Двойник

ГЛАВА 11 БИТВА ПРИ СТАМФОРД-БРИДЖ

Бьорн не сразу понял, что за толпа движется вдали. Впереди бежали пешие, за ними неслись всадники, и вся эта людская масса стремительно приближалась к долине, которую он недавно покинул. В нарастающем гуле он расслышал отдельные крики, которые принял сначала за победный клич. Все правильно, викинги получили богатый выкуп и теперь возвращаются в лагерь с продовольствием, заложниками и лошадьми, чтобы разделить добычу с товарищами. Бьорн искал глазами массивную фигуру отца. Вот он, а рядом — великан, превосходящий ростом самого Торкеля. И едва Бьорн завидел их, как понял: дела плохи. Хуже некуда.

Бок о бок с Торкелем Гримсоном бежал не кто иной, как Харальд Хардрада. А за их спинами, на расстоянии выстрела из лука, до зубов вооруженные конники в кольчугах разили королевских воинов.

— Отец!

Бьорн не надеялся, что его голос перекроет вопли. Он отшвырнул мехи и бросился вниз, к проходу между холмами — именно туда устремились беглецы и преследователи.

Бьорн задержался на склоне, глядя, как внизу стремглав несутся люди, которых он знал с детства; они не замечали юношу, не слышали его зова. Когда Торкель, не отставая от короля ни на шаг, поравнялся с подножием холма, Бьорн спрыгнул, и тут же его подхватил и увлек за собой бурный человеческий поток. Получив несколько ударов локтями, Бьорн чуть не упал, но сумел удержаться на ногах и рванулся туда, где над толпой возвышалась золотисто-седая голова.

— Отец!

Торкель глянул вниз, его зрачки на мгновение расширились.

— Бьорн! — задыхаясь, воскликнул он. — Где твои братья?

— В лагере. — Бьорн изо всех сил старался не отставать. — Отец, но почему…

— Гудвинсон, английский король… Он ворвался в Йорк, пока мы ждали дань… — с трудом выдохнул Торкель.

— Он гонит меня, словно дичь по своим полям, — заговорил Харальд; он меньше запыхался, несмотря на почтенный возраст. — Но только я доберусь до копья и моих верных людей, он поймет, что такой олень ему не по зубам!

Голос короля грохотал, точно волны в прибрежном гроте. Он на ходу оглянулся; Торкель с Бьорном тоже посмотрели назад. В проходе воцарилась сумятица: одни викинги падали, другие спотыкались о тела и тоже летели наземь, а подоспевшие англичане добивали их длинными копьями.

— Отлично, — пророкотал Харальд Суровый, — это на время остановит врагов.

Он замедлил шаг. Мимо пробегали охваченные паникой воины.

— Торкель Гримсон, ты можешь принять командование и задержать англичан, пока я не переправлюсь? — Король махнул рукой на противоположный берег, где находилась большая часть армии. — Я приведу своих людей на подмогу.

— Конечно, мой повелитель.

— Хорошо. — Король смерил взглядом Бьорна. — Так это и есть Медвежонок, что первым ступил на английский берег?

— Бьорн, младший из моего рода, — кивнул Торкель.

— Не посрами отца, малыш, — прогремел Харальд и скрылся из виду.

Он направился к узкому мосту, сметая всех на своем пути.

Крики и стоны все приближались. Позади росла гора убитых и раненых, а выжившие — в основном английские всадники — прорывались вперед.

— Где же братья?

— Там.

Бьорн указывал путь, лавируя между викингами, смотревшими им вслед. Оружие и щиты у многих висели на спине без дела; лат у большинства не было: после легкой победы воины отослали доспехи на корабли, чтобы не таскать тяжесть под жарким сентябрьским солнцем.

В отличие от них Торольф был во всеоружии, когда отец с младшим братом достигли лагеря. Даже во сне он не снимал кольчугу, выкованную специально для завоевания Англии; на нее пошло все серебро, привезенное из прошлого набега. Они с Ингваром держали мощные копья наготове. У Эйрика в ногах лежал отцовский щит; в одной руке он сжимал Костолом, гигантскую секиру Торкеля, уперев ее древком в землю, в другой — массивный шлем со стальной пластиной для защиты носа.

Торкель принял шлем у старшего сына и опустил на голову, затем взмахнул топором, и его рык перекрыл даже шум сражения:

— Воины Харейда! Ко мне! Гримсон!

Костолом знали все, кто был родом с северного острова. Викинги устремились к своему предводителю. Держа топор высоко над головой, Торкель в окружении сыновей направился к реке.

— Около моста есть пригорок. Там мы и встанем.

Бьорн окинул взглядом долину. Английская конница рассеялась среди бегущих викингов, окровавленные копья вздымались, падали и вновь сверкали алым на солнце. Пальцы скользнули по тетиве — Бьорн приладил к ней стрелу, как только добрался до колчана. Теперь он лучник отца и не может подвести его. Но руки дрожали, будто силы покинули младшего из дома Торкеля. Может, тому виной тяжесть боевого топора, что висит в перевязи за спиной? Как и Торольф со своей кольчугой, Бьорн не расставался с ним ни на минуту. Ведь оружие пока не получило имени. Если он потеряет Клык, то как позовет его?

Отец в три прыжка взобрался на холм и выпрямился, потрясая Костоломом. Из восьмидесяти глоток вырвался боевой клич:

— Гримсон!

Воины Харейда разом сомкнули щиты — будто с лязгом задвинулся засов, отделяющий свет от тьмы. Викинги из других отрядов пробегали мимо них к переправе, где уже собралась толпа: только двое могли пройти зараз по узкому мосту. Все же мало-помалу беглецы перебирались на тот берег, где уже реяло знамя с изображением черного ворона. Опустошитель земель — королевский символ Харальда Сурового. Дружинники строились под его сенью.

Холм, с которого Бьорн совсем недавно озирал окрестности, заняли английские всадники. Один поднялся на вершину, остальные смотрели на него, явно чего-то ожидая. Вот предводитель подал знак, и четверо замешкавшихся противников подняли лошадей на дыбы, освобождая дорогу, — армия короля Гудвинсона хлынула в проход.

— Да пребудет со мною Христос, — пронесся шепот над рядами викингов, хотя иные взывали к северным богам, а кто-то и вовсе молчал.

Вражеское войско росло, как пчелиный рой вокруг улья.

Подойдя почти вплотную, передний фланг замер перед скандинавской дружиной, хотя новые силы все приливали к холму. Вечернее солнце сверкало на топорах, копьях и мечах. На всех английских воинах красовались кольчуги, но лишь горстка викингов во главе с Торольфом могла похвастаться тем же. И все же, когда бесчисленная рать прокричала «Гудвинсон!», ударив оружием в щиты, боевой клич дружины Харейда прогремел немногим тише:

— Гримсон!

Наступила тишина. Бьорн помнил рассказы о миге перед началом сражения: противники меряют друг друга взглядами, готовясь биться не на жизнь, а на смерть. Такое молчаливое противостояние порой заставляет бежать тех, кто оказался в меньшинстве или в безнадежной позиции. В эту минуту слабые духом развернулись бы и бежали, ища спасения на мосту или в темной воде…

Но только не воины Харейда.

— Чего ты ждешь, Гудвинсон? — прогудел Торкель. — Ты нанес нам столько ударов в спину, а теперь боишься посмотреть в глаза?

Всадник, дав войску сигнал к атаке, так и не спешился; он ответил Торкелю по-норвежски, хоть и с сильным английским акцентом:

— Лучше посмотри в глаза правде, человек с севера. У твоих людей нет брони, за вами река. Нас уже в три раза больше, а скоро подоспеют остальные. Сложите топоры и копья. Так и быть, мы подарим вам жизнь.

По рядам скандинавов пронесся ропот. Любой викинг — одновременно и ратник, и купец, а значит, рассмотреть нужно все предложения. Даже самые позорные — например, плен и рабство.

— Жизнь? — переспросил тихий голос.

Ничуть не похожий на трубный рев Торкеля Гримсона, он все же перекрыл шум толпы. Бьорн слышал этот свистящий шепот лишь однажды, и теперь кровь снова застыла у него в жилах.

— Жизнь? — повторил Черный Ульф.

Он проскользнул между щитами, словно призрак, проковылял вперед и оказался лицом к лицу с англичанами.

— А что в ней такого ценного?

Старик пошатывался; ветер развевал тонкие черные одежды на костлявом теле. В одной руке Ульф держал меч — или, скорее, меч служил ему опорой.

Повисло долгое молчание. Северяне с суеверным ужасом воззрились на своего сородича. Тишину внезапно оборвал смех.

— Только гляньте на этого богатыря! Вражеские ряды расступились, один воин вышел вперед и направился к хилому викингу.

— Пойдем, дедуля, мы проводим тебя поближе к огню и дадим теплого молока.

С этими словами англичанин издевательским жестом подставил хромому локоть. Черный Ульф среагировал молниеносно, будто вовсе не он только что едва волочил ноги. Его клинок взлетел и упал в мгновение ока, так что не все успели заметить удар. Насмешника он тоже застал врасплох — иначе тот увернулся бы. Отсеченная по локоть рука отлетела в сторону, Ульф как ни в чем не бывало снова оперся на меч.

Миг замешательства, и воздух наполнился криками. Громче всех голосил покалеченный англичанин, который откатился к своим соратникам, щедро окропляя их алыми брызгами. Вновь прогремел клич викингов — переговоры закончились, пролитая кровь отрезала путь назад. Но всех заглушал пронзительный вопль Черного Ульфа, в котором не было ни ликования, ни страха, одно лишь животное бешенство; он принадлежал не человеку, а зверю. Вонзив клинок в землю, хромой викинг с пеной на губах рванул на себе одежду; утлая ткань не выдержала ярости, и секунду спустя наготу Ульфа прикрывала лишь волчья шкура.

— Довольно! — вскричал Гарольд Гудвинсон. — Прикончить его! Убить их всех!

Английское войско двинулось вперед. Первыми шли двое молодцов, намного превосходивших старика ростом. Они расстались с жизнью одновременно, едва клинок описал в воздухе сверкающую дугу. Потом Бьорн потерял берсерка из виду — враги наступали, а викинги смыкали ряды. Юноша готовил к бою стрелы и не мог смотреть по сторонам, но вскоре услышал среди людских криков и лязга стали, как волк зашелся воем, внезапно оборвавшимся на высокой ноте — в тот самый момент, когда столкнулись щиты противников. Бьорн поднял глаза: над головами летел круглый предмет. Сначала он принял его за мех для воды и подивился, зачем бросать во врага столь безобидный снаряд, но тут же различил седые волосы, морщинистую кожу, испещренную татуировками, амулеты из звериных костей — и безумный оскал на лице Черного Ульфа.

Бьорн всегда боялся, что дрогнет, когда придет время битвы. Страх действительно царапал сердце и ворочался в груди, словно зверь в берлоге, но сейчас было не до него. Он сражался наравне со старшими, стал частью слаженной боевой машины. Ингвар и Торольф орудовали копьями, стараясь выбить щиты из рук англичан, подставить их под отцовский удар. Тогда Костолом сполна оправдывал свое прозвище. Даже Торкель мог поднять исполинский топор лишь обеими руками, так что перед ним сновал проворный Эйрик, отражая все выпады и отвлекая врага. И тут наступал черед Бьорна: едва завидев обнаженное горло под завязками шлема или беззащитную подмышку, он спускал тетиву. Одни стрелы летели мимо, другие находили цель; юноша слышал предсмертные вопли, но не успевал радоваться своей меткости — он бил без передышки. Стрелы, загодя воткнутые в землю, скоро кончились. Натиск англичан разбился о стену норвежских щитов, и противник отступил, готовясь ударить вновь. Бьорн торопливо выдернул стрелы из трупов, до которых мог дотянуться, и опустошил колчаны своих менее удачливых соратников, что лежали, уткнувшись в багровую землю. Пальцы горели и кровоточили от тетивы, но Бьорн все стрелял, Торольф с Ингваром рубили и кололи, Эйрик вертелся, отбивая град ударов, а Торкель снова и снова обрушивал топор. Вокруг росла груда тел.

Но так не могло продолжаться вечно. Враги превосходили числом, доспехи защищали их плоть от стали, а викинги могли надеяться лишь на собственную ловкость и силу. Ряды северян редели, щитоносцы гибли один за другим, и некому было встать на их место. Слева от Бьорна пало сразу трое воинов, оставив брешь в обороне.

— Торольф! — вскричал Бьорн.

Старший брат занес копье, не замечая, что к нему устремились двое англичан. У Бьорна оставалась лишь одна стрела, и первый противник упал навзничь, хватаясь за оперенное древко, внезапно проросшее в глазнице. Но его товарищ уже поднял топор в смертельном ударе — роковом для серебряной кольчуги Торольфа, которой тот так гордился.

Бьорн с воплем бросился вперед, схватил копье и всадил его в грудь врага — слишком поздно. Он рухнул на колени и обхватил ладонями голову брата, глядя, как свет жизни гаснет в его глазах.

Слезы ослепили его; казалось, он потерял и слух, потому что шум битвы внезапно стих. Боевой клич «Гримсон!» донесся словно издалека; будто сквозь туман он видел, как отец и братья обступили его и умирающего Торольфа, удерживая врага на расстоянии. Бьорн поднял голову: прямо на него мчался воин с занесенным копьем. Вот она, смерть, на сверкающем наконечнике. Сейчас Бьорн последует за братом; быть может, он заслужил место рядом с ним в Валгалле, на вечном пиру.

И тут отец загородил его, воздев над головой топор. Но Эйрик, оскользнувшись в кровавой грязи, не успел остановить англичанина, и Торкель принял на себя всю силу удара — наконечник пробил грудь и выше со спины. И когда предсмертный крик отца, этот могучий рев, заглох, истаял, захлебнулся, грохот сражения вновь ворвался в уши Бьорна, а с ним пришло озарение.

Он принимал за страх тревогу, что нарастала внутри с начала битвы. Медленно поднимаясь с колен и глядя, как противник пытается вырвать копье, застрявшее в теле Торкеля, Медвежонок понял, что ошибался. Он уже знал, что именно не давало ему покоя, когда нащупал за спиной перевязь, и ясеневая рукоятка удобно легла в ладонь; знал это, занося топор — в тот миг, когда враг наконец освободил свое оружие. А потом Бьорн опустил Клык Смерти с такой мощью, что самое толстое бревно раскололось бы пополам, и лезвие рассекло стальной шлем, как кусок масла. Вот тогда знание открылось ему во всей полноте.

Не ужас скребся в его груди — это медведь рвался наружу.

Лишь малая часть его существа осталась Бьорном. Он сорвал с себя одежду, чтобы кожей ощутить дуновение ветра и теплую кровь. Но остатки человеческого разума подсказывали, что сталь и ясень все же сильнее зубов и когтей; его враги хорошо выучат этот урок перед смертью. И где-то на краю сознания ликовал прежний Бьорн: он чувствовал себя живым, как никогда раньше. Теперь, зная, кто или что он, не жаль и умереть.

Он Бьорн Медведь — берсерк.

Но даже столь могучий воин не может сражаться в одиночку с целой армией. Сколько бы англичан он ни убивал, их место занимали другие, а викингов оставалось все меньше. Бьорн рычал и наносил сокрушительные удары, стремясь прорвать ряды неприятеля, но те лишь сдвигались под напором подкрепления. Медведь — зверь не только лютый, но и хитрый, а потому Бьорн сообразил: чтобы сражаться дальше, нужна подмога. Вместе с сородичами он отступал к речной отмели, пока их не прижали к воде. Хищник внутри все еще бесновался, но мечи и копья жалили со всех сторон, в воздухе мелькали топоры. Вот лезвие полоснуло его по ноге, другое вонзилось в руку. Кто-то метнул в него топор; получив обухом в затылок, Бьорн оступился на крутом склоне и кубарем скатился в темную реку.

Он ушел под воду с головой. Холод отрезвил его, вытеснив зверя, и в затуманенном разуме мелькнула мысль: он не один в ледяной тьме. Ощутив легкое прикосновение, а затем толчок, Бьорн оттолкнул незримый предмет здоровой рукой, но пальцы запутались в длинных волокнах, на ощупь похожих на водоросли. Тщетно пытаясь освободиться, он вынырнул на поверхность, хватая ртом воздух, — и увидел свою добычу.

Два берсерка снова встретились взглядами. Глаза Черного Ульфа по-прежнему горели неистовой зеленью, а ухмылка так и не сошла с мертвых уст.