Дети Спящего Ворона. Книга 1

Глава 9

– Моя княжна, там... наместник. Требует, чтобы его проводили к тебе. – Джефранка оторвала взгляд от серебряной проволоки, из которой свивала браслет, и посмотрела на Лакора: щеки советника порозовели, губы побледнели, как всегда бывало, когда он волновался. – Я пытался узнать, чего он хочет, а он сказал, что будет говорить только с тобой, причем наедине.

– Понятно, чего он хочет... Я так и думала, что он не удержится, придет за ответом раньше времени...

Странное дело: еще недавно Джефранка вздрагивала и едва не теряла сознание, заслышав, что во дворец явился кто-то из чужих – когда же это оказывался не Хашарут, то с облегчением вздыхала и без сил падала в кресло. Но сейчас в душе всколыхнулась только ленивая горечь, отдающая противным смирением.

Да, пожалуй, Джефранка сдалась или вот-вот сдастся: надежда, что ее спасет Андио Каммейра, таяла с каждым днем и наконец истаяла окончательно. Ничего не осталось, кроме тихого отчаяния и выбора: либо замуж за убийцу отца, либо спрыгнуть с башни. Хотя какой это выбор? Княжне умереть не позволено, в этом ее беда и ее ответственность.

– Передай: я поговорю с ним. Пусть придет сюда... то есть не прямо сюда, а в смежные покои, – она кивнула на дверь, ведущую в комнату, где раньше занималась с наставниками, а теперь принимала посетителей.

– Княжна, ты уверена? Я могу еще раз попытаться его спровадить. Скажу, что ты... спишь.

– А он велит меня разбудить, – Джефранка покачала головой и встала с кресла. – Так что не стоит, Лакор. Все равно никуда мне от него не деться.

– Не говори так, – на лице советника отразилось сочувствие. – Срок еще не вышел. Вдруг Каммейра все-таки...

– Ты знаешь, что нет! – отрезала Джефранка и со злостью отшвырнула недоплетенный браслет. – Он выдает дочь за имперского наследника, зачем ему какая-то княжна из несвободной страны? К тому же он точно поедет на свадьбу... Я перестала себя обманывать, Лакор, а ты перестать тешить меня ложной надеждой. Это уже ни к чему. Иди, позови его.

Советник бросил на нее очередной жалостливый взгляд и удалился. Оставшись одна, Джефранка в ярости ударила кулаком по стене, но тут же вскрикнула от боли и принялась потирать ушибленные пальцы.

Надо же, вот только что думала, будто смирилась со своей участью, а не тут-то было. Как же заставить себя принять злую судьбу? Ведь иной все равно не будет...

Застонав, открылась дверь, и на пороге появился наместник. Белокожий, светлоглазый, с темно-русыми волосами и аккуратной бородкой, он мог показаться даже красивым, не знай Джефранка, кто он такой и что сделал. Однако она знала, и каждая черточка этого холеного лица вызывала у нее омерзение.

– Прекрасная княжна, – заговорил Хашарут и прижал руку к груди, – ты с каждым днем все прекраснее. Когда я смотрю на тебя, сердце начинает биться чаще.

Ну вот, сейчас он скажет, что хочет ускорить свадьбу...

– Я рада тебя видеть, господин наместник, – она старалась, чтобы в голосе не звучало неприязни: за лицо-то можно не беспокоиться. – Что привело тебя в Адальгар?

– Думаю, ты догадываешься, прелестная, – он шагнул к ней, и Джефранке пришлось собрать всю свою волю, чтобы не отпрянуть. – Готова ли ты дать ответ? Станешь ли моей возлюбленной супругой?

Андио Каммейра велел тянуть время, но... какой в этом смысл? Если каудихо и его воины не пришли до сих пор, то уже не явятся. Она обречена. И все-таки: чем позже отдаст себя проклятому наместнику, тем лучше.

– Твое предложение очень заманчиво, и если бы не траур по моему отцу, я бы...

– Да-да, траур, я знаю! – Хашарут махнул рукой и поморщился. Ясно, возвышенные речи произнесены, теперь он начнет говорить, как господин с подданной. – Но мне нужно согласие или отказ. Прямо сейчас.

– Так сразу?..

– Что значит «сразу»? Ты еще луну назад обещала подумать. Ну? Подумала? Надеюсь, твой ответ «да»? Иначе... – он сладко улыбнулся. – Понимаешь, отвергнутый влюбленный способен на многое. Я бы не хотел, чтобы ты узнала, на сколь многое. Ну же, прекрасная, не отказывай.

– Я и не отказываю: просто говорю, что мой народ не поймет, если я выйду замуж во время траура.

– А! – он снова махнул рукой. – Я не велю тебе выходить замуж прямо сейчас. Как бы горестно мне ни было, а свадьбу придется отложить: долг зовет меня к престолу императора. Но именно поэтому я хочу знать ответ сейчас: да или нет. Если да, то я женюсь на тебе сразу, как только вернусь. Если же нет... – он сделал многозначительную паузу, – я все равно вернусь и приду к тебе. И со мной придут мои воины.

– Тогда мой ответ... да. Да, я согласна! – она лишь на миг отвела взгляд, а затем снова посмотрела на ненавистное лицо.

– Милая, умная, прекрасная княжна! – воскликнул Хашарут. – Я счастлив! Но поклянись, что не обманешь. Клянись... этой вашей птицей – вороном или как его там?

– Клянусь. Да будет Спящий ворон свидетелем.

Если вдруг случится чудо, и Каммейра все-таки явится, она предаст клятву. Пусть навлечет на себя проклятие, пусть! Зато княжество не достанется наместнику и будет в относительной безопасности: что-что, а защищать свои земли талмериды умеют.

– Тогда... – Хашарут подошел почти вплотную, и тут уж Джефранка не выдержала – отступила на несколько шагов. – Как насчет того, чтобы скрепить наше соглашение?

Губы наместника изогнулись, как черви, глаза заблестели. Джефранка начала догадываться, что он подразумевал под «скрепить соглашение», но поздно: Хашарут обхватил ее, запыхтел, впился губами в шею, а рукой, как тисками, сжал грудь. Сопротивления, похоже, не ожидал, и лишь поэтому Джефранке удалось оттолкнуть его и вырваться.

Проклятый ублюдок загораживал выход в коридор, и она бросилась к двери своих покоев – только бы успеть! Запереться изнутри!

Вот дверь, вот ручка, осталось дернуть на себя и...

Джефранка споткнулась обо что-то и упала, больно ударившись об пол локтями и коленками. Нет... она не обо что-то споткнулась – это Хашарут догнал ее и поставил подножку.

– Куда же ты убегаешь, невеста моя? Не торопись, – с издевкой протянул наместник, и только Джефранка собралась закричать, как он закрыл ее рот мозолистой влажной ладонью, а волосы накрутил на свое запястье и дернул. – Всегда восхищался твоей гривой! Слушай, ты правда считаешь, что нужно вопить? Мне все равно ничего дурного не сделают, разве что прогонят... до следующего моего посещения. А тебя увидят вот в такой позе и с голой задницей. – Он выпустил волосы, зато подхватил ее под бедра, приподнимая их, и принялся задирать платье. – Хочешь, чтобы сюда вбежали стражники? Да потом по всему Адальгару поползут сплетни, что княжна – шлюха.

Джефранка замычала, попыталась укусить его руку, но имперский мерзавец лишь плотнее прижал ладонь к ее лицу, а коленом надавил на шею так, что стало сложно дышать.

– Ну же, не противься, прекрасная. Все же я твой будущий супруг. По сути, ты даже не блудишь. Давай же, будь послушной сучкой. – Он пыхтел прямо над ее ухом, потом схватил за запястья и завел ее руки за спину, чтобы не сопротивлялась. – Ну что, будешь кричать? Неужели правда жаждешь, чтобы стражники полюбовались на твой голый зад? Не терпится, чтобы по княжеству полетели слухи? – Из глаз Джефранки давно катились слезы, стекали по щекам на руку наместника. Конечно, он их почувствовал и рассмеялся. – Ну, чего хнычешь? Тебе понравится, обещаю. Но лучше не кричи.

Он убрал ладонь от ее рта – и Джефранка не закричала. Еле сдерживалась, но не кричала. Ее и без того униженные подданные не должны видеть, знать и даже догадываться, как унижают их княжну. Не должны!

– Вот так, – приговаривал наместник. – Хорошая... умница. Так... – Он развел ее ноги, а потом – острая боль и чувство, будто распирает изнутри, и шлепки по ягодицам, и отвратительно-потные ладони врага, щупающие тело, и его хриплое дыхание, и глумливые слова: – Тебе же нравится, признайся... Вы же тут на равнинах все... готовы... потаскухи...

Кажется, он хотел проткнуть ее насквозь, кажется, он намеренно двигался так грубо и резко, чтобы ей было как можно больнее.

Как она это вытерпела, ни разу не вскрикнув? Как?!

– О-ох, – пропыхтел имперский выродок, дернувшись в ней, – какая ты... Невинность для меня сохранила, молодец. Хорошая невеста, хорошая.

Он снова шлепнул ее по ягодицам и наконец отошел. Джефранка дрожащими пальцами опустила подол, села и, подтянув коленки к груди, уткнулась в них лицом.

– Приведи себя в порядок, – бросил Хашарут таким деловитым тоном, будто ничего не случилось. – И считай эту мою... любовь... дополнением к своей птичьей клятве. Когда вернусь из Шахензи, сделаю тебя женой, а не шлюхой. Ты должна быть благодарна.

Джефранка не видела, только слышала, как он вышел: хлопнула дверь, и по ту сторону раздались голоса: наверняка враг сказал что-то вроде «княжна просила ее не тревожить».

Она не могла найти в себе силы даже просто встать, не то что уйти к себе. Сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрела в никуда и плакала. А ведь думала, что хуже, чем стать женой убийцы отца, ничего быть не может. Оказалось, может, еще как...

Она грязная... оскверненная, опозоренная. Вот бы в море да с камнем на шее, но воли для этого не осталось. Еле-еле заставила себя провести пальцами по промежности: липко, гадко. Но вдруг все же самого страшного не случилось?

Увы, одного взгляда на пальцы хватило, чтобы понять: случилось. Белесая слизь, смешанная с кровью... Значит, он ублажил себя, значит, Джефранка может понести от убийцы, насильника, мерзавца... Может, для этого он ее и... Чтобы совсем не оставить выбора?

Хватит! Хватит себя жалеть! Нельзя! Либо в петлю, либо продолжать жить, вернее, существовать... До сих пор только ее лицо было мертвым, а сейчас, кажется, душа умерла, и сердце заледенело.

Покачиваясь, Джефранка поднялась, провела рукой по щекам, подбородку и, зажмурившись, прижала пальцы к векам: мало просто вытереть слезы – нужно, чтобы они остановились.

Наконец удалось их унять. Она оправила платье, несколько раз глубоко вздохнула и, пройдя в свои покои, позвала Рунису.

– Скажи, чтобы приготовили купальню, я желаю помыться.

Удивительно, какой спокойный, безразличный у нее голос! Словно ничего страшного не было...

А может, и впрямь не было? Ей ведь все равно придется рано или поздно отдаваться негодяю, который, говорят, любит мучить своих женщин... Стоит отказать, и он завоюет Адальгар, а ее в отместку сделает своей наложницей и рабыней...

Скоро купальня была готова, и Джефранка погрузилась в чашу с горячей водой. Жаль, вода смоет лишь следы позора, но не сам позор... А ведь это был только первый раз... Сколько еще их будет?

...Нет, не думай об этом, не надо! Иначе один путь... а он не для княжны...

Джефранка схватила мыло и до умопомрачения терла им руки, ноги, живот, грудь – все тело! Когда выдохлась, отбросила обмылок, а сама опустилась в уже мутную воду.

Забыть обо всем! Не думать. Уснуть...

…Безумная девочка лет десяти по имени или прозвищу Ишка... Добросердечная повариха ее однажды пригрела, так Ишка и прижилась на дворцовой кухне. Постоянно кривила и кусала губы, облизывала свои пальцы или сосала их, перебирала какие-то невзрачные камешки в поясном мешочке, лепетала что-то несвязное, иногда просто мычала.. Вроде была безобидной, а ее сумасшествие бездетную Зарнику не смущало. Джефранка порой видела чумазую девчонку на подворье, но никогда не обращала на нее особого внимания. До тех пор, пока Ишка не исчезла, а точнее - за день до ее исчезновения.

В тот вечер Джефранка в очередной раз вышла из комнаты матери. В очередной раз княгиня что-то не то углядела в выражении ее лица, начала кричать и плакать, на вопли прибежали отец и лекарь, она же, наоборот, умчалась прочь.

Отец утверждал, будто матушка больна, но в детские годы Джефранка не верила в это. Видела только одно: если улыбаться княгине-матери, та думает, будто над ней смеются, если не улыбаться, то винит в том, что с ней не рады говорить. А если случайно нахмуриться, то вовсе беда. Почему отец так ее любил, за что? Джефранка не понимала...

Проклятый вечер... Она выбежала из дворца, умчалась в сад и скрылась в беседке: сегодня мать была особенно невыносима, обругала Джефранку неблагодарной нечистью, вот и захотелось поплакать, пока никто не видит.

Вернее, казалось, что никто: она опомниться не успела, как безумная Ишка прижалась к ее плечу, а потом погладила по голове и, как всегда облизывая пальцы, спросила:

– А почему ты пла-а-ачешь?

Джефранка отодвинулась от оборванки и воскликнула:

– Иди отсюда, не твое дело!

– Иди – не иди, мое – не твое. Хочешь, помогу? Твоей маме твое лицо не нравится? Хочешь, помогу?

Откуда она узнала, что мать различает даже мелкие изменения в лицах? Неужели слуги так часто об этом сплетничают, что даже безумная девчонка-сверстница это поняла?

– Уходи! – крикнула Джефранка.

– Могу уйти, могу нет. Хочешь, сделаю так, чтобы мама тебя любила-любила? Я могу!

– Ну давай! – с издевкой бросила Джефранка. – Сделай!

Безумная пододвинулась, коснулась ее лба пальцами и сказала:

– Теперь будет любить...

Тело пронзила боль, Джефранка опрокинулась на скамью и, ударившись спиной, едва не лишилась чувств.

– Мать будет тебя любить... Но когда ты пожелаешь вернуть свое лицо – не сможешь... До тех пор, пока не захочешь вернуть его не ради себя, а ради кого-то другого...

Голос оборванки больше не казался детским, а на последнем излете сознания Джефранке привиделась немыслимо прекрасная женщина с серебряными волосами...

Очнулась она уже у себя в комнате. Вокруг хлопотали слуги, а в изголовье кровати стоял взволнованный отец. Но Джефранка чувствовала себя на удивление хорошо, ей было даже весело. Вскочив с ложа, она улыбнулась во все зубы – и тут же завопила от боли, ее лицо перекосило судорогой, .

– Дитя! – воскликнул отец и побледнел. – Что с тобой?

– Не знаю... – пробормотала она, когда боль отпустила.

На следующий день Джефранка, да и все остальные, заметили: ее лицо стало неподвижным, а малейшая попытка хоть как-то это изменить оборачивалась невыносимой мукой.

…В историю об Ишке никто не поверил, никто и не помнил безумную девчонку, даже приютившая ее Зарника. В итоге и сама Джефранка уверилась, что Ишки не было, но иногда, находясь между дремой и реальностью, она вспоминала и об оборванке, и о женщине-с-серебряными волосами. Однако стоило очнуться, и воспоминания казались бредом.

...– Княжна, – говорил ей кто-то. – Княжна, очнись!

– Княжна, очнись же!

Что? Где она? Ах, да, в купальне. Руниса треплет за плечо.

– Госпожа, вода совсем остыла. Вылезай, дай я тебя оботру.

Джефранка послушалась. Когда встала на пол, то увидела, как по внутренней части ноги стекает густая багровая струйка. Ну да... на днях и должно было начаться.

– Хоть в чем-то повезло... – пробормотала Джефранка и позволила Рунисе укутать себя в широкое льняное полотенце.

* * *

Серое небо сливалось с серым морем, и казалось, будто горизонта вовсе нет – и вверху, и внизу сплошная муть. Отец говорил, что в иное время года море и небо над ним немыслимо прекрасны, но Данеска не хотела в это верить. Для нее они навсегда останутся уродливыми, потому что по этому морю и под этим небом ее везут в холодную Империю.

Они уже третий день в пути, родной берег давно не виден, и вокруг только сизые воды, а впереди – бесконечность.

Мерно ударяют весла, плещутся волны, барабан отбивает ритм, переругиваются моряки-имперцы, что-то там делая с парусами, кричат и хохочут огромные чайки, – вот и все звуки. Они впиваются в голову, от них уже тошнит...

Ой, и правда тошнит!

Данеска ринулась к борту, перегнулась, и ее вырвало желчью: она со вчерашнего дня ничего не ела – не хотелось. Что с ней такое? Неужели травы не подействовали? Нужно найти отца и сказать об этом...

Снова закрутило в животе, но в этот раз она не успела перегнуться за борт, и ее стошнило прямо под ноги.

– Эй... Тебе плохо? – раздался за спиной голос Виэльди.

– Уйди, подлец... Отстань! Ты преда... – новый спазм прервал обличительную речь.

До чего же стыдно! А вдруг это не дитя во чреве, вдруг она заболела позорной кишечной болезнью? Данеска повторила мысль вслух:

– Я чем-то заболела... Я умру?..

– Нет, глупая, – он засмеялся. – Ну если только от собственного страха. Тебя просто укачало. Такое случается, к тому же ты впервые на корабле. Иди сюда... – Он подхватил ее на руки, не спросив согласия, не обращая внимания на возражения, и прижал ее голову к своему плечу. – Так тебе будет легче, вот увидишь. Закрой глаза, дыши глубоко и медленно.

В конце концов Данеска послушалась и с удивлением обнаружила, что и впрямь полегчало. Интересно, это потому, что она сделала, как он велел? Или потому, что это – именно он, и в его руках так уютно и спокойно?

– Хочешь, отнесу тебя к отцу? Он подержит...

– Нет... – шепнула Данеска. – Мне хорошо... Держи, не отпускай...

Он такой теплый, такой... слов не подобрать... Она все-таки открыла глаза, потянулась к нему губами и украдкой, чтобы никто не заметил, коснулась шеи. Виэльди вздрогнул и крепче прижал ее к себе.

Что? Гордость? Да ну ее! Какой в ней смысл, если Данеска, может, последний раз в жизни целует любимого!

Она снова притронулась к нему губами, но теперь не к шее, а к скуле – той, где шрам, полученный из-за нее... ради нее.

– Ну зачем я тебя полюбила?.. – пробормотала Данеска.

– Я тоже спрашиваю себя: зачем полюбил? Но к чему вопросы, если на них нет ответов? Все было бы намного проще, если... – он запнулся и не закончил фразу. – Прости, что отказался от тебя.

– Никогда не прощу!

Однако пальцы, которыми она перебирала его волосы, и губы, которыми касалась его шеи, говорили о другом, и Данеска это понимала.

– Прекрати... – прохрипел Виэльди. – Не делай так, иначе я не сдержусь, уволоку тебя в трюм и...

– Ну так уволоки.

– Нет, – отрезал он. – Нельзя, ты это знаешь. Лучше я отнесу тебя к отцу.

...А вот теперь и правда не прощу!

На четвертый день впереди показалась земля: так утверждал впередсмотрящий, но Данеска по-прежнему не видела ничего, кроме моря и неба, слившихся в мутную полосу на горизонте. Лишь к вечеру из тумана выплыли очертания берега и смутно-различимые вдали башни. Они исчезли, как только стемнело, и теперь корабль шел на свет сигнальных огней.

Стоять на палубе было холодно, Данеска совсем озябла, несмотря на толстый, подбитый мехом плащ. Зато здесь был свежий воздух, не то что в крошечном помещении-надстройке, в котором ее разместили.

В порт прибыли уже ночью. Данеска думала, что сразу сойдут на берег и отправятся к распроклятому наследнику, но отец сказал, что пока лучше остаться на корабле и добавил:

– С утра ты переоденешься в имперское платье. Оно в сундуке, помнишь?

Еще бы она не помнила, она его не единожды разглядывала: из набивного зеленого шелка, вышитое золотыми нитями и очень красивое. Даже красивее, чем было на той княжне из Адальгара, но это ничуть не радовало. Данеска согласилась бы всю оставшуюся жизнь ходить в лохмотьях, лишь бы не в Империи и не женой принца!

– Хорошо, как скажешь.

– Ну-ну, не грусти, – улыбнулся каудихо и погладил ее по щеке. – Вот увидишь, все не так страшно, как ты себе напридумывала. Ступай, выспись, теперь качки не будет, ты наконец отдохнешь. И не теряй меня. Я уйду ненадолго, нужно кое с кем встретиться, – он перевел взгляд вдаль и сказал, будто самому себе: – Потом-то мне вряд ли это позволят...

Город встретил Данеску противной моросью. Сизая мостовая, испятнанная бурой грязью, блестела от влаги, дома и башни из серого камня стояли, насупившись, угрюмо взирая на чужаков отверстиями окон.

Тут и там сновали люди, таскали какие-то мешки, что-то грузили и выгружали, гомонили на своем отвратительном шипящем языке. Ну чисто змеи! Бродили оборванцы, выпрашивая то ли еду, то ли монеты, стояли потасканного вида женщины в на удивление открытой для такой погоды одежде.

В воздухе стояла вонь тухлой рыбы, подгнивших водорослей и нечистот, сквозь которую еле пробивался запах свежей выпечки. Откуда он тут вообще взялся?

А, ясно! Он исходил от заваленной лепешками телеги, которую толкал перед собой дородный старик.

– Вкусные хлебы! – выкрикивал он. – Свежие хлебы, еще теплые!

«Но уже мокрые», – мысленно усмехнулась Данеска.

Вдали звонко застучали копыта, показался отряд воинов.

– Разойдись! – крикнул один из них. – Принц едет! Разойдись!

Люди, только что снующие, как муравьи в муравейнике, кинулись по сторонам и застыли, склонив головы.

Следом за воинами появилась пышная процессия: яркие одежды – красные, синие, зеленые - так и бросались в глаза посреди окружающей серости.

...Вот и жених едет, что б ему пусто было!

Интересно, кто из них наследник? Коротышка с пегой бородкой? Или тот, который худющий и с медно-рыжими лохмами? Или черноволосый мужчина с незапоминающимся лицом?

Рыжий соскочил с коня и двинулся вперед, остальные замерли. Что ж, рыжий значит рыжий...

Отец слегка сжал ее локоть, затем подозвал Виэльди, и они втроем пошли навстречу наследнику.

Теперь Данеска внимательнее рассмотрела будущего мужа.

Худой, невысокий, лишь на два-три пальца выше ее, и это при том, что она небольшого роста: например, отцу и Виэльди только до груди и достает.

Белое лицо, бледные тонкие губы, очень светлые и будто стеклянные глаза. Синий кафтан был, пожалуй, единственным ярким пятном в его облике. Ну еще волосы: их она, конечно, лишь со злости обозвала лохмами – на самом деле гладко расчесанные пряди спадали на плечи красивыми волнами, несмотря на дождь.

От наследника, видимо, не ускользнуло, что она откровенно его разглядывает, но пусть. Он тоже посмотрел на нее мимолетом, прищурился, из-под рыжих ресниц сверкнул холодный и как будто оценивающий взгляд, но куда дольше принц почему-то смотрел на Виэльди. Лишь затем обратился к Андио Каммейре.

– Я счастлив тебя встречать и чествовать, великий каудихо. Тебя и твоих... – он вопросительно приподнял брови.

– Моих детей. Данеска Каммейра, моя дочь и твоя невеста, и Виэльди Каммейра, мой сын и наследник. Мы все тоже рады встрече.

* * *

Виэльди едва не разинул рот и не пошатнулся, увидев наследника. Да это же Рыжик! Тот самый Рыжик, с которым были вместе в горном лагере! Невозможно, немыслимо! Однако вот он, стоит перед ним, вряд ли глаза обманывают.

На лице старого знакомца тоже мелькнуло удивление, однако он всегда владел собой лучше Виэльди, вот и сейчас почти ничем себя не выдал – лишь ненадолго задержал на нем взгляд, а затем перевел на каудихо и заговорил:

– Я счастлив встречать и чествовать...

...В горной долине у них не было имен. Как только будущие воспитанники подходили к черте из камней, отделяющей прежнюю жизнь от новой, привратник-наставник говорил:

– Переступив границу, ты оставишь за ней свое прошлое, ты забудешь свою кровь и потеряешь свое имя. Готов ли ты?

Положено было отвечать «да». Может, кто-то и отвечал иначе, но такие, разумеется, не попадали в лагерь.

Собственное «да» Виэльди помнил так хорошо, что оно до сих пор вызывало улыбку. Как и многие, пожалуй, юнцы, он изо всех сил старался не показать робости и страха: вскинул подбородок и не сказал – гаркнул:

– Да! Я готов!

Еще и кулаком в грудь себя ударил, вот потеха!

– Входи, безымянный.

Новые воспитанники оставались безымянными до тех пор, пока не прилипнет какое-нибудь прозвище. Как правило, это случалось быстро: не очень-то удобно звать товарища (или недруга) «эй, высокий» или «эй, чернявый», особенно если высоких или чернявых много.

Могли прицепиться и обидные клички: обычно их давали старшие воспитанники новоприбывшим, если те сделали что-то нелепое, смешное или как-то не так выглядели.

Виэльди на второй же день прозвали «Дикий» – вовсе не за буйный нрав, как думали те, кто пришел в долину позже. Просто один из юношей – Лучник – заметил, что вечером, во время ужина, он не сел за стол, как все, а опустился у стены, да еще принялся есть мясо и кашу то руками, то с помощью лепешки.

– Ну ты и ди-и-икий, – протянул Лучник на языке имперцев, но с жутким акцентом, и расхохотался.

Вот и прицепилось. Закрепилось же, когда на следующее утро Щербатый толкнул его в плечо и сказал:

– Ты из какой глуши вылез, дикарь? Тебя, небось, зверье взрастило, а не...

Договорить он не успел – Виэльди сразу ударил его в челюсть, и так уж вышло, что Щербатый стал еще более щербатым.

Уже намного позже Виэльди понял, что иногда слова ранят сильнее кулаков или оружия, и научился, когда надо, сдерживать гнев. А сначала, чего скрывать, он и впрямь был весьма дик. В первое время при одном намеке на оскорбление лез в драку, неоднократно бывал бит, хотя порой и побеждал. Зато уже спустя два-три месяца к нему перестали цепляться старшие воспитанники, да и друзья появились, которые, случись что, вступятся.

Куда меньше повезло Рыжику. Вообще-то сначала он был Заморышем, его так называли все, Виэльди тоже – кличка удивительно подходила и к его внешности, и к его телесной слабости. Тщедушный, низкорослый, он к тому же часто чихал или кашлял, а когда заставляли бегать, чуть не задыхался.

Неудивительно, что он сразу стал жертвой насмешек и издевательств. Те же Лучник с Щербатым во главе с Вождем чуть ли не каждые несколько дней его избивали. Наставники, если драка происходила у них не на глазах, не вмешивались: здесь была воинская школа выживания, а не жизни – если кто-то не может постоять за себя, сам виноват. Точнее, виноваты отцы, которые отправили сюда сыновей, не готовых к испытаниям.

Андио Каммейра был уверен в Виэльди - и не ошибся. Но что же за родитель отослал сюда хилого сына, да еще заплатил за это серебром или золотом?! Не иначе, желал умертвить собственного отпрыска.

Виэльди почти не обращал внимания на Заморыша. Дни были заняты тренировками и испытаниями: бои на мечах, копьях, палках, изнурительный бег по каменистым тропам – и так с утра до вечера. Два раза в неделю конные тренировки: в горах не особенно погоняешь скакунов, но и забывать о них нельзя – навыки верховой езды быстро пропадают, если не упражняться.

Иногда воспитанников на неделю, а то и больше выгоняли из лагеря – приходилось питаться тем, что сам сумеешь добыть, а также искать место, где можно нормально переночевать, не опасаясь хищников или «товарищей», способных отнять добычу. Легче всего было сбиваться в группы по трое-четверо, многие так и делали, Виэльди в том числе.

А вот Заморышу приходилось туго, в этом никаких сомнений. К себе в отряд его, конечно, никто не брал. Удивительно, чем он питался? Ведь прежде чем убить зверье, его надо выследить, а Заморыш не был на это способен хотя бы потому, что не выдержал бы долгих блужданий по бездорожью. Можно было подумать, что ему просто везло, и он натыкался на козлика или зайца и успевал пристрелить до того, как те убегали. А еще везло не встретиться с хищником, почуявшим кровь... Да только как ни крути, а не может человеку вот так везти раз за разом...

После всех тренировок или испытаний у Виэльди не было ни сил, ни желания участвовать в вечерних жестоких развлечениях: поесть бы и поспать. Впрочем, другим он развлекаться не мешал – ну хотят они измываться над Заморышем, и пусть. Если будущий мужчина не способен защитить себя, то как он защитит свои земли и своих женщин? Такому лучше вообще не родиться либо умереть в детстве или юности.

Так Виэльди думал, пока во время очередного развлечения Вождя и его друзей не глянул на лицо Заморыша: на окровавленных губах того кривилась презрительная ухмылка...

Как так?!

А ведь Виэльди и правда ни разу не слышал, чтобы Заморыш кричал, плакал или даже стонал. Не потому ли его били так упорно и часто? Ждали, когда запросит пощады? А он не только не просил, но усмехался в лицо мучителям. Ни стона, ни крика, хотя он не мог не понимать, что если заплачет, взвоет, скоро его перестанут избивать, и он отделается подзатыльниками, легкими пинками и унизительными приказами вроде «постирай мою рубаху» или «залатай мои штаны». Любопытно...

С этого любопытства все и началось. Когда в очередной раз Лучник и Щербатый поволокли Заморыша от каменного дома-барака за ручей и дальше, за скальный выступ, Виэльди подозвал приятеля и двинулся следом. Как и несколько других воспитанников, желавших то ли просто поглазеть, то ли позубоскалить.

Он успел как раз к началу... ну, дракой это было не назвать – к началу издевательств.

– На колени, Заморыш! – велел Вождь.

Тот не послушался, тогда Щербатый подсек ему ноги, а Лучник надавил на плечи. Заморыш пытался вырваться, но куда там!

Трое расхохотались, кто-то из зрителей вторил смеху, а Заморыш по-прежнему старался извернуться и встать на ноги – разумеется, безуспешно.

– Вылижи мне ноги, червяк, тогда отпустим и не тронем, – ухмыльнулся Вождь.

В ответ Заморыш плюнул ему на ботинок и почти попал – в последний миг Вождь все-таки успел убрать ногу. Тут и началось. Щербатый пнул несчастного по лицу, Лучник ударил под дых. Заморыш согнулся, с хрипом и свистом вдыхая и выдыхая воздух, но молчал, как и прежде. Когда же пришел в себя и поднял голову, на его лице Виэльди увидел только ненависть и все ту же ухмылку. Поразительно!

– Держите его, чтобы не улизнул, но сами отодвиньтесь подальше... чтобы не попало. – Лучник и Щербатый послушались, выкрутили Заморышу руки и завели их за спину. Вождь приблизился и принялся развязывать пояс на штанах. – Догадываешься, что сейчас будет, а, червяк?

Один из зрителей хохотнул и бросил:

– Интересно, Вождь сегодня много воды выпил?

– Вот и увидим, – откликнулся кто-то.

– Только попробуй, – прошипел Заморыш, – и я тебя убью. Подкрадусь, пока ты спишь – и перережу глотку.

– Ну-ну, попробуй, – ухмыльнулся Вождь и приспустил штаны.

Нет, этого не должно случиться! Человек с подобной силой духа не заслуживает унижения, пусть даже не способен постоять за себя! К тому же эту троицу Виэльди давно недолюбливал.

Он почти не думал: в два шага подбежал к Вождю и, размахнувшись, изо всех сил ударил ребром ладони по шее. Тот захрипел, от неожиданности отлетел назад и, споткнувшись обо что-то, упал – желтая струя вылилась на него самого.

Вокруг засвистели, засмеялись, а Лучник с Щербатым бросили Заморыша и подступили к Виэльди. Благо, он пришел не один, а с другом, которого далеко неспроста прозвали Глыбой. Приятель тут же кинулся к нему и встал рядом, теперь силы были примерно равны: Глыба стоил если и не двух, то полутора соперников точно.

Остальные шестеро воспитанников вмешиваться не спешили, только улюлюкали и кричали, подбадривая кто одну, кто другую сторону. Естественно: они ведь пришли сюда насладиться зрелищем, сейчас же наверняка радовались, что зрелище обещает превзойти ожидания.

Вождь оправился от унижения и, вскочив на ноги, вытащил кинжал, двинулся на Виэльди.

– Тебе что, Дикий, больше всех надо? Жить надоело? Или ты решил сделать из Заморыша свою девку?

– Я тебя сделаю девкой, если не заткнешься, – процедил Виэльди, тоже доставая кинжал.

Да уж, драка обещает быть опасной: убить, конечно, не убьют, вряд ли настолько потеряют голову, а вот порезать могут.

Согнув ноги, они начали обходить друг друга по кругу, а Глыба и Щербатый с Лучником внимательно наблюдали за готовым начаться поединком, чтобы в случае чего броситься на помощь.

Кто-то крикнул:

– Эй, Вождь, сзади!

Оглянуться тот не успел и получил удар камнем по голове. Да уж, напрасно Лучник и Щербатый не следили за Заморышем, не видя в нем угрозы.

Вождь взвыл, покачнулся и прижал пальцы к затылку. Когда глянул на них, оказалось, что они окрашены кровью. Все-таки он не выпустил кинжал: явно не собирался признавать поражение. Впрочем, и Виэльди не намерен был ждать, пока противник придет в себя окончательно. В конце концов, не зря же Заморыш рисковал, подкрадываясь с этим камнем.

Миг – и Виэльди левой рукой сжал и выкрутил запястье врага, а кинжалом полоснул по бедру. В то же мгновение на него самого налетел Лучник, сбил с ног и, наступив на руку, заставил разжать пальцы и выпустить клинок. Глыба и Щербатый тоже схватились, покатились по земле. Только Вождь, побледневший, не двигался, зажимая ладонью рану, из которой вовсю хлестала кровь. Вокруг же по-прежнему улюлюкали и не думали ему помогать. Неудивительно: здесь собрались кровожадные трусы – кто же еще будет с таким удовольствием глазеть, как кого-то бьют или унижают?

Драка закончилась, когда Глыба подмял под себя соперника и пробасил:

– Довольно. Лучше идите помогите товарищу. Гляньте, совсем плох. Кровью истечет и подохнет, как собака, если не поможете.

Эти слова подействовали и на Лучника.

– Пусти, – крикнул он. – Все, пусти... Хватит. Глыба прав.

Напоследок огрызнувшись ударами и пинками, Виэльди и Лучник отползли друг от друга.

Щербатый подхватил Вождя, потащил его прочь, Лучник поплелся следом, разошлись и зрители.

Друг глянул на Виэльди и, цокнув языком, сказал:

– Неплохо тебя разукрасили. Хотя и меня, пожалуй, не хуже: вся морда горит.

Они нервно засмеялись, потом одновременно повернулись к Заморышу: тот лежал и еле двигался.

– Чего это с ним? – пробормотал Виэльди.

– Пока я с Щербатым бился, этот дурень помочь решил. Ничем не помог, зато сам схлопотал пяткой по роже.

– Ну и что нам теперь с ним делать? Здесь оставим или как?

– Сам думай. Я за тебя вступился, не за него. Это ты зачем-то... Зачем, кстати?

Виэльди пожал плечами.

– Ну... Мне понравилось, что он не выпрашивал пощады и огрызался. Хотя знал, что обречен.

Он подошел к Заморышу, похлопал по щекам. Тот замычал и открыл веки. Несколько мгновений смотрел вокруг мутным рассеянным взглядом, потом на его лицо вернулось осмысленное выражение, и он попытался встать.

– Давай быстрее, – сказал Виэльди и, схватив его за шкирку, поднял. – Скоро стемнеет. А нам бы умыться и успеть к ужину, а с пустым брюхом спать ляжем.

В глазах Заморыша читались настороженность, недоверие и даже злость. Ничего себе! И это вместо благодарности! Глыбу такая реакция, похоже, тоже удивила.

– Ну ты и сукин сын, – фыркнул друг. – Пялишься, как на врагов. Лучше бы спасибо сказать.

– Не раньше, чем узнаю, ради чего вы помогли... Что вам от меня надо?

Виэльди и Глыба, не сговариваясь, расхохотались.

– Ну что мне и Дикому может быть надо от тебя, сам подумай? Ну что с тебя такого взять?

– Тогда почему?

– Он говорит, – друг кивнул на Виэльди, – ему понравилось, что ты не хнычешь.

– Я никогда не хнычу... и не стану, – пробормотал Заморыш разбитыми губами. – И... спасибо.

– Ладно, рыжик, – усмехнулся Виэльди. – Идем к ручью. Сам дойдешь или помочь?

– Дойду.

Однако стоило его отпустить, как он сделал несколько шагов, схватился за ребра и снова чуть не повалился наземь. Глыба удержал.

– Ишь ты, гордый, зараза! – хмыкнул он. – Давай уж, помогу.

Он закинул его руку себе на плечо и повел к ручью.

С того дня Заморыш стал для них Рыжиком и сначала превратился в кого-то вроде подопечного, а потом, как ни странно, и в друга. Хилый юноша, как выяснилось, обладал помимо гордости еще и многими знаниями, и острым умом.

Однажды Виэльди спросил его:

– Почему ты ни разу им не подчинился? Они бы перестали тебя бить.

– Издеваешься? – возмутился Рыжик.– Я что, должен был лизать ему ботинки? Потерять к себе последнее уважение? И как жить после этого?

– А ты правда перерезал бы ему глотку, если...

– Нет конечно! Я не дурак. Все бы сразу на меня подумали... Тем более есть другие способы: отрава, например... или подкрасться сзади, когда он будет стоять на каком-нибудь утесе. А он это любит: встанет и пялится вдаль. И не говори, что это нечестно: у меня своя честность. Та, которая мне доступна.

Рыжик много рассказывал им с Глыбой о дальних странах, о нравах, которые бытуют в разных уголках земли – и рассказывал интересно. В общем, они не жалели, что «приняли» его в друзья, хотя он и был немного странным. Например, как-то раз на его руку села стрекоза, а он уставился на нее во все глаза и заулыбался. На вопрос «что ты там разглядываешь», ответил:

– У нее крылья прозрачные, как горный хрусталь, сверкают, переливаются, а прожилки на них, как на мраморе или малахите. Красиво!

– Чудной ты! – хмыкнул Глыба и прогнал стрекозу.

...Когда Виэльди покидал горный лагерь, Рыжик там еще оставался, но оставался и Глыба, поэтому то ли за подопечного, то ли за друга можно было не волноваться.

...И кто бы мог подумать, что он – наследник огромной и могущественной Шахензи?!

Виэльди шел рядом с отцом, Ашезиром и Данеской к лошадям и все никак не мог оправиться от изумления. Хотя, положа руку на сердце, давно мог догадаться или по крайней мере заподозрить, что приятель из горного лагеря и принц – одно лицо. Все мелочи просто кричали об этом! Столько совпадений! Ведь он пусть издалека, но видел наследника, видел его рыжие волосы. Знал, что он слабый, слышал и о том, что часто задыхается. Рыжик же изъяснялся на чистом шахензийском наречии, что также кое о чем говорило...

А может, это лишь сейчас все выглядит таким очевидным? Потому что теперь Виэльди точно знает, кто такой его былой приятель... и кто такой наследник.