Чароплет

Глава сорок вторая

Франческа всегда представляла воздушные корабли как летучие парусники. Ей казалось, что иерофанты бегают по тканевым палубам, как по деревянным, травя рифы и беря шкоты – или что там делают со всем этим морским добром. Впечатление подтверждали те немногие воздушные корабли, которые она видела во время швартовки, когда команда действительно сновала по палубам, готовя гигантское судно к разбору на аккуратные тканевые свертки.

Сайрус на это лишь рассмеялся:

– В воздухе все совсем по-другому.

Они разговаривали через магистра Шеннона, который переводил Сайрусу нуминусные руны, пока тот начинял Франческину мантию иерофантскими чарами, чтобы черный хлопок переплелся с шелком корабля. Заматывая на Франческе тюрбан с вуалью, Сайрус объяснил, что в полете пилоты по кораблю не вышагивают (разве что тот идет совсем малой скоростью), а надевают его, как одежду.

Франческа не поняла. «Королевская пика» ничуть не изменилась с прошлого раза – тот же шестигранный остов и ятаганные крылья. Сама она теперь была намертво, словно пуговица, пришита к палубе, но все равно не понимала, как можно надеть на себя корабль.

А потом они снялись с якоря, и оказалось (когда легкие вывернулись наизнанку от крика), что воздушный корабль спеленывает тебя, словно огромная взбесившаяся простыня, и тащит ввысь со скоростью, от которой все внутренности сплющиваются и размазываются по стенкам.

Наконец, взмыв под облака, откуда уже видно было поблескивающий на западе океан, «Королевская пика» расправилась в огромное крыло размером шире двух рыночных площадей. Франческа, откричавшись, увидела, что вплетена в корабль с изнанки, и над головой прорезано окошко, чтобы не упираться носом в ткань. Гигантский корабль каким-то невероятным чудом распластался до толщины бумажного листа.

Внизу простиралась бездна глубиной пять тысяч футов и бескрайняя саванна. Франческа осторожно расправила стиснутые на груди руки, раскидывая их по ветру, а потом поискала взглядом Сайруса и других иерофантов. Пилоты, слившись мантиями с натянутой тканью, плавали по кораблю, словно рыбы в воде. Одна из таких рыб, невообразимо толстая для иерофанта, застыла справа, на расстоянии вытянутой руки. Франческа вспомнила, кто это, и рассмеялась.

Погрузка Никодимуса на корабль вызвала непредвиденные сложности. Стоило ему коснуться палубы, и из шелка тончайшей пылью посыпался текст. Случись такое в воздухе, недолгий остаток жизни команда посвятила бы экспериментам над криком как способом предотвращения неминуемой гибели от резкого столкновения с землей.

Не желая ставить такие опыты, Сайрус с Иземом запеленали Никодимуса как куколку – точнее, как гигантского младенца, попавшего в руки чересчур фанатичной богине материнства. Франческа запустила в него заклинанием: «Я понимаю, как неловко было предстать передо мной нагишом, но так закутываться – это уж чересчур».

Пальцы правой руки Сайрус оставил Никодимусу свободными – на случай, если понадобится выпутываться при опасности. Этими пальцами он и поймал послание Франчески, а через минуту протянул ей. Неужели написал новое? Но стоило подцепить фразу, и та лопнула, брызнув золотом во все стороны. Франческа, вскрикнув от неожиданности, отдернула руку.

Никодимус смотрел на нее, неудобно вывернув голову. И хотя Франческе видно было только глаза, в них отчетливо читалась злость. Тогда она составила новое послание, перевела и продемонстрировала ему, не выпуская из рук, чтобы не развалилось на части от его воздействия: «Ты несносный и своенравный!»

Никодимус осторожно коснулся золотистой фразы кончиком пальца. Буквы начали крошиться, осыпаться, местами перемешиваться, оставляя на месте написанного Франческой: «Ты несравненный!»

Фыркнув, она выбросила отредактированное послание.

Никодимус протянул ей свое: «Хвтит, я крснею».

Франческа закатила глаза: «У тебя самомнение зашкаливает».

«Сома нписала».

«Это ты исковеркал».

«Прсто убрал лишнее».

«Не валяй дурака».

«А ты не умничяй».

«Умничай».

«Спсбо за розрешние».

«Какое?»

«Умничять».

«Умничать!»

«По приказу умничять не стану».

«НЕБЕСНОЕ ПЛАМЯ, «ча-ща» пиши с буквой «а»!

«А слышится там я».

«Слуха у меня больше нет».

«Тогда што толку попровлять?»

«Оно не так пишется».

«Оно так произносится».

«Слово не равно звучанию. Я понимаю слова, но не разбираю звуков».

«Слово неравно ночертанию. Я пнимаю слова но не помню напсание».

Почувствовав на себе его взгляд, Франческа сотворила: «Ты считаешь себя несравненным?»

Никодимус дернул головой и затрясся – явно от смеха. Франческа закатила глаза, но он не заметил. Наконец он передал ей ответ: «Несравненным для кго? Для кабольдов? Если ты не видила их жнщин, имей ввиду, что мне для эдеала кбольдской крсоты не хвотает ровно 4 грудей».

«!» – загорелась руна в руке Франчески. – «4?»

Никодимус пожал плечами.

Задумчиво прикусив губу под вуалью, Франческа составила ответ: «Иногда у людей бывает третий сосок – на одной вертикали с каким-нибудь из двух положенных. Иногда под ним даже имеется ткань молочной железы. Вообще-то, даже обычная родинка или родимое пятно на одной линии с соском – до самого паха – это возможный зачаток третьего соска».

Никодимус забрал абзац и начал переводить, но не успел – на последнем предложении тот рассыпался. В зеленых глазах мелькнула досада.

Франческе стало неловко. К чему пространные лекции об атавизмах? Было в этом последнем предложении что-нибудь важное? Пожалуй. Она протянула ему окончание: «Любая родинка на одной линии с соском – потенциальный третий сосок».

Никодимус с притворным ужасом пробежался пальцами по груди и животу.

Франческа улыбнулась.

«Мы длжны искать сваного сктальца», – написал Никодимус.

Франческа окинула взглядом расстелившееся до горизонта травяное одеяло.

«Ты говорил, что он побежит к оазису».

«Все жевое в сване стремица к воде, – пожав плечами, вручил ей ответ Никодимус, а потом добавил, помедлив: – Мне не нравица переписка».

«Почему?» – не поняла Франческа.

«Ты видешь мои ашипки».

Ей стоило большого усилия удержаться от колкостей при виде сакраментального «ашипки».

«Не так уж и страшно выглядит».

«Некрсиво обманувать ущербных».

«Хорошо, хорошо, прости! Обещаю больше не называть тебя ущербным».

«Мне стыдно липить глпые ашипки перед кросивой жнщной».

«Нехорошо льстить простушкам».

«Я не лщу».

«Тоже мне знаток, ты ведь последние десять лет провел среди кобольдов».

«Тоесть у тебя не 4 грди?»

Франческа вздохнула негодующе, однако глаза ее смеялись. «Ты несносный и своенравный».

Никодимус потянулся к рунам, явно намереваясь вновь превратить упрек в комплимент, но Франческа со смехом отдернула текст. А потом вдруг вздрогнула, представив, что случится, если он действительно ненароком ее заденет. Золотистая фраза выпала из разжавшихся пальцев и унеслась по ветру.

Словно почувствовав ее страх, Никодимус убрал руку и отвернулся к саванне. Франческа посмотрела туда же. На травяной глади темнело ровное пятно в кольце раскидистых кряжистых дубов. Оазис?

«Тут пароходил скталец», – сообщил Никодимус очередным посланием.

«Откуда ты знаешь?»

Он показал вниз. «Туша катозубра на брегу».

Франческа прищурилась. Да, действительно, у кромки, окрашивая воду в красный, распласталось что-то бесформенное.

Никодимус вручил ей еще предложение: «Скро добирутся глодные лкнтропы. Или хичники поменше».

«Скиталец их так сбивает со следа?»

«Отбивает. Нюх у всех зврей на мили кругом».

«Откуда ты знаешь, что его там сейчас нет?»

«Ничего не видать?»

Франческа нахмурилась.

«Если тебе охота поиграть словами, то сбрось меня отсюда сразу, чтобы не мучилась».

«Ты ни видишь там ничего? Слепое петно?»

И тут Франческа поняла. Если Скиталец внизу, часть оазиса поглотит слепота. Ей никогда прежде не приходило в голову искать слепые пятна – да и можно ли вообще разглядеть слепоту? Но обследовав каждый квадратный фут оазиса и окрестностей, она поняла, что достаточно подождать, не пропадет ли зрение в какой-то момент. «Ты прав. Его там нет», – ответила она Никодимусу.

«Напровляеца к Зелено водному». Вручив ей фразу, Никодимус задрал голову, видимо, что-то крича. К нему тут же двинулся один из иерофантов.

«Зеленоводному?» – переспросила Франческа.

«Оазиз к северу от сюда. Был тринирвочным лагерем у лкнтрпских чараслвов. Розрушен эмперией. Там осталлись мета зклятья».

Направлялся к ним, как выяснилось, не кто-нибудь, а Сайрус. Он перемещался по лицевой стороне корабельного крыла, распластавшись плашмя, запуская пальцы вытянутой руки в шелк и подтягиваясь, будто на горизонтальной скале. Наконец он остановился в нескольких футах от Никодимуса, и оба, судя по всему, принялись перекрикиваться. Никодимус показал на оазис и убитого катазубра. Чуть погодя Сайрус двинулся обратно на нос. Корабль повернул на север.

«Ты видишь Скитальца?» – адресовала Франческа вопрос Никодимусу.

«Вжу. Его чры на мне искожаюца и до мозга ни доходют. В место слепово петна я вжу размытое. Но тперь я знаю ево имя, и ему дже это ни поможет».

«Как он выглядит?»

Никодимус пожал плечами. «Чловек».

Франческа швырнула в него «Врешь!» так резко, что Никодимус не успел поймать, и золотая фраза, кувыркаясь, полетела в бездну. Целительница уже собиралась в красках описать кошмар, представший ее глазам в святилище, но Никодимус ее опередил, протянув целый абзац. «Выглдит чловеком, но он ище дракон, непастижымое чюдище. Он может вбирать чужие тела. Напалавину сделаца лошадью и пределать к ней чловечские руки. Или всилица в тело котазубра и дабавить тела одептов. И так мерско и он еще изкожает вас приятие. Но под всем этим всево лишь безубый марщинестый старик».

Франческа попыталась осмыслить прочитанное. «Кем он был прежде? До того, как стать чудовищем? Как он остается человеком, если он наполовину дракон?»

Никодимус пожал плечами.

«Он с тобой разговаривает?»

«Безумолку! И ничево ни разобрать. Сполшная мишанина».

«И когда у вас происходят эти беседы?» – озадаченно наморщила лоб Франческа.

«Были стычки за пследнии годы. На свету и в гарадах, где можно оброщать адептов преймущитсво за ним. В темноте, в доли от горада – за мной».

Франческа пристально посмотрела Никодимусу в глаза. Они снова подернулись льдом. Вот такой он, наверное, себе нравится – независимый, безжалостный, сосредоточенный на цели.

Франческа перевела взгляд на саванну. Никодимус больше пока ничего не писал, и мысли Франчески невольно обратились к владевшим когда-то и ею честолюбивым устремлениям. «Ты можешь читать просто так, для удовольствия?» – спросила она ни с того ни с сего.

«Не бегло, но могу, дже люблю. В Звдной акодемии у меня всигда лизала книга подподушкой».

«Что ты читал?»

Он медлил с ответом. «Ничево осбеного».

«Стесняешься?» – поддела Франческа.

«Нет».

«Тогда что, признавайся. Эротические иксонские поэмы?»

«Рыцырские романы, лорнские. Но и острземские пападались».

«Обожаю рыцарские романы!»

«Што я гварил нащет издавательства над ущербными?»

«Нет! Я и вправду их читаю, когда выпадет случай, а он выпадает нечасто. Кто тебе нравится?»

Никодимус покосился недоверчиво, потом все-таки решился. «Роберт де Ригби».

«Обожаю де Ригби! Хотя иногда он грешит многословием и… штампами. Что тебе в нем нравится?»

«Мнгслвие и штампы».

«Дразнишься?»

«Умничяю».

«Вот уж точно».

Посмотрев на нее совсем другим взглядом, Никодимус протянул еще фразу. «Ты читала Изабеллу Гаван?»

«Больше всех ее люблю!»

Никодимус, кажется, рассмеялся. «Не смотря на затянутось и… марализаторство?»

«Особенно за морализаторство и затянутость».

«Ты тчно не встрчалась в Северном остро земье с жнщной по имини Эприл?»

«Твоей гувернанткой? Ты уже спрашивал. Нет, не встречалась, точно. А что?»

Никодимус покачал головой.

«Она тже любила Гаван бльше всех. Прсто странно. И волосы у тебя длиные. Но ни важно».

Не зная, что на это ответить, Франческа уставилась вниз, на залитую солнцем саванну. Прошла, наверное, четверть часа. А потом она вдруг выдала неожиданный для самой себя вопрос: «Что, если мы не вернем мне слух?»

Никодимус посмотрел долгим взглядом. «Ты прспосоибшся».

«Я ведь не смогу разговаривать с пациентам, слушать их. Как я буду лечить?»

Взгляд застыл на ее лице, но ответа на этот раз не последовало.

«Эта ущербность меня убьет».

В глазах Никодимуса мелькнуло сочувствие. «Ты жи не хочеш чтобы я тебе врал, бутто все наладица».

«ЕЩЕ КАК ХОЧУ! Пообещай, что ко мне вернется слух, вокруг потекут молочные реки в кисельных берегах, и молодые красавцы будут разминать мне плечи».

Вуаль Никодимуса шевельнулась, выдавая улыбку. «Разумтся так и будет».

«Ну вот, ты опять нагло врешь».

Вуаль снова заходила ходуном – явно от смеха, однако зеленые глаза светились решимостью. «Не полно ценость ознчает, что часть тебя исчзла, но чсть останется. Эта часть станет сильнее».

Франческа заглянула в изумрудную глубину. Что-то прекрасное таилось в этой обретенной им силе, и в то же время страшное. Все-таки на его руках чужая кровь. Франческа снова обратила взгляд к травяным волнам, размышляя, как же вернуть слух и память.

Саванна под ними уже не стелилась ровно и полого. Впереди показались низкие каменистые гряды.

«В этом хрбте Зеленоводный, – перебросил ей Никодимус. – Уже нидолго».

Франческа не ответила, наблюдая за плывущими навстречу холмами. Дважды приходил Сайрус, и они с Никодимусом перекрикивались, показывая куда-то вдаль. Воздушный корабль, стягиваясь в стрелу, подобрался с боков и вошел в пикирование. Ветер засвистел вокруг с удвоенной силой.

Где-то через четверть часа они перевалили через гряду и помчались над широкой долиной, на дне которой лежало Зеленоводное – продолговатое озеро, бликующее в лучах предвечернего солнца. Берег его окаймляли деревья, похожие на дубы – если бы на свете существовали дубы двадцатиметровой толщины. За деревьями раскинулся травянистый луг, перемежаемый песчаными полосами.

Франческа вдруг вздрогнула в своем коконе.

«Что там?» – спросил Никодимус.

«Ничего», – одной-единственной руной ответила Франческа, показывая пальцем вниз.