Дети Эдгара По

Поворот сюжета

Утром пятого дня Донни объявил, что он всё понял. Не в первый раз.

— Значит, так, — сказал он. — Миллионы лет назад прилетают на Землю пришельцы и находят здесь медленно развивающиеся микросподии[60]. Может, они диплом пишут, вроде наших студентов. И тогда они берут и заселяют нашу планету бактериями, из которых со временем вырастает человеческое общество, — получается, что наша культура, она в буквальном смысле культура, ясно? Только мы — не то, что они планировали. Формула была засоренная или ещё что-нибудь в этом роде. И вот через миллионы лет они возвращаются — а для них это как летние каникулы — и видят, что их лабораторный препарат загнил прямо в пробирке. Мы — худшее, что могло произойти. Все их планы рухнули, работа пошла прахом, остаётся только объявить первый эксперимент неудавшимся, помыть посуду и начать сначала. Но, приглядевшись, они думают: эй, а может, тут есть что-нибудь стоящее? Такое, что поможет им спасти свои ленивые задницы от полного провала на зачёте? И вот они решают взять крошечный образец — скажем, одну клетку — и посмотреть, а не вытворяет ли она что-нибудь интересное. Вот почему мы здесь.

Вера сказала:

— Твой прежний бред этому в подмётки не годится, но, по-моему, с меня уже хватит.

Зак не сказал ничего, потому что в этот момент потерянно разглядывал последние остатки еды — один энергетический батончик, обречённый быть разрезанным на три части, одна банка венских сосисок (всего восемь штук) и пинта воды в бутылке, к которой кто-то уже основательно приложился.

— Жду не дождусь вашего блистательного объяснения, — кисло ответил Донни. Его настоящее имя было Деметриус, но он его ненавидел. Настоящее имя Веры было Эллен, но она сменила его официально. Зака от рождения звали Кевин, далее см. выше.

— Я пас, — сказала Вера, устав от этой игры. — Хватит с меня. Надоело. — Она поглядела в алеющее рассветное небо и закричала: — Эй, вы, там! Слышите меня? Я выхожу. К чёрту вас всех. Инопланетяне, или кто там наверху с нами играет, можете поцеловать меня в анал!

Донни вздрогнул, как будто правда думал, что пришельцы из космоса могут материализоваться и наказать их. По крайней мере, хоть какой-то финал.

— Не вопи, — сказал Зак, переключаясь на неё и по-прежнему строя из себя лидера. — Горло пересохнет. Кто подбирался к воде, пока я спал?

Донни и Вера свою вину отрицали; ситуация, как всегда, зашла в тупик. Зак этого ждал и спустил дело на тормозах, зная, что бонусный глоток достался ему самому.

— Солнце встаёт, — зачем-то сказал Донни. — Похоже, нет ничего более постоянного, чем борьба мужчины с природой.

— Ты это и вчера говорил, сексистская задница, — бросила Вера.

— Оглядитесь, — сказал Зак, тыча во все стороны света поочерёдно. — Пустыня. Дорога. Пустыня. Снова дорога. Снова пустыня. И так далее. Может, кто-нибудь видит, к примеру, обломки самолёта, которые мы могли бы превратить в хитроумное спасательное средство? Нет. Или какой-нибудь проблеск на горизонте, выдающий близость цивилизации? Ничего подобного. Не вызревает ли в нашем крошечном обществе из двух мужчин и одной женщины некая динамика, которая приведёт нас в конце концов к спасительному откровению? Ответ отрицательный. — Он снова ткнул пальцем. — Дорога. Пустыня. Вставайте, пошли.

— Зачем? — сказала Вера, наблюдая за своей укорачивающейся тенью.

— Потому что, когда мы в первый раз оторвали от земли свои задницы и стали двигаться, мы нашли пищу, верно?

— Это единственная причина?

— Может, найдём что-нибудь ещё.

Она порозовела от гнева, хотя, быть может, всё дело было в упавшем на неё под необычным углом рассветном луче.

— Значит, надо просто идти, идти, и всё тут?

— Если протянем ещё день, может, что-нибудь придумаем.

— Например, «почему»? — сказал Донни. — Точнее, «почему мы»?

— Нет, я хотел сказать, придумаем, как вернуться к нормальной жизни, а если будем просиживать тут задницы и дожидаться, когда кончатся припасы, у нас точно ничего не получится.

Всеобъемлющее величие слова «припасы» в применении к имевшемуся у них съестному, которого и на перекус не набиралось, насмешило Веру.

— Мне нужен ответ, — сказал Донни. — Я хочу знать почему.

— В этом и есть самая большая твоя проблема, Дон-О. — Зак протянул руку Вере, которая потянулась к нему, как растение вслед за солнцем. — Давай, детка, пойдём.

Повернувшись к солнцу спиной, они зашагали туда же, куда шли уже… ну, в общем, в вечность.

Почти весь четвёртый день прошёл в том же бестолковом теоретизировании.

— Я понял, — сказал Донни, отчего Вера закатила глаза. У неё уже выработалась комическая привычка реагировать так на всякое предложение Донни. Донни был безнадёжный идиот.

— Значит, так, мы — персонажи фильма, или романа, или чего там ещё. И мы не понимаем, ни кто мы, ни где мы, а всякая дрянь всё происходит и происходит, а мы всё держимся и держимся, но, хотя мы этого не замечаем, наши воспоминания и наши характеры начинают меняться. Это потому, что мы — вымышленные персонажи, только мы этого не знаем. А парни в киностудии всё требуют изменений, или редактор в издательстве всё время спрашивает «в чём смысл этой сюжетной линии?» или «в чём заключается их внутреннее развитие?». А мы не знаем, потому что нас выдумал какой-то автор, который представления не имеет о том, что мы можем чувствовать и страдать.

— Как жаль, что в этих кустах нет большого, блестящего новенького унитаза, — сказала Вера.

— А что? — спросил Донни, которому надоело отправлять естественные потребности организма на свежем воздухе.

— А то, что я не знаю, с чего бы начала, — ответила Вера. — То ли напилась бы сперва из бачка, то ли засунула бы твою башку в дырку и нажала на слив.

— Дети, дети, — вмешался Зак. — Перестаньте. Нам ведь повезло вчера, правда? С едой.

— Ага, — подхватил Донни. — Поворот сюжета, понимаете? Никто ведь не ожидал, что мы найдём еду, как раз когда она понадобится. В рассказах всё должно быть разъяснено; всё должно иметь последствия.

— Твоё определение еды резко отличается от моего, — сказала Вера. — Мне нужна хорошая кварта грёбаной сельтерской, а потом чизбургер с беконом и чёртов шоколадный коктейль с грёбаной вишенкой, и пошёл ты со своей корявой ебучей историей к чёрту.

— Здорово, просто великолепно, — отозвался Донни. — Спасибо за твой безмерный вклад в дело поисков выхода из нашего затруднительного положения. Ты нам нисколько не помогаешь.

— Я — хаотический фактор, — сказала Вера. — Я здесь именно для того, чтобы сводить на нет все твои аккуратненькие объяснения.

— А я — пятое колесо, — сказал Донни. — Сначала вы вдвоём убьёте меня, потому что у вас это, ну, отношения.

— Да, так мы далеко уйдём, — сказал Зак, но его попытка пошутить провалилась. Было слишком жарко для приколов.

Они ориентировались по солнцу и старались не отклоняться от прямой, заданной их предыдущим маршем. Ветер сдувал вчерашние следы, стоило им скрыться из виду. Пустыня походила на Сахару — разлинованные ветром барханы и растительность, столь редкая, словно её добавили уже потом, в качестве запоздалой дизайнерской идеи или необязательных декораций. Они были изумлены, повстречав одинокий кактус, и удивились ещё больше, когда Зак показал им, как извлечь из него годную для питья влагу.

— Великолепный пример, — сказал Донни. — Откуда ты это узнал?

— Понятия не имею, — ответил Зак. — Я всегда это знал.

— Прочёл в какой-нибудь брошюре? Видел в документалке про природу? Или, наверное, тебя снабдили этими сведениями по какой-то причине.

— Нет никакой причины, — сказал Зак и облизнул губы, пытаясь смочить рот слюной, но у него ничего не вышло. В горле пересохло. Мозги поджаривались. — Просто я знаю, и всё.

— Так не годится, — сказал Донни, покачал головой и с презрением фыркнул. — Должна быть какая-то причина.

— Какая ещё причина? — У Веры, похоже, слюны было предостаточно. — С нами произошёл несчастный случай! Какое же ты дерьмо.

— А может, это был не случай, — сказал Донни. Он постарался придать своему голосу зловещее выражение, но ни Зак, ни Вера не оценили его актёрского чутья.

К середине третьего дня их кожа обгорела и шелушилась, тела страдали от обезвоживания. Они походили на заблудившихся солдат иностранного легиона, пропылившихся дочерна, с белыми безумными глазами Лоуренса Аравийского[61], пытающихся длинными рукавами и самодельными бурнусами прикрыть свою иссушенную плоть от солнечной казни.

— Если ты ещё раз вспомнишь при мне о Боге, я выбью тебе парочку зубов, и ты напьёшься собственной крови, — предупредил Зак.

— Я только хотел сказать, что всё это сильно напоминает какое-нибудь библейское испытание, — сдержанно ответил Донни. — В Библии такое на каждом шагу, и в Коране, и в даосизме, и в фольклоре — и всё это притчи. Люди там и сям проходят чрезвычайные испытания, а в конце их ждёт откровение. И это называется походом за видением.

— Поход за видениями — это когда моришь себя голодом, пока не начнутся галлюцинации, — сказала Вера. — Мы это и делаем. Только никакого откровения я пока не замечаю.

— Значит, мы еще недалеко зашли, вот и всё.

— Тогда, может, объяснишь, почему мы не видели ни намёка на движение на этой чёртовой дороге, сколько по ней идём? Да мимо нас уже тысячи машин должны были проехать, в Вегас и обратно. Мы должны были миновать десятки торговых центров и заправок с чудесными, кондиционированными туалетами. Но нет, всё, что мы видим с тех самых пор, как ушли от нашей машины — кстати, единственной на дороге, — это жара, жара и ещё раз жара, да ещё миллиард белых разделительных полосок, которые плавятся вместе с асфальтом на этом чёртовом шоссе, которое ведёт прямо к чёрту на рога!

— Альтернативное измерение, — сказал Донни.

Зак даже остановился и, повернув шею, с отвращением взглянул на него.

— Что?

— Альтернативное измерение, существующее одновременно с нашей реальностью. Нас выбило из колеи. И мы застряли в каком-то месте, похожем на то, где мы были, — на мир, из которого пришли, — с той разницей, что здесь ничего больше нет, и никого тоже, и нам надо найти точку разрыва или совмещения, подождать, пока два мира синхронизируются, и опа! — мы снова на месте.

— Ты сам его придушишь или я этим займусь? — сказала Вера.

— Мне больше нравится другое объяснение, про Бога, — сказал Зак. Он шутил, но никто не оценил его юмор.

— Мы же взрослые люди! — сказала Вера. — Рационально мыслящие существа! Может, оставим уже всю эту брехню про Бога, Библию и прочий старомодный вздор в двадцатом веке, где им самое место? Блин, да уже двести лет назад от них не было никакого толку, они только оболванивали людей, превращали их в овец, которые обожествляют мясника. Призрачная надежда для идиотов. Помирай — и сразу в рай, только прежде в гроб сыграй! Заезженная, выдохшаяся, прогнившая чушь.

— Не питаем ли мы призрачных надежд? — спросил Донни.

— Нет, Донни, — сказал Зак. — Мы балансируем на тонкой грани между крошечной, жалкой надеждой и полным отсутствием таковой. Смотри на вещи шире. Ты сам ограничиваешь своё мышление и загоняешь себя в ловушку — хочешь организовать всё так, чтобы получился хеппи-энд, эдакий щелчок, от которого все идиоты взвоют «у-у-у». Тебе нужны причины, но никаких причин нет, а хочешь узнать, что есть? Слушай, пока я жив: настоящая свобода — это всегда полное отсутствие надежды.

— Это глубоко, — ответил Донни, не врубаясь.

Вера ладонью прикрыла глаза от солнца и попыталась заглянуть в будущее.

— Забудьте про машины и торговые центры, — сказала она. — Мы здесь животных не видели. Животные пустыни днём прячутся, но мы никого не видели. Ни одной птицы. Даже грифа.

— Это не жизнь, а прозябание, — пошутил Зак.

— Солнце меня изжарило, — сказала Вера. — Скоро мы все покроемся хрустящей золотисто-коричневой корочкой. — Она снова загородила ладонями глаза, предъявляя обвинение пылающему шару наверху, который поджаривал их на медленном огне, словно какая-то копуша-комета. На небе не было ни облачка.

— Если это солнце, — сказал Донни.

У Зака и Веры не было сил жаловаться. Они просто встали, как вкопанные, синхронно повернулись и вздохнули, глядя на неистощимого Донни. А тот сразу решил, что можно продолжать.

— Я хочу сказать, что это мы считаем, будто идём по траектории восток-запад. На самом деле мы можем вполне идти и на север. Что, если это не солнце? Что, если блуждающий огненный шар просто забавляется с нами?

— Значит, мы снова целый день шли не туда, — сказал Зак.

— А что, если это не день? — возразил Донни. Он выудил из кармана свои наручные часы. Они оказались там днём раньше, когда на жаре начали припекать запястье. Теперь он заметил, что часы стоят.

— Пять тридцать пять, — сказал он. — Странно.

Зак и Вера медленно повернулись (экономя энергию), не сказали ни слова (экономя слюну) и уставились на Донни с таким выражением, которое он про себя окрестил Тот Самый Взгляд. Когда люди смотрят на вас Тем Самым Взглядом, они ждут соли шутки, которая им явно придётся не по душе.

— Именно в это время вчера остановилась машина, — сказал он. — Я это запомнил, потому что обратил внимание.

— Вот как? — сказала Вера. — Теперь последует теорийка о том, как все мы соскользнули в другое пространство в промежутке от тик до так?

— Донни, когда ты в последний раз глядел на свои часы до вчерашнего дня? Может, они у тебя вообще стоят, а ты посмотрел вчера на них и решил, что время пять тридцать пять?

Вот так, стоило отвлечься, и Зак взял на себя роль лидера в их маленькой команде.

— Ребята, вы меня совсем не слушаете, — сказал Донни несколько уязвлённо. — Часы встали одновременно с машиной.

Но Вера уже разошлась и мчалась на всех парусах:

— И это, разумеется, должно что-то значить? Уволь от подробностей.

И Донни уволил, в последний момент проглотив фразу, которая едва не сорвалась у него с губ: «А я думал, что вы мои друзья». Так и остановился с пустым лицом и вытаращенными глазами, точно слушал радио пришельцев.

— Эй.

Зак что-то нашёл. Тема закрылась.

Чёрная нейлоновая петля торчала из песка чуть в стороне от правой обочины дороги. Когда Зак потянул, у него в руках оказался маленький чёрный рюкзачок, точно такой, как тот, который уже несла Вера. Оба ждали, почти обречённо, что скажет по этому поводу Донни.

Тот протянул руки ладонями вперёд, точно успокаивая.

— Я не скажу ни слова, если вам так легче.

В рюкзаке они нашли два солодовых энергетических батончика, две пинты воды в бутылке, две банки венских сосисок и два пакетика солёных чипсов — всё такое раскалённое, что едва можно прикоснуться.

— Прямо страшно даже, — сказала Вера, осматривая рюкзак. — Он совсем как мой.

— О, чёрт, — не стерпел Донни. — Может, это повтор.

Вера едва удержалась, чтобы не дать ему оплеуху.

— Ну вот, опять, — сказала она с глубоким вздохом, выпуская горячий воздух, который никак нельзя было терять.

— Мы застряли внутри ленты Мёбиуса, и она всё время повторяет наши действия. Наверняка. Вы только посмотрите на этот рюкзак. Он не просто такой, как Верин, — он и есть Верин. Лежит тут с тех пор, как мы прошли здесь в последний раз. А мы ничего не помним потому, что цель, которая стоит за всем этим, ещё не достигнута. Что бы ни произошло в прошлый раз, мы всё продули. Продуем снова — и опять найдём точно такой же рюкзачок.

— Будешь жевать свою треть или продолжишь лекцию? — Зак вытащил складной нож, чтобы разделить один из батонов, но клейкая протеиновая субстанция так нагрелась, что батончик практически растёкся на части.

— Нет, вы только посмотрите. — Донни даже вспыхнул от страха и злости. — Всего по два. Только два. Почему только по два? Кто здесь лишний? Я. Что со мной, чёрт возьми, происходит?

— Заткнись, Донни! — сказала Вера. — Загляни в эту дурацкую штуку: там нет моего бумажника, моего удостоверения, моей щётки, тампонов и прочей хрени, которую я ношу в своём рюкзаке. Это просто грёбаное совпадение!

— Нет. Что-то происходит. Что-то меняется. Один из нас должен уйти.

— Донни, у тебя сосуд лопнет, парень. — Зак с треском откупорил банку и осторожно пригубил жидкость, в которой томились мини-сосиски.

— А я и не голоден, — продолжал Донни. — Вот я гляжу на это всё, на еду, и умирать должен с голоду, а мне не хочется. Мы шли вчера весь день, и сегодня весь день, так что должны бы кобеля в шерсти съесть… но я чувствую, что голод и жажда только подступают. Ровно чтобы поддерживать во мне безумие.

— Вот насчёт безумия я с тобой полностью согласна, — сказала Вера.

— Всё равно поешь, — сказал Зак. — Прибереги силы для следующего объяснения того, что с нами случилось.

— Да, завтра похохочем, — добавила Вера, методично наполняя водой колпачок от бутылки и опрокидывая его в себя так ловко, что ни разу не поперхнулась и не пролила ни капли, удивительно размеренно и точно.

— Кто-нибудь желает послушать альтернативную точку зрения? — спросил Зак, с удовольствием посасывая солёные чипсы, хотя от них ещё больше хотелось пить. — Рюкзак — это указатель. Кто-то уже шёл здесь до нас. А бросили его потому, что они выбрались, их спасли, и он им больше не понадобился.

— Да, наверное, потому, что они умерли. — Донни был всё ещё не в духе и отводил глаза. Про себя он счёл предположение Зака слишком жизнерадостным и к тому же не выдерживающим критики. Может, Зак просто играл в оптимиста, чтобы ободрить Веру. В книге, на телешоу или в кино такое объяснение не прокатило бы, слишком многое пришлось бы объяснять.

— Если бы тот, кто бросил это здесь, просто умер, мы бы нашли тело, — сказала Вера. Она всегда была заодно с Заком.

— Не нашли бы: его занесло песком, — возразил Донни.

— О Господи, что с тобой спорить, — сказала она. — Ты же всё равно всегда прав.

После этого несколько долгих минут они молча поглощали свою жалкую добычу. Донни смотрел вдаль, в сторону… куда угодно, только не на своих друзей, всё более его раздражавших. Вера и Зак прижались друг к дружке и о чём-то шептались, начисто забыв о его присутствии, пока он не вернул их к реальности.

— Гляньте, — резко сказал он.

— Что? — Зак приподнялся и, щурясь, стал вглядываться в горизонт.

Донни протянул руку.

— По-моему, я что-то вижу. Вон там.

— Значит, пора израсходовать ещё чуток энергии. Если нам повезёт, закопаем рюкзак в песок для следующего ублюдка. Детка?

Вера отряхнула джинсы и встала.

— Ага. Шагом марш, раз-два. — Ей хотелось сострить что-нибудь насчёт Дороти и дороги из жёлтого кирпича, или дикой банды[62] минус один, но из-за чёртовой жары ничего не шло в голову.

Донни вёл их, как будто взял след. Обычно он предпочитал держаться в двух шагах позади Зака и Веры, потому что ему нравилось смотреть, как движется Верин зад. Может быть, теперь, если его спутники окажутся сзади, в один прекрасный момент их просто не станет. Может, их похитят. Бывает же такое. В книжках, в кино.

Они дошли до места, но там ничего не было.

Почти весь второй день они провели в ожидании возле машины, под дугой солнца. В ожидании спасения. В ожидании ответов, прохожих, проезжих, кого угодно, кроме самих себя. Тогда-то Донни и начал лепить свои теории.

— О’кей, мы все пьяные, — сказал он, зная, что это чушь. — Напились в стельку. А это всё сон. Видите машину? Мы её разбили и умерли, а здесь ад или ещё что-нибудь. Чистилище.

— Мне нравится такая идея, — сказал Зак. — Ад или что-нибудь.

— Кувшин с водой пуст, — сказала Вера. Перед выездом они сунули на заднее сиденье галлонную канистру с водой. Её хватило на день активного восполнения жидкости. Тщательный макияж Веры расплылся, потёк, размазался по лицу и испарился.

Зак повязал голову футболкой, чтобы уберечь свой скальп от поджаривания.

— Нам надо сидеть тихо и не потеть, — пошутил он. — Кто-нибудь появится. Мы же появились.

— Раньше Лас-Вегас был самым большим психологическим искушением в стране, — сказал Донни. — Чтобы поехать туда и сделать ставку, требовалось усилие воли, помогающее пилигриму преодолеть барьер безжизненной пустыни. В Вегас нельзя попасть случайно; чтобы туда добраться, надо принять решение и пересечь пустое пространство. Это не то же самое, что в магазин сходить, тут не подумаешь: «А не сыграть ли мне по маленькой, раз уж я здесь». Тут нужно предпринять марш-бросок, а когда попадёшь на место, то выбора нет, остаётся только сделать то, зачем ты, собственно, и приехал. Здесь такая тонкая стратегия, что большинству людей и не понять. Никто об этом и не думает.

— И ты хочешь сказать, — сказала Вера, — что?..

— Только то, что это интересно, как, по-твоему?

— По-моему, здесь дьявольски жарко, и я хочу куда-нибудь подальше. — Она принялась обмахиваться, и Донни был внезапно вознаграждён промелькнувшим видением соска, покрытого бисеринками пота и безупречного, как леденец.

— Воду из радиатора пить нельзя, — сказал Зак, выныривая из-за открытого капота и вытирая испачканные маслом руки.

— Зачем вообще об этом думать? — сказала Вера. — Мы же не на необитаемом острове. Мы посреди большого шоссе, даже если оно и ведёт хрен знает в какую глушь. Скоро появится какая-нибудь деревенщина на грузовике-пикапе. А как насчёт всех остальных, кто едет в Вегас? Мы же не запутались в карте и не на просёлке заблудились. Нам же не придётся сидеть здесь до тех пор, пока мы не выпьем всю воду из радиатора или не съедим эту дурацкую машину.

— В Нью-Гемпшире один мужик так и сделал, — сказал Донни. — Распилил свой «Шевроле» на маленькие кубики и съел. Переварил их и выкакал. Мужик съел машину.

— Заткнись, Донни! — Вера доказывала свой тезис, и неудача, которую она потерпела по милости внутреннего отрывного календаря Донни, её обидела. Донни коллекционировал подобную ерунду. Ему казалось, что это придаёт утонченность. Он и вправду был незаменим на вечеринках, а ещё его хорошо было посылать с разными поручениями, тем более что он всегда сам вызывался. Но теперь Вера заподозрила, что его собачья искренность и готовность быть полезным была не более чем жестоким трюком, уловкой, помогавшей ему держаться поближе к тем, кто хотя бы делал вид, будто интересуется дерьмом, которое сыплется у него изо рта.

Зак, всегда готовый выступить в роли посредника, попытался её успокоить.

— Вера, на что ты намекаешь?

— Вы так говорите, как будто мы на край света заехали. Просто машина встала, вот и всё. Нам не придётся копать колодец, чтобы добыть питьевой воды из-за того, что у нас встала машина, да и встала-то она всего пару часов назад, кто-нибудь скоро проедет, нам надо потерпеть, и, может, придётся нанять другую машину или заночевать в какой-нибудь сраной дыре вроде Барстоу, но это просто неудобство, а Донни уже такие страдания развёл, как будто нас на другую планету занесло.

— Да я вообще молчу, — сказал Донни. — Только много машин ты видела за те пять-шесть часов, что мы тут торчим?

— Дети, дети, — вмешался Зак. — Прекратите ругаться, или мы сейчас же поедем назад.

Его слова насмешили Веру. О, если бы. Затем Зак не торопясь направился к раскидистому кактусу, за которым они приспособились справлять нужду.

— Может, тебе лучше в канистру пописать, — предложил Донни. — Тогда мы могли бы кипятить свою мочу и пить её.

— Лучше умереть, — сказала Вера. — О, у меня идея: мы убьём тебя и будем питаться жидкостью из твоего тела, если ты не заткнёшься.

Когда Зак застегнул штаны и вернулся к машине, он опять был властным и решительным.

— Итак, дело сводится вот к чему: остаёмся мы или идём?

— Остаёмся, — ответила Вера. — В машине хотя бы от солнца можно спрятаться. Да и кто знает, насколько холоднее станет ночью. Это же пустыня, в конце концов, а одеял у нас нет.

— Идём, — сказал Донни. — Вегас, может, за следующим холмом, а мы тут сидим, как жертвы космической шутки.

— Солнце садится, — сказал Зак. — Я предпочитаю ночью идти. У нас есть два фонаря, спички, мягкий шоколадный батончик и полбутылки выдохшейся содовой — её я нашёл под пассажирским сиденьем. Возьмём с собой запасную одежду, чтобы прикрыться от солнца днём. И не будем уходить с дороги — вдруг кто-нибудь проедет; по-моему, это лучше, чем сидеть здесь и ждать, пока нас найдут.

— Но и утомительнее, — сказала Вера. — Вся эта природная дрянь — совсем не для меня. Я не такая. Природа — это то, через что проходишь между лимузином и дверями отеля.

— Ну, хватит, Вера, — сказал Донни. — Где твоя тяга к приключениям?

— Мне сейчас одного приключения не хватает — джакузи в номере с обслуживанием.

— Ах-х, — поддакнул Донни. — Порнушка по кабельному и холодное-прехолодное пиво.

— Блек-джек в три часа ночи и дармовые коктейли, — сказал Зак. — Горячий душ и холодные простыни. О Господи, надо остановиться, а то у меня уже стояк.

— Да, Донни, ты пока иди, а мы с Заком останемся здесь и попытаемся сохранить жидкость. — Вера плотоядно улыбнулась. По крайней мере, начали шутить, как нормальные люди. Вера всё-таки взяла с заднего сиденья машины свой рюкзак, будто надеялась, что их прогулка будет короткой и плодотворной.

Несколько часов они шагали сквозь густеющие сумерки, пока солнце совсем не скрылось. Дорога оставалась прямой и ровной, не считая регулярных пригорков, из-за которых определить расстояние было невозможно, настолько всё таяло в жарком мареве. С вершины каждого холмика открывался вид на длинный отрезок дороги, упиравшийся в следующий холм вдали.

— Скорость пешехода, идущего быстрым шагом, от четырёх до шести миль в час, — сообщил Донни. Его голос срывался в статистическое бормотание. — Мы тащимся примерно вполовину медленнее.

— Экономим жидкость, — напомнила ему Вера.

— Судя по положению солнца, мы занимаемся этим уже часа четыре. Значит, между нами и машиной сейчас от двенадцати до пятнадцати миль. А я по-прежнему ничего не вижу.

— Это потому, что темно, — сказал Зак. Он знал, на что намекает Донни. Ночью зарево над Лас-Вегасом видно за сотни миль. Никакого зарева не было.

— Да, и если ночь продолжается часов, скажем, восемь, а солнце встаёт вон там, то у нас впереди ещё миль двадцать.

— Я не собираюсь шагать двадцать миль, — сказала Вера. — Мне надо сесть и остыть.

— Хорошая мысль, — поддержал её Зак. — Когда замёрзнем, пойдём, чтобы согреться.

Вера тяжело плюхнулась на песок и попыталась размять ноги.

— А вы, парни, ещё кое-что заметили?

Оба смотрели, как она стягивает свои богатырские туфли.

— Всё время, пока мы шли и шли? С тех пор, как мы вышли, нам не попалось ни одного дорожного знака.

Поездку предложила Вера, это было в её духе: прыг в машину и поехали. Спонтанность помогала ей сохранять видимость свободы от обязательств и ответственности, а это, в свою очередь, позволяло думать, будто ей нет ещё тридцати, и всё ещё впереди, и не о чем жалеть.

Зак поворчал и согласился, главным образом потому, что любил азартные игры. Двухдневная поездка в Вегас поможет ему проветрить мозги и разобраться со своей жизнью, которая грозила стать слишком унылой от нередких приступов отчаяния, этого змея, пожирающего собственный хвост.

Решение отправиться в путь навстречу приключениям давало им иллюзию контроля над своей жизнью. Мол, мы ещё живы, рано нас со счетов списывать. Но их друзья почти все отказались, предложив на выбор целый шведский стол разных причин — работа, дети, долги, обязательства, — и всё в таких умиротворяющих выражениях, от которых за версту несло желанием не оскорбить. Отличный способ испытать так называемых союзников: кинуть внезапно дикий клич и посмотреть, кто на него отзовётся.

— Как насчёт Донни? — спросила Вера.

— Наверняка слоняется сейчас по своей квартире и ждёт, когда же зазвонит телефон, — сказал Зак. — Под его болтовню дорога пройдёт быстрее, и потом, ты же знаешь, ради того, чтобы повидать новые места, он всегда готов скинуться на бензин.

— Напомни мне, почему он наш друг? — Вера была голой. Не доверяя зеркалу на туалетном столе, она выискивала видимые недостатки и работала над их уничтожением. Никаких полосок от купальника. Знакомых у них с Заком было множество, и каждый подходил для одной конкретной темы для разговора, с которыми к ним и обращались по мере необходимости. Донни занимал середину списка.

Зак тряхнул головой, чувствуя своё превосходство над несовершенными друзьями. Никого из них не ждёт отличный секс прямо сейчас.

— Потому, что мы оба знаем: у Донни никого, в сущности, больше нет. Он наш воскресный сиротка, наше дружеское плечо, наш оруженосец. Пушечное мясо. И потом, не так уж он и плох. Если на нас нападут в пустыне, мы с ним встанем спина к спине и защитим твою честь.

Она повернулась к зеркалу боком и, сидя в кресле, как амазонка в седле, сграбастала его набухающий член и заговорила в него, как в микрофон.

— Ты предлагаешь любовный сандвич? А? Один сверху и один снизу? Вы — ломтики хлеба, а я — кусочек мяса?

— Нет, — процедил он сквозь сжатые зубы и со свистом втянул воздух. Член стоял, как каменный.

— Отлично. — Она ласкала ручную зверушку. — Донни всё равно не в моём вкусе.

Он появился так быстро, что Зак и Вера едва успели принять душ, аура секса ещё витала вокруг обоих. Вера только влезла в укороченные джинсы и топ с узлом на груди, а Зак с трудом натягивал на мокрые ноги неподатливые джинсы. Вера чувствовала, как Донни обшаривает её взглядом, сверху вниз, от ещё не просохшей гривы чёрных волос по всей длине стройных ног до больших ступней. Округлости её грудей были приятно приподняты, твёрдые соски беззастенчиво заявляли о своём присутствии сквозь тонкую ткань топа. Она застукала Донни, когда он, встретив её неожиданный взгляд, отвёл глаза. Не её тип.

Донни был ухоженный, но хрупкий, не то чтобы хорошо сохранившийся, но как будто залакированный. Он всегда жил одним днём, едва сводил концы с концами, дотягивал до зарплаты; когда человек уже в годах, а перспективы не видно, ничего хорошего в этом нет. Он честно отбывал свой срок в роли удручённого философа, оставался вечным студентом, который не упускает приятных возможностей, вечно шагает немного невпопад, но остаётся открытым для любой шалости или развлечения.

Зак вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем и притворяясь, будто не занимался сексом только что. Он был лет на десять старше Веры; Донни удивился, с чего вдруг об этом подумал. Сейчас его куда сильнее беспокоило то, что через какой-нибудь десяток лет и он не уйдёт дальше Зака. Ну, будет у него квартира получше, машина почище, секс регулярнее… а дальше-то что? У Зака два диплома, он работает в авиакомпании бог знает кем. У него есть Вера. И он ведёт себя так, словно постиг устройство мира, как будто он понимает вещи, недоступные сенсорному аппарату Донни. Но разве это прогресс? Донни любил подразнить себя мыслями о том, что будет, когда он догонит своего покровительственно настроенного друга; может быть, даже перегонит. Для этого ему не хватало только одного — удачной возможности. Всю свою жизнь он провёл, готовясь к тому моменту, когда судьба, наконец, постучит в его дверь.

Дружба с Заком была для него по крайней мере удобна.

— Ладно, мы уже слишком далеко зашли, чтобы ты надувал меня в самом главном, — проорал Зак с пилотского места своего мускулистого авто. Ветер, сухой и горячий, как из промышленного фена, дул в салон с такой силой, словно хотел обеззаразить сидевших в нём пассажиров. — Давай без ерунды. Только серьёзно. Ты с кем-нибудь встречаешься?

— Не-а. — Донни старался, чтобы это прозвучало небрежно, вроде «сегодня нет», а вышло «никогда не встречался, и ты это знаешь».

Вера, выгнувшись назад, положила руку на спинку, в её глазах загорелись огоньки.

— Да неужели никто и не смотрит в твою сторону? Ой, не верю.

— Просто я не спешу, вот и всё, — отозвался Донни с заднего сиденья.

Он видел, как двое амигос обменялись быстрым понимающим взглядом Зак уже не раз поднимал эту тему, убеждённый, что Донни просто предъявляет к девушкам такие высокие требования, что любая кандидатка в его подружки заранее оказывается обречена на провал. Донни обычно возражал, что глубоко травмирован своим последним опытом серьёзных отношений. Тут Вера обычно совершала коварный обходной манёвр и накидывалась на него с фланга, обвиняя в том, что он просто выдумал эту таинственную последнюю подружку — которую они с Заком никогда не видели, — чтобы облегчить себе жизнь, прикрываясь романтической катастрофой. Идеальная возлюбленная Донни была настолько идеальна, что просто не могла существовать в действительности, говорила обычно Вера. Или: настолько идеальна, что просто не захотела бы иметь с ним дела. Впрочем, ничего странного в этом нет: многие люди именно так и проживают свою жизнь.

Зак и Вера утверждали, что просто хотят видеть своего друга счастливым. Счастливее, чем он есть.

Донни, считая себя человеком почтительным и вежливым, настоящим джентльменом, менял тему. Про себя же думал: только посмейте меня жалеть!

Прихлёбывая накофеиненную колу и слушая музыку, они пожирали милю за милей. Они были одни на дороге, когда Зак почуял запах горящих прокладок.

Никто из них и не подозревал о том, как сильно им будет не хватать машины, с каким сожалением они будут вспоминать о ней несколько дней спустя.

— Нам надо сделать что-то непредсказуемое, — сказал Донни.

— Это что, новая теория? — Вера была не в настроении.

День сменялся ночью. Они шли уже по крайней мере неделю, если судить по закатам и восходам.

— Будь нам суждено шагать по пустыне веки вечные, ad infinitum[63], то мы бы нашли ещё еды, — сказал Донни. — А теперь нам предстоит сделать что-то, встряхнуть эту систему. Сотворить что-нибудь. Заявить о себе способом, который не имеет ничего общего со стереотипами.

— Тогда я заявляю, что упаду сейчас прямо здесь и буду спать, — сказал Зак, тяжело опускаясь на песок.

— Ты же раньше говорил совсем другое, — сказала Вера скорее устало, чем удивлённо.

— Нет, Вера, — ответил Зак. — Я всё вижу. Никакие объяснения тут не работают. А значит, в логике выхода нет. Именно к такому ответу приходишь, когда испробуешь все остальные. Так, Донни?

Он пожал плечами.

— С той только разницей, что я не знаю, что предложить.

— Можем пойти назад, к машине, — сказала Вера. Они уставились на неё.

— Шутка, — сказала она и подняла руки, сдаваясь. Прикрыв ладонью глаза, она рухнула спиной на песок так внезапно, словно из неё вынули позвоночник.

Зак расположился около — не настолько рядом, чтобы прижаться, но достаточно близко, чтобы заявить на неё свои права, — как пехотинец, который научился ложиться в полной амуниции и засыпать, где придётся. Скоро он уже похрапывал, но его заглушал ветерок, который всегда поднимался в пустыне на рассвете — негромкий, но шуршание песка просто выводило из себя. Зак перекатился на живот и уткнул лицо в ладони — в крохотный уголок темноты. Прячет голову в песок, подумал Донни, всё ещё раздражённый тем, с какой готовностью, без лишних вопросов, его друзья приняли причудливую ситуацию, в которой они оказались.

Донни стянул с себя ботинки, раз-два. Глядеть кругом было не на что: только небо, песок, редкие растения и двое спящих людей. Он не чувствовал усталости. Его сердце яростно билось.

Он взвесил на руке ботинок. Пыльный и заскорузлый, накопленный жар шёл от него, как от хлеба, только что вынутого из духовки. Раз-два.

Раз: взяв ботинок за нос, Донни ловко тюкнул каблуком прямо в затылочную ямку Зака, туда, где позвоночник встречается со стволом мозга. Зак обмяк, а Вера не шелохнулась. Оба были измучены; в погоне за снами их души уже неслись по другим местам. Донни сел Заку на голову и вминал её в песок до тех пор, пока он не перестал дышать.

Донни сразу испытал подъём. Все признаки налицо: точность, заряжающие энергией удары сердца, расширенные зрачки, эрекция и веселящий адреналиновый прилив от сознания того, что он прав. Он что-то делает, совершает декларативный поступок.

В конце концов, разве не для этого нужны друзья?

Два: вблизи не было каменных обломков величиной с кулак или просто круглых камней, поэтому Донни взял второй ботинок и им изо всей силы стукнул женщину по затылку, чтобы не глядеть на свежую кровь, пока будет насиловать Веру. Но ко второму разу она всё равно была вся в крови. Она, похоже, даже разочек кончила, исключительно благодаря рефлексу. Донни двумя пальцами сжал ей нос, а ладонью заткнул рот и держал так до тех пор, пока она не задохнулась. Пока она остывала, он взял её ещё раз. Да, давненько он не трахался. Он проснулся, лёжа на ней, от непривычного положения ныла шея. Под его тяжестью Вера частично ушла в песок и теперь лежала, наполовину погребённая, но уже не могла ни жаловаться, ни критиковать, ни судить его. Или испытывать к нему жалость.

Их бутылка с водой была выпита досуха. В пустыне лучше идти ночью, чем днём. И Донни принял меры.

Он бросил своих спутников и пошёл дальше, один, и шёл так до тех пор, пока каблуки его башмаков не стёрлись дочиста. Если он когда-нибудь найдёт цивилизацию, то сильно пожалеет потом.