Двуспальный гроб (СИ)

Глава четырнадцатая, в которой Синцевецкого впервые подводит его феноменальная память

После кровавой трапезы Амалия ещё какое-то время приводила себя в порядок. Итак, теперь она — Ирина, дочь филолога Синцевецкого. Прекрасно. Пока всё идёт как задумано. Она вытерла кровь на лице. Ещё раз осмотрела юбку, чулки, куртку. Кровавых пятен нигде как будто не было… Теперь ей, пожалуй, можно предстать перед папашей.

Она неторопливо двинулась вверх по лестнице. Она поднималась, а в голове кружились мечты, от которых сладко замирало сердце. Узнав заклинание, она, конечно, не произнесёт его сразу. Она не такая дура, чтобы всю жизнь оставаться во плоти этой провинциалки Ирины. Нет, три заветных слова она произнесёт только тогда, когда найдёт такое женское тело, в котором действительно стоит остаться до самой смерти. Это должно быть тело молодой, очень богатой западноевропейской или американской женщины, супруги престарелого миллионера или влиятельного политика, женщины, вращающейся в самом высшем свете. Но для того, чтобы войти в такое тело, ей придётся совершить не один переход — из женщин в мужчин и обратно, в зависимости от обстоятельств. Например, в самое ближайшее время она перекинется в тело шведа и уедет за границу. Там она найдёт богатую даму, которую швед сделает своей любовницей или же попросту изнасилует; из дамы она перекинется в кого-нибудь другого, и так далее, пока наконец не найдёт плоть, которая устроит её во всех отношениях. Это будет молодая аристократка, принцесса крови, не меньше. И тогда только она трижды произнесёт вслух заклинание! С неё тотчас спадёт проклятье и она перестанет испытывать нужду в человеческой крови. В теле принцессы она благополучно проживёт весь положенный ей человеческий век, тихо скончается и её успокоенная душа навсегда покинет этот бренный мир…

Вот и дверь сто тридцать восьмой квартиры. Амалия перевела дыхание, нырнула в память своей жертвы, пытаясь представить, как, с какими словами настоящая Ирина могла появиться перед отцом. У него не должно возникнуть и тени сомнения, что перед ним действительно его дочь!

Она нажала на кнопку звонка.

Открыл ей высокий худощавый седеющий человек лет пятидесяти, с газетой в руке.

— Ириша, ну наконец-то, — укоризненно сказал он. — Такая непогода на улице, дождь хлещет, а тебя нет. Я уже начал волноваться.

— Ах, папочка, я больше не буду, — ответила Амалия, впархивая в квартиру и на ходу расстёгивая куртку. — Ты поужинал?

— Да, я уже ел, не беспокойся, — он отправился в комнату, разворачивая газету. — Почему бы тебе не познакомить меня со своим иностранцем? — послышался оттуда его голос.

— Я назавтра пригласила его к нам, — откликнулась Амалия.

— Кто хоть он? Чем занимается?

— Я бы хотела, чтобы ты сам спросил у него… — замялась Амалия.

«В самом деле: кто он, это швед? — задумалась она. — Чёрт бы побрал этого любопытного старикашку…»

Лихорадочно порывшись в памяти Ирины, она кое-что выудила оттуда, и это «кое-что» натолкнуло её на идею — очень неплохую, как ей показалось.

— Впрочем, скажу, — произнесла она, появляясь в комнате. — Открою тебе этот страшный секрет. Молодой человек, которого я тебе завтра представлю, по специальности филолог. Как и ты!

Швед не был филологом, зато им был Синцевецкий, и Амалии показалось, что это должно его заинтересовать.

Её расчёт оказался верным. Учёный, удобно устроившийся в кресле, поднял очки на лоб и отложил газету.

— Вот как? — сказал он. — Приятно слышать. Выходит, мы с ним собратья по профессии.

— Он специализируется по старинным арабским рукописям, — продолжала Амалия, подходя к нему. — Особенно его интересует древняя рукопись, которую ты прочитал тридцать лет назад. Помнишь, ты мне как-то рассказывал о ней? Будто бы после этого в библиотеке случился пожар и рукопись сгорела…

— Рукопись я прекрасно помню. Это был философский трактат времён династии Аббасидов, отчасти использованный потом Аш-Шаади… Постой-постой, — он с удивлением уставился на дочь. — Я разве говорил тебе об этом свитке?

— Ну конечно, говорил, — Амалия нежно прильнула к нему. — Ты просто запамятовал. Когда я рассказала об этом Юхану, он страшно заинтересовался. Он подозревает, что ты читал второй экземпляр того свитка, который хранится в Королевской библиотеке Стокгольма…

— Да, я знал, что ленинградский экземпляр не единственный, есть ещё один, а иначе бы я сразу после пожара восстановил по памяти весь текст, — сказал Синцевецкий.

— Стокгольмский свиток сильно попорчен, — продолжала Амалия ещё вкрадчивей. — В нём вымарана сорок вторая строчка. Ты должен помочь Юхану её восстановить. Он пишет об этом диссертацию. Ведь ты поможешь ему, папа? У тебя такая память! Ты помнишь весь текст от первой строчки до последней!

— Ну разумеется, — учёный пожал плечами.

— Сорок вторая строка, папа, — пальцы вампирши непроизвольно стиснули его запястье. — Вспомни её!

— Не волнуйся так, — он мягко высвободил руку. — Вспомнить строчку — минутное дело…

— Прямо сейчас вспомни!

— Ну, хорошо… Дай только сосредоточиться…

Он откинулся в кресле, беззвучно зашевелил губами.

— Странно, — сказал он спустя пять минут, когда Амалия уже начала терять терпение. — Мне всегда казалось, что я в любое время могу свободно восстановить в памяти весь текст манускрипта. Но, ты знаешь, сейчас, когда я дохожу до сорок второй строки, на мой мысленный взор наплывает какой-то туман… Никогда раньше со мной такого не было! Видно, старею. Попробую ещё раз с самого начала.

— Постарайся! — взмолилась вампирша. — Напряги память!

Учёный морщил лоб и тёр пальцами виски десять минут.

— Не могу! — Его жалобный крик слился с раскатом грома за окном. — Туман застилает эти проклятые три слова!

— Не может быть! — завизжала в отчаянии Амалия. — Ты лжёшь! Ты просто не хочешь напрячь память!

— Ирина, каким тоном ты разговариваешь с отцом…

— Думай, думай, думай, — Амалия, застонав, принялась молотить кулачками по подлокотнику. — Вспоминай же, ну!

— Нарочно не буду, — учёный в сердцах отшвырнул газету.

Он начал вставать из кресла, но Амалия грубо толкнула его назад.

— Сиди! — закричала она. — Ты должен вспомнить! Это мой единственный шанс выжить в вашем идиотском мире! Пойми, от этих трёх слов зависит моя жизнь!

Вампирша кричала, брызжа слюной, совершенно забыв о своей роли послушной дочки учёного. У Синцевецкого от изумления и страха слёзы выступили на глазах.

— Ирочка, что с тобой? Ты нездорова…

— Молчи и вспоминай!

— Ну хорошо, хорошо, только не волнуйся… Если ты так хочешь, я ещё раз постараюсь вспомнить…

Гром не умолкал ни на минуту. Вспышки молний поминутно заливали комнату, перебивая неяркий свет абажура. Лицо Синцевецкого покрылось мелкими каплями пота, глаза округлились, казалось, они вот-вот вылезут из орбит, дрожащие пальцы чертили в воздухе какие-то знаки… Неожиданно напряжение сменилось бурной истерикой. Учёный закрыл руками лицо и затрясся в рыданиях.

— Я забыл, забыл… — твердил он. — Я ничего не могу с собой поделать…

Амалия похолодела. Неужели спасения нет и она обречена вести жизни вампирши, подвергаясь постоянной опасности погибнуть и вернуться в виде бестелесного духа в мрачный опостылевший склеп?

— Ну, нет же, чернокнижник! — завопила она гневно. Исступлённая злоба сверкнула в её глазах. — Зебуб-Бааль указал на тебя, а он не мог ошибиться!

Синцевецкий трясся в нервическом плаче. Он был поражён, раздавлен, пребывал в ужасе и смятении. Феноменальная память впервые подвела его. Сама мысль об этом ввергла его в состояние, близкое к ступору.

Амалия металась возле кресла, бессильно размахивая кулаками.

Порыв ветра с шумом распахнул оконные рамы. Взметнулись занавески, с подоконника стаей вспорхнули какие-то бумаги. И тут вампиршу осенило.

— Остаётся одно, — проговорила она, останавливаясь посреди комнаты, и вдруг рассмеялась страшным каркающим хохотом.

Как она сразу не додумалась! Всего-то и дел, что войти в плоть этого старикашки и самой вспомнить те три слова!..

Всё ещё смеясь, она подошла к стопке книг, перевязанных бечёвками. Она развязала их и этими бечёвками привязала руки Синцевецкого к подлокотникам. Тот не сопротивлялся, лишь жалобно повторял сквозь судорожные всхлипы:

— Доченька, зачем? Оставь меня…

«Теперь ты мой, — подумала Амалия, убедившись, что Синцевецкий связан надёжно. — Я войду в твою плоть, а значит, и в память тоже…»

Не торопясь она расстегнула на нём ширинку. Взяла в руку дряблый член, коснулась его языком…

Она работала челюстями изо всех сил, но заставить эту бледную водоросль подняться оказалось не так-то просто.

— Ира, ты сошла с ума, — стонал учёный. — Оставь меня, оставь немедленно, говорю тебе…

— Я хочу стать твоей… Хочу принадлежать тебе… Мечтаю об этом всю жизнь…

— Не надо!

— Тебе хочется этого, я знаю! Ты заглядываешься на молоденьких девочек, я сколько раз замечала!

Учёный тяжело задышал, голова его откинулась.

— Нет, Ира, нет… — прошептал он еле слышно.