Дневник Повелительницы Эмоций

Глава 2

Одно ведро, три тряпки и три швабры.

Войцеховская тащила свою волоком, не парясь из-за того, что швабра грохочет, цепляясь за углы. Литвинова несла свою двумя пальцами на расстоянии вытянутой руки, словно боялась испачкаться или заразиться. Впереди шли Евгеша и завхоз Наталия Владимировна, большая как танк, прихрамывающая на левую ногу. Она почему-то всю дорогу до кабинета оборачивалась на них, и Лера была готова поклясться, что ее глаза, маленькие, похожие на изюм в булке, светятся страхом. Чего она боится? Что они украдут ведро? Кому оно нужно. Поубивают друг друга этими швабрами? А вот это гораздо более вероятно.

Тридцать седьмой кабинет находился в самом конце коридора первого этажа, за аркой. Там было темно.

— Вкрутите здесь уже наконец лампочку, — с раздражением проговорила Евгеша, пытаясь попасть ключом в замочную скважину.

Завхоз пробурчала что-то невнятное. Лера уловила только «три лампочки» и нечто, похожее на «чертовщину».

— Не говорите глупостей! — отрезала Евгеша, распахивая дверь. Внутрь, правда, не вошла, встала на пороге как швейцар в дорогой гостинице. — Войцеховская, Литвинова, Смирнова. Прошу. У вас два часа. Надеюсь, полы вы моете так же хорошо, как кидаетесь ледышками.

Очень хотелось сказать какую-нибудь гадость, но оно того не стоило. Евгеша была ужасно злопамятной.

Первой вошла Войцеховская, щелкнула выключателем. Литвинова за ней. Лера вошла последней, щурясь от света, неожиданно яркого после темного коридора.

— Что здесь вообще было? — удивленно сказала Литвинова.

Лера никогда не была здесь, но все школьные кабинеты особо не отличались друг от друга: светло-коричневые парты, деревянные стулья, доска, плакаты на стенах, шкафы. Стандартный набор. Тридцать седьмой не был исключением, разве что был поуже и окон в нем было меньше. Но дело было не в окнах и не в мебели. По кабинету словно ураган прошел. Парты перевернуты, стулья опрокинуты. Плакаты сорваны со стен, зеркальные дверцы шкафа разбиты, одна дверца выломана и криво висит на петле. Лампа на потолке, третья в крайнем ряду, помаргивала с раздражающим навязчивым треском.

— Офигеть, — сказала Войцеховская.

Она бросила швабру на пол, и грохот от ее падения почти заглушил более тихий и куда более тревожный звук. Поворот ключа в замке.

— Эй, вы чего? — Лера уперлась руками в дверь, зачем-то дернула задвижку, на которую можно было запереться изнутри. — Они нас закрыли!

Войцеховская подскочила к двери, забарабанила кулаками.

— Открывайте! Вы не имеете права!

— Сделаете дело, откроем, — прозвучал суровый голос Евгеши. — У нас нет времени вас тут караулить. Мэр приезжает через десять минут.

— А если нам надо в туалет?

— Два часа потерпите. Работай лучше, Войцеховская.

— Литвинова сейчас своей матери позвонит! Вы знаете, кто у нее мать? Она вас тут всех разнесет! Скажи ей, Ксю!

— Не буду я никому звонить, — сказала Литвинова с раздражением. Она уже села на парту и уткнулась в телефон. — К ним иностранцы в офис приехали, она с ними возится.

Лера прислушалась. Шаги без сомнения удалялись. Их реально закрыли тут и бросили. Это было слишком даже для Евгеши.

— Она боится, что мы испортим им мероприятие, — пробормотала Литвинова.

— А что, легко. — Войцеховская пнула свою швабру. — Для начала снимем видосик. Завуч запирает несчастных детей в разгромленном кабинете. Пойдет. Для конкурса самое то.

— У Димы негатив не прокатит. Ты что, его не знаешь?

Войцеховская сказала негромко что-то, Литвинова засмеялась.

Лере было все равно. Она не с ними, они не с ней. А вот что случилось в этом кабинете и почему до сих пор тут не навели порядок — хороший вопрос.

Лера опустила тряпку в ведро с водой, отжала, намотала на швабру. Два часа любоваться на Войцеховскую с Литвиновой — удовольствие так себе. За делом время хоть пройдет быстрее. Да и Дима вряд ли обрадуется, если они не сделают, что он сказал. На Диму было плевать, но расстраивать маму не хотелось.

— У тебя круто получается, Смирнова, — сказала Войцеховская, устраиваясь на подоконнике. — Махать тряпкой — однозначно твое призвание. Если где-нибудь учат на уборщиц, тебе туда.

— Тебе и на уборщицу не поступить, — сказала Лера.

— На фиг вообще куда-то поступать? Учеба для дураков и зубрил. Сейчас можно нигде не учится и повелевать всем миром. У Ким нет высшего образования, а кто бы отказался быть на ее месте?

— Я, — фыркнула Лера.

— Тебе на ее месте никогда не оказаться, Смирнова! Махай тряпочкой, полы себя сами не вымоют.

— Я вообще-то тоже не мечтаю о карьере Кардашьян, — хмыкнула Литвинова, не поднимая глаз от телефона.

— Ну я то в курсе, о какой карьере ты мечтаешь, Литвинова… А вы еще будете рассказывать внукам, что учились в одном классе с будущей звездой ютуба. Только на вечер выпускников я приходить не буду. Нефиг делать…

Лера перешла на другой ряд, жалея, что не прихватила сегодня наушники. От фантазий Войцеховской слегка подташнивало. Она поставила к стене валяющиеся швабры, подняла сорванный плакат, повесила обратно на гвоздик. Таблица Менделеева.

— Юлька пишет, это был кабинет химии, — сказала Литвинова. — Здесь работала какая-то Елена Владимировна. Я так смутно что-то вспоминаю. Полная такая, в очках. Волосы еще длинные, темные.

Лера пожала плечами.

— Нас такая не учила, — сказала Войцеховская.

— Ты помнишь наших учителей? — хмыкнула Лера. — Надо же, какой сюрприз.

— Не нарывайся, Смирнова. Я еще помню, что мы из-за тебя тут оказались.

— Если бы ты к нам не полезла, ничего не было бы!

— Смирнова права, — сказала Литвинова. — Если бы ты не трогала ее брата…

— Ой, Литвинова влюбилась в Смирнова! — захохотала Войцеховская. — Твой Антон в курсе? То-то он в последнее время грустный ходит.

Имя Антона Войцеховская произнесла по-особенному. Лера не могла сказать, как именно по-особенному, но знала, в чем причина. Войцеховская была влюблена в Антона. Тоже.

Это ни для кого не было секретом. Как и то, что у нее не было ни одного шанса, несмотря на красоту. Конкурировать с Литвиновой было не под силу никому.

Лера хорошо помнила день, когда они впервые пришли в школу, держась за руки. Был сентябрь, и Лариса организовала коллективное фотографирование у доски. Литвинова стояла с Антоном у окна и вместе с ним пошла к доске. Она держала его за руку, а он так смотрел на нее… Как будто для него не существовало никого вокруг. И это было очень больно.

На той фотке Лера спряталась за Германа. Иногда хорошо иметь большого и бестолкового брата-близнеца, который даже не поинтересуется, с чего это на фотографии от тебя только макушка торчит над его плечом.

Литвинова и Чернецкий. Они были самой красивой парой класса. Постепенно сердце перестало екать, когда Лера натыкалась на них, целующихся за каждым столбом. Натыкаться приходилось чаще, чем другим одноклассникам — дом Леры находился поблизости от элитной высотки, где жила Литвинова.

Лера отворачивалась, считала до десяти, глубоко дышала, применяла все остальные примочки по управлению собой, которым психолог учила Германа, а заодно Леру. Как ни странно, это помогало. Помогало как минимум спокойно проходить мимо и не показывать никому, что творится в душе.

Войцеховская явно не ходила к психологу. Она бесилась в открытую. Нападать на Литвинову она не решалась, но целый месяц от нее страдал весь класс, даже те, кого она раньше игнорировала. Потом привыкла и Войцеховская. Как привыкли Арбузова, Крюкова, Горбачева. Как привыкла Лера. Привыкла, но не забыла. Потому что забыть Антона, когда он все время маячит перед глазами, было невозможно…

Биииип.

— Приехали! — закричала Войцеховская, забираясь с ногами на подоконник. — Начинается!

Лера подошла ближе. Окна кабинета выходили на площадку перед центральным входом в школу. К ограде подъехал телевизионный мини-вэн. Вокруг суетились журналисты. Один, в кепке, несмотря на мороз, тащил камеру на большой треноге, второй, с аккуратной рыжей бородой, держал микрофон, третий нес картонные стаканчики с кофе.

Перед школой было полно народу. Ученики, учителя — такое ощущение, что собрались все. Пухлая фигура Димы в черной дубленке (интересно, как поживает его несчастная коленка) застыла на ступеньках в монументальной позе. Уж он то не будет суетиться из-за каких-то журналистов. Он сойдет со своего постамента только ради самого важного гостя.

Рядом перетаптывались учителя — Лариса в темно-зеленом пуховике, Евгеша в неожиданной кожаной косухе. Англичанка, похожая на пончик в громадном желтом пальто. Историчка, закутанная в шарф так, что торчит один нос.

— Вон наши! — заорала Войцеховская, показывая пальцем на группу ребят у самых нижних ступенек. — Задорина видите?

— Похоже, ручка уже не болит, — рассмеялась Литвинова.

Лера смотрела на Задорина, а видела только Антона. Волосы — длинные, светлые, густые, с отчетливой рыжинкой. Он никогда не надевал шапку, в крайнем случае, натягивал капюшон своей темно-красной парки. Но сегодня был не тот случай. Сегодня их будут снимать. А Антон больше, чем кто-либо, хотел быть замеченным. На одном плече черный рюкзак, шнурки кроссовок небрежно заправлены, джинсы на правом колене нарочно порваны. Если не заметить его, то кого? Он был идеален…

Лера закрыла глаза. Как хорошо она знает каждую деталь всего, что касалось Антона. Даже страшно. Как может память быть такой точной, такой внимательной и цепкой. Не нужно было смотреть на него, чтобы видеть его улыбку, слегка небрежную, снисходительную, чтобы видеть его теплые карие глаза. На свету в них играют золотистые крапинки… Знает ли Литвинова, что в глазах Антона есть золотистые крапинки?

Лера открыла глаза, стиснула кулаки. Нельзя в это погружаться. Антон — это Антон, а она — это она. Никак это не изменить, и нечего рисовать в голове, как крапинки блестят в его глазах.

Рядом с Антоном стоял Тимур Горелов. Серая куртка с оранжевой полосой, капюшон черной толстовки натянут до самых бровей. Горелов был загадкой. Он пришел в их класс только в этом году. Невысокий сутулый парень, не особо разговорчивый, не особо симпатичный. Одет просто, учится так себе. Странноватый парень, судьбой предназначенный для последних парт, пренебрежительных прозвищ и игнора со стороны всех, кто хоть что-то из себя представляет. Но судьба могла предназначать что угодно. Горелов все решал сам.

Он сразу сел с Антоном и на переменах тусовался с ним, Литвиновой, Аринэ и остальными. Он никому не навязывался — он был принят сразу и безоговорочно. Как? В чем секрет? Войцеховская и Задорин пробовали к нему цепляться. Черные волосы, смуглая кожа, черты лица, слишком экзотические для фамилии Горелов… Они не могли пройти мимо такого. «Чурка», «черномазый», «лупоглазый» — их сильной стороной была злоба, но не фантазия. Для других этого хватало. Но с Гореловым они просчитались.

На слова он не реагировал. Никак. Но когда Задорин попробовал отвесить Горелову подзатыльник, его ладонь даже не коснулась короткостриженного затылка. Такое Лера видела только в кино. Горелов перехватил руку Задорина, рванул на себя, перекрутил, и в следующую секунду Задорин прижимался щекой к парте, а Горелов склонялся над ним, удерживая за его спиной заломленную руку.

— Еще раз попытаешься, сломаю.

Он говорил спокойно, без пустой угрозы, без гнева. От этого будничного тона становилось совершенно ясно: как сказал, так и будет. Задорин ничего не ответил. Горелов отпустил его и сел на свое место, даже не обернувшись. Это потом уже выяснилось, что он какой-то там чемпион то ли по тхэквондо, то ли по айкидо, и надо быть полным идиотом, чтобы его задирать. Войцеховская и компания были идиотами, но не настолько. Они оставили Горелова в покое.

А Лера месяц уговаривала маму записать их с Германом на какую-нибудь борьбу и по ночам представляла, как она эффектно разбирается с Войцеховской. Мама не поддалась. У Германа были его компьютерные курсы, у Леры гитара, впереди маячил ЕГЭ, со спортом они никогда не дружили, лишнюю финансовую нагрузку им не потянуть… Мама умела сделать так, что ты сам признавал ошибочность своей идеи.

— Ой, смотрите, Рыжкова сейчас Горелова в сугроб завалит, — хохотнула Войцеховская. — Что она нашла в этом уроде?

Длинная девчонка в белом пуховике, со светлыми косичками, торчащими из-под оранжевой шапки, повисла на плече Горелова и что-то нашептывала ему на ухо. Он, конечно, не был уродом, что бы там ни болтала Войцеховская. Но как можно влюбиться в Горелова, когда тусишь с Антоном, было для Леры одной из загадок вселенной. Должно быть, у Рыжковой сработал инстинкт самосохранения.

Снежок попал Рыжковой в затылок. Она отпрыгнула от Горелова, стала ругаться. Лера не слышала слов, но выражение ее лица говорило само за себя. Грибанов, Тимченко и Донникова, которые в отсутствие Войцеховской сгрудились вокруг Задорина, дружно ржали. Герман со своим Федей, большим и неуклюжим, как медвежонок, к счастью, стояли от них далеко, с другой стороны от лестницы, рядом с Евгешей. При ней компания Задорина не посмеют к нему цеплятья. А Рыжкову пусть закидывают снежками, сколько угодно.

— А Богосян где? — спросила Войцеховская. — Что-то я ее не вижу.

— Вон она, — сказала Литвинова. — Дима ей что-то втирает.

В голосе Литвиновой был, как ни странно, лед. Аринэ Богосян была ее лучшей подругой. Они сидели вместе с первого класса, и, даже сейчас Литвинова не отсела от Аринэ к Антону. Если бы кто-нибудь спросил Леру, она бы назвала Аринэ самой классной девчонкой школы. Не потому что она была очень красивой или училась лучше всех (по-настоящему, а не как Литвинова). А потому что она была доброй. Она единственная из всего класса никогда не позволяла себе ничего в адрес Германа и разговаривала с ним так, как с любым другим одноклассником.

— Завидуешь? — Войцеховская тоже смотрела на Литвинову. Лера не видела ее лица, но по тону было понятно — издевается.

— Было бы чему завидовать, — скривилась Литвинова. — Кому все это надо. Конкурс тупой совершенно…

— Мэрша вроде обещала оплатить победителю обучение в школе телевидения.

— Ты разве не собиралась стать звездой ютуба? Зачем тебе школа телевидения?

— По-любому не помешает. Всякие знакомства разные. Для карьеры полезно.

Лера хрюкнула.

— Чего ржешь? — Войцеховская придвинулась с угрозой. — Давно не получала?

— Смотрите, мэр приехала! — воскликнула Литвинова.

Войцеховская сразу потеряла к Лере интерес. За мини-вэном остановился ярко-синий мерседес. Игрушка, а не машина.

— Вот это тачка…

— А че не лимузин? Если бы я была мэром, я бы только на лимузине ездила.

— Где ты тут развернешься на лимузине?

— Опытный водила где угодно развернется.

— Она сама за рулем. — Лера показала на женскую фигурку в коротком оранжевом пуховике, которая изящно выпорхнула с водительского сиденья.

Новый мэр была избрана месяц назад. Обрывки плакатов с ее портретом после агитационной кампании еще валялись по всему городу. Молодая, красивая, больше похожа на актрису, чем на политика. Головокружительная карьера самого красивого мэра области… Да какая разница. Кому она интересна, эта мэрша.

Лера снова взялась за швабру. Полы сами себя не вымоют, как верно заметила Войцеховская.

Зато они с Литвиновой словно приклеились к стеклу.

— Тамарина классно выглядит.

— С ее бабками можно выглядеть классно. Знаешь, сколько такая тачка стоит?

— У моей мамы такая.

Литвинова сказала это небрежно, между прочим, ясно было, что она не придает никакого значения этому факту. Но у Войцеховской стало такое лицо, словно она съела десяток лимонов.

Лера усмехнулась и с удвоенным усердием принялась за работу.

— Блин, не открывается. — Войцеховская подергала окно. — Не слышно, о чем они говорят.

— Потом по телеку посмотришь, — пробормотала Литвинова.

— Богосян уже что-то толкает. Ее по телеку покажут, прикинь.

— Ну да.

— Если бы мы здесь не застряли, тебя бы показали.

Литвинова молчала.

— А теперь вместо тебя Аринэээ.

— Ну и что?

Литвинова резко развернулась и врезалась в Леру, которая как раз домывала ряд.

— Осторожнее!

— Смотри, куда идешь!

— А чего ты занервничала, Ксю? — Войцеховская ехидно прищурилась.

— Ты меня достала. — Литвинова пошла к двери, где у стены стояли две швабры. — Давайте уже сделаем что-нибудь и пойдем отсюда.

Войцеховская догнала ее и наставила на нее телефон.

— Круто смотришься. Ксю Литвинова в ярости. Улыбайтесь, вас снима…

Бац. Литвинова шлепнула ее по руке, телефон полетел на пол.

— Ты сдурела? Если ты его разбила…

Войцеховская сжала кулаки.

— Быстро. Подняла. Слышишь меня?

Лера застыла в жадном ожидании. Пошли ее. Пошли ее подальше, Ксю. Ты реально крутая. Ты самая популярная девчонка в классе. Ты красивая, умная, богатая. У тебя есть все. Даже Антон. Дай этой стерве по морде. Она шавка против тебя…

— Извини, — процедила Литвинова сквозь зубы, наклоняясь. — Я нечаянно.

Войцеховская ждала, вытянув руку. Литвинова послушно положила телефон на ладонь Войцеховской.

— Смотри у меня.

ПОЧЕМУ ВЫ ВСЕ ТАК ЕЕ БОИТЕСЬ?

Лера схватила ведро с водой и быстро, опасаясь, что передумает, если промедлит хоть секунду, выплеснула всю воду на пол в сторону Войцеховской и Литвиновой. Вот так бы смыть их всех в канаву. Как тараканов.

Их визг взорвал барабанные перепонки. По полу текли потоки грязной воды; потоки грязных ругательств извергались из Войцеховской. Литвинова была слишком занята спасением своих брендовых кроссовок от разрушения, чтобы ругаться.

— Все, Смирнова. Ты допрыгалась.

Лера перехватила швабру поудобнее и сказала со всем ехидством, на которое была способна при данных обстоятельствах.

— Ох, извини. Я нечаянно.

Не говоря ни слова, Войцеховская замахнулась ногой. В последний момент Лера увернулась, и удар пришелся не ей в живот, а в парту. Войцеховская взвизгнула от боли. Лера неуклюже взмахнула шваброй, ближайший стул слетел с парты. Войцеховская отпрыгнула.

— Ах ты, сволочь…

Она ринулась на Леру. Лера отскочила за стул, толкнула его на Войцеховскую и побежала. Бежать было некуда. Дверь заперта, за ней никого. Сколько она сможет метаться по классу как загнанная крыса? Лучше уж сразу все решить.

Лера добежала до стены, где висел единственный уцелевший плакат, прижалась к нему спиной. Взяла швабру так, чтобы было удобно ею бить. Где-то на заднем плане прозвенел звонок с утрока, голос Литвиновой произнес утомленно «может, хватит»? В следующую секунду Войцеховская врезалась головой Лере в живот. В районе ребер хрустнуло, Лера поперхнулась. Полетела назад, врезалась лопатками в стену… и поняла, что падает дальше.

Она пробила стену — точнее, картонную дверь — и рухнула на пол в узком темном помещении. В голове гудело, все тело ломило, но в остальном, кажется, все было не так уж страшно.

— А тут что такое? — В проломе, который сделала Лера, возникла голова Войцеховской. — Кладовка что ли?

В ее голосе не было ненависти, только удивление. Она уже забыла про Леру, и это было хорошо.

— Похоже на лаборантскую, — сказала Литвинова, вырастая рядом с Войцеховской. — Смирнова, ты жива?

— Жива, — пробормотала Лера. — Но вообще мы должны здесь прибираться, а не крушить стены.

Она встала, ощупала живот. Пару-другую синяков она приобрела. Деревянная пряжка на ремне сломалась пополам, значит, вот что хрустнуло, когда Войцеховская ударила. Ремень было жаль, но все же лучше он, чем ребро.

— Где-то здесь должен быть выключатель, — сказала Литвинова, шаря по стене.

Свет зажегся через минуту.

— А это что за штуки?

Прямо под выключателем стояли два черных сундучка, от которых тянулись разноцветные проводки.

— Случаем не бомбы? — хохотнула Войцеховская.

— Это аккумуляторы, — пробормотала Лера. — Здесь автономное освещение.

— Поменьше умничай, Смирнова. А то мальчики любить не будут.

Длинный светильник под потолком потрескивал, но освещал хорошо. Это было длинное узкое помещение с единственным занавешенным окном. Похоже, что кусок кабинета просто отгородили гипсокартоном. Вдоль одной стены до самого потолка шли открытые металлические стеллажи. Вдоль другой было оставлено место для прохода — второй ряд стеллажей там не поместился бы.

— Ничего тут у нее запасы, — хмыкнула Войцеховская.

Стеллажи были заставлены коробками сверху донизу. Журналы, учебники, тетради лежали неровными кучами. Ряды пробирок, колб, несколько спиртовок, держателей, еще каких-то штук, которым Лера не могла подобрать названия.

— А тут что? — Войцеховская потянула на себя одну коробку, открыла. Что-то звякнуло, булькнуло внутри. — Фу, ну и вонь.

Она поспешно поставила коробку обратно.

— А ты что хотела. Химия, — рассеянно сказала Литвинова.

Лера провела пальцем по краю стеллажа. На пальце вырос пушистый комок пыли.

— Почему они до сих пор тут ничего не разобрали?

— Кому оно нужно, это старье, — фыркнула Войцеховская.

— Почему химичка ничего не взяла с собой? Тут наверняка есть что-нибудь ценное. — Литвинова вытащила лакированную шкатулку с расписными цветами. — О, а это уже не химия.

— Что там?

— Бусы. — Она достала длинную нитку зеленых шариков. — Сережки, браслеты.

— Вот эти зачетные. — Войцеховская вытащила крупные металлические круги с замочками и приложила к ушам. — Мне идет?

— Вылитый Чебурашка, — прошептала Лера.

Ее снова не услышали, и это снова было хорошо — тело все еще ныло после падения.

— Браслет прикольный. Ого какое колечко… — Войцеховская вытащила из шкатулки кольцо из потемневшего металла с огромным желтым камнем.

— Бери все сразу, — сказала Литвинова с иронией.

— Кому нужно это старье? Как бы ни разу не брюлики…

— Не трогайте тут ничего! — вспыхнула Лера. — Евгеша нас еще в краже обвинит.

— Не возьмем, не трепыхайся, — пробормотала Войцеховская, вытаскивая из шкатулки браслет из крупных плоских камней. — Брать чужое плохо. Литвинова подтвердит.

— Мне по-любому побрякушки не нужны. — Литвинова завернула каштановую прядь за ухо, ее сережка блеснула бриллиантовой искоркой.

Лера обошла их и медленно пошла вдоль стеллажей. Глупая некрасивая зависть не давала покоя. И, главное, разве ей нужны бриллианты? Не нужны. Она их не носила, не носит и ни за что не будет носить. Предложи кто сейчас бриллианты, откажется. На месте. Ей бы стратокастер… Если б у мамы было столько денег, сколько у матери Литвиновой, купила бы она ей стратокастер? Серьезный вопрос.

Она лежала на нижней полке. Не гитара, нет, а большая толстая тетрадь в черном переплете. Почему Лера обратила на нее внимание? Обычная тетрадь в окружении таких же обычных вещей. Рассыпанные карандаши, вскрытая пачка листов А4, картонная коробка с угрожающей надписью «Реактивы», обложка от журнала, упаковка жвачки… Мусор, который никто не потрудился отсюда убрать. До которого никому не было дела.

Но тетрадь не была мусором. Чем дольше Лера на нее смотрела, тем больше необычного замечала. Черная обложка искрилась. Поблескивала словно бриллианты Литвиновой. Не просто отражала мигающий свет лампы, а светилась сама по себе. Как будто светилась. Ведь обложка тетради не может светиться.

Лера села на корточки и осторожно взяла тетрадь. Она была теплой, словно полежала на батарее или на солнце. Какие батареи в этой клетушке? Не говоря уже о солнце.

Лера открыла тетрадь. Первая страница, пожелтевшая от времени и невзгод, покоробленная от влаги, была исписана странной крупной вязью, в которой отдаленно угадывались знакомые буквы.

Богат и славен Киев, раскинувшийся на берегах многоводного Днепра. Сверкает он золотыми маковками белокаменных церквей, полнится книжной мудростью, завлекает редкими заморскими товарами.

Буквы складывались в слова на удивление легко. Лера пролистнула дальше. Везде только текст. Тетрадь была исписана от корки до корки. И охота было кому-то напрягаться. Лера раскрыла тетрадь на середине. Строчки прыгали, наезжали одна на другую. Дышали волнением. Что же тут написано… Почему-то это казалось важным — разобрать, что тут написано.

— Дай пройти, чего расселась.

Леру пихнули в спину. Она шлепнулась на колени.

— Упс, боулинг, — засмеялась Войцеховская.

— Отстань ты уже от нее.

— Это не я, она сама… А что это у тебя, Смирнова?

Войцеховская потянулась к тетради.

— Ты разве умеешь читать? — пробормотала Лера.

Войцеховская вырвала тетрадь из рук Леры, стала листать. И тут же заржала как лошадь. Похоже, рукописный текст под старину не вызывал у нее трудностей. В отличие от учебника литературы.

— Прикольное чтиво, кстати.

Литвинова заглянула ей через плечо.

— Что там?

— Зацени.

— Тут что, от руки написано? — Литвинова посмотрела на Леру. — Где ты это выкопала?

— Вот тут лежало. Это что-то явно старинное.

— Ага, старинное. Сто раз, — хмыкнула Войцеховская. — Дура ты, Смирнова.

— Странная тетрадка, — задумчиво сказала Литвинова. Ее глаза скользили по строчкам — она читала.

— Обложка красивая. — Войцеховская поскребла тетрадь ногтем. — Из чего она сделана? Вроде кожаная.

— Неа. Больше похоже на пластик.

— Дайте посмотреть. — Лера встала рядом с ними.

— Топай отсюда. — Войцеховская толкнула ее плечом. — У тебя там еще полы не вымыты.

— Я сфоткаю эту тетрадку и покажу отцу. — Литвинова вытащила телефон. — Он интересуется всякими такими штуками.

— Фоткай тогда уже все страницы. Скинь мне вконтактик. Почитаю.

Что ответила Литвинова, Лера уже не услышала. Она вышла из лаборантской и прикрыла дверь. Запереть бы их там, вот было бы весело. Но, к сожалению, бессмысленно: через дыру, которую она пробила в двери, пролезет и слон.

В кабинете было по-прежнему неубрано и — после Лериного демарша с ведром — очень мокро. Лера нашла свою швабру и стала гонять пролитую воду по полу. Чище не становилось, но, по крайней мере, было видно, что здесь что-то делали. Она домыла пол, поправила парты и стулья, вернула на место плакат, который свалился после ее падения. Дверь в лаборантскую — и, главное, дыра — за ним была практически не заметна.

Когда Лера в последний раз выжала тряпку, в замке щелкнул ключ. В кабинет боязливо заглянула завхоз Наталия Владимировна. Ее глаза испуганно бегали по сторонам, как будто она ожидала увидеть здесь… кого?

Увидев, что в кабинете только Лера, она перепугалась еще сильнее.

— А девочки где? Другие девочки? Которые с тобой были?

— Тут мы! — объявила Войцеховская, пиная дверь лаборантской. — Вы не имели права нас тут запирать! Я пойду к директору! Жаловаться!

Но завхоз будто не слышала ее. Расширенными от ужаса глазами она глядела на открытую дверь и беззвучно бормотала что-то, очень похожее на молитву.

— Эй, вы меня слышите? — Войцеховская бесцеременно прищелкнула пальцами.

— Пошли уже отсюда, — сказала Литвинова, убирая телефон.

— Что вы там делали? — пробормотала завхоз. — Кто вам разрешал туда заходить?

— Мы прибирались! — рявкнула Войцеховская. — Вы же для этого нас тут заперли!

— И вы ничего… — Завхоз осеклась. — Ладно, девочки, давайте быстрее, пошли отсюда. Хорошо вы тут все убрали, умницы…

Когда они вышли, Наталия Владимировна поспешно захлопнула двери и с заметным облечением повернула ключ в замке. Войцеховская продолжала возмущаться, но завхоз никак не реагировала. А Лере вдруг стало ясно, что если она и закрывала что-то в кабинете, то совсем не их.

Дома пришлось объясняться с мамой. Дима, конечно, успел позвонить и расписать все в красках, а себя — в выгодном свете. Мама куталась в шаль, кашляла, округляла прекрасные глаза (повезло же Герману их унаследовать), но не ругалась. Мама вообще никогда не ругалась, и за это ее любили все — ученики, родители учеников, соседи, друзья, знакомые. Рядом с мамой было спокойно и надежно. И только если был виноват, хотелось спрятаться подальше от ее грустного взгляда.

Но сейчас Лера не была ни в чем виновата.

— Хорошо, что ты заступаешься за Германа, — только и сказала мама в конце. — Я очень рада. У вас как раз те отношения, о которых я мечтала.

Лера вышла из кухни, размышляя о том, какие отношения с Германом устроили бы ее. Явно не те, когда она бросается на его обидчиков с воображаемым копьем наперевес. Рыцарь из нее паршивый. И с доспехами не очень. Может, поэтому он и сбежал.

В комнате Германа привычно ухала компьютерная стрелялка. Лера вытащила телефон, посмотрела на часы. Все правильно, шестнадцать часов пятьдесят семь минут. Еще три минуты, и он выключит игру.

Она дождалась, когда звуки стихли, и вошла в комнату брата. Вопрос, почему комната Германа чуть ли не в два раза больше, чем у нее или у мамы, перестал занимать Леру еще в пятом классе. Так было нужно. У Германа было множество вещей. Целую стену занимали шкафы, где хранились не вещи, точнее, не только вещи, а его многочисленные коллекции. Фантики, статуэтки, машинки, журналы. Минералы — его последнее увлечение — были аккуратно сложены в коробке на столе. Все, что Герман собирал с пяти лет, находилось в этой комнате. Вся его жизнь была разложена по полочкам, пронумерована и каталогизирована.

В этом была своя, особенная красота. Но Лера не завидовала Герману, когда ему приходилось стирать пыль с этой красоты. Впрочем, Германа не напрягала уборка. В его комнате всегда был идеальный порядок: полчаса уборки каждый день стояли отдельным пунктом в его расписании. Сейчас, когда он сидел за компьютером, его рюкзак стоял точно с правой стороны стола, стопка учебников выложена на краю — Герман готовился делать уроки. Нужно было поймать его до того, как он откроет тетрадь.

— Гер, можно на пять секунд?

— Да.

Он не повернулся от монитора, но Лера и не рассчитывала. За семнадцать лет она привыкла общаться с его спиной.

— Ты можешь достать мне один файл из контакта?

— Да.

— Точно? Ты понял, о чем я?

— Если ты объяснишь нормально, то пойму.

— Мне нужен файл с чужой страницы.

— Попроси у владельца.

— Если бы я могла попросить у владельца, я бы не стала просить тебя.

— Я так и думал. Ты хочешь, чтобы я вскрыл чужой аккаунт в контакте и скачал для тебя файл.

Лера закатила глаза. Для человека, который не любил зря тратить время, Герман тратил его на удивление много.

— Сможешь?

— Я уже сказал.

— А когда?

— Сегодня.

— Спасибо.

Герман не ответил. Слова вежливости — лишние слова, по его мнению. Он не любил делать лишнее. Мама требовала от него вежливости, но Лера — не мама, с ней можно было не церемониться.

Лера подошла ближе.

— Почему ты сегодня не подождал меня утром? Когда к нам прицепилсь Войцеховская?

— Я не хотел опаздывать в школу. — Герман наконец повернулся и посмотрел Лере в глаза. — Извини.

Лера улыбнулась. Это последнее «извини» доказывало лишь то, что мама с ним поговорила и разложила по полочкам. Сам Герман не чувствовал никакой необходимости извиняться. Но он слушался маму, хоть на том спасибо.

Лера быстро взьерошила черные волосы Германа и выскочила из комнаты под его негодующий крик.

Вечером ей на почту пришло от него сообщение. Ни единого слова, только прикрепленный файл.

Фотографии страниц тетрадки в черной сверкающей обложке, которые сделала Литвинова.