Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Здравствуйте, рыцарь

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, — пробормотала Рина. Она согнулась над панелью управления и что-то там шуровала. Бен смотрел на её спину и крутил в ладони рукоятку меча.

Как неожиданно отвыкли руки.

— Какого цвета клинок? — спросил он у спины.

— Включи — узнаешь.

Включил. Жужжащий звук. В воздухе запахло электричеством и разогретым металлом. Приятно.

— Фиолетовый, — определил он.

Рина обернулась и посмотрела на меч.

— Нифига себе, — констатировала она. — Кто-то из парней извратился.

— Это рабочий клинок?

— Сунь руку — узнаешь.

Он фыркнул.

— Клинок ночного видения, — сказал Рина, продолжая смотреть на меч. — Днём такой цвет почти не заметен.

— Ночью — тоже.

— Ночью — лучше. Всё-таки свет. А вот если сделать клинок белым…

— Хочешь подать парням эту мысль?

— А вот если сделать чёрным… Да, — сказала она. — Нет предела творческому идиотизму.

Вновь повернулась к панели, ввела длинный ряд цифр, щёлкнула на подтверждение. Обернулась к Кеноби.

— Мы летим на одну маленькую, очень красивую планету, — сказала она. — Там собрались все твои друзья. Мотма, Бейл и Борск.

— Бейл? — сказал Бен.

— Бейл.

— Он не умер?

— Нет.

— Какая неприятность, — сказал Бен, задумчиво посмотрел на меч и крутанул им в воздухе.

— Как приятно видеть соратников по борьбе, которые пылко любят друг друга, — произнесла та, встала и вытащила из-за пояса аккуратную чёрную рукоять. Через секунду из рукоятки вырвался алый луч. — Зачем тебе рубить воздух? Давай посмотрим, что помнишь.

Оби-Ван удивился уже тогда, когда ему предложили меч. Сейчас он пристально посмотрел на неё:

— Они оба в рабочем режиме?..

— Мы на учебных не тренируемся с четырнадцати лет. Или… — она посмотрела на него. — Как у тебя сейчас с координацией?

— Дело не в этом. Я джедай.

— А я — ситх. Какая разница?

— В фехтовальных школах.

— Фррх… тебя это заботит?

— А если я тебя убью?

— Попробуй.

Он усмехнулся, пожал плечами, поудобней перехватил рукоять и — аккуратно — нанёс удар.

— Нда, — сказала Рина, выставив блок, — печально.

— Я — осторожно, — ухмыльнулся Оби-Ван.

— Какая вежливость.

Он стал наносить удары. Быстро, чётко, грамотно. Сначала он сдерживал себя, но клинок неизменно встречал другой на своём пути — и Бен позволил себе полную скорость. Отсветы пламени ложились на лицо девчонки, её руки двигались, оставляя неподвижным тело, глаза были спокойны и холодны.

— Неплохо, — сказала она. — И даже красиво.

Он остановился.

— Что?

— У тебя очень чёткие удары, — сообщила она ему. — Классика. Теперь ты.

Он чуть не пропустил первый удар — очевидно, у ситхов и в учебном поединке было принято нападать без предупреждения — и перестал различать их на десятом. Полыхало отовсюду, и он сам не понимал, что делают его руки и как они носят меч. Чёрные глаза девчонки смотрели в упор, и на каком-то ударе у него мелькнула мысль: это же убийство, он атаковал сам, точней, пытался атаковать…

Лезвие чиркнуло его по рёбрам и взлетело в блок.

Секунду они смотрели друг на друга — выключили мечи.

— Ты специально отвела меч? — спросил Бен.

— Мне не нужны две твои половинки.

— Ну, удовлетворена?

— Вполне. Для человека, который недавно не мог даже ходить, ты дерёшься — ой-ёй.

— Могла бы дать мне сначала привыкнуть, — пробормотал он. — Медленней бить.

— Зачем? У тебя получилось.

— Я сам не понял, как.

— А зачем? Ты отбился.

Он буркнул:

— Как вы с такой тягой к экстриму друг друга не убили?

— Получилось, — ответила она.

— Убить?

— Не убить.

Оби-Ван неопределённо усмехнулся. Кивнул на панель управления:

— Что за планета?..

— Эльгир, частная собственность Бейла Органы, — ответила Рина. — Знаешь такую?

Оби-Ван мотнул головой.

— Он зарегистрирован под другим именем и как другое лицо.

— А как вы давно узнали?

— Меньше суток назад.

— А… связь?

Рина постучала себе по лбу:

— Здесь.

— Вы можете говорить друг с другом? В гиперпространстве?

— Можем. И не только так. Правда, — добавила она, — это распространяется на очень немногих существ. Тех, кто настроен друг на друга. Что тебе сделал Бейл?

— Это я расскажу ему лично при встрече.

Рина приподняла брови:

— У него амнезия?

— Я её вылечу.

— А ты целитель.

— Да. Сабером по морде. Очень хорошо лечится любая амнезия. Что ты смеёшься? — добавил он почти агрессивно.

— Я не смеюсь. Я улыбаюсь.

— Всё равно, — сказал он и усмехнулся сам.

— В общем, — сказала Рина, — на этой планете собралось всё руководство Альянса. И мы хотим его прижать. Они с кем-то связаны. С кем-то из мира Великой Силы. И мы…

— Ты сдурела?

— Очень хочется думать именно так.

Оби-Ван в молчании покрутил рукоять меча.

— Мне почему-то не нравится ни одно моё имя, — неожиданно сказал он.

— Да?

— Оби-Ван. Кеноби. И даже Бен.

— Ну, назовись Дарт Обиванус.

— Тьфу на тебя.

— Тогда Обиванус Лайт.

— Ещё раз тьфу.

— Тогда объясни, чего хочет твоя тонкая натура.

— Моё настоящее имя.

— А Бен — это что?

— Это издевательство, а не имя.

Рина стала хохотать.

— Ну, придумай себе новое! Тоже, мучения какие!

— А ты просто Рина? Без Дарт?

— Ага. Я — Дарт Ринус. Есть ещё Дарт Марус, Дарт Тийенус и Дарт Рикус, но об этом не принято говорить вслух…

Она посмотрела на свалившегося от хохота в кресло пилота Оби-Вана и весело пожала плечами.

— Ты… — сказал тот, выходя из смехового припадка, — ситх с плоским юмором… Оби-Ван Кеноби, — сказал он неожиданно с совершенно иной интонацией и даже другим голосом. Более глубоким, звучным, официальным. — Рыцарь Кеноби.

— А…

— Что — а?

— Бэ.

— Пошла ты, зараза.

— А ты нормально говорить умеешь.

— Да?

— Да.

Он хмыкнул и посмотрел на свои руки, лежащие на коленях.

— Татуин, — сказал он.

— Мм?

— Татуин. Тебе не понять.

— Я попытаюсь.

— Татуин, — повторил он, будто краденную драгоценность. — Вечная жара, воздух, который колышется, как пламя. Пламя песка, пламя двух солнц. Воздух горит. И спёртая, настолько, что можно резать ломтями, тяжёлая духота в помещении. Потом наступают сумерки. По очереди касается горизонта каждое из двух солнц. Наступает прохлада. Потом, сразу — холод. Тоже — как пламя. Чистое, ясное, ледяное. Звёзды острыми точками продавливают взгляд. И впереди — вся жизнь. Которой уже не будет…

— Ага…

— Что — ага?

— Ага.

Он долго смотрел на неё.

— Странная ты.

— Ага.

— Твой мастер от тебя никогда не бесился?

Она улыбнулась:

— Бывало…

— Двадцать лет — как вздох. Однажды понимаешь, как плотно сжато время. И как оно становится ничем. Сыплется песком… Песком или…

Пеплом.

— Бен.

— Что?

— У тебя была уникальная возможность.

— Какая? Где?

— Там. На Татуине. Ты остался наедине с собой. Казалось бы — только думай… Ты бы мог стать наёмником. Мог бы создать семью. Сделать любую глупость. Ты, в конце концов, мог улететь хрен знает куда, и жить так, как хочется тебе. Но ты…

— Я хотел жить на Татуине! И — какая же ты дура. В галактике гонялись за мной. И прощупывали на применение Силы.

Матовые тёмные глаза.

— Жизнь была кончена, неужели не понимаешь? Мой мир был разрушен. Мне осталась только месть. Как вам, — он усмехнулся, — тысячу лет до этого дня.

— Может быть, — сказала она. — Может быть.

— А что?

— Я думаю. Представляю себя на твоём месте. И, честно говоря, не знаю. Мне б, наверно, хотелось жить самой по себе. Но, наверно, если б убили тех, кого я считаю своими, я тоже мстила. И, наверно, не успокоилась бы, пока… И наверно…

— Что?

— Ничего, — ответила она.

Он почему-то не стал настаивать на ответе. Ему показалось: он понял. Вместо этого он провёл ладонью по лбу:

— Дело не в том…

— Да?

— Месть — это важно, но…

— Да?

— Дело было не в мести.

— Серьёзно?

— А ты? Думаешь, я не понял? Ты сейчас думала про поколения своих. Знаешь, о чём ты ещё думала?

— Да. О программе.

— Да, — повторил Бен. — О программе… Они — вы — ситхи — были буквально запрограммированы своими учителями — а те своими — не только на то, чтобы выжить. Они были сознательно выращены в непримиримости к любой другой точке зрения на мир, нежели своя.

— Да.

— Это было воспитание, направленное на создание определённого рода личности.

— Да.

— А где свобода?

— Какая свобода?

— Свобода!

— Ты ищешь свободы?

— Да!

— И нашёл?

Он засмеялся.

— Я нашёл Татуин… Так у ситхов тоже нет свободы?

— Постой, — терпеливо сказала Рина, — а есть ли она вообще?

— Я бы мог стать наёмником, — издевательски бросил Кеноби, — мог бы создать семью, мог бы улететь хрен знает куда — но вместо этого я сидел на Татуине и ждал, ждал, ждал — когда вырастет Люк, когда сын Вейдера сможет отомстить за нас отцу. Какого чёрта ты тыкаешь мне в выбор, которого не может быть?

— Ты хотел отомстить?

— Я хотел добить. У меня не получилось.

Она так внимательно смотрела на него.

— Я не понимаю, — вдруг сказала она, — зачем тебе это было нужно?

— А вам? Вам, тысячу лет жившим ради мести?

— Нам нужна была власть.

— Вот как.

— А месть… Не только. Просто месть концентрирует и не даёт расслабляться. На протяжении тысячи лет жизнь каждого из ситхов определялась целью. Тем, что было вложено в него в детстве. Определённый внутренний каркас мировоззрения, который заставлял их действовать так, а не иначе. Не растворяться, а противостоять. Было необходимо сохранить определённый тип личности. Который был уничтожен.

— Значит, детей не спрашивали, а вставляли им каркас?

— Да.

— Каркас или клетку?

— Зависело от того, насколько их собственная природа была к этому близка.

— А как это определяется? Как вы вообще определяете природу?

— Интуитивно, — сказала Рина. — С помощью Силы. Но выбора часто не было, и брали то, что есть. Иногда ребёнок умирал. Если оказывался совсем не годен. Но по возможности искали близких по природе. Легче учить. Больше можно вложить. И больше уверенность в том, что, став самостоятельным, он передаст уже своему ученику не суррогат, а то, что нужно.

— Вы передавали тип личности из поколения в поколение?

— Да. Именно это было главным, что надо было хранить.

— Фанатики.

— Доля фанатизма в этом была. Иногда и не доля.

— А у тебя?

— А я просто люблю убивать.

— Ясно…

— А как это делалось в Храме?

— Что?

— Определялось, подходит ли ребёнок?

— Никак, — ответил Оби-Ван. — Зачем, если всё равно…

— У тебя был каркас или клетка?

— У меня был Татуин, — ответил джедай. — Планета песка и рабов. Проклятая планета.

— Расскажи мне про Мустафар.

Он вздрогнул:

— А твой учитель…

— Расскажи мне про свой Мустафар.

Оби-Ван смотрел в глухую тьму панорамного экрана.

— Зачем тебе всё это?

— Затем, что ты хочешь рассказать.

— Не тебе.

— Именно мне. Я ведь обрубила твои ниточки, марионетка.

Девчонка не достала меч, не скрестила его с джедайским — пламя ровно гудело в миллиметре от её лица.

— Расскажи мне про Мустафар, — сказала Рина. Глаза её смеялись. — Расскажи мне про Татуин. Ты кое-что не понял. Ты можешь стать наёмником. Можешь завести семью. Можешь улететь хрен знает куда и бродить по планетам. Ты можешь плюнуть на форсу, а можешь в неё углубиться. Ты свободен, джедай. Пока — свободен. Только нам придётся воевать. Скоро. С кем ты. И за кого ты. Скажи сейчас. Чтобы мне не пришлось тебя убить снова. Перестань ныть. Ты свободен. А теперь выбирай. Сам. Здесь нет твоих учителей. И нет твоей Силы.

Оби-Ван сел. Выключил меч.

— Мне надо подумать, — сказал он очень спокойно.

— Думай. У нас есть несколько часов.

— Мустафар, значит?.. Ты винишь меня за то, что я твоего учителя — не добил.

— Нет.

Он вскинул голову.

— Что? Разве не… — ядовитым хохотом: — Он же горел, я должен был его добить, это достойно презрения, что я оставил его медленно умирать, мучиться, жить…

— Жить.

— Что?

— Жить.

…Ты должен был его добить, а оставил мучиться и жить. Мастер говорил мне, что у тебя была истерика. Сильная истерика.

— И это, конечно, смешно крутому ситху.

— Бен. Ты меня слышишь?

— Даже не хочу!

Она присела на корточки, её лицо оказалось на уровне его колен. Она смотрела снизу вверх — внимательным взглядом.

— Истерика позволяет сделать то, что невозможно сделать в нормальном состоянии. Бен, смотри на меня. Слушай. Я знаю, что рядом на планете был милый зелёный гремлин. Который отнюдь не сражался с Палпатином. Он знал, что главного ситха ему не убить — там много охраны, а император не настолько дурак, чтобы позволить себя замочить исключительно ради честного боя. Он знал, что настоящий удар по старшему он нанесёт, убив младшего. В паре с тобой. Вы обработали Амидалу, точней — она сама обработала себя своим нервным беременным состоянием, вы только довершили дело. Ты стал драться с учеником, а Йода ушей не казал, пока не наступил критический момент. Тогда он применил Силу — и траектория полёта твоего ученика закончилась у тебя на мече. В этом смысле Йодик действительно обрубил ему ноги. А теперь расскажи, что было дальше.

— Я не смог его добить…

— Нет. Не так.

— Я не захотел.

Он поднял взгляд от колен и взглянул на Рину.

— Я захотел, чтобы он мучился и жил.

— Кто?

Секундное остолбенение — и Оби-Ван стал хохотать. Взахлёб, истерически. Хохот рвался из груди, мешая словам, и только через минуту сквозь смех выдавилось слово:

— Йода…

Как будто прорвало лёд.

— Это… замечательное здание посреди Корусканта — Храм! Этот мальчишка, сильный, дурак, привязчивый, идиот, сволочь! Я! Я не умею не привязываться! Я не умею так жить! Я мог всё понимать про Куай-Гона — но какого чёрта, после третьего месяца мне уже было всё равно, это был мой старший, мой учитель! Мне могли сбагрить этого мальчишку, а потом инструктировать, как пня — что мне с ним делать и как его ломать! Этот мальчишка мог меня презирать и ненавидеть — но что за жизнь такая собачья, что я вечно привязываюсь к вам, грёбаным харизматикам, которые плюют на меня, и ради которых я убиваю, и ради которых я… Вашему ситху рогатому не повезло. Я был худшим бойцом, но меня захлестнуло. Человек умирал, а я хотел убивать. Человек умирал, он не вспомнил обо мне, только о мальчишке. Холодные, светлые глаза, а мальчишка оказался живой, я его сначала ненавидел, а потом понял, что этого мне и было нужно. Не ломал я его, не ломал, лгал я им, а твой учитель, мой ученик меня презирал и в грош не ставил. Я многое делал, как хотел от меня Храм, но не до конца, я его прикрывал, я никогда… Я любил его как брата, у меня не было брата, братишка — тоже мне, оставили ребёнка на меня я сам был дурак, только одно не вытравили — привязаться… А потом мальчишка ушёл к ситху, перерезал Храм, и хрен с ним, с Храмом, я, что, не видел его глаз на арене — когда он убивал, когда его мать убили? А у меня не было матери, не было отца, только учитель с холодным светлым взглядом, которого я любил, а мне надо было убить мальчишку… А я не убил. Я не хотел его убивать. Я хотел сам умереть. А мне этого не дали. Сила… Великая… бессмертная… ненавижу…

Что ты смотришь?! Нравится истерика?

— Да.

Тишина.

— Я думаю, — сказала Рина, — что Йоде нужен был мёртвый ученик Сидиуса. Я думаю, что он бы добил. Я думаю, что оставить гореть — это поступок слабого человека, потому что сильный либо не станет сражаться, либо добьёт до конца. Я думаю, что сильный человек стал бы слушать себя, а не Йоду, и не стал бы вести бой, в котором не хотел убивать. Я думаю, что ты придумал себе множество оправданий, а потом отмёл их все. Я думаю, что, когда он загорелся, ты чуть не сошёл с ума. Я думаю, что тебе надо было протянуть руку и вытащить его с песка, по крайней мере, выжил бы обрубок. Я думаю, что, если бы ты это сделал, он бы попытался тебя убить. Я думаю, что ты понял, что выхода нет, и ты оказался между двумя огнями. Я думаю, что ты оставил его гореть, потому что перестал соображать, что происходит. Я думаю, что лекция на тему, что ты должен убить ситха — это истерика человека, а не проповедь джедая. Я думаю, что ты спас ему жизнь. Я думаю, что Йода был очень недоволен.

— Заткнись.

— Я уже всё сказала.

Молчание.

— Ты предлагала мне чаю?

— Угу.

— Давай.

…

— Докажи, что я — не оружие в руках ситхов.

— Нет ситхов. Есть я и ты. Если на меня нападут со спины — ты защитишь мне спину?

— Ненавижу, — усмехнулся Оби-Ван. — У джедаев нет привязанностей, у ситхов нет любви…

— На самом деле — всё есть. Только осмелься. И плати за то, на что осмелился. Но мы не влюбчивые твари. Я не люблю никого.

— И мастера?

— Его сложно любить, он в доспехах.

Он молча отпил чай.

— Кто такие существа в Великой Силе?

Он подавился чаем.

— Тебе это зачем?

— Я их убью.

Поединок

Улыбчивые точки в тёмных глазах. Небрежный поворот головы:

— Я же убийца, ты помнишь?

Она отвернулась, размешивая чай. Он видел её затылок, шею с отчётливо выступающими позвонками, несколько волосинок, выбившихся из туго стянутого хвоста. Хищница. Опасна.

Это качание между и между. Как он устал.

— Ты хочешь убить бессмертную Силу? — спросил он иронично.

— Пока это не входит в мои планы, — ответила та. — Я говорю о существах.

— В мире Великой Силы мало живых существ. В основном происходит растворение в общей энергетике Силы. Я продержался так долго, поскольку освоил особую технику и был связан с Люком… я ведь не видел там никого. Только ощущал определённую волю… к действию.

Он почувствовал, как она улыбнулась. По-прежнему сидя к нему затылком.

— Как можно убить бессмертную волю? — спросил он.

— Хорошо. Не убить. Уничтожить.

— Как? Не вижу смысла.

— Они наши враги.

— Она?

— Они. Существа в Силе.

— Мы говорили о воле.

— Я говорила о существах.

— Ты знаешь больше, чем я.

— Они враги.

— И слишком воздействуют на вашу жизнь, — не удержался он от насмешки.

— Они воздействуют — на свою, — ответила Рина. Выпила глоток. Встала.

— Ты куда?

— Надо, — сказала она. — Пойду, атлас проверю.

— Какой? — удивился он.

— Звёздный. А ты подумай. О том. Какие они.

Она вышла, прежде чем он успел открыть рот. Ладно. Пусть уходит. Возможно, заподозрила что-то… впрочем… эмоциональная нестабильность — оправдание любого ляпа.

Он прислушался к тому, что творилось там, куда она ушла.

Тишина.

Ты можешь стать наёмником. Можешь завести семью. Можешь улететь хрен знает куда и бродить по планетам.

Вот только семьи мне и не хватало. И наёмничества. И бродяжьей вольной жизни. Особенно в свете пылкой дружбы, которую продолжает ко мне испытывать один знакомый ситх.

Ты можешь плюнуть на форсу, а можешь в неё углубиться. Ты свободен, джедай. Пока — свободен.

Экий романтический бред. Бессмысленные слова. Хотя, может — не бред. Сдача. Отказ от долга и труда. Отказ от себя. Живущего ради долга. Отказ от нынешнего себя. От того, кто будет опасным противником. Но может стать бесценным союзником. Игра на перетягивание — вечная игра. Как притягательно. Как вроде бы прекрасно. Свалить с Татуина. Начать новую жизнь. На Внешних территориях или ещё где-то. Чувствовать себя великолепно. Заделаться наёмником. Рвать большой куш, ходить с гордым видом, обзавестись бабой-другой. Я свободен. Я совершенно свободен. Моё право выбора… в чём? Чтобы плюнуть на всё, пуститься во все тяжкие, убивать, хапать и лапать? Ха. Свобода…

Только нам придётся воевать. Скоро.

Конечно. Придётся. И да. Очень скоро. И я бы даже сказал, с кем. И почти точно назвал бы дату.

С кем ты. И за кого ты. Скажи сейчас. Чтобы мне не пришлось тебя убить снова. Перестань ныть. Ты свободен. А теперь выбирай. Сам. Здесь нет твоих учителей. И нет твоей Силы.

Какая она дура. Сильная дура. Очень сильная дура. Кто же знал, что в учениках у одной нечисти ходит нечисть не меньшего пошиба. Убийца она, видите ли. Кто бы сомневался. Они только и умеют, что разрушать. Убивать, разрушать, сжигать. Не прикладывая ни малейших усилий.

Как бы разговорить её. Ещё раз. Проявить эмоциональную нестабильность. Дать ей почувствовать вкус победы. Лишить осторожности. Зацепить. Понять, что у неё внутри. На что её можно поддеть. У каждого из живущих есть слабое место. На которое нужно давить. Раз, два, три, четыре, тысяча сто. На миллионном ломается каждый. Найти бы её слабое место. Надавить. Вон, как двух могучих ситхов по галактике мотало. Места знать надо.

Да. Неприятно. Она действительно что-то сделала с Силой. Здесь нет Силы как таковой, как всеобщей энергетики, которую используют его друзья. Чтобы видеть всё, чтобы слышать всех, чтобы помогать или контролировать, в зависимости от задачи. Здесь есть что-то вроде локальной сетки, которую ситхи протянули между собой. Ну и что? Связь есть связь, всё равно в ней выигрывает тот, кто сильнее. Лучше видит. Громче слышит. Бытовала среди них такая шутка. Громко слышать — так, как чтобы заглушить тех, кто хочет услышать тебя. У них возникла проблема. У них возникла серьёзная проблема. Но он здесь. Ситхи его тоже притянули. И они считают его лёгкой добычей. Слишком эмоционален, слишком привязчив, слишком слаб. По крайней мере, одна из них так считает. Что будет, если он вдруг окажется среди неприветливо настроенных двух повелителей галактики? С одной стороны, они имеют к нему счёт, и немалый. С другой — они сейчас сами, между прочим, эмоционально нестабильны. Хотя на публике изображают холод и лёд. Он знает, как их мотает. Непреклонных и сильных. Даже учитывая то, что Вейдер выздоравливает — и ведь кто-то считает это благом — а Палпатин высвобождает огромную часть энергии, которую раньше тратил на своего ученика. Эмоционально они нестабильны. Даже старый ситх. О чём тот, конечно, знает. Любая зацепка. Любой скрут эмоций. Любая привязанность. Подчёркиваю: любая. Любая повышенная эмоциональность. Легко делают существо орудием в руках других. Учитель объяснил ему это. Чётко. На примере. Жизненном примере. Его самого. Если не дурак — понимаешь сразу. Если более чем не дурак — учишься использовать на других. Эмоции — наиболее доступный канал к душе человека. А ещё они сильно замутняют взгляд. Тот, кто занят внутренней бурей, с трудом воспринимает внешний мир. На его глазах будто рябь помех, через которые плохо видно. Вейдер будет занят собой. Внезапно открывшейся ему правдой о мире.

Ха. Ему хватит надолго.

К тому же: каждый хочет увидеть поверженного и униженного врага. Самый умный. Самый трезвый. Увидеть Кеноби, которого обработала его ученица. Кеноби, которого мотает, Кеноби, которого ломает, который впадает в истерику, который теперь у него во власти, и который вроде бы даже за них… не то ли, что так жаждет его сердце? Увидеть не убитого, а признавшего поражение врага. Это приятно.

Скидка на вылезание из мира Великой Силы. Скидка на мастерство Рины. Ученицы. Киллера. Палачиха-червячиха, иронически подумал он. Червячиха-палачиха…

Голосок посмеялся внутри. Он на секунду нахмурился, отслеживая диссонанс. Всё-таки пребывание в силовой дыре… странные вещи здесь происходят. Разрыв пространства. Прореха. Дыра. В некотором смысле все мы решили пройтись в открытый космос. В таком месте он никогда ещё не работал. В таких условиях, в таком месте. Но он вообще работал в новых местах. Жизнь. После смерти. Взять тот же Татуин. Или себя — контактёра в мире Великой Силы. Теперь вот в стане врага. Раздавленный, с умственной кашей. Косячество под простачка. И слабачка. Сколько таких, кто попался на это? Сколько таких будет.

А… это… что?

Голос. Ненавязчивый. Мягкий. Будто пришёл из тьмы и коснулся. Будто вздохнуло пространство. Тьма. Ветром прошлась по щеке. Что за причуды разрыва?..

Он закрыл глаза. Сконцентрировался. Или это выкрутасы ситихи. Или это… и это, к сожалению, оказывалось всё более вероятным — причуды пространства. Что-то в нём нарушилось. Сильно. Что-то начало протекать…

Что это за незапланированные ситхи на оборотном изгибе мира?

Горела чёрным пламенем тьма. Касалась лица. Он закрыл глаза, холодный и ожесточённый. Прореха в мире… в мирах. Всё гораздо хуже, чем думал. Последствия неумного обращения с тканью мира могут оказаться незапланированней и сильнее. Протечка сама по себе не страшна, страшно то, первым звонком чего она может явиться. Он собрал в холодный ком мысли. Ещё кое-что. Что настораживало, напрягало и заставляло вставать в боевую стойку. Эти песни не имеют место быть. Не могут. Не будут петься. Если даже здесь большинство мрази гибнет и задыхается, то уж ещё где-то там… Там никто не может выжить. Против мира не пойдёшь. Против структуры, связей, законов. Мир безразличен к скопищу живых существ. До тех пор, пока они не нарушают своим существованием равновесие и заведённый порядок. Или потенциально могут нарушить. Есть закон мира. Живому существу даётся то, что оно может вынести. Так определяется справедливость. И на сильного нагрузят столько, сколько только он и выдержит. Так, чтобы не убить, поскольку смерть — зло. Но как раз по мерке, по грани. Настолько, чтобы выживать, а не жить. Бороться, так сказать, с трудностями. Ты счёл себя сильным? Ты говоришь, выдержишь? Ну, давай.

Всегда надо соблюдать грань выживания. Тогда люди послушны. Точней, их не хватает больше ни на что. Они слишком заняты процессом жизни.

Тоже мне, песня-стихи. Что вы можете сделать? Выплеснетесь. И умрёте. Вот дыра в пространстве может быть опасна. Потому что неконтролируема. И влияние её предсказать невозможно. А надо. Надо. Голова болела, а надо было думать. И работать на чёрном сквозняке. А сквозняк пробивает мозги. Как. Иногда. Бывает трудно. Завершить работу. Довершить перерождение — не месть.

Голова, на место. Мысли, разложитесь по полочкам. И перестаньте, в конце концов, реагировать на раздражитель. Одна из главных целей появления здесь — сбор информации. Для уничтожения источника опасности, сколько можно более полно. Лучше всего добраться до Вейдера и Палапатина, и добраться до них легче всего через Рину. Считать информацию о её способностях, смоделировать ситуацию, смоделировать способности, потом работать с моделью. Создать то, что подцепит лично её. То, что цепляет Вейдера и Палпатина, уже создано. Главное — суметь удержаться рядом. Эмоции у меня есть. Дело за малым. Обратить их вовне иной эмоцией, которую жаждет их сердце. Общеситске сердце. Одно на всех.

И чтоб она потом хвост свой съела, дура ситская. Ладно, не такая уж дура. Конечно, она поддела. В некотором смысле. Прошла слишком близко от того, что слишком важно. Расскажи мне про твой Мустафар. Я чуть не подумал…

Хорошо, что она сразу заговорила.

Да-да, Мустафар, а я был в истерике. Никакой истерики, моя милая ситиха, я точно знал, что делаю, мы всегда это точно знаем. Потому что смерть в ярости — нехорошая смерть. В Великую Силу врезалось бы такое сильное и невменяемое существо, что… он должен умереть, признав свою вину, свою ошибку, свою зависимость от того, кто якобы дал ему свободу и силу. Признать, что его так называемое могущество — блеф, что мы сильнее, нет, даже не так — что именно за нами стоит Великая Сила.

Нам не нужно, чтобы Вейдер умер. Мы хотим, чтобы он раскаялся. От всей души.

Ибо раскаяние — признание нашей правды. И как только это произойдёт, деться никуда не возможно. Добровольность преображает душу. Передаёт её в полное распоряжение тому, кому она предалась. Ей никуда не уйти. Ей не поможет то, что она отвергла. Она будет среди тех, кого допустила внутрь. И не сможет освободиться от присутствия и взглядов.

…Ситский ад — это когда невозможно быть одиноким. И избавиться от тех, кто окружает тебя. Невозможность не видеть, не реагировать, не слышать. Ты становишься прозрачным, доступ в твою сферу открыт всем. И ты будешь вечно жить, ощущая на себе взгляды, бессильный перекрыть доступ шуму и чужим голосам. Да и зачем? Что ты сам по себе представляешь? Ты будешь слышать то, что говорит мир — зачем тебе свой голос. Вплети его в хор. И не избавляйся от доброжелательных глаз тех, кто хочет тебе блага. Ты примешь это благо. Ты переродишься.

То есть умрёшь.

Он услышал смешок. У себя в голове. Отчётливый, хоть и тихий. Это усмехался он сам. Над какой-то забавной вещью. Он что-то понял. А, что, собственно говоря?

Свою функцию в мире? А что в этой функции такого? Кто-то ведь должен чистить загоны.

Ничего, ничего. Все мы через это проходим. Они пройдут тоже. Это справедливо. Должна же быть плата за всю эту боль. Возможность самому стать неотгоняемой тенью. Самому стать тем, кто переводит в свою веру. Это насыщает справедливость. И платит счастьем.

Он отнял руки от лица, резко встал, вышел в каюту. Рина сидела, уткнувшись носом в атлас. На его появление она не обернулась.

— Я подумал, — сказал он.

— И как? — поинтересовалась она спиною.

— Я не могу доверять тебе.

— Какая новость.

— Ты хочешь уверить, что вам нужна моя помощь?

— Нет, — она повернулась к нему. — Вопрос лишь в том, на чьей стороне ты будешь во время боя.

— А бой будет?

— Да он уже…

— Хм…

— Так на чьей стороне?

— И ты мне поверишь? Если скажу, что на вашей?

— А можно без «если»?

Он подумал. Усмехнулся.

— Возможно, — сказал он тихо, — что я действительно не очень люблю джедаев. Храм, в котором я рос. Но я столь же не люблю и ситхов. Знаешь, я не хочу быть ни на чьей стороне. Тем более встречаться с моим бывшим. Я хочу уйти. Но ты не отпустишь. У вас же бой. И каждый срочно должен определиться, с кем он.

Она засмеялась:

— Отпущу. Выбирай планету. Только быстрей, мне надо на Эльгир.

— Но…

— Нет ничего хуже, чем нейтрал, который путается под ногами. Мы сами разберёмся. А то… Люку мозги проешь, мастер будет пытаться тебя не убить, хотя чего там пытаться? И вообще явление тебя в большую тесную компанию будет сопровождаться ярко выраженным ущербом. Так что давай. Выбирай. Ты озвучил мои тайные желания и мысли.

— А… информация о мире Великой Силы… тебе не нужна?

— Так ты ж всё равно не скажешь. А допрашивать я плохо умею… Что-то я вижу тень раздумья на твоём благородном лице, — насмешка была не обидной.

— Ты отпускаешь врага.

— Есть вариант тебя убить. Ты его предпочитаешь?

— Я не верю, что ты меня отпустишь.

— Давай проверим.

— Я не верю, что даже если ты высадишь меня куда-то, то не будешь за мной следить. Ты. Или ещё кто-то.

— Это твои проблемы.

— Ты всерьёз решила, что я буду сражаться рядом с вами?!

— Шанс был. Не потому что ты за нас, а потому что против того, что тебя сломало.

— Ничего меня не ломало, — ответил он машинально.

— Тем радостней будет твоя жизнь на воле.

— Воле? Да что ты понимаешь про волю? Нет её! Нет.

— Я и так только и делаю, что веду философские споры. Вот уже несколько часов. Я к этому не привыкла. Тебя высаживать или нет? О свободе воли ты сможешь подумать на этой самой воле.

— Ты что, действительно не понимаешь? — упавшим голосом спросил он.

— Что именно? Объясни.

— Я не могу уйти.

— Ты только что хотел.

— Хотеть и мочь — разные вещи, до тебя это доходит?!.. — он развернулся, стиснул зубы, сжал кулаки. — Я хочу уйти. И никого из вас больше не видеть. Но я — не могу — жить — сам. Пока, по крайней мере. Я попал на этот корабль не через дверь и не на стоянке. Я вылетел через Великую Силу… я труп. Здесь. Давно. Если я останусь один. Велик шанс быть втянутым. Раствориться. Обратно. Ты что-то сделала, — голос звучал отрывисто и глухо. — Сначала притянула. Вы. Все. Притянули. Теперь образовала дыру. Мне кажется. Только рядом с тобой. С вами. Мне пока… не грозит. Я не хочу. Обратно.

На него смотрели тёмные глаза.

— Какой же ты нейтрал? — сказала Рина. — Ты только что озвучил, на чьей ты стороне. На стороне тех, кто против Силы. И обозначил, кто тебя сломал. Те, кто ей служит. Видишь, как просто.

Он молчал. Она не торопила, поглядывая то на голографическую страницу звёздного неба, то в пустую темь экрана.

— Ненавижу, — сказал он тихо.

— Что?

— Зависимость от тех, кого я ненавижу.

— Да?

— Если я не буду с вами, то растворюсь в Силе. Я ненавижу — вас.

— Нас или Силу?

— Вас. А Сила… безлична. И… опасна. Она… растворяет. Это не ненависть. И даже не страх. Это… нутряной ужас. Что ты об этом знаешь, ситиха!..

— Ну, может, узнаю. А что касается ненависти — так это не важно. Если бы каждый отряд объединяла пылкая и неистовая любовь… Это была б групповуха.

Рина потянулась.

— К планете Эдьгир мы выходим через три стандартных часа, — добавила она обыденным тоном. — Готовься, рыцарь. Там будут все. В конечном счёте. Говорят, — она улыбнулась, — что это удивительно щедрая планета. Почти курорт.

— Хорошо, — сказал он. — Ладно.

Повернулся спиной. Аккуратно вышел. Кажется… всё получилось.