Дети Эдгара По

Танго Малыша Реда

Что за тайна этот Малыш Ред! Как он питает себя, как живёт, как проводит дни, что творится у него в голове во время этого необычайного путешествия… Ведь тайна — это именно то, что не поддаётся, не пускает в себя.

О женщине, на которой он был женат, известно мало. Малыш Ред редко говорит о ней, разве что заметит иногда: «Моя жена была наполовину сицилианкой», или «Всё, что вам нужно знать о моей жене, это что она была наполовину сицилианкой». Некоторые даже высказывали предположение, правда, не в присутствии Малыша Реда, будто эта давным-давно исчезнувшая жена была не более чем фикцией или мифическим персонажем, созданным исключительно для того, чтобы добавить конкретности его несколько расплывчатой истории. Пропали годы. Пропали десятилетия. (В некотором смысле, пропала жизнь — некоторые считают, что жизнь Малыша Реда.) Существование жены, пусть даже анонимной, действительно придаёт прошедшим годам некоторое подобие структуры.

На одну половину она была сицилианкой; на вторую вполне могла оказаться ирландкой.

— С людьми вроде неё не шутят, — говорит Малыш Ред. — Она будет хлебать с тобой из одной чашки, но шутить с собой всё равно не позволит, ясно, о чём я?

Его родители также неизвестны, хотя никто никогда не предполагал, будто они — фикция или миф. Даже анонимные родители должны быть из плоти и крови. Поскольку Малыш Ред с сухим и невыразительным лонг-айлендским акцентом упоминал о некоем отрезке времени, проведённом им в джазовом ансамбле средней школы в Юниондейле, то можно предположить, что его семейство долгое время проживало в Юниондейле, Лонг-Айленд. По всей видимости, у него были два брата, оба старшие. Все трое мальчишек росли в атмосфере скромного достатка, ничем особенным не отмеченной. Её частью вполне могла быть какая-нибудь забегаловка, ресторанчик или бакалейная лавка, которую держали ма и па. Что-то связанное с едой, с питанием.

Долгие годы, которые Малыш Ред провёл, прислуживая за столами, десятилетия «подавания», продолжают эту питательную тему, которая постепенно становится неотделимой от самой идеи существования Малыша Реда. По крайней мере в одном важном смысле питание лежит в сердце его тайны. Почти все хорошие тайны так или иначе уходят корнями в тему питания. Идеи питания и жертвоприношения испокон веку ходят рука об руку, как старые друзья. Вспомните Джуди Гарланд[89]. Брак в Кане. Вспомните о рыбе, зажаренной в ночи на берегу Галилейского моря. Костёр, рыба на простой сковороде, блики огня на тёмных фигурах людей.

Братья не прошли через его историю без следа и не остались анонимными. В расплывчатом, как хвост кометы, прошлом Малыша Реда братья существуют двумя отдельными искрами, угольками, краткими вспышками. Слепо, бессознательно, они делили с ним его раннюю жизнь, жизнь в Юниондейле. Совершенно ясно, что они были сосредоточены на своих животах, пальцах ног, машинах, неврозах, на чём угодно, только не на большеглазом рыжеволосом малыше, который ковылял за ними следом. Кайл, Затворник; Эрни, Безнадёжный. Так называл их Малыш Ред. Затворник, кончив школу, жил с женщиной намного старше его через один городок от родителей, пока те, постарев, не купили трейлер и не поселились в каком-то захолустье в Джорджии, а он переехал за ними, в трейлер поменьше на том же участке. Когда умер отец, Кайл продал свой трейлер и поселился с матерью. Не прошло и шести недель с тех пор, как они покинули округ Нассау, когда за ними пустился Безнадёжный, Эрни. Вскоре он нашёл работу охранника в местной средней школе и девушку, на которой женился ещё до конца года. Его вес, в день свадьбы составлявший 285 фунтов, вскоре увеличился до 350. Потеряв возможность исполнять свои обязанности, Эрни стал жить на пособие. Кайл, потенциально талантливый музыкант, испытывал приступы тошноты и резкие перепады давления при одной мысли о сцене, и музыка как источник дохода оказалась закрытой для него навсегда. К счастью, другой его талант — утешать пожилых женщин — служил ему исправно: мать оставит ему свой трейлер и 40 000 долларов — сумму, вдвое большую той, что достанется по завещанию другим двум сыновьям.

Следует заметить, что до этой внезапной удачи Малыш Ред периодически — хоть и не без труда — посылал Кайлу небольшие суммы и делал то же самое для Эрни, хотя самым полезным талантом последнего было притягивать к себе ровно ту сумму, которая была ему нужна, ровно в тот момент, когда она была необходима. Находясь во временной разлуке с супругой и между двумя малооплачиваемыми работами, жестоко страдающий от голода, Эрни, вихляя толстым задом, тащился как-то мимо заброшенного склада и вдруг на чёрной коже пассажирского кресла баклажанового «Линкольн-таун-кара» увидел бумажный пакет; он потянул дверцу, та оказалась открыта, он схватил пакет и бросился — насколько такое выражение применимо к толстяку Эрни — под кров заросшего паутиной склада. Первичный обзор пакета показал наличие двух упакованных в фольгу чизбургеров, ещё тёплых. Более детальное знакомство с содержимым привело к обнаружению бутылки минеральной воды «Поланд» объёмом в восемь унций и кирпичика оклеенных липкой лентой новеньких пятидесяток и двадцаток, всего на сумму в 2300 долларов.

И хотя Эрни в мельчайших подробностях описал этот подвиг своему младшему брату, мысль о том, чтобы поделиться добычей, не пришла ему в голову ни на минуту.

Эти люди были его семьёй. Свидетели испытаний, радостей, разочарований и побед его детства, они ровным счётом ничего не замечали. О самом важном в его жизни они знали меньше, чем ничего, ибо то, что, как им казалось, они знали, было либо неточным, либо несущественным. Кайл и Эрни принимали верхушку ледяной глыбы за сам айсберг. Их мать в глубине души давно предоставила младшего сына самому себе.

Этих людей Малыш Ред носит в своём сердце. Он тоскует по ним; он им всё прощает.

За проведённые в разных городах годы он побывал официантом и барменом; басистом, но недолго; мужем, сыном, племянником; пещерным жителем; адептом некоторых забойных субстанций; другом, неизменно добрым и преданным; читателем, преимущественно детективов, хоррора и научной фантастики; инвестором и трейдером; верным зрителем кабельного телевидения, особенно каналов «Хистори», «Дискавери» и «Сай-фай»; завсегдатаем ночных клубов, тусовок, притонов, кабаков, где нелегально торгуют спиртным после закрытия, а также ресторанов, кафе и бистро; поставщиком тайного знания; фотографом; пламенем свечи на ветру; голосом загадочного; человеком неколебимой верности; мигающим маяком; тропой в зарослях.

Встречая Малыша Реда впервые, что вы видите?

Обычно он открывает вам дверь своей квартиры на первом этаже на Западной 55-й улице, переводит взгляд в сторону и отступает, давая вам войти. Атмосфера, тон, заданный этими жестами, по-старомодному, почти по-старосветски дружественны и любезны.

Обычно на нём джинсы и старая футболка, или поношенный серый халат, или шерстяной свитер из сетевого магазина и чёрные брюки. Чёрные китайские тапочки на резиновой подошве, купленные у торговца на улице, обычно скрывают его узкие ступни. Его высокий, бледный лоб чуть выдаётся вперёд под длинными рыжими волосами, обычно убранными с лица и стянутыми в клочковатый «хвост» при помощи перекрученной резинки. Нестриженая борода, загнутая по краям, как огромные брыжи, обычно скрывает большую часть его лица. Когда он говорит, мелкие, утратившие изначальный цвет пеньки его зубов обычно мелькают под бахромой усов.

Малыш Ред наверняка покажется вам очень худым, точнее, почти измождённым. Кажется, будто между ним и миром за порогом его квартиры связи нет никакой. Западная 55-я улица, да и весь Манхэттен испаряются из вашего сознания, стоит вам переступить порог и пройти мимо хозяина, который, всё так же глядя в сторону, жестом укажет вам на свободный стул, отделённый от его кресла круглым столиком с мраморной крышкой или тумбой с книжками в мягких обложках, стопками бумаги и шариковыми ручками в стакане.

При первом посещении владений Малыша Реда, как и во все последующие разы, он непременно внушит вам мысль о том, что находит вашу компанию достойной, желанной и приятной. Малыш Ред впускает к себе лишь тех, кто наверняка вернёт ему хотя бы долю того признания, которым он сам обычно дарит людей. Тем же, кто равнодушно относится к выгодам гостеприимства Малыша Реда, повторный вход в его квартиру закрыт, сколько бы они ни жали на звонок и ни выбивали дробь на стекле большого и пыльного окна в передней. Он узнаёт их по настойчивости, по звонкам, по стуку: личность большинства посетителей становится известна ему ещё до того, как он, выглянув в коридор, видит их у стеклянной двери подъезда. (Конечно, почти все гости Малыша Реда, соблюдая обычную предосторожность, звонят, прежде чем отправиться на Западную 55-ю улицу, — убедиться, что хозяин дома, а также ещё по одной причине, о которой будет сказано в своё время.)

Вскоре после того, как вы будете допущены в его владения, в его логово, в его консультационную, в его исповедальню, Малыш Ред представит на ваше рассмотрение предложение извлечь бутылочку пива «Бек» из стигийских глубин его кухни. В тех редких случаях, когда в его холодильнике не оказывается пива «Бек», он попросит вас захватить упаковку из шести бутылок по дороге, и, едва вы войдёте, возместит расходы на покупку.

Его руки наверняка покажутся вам тонкими, как у художника, и часто беспокойными.

Иногда он производит впечатление сутулого, хотя в других случаях, особенно когда он недоволен, демонстрирует почти военную выправку. Лёгкая сыпь, россыпь мелких рубцов, чуть краснее его волос и бороды, время от времени выступает на видимых частях его лица. Иногда он выказывает признаки боли, вызванной недугом или недугами, которые не так легко определить. Держаться эти симптомы могут неделями. Но человеколюбие Малыша Реда таково, что он нередко отвечает на звонок (случись тому быть в рабочем состоянии) и принимает своих гостей, тех, кто ищет его общества, испытывая серьёзное недомогание.

Малыш Ред не напомнит вам никого из знакомых. Он не типичен.

Ощущение того, что кто-то напоминает вам Малыша Реда, может оказаться особенно сильным в летний полдень в разгар киносеанса, когда вам вздумается скрыться на пару часов от своих проблем в тёмном кинотеатре. Пока вы сидите в окружении пустых мест в приятной полутьме и наблюдаете на экране роскошную вечеринку или людный ресторан, некто безымянный направится к двери и выйдет, и вы поначалу ощутите не более чем лёгкую нервическую дрожь узнавания, тем более необоримую, что она, кажется, не направлена ни на кого конкретно. Кто-то уходит, кто-то ушёл, вот всё, что вы в таких случаях узнаёте. И вдруг наклон головы или небрежный жест руки вызовут что-то, скорее, из эмоционального контекста памяти, чем из воспоминаний как таковых, и образ Малыша Реда, внезапно возникший в сознании, пронзит вас неожиданным ощущением утраты, тоски и счастья, как будто при упоминании имени давно исчезнувшего, когда-то любимого друга детства.

Он появился на Западной 55-й улице, когда ему было чуть за тридцать, на последнем перевале молодости, после долгих лет странствий. С Лонг-Айленда он переехал на Манхэттен, неизвестно куда, — Малыш Ред и сам уже, наверное, забыл тот адрес, так рано ему пришлось повзрослеть. Чтобы заработать себе на жизнь, он «подавал». Скромная коллекция джазовых пластинок Кайла, а также его страстная любовь к Каунту Бэйси, Мэйнарду Фергюсону и Элле Фицджеральд придали направление стремлениям младшего брата, и Малыш Ред предпринял первые вылазки в тот мир, неотъемлемой составной частью которого станет впоследствии.

Были сделаны некоторые снимки, и он их сохранил. Если вам выпадала честь войти в тесный круг избранных, то однажды вечером Малыш Ред вытаскивал из тайника фотоальбом в обложке из жёсткой ткани и показывал вам хранящиеся в нём сокровища: снимки подростка — Малыша Реда, до невозможности юного, до невозможности свежего, здорового, коротко стриженного, сияющего улыбкой и бодростью духа, в компании легендарных героев. Других фото в этом альбоме нет. Его главный шедевр — фотография три на пять, сделанная в середине шестидесятых на джазовом фестивале в Ньюпорте, где у залитой солнцем палатки запечатлён простодушный Малыш Ред, который улыбается, подавшись к камере, пока Луи Армстронг, придерживая локтем трубу, делится с ним нетленной мудростью. По другую сторону от Армстронга, с ухмылкой от уха до уха, стоит бородатый мужчина лет сорока пяти. Это Джон Элдер, прозванный «Малыш Ред Первый». Малышу Реду было тогда шестнадцать, и он был уже в пути.

После Нью-Йорка он переезжал из одного города в другой, и везде «подавал». Выбор пути определяло провидение в облике престарелого «жука»-«Фольксвагена» навозного цвета с откидной крышей и крошечным багажником. Ведомый провидением, «жук» доставил его в Новый Орлеан, на родину майти поп, где он начал по-настоящему обучаться неким священным таинствам. Новый Орлеан был поучительным городом, Новый Орлеан оставлял след. А странствие по кухням и обеденным залам великих ресторанов, образование, которое Малыш Ред получал там под присмотром безжалостных поваров и метрдотелей, гарантировало, что отныне он всегда будет обеспечен прибыльной работой.

Именно в Новом Орлеане небольшая группа людей, преимущественно мужского пола, начала посещать Малыша Реда в любое время дня и ночи. Одни заходили на полчаса; другие оставались на целые дни и участвовали в простой и скромной жизни обитателей квартиры. Говорят, что Джон Элдер навещал молодую чету. В те дни Джон Элдер колесил по стране, жил у друзей, появлялся то в одном, то в другом ночном клубе, где в перерывах между номерами музыканты подходили его обнять. Иногда поздней ночью он тихо говорил с людьми, которые сидели на полу вокруг его кресла. Во время таких встреч Джон Элдер нередко упоминал Малыша Реда, называя его своим сыном.

Предвосхитил ли Джон Элдер появление Малыша Реда в Аспене, Колорадо? Хотя документальных подтверждений этому нет, факты свидетельствуют, что да, предвосхитил. Их общий знакомый вспоминает, что Зут Симс, покойный тенор-саксофонист, рассказывал, как однажды в конце дня весной 1972 года забрёл в кухню «Красной луковицы», лучшего джаз-клуба в Аспене, и увидел там Джона Элдера и владельца клуба, которые увлечённо беседовали о чём-то над огромными порциями спагетти. Если память ему не изменяет, значит, Джон Элдер прокладывал путь — шесть месяцев спустя Малыш Ред начал работать в «Красной луковице».

Жил он над гаражом в квартире с одной спальней, куда можно было попасть только по деревянной лестнице снаружи дома. Как и в Новом Орлеане, к нему то и дело наведывались мужчины, по одному и группами, почти всегда предварительно справившись о нём по телефону, и оставались кто на несколько часов, а кто на несколько дней. В любую погоду они карабкались по лестнице и, надавив на звонок, ждали, когда их впустят. Малыш Ред развлекал гостей пластинками и телепрограммами; он приглашал их разделить с ним итальянскую трапезу, приготовленную его женой, которая в таких случаях всегда куда-нибудь скрывалась. Из холодильника он доставал бутылки пива «Бек». Поздно ночью он тихо и невыразительно говорил, час или два, не больше. Этого было достаточно.

Однако для его жены и этого оказалось слишком много, и она исчезла из его жизни, пока он был в Аспене. Снова оставшись один, Малыш Ред прицепил к своему «жуку» небольшой трейлер с пластинками и летом 1973-го вернулся на Манхэттен и проследовал прямиком на Западную 55-ю улицу, в квартиру, где тогда проживал его старый друг и наставник Джон Элдер, который без лишних вопросов уступил гостю большую переднюю комнату своего длинного, как железнодорожный вагон, жилища.

Обитель, которую Малыш Ред занимает один с 1976 года, когда Джон Элдер удалился в роскошное затворничество, состоит из трёх полноразмерных комнат, переходящих одна в другую. Между передней с большим занавешенным окном и гостиной зажаты две похожие на кроличий садок комнатки, разделённые дверью.

Эти комнатки, одна с раковиной и поддоном для душа, другая с унитазом, существуют в условиях неизменной игры светотени, возможно, устроенной специально для того, чтобы скрывать пятна, въевшиеся в сантехнику, особенно в душевой поддон и занавеску. Те посетители владений Малыша Реда, кого удаётся уговорить помыть руки после совершения ими ритуала дефекации, обычно косятся на душевую кабину, которая в окружающей полутьме похожа скорее на притаившегося в углу громилу, чем на приспособление для поддержания чистоты тела, вздрагивают от этой мысли, потом, избегая поворачиваться к устройству спиной и вслепую нашаривают висящие на двух крючках затёртые полотенца.

Рядом с гостиной, позади лишённого двери проёма, находится кухня.

Ох, эта кухня, о господи, о, боже мой.

Кухней безраздельно владеет растущее запустение. Липкий от грязи пол примерно на три четверти заставлен штабелями пустых бутылок от пива «Бек», упакованных по шесть, высотой по грудь. Башни из грязных тарелок и заляпанных стаканов возвышаются над раковиной. Грязная посуда и стеклотара производят впечатление чего-то органического, каких-то наростов, которые размножились в сумраке кухни за годы владычества Малыша Реда, постепенно прибавляя тарелку к тарелке и бутылку к бутылке, как бы вылепляя их из той же древней субстанции.

Густые тени и пыльный табачный налёт скрывают два окна кухни, а единственная лампочка-сорокаваттка свисает с обмахрившегося шнура над ландшафтом из бутылочных штабелей.

В гостиной вторая маломощная лампа большой древности наблюдает с потолка за длинными полками, двумя стульями и скоплением барахла перед ними. Не являясь единственным источником света в этой скудно освещённой гостиной, лампа висит на своём месте, то включенная, то нет, — в течение нескольких лет в основном нет, — всё время, что Малыш Ред занимает эту квартиру.

— Эта лампа служила Джону Элдеру, когда я въехал сюда, — говорит он. — Когда вам будет столько лет, вы тоже захотите больше отдыхать.

Две богато украшенные настольные лампы, одна у командирского мостика, другая справа от посетителя, льют призрачный жёлтый свет. Малыш Ред не нуждается в ярком свете, в том числе солнечном. Тени и относительный мрак дают отдых глазам, успокаивают душу. Образы на прямоугольном экране ярче горят при тусклом свете, а движущийся внизу экрана флажок, отражающий изменчивую активность фондовой биржи, виден совершено ясно, каждый закодированный символ резок, как щелчок.

Огромная конструкция из полок покрывает всю обращённую к двум креслам стену, а любимый телевизор Малыша Реда занимает в ней целый отдел. Другая полка без дверец, справа от телевизора, занята аудиооборудованием — проигрывателем компактов, проигрывателем пластинок, радиоприёмником, диджейской вертушкой, усилителем, а также более древними механизмами, которые покоятся под ними, как под могильными плитами. На самой верхней полке, друг против друга, примостились две приземистые чёрные колонки. Шкафчик под правой занят многотомными дискографиями, некоторые из которых до того потрёпаны, что не рассыпаются на страницы только благодаря стягивающим их резинкам. Все остальные полки заставлены рядами долгоиграющих пластинок. Пластинки занимают и нижнюю половину книжного шкафа, высящегося возле узкой стены, которая отделяет промежуточное пространство квартиры от гостиной. Чтобы достать пластинки сверху, Малышу Реду приходится вытягиваться в струнку; прямо перед полками стоят картонные коробки, тоже с джазом, своей громоздкостью и весом затрудняя доступ к дискам позади них. Иногда Малышу Реду захочется поставить какую-нибудь пластинку из тех, что скрыты за коробками, но, задумавшись о том, сколько с этим связано проблем — надо согнуться, подвинуть коробку, возможно, с риском для поясницы, а сколько пыли при этом поднимется, — он решит отдать предпочтение другому артисту, распложенному в более доступной части алфавита.

Пластинки были выстроены в алфавитном порядке давным-давно. Завершив эту громадной важности работу, Малыш Ред года два или три спустя ещё усовершенствовал систему размещения пластинок в алфавитно-хронологическом порядке, так что теперь они стоят не только согласно месту того или иного исполнителя в алфавите, но также по датам записи, от ранних к поздним, от старых к новым, в каждом индивидуальном случае. Эта процедура тянулась почти год и съела всё его свободное время — за исключением того, что было отдано посетителям. Ибо посетители всё шли и шли, и число их не уменьшалось.

Вообще-то алфавитно-хронологическое размещение пластинок ещё не завершилось, да и никогда не завершится, и не может завершиться, по причинам, которые будут оглашены в следующей части нашего отчёта. Алфавито-хронологизация — это бесконечный труд.

То, чем занято пространство между полками и креслами, представляет собой большую, очень большую проблему этой комнаты. Означенное пространство, то есть центральная часть гостиной Малыша Реда, при оптимальных условиях послужило бы приятным открытым проходом для перемещения в кухню и из кухни, в ванную и обратно, к входной двери и обратно, желающие могли бы упражняться здесь в ходьбе или, напротив, сидеть на полу. Такое пространство обеспечило бы Малышу Реду свободный доступ к тысячам пластинок, занимающих тяжело нагруженные полки (в иных случаях плотность размещения альбомов такова, что, желая извлечь один диск, приходится вместе с ним доставать два или три соседних).

Однажды середину гостиной украсил стол эксцентричного дизайна. В те времена это было серьёзным шагом вперёд, так как широкая и плоская крышка стола как нельзя лучше подходила для временного хранения внутреннего и внешнего конвертов проигрываемой пластинки, а также, возможно, конвертов со следующей пластинкой, предназначенной к прослушиванию потом. Стол был большой, квадратный, размером с два пароходных кофра, положенных на бок, сам приземистый и укладистый, как сундук, ибо его боковые поверхности испещряли гнёзда ящичков для хранения журналов, безделушек и побрякушек. Полагают, что Малыш Ред нашёл этот полезный объект на улице — источнике большого числа предметов его домашнего обихода, — но возможно, что это Джон Элдер нашёл его на улице и что стол уже стоял на своём месте, когда появился Малыш Ред.

При всех своих размерах, стол не препятствовал передвижениям худого рыжеволосого человека с командного пункта к пластинкам или от любой полки с альбомами к пятачку, занятому проигрывателем и другими акустическими приборами. Стол сотрудничал с ним, у него не было выбора. Одно время — сразу после того, как Малыш Ред или Джон Элдер ухитрился втащить неповоротливую штуковину с уличного тротуара в гостиную, — стол наверняка функционировал должным образом, а именно в качестве системы поддержки (буквально). Вне всяких сомнений, стол много месяцев выполнял эту свою исходную функцию. А потом… энтропия захватила его, и система поддержки начала потихоньку таять под массой и числом предметов, которые она должна была поддерживать (буквально). Со временем стол исчез совсем, как зарастает землёй и сорняками брошенный в поле старый автомобиль, постепенно становясь частью укрывшего его холма, или как гениальный учёный становится ужасной Болотной Тварью, исчезнувшей под массой и внутри массы растительности, которая окружает, поддерживает и питает его раненое тело[90]. Стол Малыша Реда — это Болотная Тварь в семействе столов.

С командного пункта и кресла для посетителей видна огромная, шаткая груда, в половину человеческого роста высотой, занимающая всю середину комнаты и составленная из старых каталогов «Левенджера», «Шарпер Имидж» и «Херрингтона»[91]; журналов «Даунбит», «Джаз таймс» и «Библейского археологического обозрения»; конвертов от пластинок и изящных коробочек от компакт-дисков; рекламных меню; аптечных флаеров; экземпляров журнала «Лайф» с особенно красноречивыми фото Луи Армстронга или Эллы Фицджеральд; книг о кругах на полях и визитах космических пришельцев; книг о чудесах; концертных программ большой сентиментальной ценности; листов писчей бумаги, покрытых каракулями загадочного содержания (что, во имя всего святого, означает «могром»? Или «рамбишура»?); внутренностей старых газет; фотографий джазовых музыкантов, купленных у торговца на углу Западной 57-й улицы и 8-й авеню; постеров, дожидающихся расклейки по стенам; и тому подобных объектов, ушедших на такую глубину, что идентифицировать их представляется невозможным. Как тарелки в раковине, эта куча, кажется, растёт сама собой, открыв свой вариант партеногенеза.

Прислонившись к неровным бокам Болотной Твари, стоят ещё пластинки, может, всего штук пятьдесят, а может, и целая сотня, уже алфавитизированные; а вокруг образованной ими неустойчивой, похожей на аккордеон структуры расположено большое количество картонных коробок с другими пластинками, которые совсем недавно были приобретены у специализированного дилера или на выставке старых пластинок. (Джон Элдер, который в своём роскошном затворничестве стал обладателем от восьмидесяти до девяноста тысяч пластинок, стоящих на металлических промышленных стеллажах, ежегодно посещает ярмарку пластинок в Ньюарке, Нью Джерси, где выделяет Малышу Реду уголок своего барского стола)

Виниловые диски можно найти буквально везде: в лавчонках, прячущихся в тёмных проулках; в контейнерах по углам магазинов розничной торговли; в коробках, небрежно выставленных на прилавки «Вулворта» в маленьких городках; по внешнему периметру городских блошиных рынков, расположенных на игровых площадках начальных школ; в коробках с надписью «1 доллар штука» у самодеятельных уличных торговцев, которые, выставив товар вдоль тротуара, рассаживаются со своими прихлебателями сзади на парусиновых креслах и курят сигары, кутаясь от холода.

Итак, Малыш Ред покупает и потребляет, однако в том, что касается пластинок, покупает он куда больше, чем потребляет. Его друзья и последователи время от времени дарят ему компакт-диски, и Малыш Ред наслаждается компактностью этих дисков; но, когда речь заходит о звуке, тут он предпочитает винил, пусть даже поцарапанный, лишь бы иголка не скакала. Старые пластинки теплее, и в них больше резонанса; долгоиграющие виниловые диски передают атмосферу дальних мест, минувших времён, тогда как компакты всегда здесь и сейчас.

А всё, что Малыш Ред покупает, должно со временем стать частью его громадной системы, и каждый новый старый Дюк Эллингтон обретёт когда-нибудь правильную алфавитно-хронологическую позицию.

Сам Малыш Ред называет этот процесс «каталогизацией». «Каталогизация» пластинок превратилась для него в повседневный труд, радость, проклятие и основную работу.

Если вы позвоните Малышу Реду по телефону и если он ответит, то вы, как и многие другие, возможно, с радостно-напевной интонацией спросите его, чем он в последнее время занят.

— Ничем особенно, — наверняка ответит Малыш Ред. — Каталогизирую потихоньку.

— А, — скажете вы.

— Начал вчера, часа в три пополудни, сразу как ушли С. и Дж. Дж. Они сидели у меня часов с десяти позапрошлого вечера — мы играли в карты. С трёх до шести я каталогизировал по меньшей мере две сотни пластинок. Ну, примерно. После этого я собирался выйти пообедать где-нибудь, но в восемь должен был прийти Р., и я посмотрел на коробки на полу и остался. Час назад Р. ушёл, и я сразу продолжил. Уйму работы переделал. Так что, парень, готовься, в следующий раз увидишь большие перемены.

Это утверждение означает лишь одно: большие перемены видит сам Малыш Ред. В девяти случаях из десяти вы ничего нового не заметите. Болотная Тварь будет так же тяжело сидеть на полу, как и в ваш прошлый визит; коробки с пластинками и аккордеон из них же останутся нетронутыми.

Разумеется, замедленная фотосъёмка показала бы, что вы ошибаетесь, ибо коллекция Малыша Реда, как каталогизированная её часть, так и не каталогизированная, находится в непрестанном движении. В редких случаях, как, например, в истории с японским джентльменом или в один из визитов Малыша Реда на ярмарку пластинок, диски продаются, оставляя зияния на полках. Они скоро заполняются новыми старыми пластинками из аккордеонов, которые уже подверглись алфавитизации, или из коробок, до которых процесс ещё не дошёл. Обычно пластинка проделывает путь из коробки в аккордеон, откуда в конце концов попадает на полку после того, как консультация с дискографией помогает определить её хронологическую принадлежность. (Дискографии постоянно в ходу, и их страницы пестрят разнообразными заметками и подчёркиваниями разных жизнерадостных цветов.)

Число перестановок, с неизбежностью вытекающих из обычного маршрута коробка — аккордеон — полка, показалось бы устрашающим, изнурительным и непереносимым кому угодно, кроме Малыша Реда. Водворение на правильную полку четырёх недавно приобретённых альбомов Роя Элдриджа с лёгкостью может повлечь за собой подвижку двух или трёх сотен пластинок на четырёх длинных полках, так что трёхдюймовое зияние из начала секции Монка может сместиться по широте и долготе в середину Роев. Для переноса этого зияния потребуется минут двадцать смещения и сдвига, не говоря уже о времени, потраченном предварительно на хронологизацию нового приобретения с помощью нескольких (иногда воюющих между собой) дискографий. Вдобавок эта работа удивительно грязная. После десяти-двенадцати часов непрерывной каталогизации Малыш Ред напоминает шахтёра в конце смены, от макушки до пят покрытого пылью, с чёрными пятнами на руках и лице, с чёрными кругами вокруг глаз, с выбившимися из «хвоста» прядями.

Под конец вашего телефонного разговора Малыш Ред наверняка скажет:

— Заходи сегодня вечерком, если хочешь. Можно даже поздно. Я всё равно не лягу.

Никто из друзей, последователей или знакомых Малыша Реда никогда не видел его в процессе каталогизации пластинок. Этим он занимается только, когда бывает один.

1. Чудо с японским джентльменом

Среди японцев удивительно много коллекционеров пластинок, и добрая половина из них предпочитает джаз. Японские коллекционеры славятся чистотой своих стандартов, а также щедростью, с которой они расстаются с огромными суммами ради того, чтобы заполучить желанное. Один из этих джентльменов, киотский бизнесмен по имени мистер Йоши, узнал о коллекции Малыша Реда от Джона Элдера, с которым много лет вёл дела. К тому времени коллекция мистера Иоши уже почти сравнялась с коллекцией самого Джона Элдера, но только по числу содержавшихся в ней долгоиграющих дисков, мини-дисков и пластинок на 78 оборотов. А вот по количеству меморабилий японец явно отставал от друга: в том, что касается предметов вроде гипсовых или керамических фигурок Луи Армстронга, подписанных фотографий Луи Армстронга и королевского размера носовых платков, развёрнутых когда-то на сцене Луи Армстронгом, тягаться с Джоном Элдером не может никто.

Малыш Ред знал, что этот Японский Джентльмен интересуется записями студий «Блю Ноут» и «Риверсайд» 50-х годов, и особенно Сонни Кларком и Кенни Дорэмом. Мистер Йоши покупал пластинки только с иголочки или почти с иголочки, причём в оригинальном состоянии — в оригинальном конверте, с оригинальным лейблом, как будто они были выпущены только вчера и ни разу не побывали на проигрывателе.

Сроки ежемесячной арендной платы Малыша Реда — 980 долларов — поджимали, а его банковский счёт замер на жалких 206 долларах 65 центах. Продажа двух новёхоньких пластинок мистеру Йоши помогла бы ему добыть недостающую сумму, однако тут Малыш Ред столкнулся с неразрешимой проблемой: у него не было ни одного не потёртого Сонни Кларка или Кенни Дорэма студий «Блю Ноут» или «Риверсайд». Правда, ему как-то смутно припоминалось, что он однажды держал в руках «Трио Сонни Кларка», первую выпущенную на «Блю Ноут» пластинку пианиста, где тот исполняет главную партию, — объект зависти японских коллекционеров, — но это было всё, что сохранила его память: он берёт в руки диск в блестящем конверте и тут же откладывает. Ценность этого диска на рынке коллекционеров была ему тогда неведома; а Сонни Кларк никогда не бывал в числе его любимцев. Зато он точно знал, что приобрёл однажды славную копию «Una Mas» Кенни Дорэма, ну, может, не новёхонькую, но превосходную, по крайней мере, очень хорошую, на «пять» или «пять с минусом», за которую японский коллекционер-фанатик, при условии, что у него такой ещё нет, легко может выложить полторы-две сотни долларов.

Малыш Ред пробежал глазами по корешкам пластинок Кенни Дорэма и не нашёл ни одной оригинальной копии «Una Mas» 1963 года. У него было только японское переиздание, но кто же будет предлагать японское переиздание японскому коллекционеру!

И всё же, хотя ни одной из самых желанных пластинок у него не оказалось, зато нашлось много утешительных призов: «Блю Ноутов» и «Риверсайдов» не то чтобы совсем не игранных, но уж конечно в высшей степени пригодных для прослушивания, с конвертами на «пять» и даже на «пять с плюсом». Эти двадцать пластинок он с величайшими предосторожностями совлёк с полок и выставил на складной стул для непосредственного обозрения. Немного удачи, думал он, и они пойдут от 30 до 40 долларов за штуку — по такой цене он видел их в каталогах. Если продать все, наберётся около семисот долларов, и тогда за ним останется всего несколько долларов долга по арендной плате.

Мистер Йоши появился точно в назначенный час и, не тратя времени даром, принялся за осмотр отложенных для него дисков. Рост пять футов семь дюймов, свирепое лицо, стального цвета волосы, отличный тёмно-синий пиджак в тонкую полоску и блестящие туфли из тонкой кожи. Он владел зачаточным английским и исключительным тактом. Чтобы добраться до складного стула, надо было обогнуть Болотную Тварь, но Японский Джентльмен и бровью не повёл, как будто ничего не заметил. Для него Болотной Твари не существовало. Существовали и заслуживали внимания лишь пластинки, которые Малыш Ред показывал ему по две сразу.

— Ничего хорошего, — сказал он. — Не для меня.

— Какая жалость, — сказал хозяин, пряча разочарование. — Надеюсь, вы не зря потратили время.

Мистер Йоши, не обращая внимания на его реплику, повернулся к набитым пластинками полкам.

— Много пластинок, — сказал он. — Много, много. — Малыш Ред понял это как проявление вежливости и оценил.

— Продаются?

— Некоторые да, — сказал Малыш Ред. — Посмотрите.

Японский Джентльмен осторожно обошёл аккордеоны и коробки, стоявшие по периметру Болотной Твари. Встав перед полками, он сложил руки в замок за спиной.

— «Блю Ноут» у вас есть?

— Конечно, — сказал Малыш Ред. — Все там «Риверсайд» тоже.

— Сонни Кларк, Кени Дорэм есть?

— Кое-что из Кенни, — сказал Малыш Ред, указывая на полку. — Вон там.

— Ага, — сказал мистер Йоши, подходя ближе. — У меня странное чувство…

Малыш Ред сам сложил руки в замок за спиной, когда Японский Джентльмен начал водить кончиком указательного пальца по корешкам пластинок Дорема.

— А вот и причина для странного чувства, — сказал он и извлек одну пластинку. — «Una Mas». «Блю Ноут», 1963. Прекрасное состояние.

— Ага, да, — сказал Малыш Ред.

Но пластинка в правой руке мистера Иоши была вовсе не японским переизданием. Пребывая в состоянии, близком к благоговению, Японский Джентльмен держал именно то, что назвал, — оригинальное издание «Блю Ноут» 1963 года, безупречного качества.

— Ха! — сказал Малыш Ред.

— Должен посмотреть, — сказал мистер Иоши и вытащил пластинку из конверта. Покрытый дорожками чёрный винил блестел, как его начищенные туфли.

— Хотели сохранить для себя, — поддразнил его мистер Йоши. — Предположим, я дам вам за неё 500 фунтов, продадите?

— Угу, конечно, — сказал Малыш Ред.

— Что вы ещё тут прячете? — спросил мистер Йоши, обращаясь больше к заворожившим его полкам, чем к Малышу Реду. Он медленно шёл вдоль них, щёлкая по корешкам пальцем. — Угу. Угу. Неплохо. Ого, очень плохо. Очень, очень плохое состояние. Надо выбросить, слушать больше не годится.

Малыш Ред сказал, что подумает.

— У меня опять странное чувство. — Мистер Йоши выпрямил напряжённую спину и окинул горящим взором корешки пластинок. — О, да, очень странное чувство.

Малыш Ред подошёл ближе.

— Что-то вот тут.

Японский Джентльмен наклонился и раздвинул две пластинки «Трио Кенни Кларка» студии «Савой» так широко, как только смог, то есть примерно на четверть дюйма. Инстинкт коллекционера не чета чутью обычного человека. Выдернув «Трио» с полки, он, не поворачивая головы, передал пластинку Малышу Реду. Его ладонь скользнула в образовавшееся отверстие, голова склонилась ниже.

— Ага.

Очень осторожно мистер Йоши вытянул руку обратно. Тонкий слой пыли покрывал его элегантный белоснежный манжет. Когда его рука покинула полку, стали видны два альбома, засунутые в отверстие, которое когда-то занимал давно отчаливший катушечный магнитофон Джона Элдера. На совершенно идентичных конвертах ступеньки из красных, синих, зелёных и жёлтых полос складывались в рисунок клавиатуры. «Сонни Кларк Трио», «Блю Ноут», 1957, в полиэтиленовых обложках.

— Вы прячете, я нахожу, — сказал Японский Джентльмен. — Это залежи Сонни Кларка!

— Похоже на то, — сказал ошарашенный Малыш Ред.

— За три пластинки даю 2000 долларов. Сейчас. Наличными.

— Уговорил, — сказал Малыш Ред, и Японский Джентльмен, отсчитав две месячные ренты в новых, последовательно пронумерованных сотенных купюрах, вложил их в протянутую руку хозяина. Малыш Ред дал ему пластмассовый контейнер для переноски виниловых дисков, чем-то похожий на «дипломат», и мистер Иоши покинул его квартиру, сияя.

Когда Японский Джентльмен ушёл, Малыш Ред вспомнил, какая толстая подкладка из банкнот осталась в бумажнике гостя после того, как он извлёк оттуда двадцать сотен, и понял, что вполне мог запросить и получить десять сотен сверху.

Не жадничай, сказал он себе. Будь благодарен.

2. Чудо с плачущим ребёнком

Поздней зимней ночью Малыш Ред очнулся от оцепенения и увидел, что сидит, полностью одетый, на своём командном пункте, а в комнате стоит ледяная полутьма. На другом конце комнаты мигающий экран чёрно-белого телевизора показывал Луи Журдана[92], который, как муха, скользил по фасаду огромного замка вниз. (В награду за долгие часы каталогизации он планировал посмотреть «Дракулу», снятого на Би-би-си в семидесятых). При тусклом свете лампы он разглядел время: 3.25. Он спал часа полтора. Руки ломило от вечерних трудов; пустота в желудке напомнила, что за хлопотами предыдущего дня он совсем забыл поесть. Ладони и ступни Малыша Реда были мучительно холодными. Он потянулся за клетчатым пледом, лежавшим на ручке кресла. Несмотря на лёгкий дурман, царивший у него в голове, Малыш Ред всё же спросил себя, что так резко вырвало его из сна.

Сколько дней прошло без подкрепляющего сна? Два? Три? Лишённые отдыха так долго, ум и тело бунтуют, порождая фантомов. Жители невидимого мира, обретя обманчивую форму и объём, начинают вещать крайне фальшивыми голосами. Малыш Ред неоднократно бывал в таком состоянии; теперь ему хотелось одного — вернуться в царство сна, из которого его так бесцеремонно вытащили.

Нажатие рычажка привело спинку кресла в положение, навевающее сон. Укутав покрывалом ноги, он натянул его верхний край повыше, себе на грудь.

Тихо, но очень отчётливо, в каком-то углу его квартиры всхлипнул от боли или страха ребёнок. Едва Малыш Ред это услышал, как сразу понял, что именно его разбудило: поверхность сна пошла рябью и расступилась, не выдержав давления извне. А его самого вытянуло вверх, наружу, на холод.

Звук повторился, на этот раз, кажется, с кухни: кто-то икал от слёз, сдерживая всхлипы.

— Там кто-нибудь есть? — заспанным голосом окликнул Малыш Ред. Устало он повернул голову в сторону кухни и уставился в пустоту, которую ожидал там увидеть. Разумеется, никакого рыдающего от горя ребёнка в кухне не было. Малыш Ред подумал, что прошло уже, наверное, года два-три с тех пор, как он в последний раз видел ребёнка.

Он снова уронил голову в мягкий уют кресла и опять услышал звук — плач страдающего ребёнка. На этот раз он шёл как будто не из кухни, а из другого конца квартиры: не то из ванной, не то из передней комнаты, служившей складом и спальней. Хотя Малыш Ред понимал, что звук этот — просто галлюцинация и что никакого ребёнка в квартире нет, сам факт того, что кажущийся звук нёсся из спальни, встревожил его не на шутку. Спальню он берёг для себя. В редчайших случаях он допускал посетителей в самую приватную из его комнат.

Он закрыл глаза, но звук не утихал. Обман, обман восприятия! Он отказывался верить своим ушам. Никакого ребёнка нет; страдает он сам, а причина — в крайней усталости. Малыш Ред хотел было подняться с кресла и выдернуть из розетки телефон, но тело отказывалось слушаться.

Ребёнок умолк. Малыш Ред с облегчением закрыл глаза и скрестил руки в колючем тепле шерстяного одеяла. Всё тело от макушки до пят сделалось восхитительно резиновым, а разум клонился ко сну. Череда резких вскриков трассирующими пулями прошила его мозг, отчего он вздрогнул и проснулся.

Малыш Ред выругался и поднял голову. Он услышал громкий вскрик, потом ещё один, за которым последовали уже знакомые жалобные всхлипы.

— Иди спать! — заорал он и в тот же миг понял, что происходит: женщина, а не ребёнок, остановилась на тротуаре у огромного окна его передней комнаты и плачет от горя, да так громко, что её слышно внутри. Женщина плачет на тротуаре Западной 55-й улицы в половине четвёртого утра — нет, такому горю не поможешь. Оставалось только ждать, когда она уйдёт. Любое предложение помощи или поддержки вызовет лишь отпор, поток брани, оскорблений, а то и угрозу вызвать полицию. Ничего не поделаешь, сказал себе Малыш Ред. Оставь всё как есть, не лезь. Он закрыл глаза и стал ждать тишины. По крайней мере, он понял, в чём суть проблемы, а проблема рано или поздно рассосётся сама. Он так устал, что мог бы уснуть ещё до того, как эта бедняжка уйдёт. Да, мог бы, ибо он чувствовал, как тяжесть надвигающегося сна наполняет каждую клеточку его тела, несмотря на жалобные звуки, которые доносились с улицы.

Затем он снова открыл глаза, выпростал ноги из тёплых объятий одеяла и спустил их на пол, ибо он был Малыш Ред и не мог поступить иначе. Отчаяние женщины было непереносимо, разве мог он притвориться, будто не слышит? Решив, что только поглядит на неё из-за занавески, Малыш Ред заставил себя покинуть командный пункт и на негнущихся ногах зашагал к туалету.

Словно услышав его, женщина вдруг затихла. Он постоял, медленно сделал шаг вперёд. Дай-ка я посмотрю на тебя, думал он. Если ты не совсем чокнутая на вид, я окажу тебе любую помощь, какую ты не откажешься принять. Мгновение спустя он уже миновал ванную и открывал двери спальни, единственной комнаты его квартиры, куда мы ещё не заглянули.

Всхлипы перешли в низкий, ровный, страшный вой. Женщина, наверное, услышала его, подумал он, но слишком напугана, чтобы отойти от окна.

— Всё не так плохо, — сказал он, медленно прокладывая себе путь вдоль кровати к противоположной стене комнаты, где пианино загораживало половину большого окна. Теперь источник воя казался совсем рядом. Малыш Ред представил, как женщина жмётся к стене дома, склонив голову к его окну. Её механические вопли разрывали ему сердце. Он почти уже решил выйти на улицу немедленно.

Малыш Ред добрался до правого угла окна и коснулся жёсткой, тёмной материи портьеры. Провисев в одном положении лет сорок, она пахла больным животным. Пронзительный пульсирующий звук заполнил его уши, и жавшаяся к пианино тёмная тень отодвинулась к стене. Малыш Ред отдёрнул руку от портьеры и сделал шаг назад, испугавшись, что набрёл на гигантскую крысу. У него забилось сердце, перехватило дыхание. Но даже самая амбициозная крыса не могла достичь таких размеров; подавив желание бежать из комнаты прочь, Малыш Ред взглянул на существо, которое скорчилось у пианино.

Маленькая темноволосая головка склонилась над острыми, прижатыми к груди коленями, обтянутыми бесформенной белой футболкой. Две маленькие ступни бледно светились в темноте. Малыш Ред уставился на существо, которое точно пыталось вжаться в себя, надеясь исчезнуть. Сдавленный звук, полный страдания и страха. Это всё-таки оказался ребёнок: он был прав с самого начала.

— Как ты сюда попал? — спросил Малыш Ред.

Ребёнок плотнее обхватил руками колени и спрятал лицо. Звук становился всё выше, пока не превратился в быстрое повторяющееся «их, их, их».

Малыш Ред опустился рядом с ним на пол.

— Не надо бояться, — сказал он. — Я тебя не обижу.

Один глаз глянул на него и тут же нырнул обратно в майку и колени. Мальчику было на вид лет пять или шесть, у него были короткие тёмные волосы и тонкие ручки и ножки. Его трясло от холода. Малыш Ред погладил его по спине и сам удивился тому облегчению, которое испытал, коснувшись чего-то материального.

— У тебя есть имя?

Мальчик покачал головой.

— Нет?

— Нет. — Это был едва слышный шёпот.

— Это плохо. Спорю, что имя у тебя всё же есть.

Никакого ответа, не считая того, что замёрзший ребёнок перестал скулить своё «их, их, их».

— Может, скажешь мне, что ты здесь делаешь?

— Мне холодно, — прошептал мальчик.

— Ну, это-то понятно, — сказал Малыш Ред. — На дворе середина зимы, а ты сидишь тут в одной футболке. Погоди-ка, я тебе принесу одеяло.

Малыш Ред рывком поднялся на ноги и заспешил в гостиную, боясь, как бы ребёнок не исчез раньше, чем он вернётся. «Но почему я хочу, чтобы он остался?» — спросил он себя, но не нашёл ответа.

Когда он вернулся, мальчик всё ещё жался к боку пианино. Малыш Ред накинул одеяло ему на плечи и снова сел рядом с ним.

— Лучше?

— Немного. — Его зубы едва слышно стучали.

Малыш Ред провёл ладонью по укрытым одеялом рукам и спине мальчика.

— Я хочу лечь, — сказал ребёнок.

— А теперь ты скажешь, как тебя зовут?

— У меня нет имени.

— Ты знаешь, где ты?

— Где я? Я здесь.

— Где ты живёшь? Ты знаешь свой адрес? Или номер телефона? Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать свой телефон.

— Я хочу лечь, — сказал мальчик. — Положите меня в кровать. Пожалуйста. — Он кивнул на кровать Малыша Реда, покрытую множеством круглых комочков, в темноте напоминавших спящих зверьков. Это были кучки футболок, трусов, носков, фуфаек и джинсов, которые Малыш Ред носил прошлой ночью в круглосуточную стирку на углу 55-й улицы и 9-й авеню. Он набил сначала пять машин, а затем пять сушилок полугодовой стиркой, потом загрузил посвежевшую одежду в чёрные мешки для мусора, принёс домой и рассортировал на кровати, где ей суждено было лежать ближайшие несколько месяцев, а то и дольше.

— Как скажешь, — сказал Малыш Ред и, взяв мальчика на руки, понёс к кровати. Казалось, он весил не больше коробка кухонных спичек. Склонившись над кроватью, он пристроил ребёнка между шариками свёрнутых носков и стопкой аккуратно сложенных футболок с разных джазовых фестивалей.

— Знаешь, малыш, тебе нельзя здесь оставаться, — сказал он.

Мальчик сказал:

— Я и не собираюсь. Я там, где я есть.

— Не надо больше бояться.

— Я думал, ты хочешь меня ударить. — Он на секунду прищурился, и кожа на его лице как будто съёжилась, обтянув череп. Вообще-то он на редкость несимпатичный мальчишка, подумал Малыш Ред. Вид у него был заблудший и голодный, как у маленького бродяжки, который слишком долго жил своим умом. Лицом он сильно напоминал угрюмого, раздражительного старикашку. Малышу Реду показалось, будто он уступил свою постель какому-то животному, вроде ласки или койота.

Но он всего лишь ребёнок, сказал Малышу Реду Малыш Ред, и сам себе не поверил. Это был не ребёнок — это было нечто, пришедшее из морозной ночи.

— Как ты думаешь, у тебя получится уснуть?

Но ребёнок-существо погрузилось в забытье раньше, чем Малыш Ред успел задать свой вопрос.

Что же с ним делать? Ясно, что ни адреса, ни телефона от этого маленького уродца, заснувшего среди стираного белья, не добьёшься. Наверное, и насчёт имени он тоже не соврал.

Сумасшедшие мысли; он так давно не спал, что мозги отказываются работать как следует. Накатила волна глубокой усталости, а вместе с ней понимание того, что он больше вообще не может думать, по крайней мере, рационально. Если он не ляжет, то уснёт стоя. И тогда Малыш Ред опустился коленями на матрас, раскидал несколько кучек одежды, вытянулся и заснул, едва закрыв глаза.

Во сне он дышал ароматом чистого белья, прекраснее которого в мире нет. Чистое бельё пахло солнечным светом, свежим воздухом и здоровьем. Этот славный запах дарил намёк на нечто неземное, на лучший мир, который, как считают, есть на небесах. С нашей стороны дерзко рассуждать об ангелах, и всё же, если бы ангелы носили одеяния, то пахли бы точно так же, как чистые, пушистые носки и нижнее бельё вокруг Малыша Реда и его безымянного гостя. Запах мальчика то и дело долетал до него. Металлический запах пара, струёй вырывающегося из каких-то подземных областей, мешался с резкой, норной вонью лисицы, и эта смесь время от времени прорывалась сквозь благоухание белья, так как Малыш Ред во сне подвинулся к ребёнку.

Два запаха переплелись в его сне и стали одним целым, ароматом сложного архитектурного сооружения, с просторными площадями, длинными колоннадами, тесными тайными уголками и закоулками. Вот из этих-то скрытых углов и закоулков и появилось существо, которое отправилось за ним в погоню, неизвестно, к добру или к худу. Но оно преследовало его: Малыш Ред ощущал движение воздуха в длинных коридорах, по которым он мчался, а иногда ему удавалось завернуть за угол лишь на миг раньше, чем из-за другого угла появлялся его преследователь. Продолжая бежать со всех ног, точно ради спасения жизни, Малыш Ред не знал, чего хочет это существо: сделать ему добро или причинить зло.

Он вертелся и крутился, подражая движениям своего тела во сне, и в конце концов свернулся калачиком вокруг своего маленького гостя, и животный запах возобладал.

Малыш Ред не понимал, спит он и видит сон, как будто наполовину проснулся, или в самом деле наполовину проснулся, но продолжает видеть сон о том, что спит. Он будто переходил из одного состояния в другое, не замечая границы между ними. Его рука упала на грудь ребёнка — это он помнил точно, ведь он ещё подумал, что надо её убрать. Но, поднимая руку, он как-то ухитрился потянуть за собой ребёнка, хотя его ладонь была пуста, а пальцы разжаты. Ребёнок, ребёнок-тварёнок, воспарил над скомканным одеялом и разбросанными кучками белья, прилипнув к ладони Малыша Реда, как железо к магниту. По крайней мере, так показалось самому Малышу Реду: мальчик пристал к его ладони, мальчик последовал за ладонью к его боку, а когда мальчик-не-мальчик лёг рядом с ним, то улыбнулся зловеще и укусил его в шею.

Хищный запах лисицы хлынул в его ноздри, он вскрикнул от боли и страха… и в тот же миг ребёнок-тварёнок начал гладить его по голове, приговаривая, что не надо бояться, а в следующий миг он уже провалился в сон, как в подполье, и ничего больше не чувствовал и не видел.

Малыш Ред проснулся на следующий день, к вечеру. Чувствовал он себя замечательно отдохнувшим и посвежевшим. Словно скинул десяток лет, и ему снова сорок. Когда он сидел и потягивался, широко зевая, в один и тот же миг произошли два события: он вспомнил плачущего ребёнка, которого уложил в свою постель, и заметил на руке брызги подсыхающей крови.

Открыв от удивления рот, он посмотрел вниз, на свою грудь, живот, ноги. Пятна крови покрывали его одежду, как краска. Кровь пропитала одеяло и разбросанные по кровати кучки белья. Мелкие брызги краснели на пыльном полу. В бесцветную стену словно ударила кровавая струя.

Сердце Малыша Реда на мгновение встало. Дыхание сделалось частым и хриплым. Очень осторожно он спустил ноги на пол и вылез из постели. Сначала он поглядел на одеяло, которое придётся теперь выбросить, потом, всё ещё не веря своим глазам, глянул вниз, на ноги. Его рубашка цвела яркими кляксами. Её край и верхняя часть джинсов пропитались кровью так, что она даже не засыхала.

Малыш Ред стянул через голову рубашку и бросил её на пол. Пятна крови покрывали его грудь здесь и там, но никаких видимых повреждений не было. Руки тоже казались целы. Пальцы расстегнули пряжку ремня и молнию, джинсы спустились до щиколоток. Китайские шлёпанцы свалились с его ног, пока он перешагивал через мокрые штаны. От середины бедра до пяток его ноги были абсолютно чистыми; от пупка до середины бедра он был сплошь красным.

Однако боли он не чувствовал. Значит, кровь не его. Неужели что-то страшное случилось с ребёнком? Стеная, Малыш Ред перерыл всю покрывавшую кровать одежду, обшарил в комнате каждый уголок, добрался даже до входа в гостиную, но никаких следов гостя нигде не обнаружил. И никакой крови тоже. Ребёнок, существо, испарилось.

Стоя в ванной перед зеркалом, Малыш Ред вспомнил свой сон — если это, конечно, был сон — и наклонился вперёд, чтобы осмотреть свою шею. Кожа на ней была чистой, без всяких следов укуса. Значит, это был сон, от начала до конца.

Потом он вспомнил плач, разбудивший его на командном посту, звук, похожий на «их, их, их», невесомую тяжесть ребёнка на своих руках и его лисий запах. Малыш Ред открыл душ и встал в поддон. Кровь потекла по его телу в пах, оттуда по ногам вниз, в канализацию. Ему вспомнилась благодатная свежесть чистого белья. Его изумительный запах, составленный, казалось, из множества переходящих одно в другое пространств. Думая помочь попавшей в беду женщине, он обнаружил перепуганного ребёнка или нечто очень похожее на ребёнка, которого устроил на ночлег в постели из носков и нижнего белья. Стоя под тёплыми брызгами из душа, Малыш Ред подумал: «Чудо, воистину».

3. Чудо с С. М. и Виком Дикенсоном

Как-то летом, в конце дня, С. М., молодой тромбонист растущей известности, сидел в гостевом кресле Малыша Реда, слушал «Очень сакси»[93] и оплакивал свой талант.

— У меня такое чувство, точно я застрял, — говорил он. — Я довольно неплохо играю…

— Ты играешь здорово, — сказал Малыш Ред.

— Спасибо, но у меня такое чувство, как будто есть направление, в котором мне надо идти, а я никак не пойму, где оно. И всё толкусь и толкусь на месте. Не знаю, уши промыть надо, что ли, может, тогда что-нибудь получится.

— А, — сказал Малыш Ред. — Дай-ка я тебе кое-что поставлю. — Он встал со своего кресла.

— Что?

— Просто послушай.

— Только не надо мне этого дерьмового джайва, Малыш Ред.

— Я сказал, просто послушай.

— О’кей, но если бы ты был музыкантом, то знал, что это так не работает.

— Прекрасно, — сказал Малыш Ред и поставил на проигрыватель пластинку трио Вика Дикенсона — тромбон, бас и гитара, — записанную в 1949 году.

— Я пока схожу на пару минут в спальню, — сказал он. — Тут с моим бельём не так давно ерунда какая-то приключилась, половину придётся выкинуть.

С. М. подался вперёд и поставил локти на колени — поза, в которой он слушал особенно внимательно.

Малыш Ред вышел через дверь в туалет, а оттуда прошёл в спальню. То, чем он там занимался, задержало его минут на двадцать, после чего он вернулся в гостиную.

С мокрым от слёз лицом С. М. сидел, откинувшись на спинку кресла, и вид у него был такой, как будто его только что сбросили с солидной высоты.

— Благослови тебя Господь, — сказал он. — Благослови тебя Господь, Малыш Ред!

4. Чудо со слепым нищим

Этого человека он видел большую часть года: тот сидел на деревянном ящике рядом с цветами возле магазина корейских деликатесов на углу 55-й улицы и 8-й авеню и потряхивал белым бумажным стаканчиком с мелочью. Высокий, грузный, всегда в невероятной старины двубортном тёмно-синем костюме в тонкую полоску, этот тёмно-шоколадный человек четыре дня в неделю с девяти утра до глубокой ночи проводил на своём посту. В любую погоду его голову покрывала старинная коричневая федора, а на носу красовались тёмные очки со стёклами размером с четвертак.

Он был на месте, когда шёл дождь и когда шёл снег. В знойные дни он никогда не снимал шляпу, чтобы промокнуть лоб, а когда температура едва превышала десять градусов[94], не надевал ни пальто, ни перчаток. Раз обратив на него внимание, Малыш Ред скоро заметил, что ему перепадает больше денег, чем любому попрошайке на Адской Кухне[95]. Причина успеха, решил Малыш Ред, крылась в том, что его манеры всегда оставались столь же неизменными, как его гардероб.

Это был нищий, который ничего не клянчил. Нет, он милостиво брал деньги, которые ему давали. Сидя на ящике, как на троне, — локти на коленях, стаканчик с мелочью в руке, — он изливал нескончаемый поток приветствий, комплиментов и благословений на всех, кто проходил мимо него.

Прекрасно выглядите сегодня, мисс… Благослови тебя Господь, сынок… Сегодня вас ждёт хороший день, сэр… Благослови вас Господь, мадам… Детка, я счастлив каждый раз, когда ты проходишь мимо… Господь вас благослови… Господи благослови… Господи благослови..

И вот случилось так, что однажды Малыш Ред опустил бумажный доллар в протянутый стакан.

— Господи благослови, — сказал нищий.

На следующий день Малыш Ред снова дал ему доллар.

— Спасибо и благослови тебя Господь, сынок, — сказал нищий.

На третий день Малыш Ред опустил в его стакан два доллара.

— Спасибо тебе, Малыш Ред, благослови тебя Господь, — сказал слепой.

— Откуда ты знаешь моё имя? — спросил Малыш Ред. — И как ты вообще узнал, что это я?

— Я слышал, что к тебе приходят люди, — сказал слепой. — Приходят ночью и днём. Разве это не святая правда? Ночью и днём.

— Приходят, каждый своим путём, — сказал Малыш Ред. — Но откуда ты знаешь моё имя?

— Я всегда знал, кто ты, — сказал слепой. — А теперь я знаю, какой ты.

Малыш Ред опустил в его стакан ещё доллар.

— Может быть, в один прекрасный день и я приду тебя повидать.

— Может быть, — сказал Малыш Ред.

5. Чудо с демоном жадности (из Книги 1: Малыш Ред, его испытания)

Демоны жадности были повсюду. Он видел их в глазах клиентов — демоны так и выскакивали из них, крича «ещё, ещё!». Каждый раз, собираясь на работу, шнуруя крепкие ботинки, садясь в автобус, который вёз его через весь город, открывая двери в бар и подходя к столу главного официанта, Малыш Ред чувствовал, как сжимается его желудок при мысли о поджидающих демонах. Там, где правят демоны, всякая радость пуста, всякое счастье — это замаскированная боль, а всякое удовольствие — продукт удовлетворённой зависти. Каждый день, направляясь в задние комнаты ресторана, чтобы облачиться в галстук-бабочку и белый пиджак, он боялся, что не выдержит затхлых, ядовитых испарений зла и сбежит.

Это случилось в дни убывающей юности Малыша Реда, когда он ещё не стал совсем взрослым.

Демоны собирались здесь потому, что им нравилось общество друг друга. Демоны всегда узнают один другого, хотя человеческие существа, в которых они живут, не понимают своей одержимости и представления не имеют о том, что происходит. Они просто считают, что ходят в определённые рестораны или, скорее, ресторан, потому, что там приличная еда и приятная атмосфера. Одержимые демонами люди не замечают, что цены растут, еда ухудшается, а атмосфера становится тяжёлой, кислой, затхлой. Старший официант видит, как обслуживающим персоналом овладевает странная апатия, но он и сам слишком обленился, чтобы волноваться по этому поводу. Девяносто девять процентов официантов не замечают, что теперь они избегают глядеть клиенту в глаза, и обращают внимание лишь на то, что в заведении как будто стало темнее, чем раньше. Только Малыш Ред видит демонов, беснующихся в глазах вялых посетителей; только Малыш Ред понимает, и от этого его тошнит.

И вот наступил день, когда красивый некогда человек в синем блейзере, сидевшем на нём плотно, как шкурка на сосиске, подозвал Малыша Реда к своему столику и заказал ещё шестнадцать унций стейка на рёбрышке, с кровью, добавочную порцию луковых колец, ну, и вторую бутылочку каберне «Напа Вэлли» в придачу.

— Нет, — сказал Малыш Ред.

— Парень, брось свои шутки, — сказал клиент. Его лицо пошло розовыми пятнами. — Я заказал ещё один стейк, луковые кольца и бутылку вина.

— Вы уже наелись, — сказал Малыш Ред. Он наклонился и посмотрел клиенту в глаза. — Что-то внутри вас хочет ещё еды, но вам самому она не нужна, вы наелись.

Мужчина схватил его за запястье и приблизил свою огромную голову к лицу Малыша Реда.

— Будешь себя так вести, парень, и однажды холодной зимней ночью я приду к тебе, одетый в одну футболку.

— Что ж, пусть будет так, — сказал Малыш Ред.

6. Чудо с дохлой кошкой

Годы спустя, став взрослым, Малыш Ред вышел однажды из дома, чтобы пополнить запас пива «Бек». Было около шести часов утра, суббота, начало июня. Два трубача и карманник, которые зашли к нему посидеть в четверг вечером, болтались по его гостиной, ничем, в общем-то, не занятые, и ждали, когда он вернётся с завтраком. Корейцы, державшие магазинчик деликатесов на углу 55-й и 8-й авеню, в последнее время вели себя как-то странно, поэтому он повернул за угол, намереваясь обогнуть их витрину и продолжать путь к другой закусочной, на углу 56-й, где корейцы ещё не сошли с ума. Его напугал слепой нищий, который, выйдя на улицу, сказал:

— Бог ты мой, да это же Малыш Ред! Доброе утро, сынок. Похоже, тебе не мешало бы хорошенечко выспаться.

— И тебе доброе утро, — сказал Малыш Ред. — Не рановато для работы?

— Сегодня должно произойти что-то замечательное, — сказал слепой. — Не хочу пропустить. — Он сел на свой ящик, устроился поудобнее и открыл бутылочку «Доктора Пеппера», которую только что приобрёл.

По просторам 8-й авеню двигались лишь несколько такси, и ни одной живой души на обоих тротуарах. Железные ставни на витринах большинства магазинов были опущены.

Идя вдоль квартала, Малыш Ред поглядел на ту сторону улицы и увидел, как что-то маленькое отделилось от спасительной тени мусорных контейнеров и метнулось через дорогу. Это была рыжая кошка, худющая, кожа да кости.

До западной обочины оставалось метров пять, когда из-за поворота вылетело такси, мчавшееся на север, к площади Колумба. Кошка застыла, вытаращив глаза на автомобиль, потом собралась в комок и бросилась вперёд.

Малыш Ред, разинув рот, наблюдал за ней с тротуара.

— Ах, ты, сукина дочь, — сказал он. — Шевелись быстрее!

Когда кошке оставался до обочины всего один прыжок, таксист нажал на газ и сбил её. Малыш Ред услышал сдавленный мяв, потом увидел, как кошка кубарем покатилась по дороге и замерла в канаве.

— Чёрт, — выругался он и оглянулся на слепого нищего. Тот сидел на своём ящике, сжимая «Доктора Пеппера» в руке, и напряжённо смотрел в пустоту. Малыш Ред подошёл к неподвижной кошке и опустился на тротуар.

— Давай-ка, вставай, — сказал он. — Вставай давай, киска.

Клочок меха в канаве дёрнулся раз, другой и, шатаясь, встал на ноги. Повернул голову к Малышу Реду и взглянул на него тёмными подозрительными глазами.

— Иди, — сказал Малыш Ред.

Кошка вскарабкалась на обочину дороги, села полизать маслянистое пятно на шубке, потом, хромая, скрылась в дверном проёме.

Малыш Ред выпрямился и оглянулся. Слепой, сложив ладони рупором, кричал ему вслед. Малыш Ред не разобрал, что именно, но, похоже, что-то хорошее.

7. Чудо с домовой мышью

Как-то тёплой ночью в прошлом году Малыш Ред проснулся на командном посту в кресле и услышал тишину в квартире. Телевизор был выключен, и единственный красный огонёк горел на контрольной панели компакт-проигрывателя, который, доиграв до конца «Каунт на берегу, часть 2»[96], ожидал дальнейших инструкций.

Малыш Ред потёр руками лицо и сел прямо, пытаясь решить, включить ли ещё диск или продолжать спать так. Но он не успел прийти ни к какому решению, когда маленькая серая мышка, прошмыгнув между двумя упаковками пустых бутылок от «Бека», замешкалась на пороге гостиной. Казалось, она смотрела на него.

— Иди своим путём, а я пойду своим, — сказал Малыш Ред.

— Благослови тебя Господь, Малыш Ред, — сказала мышь. Голос у неё оказался на удивление глубокий.

— Спасибо, — сказал Малыш Ред и погрузился в лёгкий бестревожный сон.

Помимо музыки, книг и телевидения, других хобби и увлечений у него нет.

Дорогой Р.,

Слышал ли ты о человеке, если он человек, по имени Малыш Ред? Доходили до тебя слухи о нём? О’кей, я знаю, что ты подумал, но не беспокойся, я не слетел с катушек, не спятил или что-нибудь в этом роде, и я не собираюсь тебя обращать. Просто я хочу тебе кое-что рассказать, и всё. А дальше сам решай. Что бы ты ни подумал, мне всё едино. Похоже, я и сам не до конца ещё разобрался, наверное, поэтому я и пишу тебе это письмо.

Я ведь говорил тебе, что перед отъездом из Чикаго в тот раз я взял пару уроков у С. Ф., верно? До чего мужик классно играет! Ну, ты знаешь. В последний школьный год мы слушали концерт «Живьём в Лас-Вегасе» не меньше тысячи раз. Да, вот кто открыл нам глаза. И не только на тромбон, хоть как он был изумителен, но и на музыку вообще. Так вот, значит, приехал он в город, и я ходил на каждый его концерт, а после концерта оставался, он скоро заметил, что я всё время там, и после третьего концерта я купил ему выпить, мы разговорились, он узнал, что я тоже играю на тромбоне, стал спрашивать, где, да как, да всё такое, и попросил меня посидеть во втором составе на следующий вечер. Тогда я принёс свой тромбон и сел играть с ним, и он был просто великолепен. Думаю, я тоже ничего справился, потому что он сказал: «Это было хорошо, парень». Можешь представить, как я себя почувствовал после этих его слов. Я спросил, не даст ли он мне пару уроков, пока он в городе. Знаешь, что он мне ответил? «Конечно, думаю, что смогу показать тебе пару штук».

Мы четыре раза встречались в отеле, в его номере, и ещё почти каждый вечер играли час или два после концерта. В основном он разрабатывал со мной губы и дыхалку, но главное обучение заключалось в том, что я просто слушал его рассказы. Чего только не случалось на гастролях с Кентоном и Вуди Германом, каких только историй он мне не рассказывал — о парнях, которые действительно знали своё дело, и о других, которые не знали ничего, но всё же как-то прокатывали. И вот однажды он говорит: «Будешь в Нью-Йорке, парень, найди чувачка по имени Малыш Ред и скажи ему, что я сказал, что ты в порядке».

«А кто он? — спрашиваю. — Тоже тромбонист?»

Не-ет, говорит, просто парень, с которым надо бы зазнакомиться. Может, он мне поможет. «Малыша Реда так просто не опишешь, надо самому его увидеть, — сказал он. — С этим парнем ты как будто всегда танцуешь танго». И он засмеялся.

«Танго?» — спрашиваю.

«Ага, — отвечает. — Даже если всё кончится дерьмово, ты всё равно будешь знать, что шикарно провёл время».

Значит, я приехал в Нью-Йорк и стал расспрашивать людей об этом Малыше Реде. Оказалось, многие его знают, особенно музыканты, но никто не мог мне толком сказать, кто он такой и что в нём особенного. Выглядело это примерно так — если ты его знаешь, то какой смысл о нём говорить, а если нет, то зачем говорить, всё равно ничего путного не скажешь. Я встречал пару парней, которые при упоминании имени Малыша Реда просто пожимали плечами и трясли головами. Один даже вышел из комнаты, в которой мы сидели!

Наконец я решил, что пора мне самому на него посмотреть, и я ему позвонил. Он отвечал уклончиво. Как я про него узнал, кто мне сказал о нём? «С. Ф. велел передать тебе, что я в порядке», — сказал я. Ладно, говорит, заходи попозже, часикам к 10, тогда у меня будет время.

Примерно в пол-одиннадцатого я уже стоял возле его дома на углу 55-й и 8-й, это недалеко от моей комнаты на углу 44-й и 9-й. Я набрал его номер, он меня впустил. Открыл мне дверь, худенький такой мужичок с рыжей бородой и длинными рыжими волосами, собранными в хвост. Лицо у него печальное, вид усталый, но он тут же вручает мне бутылку пива и ведёт в невероятно захламлённую комнату, где у него только вдоль одной стены пластинок, наверное, миллион, и спрашивает, что я буду слушать. Не знаю, говорю я, я тромбонист, может, у него есть что-нибудь такое, чего я не слышал? И началось! У этого парня оказались сотни великих вещей, о которых я даже не знал, я оглянуться не успел, как прошло часов пять или шесть, и мне пора было возвращаться к себе, чтобы не уснуть прямо на стуле. Он пообещал мне записать на плёнку лучшее из того, что мы с ним слушали, и я пошёл. Тут я понял, что за всё время, пока мы были вместе, Малыш Ред не сказал и дюжины слов. У меня было такое чувство, будто со мной случилось что-то очень важное, хотя я понять не мог, что.

В третий раз я пришёл к Малышу Реду и начал жаловаться на то, что не знаю, куда двигаться дальше, и он поставил мне старый диск Вика Дикенсона, от которого у меня чуть крышу не сорвало. Это было как раз то, что мне надо, и он знал это! Он понял.

После того случая я стал засиживаться у него. Зима кончилась, но весна ещё не пришла. Когда я шёл по 9-й авеню, воздух был холодный и яркий. Малыш Ред будто не замечал, как выстыла его квартира, и я постепенно тоже об этом забыл. Солнечный свет обводил чёрные контуры предметов в его кухне и гостиной, потом тускнел и сменялся полной темнотой, и я иногда думал о звёздах над 55-й улицей, которых мы всё равно не смогли бы увидеть, даже если бы вышли наружу.

Обычно мы были одни. Он разговаривал со мной — он говорил. Иногда заходил кто-нибудь ещё, вставлял пару слов и снова оставлял нас одних.

Частенько его слова повисали в молчании, он вставал, шёл в кухню, приносил оттуда свежий хлеб и делил его со мной. Вкус у этого хлеба был чудесный, восхитительный. Ни разу с тех пор мне не удалось найти ничего подобного.

Пару раз вместо пива он наливал мне вина, и оно было бесподобно. У него был вкус солнца, света, льющегося в плодородную землю.

Однажды он спросил у меня, не знаю ли я женщину, которую зовут вроде как Симона Вей. Я ответил, что никогда о такой не слышал, и он сказал — всё в порядке, просто спросил. Позже он написал её имя на бумажке, и оказалось, что правильно В-е-й-л-ь, а не В-е-й. Кто эта женщина? Чем занимается? Я ничего о ней не узнал.

Через пару недель я отвык уходить домой: когда хотелось спать, я просто растягивался на полу и спал до тех пор, пока не просыпался снова. Малыш Ред почти всегда спал в своём кресле, и я, проснувшись, видел его запрокинутую голову, закрытые глаза, выражение лица самого спокойного человека в мире.

Он говорил со мной, но у меня не было ощущения, что он чему-то меня учит. Мы говорили о том и о сём, начинали и прерывались, днём и ночью, как заведено между друзьями, и всё казалось мне удобным, знакомым, таким, как должно быть.

Однажды утром он сказал мне, что я должен идти, пора. «Ты шутишь, — сказал я. — Всё же прекрасно. Мне ведь на самом-то деле не надо никуда уходить?»

«Ты должен идти», — сказал он. Я готов был упасть перед ним на колени и умолять, готов был схватить его за отвороты брюк и не отпускать, пока он не передумает.

Он вытолкал меня в подъезд и запер дверь. Выбора не было, пришлось идти. Спотыкаясь, я спустился по лестнице и вышел на улицу, вспоминая ночь, когда я видел, как мышь выбежала из его кухни, благословила его, назвав по имени, и получила ответное благословение. Прошагав три или четыре квартала по 8-й авеню, я понял, что никогда не вернусь обратно.

С самого начала я оказался там по ошибке — он принял меня по ошибке, моё место было не в той захламлённой квартире. Моё место могло быть где угодно — в тюремной камере, в пригородном доме, в спальне с безвкусными картинками на стенах, на скамейке метро, где угодно, но только не в той квартире.

Я часто пытаюсь вспомнить, что он мне говорил. Моё сердце бьётся чаще, горло сжимается, я вспоминаю отдельные слова, но откуда мне знать, те это слова или нет? Он уже не может мне подсказать.

Я думаю: между нами была какая-то любовь. Но как мог Малыш Ред любить меня? Он не мог, это немыслимо. И всё же, Р., одна крошечная, неуклюжая, напуганная частичка моего «я», запрятанная глубоко внутри, думает, не может не думать, что может быть, просто может быть, несмотря ни на что, он всё же меня любит.

Так скажи мне, старый друг, слышал ли ты когда-нибудь про Малыша Реда?