Черное колесо

16. ИРСУЛИ И УРСУЛА

Весь следующий день Пен сторонилась меня; я чувствовал свою вину, но надеялся, что она не догадается. За завтраком и ленчем я пытался вовлечь ее в разговор, но она упорно не обращала на меня внимания.

Во второй половине дня Флора Сватлов пришла ко мне и попросила несколько таблеток снотворного — она плохо спит из-за кошмаров. В них она не она, а… — я уже догадался, — черная жрица Кумби-Кумби из Ганы. Ее рассказ полностью совпадал с рассказом леди Фитц, но в нем были некоторые дополнительные подробности относительно туземного напитка сангари или кровной клятвы, которую дали призраки на колесе. Каждый из давших клятву отведал крови остальных.

Она рассказала, каким образом на колесе оказались вырезаны руки старого капитана — невероятнее происшествие!

— Я никогда не могла забыть ощущения этих рук, их прикосновения ко мне; они потопили наш корабль, они обрекли меня на бесконечное ожидание! Когда тела стали нам бесполезны из-за соленой воды, мы переселились в колесо, на котором в знак нашей клятвы были вырезаны наши руки. Оно не могло сгнить, потому что наши бессмертные души давали ему жизнь. Пока жили мы, жило и колесо. И так как я помнила руки капитана, их очертания тоже появились на колесе.

Но, будучи слепой, она не больше леди Фитц могла знать, кому принадлежат эти руки. Она сказала:

— Иногда я слышу голос, это мой собственный голос, голос Ирсули, и он произносит такие слова: «Им нужно заплатить за то, что они отдали нам свои тела. Даже если их ждет смерть, пока они служат нам, они вознесутся к черному блаженству».

— Да, да, — устало согласился я, довольный уже тем, что Флора считает свое видение сном, а не посланием с неба или воспоминанием призрачного гостя. — Вы рассказывали кому-нибудь о своих кошмарах, кроме меня?

Она вяло изогнулась, и я подумал, что сейчас последует какое-то признание.

— После моего нелепого выступления за обедом три дня назад я не считала это разумным, но Чед проявил такую заботливость, что я немного рассказала ему. И я видела колесо, — добавила она. — Я вошла в каюту капитана Бенсона — в своем красном платье, — торжественно закончила она, и я понял, что в красном она неотразима.

— Ваши кошмары начались до того, как вы увидели колесо, или после этого?

— Одни до, другие после. Но я не так глупа, как все думают. — Она надула губы, и ее нижняя губа превратилась в искушающий маленький плод. — Я все обдумала. Меня обидели, и при этом упоминалось черное колесо, поэтому оно мне и приснилось.

Это что-то новое — слушать, как мне объясняют сон: мне уже наскучило повторяться.

— Руки на колесе появились во сне после того, как я их увидела, так что и это объяснимо.

— А как же имена? Ирсули и Рафферти?

— Брат подшучивал надо мной, что мы тут застряли навсегда. Он надеялся, что наш корабль не будет похож на лодку святой Урсулы.

— А кто это?

— Она была девственницей и вместе с десятью тысячами других девственниц бежала, чтобы избежать притязаний языческого принца. Она три года провела в море.

— А Рафферти?

Она задумалась, одобрительно поглядывая на изгиб своего бедра.

— Не могу вспомнить. Но ведь это был только сон. Совершенно неважно. — И сразу проницательно: — Или все-таки важно?

Я торопливо заверил ее, что, конечно, нет.

— А ваш брат видел колесо?

— Конечно! Он тоже был в каюте капитана Бенсона, когда я пришла туда. Капитан пригласил его, потому что мой брат знает все о таких вещах.

— Преподобный — антиквар?

— Боже, конечно, нет! Это область леди Фитц. Капитана Бенсона интересовала резьба на колесе. Мой брат в своих теологических исследованиях многое узнал о символических украшениях, вот и все.

Я сказал нарочито игриво:

— Надеюсь, у него от колеса не начались кошмары?

Она хитро улыбнулась.

— Гарольду всегда снятся кошмары; без них он чувствует себя несчастным. О, я знаю, у него репутация светского человека, но есть в нем что-то от святого Антония, знаете, того самого, что отправился в пустыню, где его преследовали искушения. Гарольд всегда совершенствуется после хорошего ночного кошмара: он сокращает количество сигарет и целую неделю не дотрагивается до выпивки. Он обычно рассказывал мне свои сны, но они так нелепы, особенно когда он пытается объяснить, что хотел этим сказать Господь, что я не могла удержаться от смеха. С тех пор он держит их при себе. Бедный Гарольд, — с сочувствующей улыбкой добавила она, — он сам не знает, черный он или белый.

И продолжала в припадке откровенности:

— Вы не только врач, но и психолог. Вы, вероятно, уже догадались, зачем Гарольд взял меня сюда. Бедный путаник не доверяет Господу, считает, что Бог не сможет меня удержать. И мне кажется, — задумчиво добавила она, — он делает ту же ошибку, что и я в своем сне — ставит себя выше Господа.

Она вздрогнула.

— Надеюсь, он не заплатит за это, как я в своем сне!

И продолжала:

— Он упросил Бенсона взять меня, чтобы я вращалась в высшем обществе и нашла себе подходящую пару. Такое отношение не назовешь религиозным, а Гарольд религиозен — ну, иногда. А мне это не нравится, — откровенно сказала она. — То, что он раболепствует перед Бенсоном. Я не такая, как считает Гарольд. Я равнодушна к деньгам…

Почти не слушая ее, я размышлял. Преподобный Гарольд может разделять всеобщее «заражение» личностью Ирсули, а может и нет. Придется это выяснить.

Вполне возможно, что рисунок на колесе оказывает гипнотическое воздействие и может, как приборы в клиниках Бернхейма и Шарко, вызывать состояние умственного подчинения, сна воли. Под гипнозом человек может видеть себя переживающим самые невероятные события, но все это диктуется ему гипнотизером.

Но у колеса нет мозга, нет губ, которые могли бы внушить нужные мысли плененному сознанию. Кто же мог воспользоваться этим положением? Кто иной, кроме хранителя колеса, который всегда ревниво находится рядом с ним?

Бенсон!

Туманная мысль, которая давно формировалась у меня в сознании, вдруг приобрела резкость, она теперь напоминала не клочья тумана, а четкие очертания грозовой тучи.

Я вспомнил, как при первом же прикосновении к колесу почувствовал тревогу. Мне уже тогда следовало понять, какое воздействие оно оказывает на сознание. Я вспомнил также тот момент, когда вчера Бенсон спросил меня, что я вижу в колесе, и его разочарование, когда я ответил, что ничего, кроме прекрасной резьбы. Я вспомнил его обвинения, что я, как и остальные на судне, шпион.

Я пытался припомнить все, о чем мы с Бенсоном говорили.

Вспомнил я и то, что у него существует какой-то план, для него очень важный, и чтобы осуществить его, он готов задержать здесь нас всех.

Я не хотел соглашаться с этим подозрением. Зачем Бенсону внушать историю Ирсули леди Фитц и остальным? То, что он может гипнотически воздействовать, вполне вероятно, иначе он никогда бы не приобрел своей репутации в юридических кругах. Успех в суде зависит во многом от того, насколько адвокат сумеет повлиять психологически на жюри, загипнотизировать присяжных, чтобы они встали на его точку зрения.

Возможно, леди Фитц не так далека от истины, когда заявляет, что Бенсон одержим злым духом. Теперь я понял, почему Кертсон так хотел, чтобы я принял участие в этом плавании. Сам он не мог плыть, и я стал его заместителем. И Бенсон был прав, назвав меня шпионом. Но почему Бенсон так же назвал и всех остальных? Чьи интересы они представляют?

Я невольно застонал. Флора тут же рассмеялась, напомнив о себе.

— Я знала, что вы консервативны, доктор. Это удивительно, учитывая ваше медицинское образование. Но я не думала, что шокирую вас.

И сказала, что, недооценив меня, опять повела себя глупо. При этом она хлопала ресницами.

Я успокаивающе ответил, что мысли мои ушли в сторону, потом понял, что такое признание в ее обществе неразумно, и попытался загладить ошибку, восхищаясь ее красотой. Она ушла в хорошем настроении; у меня же оно было плохим.

Теперь еще важнее стало поговорить с Пен.