Черное знамя

Прекрасным майским днем… 1

6 мая 1922 г.

Петроград

Обнаружив на очередном доме номерной знак с цифрой одиннадцать, Олег хмыкнул и покачал головой.

Строение выглядело обшарпанным и неуютным, могло похвастаться выбоинами на фасаде, и мутными, давно не мытыми стеклами. Все это смотрелось особенно мерзко на фоне обычного для Питера в начале мая серого неба и моросящего дождя, в окружении нормального пейзажа окраины столицы — луж и грязи, мусора на тротуарах, побитой временем мостовой.

А вот и вывеска «Клуб рабочего досуга», точно там, где раньше висела другая, намного более роскошная.

Одинцов приезжал сюда, на Балтийскую улицу, в шестнадцатом году, накануне сокрушившей старую империю революции, будучи совсем молодым журналистом, когда делал статью о Некрасовском отделении Всероссийского Александро-Невского братства трезвости, а точнее о церковной школе для девочек…

Отделение располагалось именно тут.

Позже, уже при республике, братство несколько обеднело, и продало здание фабрике товарищества российско-американской резиновой мануфактуры «Треугольник», ну а то устроило здесь клуб для рабочих.

Олега привело сюда приглашение, доставленное вчера в редакцию мальчишкой-курьером.

Там имелся адрес «Балтийская, 11» и уведомление, что в клубе состоится открытое собрание Партии народов России.

В Эртелевом переулке, где вот уже много лет располагалась редакция «Нового времени», об этой организации слышали, но знали мало, и поэтому отправили на мероприятие самого молодого обозревателя…

Олег вздохнул, вспоминая седую бородку клинышком Михаила Осиповича Меньшикова, его острый взгляд поверх пенсне и мягкий, полный важности баритон, произносящий «Вам, дорогой коллега, это будет полезно… и позвольте, как мне, например, показаться на сборище подобного калибра?».

Все верно… крошечная, базирующаяся в Москве, мало кому известная в столице партия, что не доживет, скорее всего, до следующих выборов в Земский Собор… появись тут один из зубров-журналистов «Нового времени», старой, популярной и влиятельной газеты, что осмеливается полемизировать с самим всесильным президентом, графом Витте, это станет для ПНР отличной рекламой…

Ну а он хоть и сделал себе имя в питерской журналистике, все же пока не зубр, ведь, во-первых, не местный, во-вторых, не может похвастаться ни происхождением, ни образованием, а в-третьих, пробился сам, безо всяких покровителей.

Но ничего, может и из этого собрания удастся сделать интересный материал.

Олег вздохнул, и двинулся к крыльцу.

Внутри, за дверями, которые неплохо было бы покрасить еще лет пять назад, его ждал сюрприз. Дорогу загородили двое крепких небритых парней с мозолистыми кулаками — по виду типичных работяг из Колпино или окрестностей Обуховского завода, вот только одетых необычайно чисто и с одинаковыми повязками на рукавах.

— Вы куда? — спросил один из них, могучий и белобрысый, со стрижкой ежиком.

— Хм, на собрание, я журналист… — ответил Олег, доставая редакционное удостоверение и одновременно пытаясь разобрать, что изображено на полосах черной ткани: крест не крест, странная белая штуковина.

— А, у вас приглашение… проходите, — буркнул второй, пониже, но зато, похоже, более глазастый.

В этот момент Олега осенило — это же когтистые лапы хищной птицы!

Ничего себе символ!

И для чего… точнее от кого эти бугаи тут поставлены?

Хотя Нарвский район славится как вотчина левых, эсеры и эсдеки привыкли чувствовать себя тут хозяевами, так что на собрание чужаков вполне могут явиться решительно настроенные погромщики под красным флагом.

Еще двое парней с повязками встретили Олега у входа в лекционный зал, и проводили его внимательными взглядами. Выгляди он подозрительно, походи на сторонника Чернова или Троцкого, гостя наверняка обыскали бы на предмет оружия, листовок с марксистской пропагандой или хотя бы тухлых яиц…

Хотя по нынешним голодным временам тухлые яйца почти деликатес.

Внутри оказалось людно, свободные места оставались только в последних рядах, у стены. Олег увидел нескольких знакомых — ему помахал Костя Орлов из «Русского слова», церемонно кивнул Соломонов из «Биржевки», а одетый с иголочки обозреватель из «Русского знамени» показательно-надменно отвернулся в сторону.

Помнит тот день, когда «Новое время» утерло изданию доктора Дубровина нос.

Ну и пускай.

Взгляд Одинцова притянул крепыш, сидевший, закинув ноги на спинку стула впереди — красноносый и усатый, с нагайкой в руках, в казачьей офицерской форме без знаков отличия, как носят обычно бывшие фронтовики, не смирившиеся с тем, что война давно закончена, что она бездарно и бесповоротно проиграна.

Сняв фуражку, он погладил себя по макушке, а затем смачно харкнул прямо на пол.

И подобный типаж здесь не один — вон, прямо напротив кафедры сидит, гордо выпрямившись, некто похожий на гвардейского офицера, причем одного из кавалерийских полков, где до сих пор не могут поверить, что монархии и Романовых в России больше нет, что династия погубила себя и едва не угробила страну, в углу расположились, судя по шинелям, двое бывших нижних чинов, взгляды злые и настороженные.

— Прошу присаживаться, дамы и господа, мы начинаем, — заявил появившийся за кафедрой высокий брюнет с бородкой и усами.

Олег поспешно занял свободное место рядом с казаком, получил от того неприязненный взгляд, на что не обратил внимания — поработав несколько лет репортером в столице, ты либо сходишь с ума, либо обзаводишься толстой «шкурой», позволяющей не чувствовать таких вот уколов.

По залу прошло короткое шуршание, и стало тихо.

— Я рад приветствовать и тех, кто идет с нами одной дорогой, и тех, кто пришел впервые, — сказал брюнет. — Для последних я должен представиться, меня зовут Николай Сергеевич Трубецкой, и я являюсь председателем Партии народов России…

Об этом человеке Олег вне всякого сомнения, слышал, и даже упоминал в одной из заметок — аристократ из древнего рода, племянник ректора Московского университета, лингвист и профессор.

Посмотрим, что он скажет, и ради чего вообще полез в политику.

Олег вытащил карандаш, пристроил на коленке блокнот.

Не очень удобно, но приходилось работать и в худших условиях, например в казармах Кронштадта или в штольнях Рускеалы, где вот уже несколько столетий добывают мрамор для украшения столицы…

— Сначала последуют выступления, а затем мы будем решать организационные вопросы, — продолжал Трубецкой. — Первым на правах председателя партии возьму слово я, и говорить буду в основном для тех, кто не имеет представления о том, какие задачи ставит перед собой Партия народов России.

Олег зевнул.

— Позиции, которые может занять каждый россиянин по отношению к национальному вопросу, многочисленны, но все они расположены между двумя крайними пределами: шовинизмом с одной и космополитизмом с другой… — начал Трубецкой, глядя куда-то поверх голов собравшихся, и время от времени заглядывая в лежащий перед ним конспект.

Говорил он гладко, умно, но как-то без души, и приходилось напрягаться, чтобы понять, о чем вообще речь — председатель ПНР излагал некое учение, названное им евразийством, и вроде бы предлагал всем народам Азии слиться в едином порыве и обратиться против агрессивной и злобной Европы…

— Россия-Евразия — страна наследница, — нудно вещал он. — Волею судеб ей приходилось наследовать традиции, возникшие первоначально в иных царствах и у иных племен, и сохранять преемство этих традиций даже тогда, когда породившие их царства и племена погибали, впадали в ничтожество и теряли традиции.

Усатый казачий офицер озадаченно чесал макушку, оживленно шушукались, едва не сталкиваясь лбами, две дамы в модных шляпках, непонятно каким ветром занесенные сюда, в углу кто-то похрапывал.

— Мы настаиваем на построении нового типа государства, так называемой идеократии, где правят не деньги, не титулы, а некое общее мировоззрение, миросозерцание, что объединит людей, составляющих правящий слой…

— Для нас государство в первую очередь — система взаимных обязательств, не только со стороны гражданина, но и вообще всех субъектов, его составляющих, начиная с самых верховных органов власти. Права тут имеют второстепенное значение, и о них нет смысла даже говорить, место прав занимают гарантии…

— Гарантийное государство, обеспечивающее достижение некоторых постоянных задач, является таким образом, государством с положительной миссией, и оно противопоставляется всем нам хорошо знакомому государству релятивистическому, не ставящему перед собой вообще никаких целей…

Олег сделал несколько пометок в блокноте — не для памяти, она ни разу в жизни его не подводила, не откажет и сегодня. Нет, он набросал соображения для будущей статьи, как все происходящее в клубе «Треугольника» описать и изложить, чтобы читателю, привыкшему к качественному продукту «Товарищества А. С. Суворина „Новое время“», стало интересно.

Да, задачка не из простых, и как бы визит на Балтийскую улицу не оказался холостым… Сам Михаил Алексеевич, сын «старика», возглавляющий не только товарищество, но и редакцию, может запросто зарубить заметку, если не увидит в ней «потенциала», и сиди тогда, господин журналист, без денег.

А пора вносить плату за жилье, и сыну обновку покупать, и жена летние туфли требует… брр.

— Между народами Евразии постоянно существовали и легко устанавливаются отношения некоторого братания, предполагающие существование подсознательных притяжений и симпатий… Нужно, чтобы братство народов Евразии стало фактом сознания, чтобы каждый из народов Евразии сознавал самого себя прежде всего как члена этого братства…

«Очень нудно и заумно, — подумал Олег. — Как такое осмыслить простому человеку?»

Похоже, ПНР и в самом деле партия-однодневка, мотылек, полетевший на пламя громадной свечи власти, чтобы сгореть в одночасье, не оставив следа — сколько таких видела Январская республика за пять лет существования, и сколько еще увидит за тот срок, что отведен ей свыше?

Тут Олег невольно поежился, по спине побежал холодок.

Никто не поручится, что созданный в январе семнадцатого режим просуществует долго, слишком уж хлипким он выглядит, несмотря на все усилия президента и его министров, слишком большую ненависть вызывает сам Витте… поговаривают, что лучше бы восстановить монархию, вернуть на трон Романовых, но не Николая Третьего, конечно, а кого-нибудь из находящихся сейчас за границей молодых великих князей, Кирилла Владимировича или Дмитрия Павловича.

И самое опасное, что подобные мысли бродят в гвардии, расквартированной по-старому, в столице и окрестностях.

Громогласно орут на всех углах о реставрации крайние правые во главе с Дубровиным, Марковым и Хвостовым, но мало того, еще мутят народ левые, обещают «свободу, равенство и братство», если только довести революцию до конца… и вот эти-то со своими оголтелыми вождями-фанатиками куда опаснее, и власть не в силах зажать им рты, или подавить глухое недовольство в крестьянстве и среди рабочих.

А если поднимутся и те, и другие, то кто их остановит?

Не армия, значительно уменьшенная по условиям Амстердамского мира.

И не гвардия, только и способная, что на дворцовые перевороты.

— На сем я имею честь закончить свое изложение, и благодарю вас за внимание, — Трубецкой поклонился, и был награжден жидкими аплодисментами.

С таким лидером ПНР мало чего светит.

Умен, вне всякого сомнения, но в практической политике интеллект мало чего значит, там куда важнее умение объединять и вести за собой людей, а также агрессивность, наглость и полное отсутствие морали.

Место Трубецкого занял плюгавый типчик в несвежем костюме, назвавшийся так неразборчиво, что Олег его фамилию не разобрал.

— Страна в опасности! Мы немедленно должны вернуть величие! Вернуть царя-богоносца! — принялся вопить он, размахивая руками, тараща сверкавшие безумным огнем глаза и брызгая слюной.

Казачий офицер вроде бы заинтересовался, дамы прекратили шушукаться, но затянулось и то, и другое ненадолго. Когда стало ясно, что ничего, кроме безумных воплей с монархически-реваншистским уклоном не предвидится, все вернулось на круги своя, и даже храп в углу стал громче.

На лице же отошедшего к стене Трубецкого Олег разглядел смущение и недовольство.

Выбравшийся на трибуну господин, скорее всего, был местным, питерским, и его речи о немедленной реставрации самодержавия в идеологию председателя партии вряд не вписывались… Провокатор, сумевший проникнуть на собрание, или, скорее всего, не проверенный до конца союзник, случайный попутчик, которому сегодня же дадут пинка под зад и отправят в сторону Союза Русского Народа или Союза Михаила Архангела, откуда плюгавый монархист, по всей вероятности, и явился.

И такие вот ничтожества пыжатся доказать, что все будет хорошо, стоит только усадить на трон царя-батюшку, и что вернутся старые добрые времена, стабильные и благополучные… Только вот почему если эти времена были такими стабильными и благополучными, они так внезапно закончились, а могущественнейшая империя мира, строившаяся три столетия, оказалась колоссом на глиняных ногах и рухнула в каких-то два года?

Брызганье слюной, к счастью, не затянулось надолго, и когда завершилось, Олег вздохнул с облегчением.

— Итак, прошу вас, еще одно выступление, — сказал вернувшийся на кафедру Трубецкой. — Павел Огневский…

В переднем ряду резко поднялся высокий, плотный мужчина с ярко-рыжими волосами, так подходящими к фамилии. Престарелый стул, помнивший еще времена общества трезвости, скрипнул, и этот звук прозвучал неожиданно громко и неприятно, вонзился в уши словно нож.

Через мгновение стало ясно, что Огневский прихрамывает, а когда он повернулся к аудитории, обнаружился выдающийся нос и глубоко посаженные глаза. Оратор оперся на кафедру, почти навалился на нее, обвел зал взглядом, и когда добрался до Олега, тому стало неловко, ощутил себя нанизанной на иголку мухой.

— Все мы родились в великой стране, — сказал рыжий почти шепотом, так что пришлось напрячь слух, дабы разобрать слова. — Многие из нас проливали кровь за эту страну, и я тоже.

Олег внезапно осознал, что ждет, чего же будет дальше, краем глаза заметил, что казачий офицер замер, позабыв в очередной раз погладить себя по макушке. Дамы в шляпках замолкли, уставились на оратора, стих даже храп в углу, и замершие у дверей крепкие парни с повязками на рукавах подтянулись, хотя никто не отдавал команды «смирно».

— И мы все хотим, чтобы наша страна, наша Россия вновь стала великой! — произнес Огневский немного громче, и эта фраза прозвучала уже в полной, абсолютной, давящей тишине. — Все мы унижены тем, что поднесла нам Европа на блюдечке, и все мы говорим — нет, мы не хотим этого!

Действительно, все, собравшиеся в этом зале, и аристократ Трубецкой, и последний работяга с питерской окраины, и сам Олег — все появились на свет в огромной империи, от которой после Амстердамского мира остался жалкий огрызок.

«Независимые» Польское королевство, Литовское королевство, Балтийское герцогство, Финляндское княжество и даже Украинское гетманство, и все это под протекторатом Германии и Австро-Венгрии, отторгнутые Сахалин и Порт-Артур, запрещение иметь флот на Тихом океане — об этом даже думать больно, и кулаки сжимаются сами!

Союзники, Англия и Франция, купили себе приемлемые условия, отдав Россию на заклание.

— И она станет великой, это я вам обещаю, если вы пойдете вместе с нами, вслед за нами! — тут Огневский ударил кулаком по кафедре, глаза его сверкнули, стало ясно, что голос его вовсе не слаб, что тихое начало было осознанным, то ли продуманным, то ли интуитивно подобранным трюком оратора, способом привлечь внимание.

Мгновение паузы.

— Россия — превыше всего, но Россия новая, не такая, к которой нас собираются вернуть! — оратор ткнул в сторону замершего у стенки плюгавого, и тот съежился, будто стал еще меньше. — Старому мы скажем — нет! Только новая Россия, Россия-Евразия имеет право на существование!

В возгласах Огневского звенели страсть и ярость, а глаза его метали молнии.

— Сплотимся, объединимся ради великого будущего, принесем себя в жертву ради него! — воскликнул он.

— Принесем! — крикнул кто-то из середины зала.

— Ура! Ура! — завопили со всех сторон.

Олег поймал себя на том, что ему тоже хочется вскочить, вскинуть руку вверх и завопить. Волна энтузиазма накрыла его с головой, едва не подбросила в воздух, и это его, опытного, прожженного журналиста!

Огневский говорил дальше, короткими фразами, и каждая словно вспыхивала в воздухе. Рубил воздух выброшенной вперед рукой, встряхивал курчавой шевелюрой цвета пламени, а по лицу его тек пот.

В один момент Одинцов осознал, что с трудом улавливает смысл речи, что воспринимает только ее эмоциональную составляющую — ненависть к врагам, поставившим Россию на колени, абсолютную уверенность в том, что их можно победить, агрессивную жажду действия, искреннюю веру в победу.

Сосредоточившись, он понял, что оратор на разные лады произносит одно и то же, но это почему-то никого не смущает.

Слушатели не отрывали взглядов от Огневского, многие вскочили на ноги и повторяли его жесты. Одна из дам сорвала с головы шляпку и размахивала ей, другую трясло, словно в лихорадке, крестьянского вида бородатый дядька у стены крестился и бил поклоны, на лице его читалось ошеломление.

— Проснемся и построим новую Россию! — выкрикнул оратор, и мгновенное просветление закончилось.

Олега вновь захлестнуло восторгом, уже не сдерживаясь, он поднялся со стула, и завопил вместе со всеми, в едином порыве, ощущая экстаз единения, растворения своего разумного и скептичного «я» в могучем, объемном сознании массы, не знающем колебаний и страхов, не различающем полутонов и оттенков.

Есть черное и белое, зло и добро, и между первым и вторым лежит четкая граница.

Какое счастье вернуться в детские времена, когда все просто и однозначно, ясно и несомненно, когда надо лишь избегать дурного и делать то, что тебе говорит некто большой и знающий… вот этот высокий человек с рыжими волосами и громким голосом, так уверенно рассуждающий о том, как нужно действовать для того, чтобы они все могли поучаствовать в возрождении родной страны.

— Люди как листья, сегодня они зеленые, потом они желтеют, опадают и гниют, и вырастают новые листья. Но мы живем, мы в целом должны остаться, мы, Евразия, должны остаться, ведь мы понятие вечное, — говорил Огневский, и ритм его речи, жестов, мелодия слов, произносимых с едва заметным малороссийским акцентом, отключали мысли, оставляли лишь голые чувства. — Мы все должны снова научиться великодушию, мы должны снова стать бескорыстными, мы должны научиться жить без зависти… Новый дух оживет в русском народе и воздвигнет его на борьбу во славу Евразии, против романо-германского гегемонизма!

Вновь повышение голоса, легкое, едва заметное, но аудитория опять впадает в экстаз, уже все на ногах.

— Дорога, по которой народ должен идти, если хочет достичь величия, не легкая и не удобная, наоборот, это дорога непрекращающейся борьбы! Все на этой земле есть борьба! Поэтому буржуй, который правит нами сегодня, будет заменен воином, истинным борцом за свободу России-Евразии! Иного пути нет!

И магия этой речи была такова, что Олег почти видел развевающиеся над головой знамена, чувствовал тяжесть винтовки в руках и каски на голове… Да, он не воевал в германскую, повестка пришла слишком поздно, двадцать девятого мая, в тот день, когда было подписано соглашение о прекращении огня, но сейчас он готов!

Он отдаст все силы и даже жизнь этой борьбе, лишь бы оказаться причастным к исполнению великой задачи, к грандиозному обновлению, что охватит не только бывшую Российскую империю, но и весь мир!

Если надо, он оставит «Новое время», где неплохо платят…

Если надо, он бросит семью, несмотря на всю свою любовь к жене и сыну…

Если надо, он погибнет!

— И воистину уверовавшим, тем, кто не побоится отряхнуть с ног пепел прошлого, и пойти в будущее — слава! — Огневский вскинул руки над головой жестом триумфатора, только что получившего лавровый венок.

— Слава! — заревел зал в едином порыве так, что потолок затрясся, с него посыпалась побелка.

Олег сообразил, что обнимается с казачьим офицером, что от того зверски разит дешевым табаком, а усы скребут по щеке. Получил пару увесистых шлепков по спине, попытался отстраниться, и в этот момент наваждение закончилось.

Одинцова словно выдернули из радостного, парящего, полного сверкания мира в обыденный, он вернулся в зал с грязными стенами и заплеванным полом, и контраст ударил с такой силой, что он даже пошатнулся.

— Проклятье, — пробормотал Олег, пытаясь собраться с мыслями.

Произошло нечто удивительное.

Он слышал речи чуть ли не всех политиков Январской республики, прославленных ораторов любой ориентации и калибра, от Ульянова и Пуришкевича до Милюкова и Коковцова, но никогда не переживал ничего подобного… этот человек, сходящий сейчас с трибуны, говорил не по бумажке, скорее всего экспромтом, он не пользовался фактами, он изливал на слушателей содержимое собственного сердца, но при этом словно читал в их сердцах, и с легкостью фокусника, достающего из шляпы кролика, а из рукава — удава, извлекал оттуда страхи, тревоги и надежды, затаенные желания, а затем жонглировал ими, а заодно внушал собственные эмоции, куда более позитивные…

И что самое странное, они не рассеивались после того, как оратор замолкал.

Нет, Олег больше не ощущал почти религиозного экстаза, но никуда не исчезло желание отдать все силы родине, стать частичкой братства в духе, созданного не ради наживы, а для воплощения в жизнь колоссального, мессианского замысла!

Остались энтузиазм, уверенность в собственных силах и готовность пойти на жертву.

— Проклятье… — повторил он, думая, что поначалу ошибся, что с таким человеком во главе, как Огневский, ПНР может добиться многого.

Ноги после пережитого держали с трудом, и поэтому на стул опустился без особого изящества, скорее даже шлепнулся. Поднял свалившийся на пол блокнот, и поспешно выдрал страничку с сегодняшними заметками… то, что он готовил, совершенно не годится, надо будет написать по-иному, может быть, без холодного профессионализма, но зато искренне, от всей души.

И пусть Суворин-младший попробует «зарезать» этот материал!

— Прошу успокоиться, дамы и господа, прошу успокоиться! Иначе мы не сможем продолжать! — сказал Трубецкой, заняв место оратора, и только в этот момент Олег обратил внимание, что на стене позади кафедры висит странный флаг.

Черный, с золотой окантовкой и с обращенным вверх белым трезубцем.

Это еще что за штука? Символика ПНР? Или это помесили тут хозяева клуба?

Шум в зале стих не сразу, на то, чтобы навести порядок, понадобилось некоторое время. Вставшего на колени бородача подняли, одной из дам, решившей упасть в обморок, добыли сомнительной чистоты стакан с водой, крепыши с повязками вытолкали взашей парня, начавшего выкрикивать марксистские лозунги.

— Сейчас желающие могут вступить в ряды нашей партии, а также сделать взносы в партийную кассу, — продолжил Трубецкой, и указал куда-то вбок, в том направлении, где Олег ничего не видел за чужими головами и спинами. — Вон там стоит стол, и Степан Петрович готов выдавать расписки в получении сумм, которые будут потрачены на отделение ПНР в Петрограде, а также членские билеты, для получения которых необходимо заполнить небольшую анкету…

Он не успел договорить, как люди начали вскакивать с мест, самые шустрые устремились в сторону неведомого Степана Петровича… люди, еще недавно скучавшие или даже дремавшие под монотонное бубнение ораторов Партии народов России!

И все это сделал Огневский с его речью!

Казачий офицер решительно поднялся, огладил усы и, выпятив грудь, зашагал к формирующейся очереди.

— Прошу вас, вот бланки анкет! — донесся из шумного столпотворения тонкий голос. — Сначала заполняйте, а потом подходите, и сразу приготовьте первый взнос, пять тысяч! Желающим внести пожертвование — вот необходимое заявление, все будет принято по закону…

Олег, один из немногих, остался на месте, его неожиданно охватили сомнения.

Вступить в малоизвестную партию, возглавляемую странными людьми вроде профессора-филолога Трубецкого и бывшего фронтовика Огневского? Связать себя с движением, что не собирается ограничиться борьбой за пару мест в Земском Соборе, а намерено ниспровергнуть существующий строй?

Потерять работу в «Новом времени» — там не потерпят ангажированного обозревателя?

Лишиться источника стабильного дохода?

И это после многих лет борьбы за место под солнцем, после того, чего он добился, приехав в Питер без гроша в кармане?

Или оставить все как есть, попытаться успокоиться, написать статью о сегодняшнем собрании? И никогда не простить себе того, что имел шанс повлиять на судьбу собственной страны, униженной и растоптанной, и не воспользовался им?

Вот уж нет, лучше остаться без денег, но с чистой совестью.

Олег встал со стула, и зашагал туда, где вокруг стола Степана Петровича крутился людской водоворот. И только легким помрачнением, снизошедшим на Одинцова, можно объяснить, что он едва не налетел на усатого казачьего офицера, уже двигавшегося обратно с бумажкой в руке.

— Куда прешь, шляпа?! — хрипло рявкнул тот. — Сам понимаешь, сейчас я тебе!

— Прошу прощения, — сказал Олег. — Споткнулся.

— Ну ладно, — усач сбавил тон, стрельнув глазами в сторону замерших у стены крепышей с нарукавными повязками. — Осади-ка, и все будет в порядке, это я тебе говорю… вот увидишь.

Степан Петрович оказался тощим молодым человеком в пенсне и жилетке.

Он тараторил тем самым тонким голосом, сноровисто орудовал пером, время от времени макая его в чернильницу, не забывал улыбаться, принимая деньги, а перед ним аккуратными пачками были разложены разные бланки.

Олег взял один, озаглавленный «Анкета», и вернулся обратно к своему стулу.

Так, фамилия-имя-отчество, год рождения… все понятно.

Место рождения и происхождение… непонятно, зачем оно партии, провозглашающей всеобщее евразийское братство?.. ну да ладно, напишем, как есть — Нижний Новгород, из мещан…

Когда заполнял эту строчку, неожиданно вспомнился родной город, где не был семь лет — шумное торжище в Канавино, широкая Рождественская с ее церквями, бурые башни оседлавшего гряду холмов Кремля, водный простор там, где сливаются перед Стрелкой Волга и Ока. На мгновение ощутил, что перенесся туда, в лавку отца, в те времена, когда еще были живы родители… и усилием воли вернулся обратно.

Те годы сгинули, и нет смысла ворошить пережитое.

Как сказал Огневский — «нужно отряхнуть прах прошлого».

Так, что там дальше в анкете — род деятельности и место службы…

Хм, обозреватель, «Товарищество А. С. Суворина „Новое время“»… можно смело писать, что бывший.

Дальше — семейное положение.

Ага, женат, сын Кирилл, семь лет.

Перед глазами встал образ Анны, такой, какой она была весной пятнадцатого, когда они только познакомились — стройная, с толстой русой косой через плечо, всегда готовая улыбнуться, рассмеяться, конфузливо прикрываясь ладошкой. Тогда все у них сладилось на удивление быстро, несмотря на сопротивление ее родителей — «как же, приблуда без жилья и занятия, приехал неведомо откуда, а мы — рабочая аристократия, наши деды Санкт-Петербург строили!» — сыграли свадьбу, а уже зимой, в сочельник, родился сын.

Но нет, и об этом вспоминать сейчас не стоит…

Судьбы родины важнее семьи, любви и домашнего уюта, мелких мещанских радостей!

Так, что дальше — отношение к воинской повинности, военный опыт (если есть)… Похвастаться здесь нечем, сначала его не трогали как молодого отца, а потом оказалось поздно, хотя освидетельствование он проходил, был признан годным.

Так, и в самом низу — место пребывания.

Олег вписал адрес съемной квартиры в Пушкарском переулке, куда они с Анной переехали осенью, и поднял голову. Очередь желающих вступить в ПНР немного уменьшилась, и в самом ее конце оказался все тот же казачий офицер с нагайкой.

Да, похоже, что сегодня никуда не деться от этого неприятного типа.

Усач покосился неприязненно, но ничего не сказал, когда Олег занял место за ним.

— А вы не знаете, кто такой этот рыжий? — донесся оживленный женский шепот из очереди впереди.

Ну точно, обе дамы в модных шляпках были тут, и их платья и накидки выглядели странно среди полинявших гимнастерок, мятых пиджаков, рабочих блуз и давно не стиранных поддевок.

— Ну как же такого не знать? — так же негромко ответил юноша в студенческой куртке. — Павел Огневский, родом он из Малороссии, ныне стонущей под австрийским игом. Путешествовал, воевал, боролся за независимость родины, и вынужден был бежать из гетманства в республику…

— Ах, как романтично! — воскликнула та дама, что повыше, с русыми волосами.

— Ох! — поддержала ее подруга-брюнетка, кокетливо поправляя выбившуюся из прически прядь.

Казак неразборчиво выругался через сжатые зубы, и в этот момент Олег готов был его поддержать.

Очередь сократилась человек до пяти, зал почти опустел, когда мимо неожиданно прошел Огневский. Дамы уставились на него влюбленными глазами, он же не обратил на них внимания, прохромал в сторону выхода.

Дело понемногу дошло до казачьего офицера.

— Голубов, подъесаул запаса, — отрекомендовался тот, подавая анкету.

— Очень хорошо, очень хорошо, — отозвался Степан Петрович, не поднимая головы. — Прошу вас, деньги кладите вот сюда, сейчас выпишем вам членский билет…

Когда-то пять тысяч рублей были огромной суммой.

Потом пришел ужасный семнадцатый год, когда надежные, обеспеченные золотом кредитные билеты стали просто бумажками, когда зарплату, исчислявшуюся миллионами и миллиардами, выдавали в мешках, а цены росли так, что к вечеру десяток яиц стоил раза в полтора больше, чем утром.

Витте сумел остановить инфляцию, убрал лишние нули, но все равно пять тысяч сейчас все равно что императорский рубль.

— Так, поздравляю вас, теперь вы один из нас, и о следующем собрании будете уведомлены, — Степан Петрович вручил подъесаулу Голубову членский билет, пожал широкую казачью ладонь. — Следующий.

Олег протянул анкету, и в это время к столу, за которым записывали новичков, подошел Трубецкой.

— Так, прошу прощения, кто тут у нас? — спросил он. — А, журналист? «Новое время»?

В глазах князя, председателя ПНР блеснул интерес.

— Мы собираемся издавать свою газету в Петрограде, — продолжил он. — Нам нужны кадры. Сами понимаете, что платить много мы не сможем, но ведь главное для всех нас не деньги, а идея, евразийское будущее нашей родины…

— Как она будет называться? — спросил Олег, ощущая легкое головокружение.

Похоже, он сделал тот самый шаг, принял то решение, после которого пути назад нет, и остается двигаться только вперед… Прощай, Эртелев переулок, прощай, Михаил Осипович Меньшиков, регулярные визиты в кассу за жалованием… здравствуй, новая жизнь… какая?

— «Новая Россия», — сказал Трубецкой. — Но это вопрос еще окончательно не решенный.

В князе чувствовался ум, он выглядел человеком решительным и уверенным в себе, но все это проявлялось при общении один на один, как оратор он совершенно терялся на фоне рыжего, курчавого малоросса, ветерана войны.

Если дело так пойдет, то скоро у ПНР будет новый лидер.

В это верилось очень легко, как и в то, что это лидер сумеет что-то сделать для страны, а может быть, чем черт не шутит, вновь превратить Россию в богатую, могущественную и великую державу, реальную силу на мировой карте.

— Хорошо, я согласен, — сказал Олег. — Как определитесь, дайте мне знать.

Трубецкой улыбнулся:

— Да, несомненно.

— Вот ваш билет, членский номер тысяча сто пятнадцать, — подал голос Степан Петрович. — Поздравляю!

Олег взял протянутую ему бумажку, украшенную все тем же белым трезубцем в черном прямоугольнике. Губы сами собой раздвинулись в улыбке, возникла мысль, что нужно что-то сказать, может быть торжественное, подходящее к случаю, но слова, чуть ли не впервые в жизни, не шли на язык.

— Хм… ну, э… я рад, — только и выдавил он, после чего неожиданно смутился.

Опустив голову, точно нашкодивший пацан, он развернулся и зашагал к двери, мимо охранявших ее крепышей с нарукавными повязками. Только в вестибюле осознал, что зверски, до дрожи в руках хочет курить, а на крыльце столкнулся со смолившим папиросу Голубовым.

Тот отшвырнул окурок, смерил Одинцова неприязненным взглядом, и затопал прочь.

Доставая сигарету, Олег глядел, как подъесаул шагает по грязной улице, смотрел в его широкую спину, и тяжелые, полные неприязни и подозрений мысли подобно мельничным колесам вертелись в голове.