Демон Жадности. Книга 5

Глава 13

И тут это началось. Лицо Луциана исказилось. Не просто гримаса боли, а нечто более ужасное — полная потеря контроля над мускулатурой.

Его рот скривился в неестественной ухмылке, левый глаз задергался, а правый закатился, обнажив белок. Из его носа и ушей хлынули густые, алые струйки.

— Голова… — он захрипел, и слюна, смешанная с кровью, потекла по его подбородку.

Моя левая рука вцепилась в его волосы, резко запрокидывая голову. Пальцы правой руки, обернутые плотным, сияющим алым коконом маны, я поднес к его правому глазу.

Я подумал правильно: даже если в его мозгу будет паразит, он, как Артефактор Хроники, чье тело было куда прочее, чем у обычных людей, сможет выдержать дольше, чем остальные. Достаточно долго, чтобы я смог принять меры.

Я не стал давить или резать. Я сконцентрировался до предела, чувствуя каждую нить энергии. Кончики моих пальцев коснулись влажной поверхности глазного яблока. Используя технику «Урии» для невероятной точности и «Золотого храма» для абсолютной прочности, я превратил ману в прочную иглу не толще человеческого волоса.

Нить чистой силы прошла сквозь уголок глаза и достигла задней стенки глазницы. Там, используя естественное отверстие зрительного нерва, она проникла внутрь черепной коробки.

Мои золотые глаза видели все. В хаотичном море синапсов и мана-потоков его мозга я увидел чужеродное тело. Оно было крошечным, но пылало ядовитым фиолетовым светом, излучая разрушительные импульсы, которые разрывали нейронные связи и вызывали массивное кровоизлияние. Паразит был похож на металлического кольчатого червя, судорожно сжимавшегося в агонии.

Я направил свою энергетическую нить прямо к нему. Она обвила его, как удав свою добычу. Я почувствовал сопротивление, сжал. Раздался крошечный, неслышимый уху, но отчетливо ощутимый для моего мана-восприятия, хруст.

Фиолетовый свет погас, сменившись короткой вспышкой инертной энергии. Тело Луциана обмякло, судороги прекратились. Из его носа и ушей все еще текла кровь, но взрыв был предотвращен. Он был жив. Но… сможет ли он говорить?

###

Пять дней в форте тянулись, как смола. Воздух был густым и влажным, пропитанным запахом нагретого камня, пыли и вездесущей маны от работающих генераторов защитного поля.

Настроение у батальона было напряженным. Бойцы, еще не обстрелянные в условиях такой изматывающей пассивной службы, метались между скукой и тревогой.

Одни до блеска чистили артефакты, другие часами простаивали на смотровых вышках, вглядываясь в зеленую стену джунглей, третьи — самые нетерпеливые — проводили спарринги на плацу, выплескивая накопившуюся энергию.

Ярана и Силар пытались наладить ротацию и поддержать дисциплину, но даже их усилий не хватало, чтобы развеять гнетущее чувство ожидания. А ждать приходилось.

Луциан не приходил в себя. Лежал овощем, несмотря на ежедневное применение на нем целительных артефактов. И, скорее всего, уже вряд ли бы проснулся.

Новых разведчиков к нам теперь почти не засылали. Лагерь, из которого мы похитили этих двоих, свернули и переместили в неизвестном направлении.

Так что оставалось либо ждать, либо…

Каждое утро, ровно в восемь, я спускался в подвальное помещение, переоборудованное под временную тюрьму. Холодная каменная комната, освещенная тусклым светом мановой шаровой лампы.

Орлан сидел на голом каменном полу, прикованный цепями к стене, которые не только сковывали движения, но и подавляли его ману. Его тело было в крови и пыли, лицо осунулось, но глаза по-прежнему горели упрямым огнем.

Процедура была одинакова. Первый час — «Сотня порезов». Я активировал татуировку, и невидимые лезвия впивались в его плоть, оставляя на коже сеть мелких, но неглубоких порезов. Я не стремился убить или покалечить — только причинить максимальную боль, сломать волю. Орлан стискивал зубы, из горла вырывалось хрипение, но вопил от боли, проклинал меня, кричал слова верности Лиадерии, Но ни разу он не сказал ничего, что было бы мне интересно.

Он выдерживал это с леденящим душу стоицизмом, и с каждым днем мое изначальное раздражение сменялось холодным, почти профессиональным уважением. Такую волю не часто встретишь.

После пытки я давал ему отдышаться, иногда приносил воды. Сначала он плевал мне в лицо или молча отворачивался. Но на третий день, вытирая с лица его слюну, смешанную с кровью, я сел напротив, прислонившись спиной к холодной стене.

— Напрасный героизм, — сказал я беззлобно, констатируя факт. — Ты умрешь здесь, в этой дыре. Твоя смерть ничего не изменит. Лиадерия пала. Твой принц, если он еще жив, прячется в джунглях, как затравленный зверь. Ради чего это все? Чтобы продлить агонию?

Орлан медленно перевел на меня взгляд, полный ненависти.

— Ради чести. Понятия неведомые для такого как ты, наемник.

— Я пират, если уж на то пошло, — поправил я его. — И видел достаточно «чести», чтобы знать — она хороша лишь на парадах. В реальном мире выживают те, кто умеет приспосабливаться.

— Мы не будем приспосабливаться под ярмо узурпаторов! — прошипел он, и в его голосе впервые прорвалась эмоция, помимо ненависти — отчаянная, почти исступленная вера.

С этого все и началось. На четвертый день, после очередной сессии пыток, он внезапно сказал:

— Вы не понимаете. Вы никогда не поймете, за что мы сражаемся.

— А ты попробуй объяснить, — предложил я, как будто между нами не было часов целенаправленного причинения боли. — Скоротаем время. Все равно твоим людям, похоже, ты не нужен. Никто не пришел тебя выручать.

Это было жестоко, но эффективно. Тень сомнения мелькнула в его глазах. И он заговорил. Сначала обрывками, сквозь стиснутые зубы. Потом, по мере того как я слушал, не перебивая, все страстнее и подробнее.

Он рассказывал о том, как двести лет назад группа беженцев, спасаясь от тирании Роделиона, нашла эти Руины. Они были измучены, потеряли все. Но здесь, среди гигантских деревьев, они поклялись построить новое общество. Лиадерию — Союз Свободных Людей.

— Во главе стоял Выборный Совет из самых мудрых и достойных. Каждый мог высказаться. Каждый имел право голоса. Земля обрабатывалась сообща, урожай распределялся по справедливости. Мы не богатели, но и никто не голодал. Мы не стремились к завоеваниям, мы жили в гармонии с этим миром, с этими джунглями. Мы изучали небесных странников, использовали артефакты не для войны, а для улучшения жизни. У нас не было нищих, не было рабов, не было придворных интриг, отравляющих душу.

Он живописал идиллические картины: дети, бегающие по безопасным улицам столицы, которую они назвали Вальниром — «Небесный Приют». Ученые, расшифровывающие древние манускрипты гигантов. Ремесленники, чьи изделия славились далеко за пределами Облачного Заката.

Он говорил о чувстве общности, о братстве, о том, что каждый лиадериец был частью одного большого целого.

— А потом пришла она, — голос Орлана сорвался, наполняясь яростью. — Маэрьяла. Со своими кораблями, своими солдатами. Говорила о «прогрессе», о «вхождении в цивилизацию». Она не предложила союза. Она потребовала покорности. А когда Совет отказался… она начала войну. Ей было плевать на нашу культуру, на наш уклад. Ей нужна была еще одна галочка в послужном списке для своего императора.

Я слушал, кивая. В его словах была энергия, искренность, которая не могла быть наигранной. Он верил в каждый слог. И в этом был его главный козырь и его главная слабость.

На пятый день, после того как он закончил свой рассказ о последней битве за Вальнир и гибели короля — потому что, конечно, со временем «Выборный Совет» трансформировался в наследственную монархию, как это обычно и бывает, — я сидел молча, обдумывая все услышанное. Эта вера. Эта готовность умереть за идею. Она не стыковалась с одним моментом.

Повстанцы были преданны Лиадерии и верили в ее почти что утопичность. Находились такие как Луциан, которые не хотели больше воевать за пустую идею, но, насколько я понял, когда Лиадерия еще существовала, тот же Луциан был не меньшим патриотом, чем Орлан.

Так что я мог допустить, что повстанцы добровольно пошли на вживление себе в мозг паразитов, чтобы точно не расколоться на допросах. И даже мог допустить, что рядовым разведчикам паразитов вживили без их ведома, чтобы не разводить панику в рядах партизан.

Но Луциан и Орлан были офицерами, и по идее не могли не знать о паразитах, раз уж были настолько преданны своей стране. Тем не менее, когда я попытался допросить Луциана, тот, несмотря на энтузиазм, ни слова не сказал о прямой угрозе его жизни и возможности отвечать на мои вопросы.

— Ты рассказываешь о чести, о свободе, о светлом прошлом, — начал я тихо, и Орлан насторожился, почуяв смену тона. — Ты говоришь, что все лиадерийцы были готовы на все ради своей страны. И я почти готов поверить в этот сказочный мир. Почти.

Я поднялся и подошел к нему вплотную, глядя сверху вниз.

— Но вот что я не могу понять, старина. Если Лиадерия была настолько прекрасна, король настолько добр и мудр… то зачем ваш принц приказывает вживлять в мозги своих подчиненных механических паразитов, которые разорвут ваши головы, стоит вам только начать отвечать на вопросы врага?

Я присел на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне.

— А ты вообще знаешь о паразите в своей голове, Орлан?

Лицо Орлана стало маской леденящего недоверия. Сначала по нему пробежала тень насмешки, будто он услышал очередную грубую ложь, но затем, вглядевшись в мое неподвижное выражение, он замер.

— Врешь, — хрипло выдохнул он. — Это… это немыслимо. Такое осквернение воли…

— Доказательства интересуют? — перебил я, поднимаясь. — Убедись сам. Пойдем.

Я отпер наручники, сковывавшие его к стене, но оставил те, что подавляли ману. Он неуверенно поднялся, его тело дрожало от слабости и нервного напряжения. Я повел его по коридору в лазарет.

Войдя, я молча указал на койку, где лежал Луциан. Его глаза были открыты и смотрели в пустоту, на губах застыла тонкая струйка слюны. Целительный артефакт на его груди мягко пульсировал, но в глазах не было ни искры осознания.

— Он попытался сотрудничать, — безжалостно констатировал я. — Был полон энтузиазма. А потом его голова… начала бунтовать. Мне пришлось прооперировать его на месте. Результат, как видишь, плачевен. Шансов, что он придет в себя, почти нет.

Орлан смотрел на бывшего соратника, и его собственное лицо побледнело.

— Откуда мне знать, что это не ты сам с ним сделал? — переспросил он вполне резонно.

— Ладно, — пожал я плечами. — Пойдем дальше.

Я отвел его в соседнюю камеру, где под охраной двух моих бойцов сидел новый пленный, схваченный на рассвете у реки. Это был молодой парень, испуганный до дрожи. Увидев Орлана, он широко раскрыл глаза.

— Господин Орлан?.. Вы живы? — прошептал он.

— Я предлагаю эксперимент, — заявил я, снимая с Орлана наручники, подавляющие ману, и вручая ему артефакт-визор в виде монокля. Орлан с подозрением взглянул на устройство, но после секундного колебания прижал его к глазу. — Теперь попроси его рассказать что-нибудь незначительное. Численность дозоров вокруг форта, расписание смен, имя его командира. Неважно. Что-то, что можно посчитать секретной информацией. После этого, клянусь, я отпущу вас обоих. Свободными. Ты получишь возможность вернуться к своему принцу и рассказать ему, как благородно я с тобой обошелся и как устроен наш форт. Мало ли, вдруг вы даже сможете организовать на нас нападение благодаря этой информации.

В глазах Орлана бушевала буря. Недоверие боролось с зародившимся ужасом и слабой, но цепкой надеждой на свободу. Несколько дней наших разговоров сделали свое дело — между нами возникло призрачное подобие связи, тонкая нить, которая сейчас заставляла его колебаться.

— Хорошо, — наконец выдохнул он, голос его был хриплым. — Но если это ловушка…

— Это проверка, Орлан. Только проверка.

Орлан повернулся к пленному. — Солдат. Скажи ему… сколько всего наблюдателей следят за этим фортом.

Лицо молодого разведчика озарилось надеждой. Услышав обещание свободы, он радостно закивал.

— Конечно, генерал! За фортом наблюдают три постоянных… — он начал было говорить, но вдруг его глаза округлились от ужасной, необъяснимой боли. Он схватился за виски, из его горла вырвался короткий, пузырящийся стон. — А-а-а…

Я не стал даже пытаться помочь. Уже знал, что не успею. Голова пленного с громким, влажным, хлюпающим звуком разорвалась, забрызгав стены и потолок горячей кровью и обрывками мозга. Безжизненное тело грузно рухнуло на пол.

В камере воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь мерзким капаньем чего-то с потолка. Орлан стоял как вкопанный, его лицо было белым как мел.

Артефакт-визор выпал из его ослабевших пальцев и с звонком покатился по каменному полу. Он смотрел на окровавленный труп, потом на меня, его взгляд был пустым, разбитым.

Я молча подошел к телу, перевернул его и, аккуратно проведя пальцами в кровавой каше, извлек маленький, черный, покрытый слизью и остатками нервной ткани металлический цилиндрик. Протянул его на ладони к Орлану.

Он смотрел на этот ничтожный, но смертоносный предмет, и в его глазах медленно угасал последний огонек веры, сменяясь леденящей пустотой прозрения.

Я молча смотрел на него, наблюдая, как в его глазах рушится целый мир. Кровь на стенах, безжизненное тело его товарища и холодный металл паразита на моей ладони были красноречивее любых слов.

— Видишь? — тихо произнес я. — Твоя прекрасная Лиадерия, твой «Союз Свободных Людей». Они вживляют своим же солдатам и офицерам устройства, которые превращают их в камикадзе, не оставляя выбора даже тем, кто готов умереть за идею. Разве так поступают в утопии?

Орлан отшатнулся, его взгляд метнулся от цилиндрика к моему лицу, пытаясь найти хоть какую-то ложь, но находил лишь леденящую уверенность.

— Нет… — прошептал он, голос срывался. — Не может быть… Это… это должно быть крайней мерой! Отчаянием! Когда все другие методы исчерпаны! Возможно, это делают только с новобранцами, с теми, чью преданность не проверили…

— Хватит, — резко оборвал я его. Мой голос прозвучал как удар хлыста, заставив Орлана вздрогнуть. — Хватит искать оправдания. Утопий не бывает. Никогда. Если тебе кажется, что ты жил в одной, значит, ты просто не видел, что творилось за кулисами. И поверь мне, там всегда оказывается куда грязнее и циничнее, чем в тех мирах, которые не скрывают своей жестокости.

Мои слова, казалось, физически ударили Орлана. Он пошатнулся, его плечи ссутулились, взгляд потух. Он смотрел в пол, на окровавленные камни, и в его позе читалось полное поражение. Вера, державшая его все эти дни и годы, обращалась в прах.

Но затем, через несколько долгих секунд тишины, что-то изменилось. Орлан медленно выпрямился. В его потухших глазах зажегся новый огонь — не фанатичный, а холодный и решительный. Он поднял голову и посмотрел на меня.

— Допустим, ты прав, — сказал он, и его голос впервые звучал твердо и ясно, без следов былого фанатизма. — Допустим, за кулисами Лиадерии творилось нечто… чудовищное. Но люди… простые люди, солдаты, ремесленники, фермеры… они верили. Они искренне думали, что сражаются за что-то светлое. Если не ради принца и короны, то я буду жить ради этих людей. Но теперь они гибнут, не зная, что их веру все это время использовали в грязных играх. Луциан был прав. Эта война… она должна прекратиться. Хотя бы для того, чтобы докопаться до правды. Чтобы понять, что из того, во что я верил, было настоящим, а что — ложью.

Он сделал шаг вперед, его взгляд был пристальным и серьезным.

— Я помогу тебе. Ты вытащишь этого паразита из моей головы. А я расскажу всю информацию, которая мне известна.

Я молча кивнул, оценивая перемену в пленнике. Я видел не сломленного человека, а того, кто нашел новую, более прагматичную, но вместе с тем и более человечную цель.

Я провел его в медблок, где дежурный фельдшер, получив мой приказ, подготовил все необходимое. Орлана усадили в кресло, его голову зафиксировали. Я стоял рядом, мои пальцы уже были готовы в любой момент выпустить тончайшую нить маны.

— Готов? — спросил я. — Тебе нужно будет сознательно выдать какую-то информацию. Достаточно серьезную, чтобы паразит среагировал. И в тот момент, когда ты почувствуешь его активность, ты должен будешь сконцентрировать всю свою ману, чтобы сдержать его, хотя бы на секунду. Понимаешь? Это будет невыносимо больно.

Орлан глубоко вздохнул и кивнул.

— Я готов. Слушай. Координаты одной из наших основных перевалочных баз — ущелье Разбитого Колокола, в пятидесяти километрах к северо-востоку отсюда. Там находится склад с припасами и…

Он не договорил. Его глаза закатились, тело затряслось в конвульсиях. Из носа и ушей хлынула кровь.

Но он не кричал, лишь издавал сдавленный хрип, упираясь маной и волей в бунтующий в его мозгу механизм. Боль была адской, он должно быть чувствовал, как что-то живое и металлическое пытается разорвать его сознание изнутри.

Моя рука метнулась вперед. Тонкая, как паутина, но невероятно прочная и точная нить маны пронзила глазницу и устремилась вглубь.

Я чувствовал сопротивление, яростные импульсы чужеродной маны, но мой контроль был безжалостным и точным. Я нашел источник — крошечный, пульсирующий сгусток энергии и металла — и сконцентрированным импульсом маны раздавил его в пыль.

Конвульсии Орлана прекратились. Он обмяк в кресле, тяжело дыша, с кровью, стекающей по лицу.

Но в его глазах, полных боли и изнеможения, читалась так нужная мне ясность.