Черное колесо

11. РЫЖИЙ

Днем, бесцельно слоняясь по своему кабинету, я слышал, как Бенсон гневно зовет капитана Джонсона. Меня поразил не тон его голоса, а странные интонации. Голос звучал визгливо, раздраженно, словно у Бенсона был приступ астмы. Я подошел к двери и выглянул.

Бенсон воинственно шагал в сторону каюты Джонсона, за ним бежал Мактиг и что-то ему говорил. Бенсон кулаком ударил по двери каюты и, не дождавшись ответа, ворвался внутрь. Через мгновение он снова появился.

— Джонсон! Джонсон! Где он спрятался?

Он затопал по коридору. Мактиг пожал плечами и отстал. Я окликнул ирландца. Тот повернулся, увидел меня и подошел, Я прошептал:

— Что с ним?

Мактиг мимо меня прошел в кабинет и устало опустился на стул. Порылся в кармане в поисках трубки. Лицо у него осунулось. Он сказал, бросая спичку в пепельницу:

— Я люблю старого ублюдка, но временами мне хочется украсить его зад отпечатком своей подошвы.

Он рассмеялся коротким, резким смехом, похожим на хруст черствого хлеба.

— Эти вечные колебания добьют меня. Мы добрались до острова, и я был счастлив, думая, что этот глупец избавится от хватки старого капитана, — счастлив, как мальчишка, когда сгорела школа, где он учился. Но тут мы находим эту лохань и проклятое черное колесо! И вот — полюбуйтесь: он снова здесь, этот старый капитан, и на этот раз со всеми украшениями!

— Но что…

— Смитсон вместе с несколькими матросами высадился на берег, чтобы нарубить деревьев для кнехтов и брусьев, и решил, пока его люди работают топорами и пилами, побродить с лопатой. Опавшая дюна показалась ему подходящим местом, и он начал там копать — и вот как раз в этот момент Большой Джим отрывается от своего любимого колеса и решает посмотреть, как идут дела на берегу и на борту. И тут же видит Смитсона на дюне. Как смеет этот ублюдок охотиться за сокровищами, когда капитан торопится отремонтировать «Сьюзан Энн»? Я ничего не мог сделать. Пришлось везти старика туда.

Мактиг помолчал, затягиваясь,

— И все время он изрыгал такие ругательства и непристойности, которых я, известный ценитель, никогда не встречал ни в употреблении, ни в изъятых книгах. Должен сказать, мы быстро добрались до дюны: подобный заряд брани действует лучше ракетного двигателя.

Он опять затянулся.

— Капитан направился к Смитсону и разразился новой красочной тирадой. Смитсон воспринял это, как град по жестяной крыше: просто стоял с застывшим лицом и слушал. Когда капитан вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание, Смитсон заметил, что люди его работают, и потому нет смысла браниться, да к тому же он подчиняется капитану Джонсону, а не владельцу «Сьюзан Энн».

Мне наплевать на Смитсона, но он прав. Такие обстоятельства случаются сплошь и рядом, и умный капитан или владелец их не замечает. К тому же, черт побери, Смитсон видел, как мы утром вернулись с грудой добычи. Почему бы ему самому не откопать парочку сувениров? Почему все всегда должно доставаться богачам?

— Да, но что дальше?

— Ну, Большой Джим в роли старого капитана превосходно исполнил роль сорвавшегося с привязи. Он захотел схватить лопату и закопать Смитсона в песок по горло. Но Смитсон схватил лопату первым и не хотел уступать. Капитан вспыхнул, как окаменевшая рекламная фуксия с неоновыми листьями. Но и это не испугало Смитсона, тот по-прежнему выглядел весьма угрожающе с лопатой в руках. Поэтому, чтобы не пачкать руки о такую мразь, — мне кажется, что капитан искренне так подумал, — он повернулся и направился назад к лодке. И не считал при этом, что сдержанность — лучшая часть мужества. Вовсе нет!

Пока я греб назад, он многократно заявлял о своем намерении заковать Смитсона, расстрелять весь экипаж, причем выдал новый залп непристойностей. К тому времени, как мы добрались сюда, он должен был бы успокоиться, но он еще более раскалился, и я серьезно начинал подумывать, не стукнуть ли его по голове веслом или попросить вас сделать ему укол успокаивающего. Вот и все. Более чем достаточно.

Я сказал:

— Это всего лишь приступ гнева. Пройдет. Не стоит беспокоиться.

— Вы так думаете? Приятель, вы не знаете экипаж. Это все потомки первоначального экипажа «Сьюзан Энн». Их предки сражались с малайскими пиратами, как мы играем в регби, просто для удовольствия. Питерс, которого смыло в ураган, рассказывал мне кое-что о том экипаже. Они однажды захватили две джонки с пиратами и пустили их в плавание в таком разделанном виде, что судьба погибших солдат Кастера[4] кажется детской игрой.

Когда дело доходит до зла, эти парни должны превосходить своих предков. Еще два-три таких гневных приступа, и они решат, что капитан спятил. И это он будет в кандалах или расстрелян, а не экипаж. Не они.

Я не мог поверить в это. И возразил:

— Но он же сам их выбирал. Они преданы ему…

Майк выколотил трубку о блюдце с кристаллом, который я выращивал. И сказал:

— Прошло сто лет с тех пор, как распался первый экипаж «Сьюзан Энн». Они утратили связь друг с другом. Большинство из них никогда не слыхали о старом капитане и так бы и не узнали, если бы Бенсон не раскопал их имена в старом корабельном журнале. Они тут из-за денег и считают, что очень нужны, раз уж миллионер потрудился их отыскать и подкупить, чтобы они отказались от прежней привычной работы. Знаете, сколько платит им Бенсон?

Я понятия не имел. Он мне сказал, и я был поражен.

— Одна лишь непомерная плата уже должна была сделать их подозрительными. Нас ждут неприятности. Питерс об этом знал, но не посвятил меня. Ему как раз Большой Джим нравился. Я надеялся понять, что происходит: поведение Смитсона свидетельствует, что нарыв вот-вот прорвется. И то, что старый капитан сейчас делает, вовсе не улучшит положения.

Мы прислушались: ясно доносился резкий голос Бенсона. Я рассмеялся при мысли о мятеже.

— Мактиг, вы так хотите спать, что вам наяву снятся кошмары. Отправляйтесь к себе и ложитесь в постель.

— Спать! — усмехнулся он, вставая. Потянулся и зевнул. — Я не склонен к извращениям, док, но позвольте вам сказать, что я жду не дождусь объятий Морфея. Однако, сейчас мой долг — удержать капитана от того, чтобы вызвать вражду Джонсона.

Он направился к двери и остановился. Печально взглянул на меня.

— Я чувствую себя, как сырая кожа на непрочной раме. Рама вот-вот лопнет. У вас есть что-нибудь алкогольное от этого?

— Если хотите успокоительное…

— Успокоительное не поможет. Мне понадобится пьяная удаль, если капитан настигнет Джонсона. Прольется кровь, и я не шучу.

Я дал ему порцию пшеничной водки. Он улыбнулся.

— Надеюсь, вы не хранили в ней образцы?

Проглотил водку, отдал мне стакан и вышел.

Я вернулся к своей работе. Оставался примерно час до обеда, когда ко мне ворвался без стука один из моряков — Перри.

— Хватайте свои инструменты, сэр, и идемте быстрее!

Я схватил медицинскую сумку. Мрачные предсказания Мактига приписал его взвинченным нервам, но эта внезапная тревога припала им характер реальности. Прежде чем Перри что-то объяснил, я услышал, как кто-то поет, вернее, ревет довольно приятным баритоном.

— Это Мактиг, — сказал Перри. — Его слышно по всему кораблю. — Он заторопился по коридору, и мне пришлось его догонять. — Он пьян, — сказал Перри, — вернее, он произнес нечто соответствующее этому литературному выражению. Мне послышалась нотка зависти в его голосе. — Капитан Джонсон хочет, чтобы вы его заперли, пока не услышал мистер Бенсон.

Если бы мы шли не так стремительно, я спросил бы, почему мистер Бенсон не должен его слышать. Но мне не хватило дыхания. Обрывки песен становились все громче: мы приближались, но не к каюте Мактига, а к каюте Хендерсона; неожиданно пение прервалось.

Мы вошли в каюту Хендерсона. Мактиг лежал на койке первого помощника, Хендерсон прижимал его к ней, руками зажимая рот Мактигу. В воздухе резко пахло виски.

Перри незаметно удалился. Хендерсон посмотрел на меня.

— У вас есть средство, чтобы он сразу отключился и замолчал? Чем быстрее, тем лучше.

И злобно добавил:

— Мне безразлично, если он проваляется до середины следующей недели! — Он успел отдернуть руку, прежде чем Мактиг укусил ее. Мактиг снова разразился песней и попытался сесть. Эту песню я раньше не слышал. Кажется, она была на гэльском языке. Хендерсон снова опрокинул его на койку и зажал рот подушкой. — Кусай это, черт тебя побери!

Набирая раствор в шприц, я спросил:

— Что случилось?

— Многое. Я бы вам не сказал, но вы сами узнаете рано или поздно. Но только помалкивайте, пока не пойдут слухи. У нас и так достаточно неприятностей.

Мактиг бился. Я пытался схватить его за руку.

Хендерсон неохотно убрал подушку. Даже хватая ртом воздух, Мактиг попытался что-то пропеть. Хендерсон стоял с подушкой наготове.

— Мистер Бенсон и капитан Джонсон разошлись во мнениях относительно поведения отдельных членов экипажа. По моему мнению, мистер Бенсон не прав. Мактиг попытался примирить их и ничего не добился. Тогда он отыскал стюарда, выпросил у него бутылку спиртного и напился. Но это еще не все…

Взвинченное состояние Мактига сделало его легкой добычей спиртного; я ему дал порцию, и тем самым еще больше пробудил жажду, Я испытывал чувство вины.

Хендерсон продолжал, перекрывая вопли Мактига:

— Мимо проходили Смитсон и остальные, и Мактиг, должно быть, решил уговорить их сдерживаться. Он пригласил их выпить. Я услышал шум, пошел взглянуть: все они напились выше Гималаев. Если бы Бенсон это увидел, тут бы черт знает что началось. Остальные вели себя не так буйно, как Мактиг, поэтому я велел всем им дать кофе, а Мактига привел сюда, чтобы он не шумел… Бог знает, на что он еще способен! Если только Бенсон что-то услышит, особенно после стычки с Джонсоном… что ж, тот, кто говорит, что адской ярости не бывает, просто не имеет достаточного опыта.

Я закатал рукав Мактига, протер руку спиртом и сделал ему укол. Мактиг, казалось, ничего не почувствовал.

— Пройдет какое-то время, — предупредил я, — прежде чем укол подействует.

— Вы справитесь с ним? Мне нужно посмотреть, как там остальные, — сказал Хендерсон. Я кивнул. Он бросил подушку и вышел.

Мактиг умудрился поднять руку и помахать.

— Увы! Умереть… или остаться?

Потом:

— О мое сердце и душа, разве не день рождения я праздную? Я вновь возродился из огней чистилища после двухсот лет. — Его глаза увлажнились. — Я весь полон печали! Что за печальный день рождения…

Он заплакал: не от жалости к себе, а как бесконечно усталый человек, перешедший все границы выносливости.

— Но я должен петь, а не плакать, как женщина. Петь, потому что я вернулся в мир, я снова получил жизнь, отнятую у меня…

Потом трезво сказал:

— Но зачем мне петь, если эта возвращенная мне жизнь — и не жизнь совсем? Я спрашиваю вас, где теперь моя любимая Бриджит? Что могу я сделать для тех, кто давно мертв?

Он снова попытался приподняться, приблизил свое лицо к моему, прошептал — я с трудом разбирал слова:

— Может, они придут на борт за мной, все шестеро?

Потом он захрапел.

Вернулся Хендерсон. Я оставил Мактига под его присмотром, посоветовав перенести его в его собственную каюту, чтобы он не причинял Хендерсону неудобств.

Тот ответил, что предпочитает держать Мактига на виду. Он попросил меня заглянуть к Моргану, стюарду — тот не очень хорошо переносит похмелье. Я так и сделал. После этого вернулся в свой кабинет, убрал сумку, умылся и пошел в столовую на обед.

Пен не было, и я с беспокойством подумал, почему. Не было и Бенсона, что, впрочем, объяснимо: он, вероятно, оставался в своей каюте, испытывая неловкость из-за приступа гнева, свидетелями которого были многие. А может, опять любовался черным колесом. В любом случае такое поведение вряд ли нормально. Я решил заглянуть к нему позже под каким-нибудь предлогом.

Нас обслуживал Коллинз, так как участие в попойке Мактига сделало второго стюарда, Моргана, неспособным к работе.

Сватловы, леди Фитц и Бурилов вернулись из разведывательной поездки, весьма неудовлетворительной, как заметила леди Фитц. Она надеялась найти на этом острове что-нибудь, кроме песка и растительности. Леди Фитц не стала объяснять, что именно она рассчитывала найти, но бросила на Бурилова сердитый взгляд, как будто он был в этом виноват.

Бурилов решил, что должен вернуть ее расположение, и завел старорусский охотничий рассказ, где сам исполнял главную роль. Впрочем, если судить по рассказу, в то время он должен был быть еще ребенком. Чедвик слушал с явным интересом, но рот его презрительно кривился.

Преподобный Сватлов заметил, что рассказ прекрасный, и жаль, что его не слышит капитан Бенсон. Он спросил меня, не болен ли капитан.

Леди Фитц заявила, что лично ее радует отсутствие Бенсона. Она всегда считала его своим лучшим другом, особенно после того, как приводила в порядок его резиденцию в Филадельфии, но своими разговорами о призраках и одержимостью духами после урагана он произвел на нее дурное впечатление. Это испортило их отношения, и теперь она была бы рада вернуться в Майами.

Я подумал: насколько негодование леди Фитц вызвано ее сегодняшним разочарованием? Я был уверен, что если бы Бенсону потребовалось переоборудовать свою нью-йоркскую резиденцию, леди Фитц с удовольствием снова включила бы его в число ближайших друзей — за щедрую плату, разумеется.

— Теперь я смотрю на капитана Бенсона, — продолжала она, — как на одержимого дьяволом. Но почему дьявол выбрал именно его?

Очевидно, она до сих пор не слышала об одержимости Бенсона старым капитаном.

— Вы подтвердите истинность моих слов, доктор Сватлов: призраки — это души тех, кто не может вознестись в Царство Небесное, потому что не завершили свои дела на земле. Но что может завершить дух, поселившийся в капитане, если не что-то злое? И чей это дух? Почему он умер до того, как завершилось его злое дело?

Я решил расспросить Мактига, что ему известно о судьбе первой «Сьюзан Энн» и старого капитана. Если не ответит, спросить Пен. И хотя я тогда этого не знал, я попал в самую точку: и то, почему Пен назвала это путешествие обреченным, и власть над ней Чедвика, и трагедия, связанная с черным колесом — все было в этом.

После обеда я постучал в дверь каюты Бенсона. Тонким сварливым голосом он спросил, кто пришел. Я назвался. Он ответил, что он в полном порядке и врач ему не нужен, и что он может сам о себе позаботиться, а я могу идти и сделать кое-что анатомически невозможное.

Тогда я пошел искать Мактига. Хендерсон убедился, что Мактиг теперь не опасен, и переместил его в его собственную каюту. Мактиг спал так крепко и спокойно, что я тоже почувствовал, как я устал.

Я пошел к себе и лег спать.