XVI. Волшебник умирает окончательно

Вот я, наконец, в этом особняке, на проспекте Виктора Гюго, нанятом для Эммы. И я в нем один, наедине со своими странными воспоминаниями, потому что Эмма предпочла пожертвовать своей опьяняющей и прибыльной красотой в пользу г. Альсида… Не будем об этом больше говорить.

Начало февраля. Сзади меня в камине трещат дрова с шумом щелкающего бича. Со времени моего возвращения в Париж, не имея определенных занятий, не читая ничего, я занимаюсь тем, что с утра до поздней ночи записывал на этом круглом столике все то, что я пережил за последнее время. Кончены ли мои приключения?..

Автомобиль-Клоц помещается здесь же на дворе, в специально выстроенном для него помещении. Несмотря на мои распоряжения, нантейлевский механик наполнил резервуары маслом и нам — моему новому шоферу и мне — стоило невероятных трудов довезти до дому этот автомобиль-человек, так как абсолютно не удавалось повернуть ручки кранов резервуаров, чтобы выпустить масло. Доставленный, наконец, в сарай автомобиль начал с того, что совершенно разрушил своего заместителя, двадцатисильный автомобиль новейшей конструкции… Что я мог поделать с этим проклятым Клоцем? Продать его? Подвергнуть своих ближних его злобе? Это было бы преступлением… Уничтожить его, умертвить профессора в его последней трансформации? — Это было бы убийством. Я предпочел запереть его. Сарай построен из тяжелых дубовых досок, а дверь тщательно заперта на замок и засовы.

Но новый зверь проводил все ночи, рыча свои угрожающие или скорбные хроматические гаммы и соседи стали жаловаться. Тогда я заставил отвинтить в своем присутствии преступную сирену. С невероятным трудом отвинтили винты, гайки и болты, и оказалось при этом, что сирена как бы припаялась к машине. Нам пришлось оторвать сирену, от чего вся машина содрогнулась. Из раны брызнула струя желтой жидкости, пахнущей керосином, и медленно потекла капля за каплей из ампутированных частей. Я вывел из этого факта заключение, что металл, под влиянием интенсивной жизни, организовался; вот почему мои усилия заменить старую рессору не привели ни к какому результату; эта операция в данном случае превратилась бы в прививку неорганического тела к органическому, и сделалась так же невыполнимой, как прививка деревянного пальца к живой руке.

Лишившись своего голосового аппарата, мой заключенный не успокоился, а в течение недели продолжал страшно шуметь по ночам, бросаясь всей своей массой на запертую дверь. Потом внезапно он затих… С тех пор прошел месяц. Я думаю, что резервуары масла и бензина пусты. Тем не менее я запретил Луи, моему шоферу, пойти убедиться в этом и вообще входить в клетку этого дикого и свирепого зверя.

Теперь у нас царит покой, но Клоц все-таки здесь…

Луи перебил философские рассуждения, готовые сорваться с моего пера. Он ворвался ко мне и проговорил, выпучив глаза;

— Барин, барин! Пойдите посмотрите на вашу восьмидесятисильную машину…

Я даже не дождался конца его фразы и быстро пошел вниз.

Спускаясь вслед за мной по лестнице, Луи сознался, что позволил себе открыть сарай, потому что с некоторого времени оттуда доносился скверный запах. И действительно, даже на дворе стоял тяжелый, тошнотворный запах.

Луи воскликнул, почти в восхищении:

— Барин сам чувствует, какая вонь!.. — И он открыл дверь сарая.

Грузно осев на свои ослабевшие колеса, автомобиль был обезображен, точно он был сделан из воска и наполовину растаял. Рычаги висели, согнувшись, как резиновые полосы. Потерявшие форму прожекторы выглядели, точно из них выпустили воздух, а голубоватые клейкие стекла были похожи на бельма на мертвых глазах. На алюминиевых частях проступили подозрительные пятна, а железо было разъедено местами до дыр.

Стальные части истончились и сделались ноздреватыми, медь приобрела губчатую консистенцию грибов. Словом, большая часть составных частей автомобиля была покрыта язвами и пятнами, но это не была ни ржавчина, ни окись меди. Эта омерзительная вещь стояла в луже тягучей, отвратительной, пронизанной жилками разных цветов жидкости, вытекавшей из нее самой. Под влиянием каких-то странных химических реакций на поверхность этого разлагающегося металлического тела вырывались какие-то пузырьки, а внутри механизма слышалось какое-то бульбульканье, точно кто-то там полоскал себе горло. Вдруг, с мягким звуком, точно от падения в жидкую грязь, свалилось рулевое колесо, разбило платформу и рикошетом — покрышку мотора. Там оказалась какая-то гнусная каша, и вырвавшаяся оттуда вонь заставила меня броситься к выходу из сарая. Но все же у меня хватило времени заметить в самой глубине тени кишение трупных червей…

— Какая дрянная марка! — заявил мой шофер.

Я попробовал уверить его, что усиленная тряска обладает иногда свойством разлагать металл и может давать картину таких молекулярных изменений строения. Кажется, он не особенно поверил в мои объяснения, а я, знавший, что правда еще менее правдоподобна, был вынужден, чтобы понять ее и согласиться, что это именно так, снова повторить все про себя, придав своим размышлениям втайне словесную форму, благодаря которой вещи подтверждаются и легче объяснимы, так же, как задача легче усваивается на языке цифр.

Клоц умер! Автомобиль умер! И вместе со своим автором рушится великолепная теория об одухотворенном механизме, обладающем бессмертием благодаря постоянной замене своих износившихся составных частей новыми и поддающемся бесконечным усовершенствованиям. Вдохнуть жизнь значит вдохнуть в то же время и смерть, которая неумолимо следует за жизнью; и попытка превратить неорганические вещества в органические значит — обречь их на более или менее быстрое разрушение.

Но мои предположения оказались ошибочными: фантастическое существо погибло не из-за недостатка бензина. Нет — резервуары оказались наполовину полными. Значит, машину разрушила ее душа, душа человека, эта душа-соблазнительница, которая с такой быстротой использовала тела более здоровых, чем мы, животных, и которая быстро привела к печальному концу это металлическое, могучее и невинное тело.

Я приказал выбросить в помойную яму всю эту отвратительную кучу. Могилой Клоца будет свалка. Он умер… он умер. Я избавился от него. Он умер без передачи… Он умер, наконец. Его дух находится там же, где души всех умерших. Он не может больше мне вредить.

Ха! Ха! Ха! Старина Отто!.. УМЕР! Отвратительное животное!

Я должен был бы чувствовать себя счастливым. А между тем, этого нет на самом деле. О, не из-за Эммы! Я не отрицаю, что эта особа огорчила меня. Но это горе рассеется; а раз есть сознание, что горе может пройти, оно уже наполовину прошло. Нет, все мое несчастие — это то, что я не могу отделаться от воспоминаний. Меня преследует все то, что я видел и переиспытал: сумасшедший, Нелли, операция, Минотавр, я-Юпитер и много других ужасных вещей… Я пугаюсь пристального взгляда, направленного на меня, и опускаю глаза при виде замочной скважины… Вот в чем мое несчастье. А кроме того, я страшно боюсь одной ужасной вещи…

А что если все это не кончено еще? Если смерть Клоца не послужит развязкой моих приключений?..

До него мне нет никакого дела, так как он больше не существует; да если бы даже он и появился под личиной Лерна или в виде призрачного автомобиля, и стал бы меня дразнить, я прекрасно понял бы, что это может быть только воображением или галлюцинацией моего слабого зрения. Он-то умер, и я очень мало им интересуюсь, повторяю это.

Меня тревожит мысль об его трех помощниках. Где они находятся? Что они делают? Вот в чем вопрос. Они обладают секретом цирцейской операции и, наверное, пользуются им в своих собственных выгодах, чтобы торговать перемещением личностей… Несмотря на постигшую его неудачу, Клоц-Лерн все же встретил некоторых субъектов, которые согласились подвергнуться его дьявольской операции, чтобы обменяться с другими своими душами. Трое немцев увеличивают с каждым днем количество этих негодяев, жадных до чужих денег, или до чужой молодости, или до чужого здоровья. По свету бродят, не возбуждая ни в ком подозрений, мужчины и женщины, которые вовсе не те, кем они кажутся…

Я больше ни во что не верю… Все лица мне кажутся масками. Может быть, я мог бы это заметить и раньше, но есть люди, на лицах которых отражается совсем несвойственная им душа. Некоторые, известные своей честностью и прямодушием, вдруг оказываются обладающими непредвиденными порочными наклонностями и бурными страстями, так что начинаешь думать о чуде. Та же ли у них душа сегодня, что была вчера?

По временам глаза моего собеседника загораются странным огнем, я читаю в них не принадлежащую ему мысль; если он выскажет ее, он тут же отречется от нее и сам первый удивится, как она могла прийти ему в голову.

Я знаю людей, убеждения которых ежедневно меняются. Это очень нелогично.

Наконец, сплошь и рядом мной овладевает какая-то могучая воля, чья-то грубая сила сжимает мой мозг, если можно так сказать, и заставляет мои нервы или приказывать моим мышцам совершать поступки, о которых я потом жалею, или произносить слова, которым я не сочувствую — движение, пощечины или выкрикивание ругательств.

Я знаю, я прекрасно знаю: всякий человек переживает в своей жизни такие же минуты. Но для меня причины этих явлений сделались смутными и таинственными. Объясняют это приступами лихорадки, взрывом гнева, припадком рассеянности, точно так же, как неожиданные выходки, которые я часто подмечал у своих ближних, называют обычаем, лицемерием, расчетом или дипломатией, и которые, как говорят, в сущности только проступки против этих великих слов или протест против них…

Не вернее ли, что все это вызвано таинственным влиянием всемогущего волшебника?

Я согласен, что пережитые мною волнения истощили мой мозг, и мне следовало бы полечиться. Меня неудержимо преследуют зловещие воспоминания о моих злоключениях в Фонвале. Вот почему, ясно почувствовав необходимость избавиться от этих воспоминаний, я немедленно, по своем возвращении оттуда, принялся записывать их; вовсе не с целью написать книгу, а в надежде, что, изложив все это на бумаге, я избавлю от них свой мозг и что этого будет достаточно, чтобы раз навсегда изгнать воспоминания из моей головы.

Но это не так. Далеко не так. Наоборот, я пережил их с новой силой по мере того, как излагал их на бумаге; и я не могу понять, чья колдовская сила заставляла меня по временам употреблять некоторые слова и выражения помимо моей воли.

Я не добился своей цели. Я должен прибегнуть к другим, новым способам, чтобы заставить себя позабыть этот кошмар и уничтожить в своей памяти даже мелочи, которые могли бы напомнить мне о нем. Спустя немного времени, многие вещи исчезнут… и будет слишком поздно… Может случиться, что в окрестностях Фонваля родится несколько слишком разумных быков: надо сейчас же купить Ио, Европу и Атор и приказать их зарезать. Продать Фонваль и все, что там находится. Жить, жить самим собой… продолжать жить глупым, экстравагантным или смешным, все равно, но оригинальным, независимым, не слушаясь ничьих советов и свободным, Господи, свободным от ига воспоминаний.

Я клянусь, что эти мерзости в последний раз заполняют мой мозг. И записываю я это только для того, чтобы запечатлеть это как можно торжественнее.

А тебя, вероломная рукопись, которая только увековечила бы существа и события, которым я с настоящей минуты отказываю в праве существования, в огонь! В огонь «Доктора Лерна»! В огонь! В огонь! В огонь!..

Загрузка...