Цивилизация

14. Подрастающее поколение

— Пятью пять?

— Двадцать пять!

— Шестью шесть?

— Тридцать шесть!

— Семью семь?

— Сорок семь!

— Врёшь, двоечник! А ну-ка проверяй сложением!

— Сорок девять, — удивился мой средний спиногрыз, сложив семь семёрок, — Но ведь это же неправильно, папа! Должно же быть сорок семь!

— Это ещё с какой стати?

— Ну два же раза так получилось!

— А на третий — облом. Просто совпадение. То, что ты ищешь закономерности в системе — тут ты, конечно, молодец, Икер, но таблицу умножения ты выучил плохо. Ну и как тут у тёти Юли тебя отпрашивать?

— Ну папа, ну я же не за таблицу умножения двойку получил, а за поведение!

— Не хватало ещё, чтоб за таблицу! Тогда ты у меня в Лакобригу вообще не поедешь, — пообещал я ему.

— Папа, он выучит — я ему помогу, — вступился за него Волний.

— Ты своё учи — сам такой же двоечник!

— Но я-то ведь — за умножение по-гречески. И ты меня за это уже наказал.

— Наказал я тебя не за эту несчастную двойку, а за спор с тётей Юлей на уроке. Она учит вас не тому, чего её левой пятке именно в тот день захотелось, а по школьной программе, и не тебе решать, нужно тебе это греческое умножение или не нужно. НАШЕ гораздо проще, согласен, но именно поэтому его и нельзя показывать грекам и римлянам, и при них считать надо только их способом. Если тебе повезёт, и этого не придётся делать лично тебе — радуйся, но каждый из вас должен быть готов к худшему и не бояться его.

— Ну так абак же для этого есть. Ты же и сам путаешься без него.

— Волний, с абаком и любой малограмотный лавочник посчитает, — вмешалась Юлька, — Твой папа выслужился в большие люди из простых солдат, а в Риме вообще считается вольноотпущенником, так что от него хорошей образованности никто не ждёт, и ему его малограмотность — ну, если по римским меркам судить — посчитают понятной и простительной. А тебя, получившего хорошее образование с самого детства, никто из римлян не поймёт, если ты не будешь уметь считать по-римски.

— Ну тётя Юля, ну ты же и сама запуталась, когда нам показывала. И тётя Аглея тоже вместе с тобой запуталась…

— Было дело, — подтвердила со смехом бывшая гетера, преподававшая в школе греческий и сопутствующие ему предметы, — ВАШ способ счёта настолько проще, что я и отвыкла уже от нашего, а тут ещё и эти латинские буквы вместо наших…

— Я когда поняла, что слишком сложный пример выбрала и не осилю его сама, Аглею на помощь позвала, но я же с РИМСКОЙ цифирью его показывала, а у неё с ней проблемы, и пока я ещё и ей объясняла, мы с ней и запутались обе…

— И как вы выкрутились? — поинтересовался я.

— Да они потом ещё и тётю Клеопатру позвали и только вместе с ней наконец разобрались, — сдал мне их мой наследник, — А от нас хотят, чтобы мы САМИ справлялись.

— Клеопатра и училась не так давно, и в Риме пожить успела, и её хотя бы уж римская цифирь в тупик не ставит, — пояснила Юлька, — В общем, целый консилиум нам пришлось собрать для этого несчастного греко-римского умножения.

— Объясняю им теорему Пифагора — не поняли, объясняю второй раз — опять не поняли, в третий раз им её разжёвываю, сама уже её поняла, а они — всё никак! — напомнил Серёга бородатый анекдот про училку-математичку.

— Вроде этого, — охотно согласилась наша главная педагогогичка, когда мы все отсмеялись, — Но тебе, Волний, я дала решить не такой уж и сложный пример, а только из двузначных чисел, которые и на дом вам задавала, и уж это-то ты разве не мог выучить? Ладно два твоих приятеля-лоботряса, которые только НАШ счёт и способны освоить, но ТЫ-то ведь способен и на гораздо большее. У меня вон и Ира уже эти двузначные числа по-римски считает, хоть по программе ей это и рано ещё — не то, что эти две наши, хотя и им я дома тоже и показывала, и разъясняла, — случая распиарить свою Ирку в выгодном свете она не упускает ни одного, поскольку конкуренция предусмотрена нехилая.

Я ведь упоминал уже, кажется, что Юлька её за Волния замуж выдать мечтает? Им ещё до тех лет как раком до Луны, но ничего ведь не предопределено, а кандидаток и других немало, и она заранее готовит почву для выигрыша этого «конкурса», всячески выпячивая как реальные, так и мнимые достоинства своей дочурки и как бы невзначай раскритиковывая в пух и прах всех прочих, а где это ну никак уж не удаётся — выдавая их преимущества за малоценные, а то и вовсе бесполезные.

— Твои ведьмы, Аглея, тоже что-то в счёте не блещут, — на самом деле этот удар нацелен не на основных учениц массилийки из её школы гетер, у которых и учебный курс с основным школьным пересекается мало, и для моего спиногрыза и его сверстников они один хрен староваты, и даже не на тех шмакодявок, что ещё у неё даже и не ученицы, а предученицы, скажем так, а на других — учащихся в нашей школе на общих основаниях, но отобранных ей и по признаку наличия особых способностей, — Им, кто головой думает, а не только передком, замуж выходить и домашнее хозяйство вести, а деньги счёт любят.

— Какая разница, Юля, как они будут считать домашние доходы и расходы? — возразила гречанка, — Кто это увидит и кому это интересно? Хоть стилосом на навощённой дощечке, хоть на абаке, хоть вообще на этой вашей рамке с костяшками на проволоке, — это Аглея иеет в виду наши обыкновенные — для нашего современного мира, конечно — русские канцелярские счёты.

В принципе это тот же самый греко-римский абак, унаследованный Византией, но постепенно адаптированный к индо-арабской позиционной системе, а с семнадцатого века принявший современный вид рамы с костяшками — поначалу на нитях или шнурках наподобие монашеских чёток, с которых и была собезьянничана идея, а затем уже, когда проволока перестала быть дефицитом и подешевела, так и проволочных осях. Приспособа оказалась настолько удачной, что её так и не вытеснили механические арифмометры, хоть и были в девятнадцатом веке попытки скрестить ежа с ужом, но все эти гибриды как-то массово не прижились, потому как по сложности и цене к тем забугорным арифмометрам приблизились, а внешне при этом выглядели ну никак не на ту цену. Ну а обыкновенные счёты, пережив конкуренцию и с арифмометрами, и даже с электронными куркуляторами, местами дожили и до двадцать первого века — моя распредша на старой работе сдельные наряды работягам ещё на таких счётах обсчитывала, пока эти наряды ещё врукопашную выписывались, и только компьютеризация этой работы отправила старинный агрегат окончательно в утиль. А где-нибудь в глухих сельпо, где либо вообще электричество в деревню не проведено, либо тот комп даже под замком на ночь оставлять боязно, а чек на покупку никого не интересует, так и до сих пор, небось, применяются. Да и в городских магазинах — тех ещё, совдеповских, где сперва отстоишь основную очередь, закажешь, тебе отрежут и взвесят, назовут цену, отстоишь ещё одну очередь в кассу, там оплатишь, получишь чек, и с ним уже в третью очередь за своей покупкой — если бы не обязаловка печатать чек, так тоже, сдаётся мне, никто бы и не заморачивался с этими громоздкими и навороченными механическими кассовыми куркуляторами. Это же ужас, как те очереди вспомнишь! Были, конечно, и магазины посовременнее, уже с самообслуживанием, где отовариваешься спокойно и ту очередь выстаиваешь уже только в кассу, универсамы так называемые, но не везде они были, далеко не везде. Так самое-то смешное, что это только кассирша на том куркуляторе клавишами стучит, а та продавщица, что взвешивает, один хрен на тех архаичных счётах стоимость взвешенного товара считает.

В общем, производя в товарных количествах кольчуги для армии, а значит, и проволоку для них, не снабдить свои конторы, а теперь и ту же самую школу вот этими обыкновенными канцелярскими счётами, на которые той проволоки по сравнению с теми кольчугами и надо-то с гулькин хрен, было бы верхом идиотизма. То, что было хорошо с семнадцатого по двадцатый век нашего реала, уж всяко не повредит нам и в Античности. Греки с римлянами пущай с абаком свои расчёты вымучивают, а нам же не быт античный реконструировать, нам просто посчитать — ну, когда нет рядом лишних завидючих глаз не с той формой допуска, по которой такие вещи знать положено…

— Но хоть я и разрешаю вам ещё пользоваться на уроках бумажной таблицей и «не вижу», как вы подсказываете друг другу на пальцах, это только пока, и выучить её вам всё равно придётся, — уведомила Юлька моего среднего спиногрыза, — Так что лучше бы тебе учить таблицу умножения, а не на эти детские забавы время тратить, — это она вдруг обратила внимание, что одна из учениц Аглеи затеяла с моими пацанами телекинезбол, и хрен бы с ней, года на два старше даже Мато с Кайсаром, но к их игре подключилась и живущая во время учёбы у нас траевская Турия, ровесница ейной Ирки, ещё и учащаяся с ней в одном классе, — И тебе, Турия, лучше бы не с этими балбесами играть, а задачами из домашнего задания заняться! — её собственные шмакодявки, беленькая и негритосочка, убедившись, что грозная хозяйка сосредоточила своё внимание не на них, заулыбались, с немалым трудом сдерживая хихиканье.

— Так ты им впрок-то задание дашь на весь остаток четверти? — спросил я её.

— Ну, твоим-то дам, конечно.

— По справедливости следовало бы всем, чтоб моих не выделять, а там уж кто как справится и ответит. Слыхали, мелкие? Вас это тоже касается! — я имел в виду не только Икера с Турией, в третий класс пошедших, но и Ремда, пошедшего в первый, — Кто не выучит всё и не ответит заранее, будет ходить на уроки со всеми прочими оболтусами до самого конца четверти!

— Турию ты к отцу на каникулы отправить хочешь? — поинтересовалась Юлька.

— Да нет, всё равно в Кордубу и обратно не обернётся. В Лакобригу её вместе с моими прихвачу — чего она тут будет все каникулы скучать?

— Так, ты едешь с ними, и Ира едет с тобой, — тут же озадачила она Серёгу.

— Так и знал, — прикололся тот, — Но тогда со мной едут и Дената с Тирсом, — его благоверная поморщилась — не подумала она как-то сходу о таком варианте, но в нас она сочувствия не увидела и почла за лучшее сохранить лицо и благоразумно воздержаться от скандала, что ему и требовалось — если сейчас не выступила, а потом переиграть захочет, то никто уже из нашей компании её тогда не поймёт.

Дената — это та серёгина наложница-веттонка, которую он с нобилиоровского ещё похода на Толетум привёз, а Тирс — ейный с Серёгой спиногрыз, в этом году как раз вместе с нашим Ремдом в первый класс пошедший. Сама-то Юлька, как я уже, кажется, упоминал, одних девок рожать повадилась, и не склонная к подобному веттонка пришлась нашему геологу весьма кстати. Понятно, что его законную супружницу это не радует, но тут уж нехрен на зеркало пенять, как говорится…

— Папа, Миликон-царёныш ещё с нами просится, — сообщил мой наследник, — Можно и его в Лакобригу взять?

— Ну, если его отец отпустит, то почему бы и нет?

— Тогда я скажу ему, чтобы отпрашивался.

Я сильно подозреваю, что это просто формальность, а на деле царёныш давно уже у отца отпросился, но приличия должны соблюдаться, особенно при свидетелях. В Лакобриге-то всё будет уже проще и неформальнее. Престол младшему сыну Миликона не светит, его Рузир унаследует, но с таким происхождением Миликон-мелкий уж всяко основатель будущего рода «блистательных», а пацан он смышлёный и правильный, и с Волнием не только в одном классе учится, но и в одной дворовой компании всё время, и это хорошо — надо, чтобы наше подрастающее поколение и из «блистательных» друзьями обрастало, втягивая в свою тусовку всех толковых и подходящих из этого сословия — ага, в противовес подлежащим маргинализации обезьянам…

— Я тоже с ними хочу! — попросилась у Аглеи её ученица, — Почему бы и нам тоже туда не съездить?

— Что ты там собралась делать? Досточтимый будет показывать детям свои мастерские и учить их разбираться в ремесле мастеровых, а тебе-то это зачем? Они будут молотками там стучать и напильниками скрипеть вместе с тамошними рабами. Если уж тебя привлекают рабские занятия, так я и здесь найду тебе и веретено, и ткацкий станок.

— Ну, там же не одни только мастерские, и ходить они будут не только по ним. А с ними и греческим языком надо заниматься, чтобы они его не забыли, да и вообще, за их хорошими манерами следить, а то досточтимый — солдафон солдафоном, — вся детвора прыснула в кулачки, поскольку, хоть и говорилось всё это по-гречески, да ещё и с самым изысканным коринфским выговором, но все ведь не только слышат, но и понимают.

— За тобой самой, плутовка, следить надо, а то опять повадишься ездить с ними на лошади верхом с задранным подолом, — пацанва рассмеялась, уже не таясь, — Амазонкой ты себя возомнила, что ли, или аж самой Таис Афинской? Хорошим манерам она ещё этих хулиганов учить собралась!

— Так интересно же! И многим нашим девчонкам тоже интересно!

— Только этих ведьм там ещё не хватало! — проворчала Юлька, уже просёкшая, во что выливается её затея, — Инквизиции на них нет! — девок она имела в виду, конечно, и в этом случае не столько из школы гетер, сколько из волниевского класса — я упоминал, кажется, о набранных массилийкой шмакодявках с биоэнергетическими способностями?

Удивляться тут нечему. Хоть и гораздо восприимчивее детвора по сравнению со взрослыми к обучению новому, разницы в способностях никто не отменял и для неё. И если один единственный уникум затесался среди самых обычных среднестатистических, то нормой он считает их, а себя — паранормалом. Ну а если таких паранормалов, и без того самодостаточных, набирается целая компания, образующая собственный микросоциум? Правильно, нормой в таком микросоциуме считаются свои, а обычные, не обладающие этими способностями — ну, эдакими своего рода инвалидами, и это в лучшем случае, если к ним нет претензий, и их жалеют, а в худшем — ущербными уродами. Ну, античному-то миру, в котором паранормалы не настолько ещё прорежены и загнаны в подполье, как во времена Священного Трибунала, то бишь Инквизиции, такая крайность не свойственна, потому как и отношение к ним со стороны обычных лояльнее, но то в массовом порядке, а в индивидуальном — всегда найдётся приматёныш, а чаще всего и не один, для которого доминирование над окружающими — цель и смысл жизни, а любое проявление чужого превосходства в чём бы то ни было — тяжкое оскорбление. Такие легко сбиваются в свору и начинают травить всякого, кто хоть в чём-то лучше их, и как ни отсеивай таких — один хрен хоть сколько-то, да проникнет. Собственно, ещё и по этим соображениям мы решили исходно создать в школе базу для микросоциума паранормалов, ощущающих общность на основе своей особости и не только способных, но и готовых дать жестокий коллективный отпор павианышам — как физический, когда дело доходит до драки, так и энергетический во всё остальное время. В младших классах хватало и «народной магии», преподаваемой Аглеей, но с пятого класса, в который как раз и пошёл уже первый поток, я начал учить их и современной биоэнергетике на ДЭИРовской основе, наметив младшие ступени на пятый класс, старшие — на шестой, а на седьмой — уже и свои собственные наработки. Но теперь, учитывая исходно подобранный контингент с повышенными способностями, Юлька уже всерьёз тревожится за положение своей Ирки, по этой части как-то не блистающей. А тут ещё и этот групповой выезд на осенние каникулы, в который набиваются и конкурентки…

— Папа, а Рыжик уже подрос? — спросил Ремд, — На нём уже можно покататься?

— Тебе, наверное, уже можно, если не очень долго, — прикинул я.

Рыжик — это жеребёнок с нашего конного завода, по весне, когда дети впервые его увидели, ещё мелкий, смешной и нескладный сосунок, но теперь-то ему уже больше полугода, так что моего младшего спиногрыза, пожалуй, выдержит. Я ведь упоминал уже о закупленных агентурой тестя в Азии всеми правдами и неправдами римских трофеях — крупных нисейских лошадях, которых мы теперь как раз под Лакобригой и разводим. Это — одно из направлений нашего коневодства, но мы не упускаем и более традиционной «народной» селекции. Примесь диких тарпанов в местной испано-иберийской породе такова, что рождение отдельных экземпляров не только мышастой, а то и рыжеватой масти, но и с жёсткой стоячей гривой — не такая уж и редкость. Настоящая редкость — это сочетание внешних признаков дикого тарпана и его железного здоровья с дружелюбным по отношению к человеку норовом, поскольку вообще-то принято считать, что лошади со стоячей гривой дрессировке практически не поддаются — как лошадь Пржевальского та же самая. Потому-то и так ценны редчайшие исключения из этого статистического правила, размножению которых мы и даём «зелёную улицу». Исключительно из таких отбираются жеребцы-производители покрупнее, что при обильном корме не такая уж и проблема. Вот сбалансированность физических данных — другое дело. И у людей акселерат-переросток нередко вырастает мотористом, то бишь сердечником, неспособным выдержать нагрузки под стать своему богатырскому росту, и хрен ли тогда, спрашивается, толку от его роста? Для сбора яблок в саду у хорошего хозяина и стремянка есть, гы-гы! Такая же точно хрень и у четвероногой живности. У слонов, например, мотор в среднем послабже, чем у тех же лошадей — ну, относительно, для их размеров, и это невзирая на жёсткий естественный отбор, а что было бы без него? Вот что-то вроде этого безобразия и у домашних конских пород выходит — если тупо по размерам отбирать, так вымахивают акселераты-мотористы, крестьянского тяжеловоза изобразить ещё кое-как способные, но на лихого рыцарского дестриэ уж точно не тянущие. Со временем скрестим наших «тарпаноидов» с нисейцами, селекцию на здоровый для своего роста мотор ещё при Ахеменидах прошедшими, но это когда разведём их достаточно, а пока мы два направления ведём — нисейцев в чистом виде и означенных «тарпаноидов», подвергаемых аналогичной селекции. Тот Рыжик, о котором дети сейчас вспомнили — ни разу не нисеец, а «тарпаноид», родители которого покрупнее среднестатистических, но разница хорошо заметна только если рядом с ними их поставить и сравнить, есть и покрупнее их, но зато и сила с выносливостью у них по росту, а норов — ну, норовистые они по сравнению со смирными домашними лошадьми, но просто образец конструктивной покладистости по меркам тарпанов. Когда тамошний главный конюх на отце Рыжика — внешне вылитом тарпане — деловито разъезжает, так у тех, кто не в курсах, челюсти отвисают от изумления — в лошадях понимают толк практически все, и никому не надо объяснять, что это вам не выдающийся по росту, но веками отбираемый под седло нисеец, которого если уж каким-то чудом раздобыл, так объездить уже не проблема, а ты вот попробуй-ка обыкновенного тарпана усмирить и объездить! Если на рослом статном нисейце прокатиться — круто по причине их дефицитности, то на тарпане, хоть и немало их в принципе — ещё круче, потому как — «очевидное невероятное».

— А мне? — обзавидовался Ремду Икер.

— Ну, если только очень недолго, — предупредил я, — И только шагом, даже не рысью — ты для него уже тяжеловат. Вот весной, когда он подрастёт ещё — уже немного и погалопируешь на нём.

— Мне, значит, вообще не судьба, — пришёл к безрадостному выводу Волний.

— В этот раз — и думать забудь. Ты же его если и не раздавишь, так надорвёшь. Через год он уже и тебя выдержит без труда, тогда уже и наездишься на нём вволю, а в этот раз — попросим конюхов, чтобы на ВЗРОСЛОМ тебя покатали.

— Ну папа, ну это же не то! Они САМИ кататься будут, а я?!

— И они тоже не совсем сами, а под присмотром, просто тебя страховать будут надёжнее. Это тебе уже не ишак, — на ишаке-то у меня и Волний, и Икер самостоятельно катаются, как и на смирной кобыле из конюшни, и это им уже не так интересно — хотят на полудиких табунных порассекать.

— А нам можно? Мы тоже хотим покататься! — напомнила ученица Аглеи.

— Вот именно, о чём я и говорила, — заметила массилийка.

— Вот кого об этом спрашивай, — я указал девке на наставницу, — Но даже если почтенная Аглея вас и отпустит, то в любом случае недолго и не на мелком жеребёнке.

— Мою Иру он должен выдержать, если выдержит Икера? — не упустила случая выдвинуть на передний план свою дочурку Юлька.

Они с Наташкой, конечно, тоже в Лакобригу проедутся, но попозже, когда уже номинальные каникулы начнутся. Вся школота раньше срока, конечно, хрен ответит, и им ещё с отстающими возиться. Наташка тоже задействована — младшим классам преподаёт природоведение, а пятому классу — уже и ботанику начала. А эти коротенькие осенние и весенние каникулы — прекрасная возможность провести для лучшей части учеников ещё и эдакую комплексную практику по нескольким предметам сразу — и по той же биологии, и пещерку там с какими-то древностями обнаружили, по которым Юлька хочет небольшой археологический ликбез преподать, а Серёга, даже и не направь она его, основы геологии детворе преподаёт, и по этой части там тоже есть интересные места. Ну, мануфактуры так и напрашиваются на производственные экскурсии. Девкам металл поглядеть и пощупать, возможно, и не так важно, но какие-то элементарные понятия о тяжёлой промышленности и им не повредят, а уж эвакуированную из Карфагена, но пока ещё не переброшенную на Азоры шелкоткацкую мануфактуру — в обязательном порядке. Мунни прялки колёсные им покажет, Рам — горизонтальный ткацкий станок, дадут им попрясть, да поткать на них — в этом шмакодявки соображать обязаны по определению. Ну а пацанам надо обязательно вытяжные штампы продемонстрировать, покуда я их на Азоры не вывез, иначе когда ещё они их увидят? Как раз отладили недавно и их, и саму технологию листовой штамповки…

Казалось бы, что тут сложного? Ну, это всегда так кажется, когда наблюдаешь со стороны отлаженный процесс, не вникая в его тонкости — ну, вложил работяга плоский кружок в гнездо, надавил мощным прессом, пуансон штампа продавил заготовку через матрицу, и при его обратном ходе вниз вывалился отштампованный колпачок. Но сколько же со всем этим геморроя, пока всё отладишь! Мыылять! Во-первых, сам металл должен быть пластичным, и это всегда компромисс между удобством производства и качеством его продукции. Лучше всего мягенький свинец было бы штамповать, но кому оно нужно, такое изделие, которое сомнётся и в слабенькой детской руке? Вот кричное железо — оно многих бы устроило, и лист-то из той крицы отковать можно, можно даже и толщину его откалибровать, да только хрен ты чего путного отштампуешь из этого кричного железного листа. Медь рафинированная штампуется хорошо, но для многих случаев и она слишком мягкая, а хорошая малоуглеродистая сталь хоть и подешевле той меди во много раз, да и попластичнее той крицы, но не до такой степени, чтобы годиться на всё. И если вытяжка требуется глубокая, а твёрдость изделия не свинцовая и не медная, то приходится плевать на дороговизну и применять латунь — семьдесят процентов меди и тридцать процентов цинка. Это оптимальный состав для вытяжной штамповки, но даже такую латунь далеко не за один раз вытягивают — металл нагартовывается, как и при ковке, становясь твёрже и хрупче, и его в штампе рвёт, и во избежание этого приходится в несколько проходов его штамповать, да ещё и снимать напряжения промежуточными отжигами. А во-вторых, тут и геометрическая точность процесса важна. Если не обеспечить соосности пуансона и матрицы — будет затирать заготовку с одного бока и тоже рвать, а как её обеспечить? Тут и направляющие колонки нужны, и втулки под них, и жёсткая плита для пуансона и тех втулок, и в результате этих мер простенькая в своей принципиальной схеме конструкция вырастает в громоздкий, увесистый и сложнонавороченный агрегат.

Есть и помимо этого тонкости. Для первой вытяжки, например, пуансон ярко выраженный радиус у торца должен иметь, а дисковая ещё заготовка — быть прижатой к матрице. Если радиус на пуансоне мал — он отрывает у колпачка его будущее донышко, то бишь как вырубной штамп работает, а не как вытяжной, а если прижим заготовки мал — её края сминаются в складки, образуя гофру, которая либо заклинит, приводя всё к тому же отрыву донышка или к обрыву стенок, либо замнётся при формовке стенок, образуя в них слабое место, которое ещё аукнется — в лучшем случае при последующих вытяжках, а в худшем — уже при эксплуатации готового изделия. Разрыв патронной гильзы, например, при выстреле — это во многих случаях как раз оно. Но если сильнее к матрице края той заготовки прижать, то радиус у торца пуансона увеличивать надо, чтоб не рвал металл, а это — если в готовом изделии острый угол требуется — дополнительные промежуточные вытяжки с дополнительными промежуточными штампами, и чтобы всё это более-менее оптимизировать, приходится и с радиусом пуансона возиться, и с усилием прижима, пока не подберётся их оптимальное для каждого случая сочетание. И это я ещё не всё, а только самое основное назвал, без тех узкопрофессиональных нюансов, которые только спецу по штамповке важны и для полного описания которых отдельный толстый талмуд нужен. И один хрен, хоть даже и отладишь ты сей процесс, семью потами изойдя и многоэтажными матерными конструкциями, а только и в отлаженном то и дело хрень какая-то происходит, и опять ломаешь башку, разбираясь — то ли штамп износился, то ли смазан хреново, то ли песчинка какая куда-нибудь не туда попала, куда её никто не приглашал, то ли сам металл заготовок не того состава, то ли отжечь его забыли, то ли отожжённый с неотожжённым второпях перепутали — всякое в реальном производстве бывает…

Соосность пуансона с матрицей обеспечить — особая песня. Оборудование-то у нас станочное не ахти — и точность станков не та, и жёсткость, да и не все их типы есть, какие хотелось бы в идеале. Если наружный диаметр мы прошлифовать ещё можем, то нутро — уже нечем, и из-за этого точную трущуюся пару — ту же направляющую колонку и её втулку, например — приходится не шлифовать, а притирать по месту, и в результате ни о какой их полной взаимозаменяемости не может быть и речи — подгоняется пара друг по дружке, да так парой и хранится на складе запчастей, дабы комплектность не нарушать.

Пока технологию отлаживали, да оснастку до ума доводили, брака наделали на несколько переплавок. В смысле, на несколько партий новых деталей того брака по весу хватало. Но весь брак тупо в переплавку отдавать я с самого начала запретил. По каждому случаю разбор полётов проводили с выяснением причин, составлялось описание ошибки, и к нему прикладывалась пара-тройка образцов брака — наглядное пособие для обучения работяг. Надо будет и мелюзге эту коллекцию обязательно показать, чтоб и поглядела, и пощупала, и пояснялку выслушала. Чтоб понимала, короче говоря, что такое реальное производство и с чем его едят. А то как вспомню ту прежнюю работу в том прежнем мире, этих сынков-зятьков-племянничков начальства с гуманитарным образованием, из офисов в кризис вылетевших и на завод на непыльную работёнку пристроенных, ни хрена по делу не понимающих, но мнящих себя стратегами, видя бой со стороны — на хрен, на хрен, тут мне такого не надо. Одна баба, двадцать лет в цеху отработав, с гордостью хвасталась, что научилась станки различать — если станок стоймя стоит, то это фрезерный, а если на спину запрокинут, тогда это токарный — вот мля буду, в натуре, век свободы не видать…

Штамповать я, конечно, вовсе не кастрюли всякие планирую — хватает как-то античному миру посуды, и не собираюсь я отнимать хлеб у античных медников, качество работы которых нареканий не вызывает. Да и не стал бы я такое посудное производство ни на Азорах ныкать, ни даже в Лакобриге — от кого её ныкать-то, ту посуду? Вот кое-что другое, ради которого я и заморочился той штамповкой — это да, ни разу не для римских завидючих глаз. Я ведь не вооружаю армию миликоновского царства ни капсюльными револьверами, ни кремнёвыми винтовками Холла — Фалиса, хоть физически и мог бы уже помаленьку этим заняться. Это как раз тот случай, когда можно, но не нужно. От римлян такое перевооружение на нашей Турдетанщине хрен скроешь, а вооружать огнестрелом ещё и их я уж точно не собираюсь. Как в нашем мире обошлись, так и в этой реальности обойдутся. Тем более не вышли они рылом и на продвинутый унитарный огнестрел. Это — только для наших и только там, где нет лишних глаз и ушей. А унитарный патрон — это прежде всего гильза, а гильзы для хоть сколько-нибудь массового валового патрона — это как раз листовая вытяжная штамповка. Будь цена вопроса только в вооружении узкого круга избранных, то бишь в паре десятков револьверов, то гильзы для них — по сотне на ствол максимум — проще было бы на токарном станке из прутка наточить. Револьвер ведь, в отличие от автоматического пистолета, стреляных гильз не выбрасывает, оставляя их в барабане, и если не лихачить и целенаправленно приключений на свою жопу не искать, то редко когда шестью выстрелами не обойдёшься, а значит, все гильзы в барабане останутся и домой вернутся — ага, для повторного переснаряжения. В таком режиме той сотни гильз на ствол на всю жизнь хватит и самому владельцу, и его ближайшему наследнику. Но за океаном, куда римские шпиены не добрались и едва ли доберутся, нам нет нужды ныкать огнестрел от никак не связанных с римлянами дикарей. Как раз туда и идут и кремнёвые винтовки, и капсюльные револьверы моей засекреченной оружейной мануфактуры, а где этой архаике применяться дозволено, там и унитару это не возбраняется. Начали-то мы, конечно, с себя любимых, то бишь обзавелись новыми револьверами уже под унитарный патрон, но в дальнейшем, как производство расширится, стволы под него не помешают и колониальным войскам Тарквиниев. Револьвер, однозарядная винтовка типа той же самой бердановской, многозарядный винчестер под револьверный патрон, а в перспективе — и многоствольная «картечница» под винтовочный патрон типа гатлинговской, когда руки до неё дойдут. В более отдалённой, когда дыры основные заткнём и сможем позволить себе работать медленно и методично, а удостоенные огнестрела элитные войска забудут, что такое патронный голод, можно будет уже и револьвер усовершенствовать, для быстрой перезарядки откидным барабаном его снабдив, и нормальную магазинную винтовку на смену однозарядной выпустить, и нормальный пулемёт типа того же «максимки».

Что общего у всех этих видов оружия? Тип патрона, точнее — гильзы. Все они нормально кушают архаичный фланцевый патрон, он же — рантовый, он же — с закраиной. Винтовочный он или револьверный — это уже исключительно полезным объёмом гильзы под пороховой заряд определяется, то бишь конструктивно это уже не столь существенно. Можно винтовку под револьверный патрон сделать, и она будет стрелять, просто не так далеко и настильно, как могла бы при своём весе и длине ствола. А можно и револьвер под винтовочный патрон соорудить, и он тоже будет стрелять, просто отдача у него будет немилосердной, а сам он — здоровенным и тяжеленным. Нерационально, но можно, если целью такой задаться ради чисто спортивного интереса. Это во-первых. А во-вторых, для античного мира мощь полноценного по нашим современным понятиям винтовочного патрона заведомо избыточна. Нет и не будет в античном мире ни таких щитов, ни таких доспехов, которые не пронизала бы навылет пуля промежуточного патрона типа нашего автоматного к тому же калашу. Так это если и дистанция автоматная, а на малой все эти кольчуги с тораксами и всеми прочими лориками сегментатами взяла бы и пистолетная пуля — не макаровская, так парабеллумовская. Ну а где прокатит мощный пистолет, так же точно прокатит и мощный револьвер. И тогда спрашивается, сильно ли нужна нашему винтовочному патрону гильза бутылочной формы? Это я уже плавненько перетекаю ко «в-третьих». Производство у нас ни разу не современное, и с завальцовкой или обжатием гильзы под бутылочное сужение — ну, я бы заморочился и с этим, если бы это требовалось позарез, но раз можно обойтись, то нахрена мне этот лишний геморрой? Напрашивается по нашим реалиям простая цилиндрическая — для винтовочного патрона подлиннее, для револьверного — покороче. С учётом же унифицированного калибра в 9 миллиметров и обрезки лишнего металла после последней вытяжки штамповка и вовсе унифицированной получается, а разница в длине обеспечивается обрезкой. И наконец, в-четвёртых. А на кой хрен, спрашивается, сдалась нам эта разница в длине гильзы, и не унифицировать ли нам нашу винтовочно-револьверную гильзу полностью?

Собака ведь, как всегда, порылась в нюансах. Ещё на капсюльном этапе нашего револьверостроения мы исходно стремились к универсальности нашего личного оружия, в том числе и на предмет его применения с глушаком. А глушак имеет смысл только когда все пороховые газы идут исключительно через него, что в револьверном случае требует полной и абсолютной обтюрации. Я ведь уже упоминал, кажется, что вовсе не Наганом и даже не Пипером изобретён принцип надвигания барабана на ствол? С шестнадцатого века известны отдельные образцы с таким механизмом и сопряжением ствола и барабана по конусу. И на аглицком кремнёвом револьвере Колиера это применялось, и на первых капсюльных револьверах Кольта, кстати. Вот и мы тоже эту схему использовали, добавив только на казённый срез ствола уминающуюся по месту прокладку-обтюратор из мягкого металла. Ну а в унитарном случае это классическая схема Пипера — Нагана с обтюрацией за счёт входящего в ствол дульца гильзы и с соответствующим патроном, в котором пуля утоплена в гильзу полностью. Вот этот-то нюанс и позволяет нам произвести полную унификацию нашей гильзы. В револьверной модификации патрона пуля в ней утоплена и наружу не торчит, а в винтовочной — торчит, как и в подавляющем большинстве патронов, оставляя в той же самой гильзе гораздо больше места для пороха. Берём, короче говоря, за основу нагановскую гильзу, тупо увеличиваем её пропорционально до нашего калибра и получаем 9 на 45. Буквально на три миллиметра длиннее, чем знаменитый американский «357 магнум» — с учётом его пули, конечно. Ну а с учётом выступания дульца гильзы из барабана мы, получается, и в длину барабана тех американских револьверов практически укладываемся и в принципе — только не сей секунд, конечно, а когда промышленность нашу усовершенствуем — сможем и сам наш револьвер в массогабарит «Кольта Питона» втиснуть. В перспективе — почему бы и нет?

Самое же интересное, что никакого велосипеда мы тут не изобретаем и никакой Америки не открываем — всё придумано до нас. Это в том смысле, что была в реале такая модификация нагановского патрона — немецкая, «наган длинный» называлась. У фрицев вообще под нагановский патрон несколько своих гражданских револьверов выпускалось, и сам патрон, ясный хрен, тоже производился — с дульцем гильзы, обжатым впереди пули под цилиндр. Но была и «длинная» модификация — с той же самой гильзой и торчащей из неё наружу пулей. Сделали её, естественно, не просто так, а по поводу — производился и револьвер под неё, один из многочисленного и разнообразного семейства германских «бульдогов». Славы особой эта модель не снискала, так и оставшись эдаким оружейным курьёзом, потому как от гражданского оружия такого массогабарита и останавливающее действие пули ожидается соответствующее — если и не слона оно должно останавливать, так хотя бы уж быка, а дыроколу калибра 7,62 полагается быть поменьше и полегче. Но так или иначе, из песни слова не выкинешь — были и такой револьвер, и такой патрон.

Исходя из этого же конструктивного принципа, но не впадая в такой экстрим, мы получаем возможность производить одну и ту же гильзу для всех патронов нашей лёгкой стрелковки. Конечно, это не избавляет нас полностью от двух разных моделей патрона, и всегда есть риск, что когда-нибудь на какой-то удалённой от баз снабжения точке у служивых истощатся запасы одних патронов, а подвезут по ошибке другие. Ну так в том-то как раз и дело, что при унифицированной гильзе это для наших служивых ни разу не катастрофа. При наиболее вероятном варианте расшмаляются длинные патроны винтовочной модификации, поскольку именно ими будут плеваться весьма прожорливые картечницы и пулемёты, а останутся короткие револьверные. Ну так и какие проблемы? Раздадут отцы-командиры своим бойцам эти короткие патроны, и уж винтовки-то будут кушать их с превеликим удовольствием. Если же вдруг, паче чаяния, кончатся короткие револьверные, а останутся только длинные винтовочные, так тут у револьвероносцев есть два варианта — либо получить в оружейке винтовки и стрелять из них, либо — есть такой ручной слесарный инструмент, ножовка по металлу называется, и если руки не совсем уж из жопы выросли, то выступающую из гильзы часть пули можно ведь и спилить на хрен. Ну и чем это тогда не револьверный патрон? Отдача, конечно, посильнее и порезче будет, ну так это же только на крайняк, если переснарядить патроны возможности нет, а такую возможность мы предусматриваем и инструмент соответствующий, как и все нужные для этого комплектующие, производить и поставлять тоже планируем. Понятно, что не сразу всё это образуется и не в ближайшие годы, но к выходу нашего подрастающего поколения в свободное плавание мы уж всяко успеваем…

Поколение же означенное, особенно пацанва, ещё и потому в Лакобригу рвётся, что там-то уж и пострелять сможет вволю. Ведь чем хороша расположенная неподалёку кузнечная мануфактура? Кроме всего прочего — ещё и тем, что на ней всё время молоты стучат, и не столько ручные кувалдометры, сколько тяжёлые механические, и к их грохоту окрестное население давно привыкло. А чуть реже грохочет или чуть чаще — кому какая разница? И пострелять, и петарды повзрывать — самое милое дело. Какому же пацану не хочется бабахнуть чего-нибудь? Так самое смешное, что послушав их, и шмакодявки этим делом интересоваться начинают. В тот раз, по весне, Юлька самолично высекла розгой обеих подружек-служанок своей Ирки — не за сам факт самоволки, на которой они тогда спалились, даже не столько за то, что к моим бегали — ага, пострелять и петарду рвануть, а по большей части за то, что и Ирку с собой прихватили — ну, типа, раз велела хозяйка за ней присматривать и от неё ни на шаг, так они и нашли выход из этой затруднительной ситуёвины, гы-гы! Во всяком случае, когда они во второй раз уже без Ирки на стрельбы к нам смылись, а та, обзавидовавшись, их застучала, влетело им за это гораздо меньше. А в этот раз, надо думать, раз с Серегой их всех отправляет, который уж точно запрещать им подобных забав не станет, а ещё и сам их возглавит, Юлька уже и на это согласна, лишь бы только Ирка побольше с моими кучковалась. А всё отчего? Чует конкуренцию! На сей раз и Аглея к мысли проехаться туда с нами склоняется, и если поедет, то уж всяко не одна и едва ли одной только семьёй, а скорее всего, и пару-тройку учениц своих с собой прихватит, в том числе и из тех, которых Юльке очень не хотелось бы там видеть. Но кто её спрашивает? Не хочешь — не смотри. То, что завалить их при досрочных ответах — не выход, она и сама понимает. Две недели они там с нашими прокучкуются или только одну — уже не столь принципиально. И эта-то из школы гетер ведь не просто так в число взятых в Лакобригу набивается, а очень даже по поводу — понимает же, что Лакобрига — ни разу не Оссоноба, там вольнее будет, и многое из того, что здесь «неприлично», там — если и не нормально, то хотя бы простительно.

Аглея ведь чего ей скачки с задранным подолом поминает? Было такое дело в последние дни лета. Мои как раз отводили душу напоследок перед школой, когда рано вставать ещё не надо, а значит, не обязательно и рано заваливаться спать, ну и скачки вечерние на морском берегу устраивали — с охраной, конечно, но та держалась поодаль и на глазах не маячила, так что ощущение свободы у пацанвы было практически полным. Ну, как мелюзга нашего современного мира редко когда откажется на мопеде или скутере вечером порассекать, так и эти — ага, на лихом ишаке. Ну и повадились мои на тех лихих ишаках галопировать, ну и этой оторве тоже захотелось порассекать, да покруче, не на ишаке, а на кобыле — ну, типа, все на детских скутерах с мопедами, а ты — уже большой и на настоящем мотоцикле. Уж как там она конюха Аглеи упросила, чтоб дал ей ту кобылу и вывести за ворота помог, история умалчивает, да и не в том суть. Суть в том, что сёдла в античном мире и мужские-то как-то не в ходу, а о дамских и вовсе никто и не помышляет, так что рассекала она на обыкновенном античном чепраке и уж всяко не по-бабьи, а как это сделаешь с длинным бабьим подолом? Ну, она и сделала единственным возможным способом. Что совсем голышом скакала — это уже, конечно, «сарафанное радио» разнесло со слов «знающих всё совершенно точно» — ага, после минимум трёх пересказов, а у меня информация из первых рук — сам всыпал Мато ремня, когда царапины от ейных ногтей на его плутоватой харе увидел. В общем, скакала она, конечно, ни разу не голышом, но — таки да, с задранным подолом и голыми ляжками на всём скаку — таки да, сверкала. А голышом — это уже позже было и уже не верхом, а когда мои купаться в море полезли. Она же сходу сообразила, что неминуемо огребёт от Аглеи розог, если с мокрой набедренной повязкой вернётся, ну и — ага, выход был очевиден. Так там даже и не это свою роль сыграло, а то, что она же постарше их, и верхние выпуклости у ней уже какие-никакие нарисовались, а это ж пацаны, им же всё интересное не только поглядеть, но и пощупать охота, вот ливиец и распустил свои шаловливые ручонки — ага, с известным результатом. Подозреваю, что не столько за сам факт, сколько за то, что без спросу. Собственно, и Аглея потом всыпала таки ей розог не за это — она даже и проверять не стала, девочка ещё ейная шаловливая воспитанница или уже нет, потому как понятно же, что чего не было, того не было, а что до репутации, так от будущей гетеры никто ведь и не ждёт репутации пай-девочки, и не один ли хрен, когда, где и с чьей помощью она с невинностью расстанется? Лишь бы без скандала и без последствий посерьёзнее. Вот голыми ляжками на скаку сверкать на глазах у посторонних, о чём кумушки доброй трети города до сих пор судачат со всё новыми и новыми «вдруг всплывшими» подробностями — это уже возмутительное бесстыдство. Не деревня, чай, а столица какого-никакого, а всё-таки приличного государства. Хотя, девку тут винить в тех сплетнях уже несправедливо, потому как это не за ней не уследили, а за кобылой ейной. Пока они купались и выясняли, что можно, а что уже нет, один из ишаков своего шанса не упустил, и уже понятно, что на следующий год в хозяйстве массилийки станет одним мулом больше. Ну а кумушки-сплетницы — они уже по ассоциации…

Смех смехом, но это — уже показатель. И не того, о чём некоторые в меру своей испорченности сейчас подумали, а поважнее и в перспективе — поглобальнее. У бабы ведь среднестатистической примативность повыше, чем у среднестатистического мужика, а у тех, кто на публику работает — те же артисты и им подобные нашего современного мира и те же гетеры мира античного — она ещё и повыше той среднестатистической, потому как преуспевает в этих профессиях тот, кто «весь из себя», то бишь на понтах. И вот эта вот оторва, аглеевская ученица, хоть и не ярко выраженная эдакая эталонная обезьяна, но и к низкопримативным её уж всяко не отнесёшь — к среднепримативным в лучшем случае, и это для баб, ни разу не для мужиков. Такие самочки любят понты, и обычно их к таким же точно самцам тянет — и чисто инстинктивно, и с точки зрения взаимопонимания. И таких ведь хватает — немалая часть сынков тех же «блистательных» и породы как раз такой, и избалованы сверх всякой разумной меры — вспомнить хотя бы тех обормотов из прежней компании Рузира, что с теми дионисанутыми греками на их орнгиях кучковались, пока мы эту малину не зашухерили. С тех пор иных уж нет, а те далече, как говорится, но порода есть порода, и у обезьян тоже своё подрастающее поколение на подходе. Те единицы, что из нашей школы с треском вылетели или сами ушли, не в силах вынести «неуважение» — это ведь только та капля в море, которая каким-то чудом туда проникла, но основная-то масса приматёнышей туда не попала, либо отсеявшись на вступительном отборе, либо и не стремясь в неё. Слишком непохожа она на традиционное для античного мира учебное заведение, да ещё и язык какой-то чужой знать надо, и ладно бы греческий или латынь или хотя бы уж финикийский на худой конец, а то — вообще какой-то варварский. Ну и на кой хрен такая школа сдалась папашам тех приматёнышей, желающих дать своим чадам классическое античное образование? Фабриций, правда, смущает тем, что своего Спурия тоже в эту школу отдал, ну так это же Фабриций, хоть и главный в государстве по факту, но такой же чудак, как и эти его друзья, отурдетанившиеся чужеземцы. А чудачества — они как преходящая мода, и разве сравниться им со старой доброй классикой? В общем, как-то так воспринимают наши затеи элитарии-традиционалисты и своих отпрысков всё больше традиционно воспитывать стремятся — ну, в меру своего понимания тех традиций. У обезьян и понимание обезьянье — надо быть круче всех, чтобы стать самым уважаемым. А круче всех — это значит разодеться в пух и прах, увешаться блестящими драгоценными побрякушками, помыкать слугами или просто холуями и рассекать на роскошном скакуне, если не на нисейском, которого не купить, вот ведь досада, так хотя бы на фессалийском. Так примерно эти павианыши себя и ведут, и конечно, все тутошние хоть мало-мальски высококлассные «тоже типа гетеры» липнут к их тусовке. И вот на этом фоне норовящая кучковаться с нашими «чудачатами» ученица настоящей коринфской гетеры и такой же по сути дела выучки — это таки показатель. Как сказал бы чукча — тенденция однако.

Пока-что это, конечно, обыкновенное любопытство ко всему необычному, для многих самочек тоже характерное, но необычного ведь будет с каждым годом всё больше и больше. И по паранормальной части, для этой шаловливой девки, судя по телекинезу, тоже не чуждой, хоть и не блистает она в этом особо, поскольку в этом примативность — помеха, но всё-же что-то такое знает и умеет — слабенько, но достаточно для ощущения общности, и по куда более приземлённой, но оттого ничуть не менее влияющей на образ жизни и связанное с ним мировоззрение. И интересно всё это многим, и судя хотя бы и вот по этой многообещающей будущей гетере, у которой все шансы стать одной из самых популярных в своей профессии, у нас шаг за шагом образуется таки свой «высший свет», чудаковатый в глазах приматов, но уже престижный для понимающих. Зря, что ли, сам Сапроний, лучший из миликоновских военачальников, ни разу не из наших, но мужик весьма толковый и соображающий, не первый год уже подбивает клинья на предмет своей внучки, в прошлом году отданной в нашу школу, а на будущий год и внука в неё отдать хочет. Хоть и не в курсах он наших заморских дел, о которых вообще мало кто в курсах, но опыт-то ведь с чутьём разве пропьёшь? Даже по тем мелочам, что происходят здесь, чует уже старый боевой конь, к чему тихой сапой клонится дело, и как прежде не было ему страшно в боях, так не страшно ему и теперь выглядеть чудаком в глазах дурачья, а страшно только, как бы внуки, если детям уже поздно, вне струи не оказались. И это — тоже показатель. Ведь и весь этот наш «псевдоантичный ампир», и даже все эти наши технические нововведения, что внедряются в самой Испании, а не для вывоза за море — это только та надводная часть айсберга, которую можно показать римлянам. На Азорах и на Кубе будет разворачиваться то, что показывать им уже нельзя, дабы не травмировать их нежную и ранимую античную психику. Водопровод с канализацией, термы, которых в Риме ещё нет, и даже ватерклозет, до которого Рим так и не дорастёт — всё это хорошо, но не этим определяется взлёт цивилизации. Вот отработаем мы лёгкий стрелковый унитар калибра 9 миллиметров, доведём его до ума, а затем ведь и масштабировать его начнём на калибры сперва слегка покрупнее, а затем и НАМНОГО покрупнее.

Многое, конечно, пойдёт не совсем так, а кое-что — и совсем не так, как шло в нашем реале. Там несколько государств-соперников, можно сказать, неслись наперегонки ноздря в ноздрю, и любое новшество одного немедленно перенималось остальными, и не было зачастую времени ни на вдумчивый подход, ни на доведение новшества до ума — скорее, враг не дремлет, если отстанем от него — погибнем все. Нашему подрастающему поколению реально отставать не от кого уже и здесь, в Испании, а уж за морями — даже чисто теоретически, так что некуда ему спешить сломя голову и с выпученными глазами, и есть время на то, чтобы к любому вопросу применить нормальный житейский здравый смысл. Даже безо всяких пулемётов уже и однозарядная винтовка под унитар во много раз скорострельнее дульнозарядных мушкетов и фузей, а значит, нет и острой необходимости вооружать винтовками всех своих бойцов, отказываясь тем самым от непревзойдённых в рукопашке копейщиков. А при их наличии — ну кому нужен этот короткий и неудобный штык? Штык — это разве замена хорошему копью? Казачья пика не просто так дожила до двадцатого века. А поскольку у противника нет не только винтовок, но даже и мушкетов, античные щит, кольчуга и шлем — вполне адекватная защита от всего, чем он реально в состоянии запульнуть, и нет нужды отказываться от них в пользу суконного мундира со стоячим воротником и эполетами, не говоря уже об идиотских пудренных мукой париках и треуголках. Не удивлюсь даже, если и крупнокалиберные пулемёты появятся впервые на полях заморских сражений не на треногах, не на носилках и не на колёсных лафетах, а в башенках на спинах боевых слонов. Так сделают наши потомки или как-то иначе — это уж им самим будет виднее по текущей обстановке, а наше дело сейчас — все возможности им предоставить для наиболее широкого выбора вариантов, о доброй половине которых мы можем пока только гадать. Но античный легионер с винтовкой или за пулемётом — это просматривается вполне определённо и едва ли будет кардинально пересмотрено нашим подрастающим поколением. За последующие — загадывать рано…