Дикари Гора

Глава 14 Хорошая торговля. Прыщи. Я изучаю кое-что из Ваниямпи. Стебли кукурузы. Знак. Грант и я продолжаем двигаться на восток

Рыжеволосая девушка вскрикнула в боли и страха, сбитая с коленей на спину пышной, презрительной, крепконогой свободной краснокожей женщиной из племени Пыльноногих. Рабыня в ужасе смотрела на нее. Рабыни знают, что больше всего на свете им надо бояться именно свободных женщин.

— Wowiyutanye! — прошипела женщина Пыльноногих на испуганную девушку, лежащую в траве перед ней.

— Да, Госпожа, — с полным непониманием ответила рабыня на гореанском.

Мужчины на торговом месте почти не обращали на них своего внимания.

Я сидел поблизости, на расстеленном одеяле, на котором я разложил кое-что из своих товаров принесенных мной в Прерии, главным образом зеркала, краски и бисер.

Женщина Пыльноногих перекатила девушку на правый бок и задрала ее тунику на левом бедре. Испуганная рабыня не сопротивлялась.

— Inahan! — завопила женщина Пыльноногих другим стоявшим рядом, указывая на клеймо на бедре девушки. — Guyapi!

— Хо, — одобрительно сказал один из мужчин.

— Inahan, — согласился другой.

— Winyela! — объявила краснокожая женщина.

— Inahan, — поддержали ее сразу несколько человек.

— Cesli! — презрительно сказала краснокожая девушке.

— Пожалуйста, не делайте мне больно, Госпожа, — просила рыжеволосая по-гореански.

— Ahtudan! — Закричала женщина сердито, и затем плюнула в нее.

— Да, Госпожа, — плача повторяла рыжеволосая девушка. — Да, Госпожа!

Она тогда лежала в траве, подтянув ноги, и смотрела вниз.

Женщина Пыльноногих отвернулась от нее и пошла туда, где на одеяле сидел я. Она смотрела на меня с сияющей улыбкой. Пыльноногие, в целом, являются приветливыми, чистосердечными и щедрыми людьми. Они склонны быть щедрыми и дружелюбными.

— Хау, — поприветствовала меня женщина, становясь на колени перед одеялом.

— Хау, — ответил я.

Трудно не любить их. Наибольший товарообмен идет именно с ними. Они также выступают в роли посредников и дипломатов западных Прерий.

Женщина открыла, свисавший с ее плеча прямоугольный кожаный парфлеш, украшенный вышивкой. В нем были различные образцы вышивки бисером и несколько маленьких лоскутов шкур. Она разложила кое-что из этих предметов на ее краю одеяла.

— Хопа, — сказал я, восхищенно. — Хопа!

Она сверкнула сильными и белыми зубами, сиявшими на широком, красновато-коричневом лице.

Она указала на маленькое зеркало, с красной металлической оправой. И я передал его ей.

Я оглянулся. Позади и в стороне от нас рыжеволосая девушка, робко, испуганно, снова поднялась на колени. Я не думаю, что она лично оскорбила женщину Пыльноногих. Я думаю, что, скорее всего, это женщина Пыльноногих просто не имела большой приязни к белым рабыням. Многие из женщин краснокожих, несмотря на предпочтения их мужчин, не одобряют эти мягкие, соблазнительные, желанные товары, доставляемые в Прерии.

Женщина тщательно исследовала маленькое зеркало. Я смотрел мимо нее, туда, где на расстоянии нескольких ярдов, были привязаны несколько кайил приехавших Пыльноногих.

Там, вместе с четвероногими животными, присутствовало еще одно — двуногое, и эти две ноги были прекрасны, и несомненно принадлежали они тому же хозяину, что и лапы кайилы. Она носила короткий предмет одежды из колец темной кожи, рваный и заляпанный грязью, несомненно, когда-то бывший платьем свободной женщины, но выброшенный ей, и теперь обрезанный до длины подобающей для рабыни. Девушка была мокрой от пота и темной от пыли. Ее темные волосы были влажными и спутанными. Ноги, сильно поцарапанные и местами покрытые засохшей кровью, были черными от смешавшихся пыли и пота. Тут и там можно было видеть, следы капель пота сбежавших по пыли покрывавшей ее ноги толстым слоем. На бедрах, где она обтирала руки, пыль была исчерчена мокрыми мазками. Она прибежала сюда бок обок с кайилой ее владельца и было очевидно что делалось это не медленно.

Грант был занят беседой с четырьмя или пятью из мужчин Пыльноногих. Затем он встал, и пошел к своим запасам, чтобы достать и продемонстрировать прекрасный топор.

Рабыня Пыльноногих, вставшая на колени рядом с кайилой, носила украшенный бисером ошейник, приблизительно полтора дюйма шириной. Это был довольно красивый ошейник. Он представлял собой ажурную ленту, плотно прилегающую к ее шее и завязанную на горле спереди. Узоры на ошейнике образованные бисером весьма интересны. Они указывают на ее владельца. Подобные образцы используются здешними мужчинами, чтобы пометить их стрелы или любое другое личное имущество и оружие. Особенно важно идентифицировать стрелы, поскольку это может иметь значение в разделе мяса. Снять такой ошейник без разрешения, для рабыни — смерти подобно. Кроме того ошейник завязан так называемым узлом подписи, сложным узлом, в пределах данного племенного стиля, вязь которого известна только человеку, который его изобрел. Это служит для очень практических целей, получается, что невозможных удалить и снова надеть такой ошейник без владельца, ведь при проверке узла хозяин всегда может определить, развязывался ли узел. Достаточно сказать, что рабыни дикарей никогда не снимают ошейники. Девушка держала свою голову опущенной вниз. Очевидно, ей не разрешали поднимать глаза на торговом месте. Таким образом, если ее владелец желал, она могла бы, прийти и уйти с торга ничего не видя, или ничего не узнав, кроме возможно, травы между ее коленями и лапами кайилы ее хозяина. Рабыни на Горе, везде, где они могут быть найдены, скажем, в городах или в Прериях, всегда содержатся под железной дисциплиной. Это — гореанское правило.

— Два, — сказала женщина Пыльноногих, по-гореански, держа два пальца. Она указала на зеркало, теперь лежавшее перед нею, и на два украшенных бисером прямоугольника, вытянутых из ее парфлеша. Этот тип вышивки бисером популярен в сувенирных магазинах в различных гореанских городах, далеких от границы. Кроме того, подобные поделки используются кожевниками для дальнейшей переработки в различные изделия, такие как кошельки, кисеты, бумажники, художественно оформленные пояса, кожуха и ножны. Интересно, что подобные товары, тем более популярны, чем дальше отъезжаешь от приграничья. Дело не просто в том, что в приграничье подобное не является экзотикой, но, я думаю, что оно еще и служит напоминанием о реальной близости земель краснокожих. Тогда как эти же самые земли и племена их населяющие, вдалеке от границы, склонны рассматриваться не только как отдаленные, но и как почти мифические народы. Оглушительный крик воина Кайила, например, никогда не пробуждал законопослушного бюргера из Ара от его дремоты.

— Пять, — предложил я краснокожей женщине. Я помнил, что Грант, два дня назад, на другом торге, получил пять таких прямоугольников за подобное зеркало. Я улыбнулся, когда я сделал это предложение женщине Пыльноногих. В такой торговле это — хорошая идея, с обеих сторон, много улыбаться. Это делает обмен, если он имеет место, намного более приятным для обеих сторон. Мало того, что напряженные отношения могут быть ослаблены, но и тщеславие не будет вовлеченным в торговлю. Уступки, таким образом, для обеих сторон, меньше походят на поражения и больше на пользу, даруемую друзьям. В конечном счете, это увеличивает процент взаимно удовлетворительных сделок, и человек, который счел контакт с Вами удовлетворительным, наиболее вероятно, будет иметь дело с Вами снова. Он становится, в действительности, постоянным клиентом. Лучше получить меньше прибыли от клиента сейчас и сделать так, чтобы он возвратился, чем получить более высокую прибыль один раз и не увидеть его снова. Дикари, похоже, прониклись добрыми чувствами к Гранту, который казался популярным среди Пыльноногих, и, насколько я могу судить, ориентируясь в основном на звуки голосов.

Я снова бросил взгляд на белую рабыню Пыльноногих, стоящую на коленях, опустив глаза вниз, в ее украшенном бисером ошейнике. Я думал, если ее вымыть и расчесать, стала бы она привлекательной. Легко было понять, почему мужчины Пыльноногих находили такие товары интересными. Приятно иметь такое прекрасное животное подле себя, чтобы оно готовило мясо, содержало вигвам, а также, ублажало тебя на мехах, покорно и старательно. Я мог также понять, почему женщины Пыльноногих рассматривали такой товар с отвращением и презрением. Как могут они, свободные, начать, конкурировать с рабыней? Как они могли даже начать думать об этом, пока, также не стали рабынями?

— Два, — повторила женщина.

— Пять, — стоял я на своем. Мой интерес к Прериям, конечно, был не в торговле. Исходя из моей заинтересованности, я мог бы просто отдать этой женщине зеркало. Но с другой стороны, я знал, и Грант хорошо прояснил мне это, что нельзя оскорблять дикарей, и вести дела с ними нереалистично, особенно в свете других торговцев, которые могли бы следовать за мной. Если бы я отдал товары, или обменял их слишком дешево, то это заставило бы краснокожих предположить, что я поставил дешевые или низкокачественные товары, вывод, который будет не в моих интересах. Также, они могут подумать, если товар качественный, что они платили слишком много за них в прошлом, и будут ожидать, чтобы следующие торговцы ставили бы точно такие же цены, чего они, вероятно, сделать не смогут, будучи просто не в состоянии, и торговля может заглохнуть.

Один из мужчин Пыльноногих с большим тщанием исследовал топор, который Грант показал ему. Грант извинился и поднялся на ноги. Не стоит торопить дикарей в их рассматривании товаров.

Грант тем временем снова пошел к его вьюкам и показал некоторые пакеты, обернутые в вощеную бумагу.

— Canhanpisasa, — сказал Грант. — Canhanpitasaka. Canhanpitiktica.

Он тогда начал, обходить и одаривать мужчин и женщин Пыльноногих, леденцами, кусками сахара и хлопьями высушенной патоки. Женщина, с которой я имел дело, также, получила полную горсть хлопьев патоки. Она растянула губы. Грант и она при этом обменялись фразами, на мой взгляд, соответствующими любезностям и поздравлениям.

Она указала на Гранта.

— Wopeton, — сказала она. — Akihoka, Zontaheca.

Я посмотрел на Гранта. Я знал, что одним из его имен, среди краснокожих было Wopeton, что означает Торговец или Коммерсант.

— Она говорит, что я — квалифицированный и честный товарищ, — перевел он.

— Хопа! Wihopawin! — сказал он ей.

Пухлая женщина сложилась пополам от смеха. «Хопа», я уже знал, подразумевается — симпатичный или привлекательный.

— Я сказал ей, что она симпатичная женщиной, — объяснил Грант, — и теперь она дразнит меня. Она говорит, что я — шутник, тот, кто заставляет других смеяться.

— Два, — сказала женщина мне.

— Пять, — не уступал я.

Грант осмотрелся, держа конфеты в руке. Он увидел молодого краснокожего сидящего рядом с группой взрослых мужчин. Паренек носил рубашку, узкие брюки и бричклаут. Торговец поманил его жестом, приглашая подойти ближе.

Грант предложил ему некоторые из конфет. Молодой человек покачал головой, отрицательно. Он не отрывал глаз от рыжеволосой девушки.

— А-а-а! — протянул Грант, и, повернувшись к рыжеволосой, резко приказал. — Раздевайся!

Стремительно и без колебаний, испуганная рабыня, сделала то, что ей было приказано.

— Покажись ему, — приказал он ей. — Наш молодой посетитель находит тебя более интересной, чем леденцы и патока. — Затем он поставил свой ботинок ей на спину и толкнул ее вперед на живот, в сторону молодого парня. — Будь любезна к нему, — потребовал Грант.

— Господин? — непонимающе спросила она.

— Встань на колени перед ним, — объяснил он. — Зубами сними с него бричклаут. Попытайся заинтересовать его собой.

— Да, Господин, — всхлипнула она. Это был уже не первый раз, когда она нравилась кому-то из клиентов торговца, и ей приходилось их ублажать.

Грант убедился, что девушка поднялась на колени, и принялся убирать конфеты, обертывая их, и тщательно пряча в своем мешочке.

Девочка испуганно смотрела на молодого краснокожего.

— Четыре, — снизил я цену для женщины Пыльноногих. Я поздно сообразил, что должен был установить свою начальную цену несколько выше. Уже я получал меньше за маленькое зеркальце, чем Грант сторговал подобном рынке позавчера.

— Winyela, — проворчала женщина, с отвращением, глядя мимо меня на рыжеволосую девушку.

Я оглянулся. Испуганная, кроткая и изящная она явно приглянулась подростку. У меня не было сомнений в том, что он ею заинтересуется.

— Winyela, — повторила женщин Пыльноногих, и плюнула в траву. На расстоянии нескольких ярдов, около кайилы, белая рабыня Пыльноногих стояла на коленях, низко опустив голову, и не смея ее поднять.

Грант уже вернулся к каравану, где большинство его, скованных цепью за шеи девушек толпились вместе. Там он отстегнул от каравана Джинджер, и двух шведок — Уллу с Ленну. Всех девушек в лагере, за исключением рыжеволосой, теперь назвали. В каждом случае им присвоили их бывшее земное имя, но теперь, как кличку, решением их владельца, как рабское имя. Двумя американками, рядом с рыжеволосой, были Лоис и Инес, француженку назвали Коринн, две англичанки — Присцилла и Маргарет.

То, что рыжеволосую пока еще никак не назвали, не было следствием факта, что Грант или я сам видели неудобство с Миллисент, как с рабским именем. Имя прежней дебютантки казалось нам довольно подходящим для имени рабыни. Скорее дело было в том, что он еще не хотел, чтобы она была названа. Она должна была пожить, в течение некоторого времени, как безымянная рабыня. Целью этого было понизить ее статус в лагере, что должно помочь в ее обучении. В предоставлении ее услуг в качестве жеста гостеприимства нескольким из его гостей, также была подобная цель. Грант теперь шел впереди, держа Уллу и Ленну за волосы, и ведя их следом, низко склонив их головы. Джинджер следовала за ними в шаге или двух позади. Пять его рабынь были теперь отстегнуты от караванной цепи, четыре из них — это рыжеволосая, Джинджер, Улла и Ленна. Другой была англичанка Маргарет, которую он положил голой на траву, под шкуру кайилиаука, причем ее ступни торчали из-под шкуры.

Грант бросил обеих девушек на колени около сидящих мужчин, и сдернул с них туники.

— Сдвиньте волосы на груди, — приказал он. — Прикройте себя ими, как можно лучше.

Джинджер быстро и умело перевела его команды. Эти две девушки немедленно подчинились. Они покрыли себя, как смогли своими волосами. А еще они скрестили руки, прикрывая ими грудь, сжали колени вместе, и опусти головы.

Сидящие мужчины захохотали. Их развлекло видеть рабынь в таких положениях. Они что? Думали, что были свободными женщинами, перед их похитителями? Все же, я думаю, что там было немного тех, кто не был бы пробужден, видя женщин в таком положении. А такое положение, в его умилительной притворной скромности, просит быть грубо законченным, ибо оно насмехается над владельцем, и вынуждает его приступить к последующему бескомпромиссному осмотру рабыни. Такое положение, если продлится больше, чем несколько мгновений, может стать неприятным и неудобным хозяину. Таким образом, оно редко допускается надолго. Его основная ценность, в том и состоит, что разрешая рабыне принимать это, Господин должен принудить ее верить и надеяться, что она может получить некоторую крошечную частицу достоинства или уважения — иллюзия, которая вскоре, к ее позору и унижению, будет полностью разрушена владельцем.

Потом Грант, пяткой своего ботинка начертил на земле круг, приблизительно десять футов в диаметре.

За тем он обратился к Пыльноногим. Один из мужчин встал и указал на Уллу.

Грант приказал ей, встать в круг, что и было переведено Джинджер. Напуганная, сжавшаяся шведка, вошла в круг.

Я видел, что краснокожий парень уже опрокинул рыжеволосую на спину.

— Сопротивляйся изо всех своих сил, — скомандовал Грант Улле через Джинджер, и шведка испуганно кивнула головой, услышав перевод.

Один из Пыльноногих с ремнем, сделанным из сыромятной кожи, ступил в кольцо, очерченное в траве.

Улла попыталась сопротивляться ему так, как она могла, но краснокожий не собирался с ней миндальничать, и через мгновение, сбитая и задыхающаяся, она уже валялась на животе в траве, в руках дергавших и связывающих ее. За тем мужчина перевернул ее на спину, и вытащил из круга за ноги, которые он держал каждую отдельно.

— Eca! Eca! — одобрительно сказали другие мужчины.

— Eca! — согласился торговец.

— Теперь Ты, моя дорогая Ленна, — приказал Грант. — В круг! Борись!

Джинджер перевела его команду, но мне кажется, что Ленна не нуждалась в переводе. Ясно, что она не хотела быть избитой, подобно Улле. Но с другой стороны она знала и то, что должна повиноваться, и приложив при этом все свои силы.

Другой краснокожий воин впрыгнул в круг, зажав в зубах кусок ремня сделанного из сыромятной кожи и свободно свисающего изо рта. Ленна отчаянно попыталась его ударить, но он захватил ее запястье, вывернул руку за спину и поднял высоко вверх, заставив девушку в мучениях сложиться пополам и закричать.

Я даже испугался, что он сломает ей руку. Затем он подсек ее ноги, и она оказалась на животе. Он схватил волосы девушки обеими руками, и, вздернув на колени, выгнул назад, пока ее голова не коснулась травы, демонстрируя красоту изгиба схваченного тела своим товарищам. Потом он резко бросил ее вперед, снова на живот, и через мгновение, встав на колени через ее тело, плотно стянул ей запястья. После чего, как и его товарищ, перевернул ее на спину, потащил из круга так, чтобы она опиралась на локти, оказавшиеся под ней, и держа за ее расставленные ноги. Улла и Ленна, теперь вместе лежали около круга, на спинах с заломленными назад руками и с широко разведенными ногами. Второй краснокожий справился с Ленной еще быстрее, первого своего товарища обработавшего Уллу. Обе девушки были быстро побеждены, и обе теперь, беспомощные, лежали в траве в ногах их завоевателей.

— Eca! — хором воскликнули мужчины.

— Eca! — добавил Грант. — Eca!

— Помните, — сказал торговец, обращаясь к беспомощным Улле и Ленне, — Ваши владельцы должны быть полностью удовлетворены вами. Вы никогда, если только вам не скомандуют, не будете сопротивляться или противоречить им. За это Вам отрежут руки, или Вы можете быть замучены и убиты.

— Да, Господин, — с жутью в их голосах ответили девушки на гореанском, после перевода Джинджер.

Улла смотрела на мужчину, который победил и связал ее. Ленна разглядывала краснокожего, который точно так же поступил с ней. Ни одна из них, я думаю, не ожидала, что окажется настолько беспомощной так быстро, и с такой силой. Девушки обменялись взглядами, и затем отвели глаза друг от друга, покраснев и пристыжено. Они были крепко связаны, как женщины, и как рабыни. Не сомневаюсь, они задавались вопросом, каково это будет — принадлежать таким мужчинам.

Грант сел и начал разговор с другими сидящими мужчинами. Двое победителей все еще стояли рядом со своими призами. Грант делал вид, как будто ничего не произошло, как если бы это было только спортом с двумя порабощенными шлюхами, только представлением для развлечения его гостей.

Один из стоявших мужчин указал на Уллу, и сказал что-то. Другой, повторил фразу, указывая на Ленну.

— О? — откликнулся Грант, невинно.

Я улыбнулся сам себе. Тяжеловато для мужчины подчинить и связать голую женщину, и не захотеть ее. Я подумал, что Грант сможет получить превосходную цену за этих двух красоток.

Рыжеволосая девушка, всхлипывая, все еще лежала под молодым дикарем, сжатая в его руках. Она испуганно посмотрела на меня, а краснокожий, тем временем, уже снова, нетерпеливо, входил в ее тело.

Она здорово преуспела в пробуждении его интереса, было хорошо видно, как он ее желал. Он грубо повернул ее, с любопытством, то рассматривая со всех сторон, то время от времени, лаская, и ощупываю, и, вынуждая доставлять ему удовольствие. В углу ее рта выступило немного крови, раз или два парень хлестал ее по щекам. Я видел ее руки, казалось, они наполовину желают схватить и прижать его, а наполовину оттолкнуть назад. Он говорил с нею на языке Пыльноногих медленно и разборчиво.

— Да, Господин, — скулила рабыня по-гореански. — Да, Господин.

Меня развлекло, что юноша, как и очень многие люди, которым только один язык и знаком, настолько знаком, что кажется, что все люди должны, так или иначе, быть сведущими в нем, казалось, думал, что девушка должна, понять его, если только он будет говорить бы достаточно медленно и достаточно отчетливо. Грант, возможно, помог бы ей, но он был занят бизнесом. А у меня, хотя я и заучил несколько слов из языка Пыльноногих, было немногим больше понимания, относительно того, что говорит краснокожий, чем у девушки. Тон его голоса позволял предположить, что он не рекомендовал ей при ее красоте, заигрывать с владельцами, ибо они не склонны тратить время впустую на своих белых рабынь, я предпочитают приказать, чтобы она сделала что-то.

— Расслабься, — подсказал я девушке. — Выпусти саму себя. Чувствуй. Отдавайся.

Она смотрела на меня с испугом.

— Ты — рабыня, — напомнил я ей. — Отдавайся, и отдавайся полностью — как положено рабыне.

Тогда она, благодарно сжала юношу, и восторженно рыдая и дрожа, закинула свою голову на землю.

Я тогда видел, что мое присутствие, имело для нее запрещающее влияние. Она была на грани того чтобы отдаться целиком, но боролась со своими чувствами и самой собой, очевидно пристыженная тем, что готова отдаться как рабыня другому мужчине в моем присутствии.

Она вскрикнула с удовольствием, прижимаясь к краснокожему парню.

Рабыни должны отдаваться полностью, любому мужчине. Весь набор их ментальных качеств, если можно так выразиться, на мехах ориентируется на обеспечение владельца изумительными удовольствиями, и в их собственном случае, позволяет чувствовать это так богато и глубоко, насколько это возможно. И в конце, в бескомпромиссной и восхитительной капитуляции, подчиняясь полностью своему владельцу, получить судороги страсти от того, что она просто побежденная женщина, ноль, находящаяся в собственности и ничтожная рабыня.

Это очень отличается от поведения, свободной женщиной на мехах, конечно, с сопутствующими вредными последствиями для самой свободной женщины, поскольку любую женщину можно было назвать свободной, кто не отдан и не принадлежит. Свободная женщина, извращает свой характер в мехах, стараясь вести себя как культурное подобие мужчины, а не так, как она по своей природе должна поступать, как прислуга и рабыня ее Господина. Так что — неудивительно, что свободная женщина, обеспокоенная своей предполагаемой идентичностью, своим статусом, имиджем, достоинством и гордостью, часто бывает зажатой и сексуально инертной в мехах. Гореане говорят, что, если у Вас никогда не было рабыни, у Вас не было женщины. Так же есть тайное высказывание, среди гореанских мужчин, что любая женщина не женщина, пока ее не сделали рабыней. Свободная женщина, часто, просто боится чувствовать. Рабыня, с другой стороны, просто боится не чувствовать, поскольку тогда она может быть наказана. То же самое безразличие, которое может считаться достоинством среди свободных женщин, фигурируя в их соревнованиях тщеславия как, то, насколько хорошо они могут сопротивляться мужчинам, обычно является для рабынь поводом для наложения серьезного наказания.

Оно может даже рассматриваться как преступление, караемое смертной казнью. Для униженной рабыни существует небольшой выбор, между отдаться и отдаться хорошо. Интересный вопрос возникает относительно того, разрешено ли женщине, ее собственное желание в этом вопросе, поскольку рабыня, даже если не хочет, все равно будет вынуждена отдаться. На этот вопрос есть два ответа, и различие между ними — прежде всего функция требуемого времени. В пределах некоторого промежутка времени, скажем, половины ана, некоторые женщины могут сопротивляться мужчинам. С другой стороны, всегда есть некоторые мужчины, которым женщины не могут сопротивляться, и кому, несмотря на их желание в вопросе, они отдадутся неудержимо. При наличии некоторого более длительного времени, однако, любая женщина может быть заставлена уступить перед натиском мужчины, желает ли она того или нет, причем под натиском любого мужчины. Иногда, после такой уступки, она оказывается в ошейнике. «Сопротивление теперь больше не разрешено», — говорит он ей. «Да, Господин», — отвечает она. Она теперь знает что, как рабыня, должна открыть себя для чувства, и даже страстно искать его, даже зная, что оно ведет, к признанию мужчины как хозяина, и ее как его рабыню.

Позади меня рыжеволосая девочка стонала от удовольствия в руках краснокожего парня.

— Winyela, — высокомерно фыркнула женщина Пыльноногих.

— Четыре, — сказал я, обращая ее внимание к нашей торговле.

— Два, — она сказала, посматривая на зеркало.

— Четыре, — не уступал я.

— Три, — подняла цену она, внезапно сверкнув прекрасными сильными зубами, яркими на ее красновато-коричневом лице.

— Три, — решил я согласиться. Я видел, что она очень хотела это зеркало.

Я отдал ей зеркало, а она передала мне три украшенных бисером кожаных прямоугольника. За тем она поднялась, очень довольная собой покинула торг. Я свернул одеяло вместе с товарами и сегодняшней выручкой. Я, конечно, не провернул выгодную сделку. Грант два дня назад, получил пять подобных предметов за такое же зеркало. Пожалуй, стоило бы установить свою начальную цену повыше.

Я посмотрел направо, и увидел, что два краснокожих воина завязывают украшенные бисером ошейники на шеях Уллы и Ленны. Одежда из кожи кайилиаука лежала радом на траве. Сегодня Грант изготовил волокуши для своей вьючной кайилы. Такое устройство представляет собой длинные жерди, закрепленные вдоль тела кайилы, они конечно уменьшают скорость животного, но позволяет при этом транспортировать более тяжелый груз. Волокуши широко распространены среди краснокожих, особенно при смене места лагеря. Я подозревал, что эти волокуши будут в тяжело загружены к тому моменту, когда Грант будет готов к возвращению в Кайилиаук.

Я бросил взгляд туда, где стояли кайилы Пыльноногих. Темноволосая девушка в украшенном бисером ошейнике, все также стояла на коленях, в том же месте, где она была оставлена, у лап кайилы ее хозяина. Ее голова по-прежнему была опущена. Она не оглядывалась.

Похоже, она была превосходно выдрессирована.

Между тем местом, где сидели мужчины, и караваном, немного правее, была растянута шкура кайилиаука, под которую Грант положил Маргарет, голую, с торчащими наружу ногами. Она находилась под шкурой в течение нескольких часов. На солнце, под шкурой ей должно быть очень жарко, а в траве еще будут насекомые. Я усмехнулся. Я думаю, что сейчас она познавала свое рабство. Это была хитрая уловка со стороны Гранта. Конечно, Пыльноногим, которые, как и большинство дикарей, любопытны и наблюдательны, было бы интересно узнать относительно точного характера товара, который лежит под той шкурой. Ясно, что это была женщина. Тогда зачем Грант пытается скрыть ее?

Я видел, что к бисерным ошейникам Уллы и Ленны привязали кожаные ремешки. Другие концы этих ремешков были закреплены на высоких луках седел кайил. Такие седла весьма распространены среди краснокожих, хотя они обычно используются для нанесения визитов вежливости, торговых поездок и церемоний. На охоту и войну дикарь обычно едет без седла. Ремешки были приблизительно семь или восемь футов длиной, и краснокожие поставили, теперь уже своих рабынь на колени, около кайил, под их передними лапами.

Один из дикарей теперь прогуливался вокруг шкуры кайилиаука, под которой томилась Маргарет.

Краснокожий юноша уже слез с рыжеволосой, поправляя свой бричклаут. Он указал, что она должна перекатиться на живот, что она и сделала без промедления. Он тогда шлепнул ее дважды по бедрам, похвалив рабыню таким незамысловатым способом. Ее руки вцепились в траву, а молодой дикарь неторопливой походкой пошел прочь.

Я подошел к ней.

— Кажется, что я выполнила свое назначение, — сердито прошептала она по-английски.

— Это одно из твоих назначений, в настоящее время, — ответил я, также говоря с нею на английском языке.

Она поднялась на руки и колени, и, посмотрев на меня, она покраснела и опустила свою голову. За тем она снова сердито посмотрела на меня, и снова, краснея, склонила голову.

— Почему Вы заставили меня уступить ему? — спросила она.

— Ты хотела этого, — объяснил я. — А, кроме того, как рабыня, Ты должна бала отдаться ему полностью.

Она не отвечала.

— Ты правда сердишься?

— Да.

— А я слышал, что Ты вскрикивала и стонала от удовольствия, — заметил я.

— Это правда, — прошептала она. — Я действительно хотела отдаться. Насколько ужасной я теперь стала.

— Такие чувства, такие желания уступить, отдаться, не только допускаются для рабыни, но требуются от нее.

— Требуются? — вздохнула она.

— Да. Не путай себя со свободной женщиной. Ты очень отличаешься от нее.

— И как рабыня, я должна была отдаться. У меня не было никакого выбора, не так ли?

— Не было. Рабыня должна отдаться любому мужчине и полностью.

— Как же Вы сможете уважать меня? — спросила она со слезами.

— На живот! Подползи и поцелуй мои ноги, рабыня, — скомандовал я.

Она сделала так, как было ей приказано.

— Так каков был твой вопрос?

— Как? Как Вы можете уважать меня? — повторила она свой вопрос, наполовину задохнувшись.

— А и не уважаю, — усмехнулся я в ответ. — Ты знаешь почему?

— Да, Господин.

— И почему же?

— Поскольку я — рабыня.

— Правильно.

— Насколько сильны мужчины этого мира, — проговорила она, с любопытством. — Как они владеют и управляют нами. Как перед ними мы можем быть чем-либо еще кроме как женщинами?

— Твой вопрос об уважении был глуп. Возможно, сегодня тебя ждет порка.

— Пожалуйста, не наказывайте меня, Господин, — взмолилась она.

Я уже поворачивался, чтобы уйти.

— Господин! — окликнула она.

— Да.

— Сегодня вечером, я прошу быть взятой из каравана для Вашего удовольствия.

— Сегодня вечером, я думаю, что могу быть больше в настроении для Лоис или Инес, или возможно Присциллы. Мы посмотрим. И еще, сегодня вечером, в караване, Ты будешь связана, по рукам и ногам. Возможно, это научит тебя не задавать больше глупых вопросов.

— Да, Господин, — сказала она, глотая слезы.

Затем я перешел к шкуре кайилиаука, где уже стоял один из Пыльноногих. Грант уже стоял там. Казалось, что Грант отказывался снять шкуру.

— Хау, — поприветствовал я краснокожего.

— Хау, — ответил он мне.

— Ieska! — позвал один из сидевших Пыльноногих, вставая. Это было вторым из имен, под которыми Грант был известен в Прериях.

Это буквально означает — «тот, кто хорошо говорит». Менее буквально, это используется в качестве общего названия переводчика.

Грант извинился и пошел узнать, что хотел человек. Это был тот самый, кто осматривал топор. Краснокожий поднял три пальца, и затем он указал на темноволосую девушку, стоящую на коленях рядом с кайилой.

Немедленно она была позвана, и поспешила к нему, так быстро как могла, не поднимая своей головы, после звука его голоса. Когда она подбежала к своему хозяину и Гранту, ее владелец взял девушку рукой за подбородок и толчком поднял голову. Она глядела пораженно и дико, ей наконец-то позволили посмотреть вокруг. Она увидела других кайил и мужчин, Гранта, меня и девушек в караване. Сразу она была раздета и поставлена на колени голышом, перед Грантом. Он поднял ее и медленно повернул, осматривая, заставил выгнуть спину и положить руки на затылок. После осмотра, он снова поставил ее на колени.

— Тэрл, — крикнул мне Грант. Я подошел к нему, и он бросил мне свой кнут. — Проверь-ка, хорошо ли она чувствует кнут, — попросил он.

Девушка испуганно посмотрела на меня.

— На руки и колени, — приказал я ей, и она без колебаний приняла указанное положение.

Много может быть сказано по реакции девушки на боль, и по тому, как она дергается под кнутом.

Я отвесил ей три удара. В конце концов, я не избивал ее, а просто проверял реакцию. Я не бил ее в свою полную силу, но с другой стороны, она должна ясно понимать и чувствовать боль. Ну а как еще этот тест мог состояться и считаться истинным? Она вскрикнула, сбитая на живот моим первым же ударом. Не ожидая пока девушка поднимется, я добавил ей второй удар. Она опять вскрикнула в страдании и повернулась на бок, поджав ноги. После моего третьего удар, она закричала и зарыдала, подтянув ноги к себе еще больше. Я решил, что она неплохо двигалась под кнутом. Она, это было хорошо видно, остро чувствовала боль.

— На руки и колени, — приказал Грант. Он тогда, пока она дрожала от боли и страха, ощупал ее, находящуюся под впечатлением силы мужчины, только что выпоровшего ее.

— Хорошо, — сказал Грант.

Она стоила Гранту трех топоров. Она была, в конце концов, всего лишь белой рабыней, и топоры были прекрасного качества.

— Ieska! Wopeton! — позвал, краснокожий стоявший возле шкуры кайилиаука.

Мы оставили темноволосую девушку на траве там, где ее отстегали, а затем купили.

Пыльноногий попросил, убрать шкуру кайилиаука. Грант, парень проницательный, казалось, возражал, и, действительно, даже пригласил товарища исследовать других девушек на цепи каравана. Дикарь, однако, едва бросил на них взгляд, но они съеживались даже от такого поверхностного осмотра, боясь принадлежать краснокожему Господину. Он более пристально и длительно присмотрелся к рыжеволосой, но Грант что-то ему сказал, и дикарь отвернулся от нее, чтобы снова размышлять о том, что могло лежать скрытое под шкурой кайилиаука. Грант, очевидно, не хотел выставлять рыжеволосую в общей продаже. Насколько я помнил, он держал для нее в памяти другое предназначение. Он предполагал, сторговать за эту рабыню пять шкур желтого кайилиаука. Нет, она не была просто приведена, в поход по Прериям, в качестве простого вьючного животного. Она была еще и ценным товаром.

Один или две из других Пыльноногих тоже подошли туда, где лежала шкура, скрывающая Маргарет, раздетую английскую девушку. Первый краснокожий уже показывал признаки нетерпения. Он, конечно, вовсе не был дураком. Ему было ясно, что Грант, если бы он действительно, серьезно, хотел скрыть девушку, то припрятал бы ее, связанную, с заткнутым ртом и завязанными глазами, вне поля зрения, возможно в овраге приблизительно в одном пасанге отсюда. Так что понятно, что шкура кайилиаука, это только хитрость, чтобы пробудить интерес возможного покупателя. Пыльноногий, несомненно, понял это. Далее, несомненно, понял он и то, что его интерес был все же возбужден, несмотря на очевидность этой хитрости. Соответственно, я не мог обвинить его, за чувство некоторого раздражения или негодования. Я надеялся, что Грант знал, что он делал. Он уже имел успех, в его уловке со шведками, и по моему мнению, вступал на опасную землю. Внезапно Пыльноногий и Грант, говоривший с ним, разразились хохотом. Мне потребовался приблизительно один миг, чтобы понять, что произошло, и в течение одного ена, все стало предельно ясным.

Краснокожий, если ему интересно, должен был предложить цену, не глядя, на то, что лежит под шкурой. На самом деле все это было, шуткой и азартной игрой. Вопрос теперь прояснился, и Пыльноногий со своими товарищами, были довольны. Он пытался обойти вокруг и заглянуть под шкуру, но Грант, со всей очевидной серьезностью и вдумчивостью, успевал вернуть края шкуры на место.

Краснокожие, в целом, любят шутки и азартные игры. Их шутки, что и говорить, могли бы показаться немного чудаковатыми или грубыми более цивилизованным народам. Любимая шутка, например, это сказать молодому человеку, что его предложение кайилы родителям его возможной женщины было отклонено, таким образом погружая его в отчаяние, а потом с хохотом, сообщить ему, что оно было-таки принято. Этот тип шутки, кстати, не считается, нарушением сообщения правды, практика, которой краснокожие придерживаются с большой строгостью. Азартная игра, также, представляет интерес для дикарей. Общие игры — лото, игра в кости и угадывание камней. Пари, также, может иметь место в связи с такими вещами, как падение стрел, или появления животных, особенно птиц.

Скачки на кайилах, само собой разумеется, также очень популярны. Вся деревня, будет наблюдать такие забеги. То, что происходило сейчас, не могло бы быть ясно понято, если не подразумевать, что Пыльноногие знали, уважали и даже любили Гранта. В такие игры они не стали бы играть с незнакомцем. Теоретически, краснокожий мог бы предполагать, высокую вероятность того, что как только будет сделано выгодное предложение цены за товар, что лежит скрытый под шкурой, и затем шкура будет убрана, то там можно найти распутную девку, столь же уродливую, как тарларион. Но практически Пыльноногий знал, на своем опыте, что Грант им такого делать не будет. Они понимали, что он спрятал там не только что-то хорошее, но очень хорошее. Кроме того, так как предложения за товар, который нельзя посмотреть и пощупать, почти всегда ниже, то он мог оказаться для них хорошим подарком. Пыльноногий с большой драмой отказался повышать цену выше чем две шкуры кайилиаука за то, что лежит под этой шкурой. Грант должен был теперь или принять или отклонить это предложение. Оно было, конечно, принято, и Грант, с некоторой театральностью, отбросил шкуру.

Маргарет, внезапно выставленная на всеобщее обозрение, вскрикнула от страха. Она моргала от ослепившего ее света, и пыталась казаться еще меньше и незаметнее, лежа на боку. Сжавшаяся в траве, обнаженная, испуганная, и уже принадлежащая новому хозяину, девушка была изящна. Два друга краснокожего, выкрикнули с удовольствием и, ударяя его по плечам и спине, поздравили того с удачей. Маргарет съежилась в их ногах. Краснокожий, который был более чем рад, даже попробовал, заставить Гранта принять, по крайней мере, еще одну дополнительную, шкуру за девушку, но конечно, Грант великодушно от этого отказался. Заключенная сделка была, в конце концов, заключенной сделкой, и правил надо придерживаться. В конце концов, кто здесь был торговцем? Маргарет вздернули на колени, и Пыльноногий сразу завязал свой бисерный ошейник на ее горле. Потом он плотно связал ее маленькие запястья спереди, длинной веревкой, поднял уже свою собственность на ноги, и повел, держа за свободный конец веревки, к своей кайиле, сопровождаемый его друзьями.

— Похоже, они очень рады, — заметил я.

— Я тоже так думаю, — ответил Грант улыбаясь.

Мы наблюдали за Пыльноногими, которые рассаживались по своим животным, мужчины и женщины, готовясь покинуть торговое место. Улла и Ленна были уже на ногах, их руки все так же были связаны за их спинами, их шеи, были привязаны к высоким, разукрашенным седлам своих новых хозяев. Их владельцы рассматривали их. Они похлопывали по голым бокам девушек с видимым удовольствием, как если бы это были кайилы. За тем и они вскочили в седла, оставляя девушек пешими, голыми, и привязанными за шеи, около своих стремян. Девушки смотрели на хозяев со страхом, а затем, поскольку кайилы начали движение, поспешно пошли следом около высоких животных, в траве достигавшей их бедер. Я не сомневался, что им скоро будут преподавать их обязанности, и те, что вне вигвама и те, что внутри него. Я увидел Маргарет, безумно смотрящую через плечо, будучи увлеченной вперед, веревкой связывавшей ее запястья, вслед за животным ее нового Господина. Несомненно, она также скоро получит инструкции относительно методов служения и ублажения, которые будут взысканы краснокожим рабовладельцем.

Мы смотрели вслед уезжающим сквозь травы Пыльноногим.

— Это была хорошая торговля, — польстил я.

— Я тоже так думаю, — согласился Грант. — Все остались довольны.

— Ты думаешь, эти два краснокожих, которым достались Улла и Ленна достаточно рады? — спросил я. — Мне показалось, что Ты, провел довольно рискованный маневр, и они могут почувствовать себя обманутыми.

— Я не думаю, что они возражали бы против такого обмана, — сказал он. — Разве Ты не видел, как они шлепали своих девушек по бедрам, по-хозяйски, с гордостью и добродушно? Они более чем рады иметь таких девушек на своих привязях, привести их домой, добавить их к своим кайилам и прочей собственности.

— Ну, что ж, пожалуй Ты прав.

— Пристегни эту к каравану, — попросил он, указывая на темноволосую девушку, которую мы обменяли на три топора. Она так и лежала в траве подле нас, — и последи, чтобы она помылась.

— Сделаю, — пообещал я. — Какие у Тебя планы на будущее?

— Мы встанем лагерем здесь.

— Здесь? — поразился я.

— Поблизости есть вода, — пояснил он, — и лес.

— Ты собираешься оставаться какое-то время на торговом месте? — спросил я, озадаченно. Это был последний торг на территории Пыльноногих. Мне не казалось, что есть смысл ожидать еще одного появления Пыльноногих, по крайней мере, не в течение ближайшего времени. Сам же я стремился двинуться в дальше на восток.

— На сегодняшний вечер, — уточнил Грант.

— Мы могли бы сделать пять пасангов еще до темноты.

— Мы расположимся лагерем здесь, на сегодняшний вечер, — повторил он.

— Очень хорошо, как скажешь, — не стал больше спорить я.

Он пошел к девушке, лежащей в траве.

— Womnaka, Amomona, — сказал он. — Womnaka, Wicincala.

— Ho, Itancanka. Ho, Wicayuhe, — отозвалась темноволосая.

— Она говорит на языке Пыльноногих, — сказал он. — А еще это значит, что она сможет понимать и язык племени Кайила.

Это — два тесно связанных языка, или, лучше сказать, два диалекта единого языка. Пересмешники также близки с ними, но более отдаленно.

— Она отвечала на твои команды раньше, — напомнил я. — Она должна знать еще и гореанский.

— Ты говоришь по-гореански? — спросил он. Она могла, в конце концов, знать только определенные команды, как мог бы их знать дрессированный слин.

— Да, Господин.

— Я займусь лагерем, — сказал Грант, осматриваясь. — А Ты проследи, чтобы она помылась в ручье.

— Хорошо.

— И не спеши с ней. Еще не поздно ее вернуть.

— Хорошо.

Грант внимательно оглядывался вокруг, рассматривая окружающую степь. Затем он пошел к каравану, где его ждала Джинджер. Он освободил нескольких девушек и приставил их работе. Мы разбили здесь лагерь еще в начале этого дня.

Я посмотрел вниз на девушку у моих ног. Она смотрела на меня снизу вверх. Я пнул ее так, что она вздрогнула.

— На руки и колени, — скомандовал я.

— Да, Господин.

Я указал ей в направлении ручья.

— Да, Господин, — сказала она и поползла в указанную сторону. Она была рабыней, а вставать ей никто не разрешал.

— Вы здорово отхлестали меня, Господин, — улыбнулась она, стоя на коленях в мелком ручье, омывавшем водой ее тело.

— А Ты хорошо билась под кнутом, — похвалил я.

— Спасибо, Господин.

Сексуально отзывчивая женщина всегда хорошо извивается под плетями. Это — вероятно, зависит от высокой степени чувствительности кожи и глубины и уязвимости ее ощущений. Чувствительность и восприимчивость делают такую женщину особенно беспомощной под плетью. Гореане говорят, что та, кто лучше всего извивается под плетями, та лучше всего извивается и на мехах.

— Вода, просто преобразила тебя, — заметил я.

Она была теперь существенно чище. Большая часть пыли, крови, грязи и пота были смыты. Ее темные волосы, сейчас мокрые, казались еще темнее, и очень блестели. Она стояла на коленях в воде, расплетая колтуны и узлы из своих волос.

— По крайней мере, я больше не womnaka.

— А что это означает?

— Господин говорит на языке Пыльноногих или Кайила?

— Нет.

— Это — что-то, что источает много запаха, — засмеялась она.

— А что означали слова, которыми Грант, твой новый хозяин, назвал тебя? — спросил я с интересом.

— Wicincala — это означает Девушку, а Amomona — Ребенка или Куклу, — перевела она.

— Понятно.

Сам я предпочитаю применять такие выражения не к рабыням, а к надменным свободным женщинам, чтобы напомнить им, что они, несмотря на их свободу, являются только женщинами. Это полезно, между прочим, если надо смутить свободную женщину, заставить ее предполагать что, возможно, мужчина рассматривает ее скорое порабощение. В разговоре с невольницей я предпочитаю такие выражения, как «Рабыня», «Рабская девка» или просто имя девушки, она ведь ясно понимает, что это — только рабское имя, всего лишь кличка животного.

— И что Ты отвечала ему?

— «Wicayuhe», «Itancanka», — она сказала, — слова, которые означают Владельца.

— Я так и подумал так, — сказал я.

Я сидел на берегу, наблюдая, как она приводит в порядок свои волосами. Она расчесывала их пальцами. Она еще не имела права, конечно, пользоваться щеткой и гребнем, караванных девушек. Другие рабыни, если владельцы не вмешаются, будут голосовать, нужно ли ей разрешить их использование.

Это — способ призвать новую девушку к нормальным отношениям и на равных участвовать в общей работе. Один голос против, и новая девушка не прикоснется к расческе. Приостановка привилегий щетки-и-гребня также используется, по необходимости, первыми девушками как дисциплинарная мера, в пределах каравана. Другими дисциплинарными мерами, применяемыми среди самих рабынь, могут быть такие способы как связывание, уменьшение порций или стрекало. Женщины, таким образом, под контролем старших рабынь, назначенных владельцем, обычно сохраняют хорошие отношения между собой. Все они, конечно, включая старших, являются объектами собственности, в конечном счете, находясь в полной власти их хозяина.

— Джинджер! — крикнул я.

Джинджер, уже через мгновение, была у ручья.

— Принеси гребень и щетку — приказал я ей.

— Да, Господин. — Ее власть над рабынями, могла быть отменена любым свободным человеком.

Прошло совсем немного времени, а Джинджер уже возвратилась с гребнем и щеткой.

— Дай ей гребень, — скомандовал я ей, а сам взял щетку, которую я положил подле себя. Джинджер забрела в ручей, и отдал гребень новой девушке.

— У тебя еще нет общих привилегий гребня-и-щетки, — сообщала она ей. — Если, конечно, хозяева не приказывают обратного, — добавила она следом.

— Да, Госпожа, — сказала новая девушка, покорно склоняя свою голову.

Джинджер возвратилась в берег и несколько успокоенная, повернулась, чтобы оценить новую девушку, которая теперь расчесывала свои волосы гребнем из рога кайилиаука.

— Она довольно привлекательна, — заметила Джинджер.

— Я тоже так думаю, — согласился я. Она была стройной девушкой с красивой фигурой.

— За нее можно было бы сторговать четыре шкуры, — предположила старшая рабыня.

— Возможно, — не стал спорить я, и отпустил Джинджер.

Я рассматривал девушку, а она смотрела на меня, медленно расчесывая волосы.

— Спасибо Господин, за разрешение пользоваться гребнем, а возможно позже и щеткой, — весело сказала она.

— Это — для моего удовольствия, — честно признался я ей.

Я разглядывал ее. Она была довольно красива, и эта красота была в тысячу раз более возбуждающей, чем красота свободной женщины, ведь она была рабыней.

— Господин разглядывает меня слишком пристально, — застенчиво сказала она.

— Ты — рабыня, — напомнил я.

— Да, Господин.

В случае свободной женщины, из уважения к скромности или достоинству, мужчины могли бы отвести глаза от ее красоты. Это привилегия, конечно, редко, если вообще когда-либо, предоставляется рабыне. Ее можно медленно рассматривать, со вниманием к деталям, а если Вы чувствуете, что она того заслуживает, то с открытым и явным восхищением. Для гореанских мужчины весьма обычно, свободно вести себя в таких вопросах, хлопнуть в ладоши, ударить себя по бедру, или одобрительно крикнуть после осмотра обнаженной рабыни. Такие реакции, о которых можно было бы думать как о смущающих или противоестественных в случае свободной женщины, вполне подходят к рабыням, являющимся не более, чем прекрасными животными. Даже в случае свободных женщин, мужчина гореанин, кстати, считает ниже своего достоинства симулировать незаинтересованность женской красотой. Он, к добру или к худу, не стал жертвой подавления своей сексуальности и сокращающего жизнь навязанного психосексуального редукционизма, подействовавшего на очень многих мужчин в большем количестве патологических культур Земли. Его цивилизация не была куплена ценой его мужественности. Его культура была выработана, не чтобы отрицать природу, но дополнять ее, как бы это, ни было поразительно для некоторых умов.

Она продолжала расчесывать волосы, повернув свою голову в сторону, и медленно ведя по ним гребнем.

— Я вижу, что Господин не находит рабыню полностью неприятной? — игриво заметила она.

— Нет, — усмехнулся я. — Полностью неприятной, я тебя не нахожу.

— Рабыня очень рада.

Я улыбнулся.

— Господин, как Вы думаете, я могла бы стоить четыре шкуры? — продолжала заигрывать рабыня.

— Стоишь Ты или нет, но твою цену можно легко определить.

— Конечно, Господин, — она рассмеялась. — Я же рабыня.

— Сейчас Ты выглядишь совсем не так, как выглядела во время твоей покупки.

— Трудно остаться свежей и хорошо выглядящей, — заметила она, — когда пробежишься сквозь кусты рядом с кайилой, да еще с петлей на шее.

Я кивнул.

— Я верю, — с надеждой сказала она, — что меня не будут использовать подобным образом в вашем лагере.

— Ты, и другие, будете использоваться в соответствии с тем, как нам это нравится, во всех отношениях.

— Да, Господин, — быстро исправилась она, и даже прекратила расчесывать волосы.

— Продолжай ухаживать за собой, рабыня, — скомандовал я.

— Да, Господин.

— Как тебя называли среди Пыльноногих?

— Wasnapohdi, — ответила она.

— Что это означает?

— Прыщи.

— У тебя нет никаких прыщей, — удивленно сказал я.

— Господин, возможно, заметил, что мои бедра не отмечены, — указала она.

— Да.

— Я не одна из тех девочек из городов, которые были заклеймены, — сказала она. — О, не волнуйтесь, — засмеялась девушка, — что мы здесь не достаточно хорошо понимаем, что мы рабыни. В стойбищах, среди племен, наши краснокожие владельцы держат немало белых женщин, таких же, как я, в своих бисерных ошейниках, за попытку снять который без разрешения, нас ждет смерть.

Я кивнул.

— А кроме того, кем может быть белая женщина в Прериях, кроме как лишь презираемой рабыней.

— Верно, — согласился я.

— Так что, в любом случае, мы все здесь хорошо отмечены.

— Это точно.

— Я родилась среди Ваниямпи, в одном из загонов племени Кайилиаук, — горько сказала она, — продукт принудительного спаривания, между родителями, неизвестными даже друг другу. Родителей выбрали и одобрили краснокожие рабовладельцы. Родители, даже притом, что они были «Одинаковыми», были вынуждены совершить Уродливый Акт, с мешками на головах и под кнутами, в день размножения Ваниямпи.

— Есть кое-что в твоих словах, чего я не понял, — сказал я. — Кто такие Ваниямпи, и Кайилиаук?

— Многие из племен разрешают немногочисленным сельскохозяйственным сообществам существовать в пределах их земель, — начала объяснять она. — Люди в этих сообществах связаны с землей и принадлежат все вместе всему племени, в пределах земель в которых им разрешают жить. Они выращивают для своих хозяев, таких как Вагмеза и Вагму, кукурузу и зерно, и такие овощи как тыквы и кабачки. Они должны, также, работать на краснокожих, когда это требуется и по прихоти их владельцев могут быть обращены в индивидуальных рабов. Когда кто-то взят из загона, то он прекращает быть Ваниямпи — общинным рабом, и становится обычным рабом, принадлежащим отдельному владельцу. Обычно они забирают дочерей, поскольку краснокожие хозяева находят их привлекательными в качестве рабынь, но иногда, также, берут и молодых парней. Слово «Ваниямпи» означает буквально, «прирученный скот». Это — выражение, относился ко всем вместе находящимся в общеплеменной собственности рабам в этих крошечных сельскохозяйственных сообществах. Кайилиауки — это племя краснокожих, объединенное с Кайила. Они говорят на тесно связанных диалектах.

— Родители происходят из того же самого сообщества? — заинтересовался я.

— Нет. В течение дней размножения, мужчин, с мешками на головах и в рабском караване, собирают среди различных сообществ. В день размножения их ведут к отобранным, ожидающим их женщинам, уже связанными и с завязанными глазами. Размножение происходит в областях вагмеза, под присмотром краснокожих.

— Ты говорила об Уродливом Акте? — припомнил я. Мне не понравилось подобное название. Это напомнило мне о далеком и больном мире, мире хихиканья, затруднений и грязных шуток. Насколько же честней мир плетей и ошейников Гора?

— «Одинаковые», — рассказывала она дальше, — относятся неодобрительно ко всем сексуальным отношениям между людьми, и особенно между таковыми разных полов, как являющихся оскорбительным и опасным.

— Я могу понимать, это так, что где-то есть кто-то, кто мог бы расценить сексуальные отношения между партнерами противоположных полов, как являющихся оскорбительным для женщины, — сказал я, — ибо в таких отношениях ею часто манипулируют, владеют и ставят на место. Но, с другой стороны, если она находится на своем месте, и это — ее естественная судьба, принадлежать и управляться, не ясно, в конечном счете, как можно считать подобное оскорбительным для нее. Скорее, как мне кажется, что это было бы полностью подходящим для женщины. На самом деле, использование ее любым другим способом, в конечном счете, оказалось бы, намного более оскорбительным. Но как могут такие отношения рассматриваться как опасные?

— Они считаются опасным не для здоровья, — объяснила она, — а как опасные для Учения.

— А что представляет собой это Учение? — спросил я.

— То, что мужчины и женщины — то же самое, — усмехнулась она. — Это — центральный принцип Ваниямпи.

— И они верят этому? — удивился я.

— Они претендуют на это. Но я не знаю, верят ли они этому в действительности или нет.

— Они полагают, что мужчины и женщины — то же самое, — я был просто поражен.

— Кроме того, женщин они расценивают несколько выше, — снова усмехнулась она.

— Тогда их верования, кажутся мне, не только очевидно ложными, но и абсолютно непоследовательными.

— Согласно Учению каждый должен признать это, — сказала она. — Задумываться — преступление. Подвергать сомнению — богохульство.

— Я так полагаю, это Учение лежит в основании общества Ваниямпи.

— Да, — подтвердила она. — Без этого общество Ваниямпи разрушилось бы.

— И что?

— Они не принимают разрушение своего общества так легко, как Вы думаете, — она улыбнулась. — Также, Вы должны понять полезность такого учения. Оно представляет превосходную философию для рабов.

— Не могу в это поверить.

— Оно, по крайней мере, дает мужчинам оправдание не быть мужчинами.

— Что ж, возможно Ты и права.

— Это помогает им оставаться Ваниямпи, — высказала она свое мнение. — Они, таким образом, надеются привлекать меньше внимания, или избежать гнева их краснокожих владельцев.

— Понимаю, — отметил я. — Я думаю, что также понимаю, почему в таком обществе, как Ты выразилась, женщины оцениваются несколько выше.

— Только, они неявно предполагаются как стоящие выше, — поправила она. — А явно, конечно, все подписываются под тезисом сходства.

— Но почему женщины расценены, пусть и неявно, но выше? — никак не мог я понять этой философии.

— Из-за презрения, чувствуемого к мужчинам, — сказала она, — что не стали отстаивать свои естественные права. Кроме того, если мужчины отказываются от ведущей роли, то кто-то должен принять ее на себя.

— Да, пожалуй, — я вынужден был согласиться.

— Всегда есть хозяева, даже если кто-то притворяется, что это не так.

— В руках женщин, — заметил я, — господство становится просто насмешкой.

— У насмешки нет никакого выбора, кроме как самоутверждаться, в то время как действительность отрицается.

Я молчал.

— Сообщества Ваниямпи, источники большого развлечения для краснокожих владельцев, — сказала она.

А я уже думал о том, что иногда краснокожие называют как Память.

— Я понимаю, — наконец сказал я.

Дикари, несомненно, сочли свою месть сладкой и соответствующей. Такой, почти необъяснимо жестокой она была, такой ужасной, блестящей и коварной.

— Учение Ваниямпи, — предположил я, — несомненно, было изначально наложено на них их краснокожими владельцами.

— Возможно, — не стала спорить она. — Я не знаю. Но возможно, они сами могли изобрести Ваниямпи, чтобы извинить свою трусость, слабость и бессилие.

— Возможно, — признал я.

— Если Вы не сильны, естественно надо сделать достоинством слабость.

— Я полагаю так же, — согласился я, размышляя, что, возможно, судил дикарей слишком резко. Учение Ваниямпи, как мне кажется вероятным, предало себя, и своих детей. Со временем, подобные абсурдные теории, впрочем, могут начинать считаться чем-то само собой разумеющимся. Со временем они могут стать общепринятой традицией, одним из самых дорогих замен для человечества.

— Но Ты сама, — сказал я. — Не кажешься мне зараженной невменяемостью Ваниямпи.

— Нет, — ответила она. — Я нет. У меня были краснокожие хозяева. Они научили меня новым истинам. А кроме того, меня забрали из их сообщества в раннем возрасте.

— Сколько лет тебе тогда было? — заинтересовался я.

— Я была взята из загона, когда мне было восемь лет. Меня забрал в свой вигвам воин Кайила, в качестве симпатичной маленькой белой рабыни для его десятилетнего сына. Я рано начала учился нравиться и умиротворять мужчин.

— Что произошло дальше?

— Не о чем особо рассказывать, — с грустью сказала она. — В течение семи лет я была рабыней своего молодого Господина. Он был добр ко мне, и часто защищал меня от других детей. Хотя я был всего лишь его рабыней, я думаю, что я ему нравилась. Он не помещал меня в ножные распорки, пока мне не исполнилось пятнадцать лет.

Она замолчала.

— Я расчесала волосы, — вдруг сказала она.

— Подойди сюда, — приказал я ей, — и, встань на колени здесь.

Она вышла из ручья, покрытая каплями воды, подошла и встала на колени в траве, на берегу небольшого ручья, куда я указал ей. Я забрал гребень и отложил в сторону, затем взял щетку и, встав на колени позади нее, начал тщательно вычищать ее волосы. Для гореанских рабовладельцев весьма обычно расчесывать и ухаживать за рабынями, или украшать их лично, как они могли бы делать с любой вещью, которой они владели.

— Мы собирали ягоды, — продолжила она свою историю. — А потом я увидела как он, вдруг, почти бешено, срубил палку, и ножом сделал зарубки на концах. А еще у него были веревки. Я испугалась, поскольку уже видела, как других белых рабынь помещали в такие устройства. Он повернулся лицом ко мне. Его голос показался мне громким, тяжелым, и хриплым. «Сними свое платье, ляг на спину, и широко разведи ноги», — приказал он. Я стала плакать, но повиновалась ему, и быстро, поскольку я была его рабыней. Я почувствовала, как мои лодыжки оказались плотно привязаны к палке, с палкой сзади. Я не знала, что он стал настолько сильным. Тогда он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я была беспомощна. А он засмеялся с удовольствием, смехом мужчины, который видит перед собой связанную женщину. Я заплакала. Он присел подле меня. Тогда, внезапно, даже раньше, чем я поняла то, что я делала, я открыла свои объятия для него, неожиданно застигнутая пробуждением моей женственности. Он схватил меня, и я начала рыдать снова, но на сей раз от радости. В первый раз все закончилось почти прежде, чем мы поняли это. Но он не оставлял меня. В течение многих часов мы оставались среди крошечных фруктов, разговаривая, целуясь, и ласкаясь. Позже, перед закатом, он освободил меня, чтобы я могла набрать ягод, и покормить его ими. Позже я легла на живот перед ним и поцеловала его ноги.

Той ночью мы возвратились в деревню. Остальные в деревне смогли понять то, что произошло. Он не разрешил мне ехать позади него, на его кайиле. Он связал мне руки за спиной и привел меня у его стремени, привязав веревкой за шею к луке своего седла. Тем утром два ребенка покинули стойбище, чтобы ночью туда вернулись Господин и его законная белая рабыня. Я была очень горда. Я была очень счастлива.

— И что произошло дальше? — спросил я. Я уже прекратил расчесывать ее волосы.

— Я любила своего Господина, — сказала она, — и я думаю, что и он тоже. Он заботился обо мне.

— Да?

— То, что казалось, что он любил меня, вызывало насмешки его товарищей. Вы не можете этого знать, но к подобному, краснокожие, в их племенных группах, чрезвычайно чувствительны. Чтобы смягчить эти насмешки, он в гневе, ругал меня при всех, и даже избил меня в присутствии других.

Наконец, чтобы положить конец вопросу, и возможно боясь этих обвинений, что могли быть правдой, он продал меня пожилому человеку из другой деревни. После этого у меня было много хозяев, и теперь вот, я принадлежу еще одному.

Я снова начал причесывать ее волосы.

— Это ведь именно этот парень, дал тебе имя Прыщи?

— Да, — подтвердила она. — Мне дали имя во время полового созревания и, по некоторым причинам, оно никогда не менялось. Краснокожие рабовладельцы обычно дают такие имена к своим белым рабыням, банальные имена, которые кажутся им соответствующими рабыням. В мой первый год в качестве рабыни моего молодого Господина мне вообще не давали имя. Меня подзывали только как «Wicincala», или «Девочка». Позже меня назвали «Wihinpaspa», что означает жердь вигвама или шест для палатки, вероятно потому, что я была маленькой и худой. Уже позже, как я упоминала, меня прозвали Прыщами, «Wasnapohdi», это прозвище, частично из-за привычки, а частично потому, что оно развлекало моих хозяев, было сохранен для меня.

— Ты не маленькая, и ни худая, — похвалил я, — и, как я уже отметил, у тебя нет прыщей.

— Возможно, я могла бы стоить четыре шкуры, — засмеялась она.

— Вполне возможно, — согласился я. — Ты думаешь, что твой первый Господин узнал бы тебя теперь?

— Я не знаю, — грустно сказала она. — Я хочу надеяться на это.

— Ты помнишь его?

— Да. Трудно забыть первого человека, который связал тебя.

— Ты любишь его? — спросил я, откладывая щетку в сторону.

— Я не знаю. Это было так давно. И он продал меня.

— Ой, — только и успела сказать девушка, а ее руки уже были стянуты за спиной веревкой. Она напрягалась.

— Хорошо ли твои краснокожие владельцы научили тебя, чем должна быть рабыня? — потребовал я ответа.

— Да, Господин.

Я затянул узел на ее запястьях.

— Ты думаешь, что твоя судьба будет с нами легче?

— Я не знаю, Господин, — вздрогнула девушка.

— Этого не будет, — заверил я ее.

— Да, Господин.

Я наклонился и поцеловал ее в бок, в один из длинных рубцов, оставленных ударами кнута, моими ударами, силу которых она уже признала.

— Вы ударили меня с очень сильно, — пожаловалась она.

— Нет, я сделал это не так сильно как мог бы, — предупредил я.

Она задрожала.

— Тогда Вы очень сильны, — прошептала она.

Я повернул ее, и положил на спину, перед собой. Я встал на колени рядом с ней и принюхался к низу живота рабыни.

— Опять, — заметил я. — Ты — womnaka.

— Я — только рабыня, — простонала она. — Скажите, Господин то, что я неспособна сопротивляться Вам, это нравится Вам, или вызывает у Вас отвращение?

— Это не вызывает у меня отвращения, — успокоил ее я, прикоснулся к ней.

— О-о-о! — закричала она, закрыв глаза, беспомощно выгибаясь, поднимаясь наполовину вверх, напрягаясь и затем падая обратно на спину. Она дико смотрела на меня.

— Ну что же, Ты — действительно рабыня, — сделал я свое однозначное заключение.

— Да, Господин.

— Вы просишь быть взятой?

— Да, Господин, — простонала она. — Да, Господин!

— Во-первых, — сказал я, — Тебе придется заработать свое содержание. Ты будешь приставлена к работе.

— Да, Господин.

Тогда я вытянул ее на колени, и прилег на бок, опираясь на локоть и лениво наблюдая за ней. Теперь она, на коленях, с руками связанными сзади, с ее волосами, ее ртом и телом, с потребностью, полной и отчаянной, начала мне нравиться. В скором времени я схватил красотку и бросил под себя.

— А-а-и-и! — рыдала она. — Ваша Рабыня отдает Вам себя, мой Господин мой Владелец!

Она была превосходна. Я задавался вопросом, о том, имел ли тот юноша, который был ее первым хозяином, и кто теперь должен стать мужчиной, и продал ее, хоть какое-то представление о том какой удивительной, искусительной, соблазнительной, покорной, сногсшибательной и торжественной стала его Жердь Вигвама или Прыщи, теперь расцветшая восхитительной и беспомощной красотой. Имел ли он хоть какое-то понятие этого, трудно было бы предположить, но он будет не в состоянии узнать это, пока он снова не завяжет свой бисерный ошейник на ее горле. Совершенно ясно, что она стала теперь тем видом женщины, за которую мужчины могли бы убить.

— Стою ли я четыре шкуры, Господин? — задыхаясь, спросила она.

— Пять, — заверил ее я.

Она счастливо рассмеялась, и поцеловала меня.

— Это — Wagmezahu, Стебли кукурузы, — сказал Грант. — Он — Пересмешник.

— Хау, — поприветствовал меня Стебли кукурузы.

— Хау, — ответил я ему.

— Как там новая рабыня, она действительно чего-то стоит? — спросил Грант.

— Вполне.

— Хорошо.

Я расслабился, сидя со скрещенными ногами, вдали от огня. Теперь я понял, почему Грант присматривался к равнинам, и почему он хотел остаться на этом торговом месте. Он, несомненно, ждал этого Пересмешника. Это было также и причиной, что он поощрил меня не торопиться с новой девушкой, чтобы не повредить ей. Хотя Пересмешники говорят на языке, родственном Кайила и Пыльноногим, но отношения между ними натянутые, и война среди них — обычное дело.

Получается, Пересмешник ждал в окрестностях прежде, чем прибыть в лагерь. Если Пыльноногие и знали о его присутствии в их землях, то они не захотели делать с этим что-либо, возможно из уважения к Гранту.

Грант и Пересмешник говорили в значительной степени в знаке, это было проще для них, чем попытка общаться устно.

Я сидел позади огня, внимательно за ними наблюдая. Был уже поздний вечер. Грант укоротил караван, убрав два ошейника с их цепями. Я приковал новую девушку в ошейник Маргарет, после Присциллы и перед Хобартами. Это было положение «Последней Девушки», которое, подходит ей как самой новой рабыне в караване. Формирование каравана, кстати, редко бывает произвольным. Самый обычный принцип формирования — по росту, с самыми высокими девушками, поставленными впереди. Такой караван невольниц прекрасно смотрится.

Иногда, также, караваны устроены в порядке красоты или предпочтения, самую красивую или наиболее привилегированную девушку, ставят на первое место. Цвет волос, кожи и тип телосложения также важны в этом деле. По таким причинам, возможно, что караван невольниц иногда называют ожерельем работорговца. Методика продажи, также, может приниматься во внимание при формировании каравана, так например, когда красотку приковывают между двумя более простыми девушками, чтобы подчеркнуть ее красоту, или превосходная девушка должна быть оставлена напоследок, и много еще других соображений, также, могут быть приняты во внимание при формировании каравана. Когда кто-то видит цепочку красоток, скованных вместе, скажем за шеи, за их левые запястья или левые щиколотки, то ему надо иметь в виду, что ошейник или браслет держит их на этой крепкой металлической привязи, точно там, где их владелец того желает, и редко их места бывают просто случайны.

После того, как я принес новую рабыню к цепи и аккуратно положил ее в траву, защелкнув ошейник на ее горле, я пошел к рыжеволосой, и, поскольку я ранее обещал ей, связал ей руки и ноги. Она задала глупый вопрос, о претензиях на уважение. Теперь она проведет ночь связанная.

— Действительно ли новая девушка так приятна? — она спросила меня, укоризненно.

— Да.

— Приятней меня? — спросила она, лежа у моих ног, с руками связанными сзади, лодыжкам скрещенными и связанными, и с шеей в ошейнике каравана.

— Да. Она — опытная рабыня. А Ты — только свежее рабское мясо, и тебе еще многому надо учиться.

— Да, Господин.

Затем я, как меру усиления наказания, затолкал кляп ей в рот. Она должна понять, что стала рабыней.

Стебли кукурузы покинул нас через некоторое время. Прежде, чем он исчез, Грант дал ему немного карамелек и прекрасный стальной нож.

— Ты кажешься расточительным, — заметил я Гранту. Он же вернулся к костру, и молча, сидел перед ним.

— Это — мелочь, — ответил он.

— Я хотел бы научиться языку Пыльноногих, — сказал я.

— Я буду учить тебя по дороге, — пообещал он.

— Если получится изучить язык Пыльноногих, то я смогу, до некоторой степени, понимать и диалект Кайила, — предположил я.

— Очень легко, — согласился Грант. — Эти языки мало чем отличаются, и еще, Ты будешь в состоянии объясниться к Кайилиауками, и, до некоторой степени, с Пересмешниками.

— Я кое-что слышал про Кайилиауков.

— Они не известны к западу от границы, — сказал он. — Их земли находятся на юго-востоке от земель Кайилы.

— Я заметил, что Ты говорили со Стеблями кукурузы в основном на знаке.

— Да. Для нас проще изучить знак, — он посмотрел на меня. — Наверное, это будет более полезным и для тебя, учитывая твои поверхностные знания языка Пыльноногих.

— Научи меня знаку, — попросил я.

— Само собой, но будет разумным для тебя изучать и язык Пыльноногих. Знак не сможет заменить возможности разговаривать с этими людьми на их собственном языке. Зато Знак, насколько я знаю, одинаков для всех племен Пустошей.

— А почему их называют Пыльноногими?

— Не знаю, но думаю, что это — потому что они были последним из главных племен, кто приручил кайилу. Пешком, они слишком зависели от власти других краснокожих. Их наследие как торговцев и переговорщиков может происходить из того же периода.

— Интересная гипотеза, отметил я.

— В скорости я смогу научить тебя сотне знаков, — пообещал Грант. — Это — очень ограниченный язык, но удобный. Он вполне может использоваться в большинстве ситуаций. Это потому, что многие из знаков кажутся очень подходящими и естественными, и потому его легко изучить. Через четыре или пять дней Ты сможешь изучить большинство из того, что тебе необходимо.

— Я хотел бы также изучать язык Пыльноногих и Кайила, а также их письменность, — добавил я.

— Я буду рад тебе помочь в этом, — заверил меня Грант.

— Грант? — окликнул я его.

— Да.

— После того, как я подошел сюда, чтобы присоединиться к вам, Стебли кукурузы надолго не остался.

— Он же тебя не знает.

Я кивнул. Гореане вообще, а не только краснокожие, склонны опасаться незнакомцев, в особенности тех, кто говорит на других языках или прибывает из других территорий или городов. Кстати, враг и незнакомец в гореанском языке обозначаются одним словом. Безусловно, определенные добавления, обычно ясно обозначают, в каком контексте используется это слово. Гореане отлично знают, разницу между знакомыми врагами и дружелюбными незнакомцами.

— Он приходил не для торговли, насколько я понял, — высказал я свои соображения.

— Нет, — согласился Грант. — Мы просто говорили. Он — друг.

— А какой знак обозначает краснокожего? — спросил я.

Грант потер тыльную часть левой руки от запястья до сустава указательным пальцем правой руки.

— Общий знак для мужчины — это, — сказал он, и поднял правую руку перед грудью, подняв указательный палец вверх, и поднял его перед лицом. Затем он повторил знак для краснокожего.

— Мне не понятна подоплека знака для дикаря, — продолжал Грант. — Но заметь, однако, что тот же самый палец — указательный палец, используется и в знаке для мужчины. Вообще, происхождение многих из знаков неясно. Некоторые думают, что знак для краснокожего имеет отношение к распространению среди них боевой раскраски. Другие думают, что он означает человека, который идет прямо, или человека, который близок к земле, к природе. Несомненно, есть и другие объяснения. А это — знак для друга. — Он соединил средний и указательный пальцы и поднял их вверх, держа около лица. — Вероятно, это означает двух мужчин, растущих вместе.

— Интересно, — отметил я и спросил, — а что означает вот это? — Я поместил средние пальцы правой руки на большом пальце, вытягивая указательный палец и мизинец. Это было похоже на острую морду и уши.

— Ты видел, подобный знак у Пыльноногих, — сказал Грант. — Он означает дикого слина, но также его используют для племени Слинов. А знаешь, что означает вот это? — Он тогда растопырил указательный палец и средний пальцы своей правой руки и протянул их слева направо, перед телом.

— Нет, — я даже не мог догадаться.

— Это — знак для домашнего слина. — Видишь? Он походит на оглобли волокуши, в которые могло бы быть запряжено такое животное.

— Да! — воскликнул я.

— А что это? — спросил он, проведя своим указательным пальцем правой руки через лоб, слева направо.

— Белый? — попробовал я угадать.

— Правильно. Неплохо.

— Это походит на линию края шляпы, поперек лба, — пояснил я.

— Хорошо, — похвалил он. — А это? — Немного изогнутыми пальцами обеих рук, он сделал нисходящие движения от верха головы к плечам. Было похоже, как если бы он расчесывал волосы.

— Женщина?

— Хорошо. Отлично. И это?

— Белая женщина? — спросил я.

— Да, — согласился он. Он прочертил линию своим указательным пальцем правой руки через лоб, слева направо, а за тем открыл руку и опустил ее, к его плечу, в движении расчесывания.

— Как Ты думаешь, что это означает?

Он тогда сделал движения расчесывание рукой, затем опустил свою голову и посмотрел на левое запястье, которое он крепко сжал в правой руке. Левое более слабое запястье, беспомощно во власти более сильного правого.

— Я не уверен.

— Второй знак указывает на неволю, — намекнул он.

— Рабыня?

— Правильно, — улыбнулся Грант, — но, этот знак в более широком смысле, может означать любую белую женщину, и часто используется именно так.

— Значит тот же самый знак, означает и белую женщину и рабыню?

— Да. Это — наиболее распространенный способ обращения с белой женщиной. Ты же видишь, в Прериях, все белые женщины рассматриваются, как являющиеся рабынями. Наши друзья с равнин делят белых женщин на тех, кто уже, должным образом, был порабощен, и тех, кто, ненадлежащим образом, еще пока на воле.

Я задумался над природой женщин, и их привлекательностью.

— Это имеет смысл, как мне кажется, — сказал я. — А есть ли какие-нибудь краснокожие женщины, которые являются рабынями?

— Конечно, есть, — подтвердил Грант. — Они обожают захватывать женщин своих врагов, чтобы потом превратить их в собственных рабынь. Конечно, Ты можешь себе представить, насколько приятно для этих парней, быть обслуженным, одной из женщин врага, да еще и как рабыней.

— Конечно, — не мог не согласиться я.

— Такая женщина может быть обозначена следующим образом, — стал показывать он, — при помощи знака женщины, сопровождаемого знаком для краснокожего, и сопровождаемого знаком неволи. — Он иллюстрировал свои слова знаками.

— Я понял.

— Если контекст ясен и так, то могут использовать только знаки для просто рабыни.

— Понятно.

— Вот еще один способ обозначить белую женщину или рабыню, — продолжил он.

Он сделал знак для женщины, сопровождаемой нисходящим выразительным жестом, как если бы держал стрекало или плеть.

— Иногда, также, когда контекст понятен, может использоваться один только этот знак. — Он тогда растопырил, средний и указательный пальцы правой руки и положил их на указательный палец его левой руки. — Видишь? Это — лодыжки, привязанные к ножным распоркам.

— Я понял.

— Значения этих знаков понятны, более слабое, удерживаемое более сильным, она, кто подвергается кнуту, или та, ноги которой могут быть разведены для удовольствия ее Господина.

— Да.

— А что, по-твоему, это? — загадал Грант следующую загадку. Он держал левую руку ладонью, перед грудью, и поместил указательный и средний палец правой руки верхом на ребре левой ладони.

— Наездник? — Предположил я.

— Кайила, — поправил он. И держа свои руки так, как они есть, он покрутил ими маленькими кругами, как если бы кайила была в движении. — Это будет — скакать верхом.

— Понятно, — сказал я.

— Следующий знак. — Он поместил левый кулак передо ртом и прорезал между ним и лицом краем открытой правой руки.

— Не знаю.

— Это — нож, — объяснил он. — Видишь? Кто-то держит мясо в руке и зажимает его между зубами. Теперь он отрезает кусок от мяса, чтобы съесть, таким образом, это знак для ножа.

— Хорошо, — сказал я. — А что это означает? — Я прочертил воображаемую линию через горло указательным пальцем правой руки. Я видел, что Стебли кукурузы сделал этот знак в его разговоре с Грантом.

Глаза Гранта, казалось, потемнели.

— Это — знак для Кайила, — ответил он. — Племя головорезов.

— Ох, — только и смог выговорить я.

— Ты, возможно, видел вот этот знак, — продолжил Грант. — Он — интересный. — Он тогда поднял кулаки перед грудью, почти касаясь большими пальцами, и затем выбросил остальные пальцы, горизонтально.

— Понятия не имею, что это означает.

— Это тебе ни о чем не напоминает? — спросил Грант, и повторил знак.

Внезапно волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Это похоже на мужчин, выбегающих из колонн, — сказал я, — разбегаясь, чтобы занять позиции для сражения.

— Да, — согласился Грант. — Это — знак для солдат.

Он добавил к нему знак для верховой езды, и тот, что для Кайила.

— Солдаты и кайила, — угадал я. — Кавалерия.

— Да, — сказал мой преподаватель. Он тогда поднял оба кулака близко к груди, с тыльными сторонами рук вниз и полусогнутыми указательными пальцами. Потом он сделал круговое движение вперед.

— Колеса? — предположил я, и сразу поправился: — Фургоны.

— Да, — сказал торговец.

Эти последние знаки использовались Стеблями кукурузы. Грант знал, что я это видел.

— Я не хочу показаться любопытным, — обратился я к Гранту.

— Все в порядке, — заверил меня Грант.

— Возможно, мы не должны продолжать.

— Все в порядке, — повторил Грант.

Я опустил руки к земле, с пальцами изогнутыми вверх и немного в стороны, качнул свои ладони в маленькой, восходящей кривой.

— Трава.

Я поднял правую руку, ладонью вниз, на уровень плеча, и опустил ее, пока до земли не осталось приблизительно восемнадцать дюймов.

— Высота, — объяснил Грант. — Высоко. Высокая трава. Лето.

Летнее солнцестояние произошло несколько дней назад.

Я сложил руки, правая рука, покоящаяся сверху левой, потом поднял обе руки, пока мои пальцы не указали вверх.

— Распространение света. День. Свет.

Я повторил жест еще дважды.

— Три дня. Три дня назад, мы можем предположить.

Я поднял руки перед собой, с немного изогнутыми пальцами, и сцепил руки, вместе образуя кривой кольцо.

— Много, — сказал Грант. — Очень много.

Я потер тыльную стороны левой руки от запястья до сустава указательным пальцем правой руки.

— Краснокожие, — улыбнулся Грант. — Пересмешники, Кайила, Слины, Желтые Ножи, Кайилиауки.

Я медленно ударил в ладони три раза. Это походило на удары крыльев. Теперь я понял, что это знак для племени Пересмешников. Пересмешник — большая, желтая, длинноклювая, общительная, прожорливая птица Прерий. Ее иногда, также называют Птицей Зерна или Птицей Кукурузы. Я прочертил пальцем по горлу. Это обозначало Кайила — головорезов. Знаком для племени Слинов был тот же самый знак, что и для дикого животного, соединение среднего и безымянного пальцев правой руки с большим и вытянутые указательный и мизинец, это изображение острой морды животного и его ушей. Знаком для Желтых Ножей был знак для ножа, сопровождаемого знаком для пересмешника. Позже я узнал, что знак для одного только ножа будет достаточен для этого племени. В составном знаке птица используется из-за своей окраски.

Кстати говоря, прилагательные в знаке обычно, хотя и не всегда, следуют за существительными.

Несомненно, подобная конструкция отражает общую грамматическую особенность разговорных языков дикарей. Слово «mazasapa», например, буквально означает «черный металл». «Maza» переводится как металл, а «Сапа», как — черный. Мы перевели бы это выражение, конечно, как «железо». Знак для кайилиаука, как я ожидал, состоял в том, чтобы держать три пальца, предполагая три рога украшающих косматую голову этого большого, несдержанного, громыхающего жвачного животного с маленькими глазами.

— У тебя превосходная память, — заметил Грант. Я как мог, восстанавливал ту часть беседы, между Стеблями кукурузы и Грантом, которую я видел.

Я поднял руки перед собой, с ладонями, смотрящими друг на друга, с левой рукой немного впереди правой. Я быстро выдвинул правую ладонь, вперед.

— Быстро, — перевел Грант. — Быстрый. Спешить.

Я поднял левую руку перед собой, ладонью наружу, со своим разведенными указательным и средним пальцами, формируя «V». Я прижал свою правую руку к своему правому плечу, с указательным пальцем, поднятым вверх, и быстро опустил этот палец, в пространство между указательным и средним пальцами левой руки.

— Убить, ударить, бороться.

Я дополнил этот знак, знаками «много», «белый», «белая женщина», «солдат», и «кавалерия».

— А теперь скажи, что это за знак? — спросил я. Я придал чашевидную форму правой руке, опустив ее почти до земли, с частично закрытыми пальцами, и поднял ее на несколько дюймов от земли, с коротким, волнистым движением.

— Это — знак для огня, — пояснил Грант. — Огонь.

— Вот это предшествовало знаку огня, — показал я, и поднес кулаки близко к груди, с тыльными сторонами вниз, и изогнул указательные пальцы. За тем сделал круговое движение вперед, показывавшее вращение колес.

— Этот последний знак, как я помню, показывает фургоны.

— Да, правильно.

Я замолчал. Я не чувствовал необходимости в разговоре. Я слушал потрескивание огня.

— Фургон, или фургоны, конечно, — согласился Грант. — Точное значение зависит от контекста. Это — то же самое, как и со всеми знаками.

— Я понял.

— Три дня назад, или приблизительно три дня назад, — заговорил Грант, — отряд краснокожих, состоящий из Кайила, Желтых Ножей, Слинов, Кайилиауков и Пересмешников внезапно напал на обоз и колонну солдат — пехоту и конницу. Фургоны были сожжены. Была резня.

— Я думаю, что знаю о ком речь, продолжил я за Грантом. — Первый — это покинувший Кайилиаук обоз, они вышли прежде, чем я достиг города. Они были поселенцами. Вторыми, должно быть, были наемники Альфреда, капитана, из Порт-Олни. Он покинул Кайилиаук незадолго до того, как это сделали мы. Альфред, не останавливался для торговли, и двигался стремительно, не сдерживаемый караваном рабынь, похоже, нагнал и вступил в контакт с поселенцами. Несомненно, они приветствовали его присутствие. Я задавался вопросом относительно судьбы поселенцев и солдат, и выжил ли кто-нибудь. Альфред, как мне показалось, мог быть хорошим командующим. Но он не был знаком, с войной в Прериях. Он, возможно, сильно недооценил своих краснокожих противников. Он, не мог знать их возможную численность и навыки. А еще я думал о квадратных фургонах, которые сопровождали солдат, несомненно, скрывая монстров Сардака и Кога. Было семнадцать таких фургонов. Если эти животные были уничтожены, я мог бы, подумать о возвращении из Прерий. Зарендаргар, в этом случае, был бы в безопасности. По крайней мере, пока против него не послали другую такую силу. Возможно, Царствующие Жрецы, через их агентов, могли бы контролировать города, такие как Форт Хаскинс и Кайилиаук. Вскользь я подумал, о краснокожем парне, Урте, предположительно Пыльноногом, что был с солдатами в положении раба-переводчика. Если бы дикари нашли его в цепях, прикрепленного к фургону белого, то они, возможно, для развлечения, могли оставить его там, умирать. Еще я думал о высокой, спрятанной под вуалью Леди Мире из Венны. Без сомнения теперь, она больше не носила свои вуали. Я не думал, что дикари могли бы убить ее. Есть лучшие вещи, что можно сделать с такими женщинами. Несомненно, сейчас она была раздета, с веревкой на шее, и осмотрена так же небрежно как домашняя кайила. Если бы захватчики нашли ее интересной, то возможно они дали бы ей шанс, хотя и маленький, чтобы спасти свою жизнь, абсолютным и полным подчинением, и удовольствием для новых Господ, как и подобает рабыне. Я не мог не отметить, что несколько, часто взаимно враждебных племен, объединились для нападения, разрушения и убийств. Память, как это называют, и их ненависть к белым, взяла верх, как это обычно происходило, над их кровавыми и почти непрерывными межплеменными сварами. Краснокожие, если бы они пожелали, с их численностью, и их единством, учитывая приблизительный технологический паритет в вооружении, были в состоянии держать Прерии неопределенно долго против вторжения белых.

— Это — было ужасающе, — пробормотал Грант, почти оцепенело.

— Да, — согласился я. — А что означает это? — Я поместил правую руку против сердца, с большим и остальными пальцами, указывающими вниз, и немного придал чашевидную форму.

— Сердце, — перевел Грант.

Тогда я опустил руку к земле. Я видел, что Стебли кукурузы сделал это, после его отчета о сражении, если это сражение было.

— Сердце лежит на земле, — объяснил Грант, и добавил. — Мое сердце, лежит на земле. Мне жаль.

Я кивнул.

— Мое сердце, также, находится на земле. Мне, тоже жаль, — прошептал Грант.

— Ты думаешь, что могли быть оставшиеся в живых? — спросил я.

— В действиях такого рода, наши друзья равнин редко склонны оставлять кого-то в живых. Но возможно они и сделали так, скажем, сохранили некоторых детей, чтобы отправить их пастись в загоны Ваниямпи. Чтобы выросли с ценностями Ваниямпи, подходящими для рабов, или, возможно, некоторых женщин, обнаженные тела которых у их ног они, сочли приемлемым. Кто знает? Они — победители. Все зависело от их прихоти.

— Что могло стать с краснокожим рабом белых?

— Мужчина или женщина? — спросил Грант.

— Мужчина, — сообщил я.

— Я не думаю, что у него было много шансов, — не оставил надежд Грант.

— И я сомневаюсь, — согласился я с его мнением.

— Возможно, нам стоит возвратиться, — размышлял Грант. — Сейчас будет опасно идти на восток. Кровь у молодежи бушует. Жажда убийств все еще может быть с ними.

— Они выполнили поставленную цель. Они провели в жизнь свои законы, и против виновных и против невинных. Надеюсь, теперь они возвращаются в земли их племен, — предположил я.

— В такое время, малые отряды могут быть более опасными, чем крупные, — начал объяснять Грант, — более многочисленные группы, сделав свою работу, возвращается по домам, скорее всего под командой Блотанхунка — военного вождя, обычно человека опытного со зрелыми суждениями. Он осуществляет контроль, он командует, он сдерживает. Малая группа может состоять из молодежи, недостаточно дисциплинированной, которая подстегивает друг друга еще к одной опасности, еще к одному подвигу, которая не желает, чтобы их забавы заканчивались, которая стремится совершить еще одно убийство, которая хочет получить еще один трофей.

— Ты боишься, что такие отряды могли бы задержаться в здесь? — понял я.

— Иногда их даже специально оставляют позади, — пояснял Грант, — чтобы выследить оставшихся в живых, которые, возможно, скрылись в траве.

— Но мы не были частью подвергшихся нападению групп, — возразил я.

— Конечно, можно было бы надеяться, — сказал Грант, — что они будут чувствительны к таким различиям.

— Мы не нарушали законы, — напомнил я.

— Но мы белые.

— Я должен двигаться на восток, — предупредил я.

Для меня было важно определить судьбу Кюров, которые были с наемниками.

— Грант, — позвал я.

— Да.

— Согласно моим сведениям, собранным вдоль границы, Ты необычный торговец. Ты проник в дальше всех в Прерии, и знаешь их лучше всех среди белых.

— Возможно, — не стал спорить Грант. — Мне трудно судить о таких вещах.

— Именно по этой причине, я искал тебя.

Он, молча, пристально посмотрел на меня.

— У меня есть кое-что среди моих товаров, что я хотел показать бы тебе, — решился я, наконец. — Я подозреваю, что эта вещь тебе может быть знакома, или точнее Ты видел подобные вещи и знаком с их происхождением.

— Я буду рад посмотреть на это, — заинтересовался Грант.

Я возвратился к огню через некоторое время, и на земле, при свете костра, развернул кожу, которую мы с Самосом получили в заброшенном тарновом комплексе, приблизительно в четырех пасангах от северо-восточных ворот Порт-Кара.

— Это — кожа истории, — догадался Грант.

— Ты сможешь прочитать это?

— Да, смогу.

— Но Ты не читаешь, — отметил я то, что он не сделал, ни глазом, ни пальцем, попытки проследить прорисованную историю, на светлой мягкой коже.

— Я уже читал, — сказал он. — Где Ты взял это?

— Около Порт-Кара, — приоткрыл я часть правды.

— Интересно, — протянул он.

— Почему?

— Это слишком далеко отсюда. Порт-Кар находится в дельте Воска.

— Я так понял, что эта кожа прошла через твои руки.

— Прошлой осенью, — сказал он. — Я получил это от Пыльноногих. У них, в свою очередь, она оказалась от Кайил.

— Ты знаешь, от какого клана Кайил?

— Нет.

— Кому Ты продал кожу?

— Раму Сэйбару, в Кайилиауке.

— Значит, все совпадает! — воскликнул я.

— Ты не торговец, — сообразил Грант. — Зачем Ты пришел в Прерии?

Я указал на рисунок двух перьев вначале рассказа.

— Имя автора, — сказал я, — кажется, Два Пера. — Я вспомнил, что Ког предположил это, в его интерпретации истории.

Мой товарищ пожал плечами.

— Это не обязательно должно быть так, — объяснил он. — Эти два пера могут быть талисманом, или оберегом. Они могут указать на местность. Они могли даже указать, что у автора истории есть два удачных купа, каждый из которых отмечен одним пером.

— Я понял, — задумался я. Это было действительно нежеланной новостью. Внезапно моя задача, как и Прерии, оказались намного огромней.

— Бывает легче истолковать знак, который иногда может оказаться трудным для понимания, чем интерпретировать кожу истории. Условное обозначения на коже, и их значения, часто являются более уникальными, более личными.

— Ты часто имел дело с кожами истории? — спросил я.

— Нет, — ответил Грант. — Найти одну из них среди товаров обмена довольно необычно.

— Рам Сэйбар, хорошо заплатил за нее, не так ли?

— Он заплатил двойной золотой тарн.

— Он казался стремящимся получить это?

— Он даже не торговался, — вспомнил Грант. — Пожалуй, да.

Я кивнул. За такую монету можно было бы без труда купить много рабынь.

— Так зачем Ты пришел в Прерии? — повторил свой вопрос Грант.

— Ты видишь этого зверя? — Указал я на изображение на проекте щита, который нарисован в конце истории. Это был рисунок Кюра, с наполовину оторванным левым ухом.

— Ну вижу, и что?

— Я ищу его, — раскрыл я свою цель.

Он уставился на меня.

— Нет, я не безумен, — успокоил я Гранта.

— Это — животное из видения, — объяснил Грант. — Это не настоящее животное.

— Он реален. И я не уверен, произошло ли это в видении.

— Я никогда не видел подобных существ, — стоял Грант на своем.

— Они не являются аборигенами Прерий.

— Ты думаешь, что сейчас это находится в Прериях.

— Я уверен в этом. И я думаю, что могут быть еще несколько других таких же.

Я не знал того, что стало с кюрами, которые были с капитаном наемников Альфредом из Порт-Олни. Возможно, конечно, что они были уничтожены во время нападения на колонну и обоз.

— Ты — охотник? — спросил Грант.

— Если потребуется, — усмехнулся я.

— Прерии огромны, — предупредил Грант.

— Как Ты думаешь, автором кожи мог бы быть Кайила? — спросил я.

— Я получил кожу у Пыльноногих, которые получили ее от Кайил, — размышлял Грант. — Но являлись ли Кайила первыми владельцами, я не знаю.

— Я должен рискнуть, и пробраться в земли Кайила, — заявил я.

— Чтобы это сделать, Ты должен будешь пересечь земли Пересмешников, я потом и земли Слинов и Желтых Ножей, — напомнил он.

— Насколько я знаю, я не нарушил их законов.

— Но ты белый, — не сдавался Грант. — Ты можешь подвергнуться их нападению просто потому, что они так захотели, и неважно нарушил ли Ты их законы, или нет.

— Я понимаю это.

— Ты собираешься выходить утром?

— Да.

— Ты понимаешь, какие опасности тебя ждут впереди?

— Думаю, да.

— Я пойду с тобой, — решил он.

— Тебе не надо этого делать, — отказался я.

— Уже — лето. А я еще не забрался настолько далеко, чтобы не успеть возвратиться.

— Ты, собираешься пойти в восточном направлении?

— Да.

— Твое намерение — пойти в земли Кайила?

— Да. У меня есть дела там. И я был там прошлым летом.

— У тебя есть договоренности о торговли там?

— Да, и важно, чтобы я выполнил эти договоренности. Мне важно, поддержать свою репутацию среди этих людей, с которыми я говорю, на одном языке.

— Когда Ты должен быть там?

— В Кантасави, луна, когда сливы краснеют. — Это была луна, следующая после луны, которая известна по-разному, как Такиюхави — луна Гона Табука, или Канпасапави, луна Созревшей Черемухи.

— Ты успеешь возвратиться в Кайилиаук? — спросил я, понимая, что иначе он будет вынужден зазимовать в Прериях. Иногда и сами-то краснокожие считали трудным пережить долгие и суровые зимы, особенно если охота была неудачна.

— Две луны будут достаточны, чтобы возвратиться в Кайилиаук, — объяснил Грант. — Если Ты не останавливаешься для торговли.

Насколько я позже выяснил, этими двумя лунами, которые он имел в виду, были Канвапегиви — луна, во время которой листья становятся коричневыми, и луна, известная по-разному как Ваюксапиви — Полнолуние перед осенним равноденствием зерна, или Канвапекаснави — луна, когда ветер избавляется от листьев. Осеннее равноденствие происходит в Канвапегиви.

— Почему это так важно, относительно Кантасави? — заинтересовался я.

— Это — луна, во время которой стадо Бенто входит в страну Кайила. Это — время сбора Кайила, время больших охот и праздников.

— Я не отказался бы от твоей компании, — сказал я, более не расспрашивая о его бизнесе среди племени Кайила.

— Тогда решено, — воскликнул Грант. — Мы выступаем утром, вместе.

— Хорошо.

Девушки, в их шейных кандалах, конечно, не знали о ни нашем решении, ни о том, чем это могло бы закончиться, и для них в том числе. И это было правильно, поскольку они были всего лишь рабынями.

— По дороге в земли племени Кайила я хотел бы осмотреть место резни.

Грант озадаченно посмотрел на меня.

— У меня есть причины сделать это, — объяснил я, не вдаваясь в подробности.

— Это недалеко отсюда, — сказал Грант.

— Я не знал.

— И это не будет приятно, — добавил он.

Я кивнул. Все же я должен был определить, были ли кюры среди павших, и, если да, то сколько.

— Сегодня вечером, Ты можешь попользоваться Присциллой, если желаешь, — предложил Грант поднимаясь.

— Нет, — отказался я, — не сегодня.