Целитель. Послание лекаря Олександра

Глава 6

Среда, 9 ноября. Ближе к вечеру

Москва, улица Малая Бронная

Солнце село где-то за Химками, но сумерки пока не налились той чудной прозрачной синью, что заволакивает видимый мир, пряча скучную суетность и выставляя напоказ ежевечернее волшебство.

За окнами квартиры Игоря Максимовича скорбно качалась голая ветка, словно отмахиваясь от студеного ветра, а по эту сторону стекол разливалось живое тепло.

— Колоссально! — заволновался Котов, вчитавшись в перевод первых страниц послания Олександра. — Просто ши-кар-но! Ваш пра-пра-пра… служил целителем у Ивана Грозного! А тут… Ох, ты… Рецепты, что ли? Здорово… Тут… так… Если я правильно перевел и верно понял, это… ага… успокаивающий и расслабляющий настой, а этот, наоборот, тонизирующий… Слушайте, здорово! И никакой химии! Знаете, Миша, в пору студенчества мы все мечтали, часто об одном и том же, только суть своих желаний понимали по-разному. Мои друзья, как один, хотели оказаться в будущем, где полощутся красные флаги Союза Советских Коммунистических Республик, а вот меня больше тянуло в прошлое. Ко временам Господина Великого Новгорода или вот, к поре целителя Олександра. О-о, как мы спорили! О времени и о себе! Как небрежно жонглировали названиями несуществующих наук, вроде хронодинамики! Понимаете меня?

Лицемерно усмехнувшись, я покачал головой.

— Эмоционально — понимаю, Игорь Максимович, но, как будущий ученый…

— Мишенька! — ласково выговорил наставник. — О чем вы? Светила физики имели наглость замахнуться на пространство и время, но даже простейшей гравитации объяснить не смогли! Не зря же квантовая механика и теория относительности никак не сойдутся. Да нам еще десятки лет копить и копить факты, дожидаясь очередного гения, что сможет выстроить их в непротиворечивую версию! Помните, мы говорили о человеческом мозге? Вот же он! — он шлепнул себя по голове. — У каждого из думающих людей, и даже у дураков! А толку? Ученые закопались в синапсы, постсинаптические мембраны, нейромедиаторы, но никто не приблизился ни на ноготок к пониманию элементарного! Как человек мыслит? Что такое душа? Спросишь, а в ответ безмолвие… А наука… Беда в том, Миша, что физика пространства и физика времени отсутствуют напрочь. У меня, например, не пропадает сильное подозрение, что так называемый эффект Казимира связан вовсе не с вакуумом, который пустота и ничто, а с пространством. Возможно, лишь с одним из пространств, сопредельных нашему. Спрашивается, кто может доказать, что я неправ? Или прав? Да никто! А уж время…

— Козырев, вроде, что-то такое исследовал, — припомнил я, — но его ассиметричная механика никого особо не вдохновила.

— Не удивительно, — пожал плечами наставник. — Ученые тоже люди, а человеку свойственно упрощать. Надо довести сложную сущность до убогого примитива, чтобы постичь ее. И никого особо не тревожит мелкий фактик: упрощение искажает суть. Свели пространство к объему, к трем измерениям, и довольны! Но ведь ширина или длина — всего лишь математические абстракции, и они не способны, скажем, искривляться, как реальное пространство. А время… Ха! А что нам время? Измыслили четвертое измерение — и всего делов! Но мы-то с вами живем в реальном, физичном мире… Бесконечном и вечном, и все еще непознанном. Пускай все эти титаны и светила расстраиваются, что никак не выпишут формулу всего, а лично меня радует истинное положение, когда Вселенная таит неисчислимое множество загадок! — встав, он подошел к камину, и склонился, чиркнув спичкой. Наструганные лучины быстро загорелись, подпаливая бересту, облизывая торопливыми языками сухие поленца, и вот затрещал, загудел огонь, разбрасывая по стенам и полу дрожащие отсветы. Котов облокотился о каминную доску из малахита, заняв академическую позу, и повел свободной рукой: — Время, время… Оно приберегло для будущих исследователей поразительные тайны! Хотя ученых из настоящего тоже можно понять. Достаточно вспомнить, что понятие причинности появилось лишь в этом веке!

— Это как? — озадачился я, протягивая ладони к завиткам пламени.

— А вот так! — старик легким пируэтом вернулся к дивану, и упал на жесткое сиденье. — Нет в физике никакого, скажем, всемирного закона причинности! Даже в списке гносеологических принципов рационального мышления ее тоже нет. А что вы хотите? Вон, в микромире сплошь и рядом происходят события без внешних воздействий, стало быть, у следствий отсутствуют причины! Э-э… Что-то мы с вами заболтались, Миша! Ну-ка, давайте-ка повторим наши экзерсисы по столоверчению… Шучу! По бесконтактному массажу.

— Я готов.

— Всегда готов… — пробормотал Игорь Максимович. — Кстати, юный пионэр… То бишь, комсомолец. Вы в партию-то вступили?

— А как же! — сказал я солидным голосом. — Подал заявление в партком МГУ, получил рекомендации от товарищей Иваненко и Вайткуса, — я картинно поднял палец, изображая благоговейное почтение. — На партсобрании меня приняли, и выдали билет кандидата в члены КПСС. И тут же партийное поручение взвалили — углублять и расширять научно-техническое творчество молодежи от Москвы до самых до окраин.

— Мне нравится ваша ирония, Миша, — усмехнулся наставник. — Особенно в свете того, что я знаю о вас. Вы свое партийное поручение уже года два выполняете, и у вас это очень неплохо получается… Так, ладно. Тренируемся на кошках…

Ленивая мурка по имени Паласа, и впрямь сходная по окрасу с бурым ковролином, даже не вздрогнула, когда я провел над нею рукой, только замурчала громче, выпуская коготки.

Я ей даже позавидовал мельком. Полакала тепленького молочка, развалилась на диване — и счастлива! И никакие пространственно-временные континуумы не тревожат ее…

Пятница, 11 ноября. Утро

Москва, улица Госпитальная

Палата не поражала метражом, зато хранила своеобразный уют, насколько это вообще возможно в военном госпитале. Большое арочное окно впускало много света, хоть и неяркого в предзимние холода, но ведь и шторы были раздернуты, лишь бы не препятствовать лучам.

Пациент лежал один — изрядно поседевшая голова тонула в кипени взбитой подушки, а худые руки вытягивались поверх одеяла. Глаза, полуприкрытые набрякшими веками, безучастно смотрели в потолок или скользили по стенам, словно изучая географию трещинок на побелке.

«Сегундо» поправил докторскую шапочку, и уверенным шагом приблизился к койке, оставив дверь наполовину открытой — далекие голоса, разносившиеся по больничному коридору, доходили смутными отгулами.

— Доброе утро, Иван Степанович! — бойко поздоровался он, касаясь бутылочек на стойке капельницы. Лечебный раствор сочился помаленьку, поддерживая силы болезного.

— Доброе, — сипло отозвался Густов, приоткрывая глаза. — А следователь скоро подойдет?

— Ско-оро, скоро… — пропел «Сегундо», незаметно вынимая шприц, заправленный спецпрепаратом. Цэрэушная «сыворотка правды» на базе тоже была, но он больше доверял кагэбэшным разработкам. Проколов трубочку, игла впрыснула зелье.

«Обратный отсчет…» — мелькнуло у лжеврача.

Вскоре пациент ожил, порозовел, заворочался.

— А чекисты и вчера к вам наведывались, и позавчера… — «Сегундо» присел на стул, и сжал пальцами безвольное запястье Густова, нащупывая пульс. — Что ж вы там такого интересного заметили, в оперотделе? Говорят, официально у КПК нет оперативников…

— Говорят… — глухо отозвался Иван Степанович. — А они есть. И один из них явно не наш! Сам видел, как этот Кленов изымал закладку! Совершенно случайно пересекся… Гулял, свежим воздухом дышал… Смотрю — Кленов. И ведет себя как-то… как-то не так!

«Сегундо» внимательно дослушал до конца вынужденную исповедь, понимающе кивая головой, в нужных местах огорченно цокая языком, и достал второй шприц — всё точно, тревогу подняли не ложную.

Вязкий яд выталкивался туго, но вот поршенек уперся. Всё, этого хватит на пятерых, но, как говорят сами чекисты, «лучше перебдеть, чем недобдеть».

— Следователь придет часам к девяти, чтобы вы успели выспаться, — «Сегундо» мягко улыбался под марлевой маской.

— Я… — слабо вымолвил Густов, и вдруг задышал часто и сипло. Лицо его налилось нездоровой бледностью, а грудь сотряс сухой кашель.

Досматривая чужую смерть, обряженный доктором прислушался — нет, ему показалось, никакого цокота каблучков не слыхать.

Иван Степанович вздрогнул, страдальчески выкатывая глаза, и сник. Застывший взгляд мертво косил в бок тумбочки.

«Сделал дело — гуляй смело!»

«Сегундо» отвернулся, и вышел, аккуратно прикрыв за собою дверь.

Воскресенье, 13 ноября. День

Париж, Рю де ла Мар

Генерал-лейтенант Питовранов не любил мундиров, предпочитая удобную одежду штатского. Правда, костюмы он предпочитал шить в Лондоне, когда удавалось попасть на туманные берега Темзы.

Как «человека Берии», его обошли званиями и чинами, не слишком разбираясь в сложной системе госбезопасности. Андропов выдвинул Питовранова? Или Питовранов выдвинул Андропова? А все зависит от выбранной системы координат…

«Ю Вэ поддерживал Е Пэ», — усмехнулся Евгений Петрович, и поморщился. Бельвиль меньше всего напоминал Париж — тут арабов развелось, как в Касабланке, а об руку с мигрантами пришли грязь, беспорядок и азиатчина.

Хотя никто, кроме Хромого Али, не умеет так готовить кофе.

Питовранов устроился в плетеном кресле в углу, и толстенький сириец подкатился тут же.

— Кофе, мсье Эжен? — засиял он.

— И круассан.

— Сей секунд!

И трех минут не оттикало на часах, а чашка кофия уже исходила бесподобным ароматом. Прихлебывая, Е Пэ благодушно разглядывал прохожих за окном, провожая взглядом парижаночек помоложе, когда жгучего вида молодчик подсел к нему за столик.

— Ты как всегда бесцеремонен, Амаззал, — усмехнулся генлейт.

— Натура такая! — засмеялся молодчик. — Французы — наглецы, но они теряются, когда я сам им хамлю. А русские могут и в морду дать! Вот за это я вас и уважаю…

— А иудеи? — прищурился Питовранов.

Амаззал пожал плечами.

— Да там половина из России! Мне главное, что израильтяне, как и мы, терпеть не можем арабов. Но есть разница: Тель-Авив помогает нам, надеясь в будущем получать нефть, или фосфаты, или еще что, отобранное у нас арабами, а у Москвы и своего добра полно. Так что чистая политика!

Посмаковав, Е Пэ отставил чашку.

— Ты не совсем прав, Амаззал. Да, помогая берберам, мы не рассчитываем на ваши ресурсы. Нам желательно расширить сферы влияния, усилить позиции, закрепившись на военных базах или затеяв большие стройки, вроде ГЭС в Эфиопии. Просто мы играем в долгую, Амаззал. Вкладывая сейчас, получим выгоду лет через десять… надцать… Но давай ближе к делу.

— Давай! — заерзал бербер.

— Ни ты, ни я не решаем стратегических задач. Мы оба — посланники своих вождей. Так вот… Было бы желательно испортить настроение Муаммару Каддафи, а то он заигрался. Если затеять хорошую партизанскую войну, можно было бы отторгнуть от Ливии Триполитанию — и создать первое берберское государство.

— Ух, ты… — пробормотал Амаззал.

— Вот именно, — Питовранов наметил улыбку. — Сейчас нам будет проще — оружие можно перебросить самолетами из Дахлы, а «семьдесят шестые» сядут на любом такыре. Если выступление вашего народа реально перерастет в войну, наша помощь тоже пойдет в рост. Получите и танки, и самолеты, и ракетные установки…

— Нашим вождям это понравится, — медленно выговорил бербер, и навалился на стол: — Скажи, а зачем вам вот это все? Хотите победить империалистов?

Е Пэ прищурился, глядя на противоположную сторону улицы, на покатые крыши и окна мансард.

— Мы хотим построить новый мир, Амаззал, — сказал он, будто рассуждая вслух, — чистый и безопасный Мир Справедливости.

Бербер выпрямился и расправил плечи.

— Я передам твои слова, — торжественно вытолкнул он. — Мы тоже хотим жить в таком мире!

Белая и смуглая рука сплелись в крепком пожатии.