Двойник

ГЛАВА 10 БЕРСЕРК

Братья сидели рядом, окруженные другими воинами с Харейда, все как один невредимые, мучимые похмельем и страшно злые.

Бьорн страдал меньше остальных: когда город выслал завоевателям дань, ему как самому младшему достались лишь остатки пива и меда. Тем больше он досадовал. Братья, по крайней мере, имели опыт сражений; отец и раньше брал их с собой в набеги. А что, если вчерашняя битва окажется единственной в его жизни? Харальд Хардрада держал людей Торкеля в резерве, так и не вступившем в битву: англичане потерпели поражение слишком быстро. Поэтому, достигнув поля боя, бригада обнаружила только трупы, с которых уже содрали все, что представляло хоть какую-то ценность. Ни мечей с топорами и копьями, ни шлемов, ни застежек. Разве что пара тряпок; но и они были не лучше одежды Бьорна, успевшей истрепаться за время путешествия.

Вот уже четыре дня воины стояли лагерем под Йорком, недалеко от места сражения, в то время как его представители торговались с северным королем об условиях сдачи. Харальд запретил грабить город, отведя ему роль столицы своих будущих владений, а значит, дружинникам Гримсона опять ничего не достанется. Все эти дни они угрюмо наблюдали, как счастливчики из других отрядов щеголяют в тонком английском сукне и хвастаются друг перед другом украшениями для жен и невест. Соратники Бьорна все больше падали духом и пили без всякой меры. Они чувствовали себя куропатками среди орлов.

— Чем занят отец?

Большой Торольф уже трижды задавал этот вопрос; память у него короче, чем у селедки.

Бьорн вздохнул.

— Вместе с другими ярлами[3] сопровождает короля на переговорах. Горожане шлют нам пленников и выкуп.

— Надеюсь, не забудут положить баранины и меда.

Ингвар попытался выжать из меха последнюю каплю и с досадой отшвырнул его прочь.

— Мне уже все равно, что пить. Во рту будто овцы паслись! — простонал он и повалился наземь, прижав ладонь ко лбу. — Бьорн, будь хорошим мальчиком, принеси брату речной водицы.

— Отец велел ждать здесь. — Эйрик, старший сын Торкеля, остановил Бьорна, вскочившего на ноги. — Значит, здесь мы и останемся.

— Ну пожалуйста, — взмолился Бьорн. — Река за холмом, я только наполню мехи и вернусь — лошадь не успеет хвостом махнуть!

Эйрик облизал пересохшие губы. Он выпил не меньше других, а может, и больше — по праву старшинства.

— Тогда беги, парень, но поторопись. А то я тебе задам! — Он показал кулак.

— Если догонишь!

Бьорн со смехом увернулся от затрещины, Эйрик выругался и снова лег.

Юноша прикинул, как лучше добраться до реки. По дну пересохшей канавы проходила бугристая тропа, перегороженная ногами отдыхающих воинов. Не самая короткая дорога к берегу, но это лучше, чем перепрыгивать через распростертые тела. На викинга не стоит наступать, даже если тот в добром расположении духа. А уж в день, когда сентябрьское солнце печет вовсю, а пиво давно закончилось, это смерти подобно!

И все же Бьорн без колебаний выбрал второй путь. Он тут же споткнулся о Торольфа и неуклюже рухнул на него всем телом. Великан разразился проклятьями. Он хотел спихнуть с себя брата, но, невольно проследив за застывшим взглядом Бьорна, смолк на полуслове.

По узкой каменистой тропе, прихрамывая и волоча ступню, ковылял старик. Словно по волшебству, проход перед ним освобождался. Бьорн слыхал о магах, по велению которых расступались воды. Видимо, калека имел схожую власть: завидев его, воины поспешно отдергивали ноги и долго потом не решались вытянуть их снова.

— Сделайте вид, что спите, — шепнул Эйрик.

Братья дружно закрыли глаза и засопели, хотя Бьорн так и не слез с Торольфа.

Они не видели старика, но звуки выдавали его. Парализованная нога волочилась по земле, здоровая судорожными толчками бросала тело вперед. Он опирался на кривое топорище, покрытое сотнями насечек; дерево то шлепало по мокрой грязи, то царапало сухую землю. Воздух клокотал в груди хромого; должно быть, жестоко переломанные кости плохо срослись. Его появление сопровождал опасливый шепот.

Дома, на Харейде, искалеченный викинг покидал свою пещеру в утесах лишь дважды в год, когда заканчивались припасы. Его всегда снабжали едой, не требуя платы. Если он забирал овцу, хозяева считали, что принесли жертву богам; обглоданные кости тревожил потом только ветер. Собаки скулили и поджимали хвост, а матери выбегали на улицу, чтобы скорее спрятать плачущих малышей; самые отважные воины скрывались в своих домах, сжимая христианский крест или молот Тора и бормоча охранные заклинания, — все знали, кто идет. Если дети не слушались или плохо засыпали, их пугали именем старика, и не было угрозы страшнее.

«Спи, дитя, — приговаривали женщины, — а не то Черный Ульф заберет тебя в скалы».

Шарканье и клекот слышались все яснее. Бьорн еле дышал. Наверное, он уже сломал Торольфу лодыжки. Оба страдали, но не смели шелохнуться.

Ближе, ближе… И вот калека поравнялся с братьями. Они затаили дыхание, молясь про себя — двое Белому Христу, двое Тору, — чтобы Черный Ульф прошел мимо.

Все смолкло, только воздух со свистом вырывался из груди старого викинга. Бьорн мечтал об одном: снова услышать шорох шагов. Но вместо этого раздался голос, подобного которому он никогда прежде не слыхал:

— А вот и Торкелево племя.

Голос напомнил Бьорну шорох ветра в болотной траве лютой зимой, последний крик птицы в когтях ястреба, тонкий визг выдры, перегрызающей себе лапу, чтобы вырваться из капкана. Голос принадлежал человеку, давно отвыкшему говорить. А еще в нем неожиданно прозвучала насмешка.

— Храбрые сыновья Торкеля, — чуть слышно прошуршал Ульф, — должно быть, вы умерли, раз не дышите?

Братья разом выдохнули и принялись судорожно глотать воздух, внезапно показавшийся кислым. Они кашляли, но упорно притворялись спящими. Получалось неубедительно. Один Бьорн открыл глаза — против воли, словно кто-то поднял ему веки.

Прежде он толком не видел Черного Ульфа и помнил его лишь как тень, хромающую по улицам, чтобы затем скрыться в скальной расщелине с украденной овцой. Дикий зверь, живой труп — таким он представлялся Бьорну. Но сейчас перед ним стоял человек, правда, очень необычный. Казалось, Ульф древнее самого времени; сеть глубоких морщин, похожих на шрамы, покрывала его лицо, будто кто-то взял костяной гребень и долго бороздил им лоб и щеки старого викинга. Когда-то затейливые татуировки украшали его кожу, но теперь линии расплылись, а краски выцвели. Редкие волосы падали на лицо; присмотревшись, Бьорн понял, что в них вплетены кости животных: череп воробья, лапа куницы, рыбья челюсть. Ульф кутал свое тощее скрюченное тело в черную накидку, сквозь прорехи виднелись большие и малые рубцы — синие и вздутые, они вились, как черви. На спине болталась облезлая волчья шкура.

Но как бы ни выглядел Черный Ульф, Бьорн забыл обо всем, увидев его глаза, горевшие под завесой неопрятных седых прядей яркой зеленью горного водопада. Когда Бьорн заглянул в них, все вокруг исчезло. Он больше не слышал боязливого шепота, не чувствовал, что брат изнемогает под его весом. Стих даже речной бриз. Словно давняя угроза матери наконец сбылась и он остался с Черным Ульфом наедине.

— Медвежонок Бьорн, — снова послышался голос, слабый, как птичий крик на ветру.

— Ты знаешь меня? — Бьорн старался придать голосу уверенности, но пустил петуха, как мальчишка.

— Знаю ли я тебя? Викинга, который раньше всех ступил на английскую землю? О да… — Морщины вокруг рта собрались в подобие улыбки; раздался смешок, будто порыв ветра пробежал по сухим листьям. — Я видел твой первый шаг.

Все знали, что Черный Ульф плыл вместе с ними, и проклинали решение Торкеля взять его. Он не греб и всю дорогу лежал под палубой в тесном трюме, где хранились паруса, вязанки стрел и запасное оружие.

— Я помню свое крещение. — Снова этот шелест мертвой листвы. — Когда-то я окунулся в воду так же, как и ты… Целую вечность назад. Когда я еще не был… Не стал…

Голос задрожал и умолк; из-под рваной накидки появился бледный кулак, иссеченный сталью и временем. Зеленые глаза опустились, но в следующий миг вновь уставились на Бьорна. Рука почти коснулась его лица. Юноша хотел увернуться, отвести взгляд, но остался на месте, будто скованный чарами. Ульф сжимал в морщинистой ладони кожаный кисет.

Многие носили на шее такие мешочки, надежно пряча в них самое ценное: монеты, крест или молот Тора, кольцо, подаренное любимой. Но Бьорн знал, что в кисете старика лежит сокровище иного рода. Оно сопровождало Ульфа всю жизнь, было с ним еще до рождения. Такое же покоилось на груди Бьорна. Сорочка — пелена, в которой он появился на свет. Знак благословения… Или проклятия.

Одного взгляда хватило, чтобы понять, какая судьба досталась Черному Ульфу, этой полуживой развалине.

Бьорн зачарованно следил за кулаком, чертившим в воздухе знаки; казалось, из всех чувств у него осталось только зрение. Голос раздался вновь, но не из-под занавеса седых волос, не из впалого рта. Он звучал прямо в голове.

— Запомни это время. Помни его, когда оно станет прошлым. Любой ценой избегай битвы. Пусть твоя сорочка лежит в покое, пусть врата остаются закрытыми. Если же они отворятся — пеняй на себя!

Рука скользнула обратно под накидку и появилась уже пустая. Мир вокруг наполнился звуками: ветер дул с реки, викинги ворчали и переругивались, изнемогая от жары и безделья. Шарканье больной ноги удалялось вместе со стуком деревяшки о землю. Когда оно стихло, братья облегченно вздохнули.

— Слава Христу, он не остановился, — Торольф сел, потирая ноги, придавленные Бьорном. — Ты чуть не сломал мне лодыжку, остолоп!

Эйрик с Ингваром, провожая взглядом черный силуэт, согласно замычали.

— Как это? Он же говорил со мной!

Старшие братья уставились на Бьорна, разинув рты.

— Разве вы не слышали?

Тишина. Потом Эйрик, самый сообразительный из всех, расхохотался, за ним — Ингвар и Торольф.

— Отлично придумал! — усмехнулся Эйрик, давая младшему брату тычка. — Может, он еще и пригласил тебя в пещеру, чтобы высосать твою кровь?

Он снова пихнул Бьорна в плечо. Тот недоуменно переводил взгляд с одного на другого.

«Они ничего не слышали, — догадался он. — Черный Ульф говорил только со мной».

Эта мысль испугала его.

— Почему отец взял Ульфа в плавание? — спросил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— Потому что он берсерк, ясное дело, — ответил Эйрик.

— Кто, он?! — Бьорн не помнил себя от изумления.

Все знали, кто такие берсерки. Эти свирепые воины — настоящая удача для военного отряда. Они не боятся смерти, точнее, жаждут ее — ведь викинг, убитый в бою, тут же попадает в Валгаллу, чертог богов, чтобы вечно пировать и сражаться. Многие доблестно бились, впадая в ярость, когда глаза им застилала кровавая мгла сражения. Но даже самый отчаянный боец оставался собой. Берсерк же перерождался в дикого зверя в людском обличье. От человека в нем оставалась лишь способность держать меч или топор. Ходили слухи, что незадолго до гибели иные берсерки полностью превращались в медведя или волка — смотря какой зверь сидел у них внутри.

Вот почему старик носит волчью шкуру. Ужас не давал Бьорну смириться с этой мыслью.

— Не может быть! Берсерки не доживают до старости. Они кидаются в гущу битвы без кольчуги и погибают молодыми, чтобы вечно жить в Валгалле.

— Потому отец и взял его с собой. — Эйрик наклонился вперед, чтобы только братья слышали его слова. — Они росли вместе…

— Вместе? — изумленно перебил его Ингвар. — Ты хочешь сказать, что отец и этот ходячий труп — ровесники?

— У них разные судьбы. — Эйрик пожал плечами. — Как бы то ни было, они одновременно отправились в свой первый поход. И тогда же в Черного Ульфа вселился волк. Он стал берсерком. С тех пор перевоплощение случалось в каждой битве. Он получал смертельные раны, но выживал. Потом настало мирное время. Ульф начал пить, жена прогнала его, тогда он и ушел в скалы. Когда боевой рог зазвучал вновь, он проспал войну, потому что был мертвецки пьян.

Эйрик перешел на шепот:

— Годы шли, Ульф стал таким, каким вы его видите. Но если берсерк не погибнет в бою, а умрет в своей постели или пещере, не видать ему Валгаллы, не пировать до скончания веков. Он будет жить вечно, но станет драугом. — Эйрик содрогнулся. — Он превратится в тень, способную лишь смотреть, как любят, сражаются и умирают люди, в живой труп, который даже не знает, что уже мертв. Вот почему Черный Ульф, едва услышав о набеге, пришел к отцу и попросился с ним. Разве мог Торкель отказать старому товарищу в последнем шансе на вечный пир?

— Да он едва поднимает посох. Как же он справится с оружием? — В голосе Торольфа звучал благоговейный страх.

— Это неважно, — тихо сказал Бьорн, погруженный в свои мысли. — Он надеется пасть от английского меча.

Юноша встал, прихватив мехи для воды, и огляделся. Тропа, по которой шел Черный Ульф, оставалась широкой и пустой. Бьорн побрел в сторону берега. Он хотел побыть один.

Как узнать, сидит ли в тебе зверь? Только в пылу сражения, когда сыплются удары и смерть окружает со всех сторон. Это дар богов — могучего Тора или праотца Одина, одновременно благословение и проклятие. Бьорн знал: будь у него выбор, он отверг бы такой подарок. Он хотел доблестно сражаться бок о бок с братьями, защищать своим телом отца. Но высшей наградой для него будут слава и богатство; тогда он женится на Гудрун Прекрасной из Хольмдаля и будет растить с ней детей. Зачем ему Валгалла?!

Бьорн стыдился своих мыслей, но от них становилось легче. Он плелся мимо поджатых ног, пока не дошел до обрыва. Внизу извивалась река, но Бьорн не стал спускаться по отвесному склону, а направился вдоль невысокой насыпи туда, где пологая тропинка вела к воде. За гребнем холма открывался вид на Йорк, где отец с королем как раз принимали выкуп от горожан. Бьорн решил подняться на вершину, надеясь увидеть, как Торкель возвращается в лагерь с пивом, золотом и прочим добром. Однако его взгляду предстало совсем другое зрелище.