Чёрное солнце

Эпилог Лица смерти

Ник старался открыть глаза.

Он не мог. Он не мог их открыть.

Он не мог пошевелить ни одной частью своего тела, даже дёрнуть уголком губ или мускулом под кожей.

Тошнота омывала его в сочетании с болью столь сильной, что он не мог её вынести, не мог думать. Болели его кости, его кожа, зубы, скальп, челюсти, пальцы, суставы, мышцы руки и ног, ступни. Даже его член болел.

Каждая часть его тела болела, но каким-то образом это не смешивалось в единую неописуемую боль.

Она не приходила волнами.

Скорее, она была постоянной, не унимающейся, до безумия конкретной. Он мог почувствовать каждую болевшую часть дела в отдельности, индивидуально, как независимую специфическую разновидность дискомфорта или откровенной агонии. Сосредоточенность на одной боли не уменьшала другие ощущения. Сосредоточенность на одной боли не отвлекала его от происходящего с другими частями его тела.

Он был не один.

Осведомлённость об окружении не меркла на фоне боли.

Он определённо был не один в этой комнате.

Он не понимал, откуда ему это известно. Он ничего не слышал.

Ну, нет… нет, это неправда.

Он слышал разное.

Он много чего слышал.

Осознание того, как много он слышал, на мгновение отвлекло его от не-пустоты комнаты, хоть и не преуспело в отвлечении его от боли. Это вовсе не уняло боль, но сосредоточило его разум как лазер, направив на другую часть горизонта.

То, сколько всего он слышал, сбивало с толку. А ещё это заставляло его член болеть, но уже не так, как раньше.

Слабый ветерок коснулся стекла справа от него, чуть выше места, где он лежал.

Ник прислушивался к продвижению ветра, пока тот легонько пробегал мимо окна, как беглое прикосновение пальцев. Он услышал дрожь стекла, лёгкую вибрацию в деревянной раме.

Он отвлёкся от окна, когда кто-то смыл в унитазе на несколько этажей выше него, и вода лениво хлынула в чашу перед тем, как её засосало в трубу. Он слышал, как мужчина вышел из туалета (откуда он знал, что это мужчина?), прислушался к скрипу старых деревянных половиц, скрипу линолеума под поношенными кожаными туфлями.

Здание было старым. Высокие потолки.

Он находился в городе, но не в том, который хорошо знал.

Никакие из запахов не казались теми самыми.

Он слышал телевизор, работавший в комнате другой квартиры, и на несколько секунд сосредоточился на нём, слушая, как молодая пара тихо переговаривается на скрипучем диване. Французы? Итальянцы? Они говорили по-французски. В соседней квартире другая молодая женщина смеялась, разговаривая по телефону, лениво кружа по кухне босиком и разговаривая с кем-то также по-французски, но с другим акцентом.

Он услышал, как кто-то пустил воду в кухонную раковину в той же квартире, расслышал бормотание, тоже не на английском, а затем шорох рук, вытираемых о полотенце.

Ник сосредоточил своё внимание за пределами здания.

Он тут же услышал уличное движение в таких деталях, что буквально представлял себе разные машины. Он наблюдал, как они проезжают мимо — лимузины, седаны, мотоциклы, грузовики, автобусы, велосипеды, фургоны. Он слышал более отдалённые человеческие голоса, говорившие в основном по-французски, музыку в близлежащих витринах и ресторанах. Он слышал звуки соприкасавшегося стекла и металла, звуки стекла и дерева, отдалённые глотки — кто-то пил жидкость безо льда, скорее всего, пиво.

Чем больше он фокусировался на отдельном скоплении звуков, тем больше он слышал.

Однако в этой комнате — ничего.

Он даже не слышал дыхания.

И всё же он знал, что он не один.

С трудом сделав усилие, он постарался открыть глаза.

Он постарался пошевелиться, сделать глубокий вдох.

Однако он не мог вдохнуть. Он не мог дышать.

Прежде чем он успел уложить это в голове, его груди коснулась рука.

Он даже не осознавал, что пытается встать, пока рука не заставила его аккуратно опуститься на матрас. Он должен был встревожиться из-за этой руки, присутствия кого-то другого, из-за сдерживания, из-за своего незнания, кто это был.

Вместо страха он ощутил злость.

Чем дольше эта рука поглаживала его грудь, тем сильнее в нём нарастала злость.

И всё же он изучал издалека, ощущая ту ненасытную ожесточённую злобу, замечая, что от неё сложно отстраниться, даже когда он смотрел на неё почти бесстрастно. Он всё ещё плавал в этой ярости, когда тот, кто касался его груди, издал звук, который Ник меньше всего ожидал услышать.

Он… усмехнулся.

Это определённо был кто-то мужского пола.

Ник знал это по руке. Он знал это, но он не ассоциировал ладонь с конкретным полом, пока не вынужден был сформировать соответствующее предложение в уме.

Но маскулинность — это лишь одна деталь.

Ник знал этот голос.

Он узнал его ещё до того, как тот произнёс полноценные слова.

— Боже, боже, — произнёс он. — Полагаю, мы действительно делаем это. Полагаю, мы действительно просыпаемся, да? Ну разве ты не маленький торопыжка?

Ник подавлял недоумение вместе со спутанной массой чувств, которые пробудили в нём эти слова. В голосе мужчины звучала привязанность, веселье, мягкость, которой Ник никогда от него не слышал. Ник услышал, как вампир повернул голову, обращаясь к кому-то другому в комнате.

— Посмотри на него. Ну разве он не великолепен? Совершенно прекрасен.

Ник ощутил, как воздух над его телом сместился. Не понимая, откуда он это знает, он осознал, что смещение воздуха вызвано женщиной. Он знал, что теперь она стояла над ним, глядя на него сверху вниз.

— Прекрасен, — выдохнул Брик, снова глядя на него. — Он прекрасен. Посмотри на него. Он готов мне голову оторвать просто за то, что я к нему прикасаюсь.

Кто бы ни находился здесь с ним, они не ответили.

Ник постарался пошевелиться.

И вновь потерпел неудачу.

— Ну же, ну же, Наоко, — шутливо пожурил его Брик, вновь принимаясь поглаживать его грудь. — Мы дадим тебе массу причин бороться, не бойся. Просто отдохни ещё немножко. Мы возьмём тебя повеселиться, как только ты будешь в состоянии.

Ярость Ника взбурлила в нём, переполнив до краёв.

Чем дольше он лежал, тем хуже становилось.

Он не злился на этот голос. Он злился на саму мысль, что ему придётся остаться здесь ещё хоть на мгновение, ещё хоть на секунду, ещё хоть на миллисекунду. Он хотел рявкнуть на говорившего мужчину, но не потому, что он на него злился. Он не мог осознать, что он к нему чувствовал. Он не мог осознать ни одно из тех чувств, что воевали в нём в данный момент.

Неспособность осознать эти чувства вызвала очередной мощный прилив ярости.

— Приведи Люсию, — сказал Брик с весельем в голосе. — Думаю, нам нужно немного его успокоить. Если мы этого не сделаем, то вырвавшись на свободу, он убьёт половину города.

— Почему её? — спросил другой голос — но не та женщина, которая на него смотрела.

Она, похоже, надулась.

Ник слышал, что она пытается выдать это за шутливую обиду, но на самом деле всё не так. Она действительно задета.

— Почему не я? — спросила она, выпятив губу.

Брик усмехнулся.

— Люсия ему нравится. Ты это видела не хуже меня. Можешь потом поругаться с ней из-за этого, Ана, если хочешь. Пока что наш именинник получит то, чего хочет.

В темноте за закрытыми глазами Ника замелькали образы. Самолёт. Кожаные сиденья. Наручники. Кроваво-красное вино. Смех. Красные губы и языки. Хрустальные глаза, длинные тёмные волосы, руки, притягивающие его…

Зубы, разрывающие его.

Их смех нарастал и стихал, как лампа, раскачивающаяся в темноте.

Он помнил их смех лучше всего остального.

Изображения пытались слиться воедино, но их раздувало в разные стороны, как водянистый дым. Они двигались слишком быстро, чтобы он зацепился за что-то в отдельности.

Их было много. Слишком много.

Слишком много, чтобы сражаться.

Ник боролся с собственным телом.

Он хотел открыть глаза, сесть… заговорить.

Он очень хотел заговорить.

Он даже не знал, что он хотел сказать. Он не мог находиться здесь, будучи полностью в сознании, но немым, заточенным в ловушке безмолвия, вынужденным выслушивать, как они говорят про него.

Теперь он знал, что их здесь было больше трёх.

Теперь, когда они двигались, а не сидели неподвижно как статуи — теперь, когда он знал, к чему прислушиваться, что чувствовать — комната казалась полной. Он насчитал минимум шестерых, может, даже семерых, но он также не понимал, откуда ему это известно. Шепотки изменения освещения, смещение воздуха в комнате, лёгкое шуршание по дереву или обоям, ткань, спружинившая от ковра, как только тяжёлая нога поднялась в воздух, едва слышный вздох диванной пружины.

Он не слышал дыхания.

Он не слышал, чтобы кто-то из них дышал.

— Расслабься, дражайший, — увещевал Брик, поглаживая его плечо сильными пальцами. — Расслабься. Мы изо всех сил будем развлекать тебя, пока твоё тело к тебе не вернётся.

Ник не мог ответить.

Он не знал, как ответить.

Он знал, что вообще не мог расслабиться. Он не хотел расслабляться.

Однако пока что он также не мог пошевелиться. Он мог лишь лежать там, чувствуя всё, слыша всё, терпя эту боль, терпя своё раздражение, ярость, ожесточённое желание сесть, пошевелиться.

Пока что он мог лишь находиться в этом моменте.

И всё же какая-то часть его уже поняла.

Даже сквозь ярость, раздражение, неспособность говорить, боль…

Он понимал.

— Он плачет? — раздался другой женский голос, поближе к нему.

Она опустилась на постель рядом с ним, её лёгкая фигура прогнула матрас и слегка сместила его в её сторону. Затем её руки оказались на его теле, лаская грудь, которая, как впервые осознал Ник, была обнажённой. Её пальцы массировали мышцы, пробегались по очертаниям кости, холодя кожу.

Её пальцы одновременно причиняли боль, потому что у него всё болело, и в то же время ощущались приятно — тоже из-за боли.

Её пальцы одновременно утешали и усиливали чувства, которые его захлёстывали.

— Скорее всего, это просто боль, — сказал Брик все ещё с той привязанностью в голосе. — Кто из нас не помнит ту боль? Это все равно что гнить заживо.

Кто-то из других фыркнул, в знак согласия и веселья.

Этот был мужчиной.

Пальцы смахнули слёзы с глаз Ника — те же маленькие пальчики, которые теперь гладящими движениями убирали его волосы с глаз.

— Он до этого был красивым, — заметила она. — Теперь он великолепен.

В голосе Брика звучала гордость, когда он ответил.

— Действительно, не так ли? Он нетипично поразителен, даже для одного из нас… даже для одного из них, — эта гордость сделалась ещё заметнее, когда он добавил: — У меня на это глаз намётан, разве нет? Я знал, что он будет моим, как только я его увидел.

В голосе другого мужчины прозвучала улыбка.

— Не помешало делу и то, что тебе нужен был рычаг давления на Блэка, — его голос звучал культурно, музыкально. — Не помешало и то, что ты хотел иметь в нашем лагере одного из его людей, чтобы он готов был помочь нам. Или тебе нужно было, чтобы они были одними из твоих людей, чтобы он не посмел тебя убить.

Брик поднял голову к говорившему.

Ник буквально видел это движение своим мысленным взором.

Он слышал почти бесшумное движение, когда длинные тёмные волосы вампира чуть сместились по его широким плечам, а под бледной кожей перекатились мышцы.

— Брак ради союза — это все равно брак, не так ли? — Брик улыбнулся вампиру, который только что к нему обратился. — Я всё равно выбрал желанную невесту. Я выбрал того, кто по моим ощущениям лучше всего послужит благополучию наших людей… того, кто лучше всего удовлетворит меня. Он станет активом. Это неизменно в зависимости от других, менее долгосрочных применений.

Брик повернулся лицом к женщине, которая гладила Ника.

— Разве ты не согласна, Люсия? — вампир усмехнулся. — Или ты думаешь только о том, когда его член вновь заработает?

Женщина над Ником лишь улыбнулась — может, потакая другому вампиру, а может, потому что ей не понравились его слова.

Её пальцы не отрывались от кожи Ника.

Ник невольно ощущал там собственничество, а также слышал его в голосе Брика.

Они считали его своей собственностью.

Все они.

Ник не понимал до конца, но это собственничество его не тревожило. Оно казалось правильным. Такое чувство, будто они имели право воспринимать его в таком свете. Мысли, сопровождавшие эти чувства, сбивали его с толку до такой степени, что его голова заболела ещё сильнее.

Он ненавидел Брика.

Он ненавидел всё, за что ратовал вампир.

Он ненавидел вампиров. Он страшился их.

Смятение в его сознании лишь усилилось, когда он попытался увязать эти мысли с тем, как он сейчас себя чувствовал. В итоге противоречие было недолгим. Эти прошлые мысли теперь казались ему менее реальными. Они казались прозрачными, мелочными, безосновательными, вызванными невежеством. Его теперешние чувства казались настоящими, актуальными, почти физическими по своей природе.

Они походили на его сущность — но только не на ту сущность, которую он помнил.

Не на того Ника, которым он считал себя прежде.

При этой мысли его печаль усилилась.

Вопреки смятению, вопреки реакции на прикасавшиеся к нему пальцы, вопреки неспособности отреагировать на Брика так, как прежде, эта печаль пыталась завладеть им.

Он помнил, как почти умирал…

Умирал.

Может быть, всё так просто. Может быть, не было никакого «почти».

Ник помнил, как умирал.

Женщина возле него продолжала молча ласкать его лицо и тело. Она вытирала его слёзы, и он продолжал плакать, будучи не в состоянии остановиться.

Он знал, что это такое.

Он знал, но знание, понимание последствий этого ничуть не помогало.

Дело сделано.

Ник Танака уже мёртв.

Конец девятой части