Дверь в стене

Правда о Пайкрафте

Он сидит в каких-нибудь десяти шагах от меня. Стоит мне только повернуть голову, и я вижу его. И когда наши взгляды сталкиваются – а это случается постоянно, – в его взгляде…

Это мольба, да еще с оттенком подозрительности.

Черт бы побрал эту подозрительность! Если б я хотел порассказать о нем, я б уж давным-давно это сделал. Но ведь я молчу, молчу – так пусть бы и жил себе с легким сердцем. Как будто может быть что-нибудь легкое в такой туше! Нет, кто поверит мне, вздумай я рассказать?

Бедняга Пайкрафт! Огромная, нескладная, живая масса жира. Самый толстый клубмен во всем Лондоне.

Он сидит за одним из клубных столиков в глубокой нише у камина и что-то уплетает. Что именно? Я осторожно оглядываюсь и ловлю его в тот миг, как он проворно приканчивает горячий пирожок с маслом, а сам впился в меня взглядом.

Да, черт его побери, буквально впился в меня взглядом!

Ну, Пайкрафт, с меня достаточно. Раз ты такой жалкий трус, раз ты ведешь себя, словно не полагаешься на мою порядочность, – получай! Прямо под взглядом твоих заплывших глаз я пишу все напрямик – всю чистую правду о Пайкрафте. О человеке, которому я помог, которого я прикрывал и который отплатил мне тем, что сделал для меня несносным пребывание в клубе – буквально несносным. И все из-за этой своей слезливой мольбы, из-за вечного немого призыва: «Не выдавай!»

И затем, почему он вечно ест?

Да, я пишу правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Итак, о Пайкрафте… Я познакомился с ним в этой самой комнате. Я сидел совершенно один, втайне мечтая иметь побольше знакомых в клубе. И вдруг подходит он, этакая перекатывающаяся масса жира, плюхнулся в кресло возле меня, долго возился в нем, усаживаясь, потом так же долго возился со спичками, зажег наконец сигару и тогда только обратился ко мне. Я уж не помню, с чего он начал, кажется, что-то о спичках, которые никак не зажигаются, а сам все подзывал одного за другим проходивших мимо лакеев и им тоже толковал об этих спичках тонким, пискливым голосом. Но именно так завязалось наше знакомство.

Он болтал о всякой всячине и наконец перешел к спорту. А отсюда – к моему сложению и цвету лица.

– Вы, должно быть, хорошо играете в крикет, – заключил он.

Не спорю, я действительно худощав, меня, пожалуй, можно даже назвать тощим, и верно, что цвет кожи у меня темноватый, но, однако… Нет, я не стыжусь своей прабабушки – родом из Индии, но все-таки мне не нравится, когда первый встречный напоминает мне о ней намеками на мою внешность. Так что я с самого начала невзлюбил Пайкрафта.

Но он завел речь обо мне только для того, чтобы тут же перейти к собственной особе.

– Я уверен, – сказал он, – что вы не больше моего занимаетесь гимнастикой и, по всей вероятности, едите не меньше. – (Как все толстяки, он воображал, что ничего не ест.) – И тем не менее, – он кисло улыбнулся, – мы очень несходны.

И тут он пустился бесконечно разглагольствовать о своем ожирении: что он предпринимает против своего ожирения, что собирается предпринять против своего ожирения, что ему советовали предпринять против ожирения и что, как он слышал, предпринимают другие, страдающие таким же ожирением, как и он.

– A priori[151] считается, – сказал он, – что проблема питания может быть разрешена диетой, а проблема усвоения – медикаментами.

Это было угнетающе. Его болтовня душила меня. Мне стало казаться, что я сам распухаю, слушая его.

Изредка такое можно выдержать, но наступил момент, когда моей выдержке пришел конец. Пайкрафт совершенно завладел мною. Я уже не мог войти в клуб без того, чтоб он тут же не устремился ко мне. А иногда он даже усаживался и пыхтел возле меня, пока я завтракал. Мне казалось порой, что он положительно цепляется за меня. Он был надоедлив, прилипчив, но уже не настолько туп, чтоб ограничиться только моим обществом; нет, с самого начала я заметил нечто в его поведении – ну, словно он догадывался, что я мог бы… словно видел во мне слабую, единственную надежду на спасение, какой не видел ни в ком другом.

– Я готов отдать все на свете, только бы сбавить в весе, – начинал он обычно, – все на свете. – Он таращил на меня глаза из-за своих обширных щек и отдувался.

Бедняга Пайкрафт! Он только что позвонил лакею – несомненно, чтоб заказать вторую порцию пирожков.

И вот в один прекрасный день он открыл свои карты.

– Наша фармакопея[152], – сказал он, – наша западная фармакопея – отнюдь не последнее слово медицины. Вот на Востоке, мне говорили…

Он оборвал фразу и выпучил глаза. Мне почудилось, будто я стою перед аквариумом.

И вдруг я разозлился на него.

– Послушайте-ка, – сказал я. – Кто разболтал вам о рецептах моей прабабушки?

– Видите ли… – попробовал он уклониться.

– Вот уже целую неделю, всякий раз, как мы встречаемся – а мы встречаемся довольно-таки часто, – вы не перестаете весьма прозрачно намекать на мою маленькую семейную тайну.

– Ну, – сказал он, – раз уж дело пошло начистоту – да, признаюсь. Мне сообщил это…

– Паттисон?

– Не совсем, – промямлил он. И я понял, что он лжет. – To есть… да.

– Паттисон, – заявил я, – принял это средство на свой страх и риск.

Он сложил губы сердечком и поклонился.

– Рецепты моей прабабушки, – продолжал я, – весьма своеобразны. Мой отец почти взял с меня слово…

– Но он не сделал этого?

– Нет. Но он предупредил меня. Однажды он сам попробовал одно снадобье…

– Ах… Но как вы полагаете… А что, если… что, если среди этих рецептов есть…

– Это очень странные документы, – настаивал я. – Даже самый их запах… Нет, это невозможно!

Но, раз отважившись на такой шаг, Пайкрафт твердо решил добиться своего. Я всегда избегал подвергать его терпение излишнему испытанию. Чего доброго, накинется вдруг и просто раздавит. Признаюсь, я проявил слабость. Но он сам вынудил меня к тому, чтобы я наконец произнес: «Ну что ж, рискните!» История с Паттисоном, о которой я упомянул, была совершенно в другом роде. В чем она заключалась – к настоящему рассказу отношения не имеет, но, во всяком случае, я знал, что тот рецепт, который я дал ему тогда, был вполне безвреден. Об остальных я не был так осведомлен и в общем был весьма склонен сомневаться в их безопасности.

Но даже если Пайкрафт отравится…

Сознаюсь, идея отравления Пайкрафта показалась мне заманчивой.

В тот же вечер я достал из сейфа затейливый, странно пахнущий ящичек сандалового дерева и просмотрел шелестящие кожаные лоскутки. Джентльмен, писавший эти рецепты для моей прабабушки, имел, очевидно, слабость к коже самых разнообразных сортов, и почерк у него был неразборчив до крайности. Многое в этих записях я просто не понял и ни в одной из них не разобрался до конца, хотя в моей семье, с давних пор связанной с гражданской службой в Индии, из рода в род передается знание языка хинди. Но я довольно быстро разыскал тот рецепт, который, как я знал, должен был тут находиться, и какое-то время сидел на полу у сейфа, рассматривая странный клочок кожи.

– Послушайте, – обратился я к Пайкрафту на следующий день, вырывая рецепт из его жадных рук. – Насколько я разобрал, это средство для потери веса. – («Ах!..» – простонал Пайкрафт.) – Я не вполне уверен, но, кажется, я не ошибаюсь. И если хотите послушать моего совета, не пробуйте его. Потому что, знаете ли, заботясь о вашей пользе, Пайкрафт, я черню репутацию моей семьи, но мои предки по этой линии, насколько мне известно, довольно-таки таинственная публика. Понятно?

– Дайте мне его, – сказал Пайкрафт.

Я откинулся на спинку стула и попробовал дать волю воображению, но безуспешно.

– Скажите, бога ради, Пайкрафт, вы представляете себе, как будете выглядеть, когда похудеете?

Но урезонить его было невозможно. Я взял с него слово, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не заикнется больше в моем присутствии о своем отвратительном ожирении – никогда, а затем вручил ему кожаный лоскуток.

– Это мерзкое снадобье.

– Ничего, – ответил он и взял рецепт. И вдруг Пайкрафт вытаращил глаза. – Но… но… – запнулся он.

Он только что обнаружил, что рецепт написан не по-английски.

– Я переведу его вам, как сумею, – сказал я.

Я сделал все, что мог. После этого мы не разговаривали две недели. Едва он приближался ко мне, я хмурился и знаком предлагал ему удалиться, и он соблюдал наш уговор, но к концу второй недели он был так же толст, как и прежде. И наконец он не выдержал.

– Я должен с вами поговорить, – обратился он ко мне. – Это нечестно. Тут что-то не так. Никаких результатов. Вы зря наговорили на вашу прабабушку.

– Где рецепт?

Он осторожно вытащил его из бумажника.

Я пробежал рецепт глазами.

– Вы взяли тухлое яйцо?

– Нет. А разве это обязательно?

– Это само собой разумеется во всех рецептах моей бедной дорогой прабабушки: если качество составных элементов не указано, следует брать наихудшие. Она признавала только крутые меры. Но кое-что из составных частей может быть заменено, тут даны варианты. Вы достали вполне свежий яд гремучей змеи?

– Я достал гремучую змею у Джемрака[153]. Она стоила… она стоила…

– Это меня не касается. А вот этот последний ингредиент…

– Я знаю человека, который…

– Отлично. Так. Ну, я напишу вам эти варианты. Насколько я знаю хинди, это снадобье – одно из самых отвратительных. Между прочим, «собака» здесь может означать дворняжку.

В течение месяца после этого я постоянно видел Пайкрафта в клубе, все такого же толстого и озабоченного. Он продолжал блюсти наш договор, лишь иногда нарушая дух его унылым покачиванием головы. Затем однажды, уже выходя из клуба, он снова начал:

– Ваша прабабушка…

– Ни слова о ней, – предостерег я, и он умолк.

Я уже вообразил, что Пайкрафт бросил свои попытки, и даже раз видел, как он рассказывал о своем ожирении трем новичкам в клубе, возможно пустившись на поиски новых рецептов. И тут совершенно неожиданно я получил его телеграмму.

– Мистеру Формейлину! – проорал у меня над ухом мальчуган-посыльный.

Я принял телеграмму и тут же ее распечатал.

«Ради всего святого, приезжайте. Пайкрафт».

– Гм, – протянул я.

Сказать по совести, я был чрезвычайно доволен, что репутация моей прабабушки, очевидно, реабилитирована, и позавтракал в отличнейшем расположении духа.

У швейцара я узнал адрес Пайкрафта. Он занимал верхнюю половину дома в Блумсбери, и я отправился туда, как только допил кофе с ликером. Я ушел, даже не докурив сигары.

– Мистер Пайкрафт? – осведомился я у парадной двери.

Мне сказали, что мистер Пайкрафт болен: он не выходил уже два дня.

– Он ожидает меня, – сказал я. И меня проводили наверх.

Я позвонил у двери с маленьким решетчатым окном, выходившей на площадку.

«Напрасно он затеял все это, – сказал я про себя. – Кто ест по-свински, пусть и выглядит как свинья».

Какая-то особа вполне почтенного вида, с озабоченным лицом, в чепчике набок, пытливо оглядела меня через окно.

Я назвал себя, и она неуверенно открыла дверь.

– Ну-с? – спросил я, пока мы стояли в дверях квартиры Пайкрафта.

– Он сказал, что пусть приходит, если, значит, вы придете, – проговорила она, не проявляя ни малейшего намерения провести меня куда бы то ни было. И затем с загадочным видом добавила: – Он заперся, сэр.

– Заперся?

– Заперся еще со вчерашнего утра и никого к себе не пускает, сэр. И нет-нет да как начнет браниться!.. Ах, боже ты мой, боже ты мой!

Я уставился на дверь, на которую указывали ее взгляды.

– Заперся вон там?

– Да, сэр.

– Что с ним стряслось?

Она печально покачала головой.

– Он все приказывает, чтоб ему подавали побольше кушаний. Да потяжелей все просит. Я уж достаю что можно. И свинину-то, и пудинг на сале, и сосиски, и горячий хлеб, и все такое. Оставлю еду у дверей, а сама ухожу. Сэр, он ест прямо-таки ужасающе.

За дверью послышался пискливый возглас:

– Это вы, Формейлин?

– Это вы, Пайкрафт? – заорал я, подошел к двери и постучал.

– Скажите ей, пусть она уйдет.

Я исполнил поручение.

Затем послышалось какое-то странное постукивание по двери, как будто кто-то в темноте нащупывал дверную ручку, и затем знакомое пыхтение.

– Все в порядке, – сказал я, – она ушла.

Но дверь еще долго не открывалась. Я услышал, как повернулся ключ.

Затем голос Пайкрафта произнес:

– Войдите.

Я повернул ручку и открыл дверь. Разумеется, я ожидал увидеть Пайкрафта.

Но представьте себе, его там не было!

В жизни своей не испытывал я большего изумления. Моему взору предстала гостиная в неописуемом беспорядке: среди книг и письменных принадлежностей расшвырены тарелки, несколько стульев опрокинуто, но Пайкрафта…

– Все в порядке, дружище, заприте дверь, – снова послышался голос Пайкрафта. И тут я его обнаружил.

Он был наверху, у самого карниза над косяком двери, словно кто-то приклеил его к потолку. На лице его читались тревога и раздражение. Он пыхтел и ворочался.

– Заприте дверь, – повторил он. – Если эта женщина увидит…

Я запер дверь и уставился на Пайкрафта.

– Если что-нибудь сорвется, вы слетите вниз и сломаете себе шею, Пайкрафт, – сказал я.

– Если б я это мог! – пропыхтел он.

– Человек вашего возраста и веса, и чтоб занимался детской гимнастикой…

– Перестаньте, – простонал он, и лицо его приняло мученическое выражение. – Ваша проклятая прабабушка…

– Осторожнее! – предостерег я.

– Я вам сейчас все объясню. – и он опять принялся ерзать под потолком.

– На чем вы там держитесь?

И вдруг я понял, что он ни на чем не держится, что он просто парит под потолком, как оторвавшийся воздушный шар. Он опять начал ерзать, пытаясь отстать от потолка и спуститься ко мне.

– Это все ваш рецепт, – сказал он, отдуваясь. – Ваша пра…

– Полегче! – крикнул я.

Он несколько небрежно ухватился за раму гравюры, и она шлепнулась на диван, а Пайкрафт снова взлетел под потолок. Бедняга стукнулся, и тут я сообразил, почему он весь на наиболее выдающихся выпуклостях тела перепачкан мелом. Он начал спуск вторично, держась за выступ камина, и на этот раз дело пошло успешнее.

Зрелище было поистине необычайное: огромный, апоплексического вида толстяк спускается с потолка на пол.

– Это ваше средство… – проговорил он, – подействовало лучше, чем нужно.

– То есть?

– Потеря веса почти полная.

И тут я, разумеется, понял.

– Клянусь богом, Пайкрафт, – сказал я. – Вам нужно было средство от ожирения. А вы называли это весом. Ну да, вы называли это весом.

Признаться, я был в совершенном восторге. Пайкрафт положительно нравился мне в эту минуту.

– Дайте-ка я вам помогу, – предложил я, взял его за руку и стянул вниз.

Он дрыгал ногами, стараясь найти опору. Он напоминал мне флаг в ветреную погоду.

– Вон тот стол, – показал он мне, – он из целого красного дерева. Очень тяжелый. Если вам удастся засунуть меня под него…

Я так и сделал, и там он покачивался, как привязанный аэростат, а я стоял на коврике у камина и беседовал с ним.

Я закурил сигару.

– Расскажите, что случилось.

– Я принял его.

– Каково на вкус?

– Омерзительно.

Вероятно, они все такие. Взять ли их составные элементы, или все снадобье в целом, или его возможное действие – почти все рецепты моей прабабки кажутся мне по меньшей мере несоблазнительными. Я бы лично…

– Сперва я попробовал один глоток…

– Ну?

– Уже через час я почувствовал себя легче. Я решил принять все снадобье.

– Милейший Пайкрафт!..

– Я зажал нос, – объяснил он, – и становился все легче и легче… и ничего не мог с этим поделать.

Внезапно он дал волю страстям.

– Скажите на милость, ну что я должен теперь делать? – запищал он.

– Одно совершенно очевидно, – сказал я, – это то, чего вы не должны делать. Стоит вам выйти наружу, и вы полетите все выше и выше… – и я сделал соответствующий жест рукой. – Придется посылать Сантос-Дюмона[154], чтобы вернуть вас на землю.

– Может, действие снадобья прекратится?

Я покачал головой.

– На это лучше не рассчитывать.

И тут опять страсти его прорвались наружу, он наподдал ногой близстоявшие стулья и застучал кулаками по полу. Он вел себя, как это и следовало ожидать от такого огромного, тучного эгоиста при подобных затруднительных обстоятельствах, – иначе говоря, очень скверно. Он отзывался обо мне и моей прабабушке без малейших знаков уважения.

– Я не просил вас принимать это лекарство, – заметил я.

И, великодушно игнорируя оскорбления, которыми он меня осыпал, я уселся в кресло и начал беседовать с ним рассудительно и дружески.

Я указал ему, что он сам навлек на себя беду и что в этом даже можно усмотреть некую высшую справедливость. Он слишком много ел. Тут он стал возражать, и некоторое время мы дискутировали на эту тему.

Он становился шумлив и буен, и я отказался от мысли рассматривать случившееся с ним с этой точки зрения.

– Но, кроме того, – продолжал я, – вы погрешили против истины. Вы называли это не ожирением, что было бы справедливо и бесславно, но весом. Вы…

Он прервал меня, заявив, что признает все это. Но как быть теперь?

Я предложил ему приспособиться к новому состоянию. Тут мы подошли к делу практически. Я высказал уверенность, что ему будет нетрудно научиться ходить по потолку на руках…

– Я же не могу спать, – пожаловался он.

Ну, тут затруднений не было. Вполне возможно, пояснил я, прикрепить к потолку пружинный матрас, подвязать к нему тесемками простыню и подушку, а одеяло, вторую простыню и покрывало пристегивать сбоку на пуговицах. Я посоветовал ему довериться экономке, и после некоторых пререканий он согласился и на это. (Было прямо-таки наслаждением смотреть, как впоследствии эта славная леди с самым невозмутимым видом проделывала все эти изумительные переустройства.) Можно принести лесенку из библиотеки и все ставить на верхушку книжного шкафа. Кроме того, нам пришел в голову остроумный способ спускаться по мере надобности вниз: просто надо на верхних полках разложить тома Британской энциклопедии (десятое издание). Стоит только взять под мышку два-три тома, и вот он уже спускается вниз. И мы оба сошлись на том, что понизу, вдоль стен, следует сделать железные поручни, чтоб держаться за них, когда явится необходимость действовать в комнате на низком уровне.

Обсуждая все эти детали, я заметил, что отношусь к делу с неподдельным интересом. Я сам пошел к экономке и раскрыл ей истину. Почти без посторонней помощи я прикрепил к потолку перевернутую кровать. Я провел целых два дня в его квартире. Я очень умел и предприимчив, когда у меня в руках отвертка и клещи, и я сделал множество оригинальных приспособлений для Пайкрафта; переделал проводку, чтоб он мог доставать до звонка, перевернул все лампочки так, чтоб они светили вверх, и тому подобное. Вся процедура занимала меня чрезвычайно, и было приятно думать о Пайкрафте как о большой жирной мухе, которая переползает по потолку и по дверным косякам из комнаты в комнату, и понимать, что он уже никогда, никогда, никогда больше не появится в клубе…

И тут, знаете, моя роковая изобретательность погубила меня. Я сидел у его камина, попивая его виски, а он в своем излюбленном углу над дверью приколачивал к потолку турецкий ковер, как вдруг меня осенила идея.

– Клянусь богом, Пайкрафт, – воскликнул я, – все это совершенно лишнее!

И, не успев еще обдумать все последствия, я выпалил мою идею.

– Нижнее белье из листового свинца, – объявил я.

И непоправимое свершилось.

Пайкрафт принял мой проект почти со слезами. Снова быть как все… ходить по полу.

Я изложил ему весь замысел, прежде чем понял сам, чем мне это грозит.

– Купите листового свинца, понаделайте из него дисков, нашейте их на нижнее белье, сколько потребуется. Сделайте себе башмаки со свинцовыми подошвами, носите портфель, наполненный свинцом, – и все будет в порядке! Вместо того чтоб сидеть тут, как в тюрьме, вы сможете показаться на свет божий; вы сможете путешествовать…

Еще более счастливая мысль пришла мне в голову:

– И вам нечего бояться кораблекрушений. Вам достаточно будет выскользнуть из некоторых ваших свинцовых одеяний, взять в руку необходимый багаж и взлететь на воздух…

Расчувствовавшись, он выронил молоток, который пролетел на волосок от моей головы.

– Клянусь богом, – сказал он. – Ведь я же смогу бывать в клубе!

Меня словно ошпарило.

– Д-да… клянусь богом… – пролепетал я. – Да. Конечно, и в клубе.

Так он и сделал. И делает поныне. Вот он сидит позади меня и, клянусь жизнью, уплетает уже третью порцию пирожков с маслом. И ни одна душа в мире, кроме меня и его экономки, не знает, что фактически он ничего не весит. Что это просто нелепый жевательный аппарат, мыльный пузырь, niente[155], nefas[156], самый легковесный из людей. Вот он сидит и караулит, когда я закончу писать. Затем, если это ему удастся, загородит мне путь, устремится ко мне…

Он опять начнет рассказывать мне обо всем. Что он чувствует, и чего он не чувствует, и как иногда у него возникает надежда, что «это» понемножку проходит. И обязательно ввернет этаким заискивающим, приторным голоском:

– Секрет не выдавать, а? Ведь если кто узнает – какой стыд! Будешь, знаете, выглядеть дураком. Ползает по потолку и тому подобное…

А теперь – как бы улизнуть от Пайкрафта, который занимает исключительно выгодную стратегическую позицию между мной и входной дверью…

1903