Чароплет

Эпилог

Остров Звездопада разрастался на горизонте. Лесистые склоны круто уходили вверх, сменяясь каменистыми вершинами, над которыми кружили стаи чаек. На высокой террасе северного склона возвышалось несколько граненых белых башен. Франческа проводила взглядом сорвавшийся с одной из них золотой росчерк колабориса.

По сравнению с громадными куполами Астрофела и пронзающими облака шпилями Звездной академии цитадель Звездопада выглядела крошечной и невзрачной, но Франческе, стоявшей на носу корабля рядом с Никодимусом, она все равно показалась прекрасной. И все же, как ни старалась Франческа сосредоточиться на лесистом острове и древних стенах, тошнота плескалась внутри, как вино в кувшине. Никогда прежде ее так не донимала морская болезнь, почти ежеутренне заставляя отдавать весь съеденный завтрак бурлящей за бортом волне. К счастью, днем тошнота, как правило, отпускала.

Пятидесятитрехдневное путешествие подходило к концу. Такой разбитой и усталой Франческа не чувствовала себя еще никогда. Вещие кузнецы и друиды в большинстве своем признали Никодимуса предводителем, однако радикальные круги в Лорне и Драле – не желающие становления Лиги Звездопада, которая грозила прекратить их извечные междоусобные войны, – дружно на него ополчились.

В Небесном лесу караван едва унес ноги от дральского лесного божества – огромного древоподобного монстра, заскорузлые корни которого, словно щупальца, хватали всех без разбора, а с ветвей сыпался дождь стрел, выпущенных засевшими там лучниками. В Городе Дождя Никодимуса пырнул в спину наемный убийца. К счастью, металлические чары развеялись раньше, чем клинок успел нафаршировать какографа тончайшими иглами.

После этого лорд-губернатор Нагорья приставил к Никодимусу конный караул с серафимом (бесполым полубогом, подчиняющимся металлическому небесному покровителю Лорна). Но в десяти днях пути от города настроенные против Лиги пограничники разобрали кусок Ричардовой стены, впустив в брешь ликантропов из Камышового леса. Волки прикончили двоих спутников Никодимуса и перевернули несколько повозок. В суматохе Шеннон сломал левую ключицу – опасное увечье для немощного старика. Никодимус с Франческой окружили его неусыпной заботой.

В Небословье повстанцы подожгли корабль, который должен был отвезти Никодимуса и остальных на остров Звездопада. Следующим вечером губернатор тайком провел отряд на лорнский военный корабль, отбывающий с утренним отливом. Только в море Франческа с Никодимусом наконец смогли спокойно обсудить авильские события. Дважды заходили горячие споры о том, действительно ли им уготовано развязать планируемое Тайфоном Разобщение. Никодимус считал, что вполне вероятно, Франческа эту мысль всячески отвергала.

Как ни мучила морская болезнь Франческу, Шеннону приходилось в разы тяжелее. И без того вялый аппетит старика пропал совсем, ключица никак не желала срастаться. Когда среди матросов началась эпидемия кашля, Шеннон слег с лихорадкой и начал харкать темной мокротой. Франческа ухаживала за ним, Никодимус заглядывал при каждой удобной возможности. Наутро, когда впереди показался остров, жар усилился, и Франческа с Никодимусом не отходили от постели Шеннона, пока крики «Земля!» не позвали их на палубу.

«Мне страшно за Шеннона», – написала Франческа, когда корабль входил в широкую гавань у острова. На дальнем берегу уже показались крупные портовые города – около полусотни беленых прямоугольных домов под тростниковыми крышами.

Никодимус встревоженно посмотрел на Франческу. «Я ошипся? Мне ни удалос убрать язвы?»

«Нет, ты устранил все до единой. Но как ты и боялся, вернуть здоровье, подточенное за десять лет сопротивления болезни, не в твоих силах. Проклятье ускорило процесс старения. Сердечные клапаны потеряли эластичность да и сам миокард истощился, а организму приходится тратить последние силы на борьбу с инфекцией в легких».

«Что мы можим сделать?»

Франческа повернулась к Никодимусу. «Боюсь, ничего. Только обеспечить ему покой и молиться».

«Ты уже видила? В своем прагнозе?»

Франческа покачала головой. «Он может справиться… Но смертельная опасность все равно никуда не уйдет».

Никодимус кивнул горестно и только обнял ее покрепче.

Час спустя два матроса доставили их на шлюпке к причалу, где уже выстроились волшебники, и гостей с положенными у академиков церемониями препроводили в белокаменную цитадель с зелеными коврами газонов. Пока Франческа отдавала указания, как лучше перевезти Шеннона, Никодимус беседовал с деканами и сановниками.

Когда Франческа вернулась к процессии, Никодимус разговаривал с двумя волшебниками рангом пониже – высоченным верзилой и другим, явно моложе, с редеющими каштановыми волосами.

Верзилу, как выяснилось, звали Джон Звездопад, но это сейчас, а раньше он именовался Простаком Джоном и жил в одной башне с Никодимусом и другими какографами Звездной академии. Второй, Деррик, тоже какограф, присутствовал когда-то на первом и единственном проведенном Никодимусом занятии. Оба перебрались в цитадель Звездопада, когда Звездную академию прибрала к рукам антипророческая фракция. Франческа, хоть и не чуяла под собой ног от усталости, была рада встретить кого-то из прежней Никодимусовой жизни.

Какографы, между тем, готовы были предаваться воспоминаниям и наверстывать упущенное за годы разлуки хоть до утра, но услышав, что Шеннону хуже, Джон с Дерриком тотчас заторопились к своему бывшему наставнику.

Никодимус охотно бы к ним присоединился, однако его и Франческу высокие чины потащили на долгий и скучный торжественный ужин.

Когда удавалось выкроить минутку между разговорами с волшебниками, Никодимус рассказывал Франческе про уже замеченные им в новом прибежище интриги. Одна клика, подкупленная Астрофелом, похоже, установила за ним слежку, тогда как другая шпионила за Вивиан. Кто-то из деканов шепнул, что Вивиан опустошает астрофельскую казну, строя грамматические школы и – зачем-то – печатные станки. Что побудило ее вкладывать огромные средства в производство немагического текста – загадка.

Когда отзвучала последняя речь и был провозглашен последний тост, Франческу с Никодимусом проводили в отведенные им покои – целый этаж в самой западной из башен. С балкона открывался вид на островные леса и бушующий за ними океан.

Шеннона уложили в одной из комнат на попечении двух служителей. Видя, что даже радость от встречи с Джоном и Дерриком не особенно его взбодрила, Франческа дала старику немного спиртовой настойки иксонского опиума – для смягчения кашля и в качестве снотворного. Никодимус остался с бывшим учителем, а Франческа добралась до пуховой перины, о которой мечтала весь день.

В полусне ее одолели беспокойные мысли о собственном организме. Если сверхъестественное восприятие времени мало-помалу возвращалось, то физических признаков обретения былого драконьего величия Франческа за собой не наблюдала. Она видела варианты будущего, в которых способности восстанавливались, и видела такие, где все оставалось как есть.

Как вернуть утраченное, она не знала, но сейчас это ее не тяготило. Франческа чувствовала, что все силы организма брошены на что-то другое – наверное, на заживление.

Потом ее ненадолго вырвал из сна забравшийся под одеяло Никодимус. Сразу стало жарко, и Франческа отодвинулась подальше, на прохладные простыни, заснула – и села рывком, когда кто-то потормошил ее за плечо. Вокруг разноцветными огоньками сыпались сбивчивые слова. Говорил один из служителей, приставленных к Шеннону. Что-то стряслось.

Вскочив с постели, Франческа кинулась в комнату старика. За окном по-прежнему мерцали звезды. Шеннон часто дышал, бормоча что-то зеленое, холодную кожу покрывала испарина, неровный лихорадочный пульс едва улавливался. «Што случилос?» – замаячил прямо в воздухе золотистый вопрос. Оглянувшись, Франческа увидела в дверях Никодимуса.

Она положила руку Шеннону на грудь и почувствовала биение сердца. «Боюсь, инфекция проникла в кровь. Сосуды расширяются от шока. Поговори с ним, проверь, не бредит ли он».

Никодимус присел у кровати, между ним и Шенноном замелькали тусклые пятна. «Трдуно разо брать. Кажеться, говорит о своей жыне. И исчо, что ему холадно».

Франческа укрыла Шеннона еще двумя одеялами. Он дышал все труднее. Обернув краем пледа руку старика, Никодимус сжал его ладонь. «Што мы можем зделать?»

«Ничего хорошего, любовь моя», – закусив губу, призналась Франческа и принялась составлять два обстоятельных абзаца, но заметила, что Никодимус прячет от нее лицо. Дописав, Франческа присела на кровать с другой стороны. Шеннон заворочался беспокойно. Она взяла его за руку.

Никодимус не двигался, только один раз вытер глаза. Франческа притворилась, что не видит.

У смертного одра Франческа всегда чувствовала непроницаемую преграду между собой и совершающейся трагедией. А теперь, глядя на ворочающегося в полузабытьи Шеннона, Франческа вдруг отчетливо осознала, что отчасти все так же смертна. И когда-нибудь тоже будет таять на глазах в последние минуты.

Сердце разрывалось от желания что-то предпринять, помочь, найти спасение в работе. Франческа сжала в руках два абзаца с описаниями дальнейших действий. Выбирать между ними должен Никодимус, не она. Франческе отчаянно хотелось сунуть ему оба текста и потребовать, чтобы он прочитал, решил сделал что-то. Она силой заставляла себя ждать, давая Никодимусу время побыть наедине со своим горем. Прошло, наверное, четверть часа. По ощущениям словно вечность. Шеннон забормотал что-то коричнево-оранжевое.

Наконец Никодимус повернулся к наставнику. Мокрое от слез лицо с дрожащими губами было похоже на маску. Перепуганный ребенок, гротеск, разрыв сердца…

И тогда у Франчески самой чуть не разорвалось сердце от внезапного осознания: этому горю делом не поможешь. Даже если сейчас она захлопочет вокруг Шеннона, то лишь отсрочит страшную истину – однажды вот так умрет Никодимус, и уже ее лицо станет гротескной маской перепуганного ребенка.

Никодимус вытер слезы. «Какие у нас ворианты?»

Франческа, помедлив, протянула ему первый абзац: «Я могу проткнуть заклинанием его берцовую кость, восполнить потерю жидкости в расширенных сосудах и молиться, чтобы ему стало лучше до того, как от недостатка крови откажут почки или кишечник». Дождавшись, когда Никодимус дочитает, она передала ему второй: «Либо я могу дать ему настойку опия, чтобы смягчить страх, успокоить дыхание и облегчить уход».

Никодимус дочитал. И отвернулся снова.

Франческа не выдержала. Вскочив, она принялась мерить шагами комнату, утирая глаза рукавом. Двое служителей, удалившихся в коридор, поглядывали на нее с ужасом. Она хотела что-нибудь им сказать, и тут перед глазами мелькнул лавандово-белый сполох ее имени. Франческа обернулась.

Никодимус держал на ладони вопрос: «Если проктнеш, каковы шансы на паправку?»

«Немалые, но… гарантий нет. И будет больно».

Она испугалась, что Никодимус вновь отвернется, но он заговорил с Шенноном приглушенно-тусклыми тонами. Белые глаза старика заметались, будто что-то ища и не находя. Никодимус перебросил Франческе короткую фразу – которая в ее руках тут же раскололась надвое. Он написал заново: «На верно нужно избавит его от боли».

Франческа скорбно кивнула: «Я тоже так думаю» – и не удержалась от изумленного вздоха, почувствовав, какая гигантская глыба свалилась с души. Дальше она действовала почти автоматически – налить, смешать, помочь Шеннону выпить настойку… Никодимус сжался на краю кровати. Франческа подошла к нему и обняла за плечи. «Еще час, – написала она. – Может, больше».

Взяв ее за руку, Никодимус заговорил с Шенноном. Франческа стояла рядом. Через три четверти часа дыхание старика стало реже. Он перестал корчиться. Еще через несколько минут цветные пятна перестали срываться с губ. Паузы между вздохами делались длиннее и длиннее, пока очередная не затянулась до бесконечности.

В комнате повисла тишина, а потом тело старика наполнилось золотым сиянием. Призрак сел, покидая своего автора. Никодимус поник головой, ссутулившись и бессильно опустив руки.

Магистр Агву Шеннон скончался.

Никодимус с призраком Шеннона шагали по широкому коридору к некрополю цитадели Звездопада.

Никодимус знал, как отражается на призраке пребывание в теле в момент кончины. Он перестает связно мыслить и грезит только об одном – оказаться в некрополе. Но одно дело знать, и совсем другое – видеть своими глазами.

Идущий рядом призрак не реагировал на голос и почти не откликался на письменные реплики, а если и откликался, то вместо ответа на вопрос напоминал, что духам негоже находиться за пределами некрополя.

Никодимус оглянулся на своего эфемерного спутника. Тот с рассеянным видом косил глазами куда-то вправо, хотя коридор поворачивал налево, а потом вдруг протянул золотистый абзац. Никодимус перевел, стараясь сажать как можно меньше ошибок: «Я словно был певцом, а теперь остался песней. Но это совсем не так. На самом деле я пел дуэтом, а теперь я один. Но и это не то».

Никодимус не знал, что ответить. Призрак уже отвернулся, потеряв интерес. Коридор вывел их в широкий круглый зал с белыми каменными стенами. Вход в некрополь.

Один из камней в дальней стене выдавался наружу. На нем лежал лист бумаги, по которому сплошным потоком текли нуминусные руны, исчезая в стене, скрывающей некрополь. Живым туда путь был заказан.

Призрак простер ладонь над текущим текстом, готовясь втянуться в него, как в воронку, но в последний миг оглянулся.

Человек и призрак долго смотрели друг на друга.

– Прощайте, магистр, – наконец сказал Никодимус.

Лицо призрака стало отрешенным, потом задумчивым. «А может, душа не певец. А хор», – перекинул он Никодимусу.

И тут же, положив руку на лист, втянулся в стену.

Франческа проснулась в сизых предрассветных сумерках. Рядом лежал наконец заснувший Никодимус. После расставания с призраком в некрополе они с Франческой еще долго разговаривали – о Шенноне, о его жизни, трудах, кончине – пока обоих не сморил сон.

Франческа выбралась из кровати, не понимая, что ее разбудило. Не сновидение, не звук… что-то непонятное… странное.

Она постояла, прислушиваясь к себе – не хочется ли в туалет, – но, оказавшись на ногах, почувствовала тошноту. Как будто она снова на корабле и вернулась морская болезнь. Франческа села, недоумевая. Потом встала. Может быть, выпить воды, и тогда…

Сейчас ее вывернет. Она кинулась к балкону и, не добежав, согнулась пополам в коридоре. Долгие, мучительные спазмы. Ничего. Она все-таки добралась до балкона и перевесилась через перила. Во рту стало горько.

Когда она наконец выпрямилась, часто дыша, ее пробрал холодный соленый ветер. Стая чаек кружила над рыбачьими лодками, выходящими в море. Франческу тут же захлестнула новая волна тошноты, словно она качалась в одной из этих лодок вместе с рыбаками.

Над головой пролетели две чайки, мелькнув черными перьями в хвосте. И тут Франческа поняла. Никакая это не простуда и не грипп. И на корабле ее донимала вовсе не морская болезнь. Причина тошноты была настолько очевидна, что Франческа рассмеялась алыми огоньками. Вот почему ее организм не спешил возвращать себе драконьи возможности – у него нашлась задача поважнее. Будущее, за которое она дралась зубами и когтями, уже оформляется в ее следующем пациенте.

Она никак не предполагала такого исхода. Все-таки они с Никодимусом оба чарословы, а у пары чарословов даже возможность подобная отметается в зародыше. Но, с другой стороны, она ведь не совсем человек. А значит, общие законы к ней неприменимы.

Лавандовый звук заставил ее обернуться. Сонно моргая, к ней шел Никодимус. «Фран, что токое? – написал он. – Все хрошо?»

Она кивнула. «Чудесно. Утренняя тошнота – обычное дело. Мы еще только привыкаем друг к другу».

«Мы?»

Франческа спохватилась, что выдала множественным местоимением своего нового пациента. Взяв Никодимуса за руку, она приложила его ладонь к своему животу. Неведомые узы, связывающие их с Разобщением, теперь кардинально изменятся.

«Никодимус, – написала она, – я беременна».