Глава 22. Осколок счастья

На Имперской площади было многолюдно.

Открылась большая городская ярмарка и торговцы сюда, похоже, стеклись со всех близких и далеких городов Антерры.

Кален понуро ехал вслед за госпожой. Первый снег, как и предполагалось, растаял, наледи не было, но Мелисса все равно ступала осторожно. Правда на этот раз Кален не обманывался таким поведение кобылки: ну как снова поскользнется и упадет?

Не переставая следить за лошадью, Кален снова и снова погружался в собственные невеселые думы. Наверное, он болен. Конечно, болен. Отчего тогда вот уже не первую ночь он просыпается не в своей кровати?

Ранним утром снова очутился в псарне. Как? Не помнил. Мама рассказывала, есть такие люди, которые ходят во сне. Особенно, когда луна проходит полный цикл и становится круглой и ноздреватой, как сырник на сковородке…

А огромные волкодавы ластились, согревали его голые бока. Вот только куда девалась одежда?

Трясясь от холода и отчаянно желая, чтобы никто не попался ему по пути, он снова пробирался обратно в дом для прислуги, ложился в свою кровать.

И снова думал.

Да, скорее всего, у него лунная болезнь. Что же еще?

Сон опять не шел. И всегда после таких случаев есть хотелось — сил нет.

Кухня располагалась в хозяйском доме. А там — недоеденные с ужина пирожки с капустой, луком и морковкой. Кален весь день шинковал овощи, а Огар-ла готовил тесто…

Решившись, он встал, оделся, бесшумно пересек двор, умудрившись даже ничего не задеть, миновал хозяйский коридор, и уже хотел прошмыгнуть на кухню, как увидел нечто странное — дверь, которая обычно была заперта. Кален все гадал, что же за ней находится?

Любопытство пересилило здравый смысл и голод. Приговаривая про себя, что он всего лишь одним глазком заглянет в щелочку приоткрытой двери, Кален направился в противоположную от кухни сторону. Вдруг там кладовая? Наверняка, ничего интересного, но все же…

За дверью оказалось интересно. Такого количества пузатых склянок на столе он не видел в жизни. У некоторых склянок из горлышка торчали какие-то трубки; стояла спиртовая горелка — такую же использовал у себя Огар-ла для приготовления особых блюд; громоздились банки с неизвестным содержимым, а шкаф… В шкафу тоже стояли банки. Вот только… Кален с ужасом рассматривал их содержимое, в котором признал нечто похожее на пальцы, глаза, сердце, печень, язык… Неужели человеческие? Он так растерялся, что попятился назад, оступился, неловко взмахнул рукой и…

Что-то упало и разбилось.

Бросившись поднимать осколки и молясь про себя, чтобы его за этим делом не застала хозяйка, он в какой-то момент поднял глаза, чтобы отдышаться и понял, что уже поздно. Черная парча юбки, оказавшаяся у него перед глазами, могла принадлежать только ей.

— Ты хоть знаешь, что разбил, дурень?

Голос у нее не строгий, нет. Но Кален знает, что когда она так говорит — не жди ничего хорошего.

— Простите, госпожа… — оказывается, он задел еще один пузырек — темно- коричневая лужица с едким знакомым запахом из детства растеклась по дощатому полу. — Этого больше не повториться, госпожа…

— Последний пузырек. Все, что у меня оставалось, Кален, все! — Не обращая внимания на его извинения, продолжала хозяйка. — Чем я по твоей милости должна лечить больных, а?

— Но… как бы… можно же приготовить новый?

— Можно. Чем пахнет?

Кален принюхался. Сладко. Терпко. Как в детстве, когда мама лечила…

— Это… как бы… солодка?

— Без «как бы». Просто солодка. А ты умеешь удивлять. Как догадался?

— Помню запах с детства.

— С детства, значит… Может, ты еще знаешь, что солодка у нас не растет?

Да. Это лекарство было дорогим. Он помнил, как мама отдала последние тори, чтобы его купить, когда Кален задыхался от кашля. Потом работала за троих, пока сама не слегла…

— Не растет, госпожа.

Низко опустив голову, он руками сгребал к себе осколки, не замечая, как на пол капают алые капли.

— Хватит!

Кален остановился. Но голову поднять так и не решался.

— Толку от тебя… — голос у хозяйки по-прежнему строгий, но незлой. — Марту попрошу, она уберет. Держи! — на руки Калену упал кусок чистой белой ткани. — Порезы промокни.

Он поднялся с колен, торопливо промакивая узкие влажные полосы на ладонях, которые только сейчас начали ныть и болеть.

— Этим намажешь после. — В руку, обмотанную тряпкой с алыми пятнами, опустилась маленькая коробочка. — А завтра в качестве наказания поедешь со мной на ярмарку. Верхом! И только попробуй заболеть.

Покивав и поспешно выйдя из комнаты, за спиной Кален услышал тихую ругань госпожи.

***

Громкая ругань, доносившаяся сверху, начала порядком надоедать.

Время близилось к обеду, и Халина надумала запечь замаринованную вчера вечером курицу для Маркела. Грузный, неповоротливый деревенский староста, живший бобылем, частенько наведывался к вдове, нахваливая умение готовить жирные разносолы и поддерживать угодную ему беседу.

А нанести ей визит сегодня повод был более чем достаточный…

Скользкая, благоухающая чесноком курица едва не выскользнула из рук, когда Халина услышала, как наверху, в комнатке, сданной недавно пришлым молодым, сначала завозились, затем затопали, а после монотонный разговор и вовсе перешел в ругань и крики.

Сказать по правде, вдова ожидала, что утром придется нанести визиг Фину — местному конюху, чтобы заказать у того гроб. Простенький, из сосны. Потому что Халина не сомневалась: девка долго не проживет. С высоты своего опыта и наблюдательности она сразу заметила неестественный яркий румянец на щеках в сочетании с общей бледностью кожи, воспаленные глаза, потрескавшиеся губы. Во время Второй Лютой войны она пользовала больных и раненных, потому знала, как выглядит человек, готовящийся ко встрече с Богиней.

Но девка, вопреки всякому здравому смыслу, похоже, и не думала помирать. Ее звонкий, полный силы и жизни голос соловьем разливался по дому, заглядывая в уголки, проникая в щели. Определенно, умирающие так не щебечут.

Когда вдова, разгоряченная пламенем огня в печи, насадила курицу на вертел, на втором этаже, по всей видимости, тоже стало «жарко». Теперь слышались не только крики, но и звон разбиваемой посуды.

Ничего! Она еще посмотрит, найдется ли у молодых наглецов достаточно золотых тори, чтобы оплатить внушительный счет, который, несомненно, она выставит им за порчу имущества. А не найдется — еще лучше. К тому же, если подтвердятся опасения, Маркел обещал обставить это дело так, будто именно Халина помогла стражам Спокойствия. Возможно, ее даже представят к награде!

В этот момент наверху снова что-то грохнуло, и в сметанный соус с пряными травами, взбиваемый вдовой, осыпалась труха с потолочной балки.

Вдова неприлично выругалась.

Чем они там занимаются, интересно?

Кувшин для умывания пролетел над головой Терри и разбился вдребезги, встретившись со стеной.

— Гвен! Хватит! Прекрати, что ты делаешь?

Следом за кувшином в полет отправился жестяной тазик для умывания. Гведолин смутно помнила, как в него медленно, капля за каплей, стекала ее кровь…

— Пытаюсь достучаться до твоей совести!

— Ай! — Терри снова нырнул за кресло. — Можно стучать не так громко, хотя бы!

— Тише — бесполезно. Ты все равно меня не слышишь!

— Ладно, давай сначала. Что ты хочешь услышать?

— Правду! Скажи мне правду, Терри, и клянусь Водой, я от тебя отстану. Я чувствую, что ты врешь. Не знаю, как это объяснить, но сегодня утром я проснулась и поняла, что чувствую все.

— Все?

— Да, Терри, все. Я слышу, как воробьи, радуясь весне, чирикают на ветках сирени через дорогу от дома вдовы. Слышу, как вдова тихонько напевает себе под нос крестьянскую заунывную песню и готовит курицу с чесноком и приправами. Я чувствую запах трав отсюда и могу сказать название каждой. Я знаю, что нога больше не болит, хотя и зудиг навязчиво, не больно, скорее — щекотно. Наконец, я слышу, как стучит твое сердце, Терри.

Из-за кресла послышался сдавленный смешок.

— Оно стучит как-то по-особенному?

— Да. Учащенно. Нервно. Так бывает, когда человек чего-то боится. Или врет.

— На себя посмотри! Что ты творишь? Любой бы испугался на моем месте!

Да что он о себе вообразил? Гведолин никогда не дралась с другими девчонками или мальчишками в работном доме, но тут ей захотелось врезать Терри.

Словно в угоду ее желанию в окно ворвался сильный ветер, скинул с подоконника и отшвырнул в сторону кресла глиняный горшок с геранью.

Гведолин покосилась на окно — окно было закрыто. Даже легкие занавески не колыхались от сквозняка.

Ужас неестественности происходящего охватил ее — от корней волос до кончиков пальцев на ногах.

Неправильно, невозможно. Так не должно быть!

Но так есть.

Мгновения задумчивости хватило, чтобы Терри, отбросив кресло, ястребом кинулся на нее, скрутил руки за спиной и повалил на кровать.

Гведолин хотелось выть, смеяться и плакать одновременно.

Потом ее начало трясти.

Она то рыдала, уткнувшись в плечо Терри, то хохотала от души, утирая теперь уже набежавшие от смеха слезы.

Все это время Терри гладил, успокаивал, утешал. Когда она, вымотавшись донельзя, как наигравшаяся с добычей кошка, свернулась калачиком на кровати, Терри тихо произнес:

— Ты права. Я обманул тебя. Прости.

Она ждала этих слов. Чувства, обострившиеся до предела, не могли подвести. Не в этот раз.

— Я знаю, — голос ее звучал глухо, устало. — Расскажи.

Отвернувшись от нее, Терри уставился на стену.

— Проснувшись утром, ты спросила, почему у тебя на пальце нет кольца. Знаю, ты не намекала на то кольцо с аметистом, про которое я рассказывал. Но заметила, что для обряда я обязан был надеть кольцо — любое, пусть даже деревянное. Так положено. А я, признаться, совершенно об этом забыл…

— Мы не женаты, да?

Терри шумно сглотнул.

— Нет, Гвен, не женаты.

— И ночь не приходили жрицы, которым ты отдал свои последние сбережения?

— Не приходили.

Вот она — святая правда. Если бы у Гведолин были силы, возможно, она снова принялась бы швырять мебель и бить утварь. На тумбе еще осталось достаточно стеклянных пузырьков. Но сил не было, лениво было пошевелить даже пальцем. Потому она лишь сипло спросила:

— Тогда зачем? Для чего ты устроил весь этот спектакль? Неужели, только ради… но это же глупо, Терри!

— Глупо? — Он, наконец, отмер, повернулся к Гведолин и, повысив голос, повторил: — Глупо? Тогда посмотри на это!

Бесцеремонно задрав длинную сорочку, Терри бережно обхватил ее больную ногу и принялся разматывать бинты.

Гведолин не пыталась вырваться. Признаться, с тех пор, как она проснулась и обнаружила, что кроме легкого головокружение, тошноты и покалывания в ноге у нее ничего не болит, она сама хотела размотать бинты и посмотреть. Но боялась. Страх, с которым она не смогла справиться, перешел в ярость, ярость — в крики и бросание предметов в так некстати попавшегося под руку Терри.

Бинт упал на пол, и они оба с изумлением уставились на ногу.

Вместо черных страшных язв, тянувшихся от лодыжки и выше, их взору предстали слегка вогнутые и неровные по краям пятна. Кожа на них выглядела розовой, словно у молочного поросенка, нежной и хрупкой. Новая кожа!

Пока они рассматривали ногу, Гведолин могла поклясться Водой, что вот это маленькое пятнышко возле колена прямо на ее глазах превратилось из розового в бежевое, слилось с нормальной кожей. И исчезло. Будто его никогда и не было.

Потрясенные, не в силах вымолвить ни слова, они взглянули друг на друга. Первым отмер Терри, с торжеством в дрожащем голосе произнеся:

— Ну что, убедилась? Что скажешь теперь?

Гведолин, часто моргая и облизывая сухие губы, перевела взгляд с ноги на парня.

— Н-ничего не понимаю. Язвы прошли… Но ведь гангрена… была неизлечима. Как же так вышло?

— Я расскажу. Только можно тебя кое о чем попросить?

— О чем? — задумчиво спросила Гведолин, позволив себе, наконец, провести кончиком пальца по розовеющему нежному пятнышку на ноге.

— Поклянись, что не будешь швыряться в меня пузырьками с лекарствами. Вижу, как ты на них поглядываешь. Среди них есть один раствор — для промывания ран, жутко вонючий! Засухой клянусь, меня стошнит, если ты его разольешь. А нам еще жить в этой комнате, между прочим!

Гведолин еле сдержала улыбку, фыркнув и пообещав не трогать склянки.

— Так вот, — начал Терри, — обработав твои раны и напоив тебя снотворным, я рухнул на стул возле кровати, провалившись в сон без сновидений. Правда, долго в таком состоянии я, похоже, не протянул — упал и очнулся уже на полу. Сел, потирая ушибленный бок и созерцая, как фитилек свечи угрожающе шипит, захлебываясь в воске. Еще чуть-чуть и свеча, догорев, погасла. Я встал, размял затекшую руку, глянул на тебя — ты безмятежно спала под действием снотворного порошка и обезболивающих настоек. Захватив с собой подушку, я устроился на полу возле кресла. Но сон не шел. В голове лениво ворочались нелепые мысли, и у меня не было сил гнать их прочь. Затем, окончательно потеряв надежду заснуть, я подошел к окну и долго смотрел на залитый холодным лунным светом маленький садик вдовы. Руки сами нащупали эту книгу. Она лежала там, где я ее оставил — на подоконнике, между горшками с геранью. До сих пор не могу понять, что на меня нашло, но я зажег новую свечу, раскрыл книгу, нашел место, на котором мы остановились, и принялся читать дальше.

Он помолчал, задумавшись.

— И что же? — поинтересовалась Гвен. — Что было дальше?

— А дальше… Знаешь, я и представить не мог, что поверю хоть одному слову из этой книги, но… Когда ты нашла ее там, на чердаке работного дома, признаться, я думал, что эта книга носит развлекательный характер — вроде, как выдуманные истории, байки, сказки или легенды. Понимаешь? И не относился к ней серьезно. Но прочитав ее от корки до корки осознал, как был неправ. Написанное в книге — никакая не сказка, не выдумка, а самый что ни на есть настоящий научный труд. Представляю, чего стоило автору собрать под один переплет все эти знания! Ох и помотался он, должно быть по миру!

— Но книга, Терри! — нетерпеливо напомнила Гведолин. — Что же такого ты там вычитал?

Плавно убрав в сторону ее тяжелые темные волосы, рассыпавшиеся у него по коленям, Терри подошел к платяному шкафу, сунул за него руку и жестом фокусника выудил оттуда книгу. Гведолин не стала спрашивать как и почему книга очутилась за шкафом. Раскрыв тяжелый фолиант на нужной странице, Терри принялся читать вслух.

— Глава тридцать третья. Обряд инициации. Строфа первая. Обрядом инициации ведьмы служит время, проведенное с мужчиной. Иными словами, лишь девственница, потерявшая невинность, может переродиться в истинную ведьму с даром

поддержания равновесия. Поелику не единожды некоторые трепетные особы задавались вопросом характера отношений между будущей ведьмой и инициатором, отвечу с полной уверенностью — нет никакого предубеждения относительно того, кем они являются друг другу. Инициатор может выступать в роли мужа, любовника, родственника, человека со стороны…»

Терри, сделав многозначительную паузу, настороженно посмотрел на Гведолин. Но она, нисколько не смутившись и никак не реагируя, вопросительно посмотрела в ответ, ожидая продолжения.

Терри снова уткнулся в книгу.

— Строфа вторая. Архиважным свойством обряда инициации является его целительская сила. Ежели девушка, собирающаяся переродится в истинную ведьму, слаба или больна, даже, ежели она при смерти, обряд поможет. Инициация позволяет излечиться от любой, подчеркиваю, совершенно любой болезни. Однако, подобное возможно лишь однажды».

Терри снова выдержал паузу.

— И ты поверил? — тихонько спросила Гведолин. И сама себе ответила: — Конечно, поверил. И решил попробовать. Я только одного не могу понять, Терри, ответь, зачем ты убедил меня, что мы — муж и жена?

— Затем, — незло ответил он, закрыл и отложил книгу в сторону. — Подумай сама, Гвен, если бы я разбудил тебя среди ночи и сказал, что вычитал такое в твоей книге, ты бы поверила? Согласилась бы… провести со мной ночь?

— Я… я не знаю.

— Подумай еще, Гвен.

— Нет. Скорее всего — нет. Я бы решила, что ты окончательно сошел с ума, принялась умолять оставить меня и дать спокойно умереть.

— Вот и я так рассудил и решил не рисковать. Придумал для тебя красивую историю… Ты же знаешь, я хорошо умею сочинять…

— Тоже мне, сказочник выискался!

Мягкое спокойствие и сонное состояние Гведолин постепенно уступали место бодрости и новому приливу сил, а руки и ноги стало слегка покалывать.

— Один мудрец сказал: кто хочет — ищет возможности, а кто не хочет — оправдания. — Он вздохнул, встал, подошел к окну. — Я хотел найти возможности для тебя, Гвен. Всего лишь хотел, чтобы ты жила. Чтобы потом не пришлось искать оправдания, будто я ничего для тебя не сделал.

— Я понимаю, — пылко проговорила Гведолин, — ты хотел как лучше. Сделал все, чтобы я жила… Полагаю, и ты понимаешь, кем я стала?

— Ведьмой. Мне все равно.

— А мне — нет. Ведьм ловят и сжигают на костре. Забыл?

— Не забыл, — огрызнулся он. — Будешь аккуратной — дознаватели тебя не поймают.

— Скажи это тысячам сожженных ведьм… Пойми, Терри, я никогда не хотела стать такой.

— Даже ради жизни? Ведь ты хочешь жить? Хочешь, Гвен? Насколько ты этого хочешь?

Она очень хочет, вот только…

— Не такой ценой, Терри.

— Засуха подери… — пробормотал он, дошел и тяжело упал в кресло, за которым недавно прятался. Сгорбился, закрыл лицо ладонями, прошептал: — Ладно, прости еще раз. Ночью я думал только о том, чтобы ты выжила. Надеялся… ты скажешь хотя бы «спасибо»… Я ошибся… прости.

Повисшее молчание через небольшой огарок разбил обреченный звук глиняных черепков — второй горшок с геранью упал с подоконника.

Определенно, с Гведолин происходило что-то странное. Недавнее состояние полного упадка сил окончательно сменилось жаждой деятельности и приподнятым настроением. Еще недавно хотевшая плакать навзрыд, сейчас она почти смеялась и радовалась жизни.

Она жива. Здорова. Это ли не счастье? Так чего же еще нужно? Зачем упрекать во всех бедах человека, подарившего ей жизнь?

Словно стрекоза, встрепенувшаяся от легкого покачивания былинки на воде,

Гведолин легко подскочила к Терри, порывисто обняла за плечи, затем обвила ладонями его запястья, потянула вниз, заставив отнять руки от лица.

И поцеловала.

— Спасибо тебе, — проговорила она прямо в губы ошарашенно глядящему на нее парню. — Я хочу жить, Терри. Правда. А с остальным мы как-нибудь разберемся.

***

День выдался солнечный и на удивление теплый.

На полях еще кое-где лежал снег, проселочные дороги, постоянно перемалываемые колесами телег и экипажей, представляли собой грязную кашу, но Терри с Гведолин, смеясь и перепрыгивая через рытвины и лужи, все-таки пробрались к покатому берегу неширокой и медленной реки. Об этом укромном местечке им поведала чумазая ребятня в количестве трех сорванцов, расстаравшаяся в объяснениях за мелкие грошики, щедро отсыпанные им Терри.

Высокий берег реки был сухой, укутанный низкорослыми кустарниками бузины и сухостоем, сквозь который уже буйно пробивалась молодая сочная травка. Надрывно свиристели птицы, временами над ухом жужжала сонная ранняя мошкара; мимо по воде величаво проплывали палки, коряги и даже самодельные кораблики из бересты, которые, видимо, пускали мальчишки выше по реке.

В воздухе повис щемящий душу аромат приторного спокойствия.

Счастливая парочка сидела на земле, примяв сухую траву. Земля обманчиво казалась теплой, но на деле оказалась промозглой и стылой, так что Терри пришлось расстелить свою куртку, чтобы не застудиться.

— Что мы будем делать дальше? — спросила Гведолин, следя за тем, как грузный черный жук переползает через кротовью нору. — Куда пойдем?

Терри воззарился на нее так, будто первый раз увидел.

— Я же рассказывал тебе! Гвен, ты что же, совсем ничего не помнишь?

— Рассказывал? Когда? — непритворно изумилась она.

— Как когда? Да когда мы шли в эту Богиней забытую деревушку! Хотя… наверное ты и впрямь ничего не помнишь. Я тогда тебя буквально на руках тащил, а чтобы отвлечь, рассказывал про Шебко и наши с ним детские проказы.

Гведолин негромко прыснула в кулак.

— Шебко? Смешное имя. Так зовут твоего приятеля?

— Да, — улыбнувшись, ответил Терри. — Шебко Ллейдграун.

— Странное сочетание. Непохоже на антеррское.

— Он из Анара. — Терри взглянул на сосредоточенно сведенные брови Гведолин и добавил: — Небольшое государство к югу от Антерры.

— Одна девушка на ярмарке расхваливала платье из анарского ситца. Эти ткани возят оттуда? — Гведолин взяла палочку и попыталась облегчить жуку задачу, расчищая перед ним путь. Невзначай добавила: — Платье было красивое.

— Анар славится своими хлопковыми полями. Государство — крупнейший поставщик хлопка для всей империи и соседних стран. — Покосившись на унылое платье Гведолин, одолженное у вдовы и напоминающее цветом пожухлые листья, Терри непринужденно сказал: — Устроюсь на работу, куплю тебе самое красивое платье из самого дорогого анарского ситца. Нам бы только добраться до Крыменя. А там найти Шебко.

— Далеко это? — поинтересовалась Гведолин.

— Не очень. Верхом дня три-четыре пути.

— Верхом? — палочка, расчищавшая дорогу незадачливому насекомому, остановилась и жук, остановившись тоже, уткнулся мохнатыми рожками в возникшую перед ним баррикаду. — Я не умею ездить верхом.

— Совсем?

— Я с лошадью только рядом стояла. И то на улице, когда экипажи проезжали мимо. Тетка Роуз боялась лошадей, как Засухи, потому не заводила их. А для перевозки пряжи к заказчикам нанимала телегу со стороны. Хотя свои обошлись бы дешевле…

— А ты? — хитро прищурился Терри.

— Что — я?

— Боишься лошадей?

— Нет, — тепло улыбнулась Гведолин. — Они красивые. Большие и теплые. Если у меня когда-нибудь будет дом, я бы завела себе несколько.

— Будет, — твердо кивнул Терри. — Обязательно будет дом. У нас с тобой. И лошади, и собаки, и кошки. Все, что захочешь.

Стойкое ощущение, что так когда-то уже было, легким весенним ветерком коснулось Гведолин, ласково погладило по щеке. И правда, было. Летом. Когда они только-только познакомились с Терри и так же, как и сейчас, лежали в траве, размышляя о будущем. Тогда он мечтал об огромном особняке в городе, она — о маленьком домике в деревне. И все это казалось таким далеким и несбыточным…

— Кстати, Гвен, как твоя фамилия? — внезапно нарушил ход ее умиротворенных мыслей Терри.

Она растерялась.

— Я… у меня нет фамилии. Ты как-то рассказывал, что фамилия — принадлежность к роду. В работном доме почти все сироты, приблудившиеся бродяги, спившиеся нищие или бывшие проститутки. Откуда у нас фамилии?

— Придумай, — просто бросил он.

— Зачем?

— Эх, Гвен, тебе еще учиться и учиться, — своим обычным наставительно¬насмешливым тоном изрек Терри. — Там, куда мы направляемся, тебя никто не знает. Представляйся как хочешь, пусть думают, что и род, и семья у тебя есть. Ну, или были, по крайней мере. Сочиним тебе красивую, но правдоподобную биографию.

Сочинять он умеет, это Гведолин помнила прекрасно.

— К тому же, тебе еще нужно позаниматься письмом и чтением. — Терри подобрал камешек и, замахнувшись, пустил его в воду. Камень, тихо булькнув, утонул на середине реки. — А еще географией, математикой и историей. Мы совсем забросили наши уроки. Конечно, можно сочинить историю, будто твои родители держали небольшую аптекарскую лавочку, а ты с детства им помогала, вот и поднаторела в составлении порошков и микстур. Но аптекари — люди с образованием. Вряд ли их дочка будет, подчас, выражаться, как крестьянка и подписывать этикетки на пузырьках с ошибками.

Дочка четы аптекарей? А что, идея и впрямь хорошая. Аптекари — ремесленники, работа достойная и непыльная, всеобщее уважение при должном отношении к делу гарантировано. И отличное объяснение тому, что Гведолин прекрасно разбирается в лекарствах. Умница Терри!

— Тогда и правда нужно придумать фамилию, — воспрянула духом Гведолин и в порыве воодушевления перенесла жука через всю кротовью нору. — Только какую же?

— Тебе решать, — бросил еще один камень в воду Терри. — Я не смогу всю жизнь подсказывать тебе, что делать, Гвен. Думай. Наблюдай и делай выводы. Постоянно учись чему-то новому, но время от времени повторяй старое. И помни…

— Знаю, знаю, — поспешно перебила она, — выход есть всегда. Твоя любимая присказка. Так же, как и чтение нравоучений.

— Хочешь сказать, я зануда, да? — очередной камень, занесенный для броска, выпал из его руки и шлепнулся о землю.

— Да ты иногда просто невыносим!

Резко почти вплотную прильнув к ней, Терри поймал ее рукой за подбородок и, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, строго переспросил:

— Ну-ка повтори, что сказала!

— Невыносим, невыносим! — прямо ему в лицо тысячью полевых колокольчиков рассмеялась Гведолин.

И он не выдержал — впился своими тонкими губами в ее, еще недавно потрескавшиеся и сухие, а сейчас мягкие и податливые, как никогда жаждавшие поцелуя.

Они оба, хохоча, подначивая друг друга и исступленно целуясь, упали на траву. Разметавшиеся черные пряди Гведолин, запутавшись в зарослях сухостоя, переплелись со светлыми жесткими волосами Терри.

— Погоди, — тяжело дыша и не переставая улыбаться, так, что уже болели щеки, попросила Гведолин, когда почувствовала, что рука Терри проворным ужом заползла под ее унылое черное платье. — Я есть хочу.

— Опять? — притворно ужаснулся он. — Гвен, ты раньше не была такой прожорливой!

— Это было до…

— До чего?

— До того, как я стала ведьмой. Видишь, я больше не боюсь этого слова! И мне сейчас так хорошо, что все равно. — Она порывисто, как ребенок, вскочила с земли и закружилась на месте, запрокинув голову к полуденному солнцу. — Все равно, все равно, все равно!

Когда они, обнявшись, возвращались в деревню к одинокому домику вдовы, Гведолин внезапно сказала:

— Я придумала фамилию.

— Что? — спросил Терри, немного забывший об их разговоре и, похоже, уже погруженный в свои мысли.

— Фамилию.

— Ммм… Какую же?

— Лайне.

— Лайне? Погоди, что-то знакомое… Кажется, что-то из книги про ведьм?

— Да, так звали человека, выгравировавшего на обложке той самой книги свое имя. — Валто Лайне.

— Странный выбор, — скептически покачал головой Терри. — Ты не похожа на лапирийку. Скорее, больше на южанку.

— Неважно, — заметила Гведолин. — Кому какая разница? Я выбрала. Мне нравится это.

Терри, еще раз с сомнением заглянул ей в глаза. Но спорить не решился.

***

— Госпожа Лайне! Госпожа Лайне!

Низкорослый мужчина с желтой кожей, смоляными волосами и узким разрезом глаз — типичный выходец Сагарии, поспешно вылетевший из-за угла, буквально бросился под копыта лошади госпожи.

Кален, от удивления забывший остановить Мелису, поравнялся с хозяйкой и увидел как та, скорчив хмурую гримасу, натянула поводья, чтобы злющий рыжий Хвощ не покалечил ненароком незадачливого глупца.

— Игши! Совсем из ума выжил? — хрипло крикнула госпожа. — Неужели Мана настолько тебя заела, что ты решил самоубиться столь примитивным способом?

У входа на ярмарку, перед которым произошла эта сцена, уже начала собираться толпа.

— Госпожа Лайне! — не обращая внимания на едкие слова хозяйки, продолжал лепетать сагарец, — прошу, пойдемте со мной! Мой сын, малыш Каши-ма, заболел, ему плохо третий день, госпожа, умоляю вас!

Поджав губы, хозяйка бросила быстрый взгляд на Калена, чуть наклонилась вперед — в воздухе свернули черные юбки — и с грацией дикой лимнской кошки спрыгнула на землю.

— Разумеется, Игши. Сейчас, только лошадь привяжу. И кстати, я не одна.

Она кивнула Кадену, который тоже поторопился спешиться. Как обычно, эта

процедура далась ему с трудом и потерями: пара пуговиц, печально зазвенев на мостовой, укатились прочь.

Они привязали лошадей к толстой балке коновязи, располагавшейся рядом с деревянными воротами. Верхом, а тем более в повозках внутрь не пускали — какие могут быть лошади, ишаки или экипажи в такой толпе?

Кален, тащивший пока еще легкие сумки для покупок, едва поспевал за госпожой и сагарцем, отчаянно боясь потерять их в суматохе столичной ярмарки, представлявшей собой огромный муравейник, кишащий пьяным весельем, зазывными криками торговцев и деловитостью разномастной толпы.

И едва не потерял, когда сагарец, а за ним и хозяйка, нырнули в небольшой шатер, занавешенный цветастым пологом. «Лучшие травы и сборы со всего мира» — успел прочитать Кален надпись на табличке, немного криво повешенной у входа в шатер.

Когда он вошел, в нос ему ударило такое количество запахов, что закружилась голова и отчего-то пересохло в горле. Он даже не смог определить, хорошо здесь пахло или не очень, такой дурман стоял вокруг.

— Не поверишь, Игши, — произнесла госпожа спокойным голосом, словно не она только что пробежала пол ярмарки, лавируя между придирчивыми покупателями, бойкими торговцами и нерасторопными зеваками, — мы приехали на ярмарку специально, чтобы посетить твою лавку. Ну, что теперь скажешь про знаки, а?

Сагарец пожал плечами, переводя дух.

— А это, кстати, мой… хм… помощник — Кален. И ему, похоже, как обычно дурно, так что дай ему стул, Игши, и побыстрей.

Распоряжалась она, словно у себя в усадьбе.

Игши живо стряхнул с табурета связку трав и придвинул к Калену.

— Ну, — с прискорбным видом воззарилась на него хозяйка, чем ты порадуешь меня на этот раз, Кален? Что случилось?

— Я… как бы… не знаю, госпожа, — ответил он, медленно опустившись на табурет. — Дышать тяжело… здесь… запахи.

— Конечно, здесь запахи, дурень, мы в лавке травника! Сиди пока. А вот что мы делаем в этой лавке, взять в толк не могу, — добавила она, пронзительно глядя уже на сагарца. — Где твой сын?

— Он тут, госпожа, — уныло произнес Игши, пройдя немного вглубь шатра и откинув еще один полог. Там и впрямь обнаружился мальчик лет четырех, бледный, лежащий на кудлатой бараньей шкуре.

— Ты притащил больного ребенка на ярмарку? Да ты, верно, совсем спятил!

— Ничего не смог поделать, госпожа. Мана медом на другом конце ярмарки торгует, с ней уже двое младших, так что Каши-ма с собой пришлось взять, — раболепно произнес сагарец. — Да ему с утра лучше было, а сейчас опять — рвет, на горшок бегает часто и лихорадка у него. Я давал ему мяту с ромашкой, поил яблочным уксусом, но эти средства не помогают!

Калена прошиб холодный пот, когда он подумал, что и его тоже сейчас вырвет. Как неудобно будет перед госпожой! И уже в который раз…

Но хозяйка замечала все. Окинув Калена цепким взглядом, покачала головой.

— Я сейчас осмотрю твоего сына, Игши, а ты, будь добр, завари кружку крепкого чая с тремя, нет, лучше, четырьмя ложками сахара.

Пока госпожа черной тенью хлопотала над мальчиком, сагарец и впрямь достал откуда-то кружку, всыпал туда пару ложек из одной жестяной банки, несколько — из другой, снял толстую подушку с пузатого чайника, влил содержимое в кружку. Кален подивился, неужели чайник горячий?

Заметив его взгляд, Игши кивнул.

— Стараюсь поддерживать горячую воду для посетителей. Всегда предлагаю свежий травяной чай своим гостям, даже тем, кто совершает самую мелкую покупку.

Размешал деревянной ложечкой содержимое кружки, он протянул ее Калену.

— Погоди, — оторвалась от сына сагарца госпожа Пайне, — нужно еще кое-что добавить. И кое-что проверить, — тихо буркнула она себе под нос.

Но Кален услышал.

Хозяйка, пройдясь вдоль развешенных пучков трав, отломила несколько веток от разлапистого веника с неприметными желтыми соцветиями. Бросила в кружку, приготовленную сагарцем. И протянула Калену.

— А теперь — пей.

Кален принюхался. Пахло вкусно. И этот запах он знал.

Медленно, наслаждаясь, он выпил чай до дна, одновременно чувствуя, как отступает тошнота и проясняется в голове.

— Лучше? — осведомилась госпожа.

— Намного. Благодарю, — немного недоуменно произнес Кален, поставив пустую кружку на низенький стол.

Госпожа довольно крякнула.

— Так я и думала. Игши!

— Да, госпожа Пайне, — затрясся сагарец, — что с Каши-ма?

— Ничего такого, что должно было бы привести тебя в столь жалкий вид. Запущенное отравление, незамеченное и невыпеченное вовремя. Я помогу ему своей… в общем, ты знаешь как. И составлю другой сбор, будешь им поить своего сына. Принеси мне… хотя нет. Кален! Ну-ка, принеси мне дубовой коры, тысячелистник и зверобой.

Сагарец, немало удивившись такой просьбе, хотел было возразить, но взглянув на госпожу Пайне, приложившую палец к губам и не произнесшую при этом ни слова, передумал.

Кален, озадаченный не меньше сагарца, но уже привыкший к причудам своей хозяйки, встал, недоуменно пожал плечами, подошел к подвешенным к потолку пучками трав. Задержался у тех, которые лежали россыпью в маленьких открытых мешочках возле стены. Отломил несколько веток от одного засушенного растения, несколько — от другого. Со смущенным видом протянул госпоже.

— Вот. Это… как бы… кора и тысячелистник. А зверобой я не знаю…

— Серьезно? — весело прищурилась госпожа Пайне. — Трава, которую я добавила в твой чай, и есть зверобой. Я видела — тебе понравился запах и вкус, значит, ты явно был знаком с этим растением. Вероятно, ты умеешь различать, но не знаешь названия… любопытно. Как же быть? — спросила она, словно обращаясь к самой себе. — Закрой глаза и не подглядывай.

Если Кален и Игши полагали, будто сейчас не лучшее время играть в прятки, то у госпожи было свое мнение на этот счет. Быстро пройдясь по шатру, она надергала из разных пучков сухих трав, покопалась в стоящих у стены холщовых мешочках. Выложила добытое на стол перед Каленом, все еще не разрешая ему открывать глаза.

— А теперь наклоняйся и нюхай.

Кален выполнил приказ беспрекословно.

— Теперь открой глаза и принеси мне то же самое, что лежит на столе.

Стараясь не смотреть вытянутое лицо Игши, открыв рот наблюдавшего за этой сценой, Кален двинулся в сторону пучков трав.

Может, хозяйка перепутала его со своим сагарским волкодавом? Нашла, понимаешь, собаку! Нюхай, принеси…

Вот он остановился возле источающего аромат зеленого пучка. Такой запах точно был на столе. Возле стены в маленьком мешочке нашелся корень, пахнувший остро и едко. Цветы, россыпью лежавшие в плетеной корзине, манили медовым ароматом. И, наконец, тот самый запах, который исходил от пролитого Каленом раствора. Этот сладко-приторный аромат привел его к толстым стебелькам с коричневой корой и бледно-желтой сердцевиной. Все эти травы и корешки окажутся такими же, какие просила принести госпожа, в этом Кален был совершенно уверен, хотя понятия не имел, откуда ему об этом известно.

Когда он вывалил найденное перед хозяйкой и она, торжествующе, сличила все, что он принес с лежавшим на столе, а Игша восхищенно присвистнул, Кален перевел дух. Неужели не оплошал на этот раз?

— Так я и думала! — еще раз, теперь уже с восторгом в голосе, повторила хозяйка. — Укроп, имбирный корень, алтей и стебли солодки. Игши, тащи сюда свою мраморную ступку, а ты, — она наградила Калена лукаво-пронзительным взглядом, — бери пестик, будешь помогать. И не смей мне говорить, дурень, будто чего-то не умеешь. Научишься со временем.

Загрузка...