Демон Жадности. Книга 5

Глава 18

Я пришел в себя, паря в пустоте на какой-то непостижимой высоте. Но небо над головой было не голубым и не предрассветным — оно пылало густым, багрово-красным, неестественным светом, как запекшаяся кровь, без солнца, без облаков, лишь одно сплошное, зловещее зарево.

Такого же точно, тревожного и мертвенного цвета была и земля далеко подо мной, и гигантский, чужой город, раскинувшийся внизу, уходящий за горизонт. Архитектура была пугающе чужой, непривычной и отталкивающей: здания вздымались неестественно острыми, иглоподобными шпилями, стены изгибались под невозможными, ломающими глаза углами, окна были длинными и узкими, как щели на надгробиях, словно подглядывающие за внешним миром.

Все, от мостовых до самых высоких крыш, было выдержано в том же тревожном, кровавом оттенке, будто вылитое из единого куска породы. И повсюду, на улицах, площадях, у порогов домов, на ступенях, лежали тела.

Сотни, тысячи, десятки тысяч мертвых людей в странных, незнакомых мне одеждах, устилавшие весь город безмолвным, багровым, жутким ковром, без признаков борьбы, будто они пали замертво все в один миг.

Масштаб увиденного сдавил горло ледяной, невидимой глыбой, выжимая из легких весь воздух. Этот город был не просто большим — он был чудовищно огромен, раскинувшись до самого горизонта, явно рассчитанный на многие миллионы душ.

И каждая из этих душ, судя по безмолвным, застывшим в последних позах силуэтам, устилавшим каждую улицу, каждую площадь, нашла свой внезапный и жуткий конец здесь, в этой багровой, беззвучной пустоте.

Тишина стояла абсолютная, гнетущая, физически давящая на барабанные перепонки, нарушаемая лишь воображаемым, призрачным эхом былой жизни — отголоском шагов, криков и смеха, которые уже никогда не прозвучат.

И тогда, сквозь онемение и ужас, я почувствовал это — странное, настойчивое, почти физическое тяготение. Моя собственная кровь, казалось, густела и приливала к коже на левой стороне груди, обращенной к центру города, где высился самый грандиозный и мрачный из всех дворцов.

Он был магнитом, бьющимся сердцем этого мертвого мира, и его низкая, мощная пульсация отзывалась во мне глухим давлением, словно невидимая рука сжимала грудную клетку. Другого направления, иного пути просто не существовало; любая мысль о движении в другую сторону тут же гасла, как свеча на ветру.

Радовало одно: в спине больше не было меча, и моя мана вернулась ко мне. Хотя на самом деле на фоне увиденного это было слабым утешением.

Я поплыл вперед над немыми, вымощенными багровым камнем улицами, над бесконечными, душераздирающими рядами тел, не в силах оторвать от них взгляд. Их позы говорили о мгновенной, безболезненной и оттого еще более жуткой смерти.

По мере моего приближения дворец поражал не только вычурностью и чуждостью своей архитектуры — с его витыми, словно измученными колоннами и острыми, режущими небо шпилями — но и своими чудовищными, непостижимыми размерами.

Дверные проемы были высотой с многоэтажный дом, ступени — пологими и высокими, как речные утесы. Он был построен для существ, чей рост исчислялся не метрами, а сотнями метров, для исполинов, чьи шаги когда-то, должно быть, заставляли дрожать землю.

Мощные, покрытые сложной резьбой створки главных ворот, казавшиеся с расстояния сплошной стеной, бесшумно, без малейшего скрипа, поползли в стороны, словно ожидая моего прибытия, приглашая в глотку этого каменного левиафана.

Я влетел внутрь, проносясь по бесконечному, пустынному и гулкому коридору, устланному все теми же телами. Боковые ответвления, ведущие в темные бездны других залов и галерей, я игнорировал, следуя лишь неумолимому зову крови, который, как натянутая струна, вел меня строго вперед, к источнику.

И вот, наконец, он — тронный зал. Цилиндрическое, под стать всему дворцу, пространство, уходящее в багровую, теряющуюся в дымке высь, где в торжественном, давящем полумраке возвышался единственный объект — трон, высеченный из черного, поглощающего свет камня.

А на нем — она.

Женщина-исполин, чьи божественные, ужасающие размеры полностью соответствовали масштабам этого места. Ее черты, увиденные как будто сквозь толщу воды, были строги, прекрасны и безжизненны, как у мраморной статуи, а на голове, венчая безмолвный лик, покоилась та самая, узнаваемая до боли Корона.

Ее взгляд, холодный и безразличный, упал на меня, и под этим взглядом я ощутил себя ничтожнее пылинки. В нем не было ни злобы, ни ненависти — лишь абсолютное, вселенское презрение к букашке, посмевшей нарушить ее вечный покой.

Она не стала вставать с трона. Ее исполинская рука, способная сокрушить горы, лишь махнула с небрежной, убийственной грацией, с какой смахивают со стола крошку.

И мир взревел. Из кончиков ее пальцев вырвался сгусток кроваво-красной, почти черной от плотности маны, сконцентрированной до состояния физического тела, до сгустка чистой ненависти.

Он не просто летел — он пожирал пространство, оставляя за собой трещину из черной, беззвездной пустоты, и чудовищной мощи, заключенной в нем, с лихвой хватило бы, чтобы испарить с лица земли целый легион Преданий, не оставив и памяти о них.

Я замер, зная с ледяной ясностью, что любое движение, любая попытка защиты или уклонения абсолютно бесполезны. Это был конец. Финал. Моя попытка поглотить артефакт Легенды была изначально обречена на бесславный провал.

Но вместо обещанного испепеляющего жара и небытия меня окружило холодное сияние. Сфера чистого, яркого золотого света, исходящая из самой глубины моего существа, сомкнулась вокруг меня в последнее мгновение, и чудовищный луч, коснувшись ее сияющей поверхности, не сжег, не пробил, а просто рассеялся в ничто, словно яростная волна о неприступный древний утес, не оставив и следа.

В наступившей тишине, в моем разуме, не в ушах, а прямо в сознании, прозвучал Голос. Я уже его слышал, когда-то давно, в Баовальде, когда создал свой первый артефакт. Голос всех, кто носил Маску до меня, и чьи жизни и судьбы впитались в ее металл.

— Опрометчиво, — прозвучало в моей голове. — Ты потянулся к добыче, что тебе не по зубам. Ты не готов прикоснуться к такой мощи. Она сожжет твою душу. Но ты шел дальше и быстрее прочих. Твой путь… извилист и не лишен своеобразной изобретательности. Мы дадим тебе силу. Один раз. В долг. Авансом против твоего будущего. Но знай: после этого почти все дары будут запечатаны на неопределенный срок.

Перед моим лицом в воздухе материализовалась Маска Золотого Демона. Не гигантская, как когда-то в руинах, и не просто золотой узор на груди, а ее физическая, плотская форма, идеально подходящая мне по размеру. Она парила в воздухе, безмолвное предложение и приговор, ее черты были одновременно уродливы и прекрасны.

Выбора, по сути, не было. Отказаться — значит умереть здесь и сейчас, в этом призрачном мире, обрекая на гибель миллионы в мире реальном и теряя последний, отчаянный шанс продлить свою утекающую, как песок, жизнь.

Я протянул руку и взял Маску. Ее металл был на удивление теплым, почти живым на ощупь. Затем, не отводя взгляда от безмолвной, исполинской королевы на троне, чье присутствие давило на реальность, я примерил ее на лицо.

Металл Маски прильнул к коже не как холодная броня, а как вторая, живая и пульсирующая в унисон с сердцем кожа, срастаясь с нервными окончаниями и впитываясь в саму плоть. И тогда внутри меня все перевернулось, вывернулось наизнанку и родилось заново.

Знакомая, кипящая алая мана Предания, что все эти месяцы текла по моим жилам, вспыхнула ослепительным внутренним светом и начала сгущаться, становиться тяжелее, плотнее, обретая вес и неотвратимость расплавленного металла.

Она изменила свой оттенок на глубокий, звенящий, как колокол, бронзовый, и я ощутил, как сама реальность вокруг стала податливее, хрупкой, словно тонкое стекло в моих теперь уже не просто руках, а инструментах творения.

Это был Эпос. И это был лишь первый шаг.

Бронза закипела, забурлила и перелилась, как жидкий металл в тигле, в ослепительное, холодное, режущее глаза своей абсолютной чистотой серебро. Пространство вокруг затрепетало, поплыло, и я почувствовал, что могу диктовать ему свою волю, менять его законы одним лишь усилием мысли, одним сокровенным желанием.

Легенда.

И наконец, серебро, достигнув пика, расплавилось, превратившись в чистейшее, всепоглощающее, первозданное золото. Миф.

Энергия, что хлестала через край каждой поры моего существа, была уже не просто силой — это была сама возможность, первооснова, сырая глина мироздания, ожидающая прикосновения творца.

Я парил в самом сердце багрового, мертвого кошмара, но сам был сгустком слепящего солнечного света, живым воплощением созидания, способным растопить, переплавить эту застывшую тьму.

Все артефактные татуировки на моем теле, от «Радагара» до «Золотого храма», вспыхнули тем же ослепительным, жидким золотом, превратив кожу в карту сияющих созвездий. Я чувствовал, как «Радагар» может теперь не просто усилить удар, а разорвать континент пополам, а «Золотой храм» — выдержать не удар меча, а падение целой звезды.

Правда, суть их, их ядро, осталась прежней — усиление, скорость, защита. Они не обрели новых, причудливых свойств, лишь их изначальная, фундаментальная мощь вознеслась до небес, до уровня космических сил.

И взгляд мой снова упал на королеву на троне. Всего мгновение назад ее мощь, ее багровая аура, казалась абсолютной, непреодолимой, фундаментальной константой этого мира, против которой я был ничем.

Теперь же я смотрел на нее и видел не божество, не непререкаемую силу, а противника. Сильного, пугающе, чудовищно сильного, питаемого смертью целой цивилизации, но больше — не непреодолимого.

Ее багровая мана, рожденная в агонии мира, и мое золото, данное мне в долг объединенной волей всех носителей Маски, стояли теперь на одной доске, в одной весовой категории. Мы могли сразиться. Мы были ровней в этой странной, вневременной пустоте.

Первый удар мы нанесли почти одновременно, два божества, сошедшиеся в поединке за душу артефакта. Мое сияющее, жидкое золото столкнулось с ее густым, ядовитым багровым сиянием. Не было привычного звука взрыва — был лишь оглушительный, беззвучный разрыв самой реальности, треск ломающейся материи.

Световая волна, рожденная столкновением сил уровня Мифа и Легенды, вырвалась из тронного зала, сметая стены, и превратила исполинский дворец в пылающие, разлетающиеся во все стороны обломки. Камни взлетели в кровавое небо и обрушились на город внизу, словно огненный, всеуничтожающий дождь, сметая и без того мертвые улицы, дробя пустующие здания в мелкую крошку.

Я чувствовал, как сам мир этого артефакта, эта багровая пустота, давит на меня, пытаясь вытеснить, подавить чужеродную для него золотую силу. Воздух становился густым, как смола, вязким и тяжелым, замедляя каждое мое движение.

Королева, напротив, казалась единым, неразрывным целым с этим багровым хаосом, ее сила подпитывалась самой сутью этого места, каждой его частицей. Но чистой, необработанной мощи, дарованной мне Маской, энергии Мифа, хватало с избытком, чтобы парировать это ее преимущество.

Мы метались среди руин того, что секунду назад было дворцом, и каждый наш обмен ударами, каждый блок оставлял после себя глубокие, дымящиеся шрамы на лице этого призрачного мира.

Взмах ее исполинской руки — и целый гигантский квартал, бывший куда больше чем Баовальд, испарялся, оставляя после себя дымящийся, сияющий багровым светом провал в земле, обнажая саму подложку этой реальности.

Мой ответный заряд «Грюнера», усиленный до невозможного уровня Мифа, прошивал пространство не лучом, а тончайшей, идеально прямой золотой линией, которая беззвучно разрезала все на своем пути — воздух, свет, саму пустоту.

После нескольких таких взаимных атак от великого города не осталось абсолютно ничего, кроме выжженной, пульсирующей в такт нашему бою равнины. Багровый ландшафт вокруг трескался, плавился и вскипал, не успевая восстанавливаться, регенерировать под яростным натиском нашей битвы.

Вскоре не осталось ничего, что можно было бы разрушить. Мы парили в центре бескрайней, абсолютной пустоши, залитой зловещим, неизменным алым светом, исходящим от самого неба.

Ни городов, ни дворцов, ни холмов — лишь ровная, бесконечная, багровая плоскость под ногами и такое же кровавое небо над головой. Арена для финального акта, лишенная каких-либо помех и укрытий, была готова.

Золотая мана хлынула из меня мощным, неудержимым потоком, сформировав исполинский, сияющий фантом, точную, но колоссальную копию меня самого, ростом с саму королеву. В одной его руке сверкала сабля из сконденсированного до твердости алмаза света, в другой — пистолет, чей ствол источал немую, всесокрушающую угрозу.

Я сам оказался в центре его лба, в некоем подобии кабины, словно пилот в сердцевине гигантского голема, и каждая моя артефактная татуировка отзывалась мощным, звенящим эхом в этом золотом теле, многократно усиливаясь.

Королева встретила меня не отступлением, а яростным, разнообразным градом заклинаний. Из ее пальцев, будто из жерл пушек, вырывались кроваво-красные огненные вихри, пожирающие землю и небо, сгустки алого льда, замораживающие пространство и ядовитые, липкие туманы, от которых трескался и гнил сам воздух.

Ее магия, хоть и выдержанная в одном багровом спектре, была невероятно разнообразна, изощренна и смертоносна. Но и в ближнем бою она не была беспомощна.

Когда мне удавалось прорваться сквозь этот магический шторм и сблизиться, она встречала меня материализовавшейся в мгновение ока огромной косой, сплетенной из сгущенной, кипящей крови вселенской скорби. И каждый удар этого чудовищного клинка звенел, как погребальный набат, отзываясь глухой, разламывающей болью даже в моем золотом фантоме, будто бьющей прямо по душе.

Мы кружили в бескрайней багровой пустоши, и каждый наш удар, каждый парированный выпад высвобождал чудовищную энергию, которой с лихвой хватило бы, чтобы стереть с лица земли базу четвертого корпуса со всеми ее многослойными защитными полями и элитными батальонами, не оставив и пылинки.

Осознание этой мощи, того, что я могу однажды, в будущем, достичь такого уровня по-настоящему, своим путем, заставляло кровь бежать быстрее, а сердце биться в бешеном, опьяняющем ритме. Эта мысль была подобна наркотику, затмевая на мгновение саму смертельную опасность.

Но затем, как удар обухом по голове, я почувствовал, как ровный, мощный поток силы из Маски начал ослабевать, дрогнул, словно иссякающий родник. Золотой свет фантома постепенно начал меркнуть, его удары стали терять свою абсолютную сокрушительность.

Королева, явно чувствуя это тончайшими вибрациями реальности, мгновенно усилила натиск, ее багровая аура вспыхнула с новой, яростной силой. Ее атаки стали чаще, ожесточеннее, они пробивали мою пошатнувшуюся защиту, и я уже не контратаковал, а отбивался, жертвуя частями брони фантома.

Еще немного, пара секунд — и она разорвет меня на клочья, а с ней и мои последние, отчаянные надежды на спасение, на выполнение миссии, на саму жизнь.

Отчаявшись, чувствуя, как золотое сияние гаснет, я мысленно, вложив в этот крик всю свою ярость, страх и волю, вскричал, обращаясь к тому самому коллективному разуму, что дал мне эту силу.

— Слышите меня⁈ Как мне победить⁈ Я использую свой последний вопрос! Скажите, как ее одолеть! Должен же быть способ!

Голос в моей голове прозвучал на этот раз почти с одобрением, словно учитель, видящий, как ученик наконец-то схватывает суть.

— Вовремя вспомнил про данную мной возможность. Однако объяснять тебе что-то времени уже нет. Лучше увидь это сам.

Мое восприятие мира перекосилось, вывернулось наизнанку. Сквозь привычное, яркое золотое сияние моей маны и ядовитый багровый поток ее чар проступило, просочилось нечто иное, третье.

Это была… плотность. Чистая, необработанная, фундаментальная энергия, настолько тяжелая и первичная, что даже мана уровня Мифа рядом с ней казалась легким, невесомым паром.

Она висела, вернее, была вплетена в самую ткань этого мира, незримая и нетронутая, основа основ. Инстинктивно, повинуясь новому, проснувшемуся чувству, я мысленно протянулся к ней, к этой тяжести.

И коснулся.

Это было похоже на то, как если бы все мои вены, артерии и нервные каналы внезапно наполнились расплавленным свинцом, а кости превратились в уран.

Боль была вселенской, абсолютной, разрывающей саму душу на атомы, но за ней, сквозь этот ад, хлынула мощь, настоящая, нефильтрованная мощь, перед которой моя прежняя, золотая сила казалась детской, бледной забавой.

Мой золотой фантом, уже начавший тускнеть и расплываться, вспыхнул с такой ослепительной, яростной интенсивностью, что багровый свет мира вокруг померк, побелел перед этим новым, сокрушительным сиянием. Один взмах сабли — не просто удар, а акт отрицания — и коса королевы, ее главное оружие, разлетелась на мириады алых, беспомощных осколков, испарившихся в ничто.

Ее следующие заклинания, что до этого едва удавалось парировать с надрывом, теперь разбивались о мой обновленный щит, как стеклянные шары о броню танка, не оставляя и царапины.

Я двинулся вперед, простым, неотвратимым шагом, и она, владычица этого мира, отступила. Впервые за всю эту битву в ее бездонных глазах мелькнуло нечто, кроме холодного, вселенского презрения — чистейший шок, быстро перетекающий в животный, первобытный страх.

Каждое мое движение, каждый жест теперь был катаклизмом, заставлявшим трещать, сыпаться и плавиться саму реальность вокруг нас. Но истинная цена стала ясна мне почти мгновенно.

С каждым ударом, с каждым мигом удержания этой мощи я чувствовал, как эта «тяжелая» энергия выжигает меня изнутри, словно кислотой. Она пожирала мою жизненную силу, мою сущность, с чудовищной скоростью приближая мою кончину.

Это была не победа, а стремительное, яростное самоубийство, обмен шанса на гибель. Еще несколько секунд такого темпа — и от меня не останется даже праха, лишь воспоминание о вспышке, поглощенной вечной багровой тьмой.

Больше медлить было нельзя. Я сконцентрировал все, что оставалось, в одном финальном, отчаянном порыве. «Прилар» взвинтил скорость моего фантома до немыслимого, болезненного предела, превратив нас в единую, сжатую в точку золотую молнию, готовую пронзить вечность. «Радагар» сжал всю доступную мощь в лезвии сабли, заставив его светиться не просто золотом, а ослепительным, белым, ядерным жаром, плавящим взгляд. «Ивола» растянула мою мана-сеть до предела прочности, нити энергии звенели и рвались, но держались, чтобы выдержать чудовищную, финальную нагрузку, а «Энго» вложил в предстоящий удар всю мою боевую ярость, всю боль, всю волю к жизни.

Передо мной королева, чувствуя неминуемый финал, ответила тем же, вывернув наизнанку остатки своей багровой сущности. Ее коса, мгновенно восстановленная, выросла до чудовищных, затеняющих все вокруг размеров, и с ее лезвия хлынули настоящие, кипящие реки крови, заливая багровый горизонт, поднимаясь кровавым приливом. Она стала воплощением самой смерти, апокалипсисом, готовым поглотить последнюю искру света в этом мире.

Мы ринулись навстречу друг другу. Это не было битвой — это было столкновением двух вселенных, двух противоположных начал. Моя золотая, пылающая белым ядром сабля и ее алая, источающая реки скорби коса сошлись в центре этого рушащегося мира.

Удар был абсолютным. Взрыв всепоглощающего света и чистой силы, который разорвал, как ветхую ткань, саму ткань реальности. Я увидел, как багровое небо и земля под нами покрылись паутиной черных, бездонных трещин, из которых лился не свет и не тьма, а ничто.

Мир артефакта содрогнулся от боли и его агония на мгновение, на один единственный миг, нарушила неразрывную связь королевы с источником ее силы. Ее коса, лишенная подпитки, дрогнула, ее матерализация поплыла.

Этого мига, этого кванта времени, было достаточно. Мое лезвие, все еще пылающее неистовой, украденной у вечности мощью, перерубило ее оружие пополам с чистым, хрустальным звоном.

Инерция и ярость понесли его дальше, по идеальной, предопределенной траектории, рассекая багровый свет, ореол и защиту, окружавшие ее шею. Не было сопротивления — был лишь чистый, беззвучный разрез. Ее голова, с застывшим на лице выражением не верящего ужаса и бесконечного потрясения, отделилась от плеч и начала медленно, почти величаво, падать вниз, растворяясь в клубах алого, прощального тумана, унося с собой всю ярость и скорбь этого мира.

Но победа не пришла без цены. В последнее, исчезающее мгновение, уже обезглавленная, королева дернула рукой. Ее коса, уже разрубленная пополам, не рассыпалась в прах, а вместо этого, словно живой змей, восстановилась за лезвием сабли и с мертвой, неумолимой хваткой вонзилась мне в левое плечо.

В тот же миг мир вокруг начал рушиться окончательно, потеряв свою хозяйку. Багровое небо пошло глубокими трещинами, как разбитое стекло, осыпаясь кровавыми осколками в ничто, земля расползалась под ногами, поглощая саму себя в черные провалы небытия.

А затем Маска на моем лице поплыла. Ее металл потерял твердость, стекая с кожи, как расплавленный воск, и исчезая в никуда, не оставляя и следа. Чудовищная мощь Мифа, что наполняла меня до краев секунду назад, ушла, как стремительный отлив, оставив после себя знакомую, но теперь казавшуюся такой жалкой и бледной, алую ману Предания.

А следом сознание не выдержало контраста и выключилось в третий раз.