Цивилизация

23. Операция «Головастик»

— Объясните мне ради всемогущего Баала, какой смысл в этих побрякушках? Я могу ещё понять, когда их стала больше носить Имилька — женщинам такое пристало, но не Гамилькару же блестеть украшениями как расфуфыренной греческой гетере! Разве это делает достойного человека значительным и знаменитым? — возмущался Ганнибал, — Я не беден, и мне не жаль, но не этому я учил его до сих пор и не этому намерен учить впредь!

— Папа, ну это же не насовсем, а только на несколько дней, — отозвался мелкий, — Я тоже не понимаю, для чего это, но дядя Хул сказал нам, что так будет лучше.

— Нужно, чтобы украшения были на них во время морской прогулки, — пояснил Васькин, — И чтобы это не вызвало ни у кого удивления, они должны показываться с ними везде, где бывают — и на улицах, и на агоре, и даже на море во время купания.

— Особенно на море, когда этих блестящих побрякушек на них явно больше, чем одежды! — съязвил старик.

— Именно, почтеннейший. Если зеваки привыкнут к этому — тем более никто не удивится украшениям, когда одежды на них будет побольше.

— Так, так! Ну-ка, оставьте нас! — отослал он жену и сына, — И вы тоже! — это уже адресовалось слугам, — Нет, ты останься, Онит, — это относилось к управляющему домом, — А теперь — рассказывайте, почему им нужны украшения в море?

— Да потому, что утопленникам они абсолютно не нужны! — схохмил я.

— С этим — согласен, — хмыкнул пуниец, — Но как понимать ваши загадки?

— В самом прямом смысле, почтеннейший. Раз это понимаешь ты — прекрасно поймут и царские ищейки.

— Утопленники всплывают, почтеннейший, через несколько дней после гибели, — начал разжёвывать ему Хренио, — Акулы в Пропонтиде небольшие, да и немного их в ней, а этот залив — узкий, и всплывшего в нём утопленника, пускай и объеденного акулами, но не съеденного ими полностью, всё равно должно прибить волнами не к этому, так к тому его берегу. И вот, представь себе, два человека тонут, а их останков так никто и не найдёт. Ведь должно же этому быть какое-то разумное и правдоподобное объяснение?

— Так, так! Понял! Тела нашёл какой-то нищеброд, свидетелей не оказалось, он польстился на дорогие украшения и снял их с тел, а сами тела закопал или притопил их в море снова, привязав камень, чтобы никто и не знал об его находке. Поэтому их никто и не нашёл и вряд ли теперь когда-нибудь найдёт.

— Особенно, если драгоценности будут НАМНОГО дороже награды, которую ты пообещаешь любому, нашедшему их тела, нужные тебе для их достойного погребения.

— Гм… Неглупо придумано. Но слишком много золота разве не утянет ли их на дно и в самом деле? Оно ведь тяжёлое.

— Надо, чтобы было не слишком много. Ценность побрякушек должна быть не в весе металла, а в тонкости его выделки, в камешках и жемчужинах — не тяжёлых, но очень дорогих, гораздо дороже обещанного тобой серебра…

— И кстати, почтеннейший, предлагать эту награду будешь уже не ты сам, а твой управляющий, — уточнил Васкес, — Тебя едва хватит на то, чтобы принять соболезнования от Прусия и его придворных, после чего ты «заболеешь» и сляжешь от горя, и тебе будет уже не до множества мелочей. Это убедительно объяснит и глупость раба, который и сам о драгоценностях на телах не подумает, и от тебя указаний об этом не получит.

— Верно, так будет правдоподобнее всего. Ты всё расслышал и понял, Онит?

— Я понял, господин, — отозвался управляющий, тот самый старик турдетан, что выходил на контакт с нами, — С госпожой понятно, она и сама подберёт всё, как надо, а что подобрать для молодого господина?

— Что-нибудь, ещё пристойное для мальчика его лет. По одному перстню на руку, пару браслетов. Ожерелье будет выглядеть по-женски и неприлично для него, так что — витую цепь с подвеской. Кинжал на пояс, ну и, пожалуй, обруч на голову.

— Обруч он может и потерять, господин…

— Потеряет, так потеряет — лишь бы голову не потерял вместе с ним. Обеднею я от этого, что ли? В общем, подбери для Гамилькара этих побрякушек где-нибудь драхм на триста. Если в чём-то не будешь уверен сам, посоветуешься с Имилькой, в этом у неё вкус получше моего. А награда — какую ты САМ осмелился бы предложить без моего ведома?

— Ну, если «забыть» о драгоценностях, то — в пределах сотни драхм, господин. За оба тела, а за одно это полсотни. Для здешней бедноты это уже немалые деньги.

— Да, это разумно. Через пару дней, когда ничего не найдут, добавишь ещё — до полутора сотен. Управляющие ведь ценятся своими хозяевами как раз за скаредность, а не за щедрость, а раз я болен, и от меня указаний нет — это будет правдоподобно. Награда за оба тела — сто пятьдесят драхм, на одном только Гамилькаре их около трёхсот, а уж на его матери — наверняка не меньше пятисот, — мы рассмеялись всем «военным советом».

— А заодно твоя «болезнь», почтеннейший, объяснит и твою «забывчивость» об отосланных тобой домочадцах, — добавил я, — Ты болен, и тебе не до того, а твой слуга — он, конечно, предан тебе и честен, но с твоей болезнью на него свалится столько хлопот, что зачем ему дополнительные, которые могут и подождать?

— И что обо мне люди подумают?! — старик управляющий всплеснул руками.

— Для тебя, Онит, важнее, что Я о тебе подумаю, — усмехнулся его хозяин, — Если надо побыть несколько дней трусоватым скупцом и нерадивым лентяем — разве это самое трудное из моих поручений, какие тебе приходилось уже выполнять?

— Как прикажешь, господин.

— А моя «болезнь» нужна вам ещё и для того, чтобы от меня в эти дни никто не ожидал бегства? — это уже адресовалось нам.

— Сперва, почтеннейший, мы вообще хотели «утопить» тебя с женой и сыном разом, — ответил Хренио, — Но мы не рассчитывали на остальных твоих домочадцев, а их слишком много, и раз ты хочешь вывезти их всех, то что тогда делать с ними? Всех вас разве «утопишь» за один раз? А повторяться — слишком рискованно. С тобой самим у нас, к счастью, время ещё есть. Можно изобразить твою смерть от горя и похороны — никого не удивит, если ты пожелаешь быть похороненным в саркофаге по обычаю Карфагена, а не сожжённым на погребальном костре, как это принято у греков. А можно и не скрывать самого факта твоего бегства, но пустить ищеек по ложному следу — если ты исчезнешь, но они выяснят при расследовании, что похожий на тебя по описанию человек был замечен случайными зеваками на пути в Понт, так и пускай разыскивают тебя у Фарнака…

— Который тоже готовится к войне с Пергамом, и этим нетрудно объяснить моё бегство к нему? — сходу въехал Одноглазый.

— И пускай шпионы всей Вифинии и всего Пергама наводнят Понт в поисках твоего присутствия или хотя бы твоих следов, — ухмыльнулся я, — А мы с тобой пожелаем им в этом всяческой удачи, — смеялись мы долго, смакуя подробности эдаких тщательных поисков в тёмной комнате чёрной кошки, которой там нет и в помине.

— Тоже неплохо, — оценил Циклоп, когда отсмеялся, — Но моя мнимая смерть, как и моей семьи, представляется надёжнее. Если умер — значит, умер. Кто станет совершать святотатство, тревожа мертвеца в его могиле? Даже если потом и вскроют её, на что ещё нескоро осмелятся, отсутствие останков тоже объяснимо — их выкрали мои сторонники из Карфагена для тайного перезахоронения в родовой усыпальнице Баркидов. Тем более, что моё бегство делает подозрительным одновременное «похищение пиратами» отосланных мной домочадцев, а вот если я болен, тут их «похитили», и потеря ещё и их доконала меня окончательно — кого это удивит? И кому они нужны, если я сам — мёртв?

— А тем, кто всё-же заинтересуется ими, мы подсунем пергамский след.

— Это возможно?

— Легко. Шпионы пиратов, разведывая обстановку в таверне, расплатятся в ней за еду и вино пергамскими монетами.

— Вряд ли Прусий поверит. Он знает Эвмена, а тот не опустился бы до подобной слишком мелочной для него мести.

— Главное, почтеннейший, чтобы о пергамской версии заговорили, а в качестве официозной она вполне сойдёт. А тем, кто не поверит в неё, останется только «настоящая пиратская» — пускай поищут твоих домочадцев на невольничьих рынках Родоса и Делоса, если не поленятся, — мы снова рассмеялись.

Суть юмора тут в том, что на обоих островах — крупнейшие в Греции и вообще в восточной части Средиземноморья рынки, включая и невольничьи. Во времена Поздней Республики будет преобладать Делос, и его большой невольничий рынок станет, пожалуй, основным поставщиком рабочей силы для римских латифундий. Там будет продаваться в рабство основная масса захваченных римлянами на Востоке военнопленных и уведённых откупщиками налогов за недоимки пейзан, туда же будут в основном свозить свою живую добычу и пираты — как критские, так и киликийские. Сотни в день, а в наиболее бойкие на торговлю дни — и тысячи рабов будут менять на нём своих хозяев, а учитывая, что и везти их туда на продажу будут крупными партиями перекупщики-оптовики, отдельные головы своего многочисленного двуногого товара не запоминающие, то и найти потом попавшего туда и проданного там раба будет практически нереально. Правда, станет Делос таковым главным центром работорговли только после Третьей Македонской или Персеевой войны, в которой соперничающий с ним Родос ошибочно примет не ту сторону и тоже окажется в числе проигравших, за что и пострадает — в наказание римляне не аннексируют Родос и не лишат его государственности, но отберут его владения на материке и лишат значительной части доходов от торговых пошлин, сделав Делос зоной беспошлинной торговли. А купец, для которого прибыль — цель и смысл его жизни, всегда предпочтёт тот рынок, на котором «за место» платить не нужно, так что придётся Родосу многократно снижать свои тарифы, чтобы не лишиться всего своего рынка вообще. В результате, поумерив свои аппетиты и живя уже не в пример скромнее прежнего, Родос останется вторым по величине центром работорговли в регионе. Пока же он — первый, но это не значит, что Делос вообще не при делах. Ещё как при делах, просто он пока-что — второй. Рокирнутся они меж собой в этом смысле, только и всего, а в остальном — от перестановки слагаемых сумма, как известно, не меняется. Ну, общий приток рабов разве что на оба этих рынка пока-что ещё не таков, каким он станет в те позднереспубликанские времена, но и сейчас он один хрен весьма и весьма немал. Не сотни, так десятки рабов сбываются на каждом за средненький торговый день, и торговля оптовая, а значит, специализированная — малоценный старый и увечный сброд отдельно, крепкие мужики отдельно, смазливые бабы отдельно и мелкая детвора — тоже отдельно. Ну и каковы шансы отыскать предположительно попавших туда молодую бабу с мелкой шмакодявкой, даже если и будет у сыщиков их словесное описание?

Пускай даже и не клюнут на оставленный нами намёк на пергамских шпионов, пускай даже и сразу пиратскую версию отрабатывать начнут — пока с их командировкой вопрос решится, пока прибудут на эти рынки, пока к опросам работорговцев-оптовиков приступят — недели две, пожалуй, пройдёт, а сколько за эти две недели будет продано и передано из рук в руки подходящих под описание баб и шмакодявок? Фоток-то ихних ни хрена нет, даже рисованных портретов ни хрена нет, не говоря уже о скульптурных, а под словесный портрет, если каких-то особых примет не имеется, не один десяток совершенно посторонних людей вполне подойдёт. А продавать-то ведь по отдельности будут, так что не бабу со шмакодявкой искать придётся, а отдельно бабу и отдельно шмакодявку, отчего и задача усложняется многократно. И это если сыщики Прусия сразу за дело возьмутся, а не сыщики возмущённого облыжными подозрениями Эвмена Пергамского, который и сам узнает о них далеко не сразу. В этом случае ещё пару недель добавляем смело, и ложных следов за это время прибавится, надо думать, примерно столько же. Вот и пущай поищут аж двух чёрных кошек в двух тёмных комнатах, в которых их ещё и ни хрена нет, гы-гы!

Хотя, это уже, конечно, параноидальная перестраховка — это только при живом Ганнибале его наложница и незаконная дочурка могут кого-то заинтересовать в качестве возможных заложников, а кому они будут на хрен нужны после его «смерти»? Впрочем, раз уж Васькин считает, что не следует нам недооценивать его античных коллег, и лучше с ними перебздеть, чем недобздеть, то ему как профессионалу уж всяко виднее. Резон есть — это же не республиканский Рим с его чехардой ежегодно сменяющихся магистратов и полным отсутствием нормальных вменяемых полиции и спецслужб, а монархия — хоть и эллинистическая, а не восточная деспотия, но тоже вполне себе деспотичная, когда ей это требуется, и даже по топтунам Прусия видно, что не нанятые это на один раз нищеброды, а постоянные шпики на жалованьи. Раззвиздяи, конечно, ещё те, и Хренио ворчит, что он бы на месте Прусия взашей их повыгонял за такую службу, ну так нюх и бдительность — они ведь постоянной тренировки требуют, а откуда взяться такой тренировке в маленькой и не участвующей в глобальной геополитике Вифинии? Это мы, хоть и в том же примерно ещё типоразмере, но социум будущего у себя пестуем и от обезьян его чистить начинаем, за которыми нужен глаз, да глаз, а Прусию это зачем? У него всё традиционно, как у отца и деда, а с учётом невеликих масштабов царства — просто и по-домашнему…

После обсуждения секретных деталей Одноглазый вернул семью и слуг, и мы с ними отобедали, чем вифинские боги послали, а пунийцу они, как бы тот ни прибеднялся, послали немало — сильно подозреваю, что к подавляющему большинству самих вифинцев они далеко не столь милостивы. За обедом Гамилькар хвастался своим новым бронзовым трезубцем, которым он, конечно же, намерен теперь загарпунить самую большую акулу, какая только найдётся в Пропонтиде, и если повезёт, то сегодня же, а если нет, так завтра или послезавтра. Его отец смеялся, а мать шутила, что наверное, она единственная во всей Вифинии женщина, вздумавшая вдруг, да ещё и в свои-то годы, увлечься рыбалкой. Так и есть — с позавчерашнего дня до обеда они плавают, после обеда — рыбачат. Мы и сейчас с аппетитом дегустируем и нахваливаем неплохого тунца, купленного вчера у настоящего рыбака, сохранённого живым в садке и ловко насаженного одним из володиных пловцов пацану на крючок на его вчерашней послеобеденной рыбалке.

Согласовав с Ганнибалом текущие планы, мы направились от него в порт, где следовало окончательно определиться с действиями основного и самого дорогостоящего участника задуманного нами мероприятия. На нём — техническое обеспечение, скажем так. Ну, порт — это громко сказано. Настоящий порт — это в самой Никомедии, где базируется царский военный флот, который и является, конечно, самым внушительным зрелищем в этом заливе, да и, пожалуй, по эту сторону Пропонтиды. Особенно теперь, когда к диерам, триерам и тетрерам добавились несколько трофейных пергамских пентер — ну, квинкерем, если по-нашему. Эвмен их, впрочем, сам у Антиоха по условиям мира отжал, но не в коня корм оказался — несколько штук Циклоп захватил в ходе той «змеиной» битвы, и теперь эти квинкеремы — краса и гордость вифинского флота. Надолго ли — история в лице нашей Юльки умалчивает, потому как в ейных источниках сказано о возврате Пергаму занятых вифинцами земель, но ни слова не сказано о кораблях, так что вернёт их Прусий вместе с землями или сумеет хотя бы их прихомячить — это уж как ему повезёт.

У нас же не в том никомедийском порту дело, а поближе — в либисской гавани. Пригороду своего военного флота не положено, а для рыбацких шаланд и хоть и пузатых, но небольших «купцов» и эта гавань — вполне себе порт. На безрыбье ведь, как говорится, и сам раком станешь. Да и если разобраться непредвзято, так разве на этих внушительных триерах с пентерами греки совершали и совершают самые дальние из своих плаваний, в том числе и колонизацию всех медвежьих углов? Ни разу не на них, а как раз вот на таких невзрачных и затрапезных пузатых торгашах. На них плавают переселенцы, на них везут свой скарб и скот, на них же и торгуют потом, зарабатывая на хлеб с маслом. Потом, когда окрепнут, да жирком обрастут, обзаведутся, конечно, и длинными боевыми красавцами, на какие казны хватит, но ведь и на них деньги не с неба упадут, а их зарабатывать надо, а на чём их зарабатывать? В основном — тоже вот на таких мелких торговых пузанчиках. И как у фиников, а теперь у Тарквиниев пересекают Атлантику не стремительные длинные триремы с квинкеремами, а начинали пузатые гаулы, которые мы ещё застали, а теперь вот продолжают корбиты — посовременнее и понавороченнее, но того же транспортного класса. И если бы, допустим, этим грекам довелось Атлантику пересечь, да Америку за ней колонизовать попытаться, так уж точно не на длинных гребных вояках, которым для этого ни автономности не хватит, ни мореходности, а на пузатых транспортниках вроде вот этих. Ну, покрупнее этих, конечно, потому как путь не близкий, и припасов нужно на сорок дней минимум, но такого же по устройству и компоновке типа. И случись так — это было бы похлеще экспансии фиников, и хвала богам, что не судьба оказалась тем грекам, а судьба — Тарквиниям и нам с нашими испанцами…

По дороге я подмигнул Мауре, нанятой нами тутошней шлюхе, что отвлекала на себя внимание прусиевских топтунов, иногда трудясь для этого, не покладая ног. На сей раз ей повезло — мы управились днём, и ей не придётся сегодня ублажать их ночную смену. Сейчас даст нам удалиться, дабы связи своей деятельности с нами не спалить, да и вспомнит о важных и неотложных делах, из-за которых — ага, именно сегодня — ей никак невозможно задержаться подольше со столь славными, интересными и щедрыми парнями. Но то её часть работы, а наша — встретиться с нашим «техническим директором», то бишь с хозяином небольшого корытца, на котором как раз и повадились с не столь уж давних пор рыбачить супружница и сын Циклопа. Ну, строго говоря, это мы их повадили — после того, как сами с ним договорились, и удовольствие это не из дешёвых — не сам фрахт его посудины, который вполне умеренный, а её цена и хорошие премиальные за предстоящее в связи с нашим мероприятием беспокойство. Шутка ли — целое кораблекрушение в тихой бухте спокойной и мелководной Пропонтиды организовать? Целое кораблекрушение — это я утрирую, конечно, но беспокойства мужик в натуре огребёт ничуть не меньше, чем при самом настоящем кораблекрушении, и потеря его судёнышка тоже будет для него вполне реальной, потому как когти рвать надо будет отсель, и по сравнению с башкой и шкурой — хрен с ним, с корытом.

— Всё ли ты подготовил, Архелай? — спросил Володя греку-корабельщика.

— Всё, как договаривались, уважаемый. Моя семья уже на пути в Византий, а с завтрашнего утра туда отплывут и семьи моих людей. Люди знают, что им делать. Только вот хорошо бы…

— Да, я не забыл — держи, — спецназер протянул греке увесистый кошель.

— Мель мы уже промерили. Значит, на неё мы садимся левым бортом? — уточнил тот, принимая задаток с довольным видом.

— Да, и с хорошего разгона. Переворачиваться кверху днищем не обязательно, да и никчему это, но люди должны полететь за борт убедительно — именно полететь, а не выпрыгнуть сами. Ты хорошо всё это объяснил им?

— Мои люди всё поняли, будут готовы и сделают всё в лучшем виде. Да за такие деньги они тебе хоть всю Пропонтиду вплавь пересекут!

— Всю не надо, хватит и этого залива, — заверил его Володя, — Место и человека на том берегу ты хорошо запомнил?

— Как собственную пятерню, уважаемый.

— Выплывете — и сразу к нему. У него подкрепитесь и переоденетесь в сухое, и у него же вас будет ждать мой человек с остальными деньгами, оружием и вьючным ослом для вас. Оттуда — сразу отправляйтесь в Кизик, да не мозольте там глаза зевакам, а сразу же спросите там корабельщика Лага, сына Ореста, который и переправит вас в Византий…

На улице тем временем уже нарисовались идущие на сегодняшнюю рыбалку ганнибалов отпрыск с матерью и слугой, я кивнул спецназеру, и тот закруглил разговор с грекой — незачем здешним зевакам видеть нас вместе с семейством Одноглазого. Вне его дома — мы не знаем их, они не знают нас. Мы отошли и смешались с толпой, Володя дал отмашку своим изображавшим ловцов губок «амфибиям», те тоже растворились в толпе, а мы, убедившись, что и домочадцы Циклопа на судно погрузились, и судёнышко наших ныряльщиков уже из гавани выходит, направились восвояси. На сегодня мы сделали всё, что требовалось, и теперь нам следовало хорошенько отдохнуть и набраться как можно больше сил перед напряжённым завтрашним днём. Точнее — перед вечером. Сходили к морю, искупались, позагорали, прошлись по рынку, поприкалывались над суетой здешних мелких торгашей — млять, назойливы как наши среднеазиаты, и если в полосатые халаты их обрядить, бошки им обрить, да тюбетейки на них нахлобучить, так хрен их тогда от тех среднеазиатов отличишь! Передовая эллинистическая цивилизация, млять, называется!

— Позволь поговорить с тобой, уважаемый! — окликнула меня нагнавшая нас уже у самых ворот нашего постоялого двора Маура.

— Рассказывай, — предложил я ей, когда мы свернули от посторонних ушей под навес у конюшни, и я залез ей пятернёй под накидку, дабы и у случайных посторонних глаз не возникало лишних вопросов.

— Я не против, — тут же сообщила она мне на всякий пожарный.

— Но ты ведь не за этим нас догоняла? Рассказывай, в чём твои трудности?

— Ты ведь доволен моей работой, надеюсь?

— Это намёк на то, что хорошо бы добавить оплаты за неё?

— Не откажусь, — улыбнулась шалава, — Но главное не это. Ты платишь щедро, но пергамскими деньгами, которые не стоит никому показывать здесь…

— Это скоро изменится — война уже приостановлена, и её конец близок.

— Охотно верю, но как мне жить сейчас? Эти крохоборы платят жалкие гроши! Вчера я заработала у них только полторы драхмы, сегодня — всего три обола! Я, конечно, и не перетрудилась за них, но что это за заработок? А твои тетрадрахмы я тратить боюсь — если спросят, откуда они у меня, как я объясню? Я уже догадалась, что ты платишь мне ими нарочно, чтобы я их никому не показывала и не болтала лишнего языком, но дай хотя бы часть такими, которые я смогу безбоязненно потратить уже теперь, а не тогда, когда закончится эта проклятая война.

— Ну что ж, это справедливо, — решил я, — Вифинскую тетрадрахму я тебе не дам, а дам пергамскую, но старую, заведомо довоенной чеканки, — я порылся в кошельке и дал ей монету с профилем не самого Эвмена, а Филитера, основателя Пергамского царства и его правящей династии, — С ней у тебя не должно возникнуть проблем.

— Да, её потратить не страшно. Это в счёт завтрашнего дня?

— Нет, считай это премией, на которую ты намекала.

— Благодарю тебя, уважаемый! С тобой приятно иметь дело! И кстати, как я уже сказала, я сегодня не перетрудилась. Может быть…

— Отдохни, Маура, и радуйся отдыху, — млять, ну только этих «может быть» мне тут ещё для полного счастья не хватало, — Везение не бывает вечным и очень редко бывает долгим, и если тебе повезло сегодня — кто знает, что судьба подбросит тебе назавтра?

Античные котурны широки и стучат не так, как современные тонкие шпильки, но оно и к лучшему — шпильку она, наверное, сломала бы на хрен, а идти ведь ей к себе хоть и не километр, но и не пять шагов. Обидно, я понимаю, но ведь и я же зашифровал, а не сказал ей открытым текстом, что свой хрен не на помойке нашёл и дыру для него найду уж всяко получше ейной — как тут ещё тактичнее прикажете? Уж пощадил ей самолюбие, как мог, так что могла бы и сама свои эмоции контролировать получше. Или не могла бы? Тут всё, пожалуй, от уровня примативности зависит, и когда он выше среднего, да ещё и воспитание подкачало, то протопоповский принцип незаменимости самки ведёт прямой дорогой к эпохальным открытиям, по затраченным мозговым усилиям вполне тянущим на Нобелевскую премию, но оттого ничуть не более приятным. Ладно, то — ейные проблемы.

Вернувшиеся к ужину володины «амфибии» доложили, что и сегодня рыбалка у ганнибалёныша вышла удачной. Учитывая его зуд опробовать новенький трезубец, да ещё и непременно на акуле, ему подсунули на сей раз катранчика средних размеров, которого тот и загарпунил, да только вот не слишком умело — докладывавший боец потёр ушиб на руке и выразил благодарность оружейнику, сплёвшему и склепавшему на совесть именно его бронзовую кольчужную рукавицу…

За ужином — ну, несколько не таким, как обед у Одноглазого, потому как здесь публика хоть и не бедная, но и не аристократы ни разу, но повеселее, потому как здесь нас развлекали стриптизящие танцовщицы — завтрашних планов даже не обсуждали. Чего тут обсуждать, если всё давно уже обговорено, договорено и утрясено, а всех неизбежных на море случайностей один хрен не предусмотреть? Как нарисуется какая из них, так и будем импровизировать на ходу, возвращая ситуёвину в нормальные штатные рамки. Поэтому обсуждали — по-русски, конечно — следующую за «Головастиком» операцию — «Хулиган». Это морских хулиганов уже касалось, если кто не въехал, то бишь пиратов. Тот володин боец, который в конце операции «Головастик» должен был завтра передать спасающимся от кары за именитых «утопленников» рыбакам честно заработанный ими расчёт, вслед за этим направлялся в селение, куда Циклоп отослал наложницу со шмакодявкой и большей частью слуг, где должен был тем же вечером подготовить их к предстоящему спектаклю, в чём на следующее утро ему должны были помочь и присланные на подмогу коллеги — в идеале, если не случится никакой накладки, «Хулигана» следовало претворять в жизнь уже послезавтра. А вот как быть, если случится? Разведчики-то наших пиратов там уже будут, а вот поспеет ли корабль со всей их командой? Планировалось-то ведь у нас с их главарём исходно на день позже, да и то, как самый ранний срок с высокой вероятностью переноса на более поздний, а получается, что наоборот, ускоряем. Прикинули хрен к носу и решили, что если пираты так и не подоспеют вовремя, то ждать следующего дня мы не будем, а послезавтрашним вечером наши бойцы и сами этих припозднившихся пиратов изобразят, а их разведчики, не раскрываясь участием в спектакле и оставаясь «мирными торгашами», обеспечат связь с ними для эвакуации.

Неудобство заключалось в том, что все задействованные в операции «Хулиган» люди при этом неизбежно палились, и им нужно было отплывать вместе с настоящими пиратами и «похищенными пленниками», и это существенно ослабляло нас в преддверии операции «Мумия». Поэтому решили разбавить володин спецназ нашими бодигардами, половину тех и других выделив на возможное участие в «Хулигане», а вторую держа под рукой на всякий пожарный для «Мумии». И тут возникал дополнительный вопрос — кому возглавить нашу подстраховочную версию «Хулигана», если уж придётся действовать по ней? Исходно мы планировали володино командование, раз уж и люди его, а опосля он возвращается и помогает нам дальше. Теперь же выходило, что как раз возвращение-то и под вопросом, а ведь если в «Мумии» что-то пойдёт не так — он нужен нам здесь. Млять, и Васкес тоже будет нужен позарез, потому как хоть и раззвиздяи эти ищейки Прусия, но не до такой же степени, чтобы не всполошиться, когда ТАКОЕ начнётся! А чтобы правильно просчитать действия хоть и античных, но ментов — нужен мент. И получалось, что меньше всего толку в этом случае будет от меня, обыкновенного солдата-сапога. А посему — кому ещё «хулиганить» и смываться, если придётся, как не мне? Млять, лучше бы эти пираты всё-таки успели! Мало нас, и распыляться — хуже всего…

Я уже упоминал, кажется, что шалавы на нашем солидном постоялом дворе — хоть и тоже не гетеры ни разу, но классом уж всяко повыше тех уличных и таверновых? В принципе-то можно и настоящую гетеру снять, если целью задаться, заглядывают иногда, но нахрена, спрашивается? Люди здесь останавливаются преимущественно деловые, а не прожигатели жизни, и на симпосионы у них времени как-то нет. А в постели — ну, выучка Коринфа, конечно, не зря считается брендовой и является таковой на деле, но если просто для выпуска пара, то тутошние «псевдогетеры» не сильно уступают брендовым. Кое-кто и почти не уступает, потому как настоящая гетера и по этой части — больше бандерша, чем шлюха-индивидуалка, и у каждой обычно девочки-рабыни имеются, в том числе и не на побегушках, а на подкладушках, скажем так, и квалификация у них — хозяйкиной выучки.

Меня немало позабавило, когда снятая на ночь высококлассная шалава в деле показала себя практически не хуже Клеопатры Не Той — ни по самой квалификации, ни по изысканности манер, а наутро, когда опосля дела поболтали маленько и «за жизнь», так оказалась вольноотпущенницей той самой Федры Александрийской, с которой нам как-то довелось пообщаться в Коринфе — мир тесен, млять! Я ведь рассказывал уже, как она дала Володе типа в отместку мне за то, что выбрал не её, а ничем ещё не знаменитую и только сдающую свой главный экзамен выпускницу Аглею? За завтраком мы обменялись с ним впечатлениями, особенно ценными тем, что и спецназер — тоже ни разу не грека, так что и заценивал в той Федре Александрийской ни разу не бренд, а реальное качество, и когда мы с ним свои впечатления сравнили и сопоставили, то вышло, что не сильно-то бывшая рабыня и уступает по этой части своей бывшей хозяйке, и вполне даже возможно, что и не соврала, когда сказала, что на симпосионах некоторые нередко предпочитали её, отчего хозяйка, ясный хрен, не была в восторге. К счастью для рабыни, ситуёвина была слишком уж очевидной, и при всей своей обезьянистости александрийке всё-же хватило ума понять это и избавиться от неё «по-хорошему», отпустив на волю «в награду за верную службу», а не продав в какой-нибудь задрипанный бордель, как это делается в подобных случаях не столь умными хозяйками куда чаще…

Обсудили это дело, заценили и пришли к выводу, что преувеличивает бабёнка на сей счёт не так уж и сильно, и повезло ей очень даже нехило. Поприкалывались мы по этому поводу, а затем и посмеялись над греками с их фанатичным культом раскрученного бренда, за который они переплачивают даже не в разы, а на порядок. Ну и кто им доктор после этого, спрашивается? И что хорошего может ожидать социум, в котором «шлюха с сертификатом», пускай даже и выдающаяся, способна обезьяньими ужимками и звиздой зарабатывать побольше выигрывающего все сражения и войны стратега или гениального учёного уровня Пифагора или Архимеда? Конечно, и будущий римский культ знаменитых гладиаторов или колесничих тоже из этой серии и в этом смысле не сильно лучше, но те хотя бы уж жизнью будут рисковать за свою славу и «звёздные» заработки, а не жопой своей торговать, гы-гы!

После завтрака мы направились на пляж — и искупаться в своё удовольствие, и проследить, как Хития будет преподавать Имильке с Гамилькаром заключительный урок плавания под водой. Я ведь упоминал уже, что для порядочной античной бабы плескаться в море с посторонними мужиками — нонсенс даже при всём этом греческом либерализме к наготе? Вот и надо, стало быть, искупаться самим, пока спартанка проводит сухопутную часть урока, потому как когда она дойдёт до плавательной практики — нас в воде быть уже не должно. Самой-то бывшей гетере эти условности по барабану, да и Лисимах же видит, что ничего предосудительного не происходит, но то на их взгляд, а тутошние зеваки — не поймут-с. И хрен бы с ними, да только нам ведь не нужно, чтобы тутошние кликуши о нас лишний раз судачили — чем меньше внимания мы привлекаем, тем лучше. Ну и Имилька, воспитанная в куда более строгих понятиях о приличии, уж точно не поняла бы. Наконец, официально мы с ганнибаловым семейством как бы не знакомы, и в этом смысле палиться нам тоже нет ни малейшего резона.

Окунулись, поплавали — красота, кто понимает! Греки-то в принципе купаются, но такого столпотворения, как на наших черноморских курортах в пляжный сезон, нет и в помине. Оно ведь понаехавшими с севера на тех курортах создаётся, а не местными, а тут — какие понаехавшие с севера? Это — античный мир, и по своей воле северяне сюда как-то не рвутся, а кто попадает — попадает в качестве раба, а не туриста, и купаться в море им особо некогда, если по хозяйской плети не соскучились. Так что есть народ, но плотность его — как на «диких» пляжах нашего современного мира. Увы, но и в античном мире тоже хорошего — понемногу. Судя по имитирующему гимнастическую разминку Лисимаху, как мы с ним и условились, нам пора закругляться…

— При полном погружении трубки вода заходит в эту штуку через вот эти дырки внизу, но воздух в ней сжимается и не пускает воду в её верхнюю часть, так что в саму эту трубку вода не попадёт, и не надо бояться захлёстывающей трубку волны, — Хития как раз объясняла удивлённо хлопающим глазами бабе и мелкому принцип действия защитного колпачка на верхнем конце дыхательной трубки, и мы едва не расхохотались — по-русски такая лекция звучала бы естественно, а с некоторых пор в одном достаточно удалённом месте на другом конце Средиземноморья — нормально звучит и по-турдетански, но ведь не по-древнегречески же, да ещё и с хорошо поставленным коринфским выговором, гы-гы! Сюрреализм, млять, для понимающих, и хвала богам, что по эту сторону моря означенных понимающих — всего трое!

— В то же время воздух в этой штуке будет сопротивляться и её погружению в воду, так что этот момент вы почувствуете, — продолжала спартанка инструктаж, — Для вас это будет знак, что погружаться глубже не нужно и даже опасно — вода с глубиной давит сильнее, и вы можете не суметь даже сделать вдох…

Уже глубже полутора метров это тяжело и не всякому под силу. Ну, ныряют-то и гораздо глубже, конечно, но не с трубкой же, а просто вдохнув перед нырком полные лёгкие воздуха — насколько хватает ныряльщику того воздуха, настолько он и ныряет, а для нормального дыхания через трубку там нужен уже компенсирующий давление воды водолазный костюм. Для нас это пока-что ещё запредельный хайтек — не в том смысле, что технически совсем никак, а в том, что некому и некогда у нас этим заморачиваться. То бишь технически-то можно, но не настолько пока-что нужно, чтобы отвлекаться на это от дел поважнее. Да и времени требует — хрен бы мы успели сваять что-то из этой оперы за то время, что было у нас на подготовку к этой командировке. А раз так, то мы даже и не помышляем о несбыточном, а довольствуемся посильным здесь и сейчас паллиативом.

Подковав обучаемых теоретически, спартанка приступила наконец к практике. Собственно, с трубкой Имилька и Гамилькар плавали уже не одно занятие, так что умели уже более-менее, но как плавали? С трубкой покороче и у самой поверхности — жопа во впадинах между волнами видна, грубо говоря. Глубже — только ныряли традиционно, то бишь без трубки. Теперь — на завершающем занятии — они это дело совместят, плавая на полутораметровой глубине и не боясь захлёстывающих верхний конец трубки волн, дабы не спалиться на липовом «утоплении» в ходе операции «Головастик», в детали которой они уже в общем-то посвящены, но даже не подозревают, что осуществится она уже сегодня — то-то отвиснут у них челюсти, когда Одноглазый объявит им об этом за обедом! Имилька точно забздит, ясный хрен, но она баба правильная, как нам припоминается по событиям двенадцатилетней давности, в которых «нас там не было», так что и перебздев, в ступор не впадёт, а уж ганнибалёныш, воспитанный отцом в ежовых рукавмцах — тем более. Пока же они, ни о чём таком не подозревая, просто практикуются «в условиях, приближенных к боевым». Ну, Хития считает, что в принципе к операции они готовы — настолько, насколько это вообще возможно за такой срок и втихаря.

Позагорав, смыв морскую соль в ручье и обсохнув, мы собрались — здесь и без нас занимающихся надёжно страхуют Лисимах и володины «амфибии», а нам ещё нужно проверить готовность прочих участников. Навестили рыбака Архелая, которому по плану предстояло «утопить» ганнибалово семейство, проверили, даже сплавали с ним на место для окончательной рекогносцировки. Затем проверили «спасателей», которые ломанутся «на помощь» первыми и добавят неразберихи, и наконец — «эвакуаторов», которые тоже прикинутся спасателями, но «не успеют», а посудина у них поменьше и особого внимания к себе не привлечёт. Вроде бы, предусмотрели всё, и дело на мази…

За обедом я налопался поплотнее, потому как для меня ужин был под вопросом. Это Володя с Васькиным после операции «Головастик» вернутся и нормально отужинают, мне же плыть на южную сторону залива и в лучшем случае курировать, ну а в худшем — проводить самому операцию «Хулиган». И ночевать я буду, соответственно, уже на той стороне залива, и конкретные обстоятельства будут зависеть от множества в том числе и не учтённых факторов. Где-то в чём-то придётся и импровизировать на ходу.

А после обеда — началось. Больше всего я не люблю суматоху, если только не я сам же её и организовал в соответствии с планом. На данном этапе всё должно было идти спокойно и размеренно, но — увы, иногда оно кому должно, всем прощает. Мы-то ведь как предполагали? На море случайности неизбежны, но не на улице же! Чай, не демократия афинского образца в Вифинии, а натуральная эллинистическая монархия, с которой особо не забалуешь, и откуда бы в ней взяться уличным беспорядкам? Но греки, как оказалось — и в Вифинии греки. Ладно, любите вы помитинговать — хрен с вами, митингуйте, то ваши греческие дела, а мы-то тут при чём? Если уж вам надо побузить непременно сегодня, так идите на площадь и бузите там, а на улице-то нахрена столпотворение устраивать?

Некогда было разбираться в социальных проблемах греческих гегемонов, да и не интересовали они меня абсолютно, мне в гавань нужно было поскорее, а чуток опосля — и менту со спецназером, а как тут поскорее, когда толпа митингует прямо за воротами, и затор ещё тот. Пришлось с чёрного хода выбираться, да обходными путями, а в результате я, конечно, припозднился. Посудина «эвакуаторов» не могла ждать и отплыла по графику, так что нагонял я её на спешно нанятом лодочнике. Нет, ну я мог, конечно, погрузиться и на «спасателей», которые были ещё у причала, но пересаживаться с них к «эвакуаторам» на месте означало спалить их знакомство, чего категорически не хотелось. Лучше всего, когда каждый отвечает за своё, а в остальном — моя хата с краю, граждане начальнички. Нагнал, расплатился с лодочником, пересел — дальше, хвала богам, дело пошло в штатном режиме. Погрузку на «спасателей» Володи с парой «амфибий» и Хитии с Лисимахом я наблюдал уже в трубу — тоже в спешке и запыхавшись, тоже с небольшим отставанием от графика, но уже в допуске, как говорится. Беда с этими греками, млять, и я очень надеюсь, что организаторы этой бузы огребут за неё от городской стражи по первое число…

Забавно было наблюдать в трубу, когда и «спасатели» подплыли поближе, как пловцы спецназера обуваются в кожаные ласты и проверяют трубки, а главное — готовят муляж спины акулы со спинным плавником — кошачьей, кажется, которая тоже не опасна, но покрупнее катрана. Ещё забавнее было, когда Хития затыкала мундштуки-загубники трёх дыхательных трубок леденцами — ныряешь «как есть», под водой принимаешь эту трубку, загубник в рот, леденец глотаешь, а через трубку дышишь.

Дальше, собственно, всё шло по плану. Архелай в гавани принял на борт двух расфуфыренных без пяти минут «утопленников» и доставил их на место — пришло время «топить» их. Двое «амфибий», обмотав верхние колпаки своих трубок водорослями для маскировки, нырнули с муляжом, и вскоре между посудиной Архелая и мелью показался акулий спинной плавник. Разве ж можно упустить такую добычу? Ганнибалёныш на носу с трезубцем — что твой Посейдон, только без бороды, гребцов поторапливает, те тужатся, аж вспенивая воду, да поглядывают на поплавок, которым место «катастрофы» заранее помечено. Акулий плавник идёт в аккурат к нему, преследователи за ним, спартанка, уже переодевшаяся и в ластах, сбрасывает плащ — ага, оставаясь в одних только ластах, берёт у Лисимаха три трубки и тоже ныряет. Пацан мечет трезубец, но попал в цель или нет, мне не видно, да и не столь это важно — шаланда налетает наконец на мель. Хорошо налетает, со всего маху, Гамилькар с матерью и доброй половиной архелаевых рыбаков, включая и его самого, летят за борт вверх тормашками, и даже я — в трубу и зная, куда там смотреть — едва замечаю исчезновение в этой неразберихе расфуфыренных бабы с пацаном…

Рыбаки побултыхались немножко в волнах, сколько требовалось для приличия, доплыли до своей шаланды, Архелай «внезапно обнаружил» отсутствие среди спасшихся пассажиров, поднял крик, команда засуетилась, имитируя старательные поиски, тут к ним «подоспели» наконец и «спасатели», принявшись осматривать море и даже нырять вместе с ними, и в этой сумятице никто не заметил удаляющихся от них и направляющихся к нам комков невзрачных буроватых водорослей, маскирующих колпаки трубок. Скрывшись за нашим бортом, пловцы вынырнули.

Первой помогли подняться на борт Имильке, мокрой до нитки, потому как для бабы приличий никто не отменял, и ей пришлось «неожиданно искупаться» одетой. Видок у неё был, конечно, непритязательный, и едва ли это её радовало, но она держала себя в руках и даже посмеивалась. Естественно, её тут же направили в трюм — переодеваться в сухое и приводить себя в порядок. Ганнибалёныш влез сам, смеясь, хоть с фингалом на скуле, и у меня тут же возникло подозрение — ага, так и есть, следом Хития взобралась и ещё ему подзатыльник добавила. Раздосадовало пацана, впрочем, не это, а расставание с трезубцем — влезшие на борт последними володины «амфибии» выдернули его из муляжа и выбросили за борт.

— Наплюй и забудь, — сказал я ему, — На новом месте у тебя будет новый не хуже этого, а в пути тебе будет всё равно не до рыбалки.

— Но выбрасывать-то зачем, дядя Максим? Я привык к нему — жалко же!

— Именно поэтому. Вас будут искать, найдут его и решат, что по своей воле ты бы с ним не расстался. Это будет ещё одно «доказательство» того, что вы «утонули».

Пловцы тем временем уничтожили муляж, отодрав акулью кожу с плавником от деревяшки, и всё это полетело за борт по отдельности. Кожа, естественно, пошла на дно, а деревяшка, не похожая ни на что узнаваемое, закачалась на волнах. Кто обратит на неё внимание, когда её прибьёт к берегу?

Спартанка, спустившаяся в трюм вслед за Имилькой, успела уже переодеться, выглянула и сообщила об этом, я послал туда же и ганнибалёныша, чтоб не отсвечивал на палубе, пловцы сняли ласты и приныкали их вместе с трубками, посудина приблизилась к «спасателям», и Володя с Лисимахом тоже незаметно пересели к нам. Затем их навигатор обругал нашего — типа, нехрен тут путаться под ногами всякой шелупони, когда солидные люди серьёзным делом заняты, наш «обиделся» за шелупонь и отвалил восвояси, что нам и требовалось. За кормой Архелай громогласно вопрошал богов, за что они послали ему такое несчастье, и как ему теперь быть, когда его наверняка обвинят в гибели жены и сына самого Ганнибала, хотя весь божественный Олимп свидетели, что он ни в чём не виноват. Смех «погибших» доносился из нашего трюма отчётливо, и мне пришлось прикрикнуть на них, чтоб соблюдали приличия, когда у людей такое горе — ага, сквозь собственный едва сдерживаемый смех.

Момент, когда рыбак «отчаялся» в поисках мнимых утопленников, «спасатели» помогли ему снять его шаланду с мели, и он пустился наутёк на ту сторону залива, мы со спецназером наблюдали уже издали в трубы. На берегу Архелай бросит свою посудину, получит расчёт и подастся со своими людьми в бега, как ему и сказано, потому как мёдом ему теперь в Вифинии не намазано, и в ближайшие пару-тройку месяцев риск обвинения в гибели семьи Циклопа, ареста и судилища для него вполне реален, за что ему и заплачено гораздо больше, чем стоит его лоханка. Вот позже, когда «смерть» уже самого Ганнибала затмит все страсти по его теперь уже никому не нужному семейству, а затем утихнут все страсти и по нему самому — рыбаки смогут и вернуться, если захотят, но это будет уже не наше дело, а ихнее. Что мы обещали — мы им дали.

Уже вечерело, когда у южного берега залива в условленном месте мы встретили наконец крупного высокобортного «купца», принадлежавшего одному из тарквиниевских компаньонов. В сумерках мы пересадили на него Имильку с Гамилькаром и Лисимаха с Хитией, которым нечего было больше делать в Вифинии, а в их сопровождении семейству Циклопа будет не так боязно пускаться в путь через всё Средиземноморье. Можно было бы, конечно, приныкать их где-нибудь в Греции, потом доставить к ним же и остальных, «похищенных» пиратами, а затем уж и самого главу семейства, и для них самих это было бы, конечно, гораздо приятнее, но это — и лишние хлопоты, и лишний риск спалиться. И если лишние хлопоты мы бы ещё потерпели, то лишнего риска нам на хрен не надо, так что придётся уж потерпеть им. Как и вполне физические неудобства, впрочем. Корабли вроде этого возят, конечно, и пассажиров, да только ведь далеко даже такому большому античному транспортнику по комфортабельности до современного круизного лайнера. О каютах, например, античные мореманы не имеют ни малейшего представления — ну, если это не специальное прогулочное судно представительского класса вроде «Сиракузии», о которой я уже упоминал. Есть и будут ещё и другие роскошные монарховозы, где всё во имя человека и всё для блага человека, если этот человек — вполне конкретный правящий венценосец. На обычных же транспортниках пассажирам предоставляется обычно общее помещение в верхнем трюме, и как они в нём устроятся — их проблемы. Нет, ну ширмами матерчатыми для ВИП-персон закутки разгораживают, естественно, преобразуя таким манером трюмный кубрик в некое подобие палаточного лагеря, но хрен ли это за каюты? Надо будет, кстати, поразмыслить над этим на будущее, потому как это в Средиземном море непрерывное плавание редко длится больше недели, а через Атлантику — не меньше месяца, и это в лучшем случае, и если пересекать её постоянно, то нормальные по нашим меркам удобства — не такая уж и роскошь…

Сбагрив наконец с рук ганнибалову супружницу с ганнибалёнышем, о которых теперь уже не наша забота, мы вернулись немного вглубь залива — вдоль южного берега, конечно. В небольшой бухточке нам подали условный сигнал светильником, мы подошли и причалили, я высадился, присоединившись к нашим людям, отряженным на операцию «Хулиган», а Володя со своими бойцами отправился на посудине обратно, и откровенно говоря, хрен знает, кто из нас сейчас в лучшем положении. Уже ведь смеркается, и если я, перекусив всухомятку, где-нибудь, да прибомблюсь на ночлег — ага, с сознанием хорошо выполненного долга, то спецназеру ещё плыть, и когда он доберётся до постоялого двора, будет уже темно, как у негра в жопе. Поужинает-то он, ясный хрен, получше меня, и хвала богам, что в обед я налопался впрок, но когда я буду спокойно дрыхнуть, им с Хренио ещё выдёргивать из койки Мауру, выслушивать от неё немало нового и интересного о себе и о своих предках, отвлекать её телесами прусиевских топтунов и встречаться с Одноглазым, передавая ему долгожданные сведения об успешном завершении операции «Головастик». Будут ещё, конечно, немалые проблемы с операцией «Хулиган», которую я, не имея ещё информации от наших пиратов, не очень-то пока себе и представляю, но всё это будет уже завтра, а на сегодня я благополучно отстрелялся.