Черное знамя

Под хмурым небом осени. 7

3 октября 1938 г.

Нижний Новгород

Прежде чем открыть дверцу машины, Олег несколько мгновений собирался с духом.

Покидать теплый салон не хотелось, снаружи лил дождь вперемешку со снегом, и под ногами чавкала мерзкая слякоть. Похоже, осень решила, что с нее в этом году хватит, что пора передать вахту зиме, а самой отправиться куда-нибудь сильно южнее, туда, где море, пальмы и желтый песок.

— Отвратительная погода, — проворчал Кириченко, тоже вылезая из автомобиля. — Отвратительный старик… почему у меня все время такое ощущение, что он водит нас за нос?

Последняя фраза относилась к Проферансову.

Да, заключенный номер семьдесят одна тысяча сто пятьдесят пять согласился сотрудничать с жандармами, но пользы от целого дня допросов оказалось на удивление мало. Розенкрейцер назвал кое-какие фамилии, частью совпавшие с теми, что имелись в показаниях Павлова, но все упомянутые им люди были либо мертвы, либо сменили место жительства…

Кончилось все тем, что старик попросил бумаги, карандашей и времени, чтобы «повспоминать как следует».

Придерживая шляпы, чтобы их не унесло ветром, и вжимая головы в воротники плащей, они поспешили к входу в гостиницу. Олег краем глаза заметил двоих мужчин, неспешно шагавших к «Казани» со стороны театра… гулять, в такое ненастье, когда хозяин собаку из дому не выгонит?

— И темник… как он на меня орал сегодня? Оно того не стоит, — продолжал Кириченко. — Приехать обещал… медленно работаете, ничего не двигается, того гляди будут новые взрывы… Откуда он это знает?

Этот разговор Олег слышал — тысячник стоял навытяжку, держа трубку наотлет от уха, а из черной мембраны доносился отборный мат Голубова, проявившего в этот раз весь свой темперамент… показалось, что начальник штаба ОКЖ разозлен по-настоящему, что отсутствие успеха в расследовании задевает его до глубины души.

Хотя, наверное, так и должно быть.

Хлопнула закрывшаяся за спиной дверь, и Олег с облегчением вздохнул — снег, дождь, и все прочее остались позади. Стащил шляпу, чтобы как следует отряхнуть ее, а заодно вытереть лицо… весь сырой, и головной убор не помог.

— Господин Одинцов, — позвал портье. — Прошу пардона, но вам телеграмма.

— Мне? — удивился Олег. — Хм, давайте.

Он получил прямоугольник разграфленной коричневой бумаги с обычными почтовыми пометками, и несколько мгновений тупо вглядывался в единственную строчку, пытаясь понять, то ли буквы кривые, то ли плывут перед глазами.

анна мертва тчк тромбоэмболия зпт инсульт тчк лисицын

— Что там? — полюбопытствовал Кириченко.

— Ничего… ты иди, — сказал Олег, с трудом шевеля непослушной челюстью. — Я тут… Посижу.

Как хорошо, что напротив стойки есть такое удобное кресло.

Что он мог ответить опричнику?.. что сегодня умерла единственная настоящая женщина в его жизни, с которой он довольно счастливо прожил девятнадцать лет, родил и воспитал сына?

Зачем?

Олег осознавал, что должен горевать, но само горе скорее не чувствовал, а видел, как огромный камень, легший и на голову и на плечи, согнувший спину, расплющивший сердце в ледяную лепешку. Глаза оставались сухими, вот только тело повиновалось с трудом, как в самые первые дни после взрыва.

Он успел сесть в кресло, и тут с улицы донесся звон разбитого стекла.

Здание дрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка, лопнуло висевшее на стене зеркало, но звон его потонул в раскатистом грохоте. Портье упал под стойку, и тут же последовал второй удар, чуть менее сильный, по стенам побежали трещины, вылетело окно, впуская внутрь дождь со снегом.

Олег даже не пошевелился… ни страха, ни удивления, ничего.

Звон стекла… те двое мужчин в длинных плащах, что прогуливались рядом с «Казанью»… Сдвоенный взрыв, один чуть ближе, другой подальше, но оба, похоже, на втором этаже… двадцать седьмой и двадцать девятый номера.

Если бы не эта телеграмма, если бы он просто пошел наверх, как Кириченко.

Тысячник почти наверняка мертв.

— Что… это… было? — дрожащим голосом спросил портье, выглядывая из-за стойки. — Нападение?

— Вызывайте полицию и «Скорую», — сказал Олег. — Жандармы, думаю, сами приедут.

Эх, если бы Лисицын знал, что, отправляя телеграмму, он спасет жизнь первому мужу Анны… Очень хотелось посмеяться над таким поворотом судьбы, но похоже, что он просто разучился смеяться.

Попробовал это сделать, но вышло лишь сдавленное курлыканье.

— Прошу пардона, но вы… — портье, судя по всему, решил, что постоялец тронулся умом. — С вами все в порядке?

— Бывало и хуже, — сказал Олег.

Он так и просидел, зажав в руке телеграмму и глядя в разбитое окно, туда, где белые хлопья вперемешку с каплями летели к земле, просидел до того момента, когда к гостинице начали подъезжать машины. Первыми явились врачи, деловито пробежали наверх, и вскоре на носилках обратно снесли закрытое окровавленной простыней тело.

Из-под белой ткани торчала худая кисть с длинными пальцами музыканта, на безымянном пальце посверкивало обручальное кольцо, тонкое, с характерным светло-фиолетовым камушком.

Чтобы не видеть ее, Олег закрыл глаза.

Откуда террористы знали, в какие номера метать бомбы?..

Ну это просто, достаточно иметь своего человека среди обслуги… комнатные девушки болтливы, да и до книги записи постояльцев добраться не так сложно…

Как они сумели выяснить, где именно остановились визитеры из столицы?

Могли выследить, конечно, но это страшный риск — следить за жандармами, за теми, кто сам обучен наблюдать за другими и обнаруживать в том числе и наблюдение за собой. Неудавшееся покушение и арест Павлова должны были заставить розенкрейцеров затаиться, стать тише воды, ниже травы, залечь по норам.

А они вместо этого предприняли вторую попытку.

Что, использовали те самые «могучие духовные силы» вроде ясновидения, о которых упоминал Кириченко? Маловероятно, скорее всего, дело обстоит куда более прозаично — в нижегородском ГЖУ у тайного ордена есть свой человек, предатель, сливающий информацию о расследовании на сторону… такая мысль Олега уже посещала.

Но кто?

Нет, слишком плохо он знает местных «опричников»… все они на вид одинаковые фанатики… упрямые квадратные подбородки, бешеные глаза, черные мундиры… не угадать, не угадать, если только вспоминать всех, кто за эти дни вступал в контакт с гостями из Казани.

Адова работа, и так болит голова… приступ?

Олег потер виски, а когда открыл глаза, то обнаружил, что жандармы уже тут как тут, и не одни, а вместе с полицейскими… интересно, смогут ли все эти бравые ребята с оружием защитить статского советника Одинцова, если террористы-розенкрейцеры в очередной раз соберутся его прикончить?

Все вокруг думают, что управление имперской безопасности всемогуще, что у него всюду агенты, что каждый гражданин находится под колпаком и шага не может ступить просто так… и где оно, это всемогущество? Полиция же после ликвидации Большого Заговора исполняет чисто служебную, техническую роль при «опричнине», хотя, если судить по событиям последнего времени, ситуация тут несколько изменилась.

И вряд ли это нравится НД.

— Ваше высокородие, вы хорошо себя чувствуете? — поинтересовался подошедший к Олегу полицейский, крепкий, усатый, с внимательным взглядом. — Поручик Семаков к вашим услугам.

— Нормально.

Что голова болит, это ничего, это обычная боль, а вовсе не разрушительное пламя приступа.

— Прошу вас, пройдемте со мной, необходимо осмотреть ваш номер. Вещи заберете.

— Да, конечно, — Олег поднялся, напомнила о себе нога, о которой за последние дни успел забыть, сегодня даже палку не брал с собой.

Потирая колено, обнаружил, что в руке зажат бланк телеграммы… да, Анна мертва.

Горе — она была матерью его сына, и он любил ее даже сейчас, после того, как она ушла… Печаль — Кириченко, нетипичный «опричник», больше не сверкнет голубыми глазищами, не помянет свою «любезную Юлию Николаевну»… Страх — где-то там, за стенами «Казани», за пеленой снега с дождем прячутся готовые на все террористы… Злость — проклятый Голубов, почему вся его рабочая группа до сих пор ничего не сделала, или надежда была только на них двоих?

Ненависть — тотальная и всеобъемлющая…

Олег испытывал все это одновременно и по отдельности, а вместе эти чувства превращались в нечто ядовито-клокочущее, способное вылиться из котла души при каждом шаге, и поэтому он шел медленно. Семаков не настаивал, почтительно держался сзади, от него сильно пахло обувной ваксой.

Вот и коридор второго этажа, выбитая дверь двадцать седьмого номера…

Внутри обнаружились еще полицейские — они ползали по полу, среди осколков стекла и кусков мебели, осматривали выбоины в стенах, один изучал раму, другой щелкал затвором фотоаппарата с большим «блином» вспышки.

— Ну как вы тут? — спросил Семаков. — Мы личные вещи забираем?

— Ага, — отозвался, не отрываясь от своего дела, один из сыщиков.

Спрятанный в шкафу чемодан Олега не пострадал, и он принялся складывать туда одежду. Окажись хозяин в номере в тот момент, когда сюда прилетела бомба, шансов уцелеть не было никаких… повезло.

Все прочие чувства в этот момент отступили перед злостью — ничего, он отыщет террористов, распутает клубок, покажет всем, что еще не разучился ни думать, ни действовать! Мгновения не прошло, и накатила апатия, захотелось прилечь, хотя бы прямо тут, на грязный пол, не обращая внимания на суетящихся вокруг полицейских, и закрыть глаза, уснуть… уснуть навсегда.

— Вы готовы? — напомнил о себе Семаков.

— Да, — Олег с трудом распрямился, хотел поднять чемодан, но поручик сам взял его. — Спасибо…

— Ничего. Перейдем пока в один из свободных номеров, надо побеседовать…

Ну, это понятно, работа у полиции такая — задавать вопросы, записывать ответы, и пытаться на их основе склеить мозаику из крохотных кусочков, воссоздать картину из обрывков.

— Хорошо, — отозвался Олег.

Его привели в комнату на третьем этаже, почти такую же, как его собственная, усадили в кресло. Потом неожиданно явился хмурый врач, и после краткого осмотра заявил «можете приступать».

Семаков добыл у гостиничной прислуги крепкого чая и только после этого перешел к делу.

Задавал вопросы он осторожно, понимая, что сегодняшний «клиент» связан с жандармами, и что может запросто вступить в гнездо ядовитых змей, вызвать грандиозную межведомственную склоку… Олег отвечал, где мог, где не мог, пожимал плечами, на что поручик сердито вздыхал и отхлебывал из стакана.

— Ну ладно, пожалуй, хватит, — сказал он, в очередной раз просмотрев свои записи. — Подпишите вот здесь, и если понадобится, то мы вас вызовем…

Дверь номера с грохотом распахнулась, внутрь шагнул широкоплечий и носатый «опричник» в черном кожаном плаще.

— Сотник Темиркин, — представился он, презрительно глянув в сторону Семакова. — Товарищ Одинцов, прошу вас, следуйте за мной.

Подозрения, возникшие у Олега в тот момент, когда он сидел в вестибюле после взрыва, напомнили о себе — если в местном ГЖУ есть предатель, то этот бравый молодец запросто может быть из его подчиненных.

— Зачем?

— По приказу его превосходительства генерала Ерандакова я должен отвезти вас в безопасное место!

Вот уж нет, распоряжение начальства можно выдумать, забрать никак не желающего умирать статского советника, завезти куда-нибудь на темную окраину, пристрелить и выбросить труп в канаву… Подобные вещи «опричники» практиковали и во время Большого Заговора, и раньше, устраивали и штуки похуже, вроде похищения заключенных прямиком из государственных тюрем, и вовсе не для того, чтобы их освободить, а для последующей казни.

Олег глянул в сторону Семакова — смотрит недобро, желваки на скулах, но рассчитывать на его помощь нельзя, всего лишь поручик, да и какого ляда ему заступаться за незнакомого человека?

Нет, ты сам по себе… нет у тебя ни друзей, ни союзников.

— Хм, я с вами не поеду, сотник, — сказал Олег. — Не верю я в безопасность вашего «места».

Носатый «опричник» несколько мгновений стоял, хлопая глазами, похоже, пытался осмыслить полученный ответ.

— Но как же, приказ его превосходительства… — пробормотал Темиркин.

Семаков хмыкнул.

— Я обязан вам подчиняться, сотник? — спросил Олег.

— Ну, хм… — Темиркин напрягся — с одной стороны не свой, не из НД, и вообще штатский, но с другой ведь в высоких чинах, целый статский советник, а это считай повыше чем армейский полковник или тысячник дружины.

— Не обязан. И поэтому я сам обеспечу собственную безопасность. Сотник, вы свободны.

Уловив командные нотки, «опричник» облегченно вздохнул, взял под козырек и вышел из номера.

— Ловко вы его, — сказал Семаков. — И куда отправитесь?

— Есть… один вариант.

На самом деле Олег до сего момента не раздумывал, как укроется от охотящихся за ним розенкрейцеров и где проведет следующую ночь… отправиться к тете Соне?.. нет, исключено, стыдно показаться ей на глаза, да и зачем подвергать риску ни в чем не повинного человека… Остается…

Проклятье, Шульгин!

— Интересно, телефон у портье работает или нет? — спросил он.

— Думаю, что да, связь не должна пострадать, — отозвался Семаков. — Я вас провожу.

Николай Шульгин, некогда работавший в отделе общей пропаганды, кропавший отличные статьи и выступавший комментатором на радио, три года назад по зову Крашенинникова, местного губернатора и губернского вождя партии, перебрался в Нижний на должность советника по связи с прессой… и если Крашенинников не изменил своим привычкам, то сейчас Колька, несмотря на поздний час, должен быть на работе.

Олег звонил ему по одному делу в прошлом феврале, и номер помнил.

Хотя он помнил и все остальные…

Они спустились в вестибюль, обнаружили за стойкой встрепанного портье с выпученными глазами.

— Прошу пардона? Телефон? — переспросил тот. — Да, конечно, само собой…

Олег набрал номер, и потянулись гудки, длинные, точно загруженные лесом вагоны. Собирался уже положить трубку, когда в ней щелкнуло, и недовольный голос произнес:

— Шульгин у аппарата.

— Колька, привет, это Одинцов.

— О, привет! — голос изменился, радости в нем не прибавилось, но появилось удивление. — Какими судьбами?

— Слушай, такое дело, — Олег замялся. — Я в Нижнем… не приютишь меня на пару дней?

— Ого, ничего себе… — Шульгин откровенно удивился, и понятно, отчего — большими друзьями они никогда не были, так, добрые приятели, и не более. — Ладно, почему нет… ладно. Приезжай через полчаса, я на квартире буду, это в партийном доме на Минина, любой таксист знает, звони в десятую. Правда, сегодня ночным отбываю в столицу, ну так поскучаешь один.

— Конечно, спасибо. Буду должен. До встречи.

Есть вероятность, что эта линия или телефон губернаторского советника прослушивается жандармами, но она не очень велика, осталось взять таксиста и уехать так, чтобы «опричники» его не нашли.

— Ну что, все устроилось? — спросил Семаков, во время разговора державшийся в стороне.

— Ла, — ответил Олег. — Если меня будут искать, то я утром как обычно появлюсь в ГЖУ.

Около гостиницы почти всегда стоит машина с шашечками на боку, вот только ехать прямо на площадь Минина нельзя, тогда «опричникам» достаточно будет найти и допросить таксиста. Придется путать следы…

Он вышел в сгустившуюся тьму, уткнулся в настоящий полог из перемешанного с мокрым снегом дождя. Протиснулся между запаркованными у крыльца автомобилями, то ли полицейскими, то ли жандармскими… ага, вот и такси, горит желтый огонек на крыше, лысый здоровяк скучает за рулем.

— Куда едем? — спросил он, когда Олег влез в салон.

— Московский вокзал.

Такой адрес подозрений не вызовет, к тому же пассажир с чемоданом, ну а на вокзале легко будет поймать другую машину.

— А, ну едем, — здоровяк опустил ручник. — Вы сами-то из местных будете?

— Не совсем, — ответил Олег — врать не было желания, но и рассказывать о себе излишне много он тоже не собирался.

Хотелось, чтобы такси отъехало побыстрее, а то еще явится жандарм рангом повыше и умом посильнее, чем давешний сотник, и начнет выяснять, куда делся статский советник Одинцов… а то еще и кинется в погоню на каком-нибудь мощном авто, как в кино про шпионов.

Быстро выяснилось, что задавать вопросы таксист не намерен, что языком он может работать и за двоих, и что ему нужен не собеседник, а слушатель, способный хмыкнуть, кивнуть или поддакнуть в нужный момент.

— Эх, вот отчего человеку так тяжко жить? — спрашивал он, выруливая с улицы Чингисхана на Малую Покровскую. — Оттого, что над ним тьма начальства всякого, от домуправа и районного старосты до самого вождя и премьер-министра, чтобы его век комары и клещи не кусали. Настоящая божья кара — вот это что такое, все это ваше государство, что республика, что империя… Творение дьявола, нагромождение глупости, лжи и злобности, создание князя мира сего. Без него бы мы жили не тужили, радовались бы, а не на всякую ерунду силы тратили.

Похоже, Олегу повезло наткнуться на стихийного анархиста, причем на смелого — выступать с такими речами перед незнакомым человеком рискнет далеко не каждый, донесут куда надо, и дело с концом…

Или таксист очень хорошо разбирался в людях, и стукачей ловил с первого взгляда.

— За что-то нас Господь наказывает, — тут здоровяк перекрестился. — За грехи, не иначе.

И дальше принялся рассказывать про инока в Саровской обители, что едва ли не святой, от любых болезней исцеляет одной молитвой, что сам он к нему недавно ездил, вернее, возили их всем таксопарком, и что после этого у Кузьмича с физиономии сошли все бородавки, а одна была со слепня размером…

Олегу эта болтовня помогала отвлечься, не думать ни о чем.

Осмыслить свое положение он сможет потом, когда окажется в безопасности Колькиной квартиры… сейчас же надо взять паузу, и для начала попытаться понять, не следят ли за ними… «опричники» или террористы — неважно.

В открытую он оглядываться не стал, но пару раз на поворотах косые взгляды бросил — дорога оставалась пустынной, сзади никто не ехал. Страх отступил, впервые с того момента, как ему вручили телеграмму, Олег сумел немного расслабиться, и тут же его одолела нервная дрожь, сотрясшая все тело от макушки до пят.

— Эк тебя колотит! — заметил таксист, прервав рассказ. — Не болен, часом?

— Нет, все в порядке, — слова эти выдавил из себя с трудом, челюсти слушались плохо.

Остались в стороне павильоны Нижегородской ярмарки, перестроенные для выставки «Евразия-1935», с трезубцами и белыми кречетами на фасадах, и они оказались на привокзальной площади. Машина остановилась, Олег расплатился, неторопливо отсчитывая купюры, потом неспешно забрал чемодан из багажника.

И все это время он исподтишка оглядывался — не тормознет ли поодаль или рядом черный автомобиль, не вылезут ли из него «товарищи» в черных плащах, перчатках и фуражках с высокими тульями.

Но ничего подобного не случилось, и Олег зашагал к зданию вокзала, старому, хоть и отремонтированному, но помнившему стрельбу и разрывы гранат октября шестнадцатого, когда восстания бушевали по всей стране, и затронули в том числе и Нижний Новгород. Жандармы, охранявшие вход, посмотрели на него без особого интереса, один тут же отвернулся, второй полез за сигаретами.

Внутри бегали взмыленные люди, бродили собаки, ругались две тетки татарской внешности, носильщик, важный, как сытый кот, с бляхой на груди, катил тележку с чемоданами и корзинами. У касс змеилась очередь, там тоже громко спорили, и даже вроде бы разминались перед дракой, толкаясь и задавая сакраментальный вопрос «а ты кто такой?».

Олег не бывал тут с пятнадцатого года, с того самого дня, с тринадцатого января, когда он, зеленый и шустрый, поехал в Петроград, в старую столицу, искать работу, ловить удачу за хвост, строить новую жизнь…

Сколько тогда было надежд!

Воспоминания нахлынули цветастой волной, но он поспешно отодвинул их в сторону — сейчас не время. За двадцать три года изменилось не очень много, разве что плитку пола уложили заново, поставили в центре зала бюст Огневского, а над выходом к первому пути повесили транспарант «Преодолеем Запад в себе, откроем в себе Восток!».

Увидь такое кто-нибудь из основателей евразийства, тот же Трубецкой, его бы удар хватил.

— Чего встал тут? — могучая бабка с мешком на плече чувствительно пихнула Олега в бок. — Еще шляпу надел!

Очень хотелось ответить, но он сдержался.

Прошел к окну, из которого видна привокзальная площадь… ага, такси с болтливым здоровяком как-раз отъезжает, и это означает, что можно выходить, ловить другую машину.

На этот раз водитель ему попался маленький, чернявый и молчаливый, за все время он произнес только одну фразу, и то озвучивая цену. Через пятнадцать минут Олег оказался на площади Минина, перед большим серым строением, расположившимся прямо напротив Кремля, неподалеку от набережной.

Декоративные балкончики, внизу на перилах белые вазы в рост человека… партийный дом.

Обиталище чиновников среднего ранга, не выслуживших дачи за городом.

Добравшись до подъезда, Олег подергал за ручку массивной двери, но та оказалась заперта. Тогда он отыскал пуговку звонка — единственную, что странно — пару раз нажал, и только после этого клацнул замок.

Тамбур, еще одна дверь, и за ней, в вестибюле, круглолицый молодой человек за столом. Полицейская форма, точнее, нет, похожа на полицейскую, но черные погоны говорят, что их обладатель — поручик особого полка «кебтеулов», созданного исключительно для охраны партийцев высокого ранга, подчиненного лично Огневскому, и прозванного по имени ночной стражи Чингисхана,

И наверняка этот тип держит в спрятанной под столом руке снятый с предохранителя пистолет.

— Вы к кому? — поинтересовался молодой человек.

— К Шульгину, десятая, — ответил Олег, думая, что тут вполне мог сидеть и «опричник».

Или Крашенинников не в ладах с Народной дружиной, или сам вождь не особенно доверяет головорезам Хана.

— Это вам на второй этаж, — одна рука у молодого человека так и осталась скрытой. — Проходите к лифту.

Краткий подъем в лязгающей и гудящей кабине, и Олег позвонил уже в квартиру.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Колька Шульгин… вот над ним, время, похоже, не имело власти, то же овальное свежее лицо, прилизанные волосы неопределенного цвета, маленькие серые глаза, легкая улыбка, аккуратный костюм, запонки, галстук, все подобрано, но не роскошно… идеальный чиновник раскинувшейся на половину континента империи, не фанатичный евразиец, но и не приспособленец, служащий лишь ради карьеры и денег… вряд ли верящий, что динлины, народ, некогда живший в Северном Китае, являются предками русских и вообще славян, но не сомневающийся в том, что Огневский — истинный вождь народов…

— Привет, — сказал он. — Ну так что-то выглядишь не особенно.

— Были тут… проблемы, — Олег пожал протянутую руку, переступил порог, чувствуя себя рядом с Шульгиным позорно изнуренным и жалким, осознавая, что он промок с головы до ног, устал, замерз и проголодался. — А у вас там внизу, я смотрю, охрана, все серьезно, на уровне.

— Это да, — Колька рассмеялся, показав маленькие белые зубы. — Заходи, не стой у двери. Поезд у меня через час, так что я скоро отбываю, но ты располагайся, еда там на кухне есть, выпивку в баре найдешь, заночуешь в гостиной на диване. Ты надолго у меня остановишься?

Он никогда не был женат, и связи свои с женщинами тщательно скрывал, хотя они несомненно были. Вот и сейчас, судя по всему, советник нижегородского губернатора и наверняка почетный дружинник в чине сотника или даже полутысячника жил в просторной квартире один.

— На несколько дней, — ответил Олег.

— Ну и ладно, я приеду шестого, — сказал Шульгин. — Охрану предупрежу, если освободишь квартиру раньше, то ключ туда отдай, и смотри, не мусори, а не то… — и он погрозил пальцем.

Пришлось пожимать плечами и улыбаться, изображая шутливое недоумение, и, судя по всему, Одинцову это удалось. Колька показал гостю, что где находится, как включать-выключать газовую колонку, оделся, обулся, прихватил небольшой чемоданчик из черной кожи и был таков.

Клацнул замок, и Олег остался в чужой квартире один.

В этот момент страх навалился с новой силой, захотелось немедленно выйти, спуститься вниз, туда, где сидит «кебтеул», надежный, сильный, с пистолетом, и остаться там, хоть на полу, но под защитой…

Отогнал это мерзкое желание не сразу.

Еще раз проверил дверь — надежно ли она закрыта, затем изучил, как заперты выходящие на площадь Минина окна. Это помогло немного успокоиться, и Олег осознал, что голоден, ничего не ел с самого обеда в столовой ГЖУ.

Страх вроде бы отступил, но глухая тоска никуда не делась.

Анна умерла… Кириченко тоже больше нет.

В баре отыскал бутылку армянского коньяка, из найденной в запасах Шульгина снеди соорудил несколько бутербродов. Отправившись за бокалом к большому серванту, обнаружил, что в главном отделении, между фарфоровыми чашками преспокойно лежит похожий на ядовитую змею пистолет.

Маленький, черный, с золотой вязью дарственной надписи на боку.

В первый момент Олег даже обрадовался — будет, чем защитить себя, если за ним придут! Радость быстро схлынула, осознал, что совершенно не умеет обращаться с этой штукой, не знает даже, на что нажимать и как целиться… да и вряд ли такая игрушка помешает розенкрейцерам заложить очередную бомбу, хотя бы под этот самый дом.

Если они не постеснялись атаковать резиденцию губернатора, чью крышу, поднимающуюся над кремлевской стеной, видно за окном.

— За беспорочную и преданную службу, — прочитал Олег, взяв пистолет и удивившись его тяжести.

Не иначе как награда от Крашенинникова, страстного охотника и любителя оружия…

— Нет, — сказал он, и положил пистолет обратно.

На кухню вернулся с бокалом, и выдернул пробку из бутылки.

Густой «клоповый» дух показался неприятным, а напиток, когда сделал первый глоток — горьким. Только опустошив сосуд, понял, что коньяк действительно хорош — холод из тела ушел, по венам заструилось тепло, Олег вновь почувствовал себя живым, настоящим, существующим…

Он на какое-то время в безопасности, нужно успокоиться.

Выпить еще, помянув Анну, затем еще, пожелав «земли пухом» лысому тысячнику, и поесть как следует.

— Уфф, — сказал Олег, осознав, что бутылка опустела наполовину, а он не пьян и даже не хочет спать, просто по щекам текут слезы, безо всяких всхлипов и судорог, струятся сами по себе.

Мужчины не плачут, это правда, но иногда, раз в жизни это правило можно нарушить.

Он зажег колонку, разделся и залез под душ, где простоял под горячей водой чуть ли не час, смывая с себя боль, тревоги и разочарования последних дней, пот и усталость, ненависть и страх. Надо сосредоточиться, включить мозги на полную мощность и попытаться разобраться, вспомнить все факты.

Вернувшись на кухню, налил себе еще полбокала, но пить не стал, лишь понюхал.

Так, что у нас есть… у розенкрейцеров или Ордена Света, неважно как они себя называют, имеется источник информации в ОКЖ, причем информированный на самом высшем уровне… Кто-то из местного жандармского управления?.. Да, возможно, но нижегородские «опричники» не знали, на каком поезде приедут визитеры из столицы, их никто не встречал, кроме вооруженного пистолетом Быстрова Михаила Николаевича девяносто девятого года рождения…

Значит, предатель находится в Казани, но тогда он не имел бы возможности помогать своим при организации сегодняшнего взрыва… Информацию они с Кириченко передавали исключительно Голубову, ну а тот вряд ли делился ей со всеми…

Олег замер, почувствовал, как шевелятся на затылке волосы.

Нет, это слишком дикая мысль, такого просто не может быть!

Темник НД, начальник штаба Отдельного корпуса жандармов, генерал-майор, член партии с двадцать второго года… и он же агент розенкрейцеров, источник сведений для террористически-мистического тайной организации, враждебно настроенной к Вечной Империи?

Нет, невероятно!

Но память услужливо подсунула слова Кириченко, произнесенные сегодня, когда они входили в гостиницу — «Приехать обещал… медленно работаете, ничего не двигается, того гляди будут новые взрывы… Откуда он это знает?».

А если и вправду знает от своих дружков-розенкрейцеров?

Олег выпил коньяк одним махом, и даже не почувствовал вкуса.

Если предположить, что это правда, что Голубов связан с террористами, то можно объяснить и самоубийство Павлова. Он просто услышал гул мотора, кряхтение Кириченко и его голос, произносящий «Откуда он сумел этот ножик достать? В камеру имеют доступ только наши, и для чего кто-то будет помогать подозреваемому сводить счеты с жизнью?».

Будет-будет, если такой приказ отдаст аж целый темник, а свои люди в местном ГЖУ у него точно есть.

— Проклятье, — проговорил Олег. — Неужели… правда?

Он понял, что руки дрожат, и поставил опустевший бокал на стол.

С одной стороны Голубов помогает организовывать взрывы… хотя нет, зная его, не поверишь, что все ограничивается помощью, скорее всего он главный инициатор, а с другой расследует их, стоит во главе специальной рабочей группы… но зачем ему это надо?

И кто же совсем недавно сказал «что вы творите, черные… правая рука не знает, что делает левая»?

Память неожиданно уперлась, чуть ли не впервые в жизни подвела хозяина.

Олегу пришлось напрячься, чтобы вспомнить…Да, Проферансов!

Но ему-то, заключенному фильтрационного лагеря, откуда об этом знать?!

Непонятно…

Хотя странного за последнее время произошло хоть отбавляй.

И то, что Быстров был убит выстрелом в лоб, еще в тот день показалось подозрительным… Ничего он не оборачивался, его застрелил вовсе не тот молодцеватый жандарм… Но кто?

Так, да, точно!

Платформа выходит прямо на привокзальную площадь, и за ней стоит огромный элеватор с башней, Олег тогда еще обратил внимание на его смутный, громоздкий силуэт в пелене дождя… Там наверняка сидел человек с дальнобойной винтовкой, призванный ликвидировать розенкрейцера, сыгравшего свою роль, «засветившегося» и ставшего опасным свидетелем, кончиком нити, по которой можно распутать клубок, выйти из лабиринта.

Но вряд ли среди мистиков имеются подготовленные снайперы.

Зато они точно есть в ведомстве Голубова, и для темника задействовать одного из них не составит труда.

— Проклятье, — повторил Олег, понимая, что весь вспотел, и что не прочь выпить еще.

Но как быть с Проферансовым, с его загадочной фразой?

Либо старик, заключенный номер семьдесят одна тысяча сто пятьдесят пять брякнул это случайно, либо он обладает какими-то умениями сверх обычных человеческих… но при этом не сумел отстоять свою свободу и оказался в фильтрационном лагере «Оранки-74»?

Почему он тогда, зная, что именно происходит, согласился помогать?

Нет, все же это случайность.

Но как быть с тем фактом, что в результате взрыва погиб Борис Кириченко, целый тысячник НД? Но это ворон ворону глаз не выклюет, а «опричник» высокого ранга с легкостью пожертвует десятком товарищей калибром поменьше, лишь бы добиться какой-либо значительной цели… лес рубят, щепки летят.

Но что в данном случае нужно начальнику штаба ОКЖ, чего он добивается?

Совершенно неясно…

Олег налил себе коньяка, но затем отставил стакан, вскочил из-за стола и принялся расхаживать по кухне… Вот кое-что другое предельно ясно — если он даже проследил всю цепочку верно и его догадки верны, то никаких доказательств все-равно нет! А Голубов, если только заподозрит, что статскому советнику Одинцову что-то известно, немедленно с ним расправится, не остановится ни перед чем!

Сейчас, как никогда, нужны союзники, причем достаточно влиятельные.

Но кто?

Ответ очевиден — Паук, Штилер, министр мировоззрения и вождь пропаганды ПНР.

Для него Народная дружина, и возглавляющий ее Хан — в первую очередь не старый соратник и товарищ по партии, а противник в бесконечных интригах и склоках, что разыгрываются вокруг «трона»… Удар по Голубову не сможет не отразиться на всем корпусе жандармов и на его начальнике.

Позиции Хаджиева и всей НД окажутся серьезно подорваны, а выиграют остальные игроки, толкающиеся локтями у кормушки власти.

— Ха, отлично! — воскликнул Олег.

Прекрасно, что у Шульгина есть телефон, и что номер квартиры Паука, где он обычно живет в холодное время года, так легко извлечь из памяти… у министра нет привычки работать по ночам, и он, скорее всего, спит, но это ничего, с этим придется как-то справиться.

Соединили не сразу, пришлось некоторое время ждать, а затем в трубке прозвучал холодный голос Покровского, личного секретаря Штилера:

— Да?

— Доброй ночи, это Одинцов, у меня срочное к дело к самому! — выпалил Олег на одном дыхании.

— Одинцов? Ты с ума сошел или пьян? — поинтересовался Покровский. — Два часа ночи! Хотя тебя вроде контузило, ладно, я готов тебе простить такую глупость и забыть обо всем, если ты…

— Я серьезно. Не пьян и в своем уме, — Олег постарался смирить бешено стучавшее сердце.

Напором и эмоциями тут ничего не добьешься, он должен быть спокоен, рационален, логичен и убедителен.

— Ну так может мне расскажешь? А я утром ему доложу?

— Дело в том, что я могу не дожить до утра, особенно если ваш телефон слушают.

Похоже, эта фраза прозвучала достаточно убедительно, поскольку Покровский несколько мгновений промолчал, слышалось только его недовольное кряхтение, а потом сердито произнес:

— Ладно, я разбужу министра. Но если дело окажется неважным, то застрелись сам. Понял?

— Конечно, спасибо, — облегченно выдохнул Олег в трубку.

Есть вероятность, что «опричники» из управления имперской безопасности слушают самого министра, но не очень большая, и даже если это так, то вряд ли они в курсе интриг Голубова… Этот звонок отметят, запишут, но пока доложат по начальству, пока информация дойдет до штаба ОКЖ.

К тому же сам его начальник сейчас в поезде, мчится из Казани в Нижний.

Так что какое-то время у Олега есть.

Из трубки донеслись отдаленные шаги, потом стук, и баритон, известный всей стране, произнес:

— Слушаю.

В этом слове не было и тени сонливости, зато звучал намек на скрытый гнев.

— Иван Иванович, говорит статский советник Одинцов, — Олег внутренне напрягся, по давней привычке «вытягиваясь» перед министром, как во время одного из обычных докладов. — В конце сентября по просьбе начальника штаба ОКЖ я был зачислен в рабочую группу, созданную для расследования взрывов в нескольких городах империи…

Нужно изложить все быстро и четко, чтобы Штилер сразу уловил суть и заинтересовался.

Паук слушал молча, не перебивал, и это был хороший признак.

— Интерееесно, интерееесно, — протянул он, когда Олег замолчал. — Прямо детектив. Выглядит, конечно, невероятно, и доказательств у тебя пока никаких, как я понимаю?

— Именно так.

— Постарайся их достать… — донесся негромкий стук: Паук, как обычно, вертел карандаш и стучал им по ближайшей ровной поверхности, в данном случае — по телефонному столику. — Прослушки с моей стороны можешь не бояться, линия чистая, а с твоей… откуда звонишь?

— Из квартиры Шульгина.

— Тоооже маловероятно, что его слушают. Невелика птица, — министр сделал паузу. — Подстрахуем тебя на тот случай, если «опричники» захотят тебя ликвидировать, я сейчас же позвоню Померанцеву, у него в нижегородском охранном отделении должны быть какие-нибудь орлы…

Штилер, и это всем было известно, состоял в отличных отношениях с главой МВД.

Ну а тот, несмотря на все усилия Хана, сумел сохранить за собой и Особый отдел в департаменте полиции, ведающий политическим сыском, и охранные отделения в губерниях империи.

— Тебе позвонят, и за тобой присмотрят, — продолжил министр. — Ты пока не рыпайся. Собирай доказательства и веди себя так, словно нииичего не случилось. Если что — звони мне. Распоряжусь, чтобы соединяли немедленно.

— Хорошо.

— Тогда все. Удачи, — и Штилер отсоединился.

Олег положил трубку на рычаги, и вытер со лба холодный пот.

Он сделал все, что мог, и если даже теперь его убьют, то Голубову это с рук не сойдет… Вот только почему-то Одинцов не чувствовал себя победителем, страх, горечь и разочарование никуда не исчезли…

Надо поспать… где там диван, о котором говорил Шульгин?

Но вместо гостиной он направился почему-то на кухню, подошел к окну и прижался лбом к холодному оконному стеклу.

Мокрый снег продолжал валить, но был виден и кусок площади Минина, и стена Кремля, и губернаторский дом за ней. И там, во мгле, как ни странно, можно было различить колышущийся на ветру государственный стяг — пятно мрака, более густого, чем обычная ночная тьма, словно дыра в плоти мира, провал, ведущий в неведомую бездну.

Олег смотрел на него, не в силах отвести глаз.

Анна мертва…

Эх, если бы она не ушла от него, то наверняка осталась бы жива, не поддалась болезни… он понимал, что это глупость, что для оторвавшегося тромба не имеет значения, где и с кем она прожила последние годы, но почему-то хотелось верить в подобное…

Но как она могла не уйти, если он посвятил всю жизнь, отдал много лет тому флагу, что реет вон там, во тьме? Отдал себя служению идее, лег камнем в основу грандиозной пирамиды, стал клеткой исполинского социального организма, превратился в часть божьего или дьявольского творения, это уже как посмотреть, растворился в иллюзии…

И стоило оно того?