Цивилизация

18. Аристократия

— Вот ты говоришь, досточтимый, что вы там стремитесь к закону и порядку в вашем государстве. Но какие же это закон и порядок, когда благородный человек, прямой потомок самого Териона, сына великого Аргантония, не находит себе в вашем государстве достойного применения?

— Априлис, что ли? — я припомнил бузотёра из числа «блистательных», которого мы в прошлом году выслали из страны со всем его чванливым обезьяньим семейством.

— Да, блистательный Априлис, не снёсший неуважения к нему и не пожелавший оставаться в Оссонобе.

— Это он сам вам тут так сказал? — я с трудом удержался от смеха.

— Да, а разве это неправда?

— Правда. Мы дали ему уехать САМОМУ, чтобы не лишать его ПОСЛЕДНИХ остатков его подмоченного достоинства. Что от него осталось бы, если бы его ИЗГНАЛИ официально? Такой позор испортил бы ему и его семье всю их дальнейшую жизнь, а так — он ещё может устроиться где-нибудь на новом месте, если сделает правильные выводы и не повторит своих прежних ошибок.

— Но в вашем государстве для него такого места не нашлось?

— В нашем — нет. Оно у нас маленькое, и все большие люди в нём на виду и на слуху. И если какой-то из них вдруг оказывается недостойным, то это быстро становится известно всем, и кому он тогда такой нужен? Зачем другим общинам нужен такой вождь, которому отказала в доверии его собственная?

— Но ведь это же безобразие! Куда смотрел царь и куда смотрели вы? Как можно было позволить каким-то простолюдинам низложить благородного человека?

— А как можно было не позволить? По древним тартесским ещё законам община вправе ВЫБИРАТЬ себе вождя, и если люди выбрали — так тому и быть.

— Ну так это же были древние законы, когда благородных людей было мало.

— Верно, законы — древние, но кто их отменял?

— Так давно ведь надо было отменить! Куда ваш Большой Совет смотрел? Это что же получается, что по этим законам и Я должен угождать этим канальям, да ещё и до самой смерти, чтобы после неё новым вождём выбрали МОЕГО сына, а не какого-то там сиволапого мужика с репейниками в волосах? — судя по одобрительным кивкам других кордубских «блистательных» и их малолетних отпрысков, они думали примерно так же. Ну, за исключением разве что Трая, стоявшего чуть поодаль и сокрушённо разводившего руками — типа, я же предупреждал тебя, что разговор с ними ожидается неприятный.

— Ты не у нас в Оссонобе, блистательный, а у себя в Бетике, и если эти древние законы Тартесса здесь не соблюдаются, то чего ТЕБЕ бояться? У нас же — народ-войско, как и в древнем Тартессе, а народ-войско вправе иметь тех вождей, которые ему угодны.

— Но разве войску не приличествует дисциплина? А какая же это дисциплина, когда эти мужланы САМОВОЛЬНО меняют вождя, даже ничьего позволения не спросив?

— А чьё дозволение им нужно во ВНУТРЕННИХ делах их общины?

— Но ведь так же не делается! Есть царь, есть вы, правительство, есть и Большой Совет наконец! Кого из вас они спросили? Как вы могли стерпеть такое самоуправство?

— Мы не нашли в их действиях нарушений законов. Имуществу Априлиса вреда не нанесено и препятствий к его вывозу не чинилось, как и к продаже им недвижимости. А должность вождя — выборная, и тут община в своём праве. Какие у нас основания для вмешательства, если община не нарушила ни одного закона?

— И что это значит? Что всё в порядке? Какое-то грязное мужичьё обездоливает благородного человека, а для вас — всё хорошо?!

— Не всё, конечно. Очень нехорошо то, что потомок столь прославленных царей оказался недостойным своего благородного происхождения. Это как же нужно было себя показать, чтобы при всём уважении к его роду и сословию люди отказали ему в доверии? Ещё хуже то, что своим поведением он опозорил не только себя и не только своих детей, но и всё сословие «блистательных». Хорошо ли было бы опозорить и само государство, нарушив законное право общины и вступившись за недостойного человека?

— Недостойного?! — мой именитый оппонент едва не задохнулся от возмущения, — А выбранный ими вместо него какой-то мужлан, значит — достойный?!

— Ну, не какой-то, а ветеран нескольких военных кампаний и центурион, войску известный и сослуживцами уважаемый. Какое достоинство ещё нужно?

— А благородство происхождения?! Ты же и сам, досточтимый, хоть и не нашего блистательного сословия, но тоже ведь благородный человек и должен бы это понимать!

— Потому и омерзительно, что понимаю. Что может быть омерзительнее, чем родовитый аристократ, ни во что не ставящий честь и позорящий своё сословие?

— Ну хорошо, пусть Априлис и не самый лучший из нас, но разве мало у вас в Оссонобе других блистательных? Есть же младшие сыновья других вождей, немало таких и у нас в Бетике — почему они не обратились ни к царю, ни к вам, ни к Большому Совету с просьбой дать им достойного вождя из благородных? Ну не простолюдина же выбирать, тёмного и безграмотного! Ну какой из него вождь! Да разве он умеет управлять людьми?

— Ну, не такого уж и безграмотного. Читает он, правда, по слогам, но уверенно, а пишет хоть и коряво, но разборчиво. Для человека, научившегося этому на привалах в военных походах у грамотных сослуживцев, это немалое достижение. Научился этому — научится и другому. А что до управления — разве не справился он с центурией солдат?

— Так ведь это же совсем другое дело, досточтимый! Солдатами надо просто командовать, а вождь общины — это же ещё и судья! Это же уметь надо!

— В его послужном списке участие в трёх военных трибуналах — он знает, по крайней мере, как это делается, а в остальном — подскажут старейшины.

— И самой общине не стыдно иметь такого малограмотного вождя? Он что, и в Большом Совете её теперь представляет?

— Да, как и все вожди общин, он — член Большого Совета.

— Уму непостижимо! Простолюдин — вождь?! В старые добрые времена такого не было! И куда только мир катится…

— Ничего, я тоже малограмотный, — утешил я его, — Трай вон с трудом разбирает мои каракули, — тот ухмыльнулся, поскольку мой почерк и в самом деле на каллиграфию не тянул, особенно этими похожими на руны иберийскими кракозябрами.

— Ну, ты ведь тоже не с детства турдетанской грамоте учился, а она непроста, и во взрослые годы её изучить — ещё и не всякий сумеет, — снизошёл «блистательный» явно в порядке той сословной солидарности, на которую хотел сподвигнуть и меня, — Но ты же обеспеченный человек и можешь позволить себе раба-каллиграфа, который не опозорит тебя, если не хочет, чтобы его хорошенько высекли. А на какие доходы купит себе такого раба какой-то сиволапый мужлан?

— Да зачем нам каллиграфия? Главное — чтоб разборчиво было, а этому научить можно если и не всякого, то достаточно многих, — я не случайно оговорился, что не всех. Это в нашем современном социуме читать по слогам даже первоклашки-второгодники могут, но современный социум — продукт длительной эволюции, в ходе которой попытки внедрить массовую грамотность предпринимались неоднократно, и при каждой из них выпадало в маргиналы какое-то количество необучаемых, что затрудняло им размножение и снижало их процент в социуме. Нам же в этом смысле предстоит пахать целину…

— Так это, значит, правда? Априлис говорил нам, что вы даже пишете книги для обучения по ним грамоте простой деревенщины.

— Чтению, письму и счёту — ну, для начала хотя бы уж в пределах сотни.

— Ну хорошо, научите вы их грамоте на свою голову, и как вы потом управлять собираетесь этим шибко грамотным мужичьём? Эдак они ведь, того и гляди, решат, что и вовсе без благородного сословия обойтись теперь смогут, и как вы тогда удержите их в повиновении? Это же подрыв всех устоев!

— Римляне уже не первое столетие грамотны почти поголовно, и их государство от этого не рухнуло, — заметил Трай, — Наоборот, только крепнет и расширяется.

— И всё равно это нехорошо. Римляне — это римляне, а у нас так делать нельзя. В старые добрые времена такого не было…

Вот хоть кол таким на башке теши, хрен их в чём убедишь. И не от тупизны это вовсе проистекает, а от их обезьяньего видового инстинкта. Ну кто ж поверит каким бы то ни было доказательствам того, что вот именно он, такой уникальный и замечательный «по определению», на деле бесполезен и на хрен никому не нужен? А ведь как раз эдакими сверхценными уникумами на полном серьёзе числит себя и явный генетический мусор, на других только паразитировать и способный. Суть ведь дискуссии понятна и мне, и моему оппоненту, просто как люди воспитанные мы некоторых вещей вслух не произносим. В любой элите есть те, кто понимает и принимает её предназначение в социуме и тянет воз, честно исполняя свою часть общей работы, направленной на всеобщее процветание всего социума. Но есть и паразиты, норовящие выехать на заслугах предков или пристроившей их на тёплые местечки родни, и считающие, что их право на превилегии социум должен им по самому факту их рождения в «правильной» семье, а напрягаться за них — быдло вон пускай напрягается, оно двужильное, и его много. И если от этого балласта не избавляться тем или иным способом, его становится всё больше и больше, а глядя на него, портится и немалая часть ранее честно тянувших лямку — они-то чем хуже или дурнее этих? Для всех, у кого есть хоть какой-то блат, создаются непыльные и хорошо оплачиваемые синекуры, на которые они и расползаются, и в результате социум, пирамидальный в теории, сперва трансформируется в колонну, а затем и вовсе в эдакий гриб со здоровенной шляпкой на тонкой ножке. А нагрузка-то ведь общая — как минимум всё та же, только тянет её теперь всё меньше народу, и ладно бы ещё одно только это! Так хренушки! Блатные чада маются дурью от безделья, и чтоб не спивались или не снаркоманивались, заботливые папаши их работой загружают — естественно, непыльной. Или какой-нибудь офисно-планктонной, или контролирующей и надзирающей, и это оборачивается дополнительной нагрузкой на всё ещё тянущих лямку — офисный планктон надо информацией для обработки их отчётов обеспечить, а контролирующих и надзирающих — показухой, в ходе которой ходить перед ними на цыпочках и всячески им угождать, теша их непомерно раздутую самооценку, а они же ещё и прессуют, и всё это надо вытерпеть и не поубивать их всех на хрен. Работать плодотворно становится в таких условиях абсолютно невозможно, и всем давно уже всё понятно, и давно уже все поснимали с ушей лапшу зомбирующей пропаганды, лишь делая вид, будто всё ещё верят, дабы неприятностей дополнительных избежать, и каждый так и зыркает по сторонам, куда бы ему слинять из этой «ножки гриба», и кто находит — бежит из неё, сломя голову. Надо ли говорить, что ничего хорошего такой социум не ожидает?

Социум нашей лузитанской Турдетанщины ещё молод, и до этой смертоносной болезни ему ещё очень далеко, но мы-то ведь родом как раз из такого, этим недугом давно уже поражённого и запустившего болезнь до такой стадии, что сомнительны уже для него хорошие решения этой проблемы. Так что мы хорошо знаем, к чему ведёт запущенность этой болезни, и ещё мы знаем, что зародыш этой болезни несёт в себе любой даже самый здоровый на вид социум, и что самый лучший вид лечения — это профилактика. Как раз случай означенного Априлиса. Первым, впрочем, не сам он спалился, а его избалованный сынок — младший, причём, а не старший. Типичный случай, когда старшего в обезьяньей семейке ещё хоть в каких-то ежовых рукавицах воспитывают, а младшенький — подлиза и родительский любимчик, которого балуют сверх всякой разумной меры. Ну, оно именно такое в результате и подрастает, свято убеждённое в собственной исключительности. По возрасту это чудо не в волниевский класс попадало, а в следующий поток, и Юльке ещё на стадии отбора было ясно, что ну его на хрен, этого обезьяныша, но что поделаешь, когда евонный папаша по происхождению знатнее самого Миликона? Такому по сословным понятиям отказать ну никак не можно. Мы упирались рогом, но Априлис тогда к монарху заявился и нажаловался ему на дискриминацию, и что нашему царьку оставалось делать? И Фабриций всё понимал, да и объяснили мы ему ситуёвину буквально на пальцах, но тут ведь как? Царь просит, не кто-нибудь, и хоть он у нас и бутафорский по большому счёту, но всё-таки царь, и отказать ему в «таком пустяке» было катастрофически не комильфо. Сошлись на том, что царскую просьбу не уважить нельзя, и этого приматёныша в школу мы принимаем, но — в испытательном режиме, то бишь до первого же серьёзного залёта. Как мы и ожидали с самого начала, априлисовский отпрыск оказался ходячей проблемой.

Оно и по-русски-то едва говорило, поскольку никаких советов его папаша не слушал и обождать годик, за который на подготовительных занятиях по языку его хотя бы немного поднатаскать, наотрез отказался. Как это так, ЕГО сын, и будет позориться, ходя на какие-то там занятия для умственно отсталых?! В результате, не владея языком, оно и выучиться-то ничему толком не могло, лишь тормозя учебный процесс, зато хулиганить оказалось весьма гораздо. Впрочем, и в этом оно ни разу не было первым, и когда пришло домой с расквашенным за свою непомерную наглость носом, разразился первый скандал — ничто не могло убедить Априлиса в том, что его обожаемое чадо само напросилось. Что правила в нашей школе едины для всех без исключения, и розог за хреновое поведение в ней может запросто схлопотать и «блистательное» чадо, для него оказалось открытием.

Пару раз эту бестолочь уже готовы были выгнать взашей, но оба раза папаша снова подключал Миликона и отмазывал своего обезьяныша. Но когда по весне стало уже ясно, что программа первого класса им не усвоена, Юлька объявила об его оставлении на второй год. Естественно, разразился скандал, но факт неуспеваемости был налицо, и тут уж и Миликону крыть оказалось нечем. Так возмущённый эдаким неуважением Априлис свою общину настропалил, и оттуда приходили старейшины разбираться, почему в нашей школе обижают сына их вождя! Когда не помогло и это, «блистательный» ещё в Большом Совете добиваться «справедливости» пробовал. Там уже и у нашего монарха терпение в конце концов лопнуло — сколько ж можно, в самом-то деле! Школа-то частная, и если не нравятся порядки в ней, так забирай из неё на хрен своего оболтуса и учи его где хочешь, как хочешь и чему хочешь. Да только ведь то, что учат у нас будущую элиту государства и клана Тарквиниев, хватило ума понять и Априлису, так что забирать своего младшего приматёныша он не стал и с оставлением его на второй год смирился, хоть и исходил на говно всё лето. Но хрен ли толку? Гены есть гены, и на втором году проявилось всё то же самое, да ещё и похлеще. Отобрать у одноклассника любой понравившийся ему предмет представлялось его непутёвому чаду естественным и само собой разумеющимся, обижать всех, кто слабее — тем более, а вот схлопотать за это в торец от ребят покрепче, особенно от детей простолюдинов — жуткой несправедливостью. Скандал следовал за скандалом, но не это привело к развязке. Я уже упоминал, что базовую ДЭИРовскую подготовку начал преподавать школоте только с пятого класса, то бишь в этом году, а в младших классах самые азы «народной магии» преподавала Аглея. Но «труба», идеально работающая по энергетическим вампирам, хоть и предполагает для полноценной установки ДЭИРовские знания и навыки, на примитивном уровне — ценой меньшей эффективности, конечно — может быть одета на напросившегося и на уровне азов. Растолковать бывшей гетере саму идею было нетрудно, а способной детворы в школе — не без её помощи — хватало. Хоть я и запретил в младших классах коллективную работу с образованием эгрегоров, это ничуть не мешало работать каждому индивидуально, и когда на ущербном уродце повисло пять энергетических труб одновременно, оно почуяло, что здесь ему — не тут, а когда к ним добавились ещё три — ему реально поплохело. Истерический визг евонной мамаши о том, что злые колдуны «убивают» её обожаемое чадо привёл лишь к тому, что ей предложили убедить мужа забрать отпрыска из школы, в которой он пришёлся настолько не ко двору.

В патриархальном социуме, в отличие от феминизированного современного, бабе не так-то легко переубедить уверенного в своей правоте мужика, и это потребовало времени, за которое тот успел закатить ещё два скандала в Большом Совете, и вот уж хрен его знает, на что он рассчитывал. Даже из самих «блистательных» у доброго десятка дети учились уже в нашей школе, не говоря уже о самом царе, и ТАКИХ проблем ни у кого не возникло, а кое-кто из них и сам участвовал в гноблении доставшего всех априлисовского обалдуя. В результате ему и там посоветовали не будить лихо, пока оно тихо, и вот тогда уже пришлось ему прислушаться и к причитаниям перепуганной супружницы, да и пора было, потому как труб на их чаде висела уже добрая дюжина, и ему было уже хреново не на шутку. В общем, забрал Априлис наконец-то своего павианыша, что никого в школе как-то и не огорчило. Баба с возу — кобыле легче, как говорится.

Так самое-то смешное, что забрать старый бабуин мелкого забрал, куда б он на хрен делся-то, но внутри-то ведь говно кипит — как же так, не уважают, падлы! И начал он тогда, говнюк эдакий, уже свою общину настропалять — типа, не ценят и не уважают ИХ в этом государстве, и надо, значится, всем им собирать свои манатки, да и возвращаться в Бетику — ага, на родину предков, дабы жить там честными и уважаемыми людьми, как и в старые добрые времена. Старейшины, конечно, от таких заявочек прихренели, а как дар речи к ним вернулся, так и объяснили ему как можно тактичнее, что тех старых добрых времён давно уж нет, и не от хорошей жизни оставили они римскую Бетику, и уж всяко не для того, чтобы теперь возвращаться обратно под римскую власть. Так эта обезьяна тогда, изобидевшись вконец, ничего лучшего не придумала, как в Большой Совет уже на общину свою нажаловаться — не уважают, падлы! Ох и смеху же было, когда разобрались, что к чему. Собственно, уже и тогда следовало бы изгнать этого урода взашей, но ох уж эти мне сословные понятия! Миликон объяснил нам с Фабрицием, что нас не поймут-с в Бетике, если мы человеку столь уважаемого рода не дадим всех шансов реабилитироваться. Ну, он тамошних «блистательных», конечно, имел в виду, без доброй воли которых попробуй-ка навербуй там очередную партию столь нужных нам новых переселенцев. Ну, раз тут такие дела, то куды ж деваться? Мы уже — в узком тарквиниевском кругу, конечно — обсуждали вопрос «несчастного случая», явно по кое-кому плачущего, и Васькин брался разработать план мероприятия, когда Априлис, в очередной раз утратив берега, снова САМ наступил себе на яйца. Ну, не без помощи, естественно, но клянусь Авосем, Хренио тут ни при чём.

Яблоко от яблони далеко не падает. Хоть и был его старший отпрыск воспитан пожёстче младшего, но гены, опять же, есть гены. Ну и спесь родовая, конечно, как же без неё. Воспитывал-то ведь кто? Полагая на полном серьёзе, что их община — это их вотчина, в которой они вольны творить всё, что левой пятке заблагорассудится, этот обалдуй одну девку по назначению оприходовал. Силой, как утверждала ейная родня, или по согласию, как клялся он сам, я не вникал, потому как нам ведь важно не это, а тот песок, в который ссут те верблюды. А суть там в том, что у той девки жених имелся, который и предъявил вождёнышу претензии, а тот, будучи под мухой и изобидевшись на эдакое неуважение, взял, да и зарезал оппонента. Вождёныш, конечно, уверял, что это был честный поединок, но следствие его версии не подтвердило. Собственно, непременной виселицы община и не требовала, соглашаясь на изгнание, и не упрись Априлис рогом, стремясь любой ценой оправдать наследника, так шансы отделаться малой кровью у него были — всё-же потомок уважаемых в народе тартесских царей. Заплати он щедрую виру семье той девки, заплати в несколько раз щедрее семье убитого — не обеднел бы от этого. Приговори он непутёвого сына к изгнанию — сохранил бы, скорее всего, и доверие общины, и зауважали бы его куда больше, а там, через пару-тройку лет, глядишь, и упросил бы людей простить дурня. Но в нём взыграла спесь — не уважают, падлы! Судья я вам или не судья?! Как приговорю, так и будет, канальи! Ну а старейшины такого подхода к правосудию тоже не поняли и вынесли нетрадиционное для столь патриархального социума решение — «судью на мыло».

Ну, это я утрирую, конечно. Даже импичмента, говоря современным языком, ему на тот момент ещё не объявили, а просто высказали «фу», то бишь дали отвод вот на этот конкретный судебный процесс, а вот когда он буянить по этому поводу начал — вот тогда уж, слово за слово, и импичмент он свой схлопотал. Ну и кинулся после этого — ага, уже по привычке — в Большой Совет жаловаться. Ну, там уже знали, что каждое его слово проверять надо, так что разобрались быстро, импичмент признали, а общине посоветовали нового вождя себе выбрать. Община, пока разбирались, свой суд таки провела и уже всё семейство Априлиса к изгнанию приговорила, тот как прознал об этом, снова жаловаться метнулся, уже к Миликону лично обращаясь, но наш царёк — молодец, и без всякой нашей подсказки на Хартию сослаться сообразил. Ведь принимали же её? Присягать на ней его самого при коронации заставляли? А в ней ведь что сказано? Что ВСЕ подданные нового турдетанского государства имеют права и вольности, на которые государственная власть посягать не вправе. А все — это все, а не одни только «блистательные», как некоторым тут, возможно, кажется. Ох и ржали же мы, едва только выйдя на улицу после того заседания Большого Совета!

Суть ведь прикола в чём? Меньше всего мы, откровенно говоря, о вольностях простонародья думали, когда ту Хартию составляли и Миликону её навязывали в качестве непременного условия его коронации. Думали мы тогда прежде всего о себе любимых, страхуясь от возможного монаршего беспредела, но закон — он ведь на то и закон, чтобы быть единым для всех, и значит, прописывать в нём надо всеобщие права и свободы, а не конкретных персон и сословий. Ведь пропиши мы в Хартии, допустим, одни только свои олигархические превилегии, и вздумай вдруг монарх их зажать, так широким-то массам какое будет дело до наших узкосословных трудностей? А вот если права — всеобщие, то и их зажим правителем-тираном всех касается, и тогда мы скажем и тем же крестьянам — типа, смотрите, сегодня он за нас взялся, а завтра и за вас возьмётся, потому как хоть мы и богаче, но нас — с гулькин хрен, а вас — прорва, и с вас один хрен содрать можно гораздо больше, а аппетит — он ведь во время еды обычно приходит. Собственно, и в реале ведь та аглицкая Хартия Вольностей, с которой мы идею слямзили, была навязана королю Джону Безземельному титулованной аристократией для защиты от его произвола исключительно своих интересов, но точно так же — и по тем же самым соображениям — формально она защищала всех. Как это соблюдалось на деле — вопрос уже другой, потому как гладко-то всё это пишется на бумаге, а ходить приходится по реальным оврагам, но — тем не менее.

Ещё смешнее то, что продавливали мы Хартию на Большом Совете с помощью тех же «блистательных», которым растолковали, что первый удар любого тирана всегда на родовитую знать нацелен, потому как она и мнит о своих вольностях больше всех и этим сильнее его раздражает, и богаче всех, а значит, с неё и сливки снять легче, и голытьба её не любит, а значит, массовое «одобрям-с» от той голытьбы тирану гарантировано. И вот, значится, приняли они нашу Хартию в полной уверенности, что это исключительно в их интересах, и тут вдруг — ага, сюрприз. С одной-то стороны этот Априлис и их уже своей патологической дурью до печёнок достал, но с другой — и солидарности сословной тоже ведь никто не отменял, и он им — хоть и говнюк, конечно, но СВОЙ говнюк. В результате они колеблются, взвешивая мысленно все «за» и «против», и тут неожиданно всплывает, что вопрос-то ведь — самоочевиден, потому как заставить общину принять низложенного ей вождя взад — юридически никак невозможно. И следует это чётко и однозначно как раз из той самой Хартии, которую они САМИ приняли и поддержали как гарантию СВОИХ сословных прав и вольностей, гы-гы!

Но самый-то занавес случился тогда, когда этот бабуин, въехав и осознав, что операция «Триумфальное возвращение к власти» провалилась, потребовал — ага, именно потребовал, а не попросил — «трудоустроить» его в самой столице. И кем! Всего-навсего главным городским судьёй, да ещё и «для начала»! Его община изгнала на хрен как раз за его неправый суд и упорствование в нём, и слух давно разнёсся, и большая часть города об этом судачит, и ему бы тут прикинуться ветошью и не отсвечивать, а ещё бы лучше — куда-нибудь в глухой приграничный район каким-нибудь комендантом форта проситься, куда никто особо-то и не рвётся, где и зарекомендовать себя по новой с чистого листа. И тогда, глядишь, по мере освоения района и создания в нём новых общин, какая-нибудь и избрала бы его в вожди. Организатор-то ведь он очень даже неплохой, этого у него не отнять, и если сумеет показать, что гонор свой дурной пересилил, то почему бы и нет? Но разве дано подобное обезьяне? Тут уж и готовые поддержать своего собрата по сословию «блистательные» возмутились — после того, как отсмеялись вместе с нами. Сколько ж в дурь-то переть можно? Ведь всё сословие же позорит и дискредитирует! Предложили ему открытым текстом попробовать себя где-нибудь в захолустье, а когда он, оскорблённый этим предложением до всей глубины своей обезьяньей души, обвинил их в предательстве сословной солидарности — обиделись в свою очередь и все дружно проголосовали за его изгнание вообще из страны. Ну, Миликон разве что в качестве последней милости дал Априлису, дабы совсем уж потомка тартесских царей не позорить, десятидневный срок — собраться и уехать «самому». Ну так теперь этот гамадрил в Бетике продолжает на говно исходить — всё ему не так, весь мир бардак.

С одной стороны, как вспомнишь всю эту мороку всего с одним единственным «блистательным», так невольно призадумаешься, а не ну ли их на хрен всех вообще. Но с другой — раз уж мы приняли для нашей лузитанской Турдетанщины хоть и бутафорскую, но всё-же монархию, так означенной монархии нужен соответствующий кадровый резерв. А то мало ли, вдруг пресечётся ненароком династия, так на случай такой беды нужны и запасные семейства монарших кровей, дабы легитимность занятия ими трона ни у кого сомнений не вызывала. А то знаем мы, к чему нелегитимность номинального правителя приводит — был у нас один Бориска на царстве, и кончилось это безобразие Смутой, едва не сгубившей государство окончательно. Ведь усади на трон безродного, так тогда ж все родовитые куда больше его прав на тот трон иметь будут, да и среди таких же безродных немало будет таких, которые решат, что если можно этому, так почему нельзя им? За что такая дискриминация? И как тогда не найтись авантюристу, который «я самый лючший, самый шестный есть кандидат на царский трон»?

Ведь кто такие были эти Годуновы? Не князья, даже не бояре, а так — обычные помещики средней руки, и хотя дядя Бориса, принятый в опричный корпус, стал царским постельничим, тогдашним царским фаворитом был и заправлял всем в Опричнине князь Афанасий Вяземский. А потом в гору пошёл выслужившийся на дутых «изменных» делах Малюта Скуратов, и Борис Годунов, своевременно женившийся на его дочке, тоже пролез наверх «паровозиком» вслед за добившимся царского фавора тестем, что после гибели Малюты автоматически вывело при дворе и его самого в число своего рода «наследников» всесильного временщика. Ведь хоть и отменил царь свою Опричнину официально, на деле бывшие опричники, кто не угодил в козлы отпущения, так и остались у него при власти и влиянии, и вовсе не просто так часть наших историков называет период Государева Двора вторым периодом Опричнины. Женитьба на его сестре царевича Фёдора, конечно, немало поспособствовала его придворной карьере, но не стоит её на тот момент и переоценивать — наследником-то ведь трона был царевич Иван, а слабоумному Фёдору в лучшем случае светил какой-нибудь удел. Да и после смерти Ивана, неожиданно выдвинувшей Фёдора в наследники, вовсе не единственным и не самым главным фаворитом стал у престарелого и дряхлеющего царя Борис Годунов. Даже при Фёдоре весь первый год его царствования ушёл у брата царицы на борьбу с соперниками, и лишь после этого он реально возглавил правительство. О каком воцарении он мог помышлять, если сам Иван Грозный на случай пресечения рода князей Московских признавал наибольшие права на трон за Шуйскими? Так бы и случилось, скорее всего, сразу же после смерти бездетного Фёдора, если бы не господствовавшая при дворе опричная группировка, совершенно справедливо боявшаяся судилища и расправы за свои былые опричные похождения при любом «не своём» царе. Но где ж его взять, своего-то царя, когда нет и «своих» князей? Ну, подходящих по своим личным качествам на роль царя. От лютой безнадёги Богдан Бельский, сам ни разу не из пресёкшегося рода князей Бельских, а племянник Малюты Скуратова-Бельского и второй человек в опричной группировке, даже Симеона Бекбулатовича, этого царька-клоуна, у Ивана Грозного какое-то время вместо него на московском троне показушно посидевшего, но хотя бы уж князя-чингизида, реально на престол сажать хотел, но какой из него царь?

Так что не от хорошей жизни, а от жесточайшего кадрового кризиса решилась опричная группировка выдвигать Бориску на царство — раз князя «своего» подходящего один хрен нет, и взять его абсолютно негде, так этот свой в доску выскочка хотя бы уж брат вдовствующей царицы и реальный глава правительства. Традиционно как-то принято считать его отказы занять трон лицемерными, чисто «для приличия», но лично мне сильно мнится, что уж первый-то из них должен был быть вполне настоящим. Усесться царём над хреновой тучей природных князей, всех этих рюриковичей, гедиминовичей и чингизидов, прямых потомков правителей, равных царям, не говоря уже о многократно большей туче «простых» бояр, но тоже куда знатнее и родовитее его самого — кто бы не перебздел на его месте от такой перспективы? Самоубийца он, что ли? А посему — сдаётся мне, что вовсе не честолюбие его тут главную роль сыграло, а негласный ультиматум подельников — или ты наш и садишься на трон нашим царём, защищающим нас и опирающимся на нас, или ты предатель нашего дела, и тогда с тобой и разговор будет как с предателем. Ну и куда ему было при таком раскладе деваться?

Самое интересное, что правителем-то Борис Годунов был неплохим — уж всяко не худшим из возможных. Если правил и не так, как нам хотелось бы на наш современный вкус, так вопрос ещё, а МОГ ли он — тогда и в тех условиях — править иначе? Подвижки к установлению крепостного права наметились до него — уже в последние годы правления Ивана Грозного, и опричная партия как партия служилых помещиков едва ли позволила бы отступить от этой политики. Ну а жёсткий полицейский режим с доносами, ссылками и прочими репрессиями, так при наличии многочисленного княжеского сословия, имевшего куда более законные права на московский престол, как бы ещё удержался на нём заведомо нелегитимный ставленник заведомо непопулярной в стране клики? По сравнению с той же Опричниной его режим был не в пример мягче. Наверное, только деморализацией высшей аристократии за годы Опричнины и можно объяснить удачу этого опричного фортеля с Бориской на царстве, но эта деморализация не могла продолжаться вечно. Три голодных года принято считать роковыми в судьбе Бориса Годунова, но тот, кому предстояло войти в историю под именем Лжедмитрия Первого, кем бы он ни был на самом деле, объявился в западнорусских землях Речи Посполитой в самый первый из этих трёх лет, а уж неясные слухи о «чудесно спасшемся» царевиче Дмитрии начали ходить по стране годом раньше, когда ничто ещё не предвещало «божьей кары». И думается поэтому, что даже и без этих голодных лет поход Лжедмитрия на Москву, положивший начало Смуте, хоть и позже, но один хрен состоялся бы, и едва ли результат стал бы иным. Ну невместно было Бориске сидеть на царстве, когда есть столько кандидатур подостойнее его!

Последующие события — беспредел Смуты, весьма дурное правление Василия Шуйского, постоянное, а для многих и неоднократное перебегание аристократов от него к Тушинскому вору и обратно, массовая присяга королевичу Владиславу и вечная грызня меж собой — настолько дискредитировали в глазах народных масс всё княжеское сословие, что патриарху Филарету удалось продавить кандидатуру своего сына Михаила Романова, тоже ни разу не рюриковича. Но всё это случилось уже после того, и как знать, был бы вообще возможен подобный фортель, не найдись для него не столь уж давнего прецедента в виде Бориски на царстве? И хрен бы с ними обоими, если бы между ними не пролегла та многолетняя Смута со всеми её бедствиями…

Тут, конечно, и фактор цены вопроса одну из определяющих ролей играет. Если в Московии сложилось самодержавие, то бишь вся полнота власти в руках монарха, а все прочие, включая и княжеское сословие — его холопы, то ведь и накал страстей при смене правящей династии соответствующий. Легко ли родовитому человеку снести холопскую зависимость от безродного выскочки, да ещё и потомственную? У кого тут не взыграло бы ретивое? Сменить саму традицию, что характерно, никому и в башку в таких случаях не приходит. Когда Василия Шуйского — как самого достойного по происхождению — бояре на трон сажали, так ни о каком ограничении самодержавия никто и не заикнулся, а взяли только с него клятву ни на кого «не опаляться» без согласования с боярской Думой. Как прежняя династия Московских, начиная с позднего и уже впадавшего в старческий маразм Ивана нумер Три могла вытворять с опальным всё, что хотела — хоть сослать, хоть честно нажитого законного имущества лишить, хоть в монастырь принудительно постричь, хоть ослепить, хоть вообще казнить безо всякого суда, одним лишь только своим повелением, так и Шуйским никто этого не возбранял, а просили всего лишь вдумчивее «опаляться» на неугодных, с людьми достойными и компетентными сперва посовещавшись. У нас при нашей практически бутафорской монархии и цена вопроса на порядок ниже — речь только о почестях идёт, а ни разу не обо всей полноте власти, но один хрен грызня за почести не сильно лучше грызни за реальную власть — хоть в смуту страну и не ввергнет, но дрязги вместо нормальной конструктивной деятельности гарантированы, и не стоит давать для неё законных поводов. Есть монарх — должна быть и высшая аристократия монарших же кровей, дабы всегда имелась на всякий пожарный и бесспорно достойная кандидатура в основатели новой монаршей династии. Не надо нам всевозможных борисок на царстве.

Но есть тут и ещё один важный нюанс, делающий наличие в социуме высшей аристократии для нас полезным — то, что её мало, и она — выше всех «по достоинству». Ей подражают, с неё берут пример, она задаёт и формирует принимаемые затем всем прочим социумом правила хорошего тона. Сословная структура общества — берём только светское для простоты — наиболее ярко и наглядно выражена в западноевропейских средневековых социумах. В первом и грубом приближении это монарх, военно-феодальное сословие или дворянство и податное, то бишь крестьяне со всеми прочими купцами и ремесленниками. А вот если поподробнее вникнуть в структуру того дворянства, как это и предлагалось в школьном курсе истории Средневековья, то — ага, «мой вассал тебе в рот нассал»… тьфу, «вассал моего вассала — не мой вассал». Классическая феодальная лестница, короче, как в том шкльном учебнике истории за шестой класс. Так по ней и сам коронованный монарх как глава и предводитель команчей… тьфу, дворянства, тоже в нём и состоит в качестве эдакого «первого дворянина в государстве». А если поподробнее разобраться, так вопросы возникают — с хрена ли, например, в той школьной схеме феодальной лестницы герцоги с графами на одной ступеньке стоят, если на самом деле герцог выше графа, а между ними ещё и маркиз какой-то затесался или маркграф, если у фрицев, эдакий то ли недогерцог, то ли переграф? Чтобы въехать — приходится ещё доскональнее разбираться, и вот тогда выясняется, что кроме герцогств в королевстве есть ещё королевский домен, ничем по своей структуре не отличающийся от тех герцогств — домен самого сюзерена, домен его наследника — как раз тот самый маркизат, если он в герцогстве, ну и несколько графств. А бароны, соответственно, у графов свои, у маркизов в из маркизатах свои, у герцогов в их личных доменах свои, и даже у короля в его не розданной личным графам части домена — тоже свои, и в этом смысле все они как непосредственные сюзерены баронов — и король, и герцоги, и маркизы — тоже типа графы. А если к замкам их личным приглядеться, где все они обитают, так ещё интереснее получается. В каждом замке ещё ведь и рядовые рыцари службу тащат, и чей замок, того они и непосредственные вассалы, и выходит, что в этом смысле любой владелец полноценного замка, а не просто укреплённой семейной усадьбы — хоть граф, хоть маркиз, хоть герцог, хоть сам король — ещё и тоже типа барон. Но если король есть король и как глава всего государства стоит особняком, то все остальные, кто владеет замком и имеет вассалов-рыцарей — так и есть, бароны в широком смысле. Это понятие на Западе даже официально признавалось — в той аглицкой Хартии Вольностей в статье о гарантиях её соблюдения так прямо и сказано о совете двадцати пяти баронов, который обязан следить за соблюдением Хартии королём, а в случае грубого нарушения вправе восстановить порядок силой, объявив ему войну. Естественно, не в узком смысле бароны там имеются в виду, а в широком — прежде всего герцоги с графами. Запутанная получается система западноевропейского дворянства, но из всех этих тонкостей вытекают две толстости, а точнее — два барьера, разделяющих это дворянское сословие. Первый из них пролегает между правящим коронованным монархом и всеми остальными дворянами королевства, включая и знатнейших вельмож, и даже его собственную кровную родню, а второй — между баронами в широком смысле, то бишь титулованной аристократией, и рядовым мелкопоместным дворянством, то бишь шевалье, кабальерос и риттерами.

Монарх, само собой, всячески жалует угодных ему аристократов и беспощадно гнобит неугодных, и неугодные найдутся всегда, потому как у него помимо наследника ещё и младшие сыновья обычно имеются, а куда их пристроишь, если все вассалы хороши и своим должностям соответствуют? Вот и приходится кого-то вычищать, в «неполном служебном соответствии» его уличив. И то же самое и во всех герцогствах происходит, и во всех графствах — аристократы берут пример с сюзерена-монарха, потому как на своей земле, отслужив сюзерену положенные сорок дней в году, каждый сам себе государь. Ну а поскольку подобное всегда тянется к подобному, то повсюду какой хозяин, такая и собака — каждый покровительствует «своим», похожим на себя, и гнобит непохожих, ощущаемых чужаками. И если сам сюзерен — ярко выраженная обезьяна, то и покровительствовать он будет обезьянам, а гнобить раздражающих его низкопримативных, а если наоборот, сам низкопримативен, так и окружение себе такое же будет подбирать, избавляясь от обезьян. Ну, если только, конечно, его собственный сюзерен обезьяной не окажется и его самого на «служебном несоответствии» не спалит. Но низкопримативных мало, где-то от пяти и до десяти процентов по разным оценкам, а обезьян — гораздо больше. К счастью, всё-таки не все остальные, поскольку есть ещё и многочисленная среднепримативная прослойка, и она помногочисленнее ярко выраженных обезьян. Тоже, конечно, человекообразные ещё те, но хотя бы уж человекообразные, а не бабуины. Болото, скажем так, и кто популярнее и круче в их глазах, тем они и подражают охотнее.

Великие идеологи нашего современного мира обожают рассуждать, что засели в элите ущербные уроды, и от этого все беды, а вот если их оттуда вычистить, да людьми из народа пополнить, то под руководством новой обновлённой элиты — эх, заживём! Ага, щас! Во-первых, каков народ, такова и его элита, потому как и сама она тоже ни разу не от гуманоидов инопланетных происходит, а тоже в каком-то предковом поколении вышла родом из означенного народа, и предки этих уродов тоже вышли из него же, и вышли не все, а осталось в нём таких же точно в разы больше, и тоже, надо думать, потомство после себя оставили такое же. А во-вторых, повышенный карьеризм как раз для таких в первую очередь и характерен, и вакансии в элите, едва возникнув, как раз такими в основном и заполнятся, а не таких они и сами несколько опосля загнобят. Поэтому и бессмысленно чистить от обезьян одну только элиту, не вычищая таких же точно и из народных масс. Во-первых, бессмысленно, а во-вторых — чревато гражданской войной, то бишь нехилой смутой. Разумнее было бы начинать чистку снизу, дабы и сам народ вычистить, и элиту пополнения обезьянами снизу лишить, и если не сразу всех приматов чистить, а малыми порциями, так может это и мирно прокатить, без социальных катаклизмов. Точнее — могло бы, если бы не одна закавыка. Как я уже сказал, подобное тянется к подобному, а связи типа «патрон — клиент» вовсе не для одного только Рима характерны, а для всех античных народов. В Риме они просто в большей степени узаконены официально, только и всего, а в виде неписаного обычая в той или иной мере существуют везде. И патрон-обезьяна всегда окажет покровительство клиенту-обезьяне, и для обезьяны из бедноты это будет обезьяна побогаче, для той — обезьяна познатнее, а уж для неё — обезьяна из числа аристократов. И вот тут-то как раз и выходит на первый план наличие малочисленной и обособленной от прочей элиты высшей знати.

Будь у нас «блистательных» как грязи — хреновыми были бы наши дела, и тогда пришлось бы прорабатывать другие варианты вроде «раскрытия» какого-нибудь дутого заговора и логично вытекающих из него репрессий против «замешанных» в нём, и делать это быстро и внезапно, не давая опомниться и организоваться их обезьяньей клиентеле. И один хрен беспорядков было бы, скорее всего, не избежать, а это и подавление их, и новые убитые и повешенные, и их многочисленная родня, уж всяко всеми этими переменами не обрадованная. Но к нашему счастью, «блистательных» мало, и обезьян из их среды можно вычищать в индивидуальном порядке. Вычистили Януара с этим его непутёвым сынком Крусеем, а теперь вот и Априлиса этого со всем его семейством. Есть ещё с пяток семеек, по которым тоже чистка плачет, и как дадут законный повод, так и отправятся следом, а кто слишком уж осторожен окажется — ну, варианта с «несчастным случаем» наподобие апоплексического удара табакеркой в висок тоже ведь никто не отменял.

Царёк у нас, можно сказать, карманный, да и отобранный из всех возможных кандидатур весьма тщательно. Высшей аристократии тоже немного, и её мы от бабуинов вычистим. Останутся, конечно, среднепримативные, которых большинство, но тут ведь как? Убрав из этого микросоциума буйных обезьян, мы тем самым резко снизим в нём его усреднённую примативность, и тот её уровень, который «блистательных» до сих пор хоть и слегка раздражал, но считался ими терпимым, будет теперь выглядеть одиозным. Если и родится после этого в среднепримативной семье павианыш, что вполне возможно, а где-то для четверти таких семей и неизбежно, так приемлемым его поведение никто уже считать не будет, а значит, не будет он и «рукопожатым» в этом кругу. Совсем пропасть родители ему, конечно, не дадут, но из высшей аристократии он выпадет. Тусовка уровнем пониже его, возможно, и не отвергнет, всё-таки аристократ какой-никакой, но своих таких же и она терпеть не захочет — чем они хуже аристократии, которая перестала терпеть таких у себя? Подражают-то ведь элите, а не наоборот. Да и не влиятельны уже такие, раз нет у них больше наверху покровителей, а влиятельными и достойными подражания становятся совсем другие — ведь с каждым выбывшим из круга «блистательных» приматёнышем в нём будет возрастать удельный вес низкопримативных, которые тоже будут рождаться и в среднепримативных семьях, а подобное ведь тянется к подобному — тенденция однако…

Постепенно она будет распространяться и дальше вниз, где теперь уже и массы начнут подражать тому нижнему слою элиты, который всё время у них на виду, загоняя в маргиналы уже своих собственных обезьян. Понятно, что не всех сразу, далеко не всех, а пока только самых одиозных, но как раз их пример и послужит формированию массоового стереотипа, неразрывно связывающего ярко выраженное высокопримативное поведение с презираемым всеми маргиналом-неудачником. Легко ли при такой репутации найти себе пару и оставить после себя потомство, не говоря уже о том, чтобы ещё и дать означенному потомству хороший жизненный старт? Выпадая из числа размножающихся, эти обезьяны неизбежно снизят и свой удельный вес в массах. А наверху тем временем уже и меньший уровень примативности начнёт считаться недостойным благородного человека и вести к его выпадению из своего круга вниз, давая начало новой волне маргинализации приматов. И так — волна за волной, и каждая будкт захватывать лишь ничтожное меньшинство, но их будет много, и тенденция будет нарастать. Конечно, совсем уж без проблем при этом не обойдётся. Не представляя из себя сколько-нибудь заметной силы, да ещё и грызясь всё время между собой за всё сужающуюся экологическую нишу, никакой серьёзной бузы они устроить не смогут, но криминогенная обстановка, естественно, осложнится. Да только ведь античный социум ещё не докатился до гуманизма к преступникам и их защиты от нормальных законопослушных граждан, а мы ведь ещё и варвары, у которых и ношение оружия, и его применение для самообороны — в порядке вещей, и щадить этих уркаганов, которые уже по самому факту разбоя заведомо вне закона, никто не станет. Да и профи у нас, в отличие от Рима, для охраны порядка тоже имеются, так что и накапливаться от волны к волне в криминальной среде бабуинам едва ли удастся.

В конце концов, хотя мы это вряд ли уже увидим, начнётся вымывание из круга «блистательных» уже и среднепримативных особей, нормальных по исходным меркам, но на низкопримативном фоне выглядящих уже одиозно. Ну, условно, конечно, поскольку и сам-то этот круг изрядно размножится, и та его часть, которая не войдёт в наш анклав, а в результате не будет блистать ни лучшим образованием, ни кругозором, ни интересным родом занятий, отпочкуется на нижний уровень. Будет ли это узаконено другим титулом или все будут всё понимать и без подобной формалистики, это уж потомкам будет виднее, но по факту в высшей аристократии такие не останутся, а всё ещё рождающихся среди них изредка павианышей будут и сами яростно исторгать из своей среды — вместе и с их родителями, если придётся — дабы из-за них не скатиться ещё ниже всем своим кругом. И само собой, то же самое, хоть и с запаздыванием на поколение, будет происходить и во всех остальных слоях социума. Скатятся на дно уже и первые обезьяныши из среднего класса, но технология утилизации им подобных будет уже давно отработана, и их чуть лучший уровень грамотности серьёзной проблемой не станет.

Проблемы посерьёзнее могут наметиться ещё где-то через поколение или через два, когда на дне общества окажутся потомки тех первых вылетевших из своего сословия «блистательных». Вот эти, будучи хоть и говёнными, но всё-же потомками древних царей, будут иметь достаточный авторитет среди таких же, как и они, но незнатных обезьян. Эти, опираясь на авторитет своего высокого происхождения, смогут даже объединить мелкие шайки во что-то покрупнее, да и грамотность у них какая-никакая всё-же будет, уж всяко получше, чем у стихийных вожаков тех мелких шаек. Но грамотность — это ещё ни разу не полноценное образование, которого у них уж точно не будет, и уж им ли тягаться умом и знаниями с выпускниками кадетского корпуса? Да и идея «вот вернём себе положенную нам по праву рождения власть и заменим в ней нашими всех ненаших» — это совсем не то, за что бросились бы на копья и мечи правительственных войск их такие же обезьянистые подельники. Какая-то их часть, наиболее отчаянная — может быть, но уж всяко не все они поголовно. Зато повод для показательной расправы они дадут прекрасный, а достаточно близкой родни наверху, чтобы вступилась за них, рискуя собственным положением, у них давно уже не будет, а вояки будут знать, кого им следует не брать живьём, а валить «при попытке» в первую очередь.

Большинство мятежей нашей реальной истории, не подавленных сразу же, а полыхавших хоть какое-то более-менее продолжительное время, возглавлялись вовсе не потомственной голытьбой, а угодившими в маргиналы элитными отпрысками, чаще всего незаконными, но до самого дна всё-же не докатившимися и по-своему весьма толковыми. Но такие, кто поамбициознее, скорее всего прибьются к очередным высланным в Бетику и уйдут туда вместе с ними, и будут они там бузить или нет — это уже не наших потомков будут проблемы, а римские. Кто поосторожнее окажется, тот подастся к купцам — быть хорошим торгашом обезьянистость не мешает. А на что рассчитывать тем неудачникам, что не сгодятся ни на то, ни на это? Попытаться-то выступить с такими же бедолагами — алкашнёй, бомжами, гопниками, ворьём и попрошайками, когда их припечёт, они ещё смогут, но какие у них будут шансы на успех? Ни единого абсолютно.

А когда кончатся таким манером бабуины из бывших «блистательных», некому будет больше объединять мелкие шайки обезьян попроще, а на что они способны сами по себе кроме разве только мелкой уголовщины? Но тут им не Греция и не Рим, где с любым гражданином, даже самым ущербным, принято носиться как с писаной торбой. Ни здесь, ни в колониях нам не нужны генетические отбросы, и кто не найдёт себе полезного дела, востребованного социумом, долго хулиганить не будет. Время ещё не подошло, но у нас уже заранее прорабатывается законопроект по образу и подобию тех реальных аглицких против бродяг и прочих антисоциальных элементов. После первого палева — принародная порка витисами, и лучше бы сразу после неё слинять из страны в ту же Бетику, например, потому как второе палево — это уже будут плети и клеймо, ну а спалившемуся с клеймом лучше бы пасть «при попытке», поскольку иначе повесят высоко и коротко. Даже в рабы такие не годятся — у нас не Греция и не Рим, и рабство у нас вовсе не способ утилизации отребья, а способ перевоспитания не совсем ещё пропащих дикарей в нормальных людей, годных в граждане нормального социума. Пропащих и негодных мы римлянам продаём, но то дикарей, а соплеменника с позволения сказать, которому лучше было бы вообще на свет таким не рождаться, но всё-таки соплеменника — как-то это неправильно и в падлу…

Разумеется, сказанное относится к тем не в меру амбициозным обезьянам, что скорее предпочтут сдохнуть, чем занять место, уготованное им природой. Отчего ж и не пойти навстречу их предпочтениям? Для тех же приматов, кто оценит свою сверхценную персону поадекватнее, всегда найдётся применение и получше. Кто-то ведь должен же чистить и городскую канализацию, например? Чем дальше, тем меньше в нашем социуме будет рабов, да и освобождаться они будут, а новых городов с канализациями и прочей городской инфраструктурой прибавится изрядно, и не везде даже в нашем современном мире удаётся внедрить механизацию. А ещё прибавится портов, которым понадобятся грузчики. Естественно, и эти работы будут механизироваться, но не везде ведь подлезешь краном или лебёдкой, и где-то один хрен придётся и врукопашную — ага, помогая себе коллективным магическим заклинанием «раз, два, взяли». Есть такая особая профессия — силу земного притяжения преодолевать, гы-гы!