Дикари Гора

Глава 13 Одеяла и путы. Я оказываю одолжение Гранту

Я лежал на боку, опираясь на локоть.

Приблизившись ко мне, она опустилась на колени. Она была одета в короткую коричневую рабскую тунику, пока одета.

Она вся дрожала. Она молчала.

Я пристально рассматривал ее какое-то время. Под моим взглядом ее голова склонилась.

Насмотревшись, а откинулся на спину на свои, на расстеленные на траве, одеяла. Я закинул руки за голову. Кайиловое седло и кайиловый хлыст лежали рядом, сбоку от меня. Я смотрел на звезды, и три гореанские луны. Трудно передать величественность ночи в Прериях Гора, необъятность неба, глубину черноты, и контрастную яркость звезд. Необъятные просторы дикой природы на Горе и отсутствие крупномасштабного искусственного освещения, позволяют звездным ночам, почти повсеместно, проявляться с таким захватывающим дух блеском, который невозможно представить, человеку, приученному к серой, тусклой, загрязненной ночной атмосфере Земли. В Прериях, однако, и в таких местах как Тахари, вероятно из-за относительной плоскости ландшафта, не скрывающего горизонта, эти эффекты кажутся еще более подчеркнутыми, еще более громадными, более захватывающими, более невероятными и поразительными.

Я не говорил с девушкой. Я не хотел ее торопить. Я позволил ей продолжать стоять на коленях там, в траве, в нескольких футах от меня.

Я слышал как одна из кайил, всхрапнула на привязи, щипля траву и перебирая лапами дерн.

Я продолжал разглядывать звезды.

— Господин, — наконец негромко позвала она.

— Да, — ответил я. Она заговорила на гореанском.

— Меня послали на Ваши одеяла, — сказала она.

Я снова поднялся на один локоть, и в упор посмотрел на нее. Нижняя губа девушки дрожала. Она выглядела очень привлекательно, в свое короткой коричневой рабской тунике. Ее горло было обнажено, будучи выпущенным из ошейника каравана.

— Меня послали на Ваши одеяла, — шепотом повторила она.

— Я это уже понял.

Она попыталась, своими маленькими кулачками, стянуть полы туники, чтобы защитить от моего пристального взгляда, как ей казалось, округлые контуры ее грудей, так очевидно выставленных на показ глубоким вырезом одежды. Я улыбнулся. Разве она еще не знала, что это был предмет одежды рабыни? Разве она не понимала назначение, для которого и был сделан такой глубокий, V-образный, разрез в тунике, заканчивавшийся только на животе. Разве она еще не понимала, что женщина, которая носит это изделие — принадлежит мужчинам, что она рабыня?

Следуя моему жесту, она убрала руки от своей одежды и опустила их на бедра.

Она стояла на коленях в траве, а я рассматривал ее.

Она опустила голову, стараясь не встречаться с моими глазами. Она, новообращенная рабыня, она еще не привыкла к тому, чтобы быть осмотренной. Так осмотренной, как осматривается женщина ее гореанским хозяином.

Я продолжал изучать ее.

Я нашел ее довольно очаровательной.

Она подняла свою голову. Было ясно видно, что она напугана.

По малейшему жесту моих пальцев, она должна была бы немедленно раздеться догола, и броситься облизывать и целовать мои руки.

Приятно все-таки владеть женщиной.

— Я не знаю, что делать и что говорить, — простонала она на английском языке.

Это была наша пятая ночь в Прериях. Эта женщина, и другие, обучаемые Джинджер и Эвелин, уже имели поверхностное знание гореанского. Я был доволен ее прогрессом в постижении языка, и она казалась мне лучшей в этом из всех скованных цепью товаров. Но все же, и ее познания были еще, жалкими и ограниченными. Фраза, которую она повторила уже не раз, «Меня послали на Ваше одеяло», например, произносится рабыней полностью осознающей ее статус, кротко проясняя, что ее близость с мужчиной не запрещена, и что она просит рассмотреть ее для использования в целях получения удовольствия. Она же говорила, скорее как если бы произносился, просто набор слов, заученных наизусть, и как если бы она при этом думала только о том, чтобы не забыть эту фразу или не произнести ее неправильно. Она, несомненно, изучила фразу зазубриванием, под присмотром Джинджер или Эвелин. Однако полагаю, что они объяснили ей и значение слов, или, по крайней мере, большую часть их значения, которые могли бы быть восприняты сырой земной рабыней на ее начальной стадии обучения. Она, несомненно, должна была понять смысл этих слов, но, по-видимому, не понимала в его во всей полноте, что это значит полностью предоставлять себя как гореанскую рабыню в распоряжение Господина, и для его удовольствия.

— Я не могу даже говорить на Вашем языке, — несчастно пролепетала она по-английски. — Я глупая. Я ничего не могу запомнить. Все слова вылетели у меня из головы!

Я видел, что даже то, небольшое знание гореанского, которое она получила, ускользнуло от нее.

— Простите меня, Господин, — вдруг проговорила она по-гореански. — Простите меня, Господин. Простите меня, Господин!

Я был удовлетворен, видя, что она смогла вспомнить, по крайней мере, хоть что-то.

Вся дрожа, она опустила голову.

Я видел, что по крайней мере в течение некоторого времени, не смогу общаться с ней в по-гореански. Очевидно, даже те гореанские фразы, которые она знала, сейчас ей недоступны, да и их было чрезвычайно ограниченное количество.

— Простите меня, Господин, — плача, произносила девушка единственные гореанские слова ей доступные.

Я улыбнулся. Несомненно, эта простая фраза во многих случаях, хотя и не всегда, спасала немало раздетых, рабынь от грозящих наказаний.

Ее плечи дрожали, а голова опускалась все ниже.

Конечно, нет необходимости, быть в состоянии общаться с женщиной, чтобы учить ее, если она — рабыня. Женщины очень умны. Они быстро понимают, что такое цепь и кнут. В действительности, многое может быть достигнуто такими простыми, но эффективными средствами, как удар ладонью, или выкручивание рук, таким способом вбивая знания в ее тело. Да, такими способами можно научить даже большему и быстрее, чем если просто говорить на ее языке.

Я любовался девушкой, стоящей на коленях в траве, и дрожавшей от страха. Я поглядел лежавшие подле меня седло и хлыст. В любой момент, я легко мог сорвать с нее одежду и бросить на ее животом вниз на отполированную кожу седла. Я мог при помощи хлыста и ласк, начинать вбивать в нее, каплю за каплей понимание ее теперешнего состояния.

— Меня послали на Ваши одеяла, Господин, — прошептала девушка, по-гореански, поднимая голову.

Я видел, что она еще не была готова к седлу и хлысту. Но все же, если я оценил ее правильно, подготовка к этому не будет слишком долгой. Она была отличным рабским материалом.

Я мягко подозвал рабыню.

Робко девушка, на руках и коленях, подползла ко мне по траве. Когда она добралась до моего одеяла, я аккуратно взял ее руками и, положил на спину около себя. Она была напряжена, но робко попыталась потянуться своими губами к моим, но я помещал, положив ей на рот свою руку. Она замерла и испуганно посмотрела на меня. Моя рука была туго прижата к ее рту. Девушка лежала неподвижно, и не могла говорить.

— Я говорю на твоем языке, — сказал я ей, очень спокойно. Ее глаза расширились. Я говорил с ней по-английски! Но я не позволял говорить ей.

— Это не особенно важно, — продолжал я, — но без моего разрешения Ты не имеешь права рассказывать об этом кому бы, то, ни было. Ты меня поняла?

Она кивнула, как она могла, моя рука неподъемным грузом прижимала ее голову к земле. Убедившись, что неожиданностей не будет, я убрал руку.

— Вы говорите на английском языке? — переспросила она, с любопытством.

— Да, — подтвердил я.

— Значит Вы здесь, чтобы спасти меня и других девушек? — прошептала она с надеждой. — О-о-о! — только и смогла выдохнуть рабыня, когда ее голова была снова зажата, на этот раз моя рука держала ее под подбородком, а мои пальцы сдавили щеки по обеим сторонам челюсти.

— Где твой ошейник? — строго спросил я.

— В караване.

— В караване, что? — переспросил я.

— В караване, Господин! — сразу исправилась девушка.

— Кто Ты?

— Мне сказали, что я — рабыня, — с трудом ответила она, моя рука, твердо удерживала ее подбородок. — О-о-о! — послышался стон, ее голова отклонилась еще дальше назад, под властью моего сурового захвата.

— Кто Ты?

— Рабыня! — напряженно пробормотала она. — Я — рабыня, Господин!

— Ты все еще думаешь, — продолжил я допрос, — что Вас кто-то будет спасать?

— Нет, Господин, — сказала она. — Нет, Господин!

— Никакого спасения для тебя не будет. Ни для тебя, ни для любой другой на вашей цепи.

— Да, Господин, — шепотом ответила она. — Мы — рабыни.

— Тебе удобно говорить о своем рабстве на родном языке? — поинтересовался я.

— Да, Господин.

Я пристально смотрел ей в глаза. Не выдержав, она отвела взгляд.

— Почему Ты решила, что я мог бы подумать о вашем спасении? — задал я ей вопрос.

— Разве Вы не с Земли?

— Когда-то был, — согласился я.

— Но ведь тогда, Вы должны сочувствовать к нашему тяжелому положению, похищенных с Земли и порабощенных женщин.

— Женщины Земли часто бывали порабощены, — начал я объяснять свою точка зрения. — Неволя не новинка для земных женщин, и их готовность для ошейника долгое время не оспаривалась. На Земле в этот самый момент множество женщин удерживаются в неволе вполне законно, и есть немало других, трудно представить их численность, кто находится в неволе тайно.

Также, всегда в истории человечества, как в прошлом, так и сегодня, многие женщины обнаружили себя порабощенными. Твои неприятности и тяжелое положение, пожалуй, далеки от уникальности. Ты, и те другие с тобой, являетесь просто еще одной горсткой рабынь, порабощенных женщин, всего лишь новые и свежие экземпляры исторически обоснованного товара.

— Да, Господин, — прошептала она сквозь сжатые челюсти.

Я убрал руку с ее горла и лица. Она задыхалась, ей было жутко, но она лежала рядом со мной, не шевелясь. Грудь девушки поднималась, под тонкой тканью рабской туники.

— Теперь Ты можешь начать снова, — разрешил я. — Вернись к своему первоначальному положению. Можешь говорить по-английски.

— Да, Господин, — всхлипнула она. За тем она со страхом отползла от меня в сторону. Через мгновение она уже стояла на коленях, как она прежде, в нескольких футах от меня, на траве. — Господин, — обратилась она ко мне, как положено.

— Да?

— Я — рабыня. Меня послали на Ваши одеяла.

— Превосходно. Ты — симпатичная рабыня, — похвалил я.

— Спасибо, Господин, — покраснев, сказала она.

— Подход, Рабыня, — прозвучала моя следующая команда.

— Да, Господин, — проговорила она, и на руках и коленях, поползла ко мне.

Опять, как и в первый раз, я взял ее на руки, и положил на спину, около меня.

— Я — девственница, — сказала она и покраснела.

— Я знаю. Результат проверки твоего тела, сделанный вскоре после твоего приобретения, Грант, твой хозяин мне сообщил.

— Да, Господин.

— Такая информация является общедоступной среди рабовладельцев, — пояснил я.

— Да, Господин.

Я взял ткань ее рабской туники, и, перебирая между пальцами, сказал:

— Это — тонкая, слабая ткань.

— Да, Господин.

— И она хорошо Тебя показывает всем окружающим.

— Да, Господин.

— А еще, у Тебя симпатичные ноги.

— Спасибо, Господин.

— Ты — напряжена, — заметил я.

— Простите меня, Господин.

— Ты знаешь, что с тобой будет сделано сегодня ночью? — спросил я.

— Я должна быть лишена девственности, — прошептала она.

— Это — смехотворно. Это — абсурдно. Скорее Ты должна быть вскрыта, действие, которое, в случае рабыни, в интересах всех мужчин.

— Да, Господин.

— И это вряд ли будет болезненным, но если и будет, то боль будет кратка, и чувствовать Ты будешь ее недолго.

— Я понимаю.

— Но если Ты хочешь почувствовать, в некотором смысле, необычность момента, то мы можем завтра, перековать в ланцет один ножей Грант.

— Я поняла, — задрожав, прошептала она.

Это казалось мне лучше, чем предоставить решение этой проблемы дикарям. Они имеют склонность быть нетерпеливыми в таких вопросах, даже с их собственными женщинами. Самодельный ланцет, стерилизовавший в кипящей воде, казался мне предпочтительней, чем заостренная кость кайилиаука или того хуже обструганный колышек.

— Но, очевидно, твое вскрытие, только лишь простая формальность.

— Очевидно, — сказала она, как мне показалось немного иронично.

— Но, — продолжал я, — кроме этой непредвиденной мелочи, Ты понимаешь, зачем тебя послали на мои одеяла, с твоей точки зрения, в чем цель твоего направления сюда, и добиться исполнения какой цели Ты должна быть полна решимости?

— Да, Господин.

— Да, что? — потребовал я полного ответа.

— Я должна удовлетворить Вас своим телом, — сказала она.

— Ты опять не понимаешь, — недовольно сказал я.

— Господин?

— Это слишком ограничено. Ты должна доставить мне удовольствие со всей цельностью твоей женственности, и во всей полноте твоего рабства.

— Значит гореанский Господин, — задумалась она, — будет желать, и владеть, всей мной полностью.

— Вот именно, — подтвердил я.

— Я надеялась, что это могло бы быть так, — шептала она.

— Что? — не понял я.

— Ничего, Господин, — ответила она шепотом.

— Это только в Вашем прежнем мире, считается, что мужчины интересуются только телом женщины.

— Да, Господин.

— Но я сомневаюсь относительно того, что это так, даже, в таком полностью извращенном мрачном мире.

— Да, Господин.

— Безусловно, — продолжал я, — тела женщин небезынтересны, и они хорошо выглядят в рабских цепях.

— Да, Господин.

— Но Ты должна понять, что та, кто носит цепи, столь соблазнительная, красивая и беспомощная является цельной женщиной.

— Я понимаю, Господин, — откликнулась она.

— У тебя еще нет клички, не так ли? — вдруг спросил я.

— Нет, — вздохнув, ответила она. — Мой хозяин еще никак не назвал меня.

— Как звали тебя прежде? — спросил безымянную рабыню.

— Миллисент Обри-Уэллс, — сказала она, и вдруг вскрикнула. — О-о-о! Ваша рука!

— Ты что, возражаешь? — удивился я.

— Нет, Господин. Я — только рабыня. Я не могу возражать.

— Это — необычное имя, — заинтересовался я. Моя рука удобно покоилась на ее левом бедре.

— Такие имена весьма обычны в той социальной среде, которая недавно была моей.

— Понимаю.

— Моя семья происходит из высших сословий, очень высоких сословий, моего мира.

— Я догадался.

— А теперь я лежу около Вас в рабской тунике, — прошептала она. — Но я — девушка высшего сословия, девушка очень высокого положения. Вы должны понять это.

— Точнее, когда-то Ты была таковой.

— Да, Господин.

— Теперь Ты — только безымянная рабыня.

— Да, Господин.

Я улыбнулся.

— Я была дебютанткой, — призналась она, — меня только начали выводить в свет на смотрины.

— Я понимаю.

— Нас используют, чтобы объединять семейные союзы, — начала объяснять она, кем была раньше, тогда когда была Миллисент, — или дают как премии, энергичным молодым людям, быстро поднимающимся в компаниях наших отцов.

— Еще одна Форма рабства, — заметил я, — но без честности ошейника.

— Да, — сказала она с горечью.

— Женщин часто используют в таких целях, — признал я.

— Моя тетя как-то сказала мне, что это было все, для чего я годилась, — пожаловалась она мне.

— Твоя тетя ошибалась.

Она задохнулась. Моя рука переместилась несколько выше по бедру рабыни.

Она справилась своим дыханием. Моя рука, снова лежала спокойно.

— Нам, конечно, разрешат наши клубы, наши развлечения, наши вечеринки, наши коммерческие предприятия.

— Да, я понимаю.

— Но это было бессмысленное существование, — сказала она, и повторила, — бессмысленное. О!

Теперь мои пальцы касались ее клейма.

— Что это у тебя здесь? — задал я ей вопрос.

— Мое клеймо, — ответила она с дрожью в голосе.

— Ты должна быть рабыней.

— Да, Господин.

— Свое существование на Горе, Ты найдешь совсем не бессмысленным. Ты сочтешь его довольно значимым. Уверяю тебя.

Она вздрогнула.

— Но будет кое-что на Горе, что Ты найдешь, бессмысленным, — сказал я.

— Что, Господин? — спросила она, явно заинтересовавшись.

— Это будешь Ты сама.

— Я? — переспросила девушка.

— Да, для тебя теперь остается быть только статьей собственности, бессмысленный пустяк, который можно купить или продать, ничего не стоящая безделушка, домашнее животное, женщина полностью находящаяся во власти ее хозяина, рабыня.

Она смотрела на меня с ужасом.

— Конечно, Ты уже знаешь, что можешь быть куплена или продана, или обменяна, или подарена, или использована мужчинами для их удовольствия, что Ты — ничто, полностью порабощенная женщина, ничего незначащая рабыня?

— Да, Господин, — простонала она.

— Когда тебя представили дебютанткой и первый раз вывели в свет, на тебе было белое платье по щиколотки длиной? — поинтересовался я.

— Да, Господин.

Моя рука надавила на клеймо.

— Скажи, — приказал я, — теперь я ничто, лишь заклейменная рабыня на Горе.

— Теперь я ничто, лишь заклейменная рабыня на Горе, — покорно повторила девушка.

Я повел свою руку вверх, на ее ягодицу и выше по сладкому изгибу талии.

— Ваша рука уже высоко под моей туникой, Господин.

— Ты против? — спросил я.

— Нет, Господин, — вздохнула она. — Я — рабыня. Я, не могу возражать.

— Одежда, в которой тебя выставили перед покупателями, — напомнил я, — и которую сняли и сожгли для их потехи, во время твоей продажи, не показалась мне одеждой дебютантки. Она скорее подходит для девушки, работающей в офисе.

— Я хотела избежать неминуемой и очевидной судьбы дебютантки, и быть обменянной, на власть или положение в обществе на рынке брака.

— Несомненно, это был тот самый случай, из-за которого твоя тетя выразила свой взгляд, на твою полезность.

— Да! — согласилась девушка. — О!

— У твоего тела прекрасные изгибы, — заметил я.

— Вы разогреваете меня, перед тем как меня взять?

— Они могли бы принести высокую цену.

Она застонала.

— Твоя тетя, — сказал я, — конечно же, имела очень ограниченное понятие о твоих способностях. Вероятно, кое-что даже не входило в ее кругозор, ну например, как она могла себе представить, что Ты однажды станешь скудно одетой рабыней с клеймом, выжженным на бедре.

— Господин?

— А с другой стороны, она ведь знала тебя очень хорошо, и в чем-то была права, а возможно, и догадывалась о чем-то важном.

— Я не понимаю.

— Я не хочу обижать тебя, девушку с Земли, — попытался объяснить я, — но Ты очевидно и чрезвычайно женственна. В твоем теле, несомненно, огромное количество женских гормонов.

— Господин?

— Возможно, твоя тетя в тот раз пыталась объяснить тебе, что твоя самая благоприятная и подходящая судьба, то, что могло бы стать самым лучшим для тебя, что могло бы быть самым естественным для тебя, это найти себя обнаженной в руках мужчины.

— Как немногим больше, чем рабыня, — спросила она.

— Как, не больше, чем рабыня, — поправил я.

— Я не могу ничего поделать с тем, что у меня женственное лицо, что у меня женственное тело. Я не могу ничего сделать с тем, что я женственна.

— А почему Ты хочешь что-то с этим сделать? — спросил я.

— Неправильно быть женственной! — воскликнула девушка.

— Это очевидно ложное утверждение. Каков твой следующий вопрос?

— Я знаю, что я женственна, — плакала она. — Я знала это в течение многих лет, исходя из моих желаний и чувств, и даже до того как они в действительности проявились так явно и нерасторжимо в моем теле, формируя и сгибая меня для судьбы женщины, и для похотливых, оценивающих глаз мужчин.

Я рассматривал ее, ничего не говоря.

— Я боюсь быть женственной! — прошептала она.

— Почему?

— Я чувствую, что это должно, в конечном счете, сделать меня рабыней мужчин, — заплакала девушка, уже ставшая рабыней мужчин.

— Ты захотела доказать своей тете, что она не права? — угадал я.

— Да. Я хотела доказать, что могла бы стать независимой, что я могла бы быть способной на что-то, что я могла бы добиться успеха сама. Мои таланты были бы очевидны. Я быстро бы нашла работу. Я бы быстро сделала карьеру. Я стала бы женщиной-руководителем. Это показало бы моей тете! Это показало бы меня! Это показало бы мужчинам!

— И что произошло?

— Я взяла деньги и уехала из дома. Я почти ничего не сообщала своей семье относительно моего решения или местонахождения. Я уехала в большой город. Он называется Нью-Йорк. Я сняла дорогую квартиру. И уверенно, стала искать значимую работу в бизнесе.

— И что дальше?

— Увы, — ответила она, с сожалением, — оказалось, что моих дипломов, совершенно недостаточно. Я не смогла найти работу того сорта, которым интересовалась.

— Я понимаю.

— После недель страданий и расстройств, — рассказывала она дольше, — мне пришлось связаться со своей семьей. Работу мне немедленно предоставили.

— И что было дальше?

— Однако это было, вообще, не то на что я надеялась. Я стала, секретарем женщины-руководителя, ее офисной «девушкой». Она взяла на себя всю ответственность за меня, и решала за меня какое платья мне носить и как себя вести.

— Значит, в значительной степени из-за нее, ты носила привлекательную одежду, которую потом с тебя сняли перед покупателями в доме Рама Сэйбара?

— Да, — подтвердила она, — и именно она потребовала, чтобы жемчуг, который я носила, был синтетическим, как более подходящий, чем реальный жемчуг, для девушка в моем положении.

— Я понял. Ты возражала этому? — спросил я.

— Я не хотела потерять свою работу.

— Я понимаю, — сказал я. Я был рад узнать, что она не носила фальшивый жемчуг по своей собственной воле. Это, конечно, смягчило бы ее виновность в этом вопросе, по крайней мере, до некоторой степени, в глазах гореан. Она, конечно, согласилась его носить. Но этот факт, мог бы быть расценен, как достаточно важный. Это соглашение, было достигнуто, в некотором смысле, под принуждением. Гореане, в целом справедливый народ, и несомненно приняли бы этот факт во внимание. Степень принуждения могла бы быть расценена как существенная. Вопрос был, конечно, интересным. Грант, в любом случае, насколько я уже узнал его, не будет наказывать ее за действия, которые имели место, когда она была свободна. Та жизнь для нее теперь осталась позади. И ее порка теперь, несомненно, будет следствием таких вещей, как, была ли она достаточно приятна как рабыня. Однако я сообщу Гранту об этом факте. Он нашел бы это интересным. Хозяева находят интересным почти все в своих рабынях. А кроме того, я думаю, ему это понравится.

— И так, — продолжила свою историю девушка, — я продолжала выполнять ее поручения, отвечать на телефон мелодичным голосом, ожидать ее, приносить ей кофе, обращаться к ней почтительно, улыбаться ее клиентам и проходить мимо них определенным способом.

— Понятно.

— Несомненно, ей нравилось видеть меня, делающей это, — сказала она, с горечью в голосе, — мое положение в обществе, было значительно выше ее.

— Возможно, — сказал я. — Я не знаю.

— Это должно было дать ясно понять всем коллегам, что я была только девочкой, пригодной для самой непритязательной работы и быть приятной ее начальникам. Ясно показать всем, что я была другим типом женщины, отличным от нее!

— Возможно, так оно и было, — заметил я.

— Могли ли мужчины смотреть на меня, как на руководителя, одетую так, как я была одета, и вынужденную вести себя так, как я вела?

— Думаю что, это было бы весьма затруднительно — согласился я.

— Да.

— Ты очень женственна, и скорее всего, Ты и не можешь быть руководителем.

Она сердито скривилась.

— Она хорошо использовала мою женственность, мою никчемность, мою привлекательность. Выдвинуть меня на первый план, высветить и подчеркнуть, что в отличие от этой, ее имидж, демонстрирует силу и компетентность, решительность, командные качества, власть и авторитет.

— Я видел таких женщин, — усмехнулся я, — голых, в ошейнике, целующих ноги мужчинам.

— О? — поразилась она.

— Но они не были столь красивы как Ты.

Она замолчала.

— Ты чувствуешь, что ее управление тобой было вызвано некоторой ненадежностью ее собственного положения, страхом за ее положение или статус, что она, возможно, смотрела на тебя как на угрозу?

Девушка помолчала еще мгновение, а потом сказала:

— Нет, я так не думаю.

— Интересно, почему?

— Я, никогда бы не стала конкурировать с ней.

— Ты не была такой женщиной, — улыбнулся я.

— Нет, — грустно улыбнулась она в ответ.

— Ты думаешь, что она не любила тебя, или ненавидела тебя? — продолжал я допытываться.

— В действительности, я так не думаю, — ответила она, медленно и задумчиво.

— А Ты не хочешь предположить, что возможно, она, смогла увидеть в тебе даже больше, чем Ты сама видела в себе? Ведь она смотрела на тебя со стороны.

— Господин? — не поняла она.

— Она, возможно, одела тебя так, и рассматривала тебя, таким образом, и заставила тебя делать подобные вещи, на очень серьезном основании.

— Почему, Господин?

— Поскольку Ты женственна.

Она была сердита. Она молчала.

— Ты любила выполнять поручения, которые тебе выдавали? Тебе нравилось повиноваться?

— Иногда, — послышался ее тихий шепот.

— Ты возражала, против предписанной тебе одежды?

— Нет, действительно нет. Мне нравится красивая одежда, и глаза мужчин на мне.

— Как гореанская рабыня Ты теперь часто будешь чувствовать глаза мужчин на себе, хотя, разрешат ли тебе, одеться, будет зависеть от решения твоего хозяина.

— Да, Господин.

— Как ты была захвачена?

— После работы, — начала она свой рассказ. — Было темно. Я возвращалась машине к себе домой. Я остановилась на красный свет. Внезапно, к моему ужасу, узкая цепь петлей захлестнула мое горло.

«Двигайся туда, куда я тебе скажу», — сказал мужской голос, из-за моей спины. Я не могла кричать. Цепь сдавила горло. Я испугалась. Он был скрыт в автомобиле, позади моего сиденья. Он затянул цепь на четверть дюйма. Я больше не могла дышать. Я поняла, что он, если бы он хотел, мог бы задушить меня немедленно. Сзади просигналил другой автомобиль. — «Зеленый», — сказал голос с заднего сиденья, цепь немного ослабла. — «Продолжай движение по этой улице», — сказал он, — «поезжай по правой полосе, на скорости не дольше двадцать пять миль в час». И я тронулась с перекрестка. «Ты выполняешь все мои указания», — предупредил он меня, — «немедленно, и вот еще что, обращаясь ко мне, Ты должна говорить — Сэр». «Да», — прошептала я. И цепь натянулась. — «Да, Сэр», зашептала я, пытаясь вдохнуть. Цепь немного ослабла.

— Похоже, тебе уже преподали, что надо повиноваться, и смотреть на мужчин с уважением, — отметил я.

— Да, Господин, — подтвердила она, и продолжила свою историю: «Даже не пробуй выкинуть какую-нибудь глупость вроде остановки в неположенном месте или повреждения машины, поскольку я смогу убить тебя немедленно, прежде чем исчезнуть» — предупредил он меня. — «Да, Сэр», — ответила я. «Ты можешь смотреть в зеркало заднего обзора, если хочешь. У тебя есть мое разрешение». Я испуганно посмотрела в зеркало. Вокруг моего горла, туго затянутая петлей, была обернута узкая золотая цепь. На ее концах виднелись две узкие деревянные ручки, зажатые в его руках.

— Это была цепь для захвата женщин, — пояснил я. — Нужно отличить ее от стандартной гарроты, которая представляет собой провод с ручками и может легко перерезать горло жертвы. Стандартная гаррота непрактична для захвата пленницы, жертва даже при рефлекторном движении, может порезать свое собственное горло.

— Независимо от того, что это было, — вздохнула она, — это было очень эффективно. И отлично меня контролировало.

— Конечно, — усмехнулся я. — Именно поэтому оно и используется для подобных дел.

Девушка продолжала:

— Через несколько мгновений мужчина соединил рукоятки цепи, и закрутил цепь. Так он мог держать ее одной рукой. Он повернул руку и затянул цепь на моем горле, наполовину душа меня и затем вновь ослабил, немного. Он отлично продемонстрировал свою власть надо мной. Затем он дал еще немного слабины. «Так-то лучше, не правда ли, детка?» — спросил он. «Да, Сэр», — ответила я. «Хорошо, у нас будет долгая поездка вместе». Мы продолжали путь, я была испугана, а он сидел сзади и давал мне указания. Со стороны могло показаться просто, что человек на заднем сиденье, наклонился вперед, улыбается, возможно, разговаривая со мной. Если кто-либо видел тонкую золотую цепь на моем горле, он, несомненно, не мог знать о ее назначение.

— Он не был в маске? — спросил я.

— Нет.

— Маска могла вызвать подозрения.

— Действительно, — согласилась она, и продолжила:

«Не бойся смотреть на мое лицо, если хочешь, Ты дольше его никогда не увидишь, после того, как тебя доставят», — засмеялся он. «Доставят!?» — воскликнула я. «Да, доставят, мой симпатичный товар». Мы продолжали путь. Он постоянно держал цепь слегка натянутой, я предполагаю, что это стандартная угроза и аргумент для захваченной девушки, но, тогда, когда мы ехали, это приводило меня в изумление и ступор. Легкого давления на цепь было вполне достаточно, чтобы держать меня в повиновении. Ландшафт становился все более отдаленным и пустынным. Скоро мы поехали по гравийной дороге, а затем и по грунтовой, вдоль ряда темных, редко стоящих и выровненных деревьев. Я запомнила очень немногое из того, что происходило. Я была очень испугана, поймите, цепь была на моем горле. Лучи от фар впереди казались мне дикими на этой дороге. «Притормози здесь», — потребовал он, — «остановись среди тех деревьев». Я повиновалась его командам. Я выключила фары и заглушила двигатель. Я доставила сама себя, хотя, к кому, куда, и для чего, я не имела понятия. Он, цепью, вывел меня из автомобиля, и вскоре я была в руках уже других мужчин. Он отошел в сторону, спрятав цепь с ручками, в карман своей куртки. Я была брошена на живот в траву.

Мои руки были закреплены сзади каким-то металлическим сдерживающим устройством. Оно было прочным и негнущимся. Мои лодыжки скрестили и связали короткой веревкой. Какой-то металлический ножной браслет был закреплен на моей левой лодыжке.

— Это идентификационный ножной браслет рабыни, — объяснил я. — Его сняли сразу после твоей доставки на Гор.

Ящикоподобное устройство появилось около моей головы, — рассказывала она дальше. — Оно представляло собой что-то вроде ящика, две половины которого соединялись посредствам петель с одной стороны, а с другой стороны, той, что была раскрыта, имелись полукруглые вырезы. Мою голову подняли за волосы, и поместили горло на один из вырезов, после чего вторая створка ящика была захлопнута, пряча внутри мою голову, и достаточно свободно охватывая мою шею. Мое горло обернули толстой тканью и втолкнули ее в зазор между шеей и краями теперь закрытых полукруглых вырезов в створке ящика.

— Интересно, — отметил я.

— Моя голова была скрыта в коробке, — меж тем продолжала она свой рассказ. — Я услышала звук отъезжающего автомобиля. Несомненно, моего собственного, управляемого парнем с цепью.

— Это вполне вероятно. Он хотел бы иметь средства для возврата в город, и конечно, следовало оставить автомобиль, далеко от излюбленного места похитителей.

— А я вынуждена была остаться там, — горько проговорила она.

— Конечно. Ты была всего лишь еще одной доставленной пленницей.

— Потом в коробку пустили газ, — сказала она. — Я попытался бороться. Но нога мужчины держала меня на месте. Я потеряла сознание. А пробудилось я, не знаю насколько позже, в местности поросшей травой в этом мире, прикованной цепью за шею вместе с другими девушками.

— Интересно, — пробормотал я. — Я, конечно, не знаю точно, но тебя, похоже, хранили в течение нескольких дней, а возможно даже нескольких недель.

— Хранили? — удивленно спросила она.

— Да, — задумчиво проговорил я, — может быть, в замороженном виде. А когда трюм был заполнен товаром, вас отправили всех сразу и сдали оптом.

— Вы говорите об этом, как если бы я могла быть вещью, — обиженно сказала девушка, — простым товаром.

— Ты, — рыкнул а.

— Да, Господин, — дернулась она от неожиданности.

Я потянул рабскую тунику, и затем, таща ее вверх, сначала вынудил девушку сесть, потом поднять руки, и сдернул с нее одежду через голову.

— Вы возражаешь? — насмешливо, спросил я.

— Нет, Господин, — ответила она. — Я, не могу возражать. Я — рабыня.

Я отбросил скудный предмет одежды в сторону, на траву.

— Так значит Ты не вещь, — спросил я, глядя ей в глаза.

— Нет, Господин, я не вещь. Я — рабыня.

— Ляг на спину, руки раскинь в сторонах, ладони рук разверни к лунами Гора, — приказал я ей.

— Да, Господин.

— Подними левое колено. Еще немного. Вот так, — управлял я ее телом.

— Да, Господин.

Я стоял и смотрел вниз на нее.

— Я теперь лежу выставленная перед Вами, как рабыня, Господин.

— Это соответствующе и надлежаще для тебя? — спросил я.

— Да, Господин.

— Почему?

— Поскольку я — рабыня.

— Ответ верный и подходящий, — похвалил я девушку.

— Да, Господин.

— Действительно ли Ты — новая рабыня?

— Да, Господин.

— Этот ответ является неверным, — огорошил я ее.

— Господин? — не поняла рабыня.

— Единственный смысл, в котором Ты — новая рабыня, — объяснил я, — состоит в том, что раньше твое рабство не было юридический оформлено.

— Господин? — она все еще не понимала.

— В течение многих лет Ты уже была рабыней, только такой, на кого право собственности пока не было должным образом оформлено, всего лишь формальность, недавно исправленная на Горе.

Она смотрела на меня снизу.

— Это — то, что, уже давно, признала твоя тетя, — говорил я, любуясь распростертой передо мной рыжеволосой рабыней, — хотя, возможно, она сделала это не вполне осознанно. Это, было признано еще более ясно твоей бывшей начальницей, женщиной-руководителем. Она одевала тебя, и обращалась с тобой, как если бы Ты в действительности была рабыней, не так ли? — задал я ей вопрос, на который мог быть только один ответ.

— Да, — сказала девочка, сердито.

— Да?

— Да, Господин.

— Я думаю, несмотря на другие возможные соображения и преимущества, которые, могли быть вовлечены в ее линию поведения по отношению к тебе, мне совершенно ясно, что она пыталась быть доброй к тебе, она пыталась пояснить тебе, кем Ты была на самом деле, пытаясь поощрить тебя средствами верными для твоей собственной природы.

— Возможно! — сказала девочка, все еще сердито.

— Тебе нравится красивая одежда, не так ли? Любишь быть привлекательной для мужчин.

— Да, Господин!

— На Горе, в противоположность Вашему миру, порабощать рабынь — это общепринятая практика.

Она сердито посмотрела на меня.

— Тебя уже заклеймили и поработили на Горе, не так ли?

— Да, Господин.

— Почему, как Ты думаешь?

— Поскольку я — рабыня? — спросила распростертая передо мной девушка.

— Да, Ты рабыня!

Она сердито отвернула свою голову в сторону.

Я смотрел на нее. Она была необыкновенно изящна и красива. Я не сомневался, что Грант сможет сторговать за нее пять шкур желтого кайилиаука.

— Смотри на меня, Рабыня, — приказал я.

Она быстро перевела на меня свой взгляд.

— Да, Господин.

— На Земле, Рабыни вроде тебя, вовремя не обращенные с рабство согласно закону, часто используют их красоту для их собственной выгоды. Их красота открывает им двери, она облегчает их пути. Она делает жизнь легкой для них. Они используют ее для дальнейшей карьеры, чтобы получить богатство, и умалить других женщин.

— Да, Господин, — прошептала она.

— Но здесь, на Горе, условия резко отличаются.

— Да, Господин.

— Здесь, на Горе, твоя красота полностью является собственностью, как и Ты сама.

— Да, Господин.

— Так кому твоя красота принадлежит, на Горе.

— Моему хозяину, Господин.

— Да, и именно он, а не Ты, моя дорогая, полностью будет решать, что должно быть сделано с ней, и как ею должно пользоваться.

— Да, Господин.

— Твои ладони, — напомнил я, — должны смотреть вверх, на луны Гора.

— Да, Господин, — исправилась она тут же.

— Тебя уже напоили рабским вином?

— Джинджер, одна из моих наставниц, заставила меня выпить горький напиток с таким названием.

— Почему твой хозяин, Грант, послал тебя на мои одеяла? Почему, он не счел целесообразным, самостоятельно вскрыть тело своей рабыни для удовольствий мужчин? — спросил я девушку.

— Я не знаю, Господин.

Я присел около распростертого голого тела прежней мисс Миллисент Обри-Уэллс, которая была дебютанткой, а теперь, превратилась в простую рабыню, и лежала на спине на моих одеялах.

— Каковы обязанности рабыни?

— Они трудны, и многочисленны, Господин.

— Говори о главном.

— Мы должны быть совершенно покорными, полностью послушными и абсолютно привлекательными.

— Существуют ли какие-нибудь условия в этом?

— Нет, Господин. Нет никаких условий. Мы — рабыни.

— И Ты готова исполнять обязанности рабыни?

— Да, Господин, — ответила она, — я должна, Господин, потому что я — рабыня.

— Ответы — правильные, и надлежащие, рабыня, — отметил я.

— Спасибо, Господин.

— Я заберу твою девственность, — сказал я. — Ты понимаешь это?

— Да, Господин.

— Ты предпочла бы, лишиться девственности, в то время как Ты была свободной женщиной?

— Нет, Господин, лучше бесправной рабыней, по решению и желанию сильного и властного Господина.

Я держал открытую руку, над ее левой грудью. Она выгнула спину, стараясь прижать изумительный, пышный контур своей порабощенной сладости к моей руке.

Я не двигал своей рукой. Она откинулась назад, со слезами в ее глазах.

— Вы хорошо знаете, как унизить рабыню, Господин, — простонала она, и я улыбнулся. Тест оказался интересным.

— Как Ты думаешь, со временем, Ты станешь горячей рабыней? — спросил я.

— Горячей? — удивилась она.

— Да, чувственной, сексуально отзывчивой, беспомощно и неудержимо страстной собственностью своего Господина.

— Я не знаю, Господин. Что будет, если у меня не получится?

— Тогда, скорее всего, тебя убьют, — спокойно и бесстрастно сказал я.

Она в ужасе задрожала.

— Но Ты можешь не бояться, — успокоил ее я. — В большинстве своем рабовладельцы терпеливы. Скорее всего, у тебя будет месяц или больше, за это время вполне можно развить соответствующие способности к быстрому возбуждению и связанным с ним выделениям, а также развить в себе склонность к спазмам страсти!

Она со страданием смотрела на меня.

— Но я не думаю, что тебе, в действительности стоит волноваться по этому поводу, — продолжал я. — Большинство девушек, при таких обстоятельствах, не встречают трудностей в их превращении их в страстных рабынь. Также, вся гореанская действительность способствует развитию страсти в рабыне. Например, она одета определенным способом, на ней надет ошейник, она подвергается наказаниям, ее действиями командуют, она подвергается исследованиям и дрессировке, и так далее. Главное состоит в том, чтобы попытаться полностью удовлетворить твоего рабовладельца, в любое время и любыми способами. А кроме того, у тебя всегда будет возможность оценить степень развития твоих способностей, просто если твой Господин не будет ими доволен, то Ты будешь избита или выпорота.

— Я понимаю, — прошептала девушка.

— Я видел много девушек, таких же, как Ты, — сказал я. — Обычно они быстро развиваются в самых горячих из рабынь.

Она испуганно вздрогнула.

— И помни, это — прежде всего в твоих интересах стать горячей рабыней, и даже, самой горячей рабыней, которой Ты только можешь быть. Это сделает тебя более приятной для твоего владельца, и для тех, кому он, по своему капризу, тебя отправляет.

— Да, Господин.

— Воистину поражает в этом вопросе, — отметил я, — и что кажется самым восхитительным для меня, является то, девушки постепенно разогреваясь, начинают развиваться изнутри, пока она не превратится в рабыню, действительно нуждающуюся в рабстве. Вот тогда она, не только юридически и телесно окажется во власти мужчин, но это будет необходимо ей духовно.

— Сколько же рабства будет в такой женщине! — воскликнула девушка.

— Никто и не утверждает, что для гореанской рабыни предусмотрена легкая жизнь, — усмехнулся я.

— Как жалка, судьба такой девушки! Надеюсь, мужчины могли бы ее пожалеть!

— Возможно, но только если она достаточно красива и хорошо их ублажает.

— Вы думаете, что я смогу развить в себе такую страсть? — испуганно, спросила она.

— Да, я даже не сомневаюсь в этом.

— Вы думаете, что тогда, это могло бы побудить мужчин, чтобы быть ко мне милосердными?

— Ты уже начинаешь ощущать то, чем Ты можешь стать, не так ли?

— Да, — прохныкала она.

— Это — хороший сигнал.

— Вы думаете, что, если я стану такой девушкой, то мой Господин, и другие мужчины могли бы оказать мне милосердие? — спросила она с надеждой.

— Возможно, — ответил я, — ведь Ты достаточно красива, и если сможешь быть достаточно приятной для них.

— Я попытаюсь, — прошептала она.

— Ты — рабыня, не так ли? — спросил я.

— Да, Господин.

— Я думаю что, к тебе будут относиться милосердно, по крайней мере, иногда, — заверил я. — Да Ты и сама, уже через несколько недель, узнаешь ответ на свой вопрос.

— Через несколько недель? — переспросила она удивленно.

— Да, как только Ты окажешься на коленях в ногах мужчины, или на животе ползя к нему, чтобы облизать его ноги, упросить его хотя бы прикоснуться к тебе.

И вот теперь, я начал нежно ласкать ее. И всего через несколько мгновений, что интересно, она уже застонала.

— Я — рабыня! — стонала она, смотря на звезды и луны в небе Гора.

— Теперь, Ты можешь просить меня взять тебя, — сообщил я ей.

— Я прошу Вас Господин, возьмите меня, — сказала она.

— Я буду нежен с тобой в этот раз, — пообещал я, — но Ты должна понимать, что тобой также будут пользоваться и по-другому, например, с презрением или пренебрежением, с безжалостностью или жестоким безразличием, или, возможно, с беспощадной властью.

— Да, Господин.

— А еще, тебя научат служить в любом положении, которое Ваш владелец пожелает и в любой одежде, или без одежды вообще, на его усмотрение.

— Да, Господин.

— И еще вполне вероятно, тебе придется служить обездвиженной, даже жестко обездвиженной, такими вещами как ремни, веревки и цепи.

— Да, Господин, — сглотнув, сказала она.

— И иногда, даже, не смотря на то, что твоя спина и ноги все еще будут гореть от ударов его плети.

— Да, Господин.

— Ты будешь учиться служить ему всегда, везде, так как он пожелает.

— Да, Господин.

— И со всем старанием.

— Да, да, Господин.

— Поскольку он — Господин, и Ты — Рабыня.

— Да, Господин.

— Поскольку Ты — ничто, и он — все.

— Да, Господин, — прошептала девушка.

— Теперь готова быть вскрытой? — спросил я, пристально глядя ей в глаза.

— Да, Господин, — шепотом ответила она.

Я смотрел вниз, в ее широко открытые глаза.

— Вскройте меня, Господин. — Взмолилась она. — Вскройте меня, я прошу Вас, как рабыню, для удовольствий мужчин!

— Превосходно, — улыбнувшись, сказал я, и затем, она приглушенно вскрикнула. Я вскрыл ее, неназванную рабыню, которая когда-то была дебютанткой, мисс Миллисент Обри-Уэллс, из Пенсильвании. Вскрыл, для удовольствий мужчин планеты Гор.

— Пожалуйста, не отсылайте меня к другим так скоро, Господин, — взмолилась она.

— Уже — почти утро, — объяснил я.

— Пожалуйста, Господин, — попросила она. Она обнимала меня под одеялом, прижимая свою теплую, уязвимую мягкость ко мне.

— Пожалуйста, — просила она.

Кровь на внутренней поверхности ее левого бедра уже высохла. Пока кровь была еще свежей, я обмакнул в нее палец и вставил его девушке в рот, на ее язык, вынуждая слизать это.

— Да, Господин, — всхлипнула она. Я покрыл ее кровью клеймо кейджеры, обычную метку для девушки-рабыни, ту, что теперь кровавым цветом горела на ее бедре, а затем стер остаток со своей руки об ее левую икру. Я хотел быть уверенным, что этим утром остальным девушкам каравана было бы совершенно ясно то, как она провела эту ночь и что с ней было сделано.

— Возможно, — разрешил я.

— Спасибо, Господин, — счастливо, прошептала она.

Я протягивал свою руку в сторону. Трава была холодной и мокрой от росы. Было все еще темно.

Она нежно поцеловала меня.

— Как это невероятно! Я нашла себя в новой реальности, — проговорила она с восхищением. — Внезапно, я нашла меня рабыней, голой на одеялах хозяина, на чужой планете далеко от моего собственного мира.

Я промолчал.

— И, я окажусь в ней всего лишь обычной рабыней.

— Твоя новая реальность именно то, чем она кажется, — заверил я ее, — Ты — рабыня, и всего лишь обычная.

— Да, Господин, — признала она.

— Твое клеймо должно было бы объяснить тебе это, — добавил я.

— Я не знакома с гореанскими клеймами.

— Твое — обычное рабское клеймо, — объяснил я. — Им отмечают большинство девушек ставших собственностью. Ты делишь его с тысячами тебе подобных.

— В своем мире я была членом высшего общества, — обиженно сказала она.

— Здесь, на Горе, твоего положения, статуса и престижа больше нет, они исчезли вместе с твоим именем и твоей свободой. Здесь Ты только всего лишь еще одна рабыня, еще одно двуногое домашнее животное.

— И я вела себя как одна из них, не так ли? — спросила она, откидываясь на спину, и глядя в темное небо.

— Это было соответствующе и надлежаще, — похвалил я девушку.

— Насколько же я унижена, — со стоном прошептала она.

— Своей чувствительностью и страстью? — спросил я.

— Да, — ответила она.

Я улыбнулся. В третий и четвертый раз, когда я использовал ее, она отдалась почти как рабыня.

— Я ничего не могу с этим поделать, я просто возбуждаюсь в руках Господина.

— Даже не думай что-нибудь делать этим, — предупредил я.

— Я подозреваю, что если бы я не возбуждалась так, Вы бы просто избили меня.

— Да, — подтвердил я.

— Правда?

— Да, можешь не сомневаться.

— Я предала сама себя.

— Давай-ка внесем ясность в этот вопрос, — предложил я. — Твое утверждение могло бы быть истолковано так, что Ты совершила предательство самой себя, или просто, что Ты показала, продемонстрировала себя. Давай рассмотрим, во-первых, вопрос измены. Свободная женщина могла бы, возможно, почувствовать, что она предала себя в этом смысле, если она столь отдалась мужчине, что могла дать ему некие, возможно, тонкие намеки относительно ее скрытых рефлексов рабыни. Рабыня, с другой стороны, не может совершить измену против себя в этом смысле, поскольку она — рабыня. Чтобы допустить этот тип измены, нужно иметь право, скажем, обмануть других относительно чувственности, скрыть сексуальность, и так далее. У рабыни, находящегося в собственности животного, в подчинении ее хозяина, нет этого права. Действительно, она же не имеет никаких прав. Соответственно, она не может совершить этот вид предательства, ее правовой статус устраняет такую возможность. Она может, конечно, рационально, бояться последствий своей чувственности, и таким образом увеличения, ее желательности. Так же она может солгать или попытаться солгать, о ее чувственности, но она тогда, конечно, просто лживая рабыня, и рано или поздно об этом узнают, и накажут соответственно.

— Значит, такая измена, — сказала она, — может быть совершена только свободной женщиной.

— Да. Это — роскошь, не разрешенная рабыне, — согласился я.

— Это — только свободная женщина имеет право лгать, и обманывать, других?

— Да. Возможно, конечно, для рабыни, субъективно, психологически чувствовать, что она совершила предательство самой себя потому, что она может, по ошибке, все еще расценивать себя как свободную женщину.

— Но она не может предать себя фактически, потому что она — рабыня?

— Да, — подтвердил я правильность ее выводов.

— Я понимаю, Господин, — сказала она с горечью.

— Вы видишь, Ты все еще расценивала себя, неосознанно, по крайней мере, в настоящее время, как свободная женщина. Возможно, будет лучше сказать более узко, Ты рассчитывала на сохранение хотя бы одного из прав свободной женщины.

— Я не должна быть избита, Господин? — спросила она с дрожью в голосе.

— По крайней мере, не сейчас, — сообщал я ей.

— Спасибо, Господин.

— Во-вторых, чувство, которое могло бы иметь отношение к твоему замечанию об измене, это невинное чувство, раскрытия или проявления важных аспектов твоей природы, довольно подходящее чувство для рабыни. В этом смысле, у рабыни нет никакой альтернативы, кроме как выдать себя. Она действует в соответствии с обязательством, довольно жестким и строгим, чтобы выпустить, проявить и показать себя полностью, и во всей ее глубине и многогранности, цельность ее характера, полноте ее женственности.

— Да, Господин.

— А теперь мне кажется, пора приковать тебя цепью к другими рабыням.

— Вы можете вот так просто взять и посадить меня на цепь вместе с ними, не так ли? — сердито сказала она.

— Да.

— Вы взяли мою девственность. Неужели, это для Вас ничего не значит?

— Нет, — ответил я ей.

— Конечно, в конце концов, это ведь была только девственность рабыни! — воскликнула она.

— Совершенно, правильно.

Она сердито скривилась.

— Ты, правда, сердишься?

— А мне разрешают сердиться?

— Пока, я разрешу тебе это.

— Да, — сказала она, — я сержусь.

— Твоя злость совершенно не оправданна. То, что с тобой здесь произошло, было просто вскрытием рабыни, ее взломом, ее открытием, незначительной вступительной технической особенностью в истории ее неволи.

— Конечно! — обиженно, сказала она.

— Что Ты думаешь о хряке, вскрывающем самку тарска, — спросил я. — Ты видела этих животных на улицах Кайилиаука, на рассвете следующего дня после твоей продажи, когда мы вступили в поход. Они используются, весьма часто, в небольших гореанских городах для уборки мусора.

Джинджер и Эвелин отождествляли этих животных с варварками их каравана. Они также сообщили им, что во многих городах, такое животное на рынке, могло бы стоить не меньше, чем они сами.

— Я — самка тарска! — горько сказала она. — Я — рабыня!

— Ты думаешь, что Ты действительно ценна?

— Нет, Господин.

— Посмотри туда. Ты видишь? — спросил я, указывая на горизонт.

— Да, — ответила она, — я вижу.

И она сердито откинулась на спину.

На востоке уже появилась узкая полоса света. Воздух все еще был влажным и холодным.

— Вы уважаете меня?

— Нет.

Она задыхалась, униженная и несчастная.

— Поцелуй меня, пятьдесят раз, и хорошенько, — приказал я ей.

— Да, Господин, — покорно отозвалась она, и начала целовать меня в лицо и шею. Я считал поцелуи. Когда их число достигло пятидесяти, она легла рядом.

— Сегодня Вы хорошо меня использовали.

— Ты — просто рабыня, — объяснил я. — Это очень просто, хорошо использовать ничтожную рабыню.

— Несомненно, такие девушки как я, часто хорошо используются.

— Да, — не мог я не согласиться.

— И, мы должны подчиниться, несомненно, к даже нашему самому зверскому использованию.

— Конечно, — подтвердил я. — Тебя это беспокоит?

— Нет, Господин. В самом деле, нет. Просто, я еще не привыкла к тому, чтобы быть домашним животным, рабыней.

— Я понимаю.

— Когда Вы использовали меня, то не давали мне даже шанса, чтобы использовать Вас.

— Нет, — согласился я.

— Это делалось намеренно? — поинтересовалась она.

— Конечно.

— Умный способ ясно дать понять мне, что я была только ласкаемым животным, беспомощным в Ваших руках.

Я промолчал.

— Я едва справляюсь со своими чувствами. Они настолько беспокойные, настолько волнующие.

— Говори, — разрешил я.

— Я должна была лежать здесь. Я не могла убежать. Я должна была подчиняться!

— Да, — подтвердил я.

— Мной управляли. Мной владели!

— Да.

— Я был бессильна, — признала она и воскликнула. — Как Вы властвовали надо мной!

— Ты использовалась с большой мягкостью, — пояснил я, — хотя, что и говорить, с твердостью и властностью, как и приличествует использовать рабыню. Что касается властвования, то Ты еще не можешь даже начать подозревать, что такое для женщины, быть в полной власти Господина.

— На сколь же полно владели бы ей, — прошептала она.

— Да.

— Вы можете понять мои чувства чрезвычайной беспомощности и унижения? — спросила она.

— Я думаю, что могу, — ответил я, ожидая продолжения.

— У меня есть еще и другие чувства, — шептала она.

— Какие?

— Я не могу поверить, что я полностью отдалась в Ваших руках, — тихо, шепотом призналась она.

— Ты — просто рабыня, которая отдалась. Но Ты как рабыня, еще даже не начинала изучать того, что является природой истинной рабской податливости.

— Несомненно, это мне будут преподавать.

— Ты красива, так что это не маловероятно.

— Я даже мечтать не могла, что такие чувства, какие Вы вызвали во мне, могут существовать, — прошептала она.

— Они были в значительной степени результатом отклика твоего собственного начального женского начала, плюс тот факт, что Ты поняла, что была моей рабыней. Они не могут пока сформировать прочного основания, на котором Ты могла хотя бы начать отдаленно представлять себе природу тех чувств, которые тебе еще предстоит испытать. Вне чувств, которые Ты до сих пор испытала, лежат бесконечные горизонты ощущений.

— Я боюсь, — сказала она.

— Ну что же, значит к твоим чувствам унижения и беспомощности, мы можем также добавить эмоцию страха, — заметил я.

— Господин, но также во мне есть и другие эмоции и чувства.

— Какие же? — мне стало интересно.

— Да, Господин.

— Так какие? — допытывался я.

— Пыл, удовольствие, любопытство, возбуждение, чувственное пробуждение, желание понравиться, желание служить, желание принадлежать и иметь Господина, желание быть верной моей основной и изначальной женственности.

— Я вижу.

— Я, теперь лишь безымянная рабыня, никогда до этого вечера, не чувствовала себя в таком единстве с моим женским началом. Сегодня вечером я узнала, что быть женщиной — это моя реальностью. Это не биологическая банальность. Это не незначительное, прискорбное сопутствующее обстоятельство генетической лотереи. Это — нечто реальное и важное само по себе, что-то драгоценное и замечательное.

— Пожалуй, с этим я соглашаюсь, — заметил я.

— И я не должна притворяться мужчиной.

— Нет, — сказал я. — Я так не думаю.

— Странно, для того, чтобы это понять, я должна была оказаться раздетой, и в руках рабовладельца, и в мире далеком от моего собственного.

— В этом нет ничего странного, что Ты должна изучить это в мире, далеком от твоего собственного. В Вашем мире как в кривом зеркале извращаются даже самые заметные черты биологической действительности. И это не странно, что Ты должна изучить это, как раздетая рабыня. Твое обнажение, особенно потому, что оно было сделано мужчиной, или по приказу мужчины, должно связать тебя с естественными женскими реалиями, такими как красота, мягкость, и способность подчинения мужскому доминированию. Твоя нагота должна также, посредством выставления на всеобщее обозрение, и через искусную стимуляцию кожи, должна усиливать твою уязвимость и чувственность. Будучи обнаженной, Ты станешь чувствовать более остро и поймешь более ясно, основные истины, такие как различия, между мужчинами и женщинами, и что Ты, независимо от твоих желаний, не являешься мужчиной.

— Да, Господин.

— И наконец, и это наиболее важно, Ты находишь себя рабыней. Женское рабство — традиционно в цивилизациях, благоприятных для природы фундаментальных биологических отношений между полами. В традиции женского рабства эти основные отношения полов признаны, приняты, понятны, узаконены и применяются. Ты же видишь, что цивилизация не должна неизбежно быть конфликтом со своей природой. Рациональная, информированная цивилизация может даже, в некотором смысле, очиститься и улучшить сущность людей, она может, как бы получше выразиться, привести к наслаждению своей природой. Действительно, естественная цивилизация могла бы стать непосредственно естественным расцветом человеческой природы, не ее антитезой, не противоречием с ней, не ядом, ни препятствием к этому, а стадией или аспектом этого, формой, которую может принять сама природа.

— Я боюсь даже понимать такие мысли, уже не говоря о том, чтобы рассматривать идею, что они могут быть верными, — прошептала она.

— Давай, рассмотрим случай рабыни, — продолжил я. — Когда-то она была примитивной, жестокой женщиной, невиновной согласно закону, но внезапно стала собственностью. И вот теперь она — порабощенная красотка в ошейнике, должным образом помеченная клеймом как товар, эффектно продемонстрированная, проданная, и принадлежащая на полном законном основании.

— Да, Господин.

— Кто будет сомневаться, что в этом случае такая цивилизация действовала, как улучшение и выражение человеческой природы?

— Конечно, никто, Господин.

— Также, Ты можешь отметить, что такая цивилизация усилила контроль женщин и эффективность их неволи, клеймения, идентификации владельцев, документов о праве собственности, и так далее. Побег, теперь для них становится невозможным.

— Да, Господин.

— И Ты — именно такая женщина.

— Да, Господин.

— Теперь пора отправить тебя к остальным, — сказал я, и встав, откинул одеяла в сторону. Она подтянула ноги, чувствуя прохладу утреннего воздуха. Я смотрел вниз на нее, она вверх на меня. Она была очень красива.

— Я у Ваших ног.

— И как Ты себя при этом чувствуешь?

— Очень женственной, очень, очень женственной, — призналась она.

— И чем Ты можешь объяснить эти чувства?

— Тем, что я — женщина, в ногах сильного мужчины. Того, кто владеет мной, того, кто господствует надо мной, того, кому я должна повиноваться.

— Ты не говоришь как женщина с Земли, — заметил я.

— Я быстро учусь на Горе, — ответила она, — и я многому научилась этой ночью.

Я, скрестив руки, смотрел над ней и смотрел вниз.

Она протянула пальцы, касаясь темных одеял. Затем, она повернулась, и посмотрела на меня.

— Это потому, что я теперь собственность, не так ли, Господин?

— Да, — согласился я.

— Я всегда чувствовала это сердцем, но я даже не думала, что это может осуществиться.

Я отошел за ее туникой. Я чувствовал, как острые листья влажной прохладной травы колют в мои щиколотки. Я поднял тунику и бросил ей. Она встала на колени, держа свою рабскую одежду перед собой. Она была крошечной, даже в ее руках. На этом, темном, грубом куске ткани, блестели капли росы.

Она сжимала тунику, не надевая, и смотрела на меня.

— Я больше не девственница, Господин.

— Уверяю тебя, мне это известно не хуже, чем тебе, — усмехнулся я.

— Теперь я — всего лишь полностью открытая рабыня, — сказала она с грустью, — ничем не отличающаяся от других девушек, одна из них, легкодоступная при минимальном желании хозяина.

— Да, — согласился я.

— И мне не больно от этого, Господин.

Я кивал.

— И это не имеет никакого значения, не так ли?

— Не имеет.

— Господин, — прошептала она.

— Может быть, теперь тебе пора одеться, — намекнул я.

— Разве это — одежда? — она спросила, с улыбкой, натягивая на себя тунику. — Это — всего лишь маленькая тряпка.

— Зато она не оставляет сомнений относительно твоего очарования, — признал я.

— Но она совсем не прикрывает меня внизу.

— Это так и предполагается, — усмехнулся я. — Ты знаешь почему?

— Это, чтобы напомнить мне, что я — рабыня, — она улыбнулась, — таким способом моя уязвимость усиливается, что может быть неоценимым для хозяев.

— Джинджер и Эвелин уже преподали вам это.

— Они уже преподали нам много чего из нашей новой реальности.

— А как на счет интимных секретов рабских любовных ласк?

— Пока нет, Господин.

— Маленькая самка слина, похоже, хранит такие секреты от вас, — сказал я. — Утром я поговорю с Грантом. Это, может оказаться, не в их интересах продолжать замалчивать подобные вещи.

— Да, Господин, — сказала она, явно испуганно.

— Они будут учить тебя, и другие драгоценности в караване, всему, что они сами умеют, и быстро, — пообещал я. — Отказ будет причиной для серьезного наказания.

— Да, Господин, — прошептала она.

— Неосведомленная в этих вопросах свободная женщина — банальность. А вот неосведомленная рабыня — нелепость.

— Вы подразумеваете, что я должна быть обучена, как ублажать мужчин, фактически тренирована этому?

— Да, Ты должна быть дрессирована, как прекрасное домашнее животное, которым и являешься.

Она испуганно смотрела на меня.

— И я советую тебе заучивать эти уроки как можно лучше.

— Да, Господин.

— Несомненно, Ты знакома, из своего прежнего мира, с такими умениями, как шитье и кулинария, обычно подразумеваемыми подходящими для женщин.

— Конечно, Господин.

— И Ты можешь приготовить что-нибудь или сшить?

— Нет, Господин. Мне казалось, что подобные занятия, подходили для женщин их более низких слоев общества.

— Ты научишься этому, — пообещал я.

— Да, Господин.

— Но кроме таких умений как приготовление пищи и шитье одежды, занятий подходящих для женщин, и о которых Ты что-то знаешь, есть и много других умений. И это не должно как-то удивлять тебя. Среди них есть тонкие, восхитительные и интимные умения, наиболее подходящие для рабыни.

— Я даже предположить не могла, Господин, — удивленно сказала она.

— Ты больше не свободная бездельница, — напомнил ей я. — Ты — рабыня. Ты должна заработать на свое содержание.

Она вздрогнула.

— Зачем Ты думаешь, тебя купили?

Она прикрыла рот своей маленькой рукой, со страхом гладя на меня.

— Убери руку ото рта, — приказал я. — Чтобы я видел губы рабыни.

Стремительно она положила руку на бедро.

— Выпрями спину, — услышала она мой следующий приказ, и выполнила его без промедления.

— Свободная женщина, ложится в постель, и ждет того, что произойдет. Рабыня встает на колени перед своим Господином и умоляет позволить доставить ему удовольствие. Свободная женщина считает вполне достаточным то, что она существует. От рабыни ожидается, что она не только будет существовать, но и должна выделяться. В действительности, она обычно боится только того, что она, не достаточно великолепна для своего хозяина. Это — неудивительно, что большинство мужчин находит свободную женщину, в ее инертности, ее невежестве и высокомерии просто скучной в постели. Ничего удивительного, что большинство мужчин предпочитает призывать ее конкурентку к своим мехам, беспомощную, соблазнительную, похотливую рабыню в стальном ошейнике.

— Когда-то я была свободной женщиной, — с грустью сказала девочка.

— Есть надежда и для свободной женщины, — усмехнулся я. — Она может надеть ошейник, раздеться, и подвергнуться порке плетью. Вот тогда, порабощенная, она сможет научиться, доставлять удовольствие мужчине.

— Да, Господин, — прошептала девушка.

— Подобное обучение, не должно стать неожиданностью для тебя. Довольно обычно для рабынь пройти дрессировку.

— Да, Господин.

— Тогда, полагаю, Ты будешь обучаться старательно.

— Я буду обучаться, Господин.

Я разглядывал ее.

Внезапно она бросилась на живот на темные одеяла. Она подползла к моей левой ноге, и, схватив меня за щиколотку своими маленькими ручками, начала целоваться в мою стопу.

— Рабыни могут умолять своих владельцев позволить им доставить удовольствие своему Господину, могут или нет? — спросила она, продолжая целовать мою ногу.

— Да.

— Я прошу позволить мне доставить удовольствие моему Господин, — попросила она. Ее губы были теплыми и мягкими на моей ноге.

— Я не твой владелец, — напомнил я.

— Любой свободный мужчина — для меня Господин, также как и любая свободная женщина — моя Госпожа.

— Это верно, — согласился я.

— Я прошу Вашей милости, как моего Господина. Ведь сегодня ночью, на этих одеялах, Вы — мой Господин, мой Хозяин, тот кто вскрыл меня и к кому я была послана на эти часы для Вашего удовольствия.

Это было верно. Я был ее текущим пользующимся Господином. В эти часы, на моих одеялах, она должна служить мне, как моя собственная рабыня. В эти часы, на моих одеялах, она принадлежала мне, и могла быть использована для любых целей.

Я почувствовал ее язык.

— Используйте меня, для Вашего удовольствия еще раз, — молила она шепотом.

Как вы могли бы предположить, это приятно, получать такое внимание от женщины. Это особенно приятно, я уверяю вас, когда она — рабыня, когда она ваша собственность, и вы можете делать с ней все, что пожелаете.

— Пожалуйста, Господин, — просила она.

— Возможно, — наконец ответил я.

— Господин, а рабыни, такие как я, обучаются только женщинами?

— Нет. Многие, гореане полагают, что самые лучшие дрессировщики рабынь все же мужчины, и что только мужчина с кнутом, и его полная власть над женщиной, позволяют должным образом научит ее быть рабыней.

— У Вас есть кнут, Господин? — задрожав, спросила она.

— Мой ремень вполне его заменит, — пообещал я ей.

— Да, Господин.

— Но, что касается меня, то я полагаю, что другие женщины, особенно если они — сами рабыни, могут быть превосходными дрессировщицами рабынь. Множество работорговых домов, держат тренеров, как женского пола, так и мужского пола. По моей собственной теории, если у девушки только один дрессировщик, то несомненно, лучше чтобы это был мужчина. Для девушки, в ее неволе, является самым важным устанавливать отношения, прежде всего с мужчинами, ублажать, умиротворять, служить им, и так далее. С другой стороны, я думаю, что также бесспорно то, что девушка может получить очень много полезного от другой девушки, той, кто выжил и выживает, будучи рабыней.

— Выживает? — переспросила она со страхом.

— Да, рабынь, которые не приятны, бесполезны и не удовлетворяют их хозяев, обычно убивают, — напомнил я.

Она в ужасе прижалась щекой к моей ноге.

— Просто будь приятна, полезна и хорошо старайся ублажать хозяев — посоветовал я девушке.

— Да, Господин.

— Но большинство девушек, не только выживают как рабыни, но и процветают как рабыни, — постарался я успокоить ее.

— Господин?

— Да. Тебе пока трудно поверить, но большинство девушек, как только они обнаруживают подлинность и неизбежность их рабства, то помещенные в неволю радостно расцветают. В рабстве они занимают свое истинное место в природе. В рабстве, под властью и авторитетом сильных мужчин бескомпромиссно владеющих и правящих ими, как простыми рабынями, они получают свою самую глубокую биологическую самореализацию, ее окончательное исполнение. В рабстве, на их настоящем месте в природе, они становятся женщинами, тогда как за пределами оного, они этого не могут. Поскольку истинная женщина — истинная рабыня, никакая женщина не может стать истинной женщиной, пока не станет истинной рабыней.

— Значит мужчины и женщины, не являются тем же самым, — догадалась рабыня.

— Нет. Мужчины — владельцы. Женщины — рабыни. Твой прежний мир учил оба пола бороться за то, что является, в действительности, мужскими или даже бесполыми ценностями.

Это приносит несчастье и расстройство для обоих полов. Гормонально нормальным женщинам трудно или невозможно достигнуть счастья, приняв ценности трансвестита. Так же это извращение ценностей усложняет или ломает работу желез нормального мужчины для достижения естественного биологического исполнения своих функций. Оба пола, уже не в состоянии быть счастливыми, или далеки от счастья, на которое они оба способны, то счастье, которое является последствием поддержания биологической преданности их разным природам.

— Ложь, лицемерие, претензии псевдомужественности не будут разрешены мне на Горе, ведь так, Господин?

— Для тебя — ни в малейшей степени, рабыня.

— Да, Господин.

— Это вызывает у тебя недовольство.

— Нет, Господин.

— Тебе это нравится?

— Да, Господин.

— Даже девушка, у которой нет женщины-тренера, часто будет искать более опытных рабынь, чтобы попросить их советов касательно интимных отношений и их секретов любви и красоты. Иногда, она подкупает их такими крошечными подарками вроде еды или, выполняя часть их работы, и тому подобным. Действительно, большая часть болтовни рабынь, когда они по какой-либо причине оказываются вместе, так или иначе, связана с удовлетворением их владельцев.

— Это в наших интересах выполнить наши обязанности наилучшим образом, — сказала она, улыбаясь.

— Но лучшие дрессировщики, что у тебя будут, это твои владельцы, и Ты сама. Есть определенное волшебство, и если можно так выразиться, химия, между каждым Господином и каждой рабыней. Все рабовладельцы разные, и таким образом, также, что особенно восхитительно, все рабыни разные. Каждый рабовладелец будет обучать свою собственную девушку, согласно его собственным интересам и вкусам, и каждая девушка, в частном и интимном контексте особых отношений Господин-рабыня, через ее интеллект и воображение, принадлежа своему хозяину, будет тренировать сама себя, чтобы быть его особенной рабыней, определенно и персонально.

— Я понимаю, Господин.

— Но, даже учитывая уникальность каждого случая отношений неволи, — продолжал я объяснения. — Есть все же определенные общие знаменатели во всех подобных отношениях, которые не должны теряться из виду, такие как правовой статус рабыни, что она — в конечном счете, только статья собственности, что она подвергается тренировкам и наказаниям, и что она полностью подчиняется желаниям хозяина.

— Да, Господин.

— Но вне этого, вне отношений с конкретным владельцем, Ты будешь учиться и более широко тому, как быть угождать мужчинам. Ты можешь быть продана или передана другому мужчине, или попасть в руки незнакомца, или даже группы незнакомцев. Ты можешь знать немного или ничего о своем хозяине или хозяевах, кроме факта, что он имеет над тобой полную власть, и также он может знать немного или ничто о тебе, на разве что, кроме факта, что прекрасная кожа твоего бедра, отмечена клеймом рабыни. Ты, таким образом, начинаешь снова и снова, свою борьбу, чтобы убедить Господина, что может быть есть некоторый смысл в содержании тебя рядом, чтобы может быть заслужить некоторые послабления, вроде лишней ложки каши в твою тарелку, или еще один кусочек булки для тебя, или втиснутая в твой рот корка хлеба. Ты будешь пытаться убедить его в твоей полезности, даже притом, что он для тебя полный незнакомец, служа ему, и великолепно, как рабыня. Ты понимаешь то, что я говорю?

— Да, Господин. Я должна научиться, как быть приятной всем мужчинам вообще.

— Правильно, — подтвердил я, — любая рабыня должна учиться, таким вещам, как поцелуи, прикосновения, изгибания страсти, позы любви и подчинения, и тысячам других мелочей связанных с твоей неволей.

— Да, Господин, — шептала она.

— Но, не бойся, — постарался я успокоить ее. — Такие способы будут изучены не напрасно. Их потребует от тебя даже влюбленный в тебя владелец, и, можешь не сомневаться, он потребует их от тебя сурово, во всей полноте и точности, причем еще строже, чем это сделал бы более случайный твой владелец.

— Но, почему, Господин? — не поняла она.

— Да потому, что Ты — рабыня, и в окончательном анализе, он будет хотеть, чтобы Ты помнила, что Ты только его рабыня. А кроме того, неужели Ты думаешь, что он потребовал бы от тебя, своей любимой рабыни, меньше, чем от какой-нибудь обычной невольницы, прикованной цепью у его ног?

— Нет, Господин, — теперь согласилась она.

— Почему Ты замолчала? — поинтересовался я.

— Мне кажется странным думать о доставлении удовольствия любому другому мужчине, с тем же самым мастерством, с которым я должна служить любимому Господину, как простая рабыня, — сказала он задумчиво.

— Твои навыки и таланты, конечно, в большинстве или даже больше, в его распоряжении так же, как они в распоряжении у любого другого мужчины, — пояснил я.

— Верно, — тихо сказала она.

— Ты возражаешь?

— Нет, Господин, — ответила она. — Но я хотела бы служить своему любимому Господину, с лучшими из моих способностей, со всеми навыками или талантами, которые я могла бы иметь.

— И он заметил бы, что Ты делаешь это именно так, — продолжил я ее мысль.

— Да, Господин, — сказала она, и внезапно зарыдала.

— Что-то не так? — спросил я.

— Я так напугана, — ответила она, сквозь слезы. — Этот мир пугает меня, и на нем я — только голая рабыня. Я не знаю, что делать. Я боюсь. Я настолько невежественна. Я ничего не знаю. Я очень напугана. Я — всего лишь рабыня.

— Ты говоришь правдиво, невежественная рабыня, — сказал я. Она, что, ожидала, что я буду успокаивать ее?

Она повернула свою голову в сторону, и положила свою левую щеку на одеяло у моих ног.

— Пожалуйста, Господин, поставьте свою ногу на мою шею, — внезапно попросила она.

Я так и сделал, и надавил так, что она могла чувствовать вес моей ноги, и моего тела.

— Теперь, Вы могли бы, убить меня одним движением Вашей ноги.

— Да, — спокойно ответил я.

— Пожалуйста, не убивайте меня, Господин, — запросила она пощады. — Вместо этого, сжальтесь надо мной, я умоляю Вас, используйте меня для своего удовольствия.

Я убрал ногу с ее шеи.

— Сначала я хочу осмотреть тебя. Ты можешь подняться с живота, — разрешил я, и она стремительно она поднялась с живота. — А теперь встань передо мной на колени.

— Колени шире, — приказал я ей, — ягодицами назад на пятки, живот втянуть, голову выше, руки на бедра, плечи назад, выпяти груди.

Я откинул ее волосы за спину и разгладил их, чтобы они, таким образом, не мешали бы осмотру. Я оценивал ее, медленно, тщательно.

— Это не невозможно, — сказал я ей, в конце подробного осмотра, — что мужчина мог бы найти тебя приятной.

— Заставьте меня доставить Вам удовольствие, — попросила она.

— Скорее, — усмехнулся я, — Я разрешу тебе просить, доставить мне удовольствие, и так, как это положено для рабыни.

— Я прошу Вас позволить доставить удовольствие Вам, Господин.

— Как рабыня? — уточнил я.

— Да, Господин, — поправилась она. — Я прошу позволить доставить Вам удовольствие как рабыня.

— Но Ты, же недрессированна, — сказал я, с презрением в голосе.

— Научите меня, — попросила она. В ее глазах стояли слезы.

Я внимательно и беспристрастно смотрел на нее.

— Тренируйте меня, Господин, — взмолилась она. — Дрессируйте меня, пожалуйста, Господин!

— Возьми волосы из-за левого плеча, — приказал я, — и держи их перед и напротив твоих губ. Часть волос держи перед своими губами и напротив них. Другую часть, центральную прядь, возьми в рот и держи губами, так, чтобы Ты могла почувствовать их мягкими внутренними поверхностями твоих губ. Часть этих же волос возьми глубже, чтобы они оказались между зубами. Теперь сожми свои губы, и, оставаясь на коленях, привстань с пяток, и наклонитесь вперед, осторожно и покорно.

Вот так я начал обучение неназванной рабыни на равнинах Гора.

Через несколько мгновений я опрокинул ее на спину на одеяла.

— У меня хорошо получилось тренироваться, Господин? — спросила она в конце.

— Да, хорошенькая рабыня, — я сказал, довольно. — Ты — способная ученица, и Ты хорошо обучаешься.

Она прижалась ко мне.

— Это — дань твоему интеллекту.

— Спасибо, Господин.

— И твоей генетической склонности к рабству, — добавил я.

— Да, Господин.

Приобретение этой женщиной рабских умений следует за крутой кривой обучения, далеко вне ожидавшихся шаблонов или ее готовности для этих умений, не свойственных ей раньше. Она изучает их слишком стремительно и хорошо, чтобы не быть, в действительности, прирожденной рабыней.

— О-о-о! — простонала она, и затем я взял ее снова.

На сей раз ее рабские судороги, хотя и начальные, недоразвитые, были безошибочны.

— Как давно Ты была девственницей?

— Тысячу лет назад, — она улыбнулась. — Нет, я думаю, что возможно, даже десять тысяч лет назад.

— Ты чувствуешь теперь себя меньше, чем Ты была прежде, — спросил я, — менее важной, какой-то менее значимой?

— Не-е-ет, — сказала она, улыбаясь, — Я чувствую себя в десять тысяч раз важнее, значимее, чем то, кем я была прежде.

— О девственности, насколько я это знаю, на английском языке, говорят как о том, что могло бы быть потеряно. С другой стороны, в гореанском о ней обычно задумывается как о чем-то, что должно перерасти, или изменить.

— Это интересно, — отметила она.

— Кем в английском языке, будет женщина, которая не является девственницей? — спросил я.

Она задумалась на мгновение.

— Недевственница, я полагаю, — ответила она.

— Это различие в гореанском очерчивается различными способами, — начал я объяснять рабыне. — Самым близким к английскому являются различия между терминами «глана» и «метаглана». «Глана» означает статус девственности, а «метаглана» обозначает статус последующий девственности. Ты видишь различие?

— Да в гореанском девственность расценена как статус, который будет наследоваться.

— Другой способ понять различие с точки зрения «фаларина» и «профаларина». «Профаларина» определяет статус, предшествующий «фаларина», который является статусом женщины, которая хотя бы раз взята мужчиной.

— Здесь, — отозвалась она, — статус девственности расценен как тот, который предшествующий, но еще не достигший, статуса фаларина.

— Да, — согласился я. — В первом случае, за девственностью, как видишь, что-то следует, а во втором, она оценивается как что-то, что задумано, как простое предшествование статусу фаларина. Это подразумевает, что она еще не фаларина.

— Обе эти формулировки очень отличаются от английских, — заметила она. — В английском языке, как я теперь вижу, о девственности говорят как положительной собственности, и недевственность, несмотря на ее очевидную и весомую важность, и даже ее потребность, для продолжения рода, кажется, расценивается, как что-то являющееся просто отсутствием собственности, или лишением собственности.

— Да, — согласился я с ее заключением. — Это — как если бы весь спектр был разделен на синий цвет и не-синий цвет. Легко понять, что не-синий цвет в каждой части реальнее, и еще обширнее и разнообразнее чем просто синий цвет.

— Да, — поддержала она.

— Эти патологические концепции, внушенные благодаря разговорному языку, могут произвести искажения понятий действительности, — развивал я свою мысль дальше.

— Я понимаю, Господин.

— В гореанском, в отличие от английского, обычный путь, очерчивания различий в терминах «глана» и «фаларина». Отдельные слова, они, используются для отдельных свойств или условий. Оба условия, если можно так выразиться, получают сходный статус. Оба расценены как являющиеся одинаково реальными, одинаково положительными.

— Да, Господин.

— Иногда, метафорически в английском языке, однако, различие между девственницей и женщиной очерчивается, почти в гореанских интонациях. Строго говоря, в английском языке, женщина могла бы и женщиной и девственницей.

— А гореане говорят свободно о таких вещах? — поинтересовалась она.

— Свободные люди обычно не говорят свободно об этом, Например, является ли свободная женщина — гланой, или фалариной — это очевидно ее дело, и ничье другое. Такие интимные вопросы хороши в пределах прерогатив ее частной жизни.

— Однако, подозреваю, что такие вопросы, не в пределах прерогатив частной жизни рабыни.

— Конечно, нет, — засмеялся я. Такие вопросы — это общие сведения о рабынях, такие же, как цвет их волос и глаз, или размера их ошейников.

— А мои самые интимные измерения?

— Это такие же общие сведения, — уверил ее я, — если кому-либо это интересно.

— Какая же часть личной жизни мне разрешена?

— Никакая.

— А какие-нибудь секреты у меня могут быть?

— Ни одного.

— Понимаю, — вздохнула она.

— Теперь, Ты, возможно, немного лучше, чем прежде понимаешь. Что это значит быть рабыней.

— Да, Господин.

— Твое вскрытие, например, не должно остаться тайной, — заметил я.

— Кровь, которую Вы размазали на моей ноге, позволит всем увидеть это, — улыбнулась она.

— Ты боишься критики и насмешек других девушек? — спросил я.

— Я боюсь только того, что я, возможно, не достаточно понравилась своему Господину.

— Превосходный ответ, — похвалил я рабыню.

— Ведь они, тоже скоро будут бояться.

— Да, — согласился я с ней.

Я задавался вопросом, знала ли она, как точно она сказала. Девушки на цепи, что однажды откроется, чтобы отправить их служить мужчинам, обычно вскоре начинают конкурировать между собой, и легко оценить, кто будет служить владельцам лучше всего, а те, кто упорно не вступает в это соревнование, те обычно становятся первыми, кто идет на корм слинам.

— Я была глана, — она улыбнулась. — Теперь я — фаларина.

Я положил ей на рот свою руку, и сильно прижал, принуждая замолчать. Потом я убрал руку и сказал:

— Такие определения используют, говоря о свободных людях. Они применимы к рабыням, не более чем к самкам тарсков.

— Да, Господин.

— Ты была девушкой белого шелка, — пояснил я. — Теперь Ты — красный шелк.

— У нас нет прав, в таких вопросах, на те же самые слова как у свободных людей? — опешила она.

— Нет, — ответил я жестко.

— Я все понимаю, Господин, — сказала она, со слезами в глазах.

— Даже здесь, обрати внимание, оба слова предполагают равный статус. Оба понятия одинаково положительны, оба свойства задуманы как являющиеся одинаково реальными.

— Это верно.

— Безусловно, белый цвет в контексте «девушки белого шелка», имеет в гореанском оттенок скорее невежества, наивности, и нехватки опыта, и в гораздо меньшей степени предполагает чистоту и невинность. Красный цвет в контексте «девушки красного шелка», с другой стороны, ясно означает опыт. Каждый ожидает, что девушка красного шелка, например, не только будет в состоянии найти дорогу к его мехам, но под кнутом, властью и унижением, возможно в цепях, окажется чувственным сокровищем в пределах оных.

— Я — красный шелк, — проговорила она. — Возьмите меня.

— Возможно, — пообещал я, и начал нежно ласкать ее.

— О-о-о! Да!

— Тебе нравится это?

— Я должна отвечать на такой вопрос?

— Да.

— Да, Господин, — ответила она, задыхаясь. — Мне нравится это. — Она закрыла глаза. — О, да. Мне нравится это.

— Господин — позвала она, глядя на меня.

— Да.

— За сегодняшнюю ночь, Вы не раз упомянули, «связанная или скованная цепью».

— Да.

— Я боюсь быть связанной или скованной цепью.

— Значит, есть все основания связать тебя или приковать на цепь.

Она вздрогнула.

— Господин, — позвала она вновь.

— Да.

— Зачем нужно связывать женщину, являющуюся рабыней? — спросила она. — Она знает, что для нее нет никакого спасения. Она не собирается убегать. Она знает, что Вы можете сделать с ней все, что и как Вам понравится.

— Это держит ее в нужном для Господина положении, для того чтобы неспешно трудиться на ее теле.

— Это верно.

— Но основные причины, как Ты могла бы подозревать, психологические, с точки зрения Господина и с позиции рабыни. Она, скованная цепью, или связанная — беспомощна. Она знает, что, по прихоти владельца, могла бы быть разрезана как плод ларма. Это увеличивает ее ужас, ее уязвимость, и ее желание угодить, которое будет сочтено приятным. Это повышает ее чувствительность как рабыни, и, соответственно, готовность ответить на прикосновения Господина. С точки зрения рабовладельца, конечно, это также является стимулирующим. Приятно для мужчины иметь неограниченную власть над женщиной, видеть ее связанной или закованной в цепи, в том положении, что он выбрал, и знать, что она должна подчиняться любому его капризу. В такой ситуации свойства их природы, такие как господство и подчинение резко усиливаются. И это ощущается и рабовладельцем и его рабыней. Кроме того, по физиологическим причинам, обычно обездвиживание ведет к повышению отклика женщины. Судороги страсти, несколько ограниченные, или точнее сказать, направленные, отрегулированные, управляемые, и заключенные в пределах параметров, установленных Господином, должны оказаться более интенсивными и более концентрированными.

— Я понимаю, — послышался ее шепот.

— Но главное, по моему мнению, — это психологическое давление на женщину. Ее приводят в дом Господина, и в ясных, насильственных и неоспоримых понятиях показывают реальность ее новой ситуации. Что она беспомощна, что она в его власти и милосердии. Что она, независимо от ее желания, является теперь его собственностью. Что он может делать с ней все, что ему нравится. Что она принадлежит, что она — его рабыня, и что он — ее хозяин.

— И я была бы испугана, если бы оказалась связана, — согласилась она.

Но я-то видел, что она уже хотела быть связанной.

Я продолжал ласкать ее.

— Господин, — прошептала девушка.

— Да.

— Свяжите меня — шепотом попросила она.

— Ты просишь этого?

— Да, — выдохнула она. — Я прошу Вас связать меня.

— Встань на колени, — резко и громко приказал я ей, — быстро.

Она стремительно встала на колени, и испуганно посмотрела на меня.

— Я передумала, — попыталась отказаться она, глядя на меня со страхом.

— Не меняй положения.

— Да, Господин.

Я подошел к своим седельным сумкам, и вытащил два довольно коротких отрезка мягкой, гибкой, плетеной из черной кожи веревки, приблизительно двадцать пять дюймов каждый.

Я немного оттянул ее правое запястье и привязал его к правой лодыжке, оставив при этои приблизительно шесть или семь дюймов слабины между рукой и ногой.

— Это — обычное связывание с открытыми ногами. Оно не предназначено для строгого удержания рабыни, но зато — простое и общеизвестное. — За тем я таким же образом связал ее левые запястье и лодыжку. — А когда я закончу пользоваться тобой, — объяснял я далее, — Я мог бы просто связать твои запястья за спиной, а за тем и лодыжки. Это уже — общепринятый и эффективный способ обеспечения безопасности. Если Ты не была достаточно приятна, то я мог бы подтянуть твои связанные лодыжки и привязать их к запястьям. А кроме того, Ты была бы всегда привязана еще и за шею к колонне или к дереву.

Я встал и отошел в сторону, чтобы оценить дело своих рук.

— Преимущество этого способа, состоит в том, что веревки не мешают стоять на коленях, и рабыня может с удобством делать это в течение многих часов, возможно около стула владельца, в то время как он работает, и еще не готов к занятиям с ней.

Она потихоньку, стараясь сделать это незаметно, потянула веревки, но кожа держала ее запястья крепко, всякий раз возвращая их на место, к лодыжкам.

— Это все? — робко спросила она.

— Я вижу, что есть потенциальные возможности этого способа связывания, которые, Ты пока еще не оценила, — заметил я, и, взяв ее за волосы, толкнул вперед на одеялах на живот.

— Вырывайся, — приказал я рабыне.

Она так и сделала, но оказалась совершенно беспомощной, и вскоре прекратила свою бесполезную борьбу.

— Интересный вид открывается на женщину, — усмехнулся я. — Также, связанная в этом положении, она редко сомневается относительно того факта, что она — рабыня. Иногда, это может быть довольно болезненно.

Она застонала, и я, милостиво, перекатил ее на бок. Она испуганно посмотрела на меня.

— Прими во внимание, что такое связывание, не годится для строгого удержания, но оно вполне достаточно для некоторого обездвиживания, а именно, в ситуации, как сейчас, в присутствии владельца или пользователя. Например, под наблюдением, Ты не можешь использовать правую руку в попытке развязать узел слева или на лодыжках. Если, конечно, вместо веревок используются цепи, то они уже достаточны для надежного ограничения свободы рабыни, эстетического и восхитительного, а можно еще пристегнуть цепи к ошейнику, естественно, чтобы ограничить движение.

Я повернул ее на спину. Ее крепко сжатые колени торчали вверх, а ее руки беспомощно лежали по бокам.

— А вот теперь, я думаю, что Ты можешь понять одно из главных достоинств этого способа связывания. Женщина довольно беспомощна, и нет абсолютно никакой возможности оказать сопротивление доступу хозяина к телу рабыни.

Казалось, что она, связанная рабыня, пыталась вжаться в землю.

— Пожалуйста, Господин, развяжите меня, — попросила она.

Я с усилием развел ее колени.

— Ох! — воскликнула она.

Я держал ее колени разведенными широко в стороны, не позволяя ей сжать их.

— Я не хочу быть связанной! — закричала она. — Я не знала, что это будет так. Я слишком беспомощна! Пожалуйста, развяжите меня! Освободите меня! Ослабьте мои путы! Не держите меня больше связанной! Нет! Пожалуйста! Господин!

Я рассматривал ее, а она смотрела на меня в страхе, и беспомощно изгибалась.

— Что Ты знаешь обо мне?

— Ничего, только то, что Вы — мой Господин.

— Что я мог бы сделать с тобой? — спросил я.

— Все что угодно, — ответила она.

Я убрал руки, разрешая ей свести колени, она немедленно и сделала, в страхе, крепко сжимая их вместе.

— Вы связали меня как свинью.

— Свинья, не является гореанским животным. Скорее, Ты связана как самка тарска.

— Значит, Вы связали меня, как самку тарска!

— Не льсти себе, что Ты сможешь наслаждаться столь же высоким статусом, как у свиньи или у самки тарска. Твой статус еще ниже, чем у этих презренных животных потому, что Ты — рабыня.

— Значит, Вы связали меня, как рабыню!

— Вот теперь Ты говоришь правильно, — похвалил я ее.

— Что Вы собираетесь сделать со мной?

— Все, что я пожелаю!

Она застонала, и слегка потянула шнуры, связывающие ее запястья с лодыжкам.

— Ну что, теперь Ты начинаешь ощущать, что это значит для женщины, быть связанной мужчиной?

— Да, Господин, — прошептала она.

— Ты можешь убежать?

— Нет, Господин.

— Ты бессильна?

— Да, Господин. Я полностью бессильна.

— Что будет с тобой сделано?

— Я не знаю! — заплакала девушка. — Я беспомощна. Я — рабыня. Я в Вашем милосердии. Вы тот, кто решает, что должно быть сделано со мной.

— Возможно, я выпорю тебя, отстегаю своим ремнем, — рассуждал я. — А может быть, пну тебя, а потом снова и снова, убеждая тебя в твоей никчемности. Или, я встану на колени сев на твое тело, и буду систематически хлестать тебя по щекам, пока Ты не запросишь пощады. А еще я могу просто ради моего развлечения, бессмысленно избивать тебя.

— Пожалуйста, Господин, не надо.

— Возможно, это должен быть хлыст, — задумался я. — Пожалуй, я использую на тебе хлыст. Буду стегать долго, как упорную самку кайилы.

— Нет, Господин, — взмолилась она. — Пожалуйста, не надо, Господин!

— Ты действительно настолько непокорная?

— Нет, я не непокорная. Я послушная. Я покорная. Я готова доставлять Вам удовольствие, и я желаю доставить его Вам.

— Возможно, я забью тебя до смерти. Но возможно, я возьму тебя.

Она в ужасе смотрела на меня.

— Что бы Ты предпочла, быть забитой или взятой? — наконец спросил я.

— Взятой, Господин, — отчаянно закричала она. — Я прошу взять меня.

— Взять как свободную женщину, — решил уточнить я, — с некоторой долей уважения к ее достоинству, гордости и статусу, или взять как рабыню?

— Я — рабыня, Господин. Я молю о том, что положено рабыне.

Я смотрел на девушки колени, крепко сжатые вместе.

— Разведи колени в стороны, и широко.

— Да, Господин.

— Теперь, проси, — приказал я ей.

— Я умоляю, Вас Господин.

В некоторые моменты, мне приходилось затыкать ее рот ее же волосами, скатанными в клубок, а когда и это не помогало, то я еще и зажимал ей рот своей рукой. Ее глаза были просто бешеными. Она дико пиналась в гибких, черных кожаных путах, снова и снова. Тогда, пожалев, я развязал ее конечности, и позволил ей выпрямить ее трясущееся тело на моих одеялах. Затем, пальцем я вытянул клубок влажных волос изо рта. Она задыхалась, и дрожала. Я держал рабыню, прижав к себе, еще несколько минут, чтобы она, тем временем, в тепле и под защитой моих рук, могла бы внести некоторые поправки в то новое измерение, которое она обнаружила в своем существе.

— Что это было? — счастливо прошептала она.

— Это был маленький, — заверил ее я.

— Что это было? — шепотом повторила она.

— Это был первый, как мне кажется, из твоих рабских оргазмов, — пояснил рабыне, и, поднявшись, подобрал и бросил ей крошечную рабскую тунику.

— Надень это, — приказал я.

Она с трудом натянула свою влажную одежду, и я осторожно взяв девушку на руки, и отнес к ее месту на цепи. Я аккуратно положил девушку на траву. Когда я взял открытый ошейник, чтобы закрыть его на ее горле, она взяла руками мои запястья, и стала нежно их целовать. Она смотрела на меня своими глазами прекрасными и кроткими.

— Я даже не представляла, что это могло бы быть так, — тихо сказала она.

— Это был только маленький, — усмехнулся я.

— Неужели может быть больше? — удивилась девушка.

— Ты еще не начинала изучать, что это такое быть рабыней.

Она испуганно посмотрела на меня.

Тогда я защелкнул ошейник на ее горле.

— Ты знаешь кто, в конечном счете, окажется твоим лучшим тренером?

— Нет, Господин.

— Ты сама, собственной персоной. Девушка, непосредственная, нетерпеливая к удовольствиям, изобретательная и умная, контролирующая свои собственные действия и чувства, стремящаяся всячески улучшить и усовершенствовать их. Ты сама будешь в значительной степени ответственна за превращения себя в превосходную рабыню, которой Ты скоро станешь.

— Господин?

— Ошейник, — сказал я, касаясь стальной полосы на ее горле, — одевается снаружи, он лишь окружает рабыню, настоящее рабство приходит изнутри.

— Господин?

— Рабство, — объяснял я ей, — истинное рабство, всплывает изнутри тебя, из глубин твоего собственного Я. И Ты, мое прекрасное, маленькое, рыжеволосое домашнее животное, я уверяю тебя, как свидетель твоего сегодняшнего поведения и твоих действий этой ночью, истинная рабыня. Не борись со своим рабством. Позволь ему свободно, спонтанно, искренно, сладко и беспрепятственно вырваться наружу и заявить о себе. Это — то, что Ты есть!

— Да, Господин.

— А кроме того, — усмехнулся я, — это спасет тебя от многих встреч с ударом плети.

— Да, Господин.

Тогда я отвернулся и оставил ее на цепи, рядом с остальными спящими рабынями.

— Господин! — окликнула она, но я не обернулся. Она осталась там, на караванной цепи, куда я ее приковал. Она была всего лишь рабыней.

Я возвратился к своим одеялам, и ляг снова, чтобы успеть задремать на несколько енов перед тем, как лагерь шевелился.

Не произошло ничего особенного. Я просто сделал одолжение для Гранта, моего друга, вскрыв гибкотелую, рыжеволосую девушку для него, одну из его рабынь.

Безусловно, она была симпатичная, и первая на караване.