Воля Небес (2)

— Что произошло?

У Миллера такой вид, будто его зажали в угол и жестоко пытают, чтобы выведать секретные разведсведения. У Генриха же настроение не ахти, святым словом ему опалило руки, и теперь ожоги на них неприятно пульсируют. Регенерация у него, конечно, выше, чем у простых душ, но все равно пару часов придется терпеть дискомфорт.

А серафим молчит, всем своим видом показывая, что ничего не скажет.

— Миллер!

— Не твое дело, — вспыхивает Миллер. Он растерян. Для этого не нужно даже принюхиваться, растерянность написана крупными буквами прямо поперек широкого лба. А если все-таки принюхаться?

Страх. Чужой страх будоражит охотничьи инстинкты голодной твари внутри, сейчас в Миллере недостаточно решимости для экзорцизма, Генрих вполне может успеть выдрать клок из этой души, насладиться вкусом чужого аскетизма, на много лет ставшего ритмом жизни.

— Миллер, — рычит Генрих, прикрывая глаза и швыряя собственный голод на колени. Это тяжело, это практически невыносимо.

— Хартман, — Миллер тяжело вздыхает и трет переносицу, — мы разберемся сами. Без тебя. Было бы неплохо, если бы ты уже завязал с этой своей вендеттой ко мне…

Генрих сухо растягивает губы в улыбке.

— Не весь мой мир вертится вокруг тебя, святоша, — выплевывает он.

— Да? — серафим иронично щурится. — И это просто совпадение, что обхаживаешь ты именно важную для меня женщину?

Ложь сказывается на кредитном счете. Ложь сразу увидят на выверке и скажут о ней Агате. Ложь сделает его голод на маленькую толику невыносимее. Крупица в чаше весов, но однажды этих крупиц скопится столько, что они перевесят. И в конце концов, не столь уж много нужно грехов, чтобы нарушить условия испытательного срока.

— Лишь отчасти, — произносит Генрих, глядя выше плеча Джона, — но вендетты нет. Я не могу это себе сейчас позволить.

Миллер скептически смотрит на демона, всем своим видом выражая недоверие.

— А ты-то ей сказал, а, «друг»? — ухмыляется Генрих, засовывая руки в карманы. — Или тоже молчишь?

— Ты хочешь, чтобы я выставил тебя в её глазах совершенным мудаком? — уточняет Миллер все с той же насмешливостью. — Отнюдь, Хартман, мне это делать незачем, я-то тебя не ненавижу.

Генрих хотел бы сказать, что это взаимно, но это все-таки будет ложь. Он загнал это чувство в самый угол, он старательно давил его как мог, но оно при этом никуда не делось. Нет. Не думать о причинах. Думать о настоящем. Он может выпить Миллера, но при этом можно сказать «до свидания» амнистии. Он не хочет обратно. Он не хочет снова оставаться наедине с самим собой. Не сейчас, когда в его жизни впервые за долгое время вновь началось движение.

— Что с Агатой? Что ты ей сказал? — спокойно произносит Генрих, по-прежнему глядя не на Миллера. — Я не чуял в ней такого сильного страха сколько её знаю.

— Страх? — Миллер, кажется, задумывается и не особенно торопится отвечать.

— Я тебя когда-нибудь выпью, — раздраженно сообщает Генрих, — когда-нибудь мое терпение кончится.

— Сомневаюсь, что ты считаешь это достойной тебя мести. — Отмахивается Миллер.

— Так что с Агатой.

— Я точно не знаю, — наконец отвечает серафим, — но за последние несколько дней она не единожды просила Небеса о милостях, возможно, они решили её проверить.

— Возможно?

— Скорее всего, — Миллер качает головой, — испытания — необходимая часть пути для таких, как она.

Испытания… Черт его знает, в чем они заключаются. Но страх… Страх Агаты был ужасающе сильным. Даже отрешаясь от того влечения, что Генри к ней чувствовал, он совершенно точно не хотел, чтобы своим заступничеством за него она столкнулась с чем-то, оказавшим на неё такой эффект.

Миллер касается запястья, находит пальцами черный треугольник «гаммы», недовольно морщится.

— Не отвечает?

— Хартман, — устало выдыхает Джон, — оставь меня, будь так любезен.

— Ладно, — Генрих пожимает плечами и отворачивается. От Миллера не будет толку. Он ничего не скажет, он ревностно оберегает свою территорию, пусть даже своей территорией он теперь считает Агату. Генрих может выследить Агату по запаху — она ушла достаточно недавно, чтобы её след сохранился в воздухе. Но все же интуиция подсказывает, что если даже компанию «лучшего друга» она сочла сейчас излишней, то и ему тоже не обрадуется.

Генрих возвращается к работе. Нужно сделать хотя бы что-то. Как и ожидалось, Агаты в их кабинете нет, зато есть Анна — сидит на его столе, болтая ногами.

— Это моя просфора и мой стол, — сдержанно улыбается Генрих, глядя прямо в глаза суккубе и искренне желая, чтобы она в его лице прочитала, что ему хочется с ней сделать. С грамотностью у девицы оказываются проблемы — хлеб она положила, но со стола слезать не спешит. Ну ясно…

— Ну, как прогрелась? — Генрих усаживается на стул, откидывается, нарочно глядя Анне именно в глаза и никуда иначе.

— Не пойму, что больше действует на бесов, — Анна очаровательно хлопает глазами, — обстановка или свет.

— Спрашивай у них, коли не понимаешь, — Генрих едва удержался от зевоты. Суккубы совершенно не меняли спектр своих приемов. Или ему попался какой-то очень неопытный экземпляр?

— Ох, какой же ты упертый, — вздыхает Анна и соскальзывает со стола. Чтобы приземлиться бедром Генриху на колено.

— Ну что ты, неужели откажешь девушке? Неужели не хочешь сбросить напряжение? — ладошки суккубы поглаживают Генриха по плечам, по бицепсам. От тела Анны так и несет жаром, да и пахнет она чем-то сладким, и когда только успела за благовониями сбегать. Губы её вдруг оказались у самого лица Генриха, опаляя его теплым дыханием. Ну мертвый же на такое не среагирует. Когда Генрих подхватывает её на руки и встает, девушка восторженно взвизгивает, крепче вцепляется в его плечи. Генрих шагает к свободному столу, опускает на него Анну, касается гладких волос на затылке… А потом сгребает волосы в горсть, заставляя девушку снова взвизгнуть — теперь уже от боли.

— Меня шлюхи не интересуют в принципе, — выдыхает Генрих прямо ей в губы, а затем отшатывается, брезгливо встряхивая ладони.

Анна, кажется, даже не обижается — хотя и чего обижаться на правду-то. Суккубы промышляют именно соблазнением.

— Да ладно, — хихикнула она, — ну ты же просто альфа в этой стае амнистированных придурков, я же могла попробовать, да?

— Скажи спасибо, что никто не пришел, — Генрих выразительно улыбается, — не дай бог, ты дала бы повод подумать, что я в тебе заинтересован…

— Ладно, ладно, спасибо, — весело отзывается Анна, — ну правда же, не злись.

— Делом займись, — Генрих раскрывает таки дело Мартина Райта, пытаясь вспомнить, на какой странице закончил. Пересчитывать не хотелось совершенно.

— Скучно.

— Весело по Лондону от патрулей носиться.

— Весело было бы перепихнуться, пока никто не видит, — вздыхает Анна, а Генрих закатывает глаза, от того насколько у суккубов все зациклено в мозгах именно на этом. Хотя… Утром у него тоже мелькали такие мысли. Когда дверь открывается, он очень хочет увидеть Агату, но видит снова Миллера.

— У тебя работа кончилась? — с ехидцей интересуется Генрих, впрочем, Миллер выглядит встревоженным. И рожа бледноватая, и пальцы беспокойно мечутся.

— Не вернулась еще? — риторически спрашивает Миллер и вопреки желанию Генриха не уходит. Остается. Даже не садится — меряет шагами кабинет.

— Бесишь, — отстраненно замечает Генрих, которому запах Миллера и так-то слишком искусителен, так еще и все это нервное мельтешение…

— Я просто хочу убедиться, что с ней все в норме, — огрызается Джон, — имею право.

— Ты передо мной оправдываешься? — Генрих даже отрывается от папки, хотя смотреть в рожу Миллера ему вовсе не хочется. Вообще бы её не видел. Но в честь такого случая не грех и посмотреть.

Миллер пыхтит, одаряет его недовольным взглядом.

— Что происходит? — почему-то сейчас кажется, что соперник ответит, возможно, потому что его смятение чувствуется сильнее, чем час назад в столовой.

— Небеса её проверяют, — устало отзывается Джон, — сталкивают её с собой. С ключом от её греха.

— Каким образом? — недоуменно уточняет Генрих.

— Вчера по моей молитве был амнистирован человек, которого она знает, — Джон вновь тяжело опирается на стол, шумно дышит. Его тревогой веет издалека.

— И?..

— И я не уверен, что этот демон вообще себя сможет взять под контроль! — рявкнул Джон. — Его отмаливают вторые сутки, и он все еще нападает на стражей всякий раз, когда приходит в себя. А она должна будет встретиться с ним. Одна!

— Почему? — первым порывом Генриха было вскочить и броситься куда-нибудь. Туда. Где она. И попытаться её спасти. Оттащить от неё опасную тварь.

— Так нужно, — Джон это практически выстонал, впиваясь пальцами в волосы, — Небеса не дают привилегий просто так.

— Почему он её ключ? — от Миллера несет сомнениями и тревогой, кажется, его разрывает на две части между чувством долга и волнением за друга. Хотя нет, Генрих не самообманывается. Джон не считает Агату просто своим другом.

— Я толком не знаю. Знаю лишь то, что она его убила…

Убила? Генрих пытается представить Агату, которая убивает человека, и пазл в его голове не складывается. Что такого мог сделать отмоленный Миллером парень, чтобы такой миролюбивый человек, как Агата, отважился на убийство. И только ли на убийство? Генрих вообще предполагал, что она отрабатывает долг за другое — уж больно немногозначным был посмертный шрам на её запястье.

Взгляд сфокусировался на личных делах, cложенных стопкой на столе Агаты. На папке с фамилией «Винсент Коллинз». Любопытство это же не грех, правда?

— Эй, тебе же не разрешено, — протестует Миллер, когда Генрих вытаскивает личное дело суккуба из стопки.

— Тебе тоже было многое не разрешено, тебе это не мешало, — бурчит Генрих под нос, — неплохо бы знать, насколько там все плохо, не находишь?

— Мы все равно не должны вмешиваться, — качает головой Миллер.

— Ты не должен вмешиваться, — поправляет Генрих, — а я за собой таких обязательств не помню.

Загрузка...