получился ребёнок, но думала, авось, это прошло время, и у него всё наладилось, что выздоровел он. Но получается, что-таки нет…

Утром Модест Фёдорович был вял, задумчив, почти ничего не разговаривал и не ел. Вяло поковыряв омлет в тарелке из вежливости, и даже не допив свой чай, он позволил провести себя до института и, ссутулившись, скрылся в здании.

Я проследил, чтобы он уже зашёл и дверь за ним захлопнулась, и рысцой отправился в Комитет. Там сейчас мне предстояла борьба с Тельняшевым.

Интересно, Богданчик придёт сам или опять папочка приведёт его за ручку?

Больше всего меня в этой ситуации удивляло несколько моментов. Первый: если нас так мощно проверяли к встрече югославской делегации, у нас была трёхступенчатая проверка соответствующими органами, то как Тельняшевы попали на перрон? Вот это меня удивляло.

Ладно, если ещё старший Тельняшев — он работает в Главлите, занимается цензурой, и эту проверку проходит регулярно. Этому я ещё мог поверить, что у него соответствующее удостоверение или, быть может, он даже работает на эти органы. Но как Богданчик смог пропуск получить? Неужели у Тельняшева старшего есть такие блаты, что смогли сынулечку пропустить на перрон? Это раз.

И, во-вторых, а кто наверху его утвердил? Козляткин посмотрел бумажку, но лично мне этот листочек никто не показывал. Если я не ошибаюсь, то проект, которым руководил я, был утверждён лично Сталиным. Кто же тогда мог отменить приказ Сталина и утвердить туда Тельняшева?

Никто. Сто процентов никто. Неужели Сталин передумал? Но если бы он передумал, то, зная его, он бы сейчас того же Большакова взял за задницу, и он бы получил по первое число, прилетел бы назад, и мы бы все получили от Большакова. То есть, мы бы все об этом узнали. А это всё тишком, нишком…

Что-то здесь не складывалось, и я решил разобраться в этой ситуации.

Глава 22

Однако, к моему удивлению, встретиться и поговорить с Тельнышевым не вышло. Ближе к обеду Богдан заявился вместе с отцом в Комитет. Он сразу же направились в кабинет к Козляткину. Через время туда торопливо побежала запыхавшаяся Татьяна Захаровна с пухлой папкой с документами.

Они заперлись на целый день.

Меня не пригласили. Так что я мог только догадываться, что там происходит.

Несколько раз я пытался прорваться туда, но скотина Альбертик, скретаришка Козляткна, намертво встал стеной и меня не пропустил.

Ну и чёрт с вами, всё равно завтра узнаю. Я плюнул на всё это и пошёл домой.

Честно говоря, я больше был расстроен тем, что не приехала Мирка. Почему-то я её ждал, хоть мы и не договаривались, и вот теперь расстроился. Так что на всё остальное мне было плевать.

Я вернулся домой без настроения, Модест Фёдорович сидел в своём кабинете и даже поздороваться не вышел.

Я разулся, разделся, громко перекинулся с Дусей парой фраз, в надежде, что он услышит и таки выглянет. Но нет.

— Как он? — спросил Дусю я.

— Вернулся домой из Института ещё днём, перед обедом, закрылся в кабинете и сидит, — тут же наябедничала Дуся и, видя мой удивлённый взгляд, добавила, — вернулся выпившим и сейчас сидит пьёт там. Бедняга. Переживает.

Мне было жаль Мулиного отчима — такое крушение надежд. И вместе с тем я ничего не мог сделать. Мог только посочувствовать. Свои внутренние горести ему предстоит преодолеть самому.

Хотя… А почему я не могу ему помочь? Могу!

— Дуся, — сказал я, — ты говорила, что мусор вынести надо?

— Так ты поешь сперва, передохни после работы, а потом и вынесешь, — забеспокоилась Дуся, — я рагу с зелёным горошком, морковкой и кроликом поставила разогреваться.

— Потом поем, — решительно заявил я, обуваясь и одновременно натягивая пиджак, — давай сюда мусор.

— Да что ж это такое! — всплеснула руками потрясённая Дуся, — кому я полдня готовила?! Один пришёл и сидит весь день в кабинете, только винище хлещет, второй тоже на потом. А зелёный горошек, между прочим, мне из деревни по личному запросу привезли! В городе нынче такого не достать! И сметанка там жирненькая такая, объедение!

— Дуся! Я приду и поем!

— Пять минут! — категорическим тоном заявила Дуся, — у тебя есть пять минут, и чтобы был дома, как штык. Я как раз всё разогреть успею. И Модеста Фёдоровича тоже сам вытаскивать за стол будешь.

— Дуся! — возмутился я, — да я за пять минут только до двери дойду.

— А чегой ты так медленно ходишь?! Я в твоём возрасте, как метеор летала. Я сказала пять минут!

— Ну Дуся…

— Ладно, десять!

— Ну Дуся!

— Ой, начинается… пятнадцать, и ни минутой не больше!

— Я мигом! — усмехнулся я, подхватил ведро и ломанулся во двор.

На самом деле на то, что я решил сделать, хорошо, если за два часа успею обрнуться. Но мне нужно было усыпить бдительность Дуси и Модеста Фёдоровича, чтобы спокойно, без лишних расспросов, выйти из дома. Поэтому я разыграл этот маленький спектакль.

Сам же вынес ведро, вытряхнул в контейнер, спрятал ведро в ближайших кустах (надеюсь, на грязное мусорное ведро никто не позарится (мусорные пакеты ещё не изобрели и это был тихий ужас, я всё никак не мог привыкнуть), а сам вышел на улицу.

И отправился на Котельническую.

Но нет, не к Фаине Фёдоровне, а к Маше.

Нам давно уже пора было поговорить.

Перед тем, как зайти к Маше, я позвонил в дверь к Раневской. Открыла Глаша, её домработница. Она была в старом театральном платье Фаины Георгиевны, с блёстками, и в застиранном фартуке поверх него, что придавало ей комичный и нелепый вид.

Букет выглянул у неё из-под ног, увидел меня, приветственно гавкнул и, посчитав свой долг выполненным, гордо удалился, виляя коротким хвостом без какой-либо дополнительной окраски.

— А Фаины Григорьевны дома нету, — немедленно сообщила Глаша при виде меня, — они на променад ушли.

— Без Букета что ли ушла? — удивился я.

Глаша как-то странно скосила глаза, сдавленно хрюкнула, потом потупилась и покраснела. Вся эта пантомима заняла буквально мгновение, но была очень даже выразительной. Почему-то я вспомнил вязанную жёлтую жилетку, но задавать вопросы пока не стал. Не время ещё.

А вот зарубку в памяти сделал.

Время-то летит быстро. И потом я таки спрошу.

А вслух спросил совсем другое, понизив голос до шёпота:

— Что там, у них стряслось? — и кивнул на дверь своей квартиры с максимально таинственным видом.

Глаза Глаши загорелись восторгом: всякие такие вот делишки и срачики она страстно любила. А мыльных сериалов ещё не придумали. А тут такое!

— Ой! — аж закатила глаза от восторга Глаша, — Муля, вы представляете, Машка отчебучила!

При этих словах она многозначительно подмигнула. Я очевидно должен был моментально, с полунамёка, понять высшую истину, но, увы, не понял. Вместо этого, чтобы не ломать информатору-Глаше кайф, я ей тоже многозначительно подмигнул и приготовился слушать нечто невероятное.

И не прогадал:

— Машка этого деда своего выгнала! — выдохнула Глаша и, сообразив, что это мой отец, сконфуженно покраснела, — ой, я не это хотела сказать… я Модеста Фёдоровича имела в виду… он так-то не старик, это по сравнению с нею…

Она виновато посмотрела на меня, залопотала нечто нечленораздельное и совсем утеряла нить разговора.

— Ну выгнала, — кивнул я, возвращая её обратно к теме, — а дальше-то что? Зачем выгнала хоть? Из-за чего, не знаешь?

— Дык она же это! — выпалила Глаша и испуганно прикрыла рот ладонями.

— Говори, — кивнул я, — я никому не скажу.

— Да к ней же хахаль ходить начал! — Глаза Глаши полыхнули азартом, — И Модест Фёдорович не знает.

— Давно? Что за хахаль? — я сделал стратегическую ошибку, задав ей сразу два вопроса, но от такого количества информации глаза Глаши остекленели, и она зависла.

Надо было возвращать её в реальность:

— Что за хахаль? — ещё раз повторил я, легонько потормошив домработницу Раневской.

— А? Что? — очнулась Глаша.

Я её подбодрил, и она тут же принялась выкладывать всё, как на духу, раз появились свободные уши:

— Да вот только Машка выгнала Модеста Фёдоровича, как этот хахаль ейный сразу начал к ней ходить, даже не скрываясь, как раньше было.

— Что за хахаль? — не выдержал я.

— Да как, что? Такой дюжий мужик, здоровый такой.

— Сколько ему лет?

— Да молодой, где-то такой, как ты, может, чуть помладше, — сказала Глаша, от волнения перейдя на «ты» и окинув меня проницательным взглядом.

— Хорошо. Так давно этот хахаль ходит к ней? — спросил я.

— Да давно. Ещё только они переехали, он уже и ходил. Модест Фёдорович постоянно носится по командировкам, куда-то уезжает. Машка дома сидела. А он заходил, да. Потом одно время, когда Ярослав у них поселился, этот хахаль перестал ходить, потому что Ярослав дома мешал. Но потом она пацана выперла, и хахаль опять ходить начал.

— Что, прям сюда, на квартиру? — удивился я.

— Да, сюда, прям на квартиру. А потом Фаина Георгиевна начала Букета выгуливать, и Машка немного притихла, боялась, что она увидит. И хахаль этот приходил только по утрам, потому что Фаина Георгиевна любит утром долго спать после вечерних спектаклей-то.

— Понятно, — сказал я. — Что ещё ты мне можешь рассказать?

Глаша помялась и сказала:

— Ребёнок-то не Модеста Фёдоровича.

— А чей? — спросил я, хотя уже прекрасно знал, что это не его.

— Да, трудно сказать, может, и хахаля этого. Я точно не знаю. Вот. Но то, что не его, это точно.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Она разговаривала с подружкой и ей вот это рассказывала, какой он дурак и как она хорошо пристроилась, чтоб её матерью-одиночкой не считать. А я из рынка как раз шла и всё услышала.

— А сейчас почему она поменяла своё мнение?

— А этого я уже не знаю. Или моча ей в голову стукнула, или, может, все в интересном положении бабы такие, сложно сказать. Ну, я думаю, что этот хахаль ей в уши наплёл. Он же думает, что квартира ей останется, и он тут поселится жить. Готов её взять даже с чужим ребёнком, а там будет видно. Они же потом могут развестись и квартиру эту разделят.

Я задумался.

Так-то, в принципе, Глаша была права. Хоть и женщина она малокультурная и необразованная, но в природной человеческой смекалке и житейской мудрости ей не откажешь.

— Спасибо, Глаша, — кивнул я. — Только о нашем разговоре молчок. Фаине Георгиевне не говори, что я спрашивал.

— Хорошо!

Судя по тому, как довольно блеснули глаза Глаши, первым делом, что она сделает, это расскажет Фаине Георгиевне. Но мне это уже было мало интересно. Сейчас надо разобраться с Машей.

Я позвонил в дверь. Долгое время никто не открывал, но я стоял и терпеливо ждал. Я знал, что она там. Глаша сказала, что видела, как она вернулась из женской консультации и сразу пошла домой.

Я жал и жал на звонок. Уже думал, что он перегорит от напряжения, как дверь открылась.

На пороге стояла запухшая Маша. Явно плакала.

— Чего тебе? — неприязненно сказала она, шмыгнув носом.

— В смысле чего? Здравствуй, Маша, — сказал я.

— Здравствуй, — буркнула она и исподлобья посмотрела на меня.

Пройти в квартиру она мне не предложила, но меня долго просить не надо. Я сам отодвинул её от порога и сделал шаг в квартиру.

— Куда ты лезешь! — вскинулась она. — Я сейчас не могу принимать гостей, я себя плохо чувствую!

— Ничего страшного. Сядешь на кухне, выпьешь водички, и мы поговорим.

— Я тебе сказала, что я не могу! — заверещала она. — Пошёл вон!

У неё началась банальная истерика.

Я терпеливо ждал, пока это всё закончится, и примерно через несколько минут, когда она иссякла орать, я спросил:

— Так ты меня впустишь в мою квартиру или нет?

Маша посмотрела на меня очумелыми глазами и заплетающимся языком переспросила:

— В каком смысле в твою квартиру?

— В том смысле, что это моя квартира, — сказал я. — Я являюсь хозяином этой квартиры и пустил вас сюда с отцом пожить.

Маша онемела и не нашлась, что мне ответить. Воспользовавшись моментом, я прошёл на кухню.

Здесь было не убрано. На столе и в раковине была немытая посуда. Стол был чем-то заляпан. Пахло неприятно.

В квартире я заметил признаки пребывания мужчины. Причём тапочки были явно не размера Модеста Фёдоровича, а очень даже большие. Примерно сорок пятый размер. А Мулин отчим носил от силы сорок первый-сорок второй.

— У тебя гости? — спросил я.

— Какие гости? Только ты, — вскинулась Маша.

Я кивнул на тапочки:

— А это чьи?

— Какое твоё дело?

— Ну, дело у меня есть. Кто к тебе приходит?

— Ко мне отец приезжал из деревни, — взгляд Маш вильнул и на щеках выступили алые пятна.

— Не ври. Отец у тебя живёт далеко, в Молдавии где-то.

— Это не у меня, это у Ломакиной, ты всё перепутал! — возмутилась она.

— Насколько я помню, что ты откуда-то издалека приехала, из деревни какой-то. И вряд ли твой отец будет к тебе оттуда часто ездить. И уж точно ради него ты не будешь держать тапочки прямо у входа, — сказал я. — Отвечай, кто к тебе приходит?

— Ты что на меня напал? — она зарыдала.

— Мне соседи рассказали, что к тебе ходит какой-то хахаль, поэтому ты моего отца выгнала из моей квартиры, — не стал щадить её я. — И давай уже говори, что это за ребёнок? Где ты его взяла и как ты провернула аферу, выйдя замуж за отца?

Маша ошалела, посмотрела на меня и схватилась за голову. Её начала бить крупная дрожь. Она зарыдала, громко подвывая.

Я встал, подошёл к крану, набрал стакан воды и поставил перед ней:

— На, пей.

Маша, стуча зубами по стенкам стакана, сделала несколько глотков. Слёзы продолжали литься, но меня это мало заботило. Я хотел знать правду.

Маша всё рыдала и рыдала.

Я смотрел спокойно на это всё представление, и мне её не было совершенно жалко. Вообще с тех пор, когда я её первый раз увидел, она совершенно изменилась. Если в первые наши с нею встречи это была девочка-солнышко, эдакая светлая лучезарная девочка, то сейчас здесь, передо мной, сидела утомлённая, видавшая виды и битая жизнью баба. Она настолько резко постарела, что я бы мог ей дать и все сорок лет. Если бы я не знал, что ей около двадцати, то я бы думал, что она старше меня из прошлой жизни.

— Рассказывай, — устало повторил я.

— Да что говорить, — она посмотрела на меня и сказала, — я сделала ошибку, что вышла замуж за твоего отчима.

— Почему? Ты же говорила, что ты его любишь.

— Да какая там любовь! Он воспользовался моей наивностью, — начала она, но я её перебил.

— Не надо мне заливать.

— Я не заливаю, я говорю правду, — заверещала она.

— Нет, ничего подобного. Ты выходила за него замуж, и ты уже была в положении. Если бы ты была святая наивность и он тебя только совратил, как ты всё это разнесла по институту, то ты бы не была настолько беременной. Сроки не сходятся, Маша.

Я криво улыбнулся и добавил:

— А вообще, я отдаю должное за твой режиссёрский талант. Тебе бы в театре у Глориозова работать. Так скажи, вот это всё шоу в институте, которое ты устроила с учёным советом, с привлечением врага Модеста Фёдоровича — Попова, с привлечением твоей подружайки Ломакиной, — это же всё твоих рук дело?

Маша посмотрела на меня, глаза её злорадно блеснули, но она не сказала ничего.

Я посмотрел на неё и сказал:

— Ведь ты прекрасно всё рассчитала. Пустила слух, и возмущённая общественность Института надавила на моего отца. Как честный и порядочный человек, он был вынужден на тебе жениться, чтобы спасти твою репутацию. Ты ему не оставила другого выхода.

Маша кривы усмехнулась и промолчала.

— Ну, а зачем ты с подругой своей так поступила, с Ломакиной? Ведь она же на тебя кислоту не выливала?

— Выливала! — фыркнула Маша.

— Ну, вполне допускаю, возможно, она держала эту кислоту, а ты просто подбила её руку или как там правильно?

Маша с торжествующей злой улыбкой посмотрела на меня и проворчала:

— Ты всё равно ничего не докажешь! Тебе никто не поверит!

— А я и не буду доказывать, — сказал я. — Ты сейчас же собираешь свои шмотки. Даю тебе время до вечера… ну ладно, ты за полдня не успеешь, всё-таки ты в положении, ладно, даю тебе два дня. Через два дня, чтобы ноги твоей в этой квартире не было. Это не твоя квартира, она тебе не принадлежит, и ты своим хахалем жить здесь не будешь. И я тогда с очень большим интересом посмотрю, останется ли он с тобой ради тебя или же, когда у тебя не будет квартиры, он тебя пошлёт лесом вместе с вот этим незаконнорождённым ребёнком. Кстати, ты хоть знаешь, кто отец этого ребёнка?

Я посмотрел на неё с насмешкой. Маша вспыхнула.

— Знаю.

— И кто?

— Не твой отец, не думай!

— А кто? Кто-то из аспирантов или же ты просто где-то на вокзале нагуляла?

— Да ты что! Как ты смеешь?! — Маша вскинулась ударить меня по лицу, но я не дал, перехватил её руку.

— Тихо-тихо, — сказал я, — давай без вот этого всего, нормально же общались. Или ты привыкла именно так со всем своими хахалями разбираться?

Маша молчала, только исподлобья зыкала на меня.

— А что ты дальше будешь делать? — я посмотрел на неё. — Афера с Модестом Фёдоровичем у тебя провалилась, хахаль тебя без квартиры теперь точно бросит. Ты останешься с ребёнком на улице.

Маша шмыгнула носом.

— Но вообще-то ты в общежитие можешь уйти. Там у тебя койко-место.

— Ты не посмеешь меня выгнать на улицу! — она чуть пришла в себя и зашипела на меня.

— Как это не посмею? Ты мне никто. Эта квартира принадлежит мне. Я, молодой специалист, планирую когда-нибудь завести свою семью. Зачем мне отдавать своё жильё непонятно кому, да ещё с такой репутацией нравственно падшей женщины?

Маша вспыхнула, и злобно прошипела:

— Тебя твоя мать тоже нагуляла! Думаешь, я не знаю? И этот дурик Модест на ней женился, чтобы защитить диссертацию! И получить квартиру!

Я посмотрел на неё и покачал головой:

— Знаешь что, Маша, я вот единственного не пойму. Ведь ты так всё хорошо, грамотно провернула. Я восхищён твоими талантами. Честно. И ты прекрасно устроилась. Устроилась замужем за профессором, за академиком. С такой большой зарплатой, с перспективами. У него есть дача, у него есть квартира…

— Это не его квартира! Ты же сам сказал!

— Неважно. Вы могли в этой квартире жить сколько угодно. Всё было нормально. Что случилось? Почему ты выдала себя? Ведь теперь твой ребёнок родился безотцовщиной. Зачем ты вот это всё сама испортила? Зачем? Ради чего?

Маша вздохнула и сказала почти нормальным голосом:

— Обрыдло мне с вонючим стариком постель делить! Ненавижу его! До тошноты!

Глава 23

От неожиданности я аж глаза вытаращил. Всего я ожидал от Маши, но не такого.

Пару мгновений длилось молчание. Наши лица отражали противоположные эмоции: Машино лицо — злость, злорадство и уверенность в собственной правоте, а моё — недоумение, изумление и гадливость.

Наконец, Маша первой нарушила молчание:

— Осуждаешь? — вызывающе спросила она.

Я пожал плечами:

— Кто я такой, чтобы осуждать тебя, Маша? Но отца жаль. Он-то по-настоящему любит тебя. И сейчас страдает: не ест ничего, заперся в комнате и страдает.

— Ничего с ним не станется! Это мне хоть караул кричи — беременность, плохое самочувствие, ребенок-безотцовщина и из квартиры родственники мужа меня, беременную, выгоняют! — она зло зыркнула на меня.

Я посмотрел на её наглое лицо, и вдруг светлая мысль пришла мне в голову:

— А ты знаешь, Маша, пожалуй, не буду я тебя выгонять на улицу.

И, не дав Маше торжествующе засиять, быстро добавил:

— Поменяешься с Мишей Пуговкиным местами. Пойдёшь жить в коммуналку. А он с женой и маленькой дочерью переселится сюда.

Глаза у Маши полезли на лоб:

— Я? В коммуналку? Ты в своём уме?

— А что тут такого? — поморщился я, — я же там жил. Причём долго жил.

— Но как я там буду с ребёнком?

— Очень просто, — развёл руками я, — как все советские люди живут. Там есть водопровод с водой, есть тёплый туалет, ванная и кухня с плитой. В моей комнате я оставлю тебе примус, чтобы ночью не бегать на кухню ребёнку смеси подогревать.

— Но я не хочу жить в коммуналке! — вызверилась Маша.

— А у тебя вариантов других нет, — пожал плечами я, — или в коммуналке, или в общагу. Да и то, я тебя пускаю в ту комнату только потому, что если выгоню тебя совсем на улицу — отец не поймёт. Он у меня слишком благородный…

— В отличие от тебя! — фыркнула Маша.

— Да, в отличие от меня, — подтвердил я и добавил, — так что собирайся. У тебя ровно два дня.

Оставив Машу в глубокой прострации, я отправился к Мише. В коммуналку.

Да, давно я тут не был. Знакомые декорации и антураж резанули по сердцу ностальгией. Хоть и малокомфортная среда здесь, но я привык к этим стенам, к этим людям. Старею, видимо.

И хоть телу Мули всего-то двадцать восемь лет, мне же, тому, настоящему — скоро к полтосу приблизится. Вот и размякаю.

В квартире было тихо. Чуть слышно звучал разговор за стеной «новых соседей», которые так и не стали здесь своими. Каморка Герасима была распахнута настежь. Оттуда слабо тянуло краской. Я заглянул — там было пусто, даже знаменитого старенького топчана не было, на котором когда-то и я спал.

На кухне стояла одна плита вместо двух, зато прибавился ещё один кухонный шкаф, выкрашенный голубой краской. Стол тоже был совсем новый, покрашенный белым и с красивой клеенчатой скатертью в крупную клетку. На столе стояла ваза с бархатцами.

Я улыбнулся — стопроцентно, что это Мишина жена старается. Потому что Белле всегда было плевать, Муза, скорей всего, уже давно переехала к своему Виталию, новые соседи живут, как кроты, не высовывая носа наружу, так что вычислить, кто тут порядки навёл, было совсем несложно.

Я подошёл до двери свой бывшей комнаты и постучал.

Дверь тотчас же распахнулась, словно меня здесь ждали. На пороге возник Миша в старых трениках с растянутыми на коленках пузырями, но зато в почти новой рубашке, застёгнутой на все пуговицы.

При виде меня он просиял:

— Муля! — воскликнул он радостным голосом, — как хорошо, что ты пришёл! Заходи, сейчас чай пить будем! Надюшка, ты глянь, кто к нам пришёл! Это же Муля!

Меня буквально втащили в комнату.

Я огляделся — привычная обстановка претерпела кардинальные изменения: вместо моей неширокой кровати и Дусиного диванчика сейчас была двухспальная кровать. Правда самодельная, сколоченная из досок, но, честно сказать, сделана была добротно. Между шкафом и буфетом была высокая и узкая этажерка с полками. На верхних стояли какие-то вазочки, фарфоровые статуэтки, салфеточки, а нижние были в два ряда плотно напиханы книгами. Книги лежали и на столе, который был ещё мой. Видно было, что хозяева комнаты с книгой дружили и читать любили.

В углу, где раньше Дуся держала короб с припасами, сейчас стоял небольшой столик-тумба, на котором стаяла ручная швейная машинка. А на месте Дусиного диванчика теперь была детская кроватка, где сидел плюшевый мишка с оторванным ухом.

Больше изменений я не заметил.

Надежда, супруга Миши, была в пёстреньком ситцевом платье с рюшами. Само платье и рюши были из разных тканей, видно, что хозяйка сшила это сама, из того, что нашлось под рукой. Но выглядело это довольно миленько и уютно. К слову сказать, занавески на окне были точно из такой же ткани, как рюши на платье.

— Здравствуйте, товарищи, — улыбнулся я и добавил, — от чая, пожалуй, не откажусь. Не успел поужинать.

— А у нас гороховое пюре и сосиски, — сообщила Надя, — я сейчас разогрею.

— Нет, нет! — категорически замахал руками я, — мне никак нельзя ни пюре, ни тем более сосиски, а то Дуся меня из дома выгонит, если я сегодня ужинать не буду. Она там что-то эдакое наготовила. Вы же знаете Дусю, какая она принципиальная насчёт этого.

Миша усмехнулся, Дусю он хорошо знал, ещё со времён наших первых выездов на природу с Большаковым, Козляткиным, Йоже Гале и Францем Штиглицем.

— Но чай же вы будете? — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказала Надя и коварно добавила, — с творожными ватрушками, между прочим.

От творожных ватрушек я отказаться не смог, это моя слабость. И уже через несколько минут с наслаждением наяривал вкусное угощение.

Миша и Надя сидели напротив меня за столом, рядышком и с улыбкой смотрели, как я пью чай. Они были явно рады моему визиту.

Наконец, посчитав, что официальный протокол гостеприимства выполнен, я сказал:

— Вижу, вы неплохо устроились. Очень даже красиво и уютно…

— Да! Спасибо вам огромное, Муля! — радостно всплеснула руками Надя, — нам здесь очень удобно. Много места.

— А где Лена? — спросил я.

— Она у Михайловых, — улыбнулась Надя, — там соседская девочка, хорошая такая. Так они теперь дружат. И пошли смотреть диафильмы. У нас то фильмоскопа нет.

— Через двадцать минут пойду забирать домой, — сообщил Миша и широко улыбнулся.

— Это он хитрит так, — засмеялась Надя, — пока Леночка с Галей прощается, он успевает немножко новости у Михайловых по телевизору посмотреть.

— Ну ничего, скоро и у нас свой телевизор будет! — гордо сказал Миша, — мы уже и в очередь встали.

— Да, мы накопили! — прихвастнула Надя, — но я считаю, что нужно в первую очередь холодильник купить.

— Да скоро зима, мы вполне можем немного ещё и без холодильника побыть, а в курсе новостей быть надо, — заспорил Миша, — и Леночка любит мультфильмы смотреть. Не надо по соседям бегать.

Видно было, что эти споры у них идут уже не в первый раз.

— Я вот по какому поводу зашёл, — сказал я и разговоры моментально затихли, — дня через два вы переедете.

— К-как? — побледнела Надя и жалким взглядом посмотрела на Мишу.

От неожиданности тот аж чайную ложечку уронил, и она печально звякнула, упав на стол.

— Да-да, конечно, — упавшим голосом сказал Миша и добавил, — только боюсь, за два дня нам нашу комнату в общаге не вернут. Где-то неделя хотя бы нужна.

— Но мы можем пока вещи в чулан перенести, — заспорила с ним Надя, — тебе самому переезжать придётся. Я тогда Ленку к маме отвезу. А ты уж сам.

— Кровать туда не поместится, — расстроился Миша и вздохнул. — А жаль, очень хорошая кровать получилась. Сам делал.

— Да погодите вы! — шикнул на них я, — никто про общагу и не говорит. Наоборот. Миша, ты помнишь, что я квартиру получил на Котельнической? Ты же тогда ещё помогал мне переезжать…

— Да, двухкомнатную, — расстроенно кивнул Миша, новость явно выбила его из колеи. — Ты ещё потом с Фаиной Георгиевной поменялся.

— Ага, так и есть. Ей шум от хлебного магазина мешал. Так вот, она тебе нравится? Квартира, я имею в виду…

— Спрашиваешь! — хмыкнул Миша, — но и у меня такая когда-то тоже будет! Вот выйдет «Зауряд-врач» на большой экран и тогда посмотрим!

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил я.

— Очень нравится, — кивнул Миша, — не квартира, а мечта!

— В таком случае, через два дня вы туда въезжаете и живёте, — сказал я, — будет лишь одна просьба, человеку, который переедет в эту комнату, ты поможешь с вещами перебираться. И разместить его здесь. Договорились?

— Да ты что?! — вытаращился в изумлении Миша, — Мы? На Котельническую?

А Надя громко ахнула и прикрыла руками рот. Глаза её наполнились слезами.

Надеюсь, это слёзы радости.

— Ага, — усмехнулся я, — ты же, надеюсь, пить бросил?

— Бросил он! Бросил! — горячо закивала взбудораженная Надежда.

— Вот и замечательно. Будет у вас своя комната, а у дочери — своя.

— Ыыых! — неожиданно взвизгнула Надя, бросилась ко мне, поцеловала в щеку и тут же смутилась своего порыва.

— А почему вдруг такой переезд? — полюбопытствовал Миша.

— Миша, ты за Леной не опоздаешь? — спросил я, — двадцать минут давно прошло уже.

— Ох! — хлопнул себя по лбу Миша, — Бегу! Это ж надо! Такие новости! Переезжаем!

Он торопливо схватился и принялся натягивать на себя пиджак.

— Да иди уже! Там Ленка ждёт! — сказала Надя, с улыбкой наблюдая за мужем.

Видно было, что в семье царят любовь и взаимопонимание. А ведь совсем недавно ещё разводиться хотели.

Мы остались с Надей вдвоём. Она смущённо захлопотала:

— Муля! Может, ещё чаю? А давайте я вам таки пюре подогрею? С сосисками…

— Нет, Надя, я уже ухожу, — сказал я и тихо добавил, — хорошо, что Миша ушёл, давайте посекретничаем.

Глаза Нади вспыхнули от любопытства:

— Давайте! — выдохнула она.

— Я при Мише не хотел…

— Он не пьёт, честно, — перебила она меня, — я слежу, и на съемках я Рину Васильевну просила присматривать. Да он и сам себя в руки взял. Очень переживал, что вы рассердились на него…

— Так ведь было за что, — сказал я, — но я не об этом. Слушайте, пока Миша не вернулся.

— Ага! — кивнула Надя и впилась в меня жадным от любопытства взглядом.

— Только между нами это?

— Клянусь! — приложила руку к сердцу Надя.

— Отлично, — кивнул я, — в общем, в эту комнату переедет Маша.

— Маша?! — ахнула Надя, — но она же…

— Да, она скоро родит, — сказал я, — поэтому я и не стал выгонять её на улицу…

— Ээээ… — пробормотала Надя, от изумления не могла сформулировать мысль, — но как же это?

— Маша беременна не от моего отчима, — сказал я и Надя побледнела от такой новости и ошарашенно захлопала глазами, — но мало того, она выгнала его из этой квартиры, и он сейчас живёт у меня дома.

— Ого! — только и смогла выдавить из себя обескураженная Надя, она была, мягко выражаясь, в полном изумлении.

— Более того, она завела любовника. Ещё когда отца даже не выгнала, — окончательно добил Надю я, — сама понимаешь, после всего этого жить в моей квартире, да ещё с любовником, она не будет! Я просто не позволю этого!

— А ребёнок точно не Модеста Фёдоровича? — пробормотала Надя.

— Точно, — кивнул я, — там и по срокам получается, что не его, и она сама не отрицает. Да и Модест Фёдорович уже не так молод, чтобы детей заводить, — сказал я, тактично умолчав о его проблеме.

— Ну ничего себе, новости! — покачала головой Надя и нахмурилась, — вот же бессовестная!

— Так что я решил произвести вот такую рокировку, — сказал я, — непонятно ещё, когда вы собственную квартиру получите. И получите ли. А сейчас у вас есть возможность пожить в нормальных условиях.

— А как же ты?

— А я живу с Дусей и Модестом Фёдоровичем в четырехкомнатной квартире, — усмехнулся я, — так что эта квартира полностью свободна. Машка в ней точно жить больше не будет!

— Понятно! — кивнула серьёзно Надя, — вот как нам повезло на неприятностях твоего отца. Как он, кстати, справляется со всем этим?

— Пьёт, — вздохнул я и перевёл тему, — только я попрошу тебя, Надя, о двух вещах.

— Всё, что угодно! — заверила меня она.

— Первое, не говори ничего об этом Мише. Он-то парень неглупый и сразу догадается. Но ты всё равно не говори, ладно?

Надя кивнула.

— И второе, помогите Маше обустроиться здесь. А то, какая они ни есть, но в положении ей все эти переезды тяжело переносить будет. Да и мебель она же таскать сама не сможет…

— Но, может, всё-таки лучше, чтобы она там осталась? Пока ребёнка не родит, и он хотя бы до трёх лет не подрастёт? А то как она в коммуналке будет?

— Нормально она будет, — жёстко сказал я, — все дети растут в коммуналках. Вон у Пантелеймоновых сын здесь и родился, и вырос. И ничего. Прекрасно себя чувствовал. На велосипеде по коридору целыми днями гонял. Также и этот ребёнок расти будет. Наоборот хорошо, соседки присмотрят, если что. А больше всего я надеюсь на Беллу. Маша у неё под присмотром будет. Она дисциплину держать умеет.

— Ну, тогда да, это правильно, — согласилась Надя.

Она опять рассыпалась в благодарностях, а я торопливо засобирался, чтобы успеть слинять до возвращения Миши, и отбыл домой.

Дома Дуся набросилась на меня с упрёками:

— Муля! Ты где был?! Я уже два раза рагу разогревала! А тебя всё нет и нет!

— Мусор выносил, — отмахнулся я.

— Не выносил ты мусор! — возмутилась Дуся, — я и во двор выходила — там тебя не было!

— А отец что делает?

— Напился и спит, — буркнула Дуся и обличительно добавила, — вот если бы ты не ходил где-попало и вернулся, как я сказала, удалось бы его накормить. И может, он бы так пить не стал!

— Тише, Дуся, — сказал я, и, видя, что она готова метать громы и молнии, применил манипулятивный запрещённый приём, который на Дусю действовал всегда безотказно, — а у нас что-нибудь на ужин есть? Умираю от голода…

— Бегом мой руки и на кухню! — всполошилась Дуся, — рагу сейчас разогрею в третий раз и будешь ужинать.

— Не надо греть, — попытался скромно сказать я, но был разгромлен ураганом по имени Дуся.

Поэтому, не споря, пошёл мыть руки.

Когда я вернулся, Дуся уже накрывала стол.

— Пока ты где-то там шлялся, я тебе ещё блинчиков нажарила, — свирепо проворчала Дуся и неодобрительно посмотрела на меня.

— Я к Маше ходил, — сказал я.

Дуся охнула и от изумления выпустила тарелку с блинчиками. Тарелка с грохотом разбилась, осколки вперемешку с блинами веером разлетелись по полу.

— Ох ты ж, божечки мои! — всплеснула руками Дуся, — как же это так! Разве ж можно такие новости под горячую руку говорить!

— Дуся, у тебя что-то горит, — заметил я, учуяв характерный запах.

— Рагу! — вскрикнула Дуся и бросилась спасать ужин.

В результате ужинать мне пришлось вчерашней кашей, остатки которой рачительная Дуся планировала пустить утром на ландорики.

Но ничего, она поджарила её на сковородке, да ещё с салом и луком. Так что очень даже вкусно было. Съел за милую душу.

— А теперь рассказывай! — ворчливо велела Дуся, которая всё ещё дулась на меня за рагу и блинчики.

— Я к Маше ходил, — повторил я, — перед этим заглянул к Глаше…

— Обе вертихвостки! — припечатала строго Дуся, которая не могла простить Глаше, что та пыталась командовать нею, когда я был в Югославии, и она жила на Котельнической.

— В общем, если кратко. Про ребёнка — это правда, это не его ребёнок, — я кивнул по направлению кабинета Модеста Фёдоровича.

— Охохонюшки, — сокрушенно покачала головой Дуся.

— А ещё Машка хахаля завела, — сказал я и, глядя на потрясённую Дусю, добавил, — когда отец на конференциях был, она с хахалем прямо там, дома, встречалась.

— Божечки святы! — перекрестилась Дуся и сердито процедила, — а я сразу сказала, что жаба она бородавчатая! Недаром она меня выедала и из этой квартиры, и из той.

— И Ярослава она тоже поэтому и выставила, — согласно кивнул я.

— Бедный парень, — всхлипнула Дуся, — голодает там, сердешный.

— Так ты же ему только позавчера торбу продуктов передала, — хмыкнул я, но Дуся недовольно отмахнулась.

Правда жизни у неё была посконно своя.

— Надо его сюда забирать, — решительно сказала она, — негоже ему там, в общежитии этом жить!

— Да почему это негоже? — возмутился я, — нормально ему там жить будет. Пусть поживёт со сверстниками, кормить там будут, порядок комендант следить будет. А вместе с ребятами и веселей и есть кого спросить, если с уроками что-то получаться не будет…

— И что ты там с Машкой этой говорил? — не повелась на мою защиту Дуся. — Надеюсь, не просил её помириться с Модестом Фёдоровичем?

— Нет! — покачал головой я, — наоборот. Я выгнал её из квартиры.

— Да ты что! — всплеснула руками потрясённая Дуся, и тут же сердобольно добавила, — беременную? На улицу?

— Нет, не на улицу, — пояснил я, — в коммуналку она поедет. Поменяются с Мишей Пуговкиным. У него семья, как раз им там хорошо будет. Всё равно свою квартиру они ещё нескоро получат. А она пусть в коммуналке поживёт. Я ещё Белле скажу, чтобы присмотрела.

— Ха! — рассмеялась Дуся и от радости даже захлопала в ладоши, — ты такой же, как покойный Пётр Яковлевич! Тот бы тоже что-то такое провернул!

Она была очень рада.

Я дописал чай (который, между прочим, уже остыл из-за всех этих разговоров), когда Дуся сказала:

— Модесту Фёдоровичу ничего не вздумай говорить! Ему и так нелегко!

Не успел я кивнуть, как от кухонных дверей послышался голос Мулиного отчима:

— О чём мне нельзя говорить?

Глава 24

Когда-то Николай Васильевич Гоголь написал великолепную сцену «к нам едет ревизор». Во всех театрах актёры по-разному пытались передать изумление, ошеломление, шок и трепет от этого известия. Использовали методику Станиславского, Мейерхольда, и даже какие-то андеграундные новации, но сейчас бы мы с Дусей дали им всем сто очков. Даже Раневской.

— Так о чём мне нельзя говорить? — с этими словами Модест Фёдорович вошёл на кухню и окинул нас с Дусей подозрительным взглядом.

Дуся побледнела и, кажется, пребывала в задумчивости, выбирая, что лучше и уместнее в данной ситуации — упасть в обморок или драпануть. Но так как она была натура неутончённая и легко могла справиться хоть с горящей избой, хоть с неистовым конём (думаю, что и бешенный носорог для неё не составил бы затруднений), она выдала замечательную фразу:

— Ой, у меня же рагу сгорело! — и таки драпанула из кухни куда-то вглубь квартиры и затаилась там.

Какая связь между рагу, которое находилось в мусорном ведре на кухне, и её поспешным бегством в комнаты — я так и не понял.

Да и не до того сейчас было.

Ведь коварная Дуся чисто по-женски самоустранилась и оставила меня наедине с Мулиным отчимом объясняться.

— Я жду ответа! — чуть нажал голосом Модест Фёдорович, обдав меня винными парами.

И меня триггернуло. А чего, собственно говоря, я тут реверансы устраиваю? Он мужик. Наломал дров, спустил всё на тормоза, не проконтролировал вовремя — так пусть теперь видит результат. Чтобы впредь было уроком.

И я сказал, максимально корректно подбирая выражения:

— Разговаривал с твоей бывшей, час назад…

Модест Фёдорович вздрогнул и посмотрел на меня безумным взглядом.

— Выгнал её из квартиры. Но не на улицу, а в мою коммуналку.

Модест Фёдорович судорожно сглотнул, но не сказал ничего. Видимо, он пребывал в том состоянии, о котором классик когда-то сказал: «в зобу дыханье спёрло».

Поэтому никто мне не мешал развивать тему дальше:

— Соседи видели, как к ней регулярно ходит любовник, пока ты мотался по конференциям…

Модест Фёдорович не ответил ничего, только уши его заалели.

— И поэтому я посчитал справедливым, чтобы её содержал любовник, а не я. Мириться с тем, что в заработанной мною квартире будет проживать какой-то посторонний хахаль, я не намерен.

Пока Модест Фёдорович всё ещё пребывал в прострации, и я произвёл контрольный:

— И да, Маша подтвердила, что ребёнок не от тебя.

Я замолчал и посмотрел на Мулиного отчима. Он как-то моментально постарел и сгорбился.

— Понятно, — сказал он хриплым голосом и поплёлся обратно в кабинет. Дверь захлопнулась и оттуда послышался звук наливающейся жидкости.

На кухне моментально материализовалась Дуся:

— Ну как он?

Я пожал плечами и кивнул на кабинет. Всё было понятно и без слов.

— Надо было сперва покормить его! — обличительно возмутилась Дуся, — а ты сразу всё вывалил. Ему и так нелегко!

— Вот и покормила бы, — мстительно отдал ей за бегство я, — где же ты была, когда твоя поддержка так нужна была?

Дуся надулась и не удостоила меня ответом.

На этом инцидент был исчерпан, и я отправился в свою комнату.

А на работе появился Богдан Тельняшев, пришёл ко мне в кабинет и сделал попытку наехать на меня с целью забрать сценарий, техническое задание остальные документы. Был послан далеко и надолго.

— Ты пожалеешь! — пообещал он и выскочил из кабинета, громко хлопнув дверью.

А я пододвинул к себе папку с актами и принялся за рутинную работу.

Буквально через несколько секунд в кабинет вбежала Татьяна Захаровна. После того моего презента она относилась ко мне бережно и подчёркнуто любезно, более того, я видел, что она ко мне реально поменяла отношение на лояльное. Но сейчас её симпатии были очевидно на стороне Тельняшевых, потому что она решительно подошла к моему столу и выпалила:

— Иммануил Модестович, извольте передать документы Богдану Эдуардовичу!

— Какие документы? — удивился я.

— Все документы на советско-югославский проект «Зауряд-врач», — уточнила она.

— Я не должен передавать никому никакие документы, — пожал плечами я и для дополнительной аргументации развёл руками.

— Но вам же сказали!

— Кто мне и что сказал?

— Вам же Эдуард Казимирович сказал.

— Ну и что? Что он мне сказал?

— Он вам сказал, что Богдана Эдуардовича «наверху утвердили»!

— С чего бы это его наверху утвердили? — удивился я и добавил. — Если его утвердили наверху, пусть мне покажут приказ о том, что теперь проектом руководит он. Насколько я знаю, данный проект, который разработал я, был одобрен лично Иосифом Виссарионовичем. И, исходя из его пожеланий, я и делал этот проект со своими соратниками и коллегами. Если кто-то изменил мнение товарища Сталина, если на это есть какие-то документы, приказ, распоряжение, ещё что-то, пожалуйста, предъявите. Я сразу же передам все документы в полном объёме. Пока же, кроме каких-то лозунгов товарища Тельняшева-старшего, я доказательств не слышал и не видел. Доверять ему у меня нет оснований. Я его не знаю, и, кроме того, что он своего деточку-балбеса всунул в нашу делегацию, когда мы ездили в Югославию, больше я от него ничего адекватного не видел. Судя по его поведению на перроне, когда мы встречали делегацию, я глубоко сомневаюсь в его разумности.

Я посмотрел на Татьяну Захаровну испытывающим взглядом. Она смутилась, покраснела и вышла с кабинета, ни слова не говоря.

На этом инцидент был временно исчерпан, больше меня никто не трогал, и я вернулся к прерванному занятию.

После всех этих разговоров работать больше не хотелось. Поэтому я встал, собрался и отправился на съёмочную площадку «Мосфильма». Там как раз вовсю шли съёмки очередной сцены из «Зауряд-врача». Миша Пуговкин, обряженный в военную форму, играл на гитаре и пел романс, сидя на перевёрнутой бочке. Вокруг собрались артисты, отыгрывающие солдат, в нужных местах они аплодировали, подбадривали Мишу, и сцена продолжалась довольно бодро.

Я мельком взглянул на них и, аккуратно, стараясь не помешать съёмкам, обошёл площадку и встал с другой стороны. Ко мне тут же подошёл Йоже Гале.

— Муля, — сказал он, — я уже несколько дней здесь, и мы все с тобой никак не встретимся. Нужно срочно поговорить и решить наш дела.

— Говори, — сказал я. — Сейчас последние дни такая суета, я немножко, можно сказать, под колпаком, поэтому особо в данный момент куда-то встречаться или какие-то разговоры вести мы не будем. Давай чуть попозже. Обещаю, что обязательно найду время.

— Но я же привёз товар…

— Товар я у тебя заберу, только не сегодня, а завтра. Думаю, что мы сделаем так. Ты привёз всё то же, что я тебе заказывал?

Йоже Гале кивнул.

— Чудесно. Значит, ты находишься в той гостинице, где вся ваша делегация. Какой номер?

Йоже Гале опять кивнул и сообщил:

— Восемнадцать.

— Прекрасно. К тебе подойдёт человек и так, чтобы было незаметно, заберёт все сумки. А вот деньги я тебе передам через два дня. У нас как раз будет возможность посетить выезд на природу, и мы потом это дело с деньгами с тобой незаметно и провернём. Если ты мне доверяешь…

— Конечно, конечно, Муля, — закивал Йоже Гале. — Вопросов нет. Главное, чтобы у меня забрали эти сумки, потому что я переживаю. Они же у меня стоят в номере. Я их спрятал под кроватью. Но туда приходят горничные, и как это всё будет, когда ни обнаружат, непонятно. Рано или поздно это станет известно. Сам понимаешь.

— Не беспокойся, — кивнул я. — Вот-вот вся ситуация решится.

— Ты не забыл, что туфли просил, да, для Дуси? — усмехнулся Йоже Гале, — Я с собой взял на площадку, так уже второй день ношу. Тебя вчера не было.

— Все дела, дела, — вздохнул я. — Тогда давай сюда.

Я забрал туфли, развернул, посмотрел. Это был именно её размер и те перламутровые, которые я заказал.

— Спасибо, — от души поблагодарил его я. — Она будет очень довольна.

— Но я же привёз ещё подарки, другие, для твоих родственников, как ты и заказывал, — сказал Йоже Гале.

— Ничего страшного, этот человек заберёт их с остальным товаром.

На том мы и порешили. Я заторопился обратно, потому что обеденный перерыв уже заканчивался, и мне нужно было вернуться в кабинет и продолжить оформление документов.

На выходе из площадки я наткнулся на Фаину Георгиевну, которая со счастливой улыбкой шествовала в свою гримёрку. Она была в форме сестры милосердия. И я не выдержал и сказал:

— Благословите, сестричка…

— Муля! — обрадовалась она мне и, вместо того, чтобы перекрестить, дала легонько дурашливый подзатыльник. — Как хорошо, что я тебя встретила! Ты что-то совсем пропал. Это правда про Машу? Правда?

— Да, — сказал я. — Теперь у вас будет новый сосед.

— Да, Миша Пуговкин, хороший сосед, — улыбнулась Фаина Георгиевна. — Очень жаль твоего отчима. Даже не знаю, что и сказать.

— Ничего страшного, — ответил я. — Все люди совершают ошибки, и хорошо, что отец вовремя с этой ошибкой разобрался. Гораздо хуже, если бы они прожили несколько лет, ребёнок родился, вырос, отец бы привязался к нему, начал воспитывать, ребёнок бы считал его родным отцом, а потом Маша вот это всё отчебучила, и это было бы всё намного хуже, чем сейчас.

— А куда ты её сослал? — с любопытством спросила Фаина Георгиевна.

— Да пусть пока поживёт в коммуналке. Там и Белла за ней присмотрит, и всё, чтобы было нормально. На дорогу же её, беременную, не выбросишь.

— Ну да, ну да, — кивнула Фаина Георгиевна.

И тут я не удержался и поддел её:

— Так всё-таки для кого вы ту жёлтую жилетку вязали, Фаина Георгиевна? — спросил я.

Она густо покраснела и отвела взгляд.

Чтобы погасить неловкую паузу, я перевёл тему разговора:

— Ну, вы довольны своей ролью?

— Очень довольна. Хотя это похуже, чем театральная игра, — обтекаемо ответила она, но, увидев моё вытянувшееся лицо, сказала: — Муля, я пошутила. Мне очень понравилось. Я тебе премного благодарна за то, что ты дал мне возможность принять участие в таком проекте. Наверное, это будет моя самая лучшая роль.

— Ну, я помню, как вы играли Розу Скороход. Мне кажется, что лучше роли уже никто не сыграет.

— Посмотрим, — таинственно ответила она и улыбнулась. — Я очень довольна, что получилось встретиться с Изабеллой. Она скоро приедет ко мне, обещала. Ей там морально тяжело, на Родину тянет… Уже мы все стареем, нас тянет к своей семье, к родной земле. Вот я её понимаю, поддерживаю, пусть приезжает. Хотя, конечно, зря…

Я не нашёлся, что ответить.

А когда вернулся с работы домой, первым делом спросил Дусю:

— Как он?

— Опять пьёт, — покачала головой она и нахмурилась, — охохонюшки… когда же это всё закончится?

Я только вздохнул.

Выезд на природу прошёл в штатном режиме. Удалось поехать без баб. Но главное, получилось поговорить с Йоже Гале, пока все начальники парились в бане.

…мы выскочили с Йоже из парилки, и я первым плюхнулся в озеро и поплыл подальше. Йоже прыгнул вслед за мной и аж заорал от холодной воды.

— Терпи, казак, атаманом будешь! — хохотнул я, в два гребка подплыл к дальнему берегу и выскочил из воды. Йоже последовал за мной.

Теперь нам предстояло обойти часть озера, чтобы попасть обратно к бане.

Как раз я рассчитал расстояние, чтобы была возможность переговорить с глазу на глаз.

— Тельняшев гадит, — встревоженно сказал Йоже. — приходил на съемочную площадку. Пытался лезть в процесс съемок.

— А ты?

— Я сделал вид, что не понимаю. Но там были ребята из «Мосфильма». Они его быстро отвадили.

— Это хорошо, — усмехнулся я. — Товар, когда забрали, всё нормально прошло?

— Да, всё нормально, — кивнул Йоже и вдруг добавил, — Муля, мне придётся на пять дней вернуться домой. Я прямо завтра выезжаю.

— Что-то случилось? — встревожился я.

— Дедушка заболел, — вздохнул он и тень набежала на его лицо, — он уже очень старенький. Хочу с ним перед смертью попрощаться.

— Конечно, — кивнул я, — я скажу товарищу Иванову.

— Да мы всё уже согласовал, — сказал Йоже, — тем более, я туда и обратно.

— Йоже, а ты письмо для моей тёти Лизы с собой захватить можешь?

— Ну конечно! О чём разговор!

— Тогда я прямо сейчас пойду напишу. После бани…

Я вернулся домой после охоты и был в чудесном расположении духа.

Из кухни вышла мрачная Дуся и тихо сказала, кивнув на кабинет:

— Пьёт.

Я вздохнул и скорбно покачал головой.

— Алкашом уже стал, — обличительно сказала Дуся. — Уже скоро почт две недели, как пьёт. Не знаю, что и делать.

— Нужно подождать, — сказал я, — ему нужно время.

Дуся вздохнула.

— А у меня для тебя есть и хорошая новость, — усмехнулся я и вытащил из портфеля свёрток, — Смотри.

— Что это? — Дуся с подозрением покосилась на свёрток и осторожно взяла в руки, словно я ей мог подсунуть дохлую жабу (а, может, в детстве Мули так и было).

— Посмотри, — хмыкнул я, — Раскрывай. Смелее!

Дуся развернула и ахнула:

— Батюшки-светы!

— Нравится? — улыбнулся я, глядя на её изумлённое и по-детски растерянное от радости лицо.

— Это разве мне? — пролепетала Дуся и покраснела.

Все мысли о несчастной судьбе Модеста Фёдоровича моментально были забыты — Дуся рассматривала новые туфли. Перламутровые, на невысоких устойчивых каблучках, с огромными по меркам моего прошлого мира пряжками.

— Я про такие даже мечтать никогда не могла! — прошептала Дуся, прижимая туфли к груди.

Прошло ещё пару дней. Когда я вернулся домой, Дуся сказала злым голосом:

— Он пьёт и пьёт! Уже вторая неделя закончилась, скоро третья будет. Муля, сделай что-нибудь! Эдак и до беды недалеко.

И тогда я постучал в дверь кабинета.

Некоторое время ничего не происходило.

Тогда я постучал громче и настойчивее.

Через несколько томительных мгновений дверь распахнулась и на пороге возник Модест Фёдорович, выпуская в квартиру смесь табачного дыма и спиртных паров. Так, что я аж закашлялся.

— Чего? — спросил Мулин отчим чужим хриплым голосом. Был он всклокочен. Лицо его заросло многодневной щетиной. От застарелого перегара и давно немытого тела аж спирало дух. Домашний халат был засален и обильно покрыт винными пятнами. Рукав прожжён сигаретой.

— Поговорить надо, — сказал я.

— Я вам мешаю? — глухо спросил он, — ты скажи, я всё понимаю. Могу уйти.

— Да брось ты! — отмахнулся я, — Чем ты нам мешаешь? Сидишь целыми днями в кабинете.

— Я пью…

— Это твоё дело, как лучше здоровье гробить, — сказал я, — хотя не буду скрыать, меня изрядно беспокоит тот факт, что ты прогуливаешь работу в Институте. Ты же руководитель. Как можно?

— Я уволился, — глухо сказал Модест Фёдорович, и я приложил все усилия, чтобы лицо моё не перекосило от удивления.

Как он мог уволиться?! Человек, который буквально живёт и дышит наукой, для которого вне науки нет существования, вдруг уволился.

Сотня вопросов рвалась у меня из груди. Но задавать я не решился. Видимо, Модест Фёдорович что-то прочувствовал, потому что сказал:

— Я не мог там оставаться. Для меня это позор. А во-вторых — воспоминания. Не могу! Меня там стены душат!

— А с матерью ты, когда расставался, как ты пережил? — брякнул я, не успев прикусить язык. О том, что это она ушла, я не напоминал, сказал деликатно.

Модест Фёдорович мою деликатность оценил, потому что усмехнулся и сказал:

— С твоей мамой, Муля, у нас прежде всего были доверительные, дружеские отношения. Она не делала мне подлостей. Я прекрасно знал, что её сердце занято Павлом. И когда он вернулся, я был рад за Надю. Рад, потому что ей хорошо, потому что она счастлива…

Он вздохнул и посмотрел на меня:

— Выпить хочешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну а я, пожалуй, ещё выпью, — пробормотал Модест Фёдорович и захлопнул дверь кабинета у меня перед носом.

После возвращения Йоже Гале из Югославии прошла ещё почти неделя.

Я всё ждал перемен в лучшую сторону. Но не дождался.

И вот, наконец, я решительно заколотил в дверь кабинета.

— Чего? — На Модеста Фёдоровича было страшно смотреть. — Я не хочу есть и вообще ничего не хочу! Оставьте меня в покое!

— Ты лучше послушай, что пишет тётя Лиза, — я вытащил примятый конверт, достал сложенный вчетверо листочек из ученической тетради, пробежался по нему взглядом и зачитал отрывок: — «…а также у нас в лаборатории появился прибор для анализа элементного состава вещества по атомным спектрам поглощения с непрерывным источником и коррекцией фона на основе эффекта Зеемана. Вот только нет у нас специалиста, который мог бы сделать расчёты, и, я даже не знаю, что и делать…».

Глаза Модеста Фёдоровича полыхнули.

Глава 25

— Это же чёрте что получается! Чепуха! Реникса![1] — возмущённо вскричал Модест Фёдорович, — ты же только головой своей подумай, Муля! Иметь такую возможность — прибор для анализа элементного состава веществ с эффектом Зеемана! А они даже не в состоянии специалиста найти! Да если бы у нас такая машинерия была — оооо! Я бы только свистнул, и тут уже сразу человек двести стояли бы в очереди и боролись за право сделать расчёты! Не-е-е-ет, сытая буржуинская жизнь совсем расслабила этих деятелей от науки…

Модест Фёдорович ещё пару раз от души смачно чертыхнулся и возмущённо покачал головой.

— Отец, но ведь это действительно ужасно, — с максимально скорбным видом сказал я.

— Конечно, ужасно! Ты же понимаешь, Муля, если запустить такой прибор и на нём начать делать исследования, то это же моментально поможет человечеству…

Модеста Фёдоровича опять понесло. Я терпеливо ждал, пока он иссякнет, но он, уставший за несколько недель от добровольного затворничества и беспробудной пьянки, сейчас говорил, говорил и никак не мог выговориться. Подошла Дуся и тихо пристроилась сбоку. Она с умилением слушала Модеста Фёдоровича и улыбалась тихой улыбкой Моны Лизы, а он, словно Ленин на броневичке, всё рассказывал и рассказывал… толкал, в общем, речь.

Наконец Дуся не выдержала, видимо, устала стоять, и перебила Модеста Фёдоровича:

— Модест Фёдорович! — воскликнула она, — у меня там такой супчик вкусный! Пальчики оближете! С куриными потрошками и белыми грибочками. Давайте покушаем, и вы нам потом с Мулей про эффект вот этого Змейкина вашего всё и обскажете, но только давайте лучше на кухне, а?

Модест Фёдорович поперхнулся на полуслове прямо посреди своей речи — хотел сказать «циклопентадиенилтрикарбонилгидридвольфрам», но оборвал сам себя и получилась и вовсе какая-то ерунда. Да он и сам это понял и метнул возмущённый взгляд на Дусю, но затем не выдержал, сглотнул, и у него в животе громко заурчало.

— А ты знаешь, дружочек, давай, — вдруг покладисто сказал он.

— Тогда мойте руки и приходите! — велела Дуся, обрадованная такими событиями, а сама резво потрусила на кухню и начала там греметь посудой.

Мы с Модестом Фёдоровичем по очереди послушно помыли руки в ванной и последовали за ней.

— О! — только и сказал я, когда мы, наконец, вошли.

Радостная Дуся расстаралась вовсю: на столе стояли глубокие миски, до краёв наполненные густой пахучей похлёбкой с куриными потрошками, по центру находился поднос с крупно порезанным рыбным пирогом. Дуся даже вчерашние котлеты, на всякий случай, разогрела. Кроме того, она достала откуда-то из своих закромов дефицитную банку рыбной консервы. Но и этого, ей, видимо, показалось мало, потому что она разогрела в духовке домашнюю колбасу, которую держала исключительно для праздника. А ещё добавила тарелку с кусочками сала и хлебушек — всё это было красиво расставлено на столе, который, на первый взгляд, буквально ломился от изобилия.

Модест Фёдорович посмотрел на этот продуктовый натюрморт голодным взглядом, и руки у него аж задрожали. Ну да, конечно, — столько времени голодать. Даже не знаю, чем он там всё это время питался. Подозреваю, что в кабинете у него могли быть какие-то запасы, возможно, конфет, баранок или даже каких-то консервов. Но я как-то не видел, чтобы он в эти дни хоть что-то ел на кухне. Хотя, я подозреваю, что, возможно, Дуся слегка его и подкармливала. Но, как бы там ни было, Модест Фёдорович набросился на суп, словно с голодного края.

Я незаметно усмехнулся и тоже приступил к ужину. Дуся села напротив, подпёрла рукой щеку и с умилением наблюдала, как жадно Модест Фёдорович поглощает еду.

— Добавки? — с умилением, тёплым голосом, спросила она.

— Пожалуй, не откажусь, — улыбнулся Модест Фёдорович и схватил котлету.

И пока Дуся возилась возле плиты, наливая ему добавки, он продолжил:

— Ты пойми, Муля, этот прибор — это же прорыв! Это очень важно! Если бы у нас такой был, то все вот эти проекты, которые планируется провести по освоению природного ландшафта нашей страны, они бы заиграли совершенно по-другому! Ведь мы же смогли бы провести целый ряд предварительных исследований…

— Тише, тише, отец, — сказал я, перебивая его. — Это всё очень здорово, но тут вопрос немножко другой. Вот смотри: у них нет исследователя для того, чтобы работать на этом приборе. А вот ты умеешь на нём работать, насколько я понял, правильно?

Модест Фёдорович задумчиво кивнул, не замечая, как у него капает горчица прямо на стол.

— Угу…

— Так вот, отец, если ты один умеешь на этом приборе, то я не пойму, как ты сможешь потом спокойно спать? Как ты сможешь есть вот эту котлету с горчицей, когда такой прибор — дорогущий, редкий — сиротливо стоит, накрытый чехлом в лаборатории, и никто на нём не работает?! Какое же это преступление для науки! Какое же это преступление против человечества! — я демонстративно-удручённо покачал головой.

Модест Фёдорович и Дуся удивлённо посмотрели на меня, а я продолжил:

— И, может быть, отец, стоит лично взглянуть на этот прибор и, хотя бы, обучить кого-то, чтобы он мог на нём поработать?

От этой идеи глаза Модеста Фёдоровича загорелись.

— Может быть, тебе стоит поехать туда и поработать на этом приборе? — продолжал нагнетать я.

— Да ты что! — возмутился Модест Фёдорович. — Я же здесь работаю! На Родине!

— Ты уже здесь не работаешь, отец. Ты написал заявление на увольнение, — безжалостно напомнил я.

— Как? Я? Ах, да… точно… написал… — задумчиво пробормотал Модест Фёдорович и озадаченно почесал затылок.

Кажется, в таком состоянии он даже не помнил, что он натворил. Дуся взволнованно посмотрела на меня, я глазами показал ей, что ничего страшного, всё под контролем, мол, сиди тихонько и не рыпайся, а сам продолжил:

— И тётя Лиза сильно переживает, что ей помочь с этим прибором некому.

Модест Фёдорович печально вздохнул.

— И она боится, что приедет проверка, а у неё этот прибор просто так стоит…

Модест Фёдорович озадаченно почесал затылок и задумался.

И тогда я сделал контрольный добивающий:

— А ещё она боится, что если она не найдёт человека на этот прибор, то на следующий год ей срежут финансирование.

Вот тут уже Модест Фёдорович дрогнул. Он ошалело посмотрел на меня и неуверенно сказал:

— И что делать?

— Как что? — вытаращился я на него, — ехать, конечно же! Тёте Лизе срочно нужна помощь. И только ты можешь её спасти! Тем более, что ты не обременён ни работой, ни семьёй. Так что бери и езжай!

При упоминании о семье Модест Фёдорович покраснел и выдавил:

— Я подал заявление на развод.

— Но тебя же не развели ещё?

— Там месяц…

— Ну и вот! На момент отъезда ты будешь женат, а там и без тебя разведут. В крайнем случае, найми адвоката и оставь ему доверенность, пусть он рулит от твоего имени…

— Ты считаешь, что меня так быстро выпустят? — недоверчиво посмотрел на меня Модест Фёдорович, проигнорировал всё остальное, что не относилось к науке.

— А почему нет?

— Но ты же сам сказал — ни работы, ни семьи…

— А мы тебя оформим консультантом в мой проект. Также, как тётя Лиза со стороны югославов была, консультантом по спецэффектам и пиротехнике… как-то примерно так оно называлось. Я завтра же скажу Йоже Гале, он умеет такие дела проворачивать.

— Что-то мне не верится… — пробормотал Модест Фёдорович, но видно было, что он уже загорелся идеей ехать работать на чудо-приборе и спасать человечество, и тётю Лизу в частности.

— Ой, да чего наперёд волноваться? Здесь главное влезть, а там видно будет, — отмахнулся я, — ты лучше допивай чай и поищи литературу по этому вопросу. Кто его знает, какие там ещё затруднения могут быть, с этим прибором. Вряд ли тебе книги килограммами позволят вывозить. Так что подготовься, что ли.

Модест Фёдорович аж подпрыгнул от возбуждения:

— Точно, Муля! Ты у меня — голова! Я же совсем недавно в бюллетене Академии наук СССР видел одну занимательную статью Афанасьева… — он на мгновение замолчал, взгляд его при этом сперва остекленел, затем сделался совершенно безумным, и он с приглушённым воплем выскочил из кухни в кабинет.

Недопитый чай остался на столе.

А буквально через миг из его кабинета послышались звуки падающих книг.

— Ну слава богу! — перекрестилась Дуся и облегчённо улыбнулась.

— Что скажете, Фаина Георгиевна? — спросил я на следующий день, когда мы вместе возвращались из съемочной площадки, где Тельняшев тщетно пытался «продвинуть» свою протеже — кудрявую блондинку с овечьими глазами.

Злая Фуфа посмотрела на меня задумчивым взглядом:

— Ты знаешь, Муля, меня всегда ужасно раздражают такие ситуации. Ты стараешься, добиваешься, ты проживаешь каждую роль словно в последний раз. И иногда я думаю, что нас приучили к одноклеточным словам, каким-то куцым, глупым мыслям, и вот как играть после этого Островского? Я каждый раз, когда начинаю новую роль, я долго, несколько ночей, не сплю. Я хожу по комнате, курю и думаю: как бы этот персонаж сделал в этой ситуации, а в этой? Как он прожил бы жизнь? Почему он так делает? Как он это чувствует? Как он думает, как мыслит? И вот это всё я пропускаю через себя, поэтому каждая моя роль — она выстрадана.

Она вздохнула. Мы подождали, пока мимо проедет грохочущий трамвайчик и пошли дальше.

— И вот когда я смотрю, как приходят такие девочки, у которых из достоинств — только груди и всё, эдакие пупсики, и их ставят играть главные роли, а они умеют только рот открывать и хлопать глазами, мне становится больно и грустно. Потому что это же искусство должно быть! Да, их научили красиво разговаривать, поставили им речь, они как-то там крутят руками, головой, что-то изображают, но они — бездушные куклы, она не живут на сцене. Я не понимаю, как можно идти в искусство, если ты не имеешь вот такой бездонной души, которая всё вот это чувствует, всю боль человечества?!

Она задумчиво посмотрела на меня и вздохнула:

— И тем не менее на все главные роли, все лучшие роли даются вот таким вот девочкам с пухленькими губками. А ведь они же этого не заслужили!

— Фаина Георгиевна, — сказал я, — но ведь вы же сами прекрасно понимаете, что дело не в вашем таланте или не таланте. Вам не дают главные роли не потому, что у вас нет таких белокурых локонов, а потому что у вас плохие отношения с режиссёрами. Вы постоянно их критикуете, вы возмущаетесь их командами. Причём если бы наедине ещё, но вы же делаете это громко, демонстративно. Ваши язвительные слова уходят в народ. Конечно, вас после этого никто не любит. Конечно, им легче не держать вот такого, извиняюсь за выражение, склочного человека, как вы, а поставить двух девочек с надутыми губками, которые будут безропотно двигаться в ту сторону, в которую им скажет режиссёр, чем поставить вас. Ведь вы же высмеиваете их за малейшую оплошность или же даже ещё не произошедшую оплошность… с прицелом на будущее, так сказать…

Фаина Георгиевна засмеялась:

— Да, это так. Но я не могу смотреть на фальшь.

— Я знаю, Фаина Георгиевна, что вы очень талантливы… но…

— Ха, Муля! Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности. Вот эти девочки — им же этого не дано!

— А вы довольны, в принципе, последними своими ролями? — спросил я.

— Ну, конечно, Муля! Я за время этих съёмок просто переродилась. Я познала такое удовольствие! Среди сербов, как ни странно, оказалось очень много крепких, талантливых актёров. Они там, даже молодые, играют довольно хорошо, немножко по-другому, но хорошо. И я очень много от них взяла каких-то методик, каких-то приёмов, а они — от меня. И вот эти месяцы для меня — просто это какой-то калейдоскоп эстетического удовольствия!

— И не зря… Думаю, именно из-за этого удовольствия вы связали ту жёлтую жилетку, — не смог опять не упомянуть я.

Фаина Георгиевна вспыхнула, помолчала, а потом сказала:

— Я не умею выражать сильных чувств, хотя я могу сильно выражаться.

— Это угроза? — спросил я и засмеялся.

— Да нет, это нормально. В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, Муля, что, кажется, их там тысяча.

Я опять рассмеялся и таки не удержался:

— Так всё же, что с жилеткой? Что-то налаживается? Вениамин Львович, хоть и носит фамилию Котиков, но фору ещё всем даст!

Фаина Георгиевна посмотрела на меня озорным взглядом, лихо подмигнула и, совсем как девчонка, хихикнула:

— А то!

Я провёл Раневскую до подъезда, но заходить «на чашечку какао» отказался. А по дороге домой решил заглянуть в коммуналку, проведать Машу. Всё-таки, как оно ни есть, а «мы в ответе за тех, кого приручили».

Миша Пуговкин рассказал мне, что переезд прошёл отлично, при этом вид у него был довольно сконфуженный — видимо, Маша хорошо потрепала ему нервы. Также он сказал, что они с Надеждой помогли ей обустроиться в комнате.

— Надюшка моя даже шторки ей оставила, и покрывала, — похвастался Миша. — Всё, что могли: и кастрюльку дали, и тарелки. Всё, что у нас было, разделили поровну.

— Ты молодец, Миша, — сказал я.

— Да нет, это ты молодец, Муля. Потому что, если бы не ты, я бы до сих пор ютился в той маленькой комнатке в общежитии и спивался бы от разлуки с семьёй.

— Ну, я рад, что у тебя всё хорошо, — сказал я.

И вот сейчас я зашёл в коммуналку, чтобы проверить, как Маша устроилась. Не то чтобы я не доверял Михаилу, но проверить всё равно было надо, потому что, как-никак, но какое-то время Маша всё-таки была членом нашей большой семьи. И перед Модестом Фёдоровичем мне было бы неудобно, если бы она сейчас оказалась в ужасных условиях.

Ключ от входной двери коммуналки ещё оставался у меня, я его так и не отдал. Сам не знаю, зачем я хранил его. Поэтому открыл дверь и вошёл внутрь.

В квартире было тихо. Бывшие соседи все разъехались или разбежались кто куда. Белла, видимо, в это время была либо на базаре, либо, может, на работе. Муза переехала к своему Виталию. Старые-новые соседи и носа не высовывали из комнаты, а больше никого особо там и не было.

Я заглянул на кухню — там тоже было тихо, лишь на плите сиротливо булькала свёкла в кастрюльке. Ну, это долго, — подумал я, подошёл к двери своей бывшей комнаты и постучал. Некоторое время ничего не происходило, затем дверь открылась, и на пороге появилась Маша. Она ещё больше раздулась, живот уже капитально так выпирал, и видно было, что ходить ей нелегко. Лицо у неё расплылось, и она, раньше такая свежая и красивенькая, сейчас напоминала резиновую куклу.

— Что, пришёл полюбоваться? — возмущённо крикнула она. — Смотри, смотри, где я живу!

Она театрально зарыдала, некрасиво вытягивая шею.

— Да, я смотрю. Зашёл вот проверить.

Я сделал шаг в комнату, и как Маша ни старалась преградить мне дверь, я всё равно вошёл.

В комнате царил бардак. Я не думаю, что Надежда-аккуратистка оставила ей комнату в таком состоянии. На её страсть к чистоте я давно обратил внимание. А вот Маша всего за пару дней успела превратить ранее опрятную комнату в свинарник. Кровать была не застелена, постельное бельё нужно было менять. Скатерть на круглом столе, за которым мы с соседями когда-то так любили посидеть, пестрела пятнами от какого-то пролитого то ли чая, то ли супа. На примусе, который стоял на тумбочке, видимо, что-то подогревалось и убежало, потому что тумбочка была вся в липких пятнах. На полу валялась одежда, скомканная и разбросанная, причём предметы дамского гардероба валялись вперемешку с остальным барахлом.

— Да, вижу, как ты здесь живёшь, — скривился я.

— Я живу в ужасных условиях! — опять заверещала Маша. — Это ты! Ты во всём виноват!

Я удивился.

— В чём я виноват, Маша? В том, что ты загуляла, что нашла хахаля, изменяла своему мужу, прижила ребёнка непонятно от кого, сама разбила, по сути, семью. Это я виноват? Мне кажется, ты что-то путаешь.

Маша села за стол и разрыдалась. Я сел напротив и сказал:

— Чаем меня не напоишь?

— Разве что соляной кислотой! — прорычала Маша.

— Ну да, с кислотой ты управляться умеешь, — поддел её я, вспоминая ту прошлую историю.

Маша вспыхнула, но промолчала.

— Да, Маша, я всё понимаю, но такой срач… Ты бы могла и убраться.

— Мне тяжело! — возмутилась Маша.

— Ну, как бы тебе не было тяжело… Может, тебе тяжело тарелку помыть или что? Но постель застелить или вещи на пол не бросать? Ты же могла этого не делать…

Маша промолчала, губы её зло кривились.

— Знаешь, Маша, — сказал я, глядя на неё с жалостью, — я смотрю на тебя, и мне ты напоминаешь ту старуху из сказки о золотой рыбке. Ты же помнишь, чем эта сказка закончилась?

Маша вспыхнула, но с усилием кивнула.

— И вот я смотрю на тебя… Ведь у тебя было всё: была любовь моего отчима, была квартира, было положение в обществе и уверенность в завтрашнем дне. У твоего ребёнка был отец и было прекрасное будущее. И вот ты взяла и всё разрушила. Зачем так, Маша? Неужели ты теперь довольна этой ситуацией, что сложилась?

Маша вздохнула.

— И где же твой этот хахаль, который приходил к тебе в то время, когда Модест Фёдорович мотался по командировкам?

Маша промолчала и не ответила.

— И вот как ты теперь дальше будешь?

Очередного ответа я не услышал. Мы сидели так некоторое время, глядя друг на друга, и я уже понял, что мне надо уходить, когда Маша вдруг сказала:

— Муля, как ты думаешь, я смогу выбраться из этой ситуации?

Она посмотрела на меня таким взглядом, и я вдруг увидел, что сейчас она снова такая же Машенька, как я её помнил по первой, второй или третьей встречам.

— Да, конечно, всё вполне может измениться, — кивнул я. — Но только есть одно-единственное условие.

— Какое?

— Для этого тебе нужно пройти большую трансформацию.

— Что? — спросила Маша.

— Измениться тебе надо.

— Но я изменилась!

— Нет, Маша, тебе это сейчас так кажется. Ты очень эгоистичная. Ты привыкла, что тебя все любят, что тебе всё всегда дают. И мой отчим, и хахаль твой, и я не знаю, отец этого ребёнка, наверное, по началу тоже. Ты же только берёшь эту любовь, но ты не способна её дарить. А вот сейчас тебе Бог даёт ребёнка, даёт уникальную возможность — благодаря этому ребёнку познать безответную, безусловную любовь. Потому что если ты, например, любила моего отчима благодаря его положению в науке, в обществе, его материальному положению, своего этого хахаля — за молодость, там ещё за какие-то достоинства, то ребёнка ты будешь любить просто так, потому что он существует. И он тебя будет любить тоже просто так. Если ты сможешь принять это, если ты пройдёшь этот урок, то ты изменишься, и ты научишься тоже любить и дарить любовь. И тогда, может быть со временем, ты встретишь человека, который тебя полюбит просто так, а ты полюбишь его. Тоже просто так. Но это будет не быстро.

Мы помолчали. На кухне, в глубине квартиры, громко тикали ходики. Я уже и отвык от этого звука за последнее время.

— А что же касается твоего материального положения… то я не думаю, что всё так печально. Матери-одиночки в Советском Союзе не пропадают. Наше государство всегда поддерживает матерей. Поэтому посидишь сейчас в декрете, после родов, подрастишь ребёнка, потом отдашь его в детские ясли. Есть детская кухня, бесплатная медицина. Всё что угодно. Ты живёшь в собственной комнате практически в центре Москвы. Мало кто может похвастаться такой удачей. Ты представлена сама себе. Ты полностью свободный, независимый, успешный, самодостаточный человек. Используй эти возможности на сто процентов. И я думаю, что у тебя всё получится. Потом ребёнка отдашь в детский сад, а сама пойдёшь на работу. Я думаю, что если ты захочешь, то ты вполне сможешь преодолеть эту жизненную ситуацию. Более того, я почему-то думаю, что это испытание тебе было дано, чтобы ты поняла саму себя и исправилась.

Маша вздохнула. Когда я уходил домой, она меня провожала до двери и смотрела совершенно другим взглядом. Я посмотрел на неё и, прощаясь, подумал, что, может быть, у тебя, девочка, всё и получится.

— Ну, как он? — спросила Надежда Петровна, когда я забежал к Адяковым на следующий день, после работы.

— Ты про Модеста Фёдоровича? Про отчима? — спросил я.

— Ну, а про кого же? — возмущённо сказала Надежда Петровна и даже ногой топнула. — Муля, не нервируй!

Я рассмеялся:

— Да нет, с ним всё нормально.

— Дуся говорила, что он пьёт, — озабоченно сказала Муллина мать и покачала головой. — Не ври мне, Муля!

— Да он пил, всё это время, — честно сказал я, — а сейчас уже не пьёт.

— Она — прошмандовка! — воскликнула Надежда Петровна. — Я ведь сразу сказала, что зря он на малолетке решил жениться! Она его уже обвела и ещё обведёт вокруг пальца! И вы все меня осуждали, когда я выгнала их из квартиры моего отца. Если бы я этого не сделала, она бы остатки тех вещей, которые на квартире… наших семейных, фамильных ценностей, она бы всё разбазарила и поразбрасывала! Да ещё бы водила хахаля спать на кровати, на которой спал ещё мой отец! Это вообще ни в какие рамки! А Модест… он всегда был очень наивный, он всегда был глуповатый в жизненных вопросах. Кроме своей науки, он больше ничего не знает и знать не хочет. Его любая вокруг пальца обвести может!

— Это ты по своему примеру говоришь, — хохотнул Адияков, за что схлопотал от Надежды Петровны раздражённый взгляд.

— Ты хоть не вмешивайся, — рыкнула она.

Я смотрел на них и в душе улыбался. Высокие отношения: в данный момент Мулина мать обсуждает своего бывшего мужа, а её теперешний муж делает комментарии совершенно спокойным тоном. Прекрасная шведская семья, практически.

Тем временем Надежда Петровна оседлала любимого конька:

— И как посмела эта дрянь испортить жизнь Модесту? Ведь это же такой позор — там, у них в институте, эти все учёные, они же совершенно сумасшедшие! И стоит только хоть немножечко вправо-влево сделать шаг, как они сразу готовы репутацию человека зарубить сплетнями и интригами! Растоптать! Я помню, как я осталась одна беременная, и как отец рвал и метал, что на работе узнают, что у него дочь родит ребёнка, будучи незамужней!

Она метнула осуждающий взгляд на Адиякова, и тот виновато потупился.

— Но дело не в том… Ведь она сначала пыталась раскрутить Модеста, чтобы он на ней женился! И у неё это всё прекрасно получилось!

Я кивнул.

— А потом она просто его бросила. Непонятно зачем. Хотя я точно знаю, если бы я не выгнала их тогда из нашей квартиры, она бы за него держалась и дальше, и морочила бы ему голову.

Я согласился:

— Да, мама, наверное, так и есть. Так что я думаю, что ты всё сделала правильно.

— Вот! Ну, наконец-то меня хоть сын оценил, — просияла Надежда Петровна. — А куда эта прошмандовка делась?

— Я её в коммуналке поселил, — сказал я. — Выгнал из квартиры на Котельнической.

— Да ты что! — охнула Надежда Петровна. — То, что выгнал с Котельнической — молодец! А вот то, что ты её в свою комнату в коммуналке поселил — это неправильно, Муля!

— Ну, а что, я её, беременную, должен был на улицу выгонять?

— А меня это разве волнует? Она, что, когда выбрасывала набор салфеток, вышитых моей двоюродной тётей из Воронежа, она разве думала о том, что мне это будет больно или неприятно? Почему я должна о ней думать?

— Ну, ты даёшь, мать, — хохотнул я. — Набор салфеток сравнивать с рождением ребёнка!

— Нет, ну я не это имела в виду… Но всё-таки хорошо, что ты её выгнал из квартиры.

— Ну да, она туда хахаля вводила, представляешь? Так сказала Глаша, домработница Фаины Георгиевны.

— Да, слуги знают всё.

— У нас в советской стране нет слуг, — наставительно заметил Адияков.

Надежда Петровна фыркнула и поджала губы, но комментировать не стала. Вместо этого она посмотрела на меня и сказала:

— А всё-таки это правильно… Слушай, Муля, а что теперь будет делать Модест? Я так поняла, Дуся говорила, что он уволился. Вот дурак! Он так хотел заниматься наукой в этом институте, а потом взял и уволился по пьяни. Он же без своей науки жить не сможет. Как же теперь будет?

Я кивнул:

— Да… Но тут такое дело. Тётя Лиза написала письмо, что там у них в институте какой-то суперприбор по массовому анализу. И Модест Фёдорович хочет поехать посмотреть на этот прибор, и обучить их специалистов работать на нём, и сам хочет тоже на нём поработать. Он же всю жизнь только наукой занимается, и ни о чём больше даже не думает.

— Ну, хорошо, научит он их работать, а потом?

— А что потом-то?

— Он вернётся, опять будет жить один, пить каждый день… — Надежда Петровна завелась и уже не могла остановиться.

— Подожди, мама, — сказал я тихо, — я немножко о другом. Ты сама посуди: отчим — увлечённый наукой человек, и он довольно уже немолод. И тётя Лиза — так она замуж и не вышла, и одинока. И она тоже увлечена наукой. Как ты думаешь, может быть, они найдут друг друга? Всё-таки он же не чужой нам всем человек?

Надежда Петровна на мгновение ахнула, запнулась и ошарашенно посмотрела то на меня, то на мужа, а потом вдруг просияла:

— Да, Муля… это было бы прелесть, как хорошо!

— Ай да Муля, — Адияков аж зааплодировал, — Вот это ты ловко придумал!

Я улыбнулся.

— Муля, — вдруг сказал Адияков, резко переходя на серьёзный тон, — как там проходят твои съёмки?

— Прекрасно, отец, — сказал я. — Уже практически всё отсняли, осталось только несколько моментов переснять. У нас плохо получились две сцены, так сказали наши режиссёры — Йоже Гале и Франце Штиглиц. Так что они ещё немножко переснимут, и всё будет нормально. А в одной сцене солнце слишком падало неправильно и заслепило глаза актёров, они сильно щурились, поэтому эту сцену тоже переснимут. Всё остальное, в принципе, нормально. Думаю, что где-то неделю ещё потратим, ну, может быть, чуть больше, если дожди не закончатся, и всё будет хорошо. Ну, в течение месяца, я думаю, фильм точно смонтируют.

— Замечательно! — просиял Адияков. — И что ты дальше думаешь делать?

— Дальше? Надо этот фильм раскрутить, пустить его на большие экраны, отбиться от нашей цензуры… Ох, дел полно.

— Да нет, я не про то. С фильмом-то всё будет нормально, заинтересованных сторон, я так понял, много, включая даже самого нашего вождя…

— Тише, тише…

— А как твои обмены с Йоже Гале?

— Прекрасно, меха идут хорошо, нарасхват, причём не только в Белграде, но и в Париже. Ты вспомни, как тётя Лиза чуть не прыгала от радости и не хлопала в ладоши, когда ты передал ей меха, — она решила пошить манто и ходить в театр. Очень хорошо разбирают чернобурок.

— Вот видишь, и копейку ты имеешь.

— Да, отец, я тебе завтра принесу деньги, потому что Йоже Гале мне только сегодня вечером, скорее всего, а может, и завтра, всё отдаст. Это ведь не так просто.

— Да нет, я знаю, что ты с деньгами всё нормально будет. Я тебе не о том, — отмахнулся Адияков. — Я тебе говорю о другом.

— О чём же?

— О том, что тебе надо съездить в Якутию.

— Мне? В Якутию? — удивился я.

Надежда Петровна, которая сидела рядом и вышивала, вскинулась и посмотрела недоумённо на Адиякова:

— Зачем Муле ехать в Якутию? Ему и здесь хорошо!

— Да потому что я туда уже вряд ли доеду, что-то здоровье пошаливает. Возможно, чуть позже, летом, но на зиму я туда точно не поеду, а уж там зима начинается с сентября.

— Я тебя не пущу! — категорически сказала Надежда Петровна и сердито отшвырнула пяльцы. — Ты уже раз в Якутию уехал — почти на двадцать семь лет! Я что, должна тебя опять столько ждать? Так я уже не доживу столько!

— Нет, нет, нет, — засмеялся Адияков, — я туда не поеду. Не беспокойся, Наденька. Ну, я думаю, Муля, что тебе надо съездить.

— Зачем?

— Потому что, во-первых, меха уже заканчиваются. Надо набрать новых. Я тебе подскажу, к кому обратиться. Но самое главное — в двух днях пути от Якутска, в одной из аласных котловин, находится наслег, по-нашему это типа деревенька, но на самом деле, там просто фактория. Там мы меняли у кочующих якутов на меха предметы повседневного спроса: спички, керосин, муку, сахар, консервы…

— И что? — спросил я.

— А то, что не только на меха я менял, но и бриллианты.

Надежда Петровна тихо охнула.

Я удивился:

— Ого! Ну, ничего себе!

— Да. А увезти я не мог. У нас были одни сани, и нас досматривали. Поэтому мы забрали только меха. А бриллианты я прикопал. Я тебе расскажу, где. Поэтому поедешь якобы за мехами и заодно выкопаешь.

— Ну, как же, я же тут на работе…

— Ничего, тебе отпуск положен. Так что сейчас доделаешь свой этот фильм, а потом бери отпуск и езжай, пока не началась большая зима, — сказал Адияков. — За фильм не переживай, без тебя его не запустят. У нас цензура такая, что он с полгода будет на полке отлёживаться. Как раз вернуться успеешь.

Я задумался.

— Да что ты тут думаешь, Муля? Такие деньги на земле не валяются! Вот! И ты можешь туда поехать, и сразу разбогатеть. Мне эти бриллианты уже не надо, у меня всё есть. А вот у тебя вся жизнь впереди — потом ещё спасибо отцу скажешь!

— Я подумаю, — неуверенно сказал я, но сам уже точно знал, что обязательно туда поеду.

Я вернулся домой в приподнятом настроении. В почтовом ящике обнаружил письмо. Прочитал адрес на конверте и улыбнулся.

— Дуся, — сказал я, заходя в квартиру, — вот пришло письмо от Жасминова. Тебе интересно?

— Читай! — воскликнула Дуся и быстренько пристроилась за столом напротив, преданно уставившись на меня глазами.

— В общем, слушай, что он пишет: ’ Здравствуйте, дорогие соседи и Муля! Живу я хорошо в деревне, мне нравится. Как ни странно, но я здесь прижился. Пётр Кузьмич руководит селом мудро, всё у него получается — ну, всякие мелкие огрехи не в счёт, хоть их и много очень. Меня он хотел сперва взять заведующим клубом, но потом передумал, потому что административная работа может убить во мне актёра. Как сказал товарищ Печкин — с ним это как раз и произошло. И он считает, что раз я творческий человек, то я должен играть на сцене.

Поэтому завклубом сейчас работает другой человек, молодой комсомолец, которого пригласили из райцентра. Я же являюсь ведущим артистом и одновременно режиссёром и сценаристом всех спектаклей. Мы с Печкиным сделали самый настоящий театр, и про нас уже даже два раза писали в районной газете. У нас самодеятельность на селе очень развита; кроме меня, после работы к нам приходят две доярки, и один тракторист — мы же открыли кружок художественной самодеятельности и теперь ставим спектакли.

Спектакли мы уже ставим сложные: про Отелло и Дездемону, Ромео и Джульетту, а ещё по Островскому… Селянам очень нравится, наши билеты раскупают за один день, и к нам на премьеру приезжают со всех окрестных деревень. Так что даже Печкин сейчас думает о том, что нужно клуб срочно расширять, потому что все желающие в одном зале не помещаются.

Но я всё о работе. А есть и другие новости. Мне Пётр Кузьмич, как ты и говорил, Муля, дал дом. Собственный дом — это большая новая изба. Такие всем колхозникам дают, а также библиотекарям, учителям и так далее. Так как я являюсь работником культуры, то мне Пётр Кузьмич дал практически полдома. Так что у меня кухня и две комнаты. Почему не целый — он посчитал, что за мной нужен пригляд, и в другой части дома живёт Прасковья Ильинична, пожилая женщина, которая работает в сельской библиотеке. Она приходит ко мне и готовит, а также стирает. И ещё приходит одна женщина из деревни, тётя Клава, которая убирается. Вот просто так. За это ей колхоз платит небольшие деньги, чтобы я мог заниматься только спектаклями.

Я очень доволен, потому что все эти бытовые проблемы, ты сам знаешь, Муля, очень далеки от меня, и теперь я могу полностью заниматься творчеством. Иногда я, конечно, скучаю по Москве, но скажу тебе честно — хорошо, что ты меня тогда пнул, чтоб уехать в деревню. Если бы я остался там, я бы точно пропал. Хотя скучаю, да, и иногда думаю, что, может быть, стоит вернуться домой, пожить немножко в коммуналке, походить просто как зритель по спектаклям в театры. Особенно я хочу в театр Глориозова сходить — посмотреть, что там сейчас ставят, для того чтобы набраться впечатлений и идей, и потом ставить эти пьесы у себя в клубе. Честно скажу, немножко скучновато бывает, но деревенская жизнь времени оставляет мало.

Но самое главное, что я тебе скажу — мне написала Лиля. Они с мужем живут хорошо, они уже ждут ещё одного ребёнка скоро, так что у них всё нормально. Скоро Гришку выпустят уже за хорошее поведение, и они вернутся обратно в коммуналку. Так что, я думаю, количество соседей увеличится. Я уже и сам подумал, что надо бы возвращаться в коммуналку, раз там будет Лиля.

Ну вот такие дела. Большой привет от Печкина и Ложкиной. Пишите. За всеми вами скучаю. С приветом, Орфей Жасминов’.

— Если он вернётся в коммуналку, когда приедут Гришка с Лилей, то я даже боюсь думать, чем всё закончится, — со вздохом прокомментировала Дуся и укоризненно покачала головой.

А на следующий день, когда я только-только вышел з Комитета, меня окликнули:

— Муля!

Я обернулся — ко мне навстречу бежала Валентина. Похудевшая, стройная и загорелая почти до черноты. Её выгоревшие под астраханским солнцем волосы рассыпались и трепетали на ветру, и она сейчас напоминала Огневушку-Поскакушку.

Я улыбнулся ей.

— Муля! — она взвизгнула и бросилась мне на шею. — А я, оказывается, так соскучилась!

Её глаза смеялись и блестели от радости.

— Я тоже рад тебя видеть, — вполне искренне сказал я и сам удивился своей радости.

— Как ты? Ты ведь всего добился, чего хотел, — сказала она, — ты рад?

— Не знаю, — вздохнул я. — Это ещё не сам триумф, а только начало.

— Ничего себе начало! — рассмеялась Валентина. — Да уже все газеты только об этом и пишут. Мы с девчатами в «Комсомольской правде» читали.

— А ты как поработала?

— Ой, знаешь, Муля, там так здорово! — её глаза затуманились, — солнце, степи и полная свобода!

— Тебе понравилось?

— Даже не знаю, как я после таких просторов в тесной Москве теперь буду, — вздохнула она.

— А поедешь со мной в Якутию? — неожиданно даже для себя спросил я.

Валентина убрала руки от лица, и глаза её лукаво блеснули.