Целитель. Послание лекаря Олександра

Глава 4

Вторник, 1 ноября. Утро

Москва, Кремль

— Обстановка в Польше сложная и напряженная, — рокотал Устинов, ослабляя душивший его галстук. — Воду мутят профсоюзы да попы. Особенно стараются тамошние кардиналы — Стефан Вышиньский в самой ПНР, и Кароль Войтыла — в Ватикане. Американцы с немцами подняли шумиху в прессе, шлют в Варшаву, Гданьск и Краков эмиссаров с чемоданами долларов и злотых… В общем, по-всякому раскачивают ситуацию.

Брежнев насупил мохнатые брови.

— Подключить Варшавский договор и ввести войска? — медленно и ворчливо проговорил он, рассуждая вслух. — И подавить контрреволюцию?

Министр обороны покачал головой, выдавая хмурое беспокойство.

— Это крайнее средство. Последнее средство. С ним я бы обождал, — шумно вздохнув, он продолжил: — Нет, если что, Северная группа войск в полной боевой готовности. Разработан даже план действий с участием пятнадцати наших дивизий, двух из ГДР и одной чехословацкой. Но Польша — это Польша. По расчетам аналитиков, нам, чтобы установить эффективный контроль надо всей территорией ПНР, потребуются не пятнадцать, а тридцать, если не все сорок пять дивизий! Вполне может начаться партизанская война, и тогда дело дойдет до большой крови.

— Этого допустить никак нельзя, — забрюзжал Брежнев, кривя рот. Поправив «рогатые часы», он встал и прошелся по кабинету. — Но социалистическую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим! Что скажете, Алексей Николаевич?

Косыгин, имея мрачный вид, покачивал кожаной папкой, набитой бумагами.

— Скажу, что ситуация, конечно, сложная, — встрепенулся он, — но мы взяли ее под контроль. А как только положение трудящихся в Польше улучшится, начнется спад протестного движения. Ведь главное в том, что поляки хотят больше социализма! И это хорошо, это славно. С провокаторами, с клерикалами, с предателями и вражескими агентами надо действовать жестко, тут вопроса нет, а люди просто хотят жить! Нормально жить — растить детей, работать, учиться…

Генеральный секретарь, щурясь, глядел на зеленую крышу Арсенала, припудренную ночной порошей. Снега выпало чуть, да и тот размело ветром. Но серые тучи зависли над городом, нагоняя тень, и даже звезда на Троицкой башне утратила блеск.

— Ваши предложения? — разлепил Брежнев губы, гадая, ждать ли осадков к пятнице. На белой глади следы, как буквы, а в Завидово есть, что «почитать»…

— Прежде всего, не допустить роста цен, — деловито заговорил председатель Совета Министров. — Поставки продовольствия в Польшу мы обеспечим, конечно, но не за наш счет. Горе-стратеги из ПОРП назанимали кредитов на полмиллиарда долларов, понастроили кучу заводов, а вот на основной вопрос — куда девать продукцию? — так и не ответили. Хотели сбывать европейцам! Размечтались… — хмыкнул он. — На Западе и своих товаров полно, девать некуда. А вот мы польский ширпотреб возьмем! Разместим заказы. Выдадим кредиты. Организуем совместные производства. Короче говоря, привяжем к себе Польшу прочнейшими экономическими связями! Как Америка — Канаду. Ну или, там, Мексику… Кстати, вот вам живой пример — ни один польский рабочий, устроенный в филиале нашего «КамАЗа» в Щецине, не участвовал в демонстрациях, а их там трудится больше четырех тысяч, да как бы не все пять! Понимаете, товарищи? Люди дорожат своими рабочими местами!

— Это хорошо, да… — покивал генсек, не замечая, что повторяет за Косыгиным, — это славно… Ну, раз задачи ясны… За работу, товарищи!

Хлопнула дверь. По опустевшему кабинету загуляло эхо, и унялось. Брежнев усмехнулся, поймав себя на том, что ступает мягко, лишь бы не спугнуть боязливую тишину.

«А толку?» — мелькнуло у него, стоило услышать щелчок замка.

Дубовая створка приоткрылась, и личный секретарь прошелестел:

— К вам товарищи Андропов и… э-э… Гарин.

— Да, да, Коля! — браво откликнулся хозяин кабинета. — Приглашай!

Первым порог кабинета перешагнул глава КГБ, а за ним пожаловал и «Хилер», он же «Ностромо». В черных джинсах и синем клубном пиджаке Миша выглядел заезжим плейбоем, лишь обычная фланелевая рубашка выбивалась из стиля. Высокий, спортивный, с лицом узким и невозмутимым, Гарин оглядывал объект «Высота» со спокойным любопытством.

— О, какие люди! — посмеиваясь, Брежнев пожал руки гостям.

— Здравствуйте, Леонид Ильич, — бегло улыбнулся Михаил. Ладонь его была сухой и крепкой.

— Проходите, проходите, Миша… Юра, что с Густовым?

— Пока в реанимации, — свел брови Андропов. — Положение тяжелое, но стабильное. И когда Ивана Степановича можно будет порасспросить, неясно. Я разговаривал с Пономаревым, звонил товарищу Пельше… Арвид Янович согласился даже на мою встречу с начальником оперотдела КПК, но смысла в этом немного. Если Густов подозревает кого-то из оперативников, то без него самого мы мало что узнаем.

— Пожалуй… — проворчал генсек. — Значит, будем ждать, когда Иван Степаныч оклемается. Миша!

Гарин, корректно отошедший к окну, приблизился, и Брежнев снова ощутил легкую тревогу — взгляд у этого молодого человека явно не соответствовал возрасту. Обычно Мишины глаза излучали сдержанность и легкую иронию, что само по себе не свойственно второкурснику, но вот порой в его зрачках раскрывалась пугающая черная глубина, и тут уж приходилось гадать, отражение чего именно ты уловил — холодной беспощадности или застарелой печали.

— Миша, — повторил генеральный, глядя чуток в сторону, — на днях мы говорили о вас с Михаилом Андреевичем… Что вы большой талант во всех этих электронно-вычислительных делах, я уже понял, хотя сам, если честно, и диод от триода не отличу, хе-хе… Но в вас дремлют и немалые организаторские способности. Объединить молодежь, направить ее энергию на благо страны — это надо уметь. И вы сумели-таки! Сам убедился, лежа в этом… как его… томографе.

Гарин встрепенулся, но Брежнев угомонил его мановением руки.

— Знаю, знаю — это всё Иван Скоков! — лицо генерального секретаря растянуло добродушной улыбкой. — Ну, по мне, так это лишь большой плюс к вашей характеристике. Вы не гонитесь за славой, а наоборот, щедро делитесь ею с товарищами ради общего успеха. А это чуть ли не главное для… К-хм… Миша, а не возьметесь ли за ваши НТТМ во всесоюзном масштабе?

— Неожиданно как-то, Леонид Ильич, — с легкой запинкой выговорил Михаил, и генсек не сдержал мелкого торжества — растерялся товарищ Гарин!

— А в жизни всегда так! — посмеялся хозяин кабинета. — Она, чертовка, полна неожиданностей! Я все-все понимаю, Миша, и про учебу, и про цейтнот… Но вы ведь в любом случае продолжите ваши штудии в Центре НТТМ на Вернадского? Будете продвигать идеи, воплощать их «в железе»… А мы вам предлагаем то же самое, но на высшем уровне, так сказать, и с хорошим бюджетом!

— Да я не отбрыкиваюсь, Леонид Ильич, — улыбнулся Гарин, — и не капризничаю. Мне просто нужна хоть какая-то свобода рук. А то обсядут НТТМ всякие чинуши, заорганизуют важное и нужное дело. То есть, кадровую проблему я должен решать сам, а не по звонку сверху.

— Принимается, — величественно кивнул Брежнев.

— И чтобы не было гонки за массовостью! — приободрился Михаил. — Творцы — явления штучные. Собрать их, организовать материализацию замыслов трудно, конечно, зато толк будет.

— Принимается, товарищ Гарин! — расплылся генеральный. — Но у нас с Михаилом Андреичем тоже есть условие… Ждем вашего заявления о принятии в КПСС! Без партбилета, сами понимаете…

Михаил серьезно кивнул.

— Напишу.

Генсек молча пожал ему руку, и Гарин откланялся. Едва за ним закрылась дверь, как Андропов тонко улыбнулся, словно демонстрируя понимание.

— Привязываете норовистого покрепче, Леонид Ильич?

— Мне так спокойнее… — заворчал Брежнев. — Ну, как там чистка идет? Расстрельные списки принес? Хе-хе…

— Действуем по плану, Леонид Ильич, — построжел председатель КГБ. — Прошу разрешения взять в оперативную разработку Соломенцева, Капитонова, Боголюбова и Русакова.

— Бери, Юра, бери, — негромко ответил генеральный секретарь, зябко потирая ладони. — Чистка, она от слова «чистота»!

Тот же день, позже

Бразилия, река Гуапоре

Аидже склонился над девочкой, замурзанной и тощей. Годика три ей, не больше. Загорелое тельце пласталось на драной циновке, изредка вздрагивая, а большие глаза, полные страдания, таращились в последнем, гаснущем усилии.

Лес напускал крикливые голоса птиц и обезьян, по всей деревне перекатывался гомон и заунывные звуки «гуделок», и целитель скорее угадывал, чем слышал сиплое дыхание маленькой девочки.

Индианка в рваном платье не удержалась, взялась причитать, хоть и шепотом, и Аидже метнул недобрый взгляд на нее. Женщина испуганно закрыла рот обеими ладонями.

«Так-то лучше…»

Целитель опустился на колени, подтянув шорты, рубленые из старых, застиранных джинсов, и возложил руки на ребенка. Уняв боль, он наслал на девочку сон, а затем прошелся растопыренной пятерней от тонкой шейки до впалого живота.

Аидже успокоено кивнул — его ароэ майво, великий дух рода, смилостивился и наделил дитя здоровьем. Переведя взгляд на мать, трясущуюся, будто в ознобе, целитель сказал отрывисто и резко, почти грубо:

— Варить рыбу в горшке. Два дня поить дочь отваром. Всё.

Женщина, пища от счастья, бросилась вон и притащила щедрую плату — упитанного розового поросенка, чей негодующий визг буквально сверлил череп. Поморщившись, Аидже отвел материнские руки, едва удерживавшие брыкающегося свина.

— Ешь сама, корми дочь.

Накинув высохшую, просоленную футболку с линялыми рокерами, он покинул деревню. За крошечными огородиками, будто за нейтральной полосой, вздыбилась сельва — душные, жужжащие, орущие, всепожирающие дебри.

Аидже держался малозаметной тропинки, не глядя под ноги — гадкие многоножки и мохнатые пауки сами порскнули в кусты.

В прогалах между деревьев заголубела река — в этих местах Гуапоре несла еще прозрачные воды, а вот ниже по течению они обретали цвет кофе с молоком.

«А это еще кто?» — неприятно удивился индеец.

У мостков из жердей покачивалась большая пирога с новеньким мотором «Ямаха», а рядом сидел, опустившись на корточки, белый мужчина в поношенной военной форме без погон и шевронов. Его загорелое лицо опухло от укусов, но в прозрачных глазах горел яростный синий огонь. Уперев руки в колени, он встал, изображая дружелюбие.

— Здравствуй, Аидже, — в голосе белого звучала вынужденная почтительность. — В моих жилах течет толика индейской крови, и…

— Потому ты и жив до сих пор, — равнодушно перебил его целитель. Завернув мясо в мешковину, он омыл руки, щелкая по носу не в меру резвым пираньям. — Чего тебе?

— Меня зовут Рикардо, и я…

— Твое имя — Ричард, и тебя послали говорить со мной, — нетерпеливо сказал Аидже. — Зачем?

— А ты… вы не подбросите меня до Пайтити? — вкрадчиво выговорил белый. — Путь долог…

— Залезай.

Ричард подхватил рюкзак, и забрался в лодку, вздрагивая в ловле равновесия.

«Бывалый, — оценил его целитель, — но чужак».

Подтолкнув свое суденышко, он ловко запрыгнул, шлепая босыми ногами по узкому днищу и устраиваясь на корме.

— Говори.

Незваный попутчик пристально глянул на него, веселя Аидже. Надо же — эта бледная личинка жаждет убить «краснокожего»! Глупец. Все белые — глупцы, даже их бог.

— Ты из племени бороро? — вытолкнул Ричард пережатым горлом.

— Мать. Она дочь шамана. А отец — такой же, как ты. Пришелец и проходимец.

Бледнолицый хохотнул, и сжал губы, задавливая смех.

— А ты знаешь, что есть на свете белый человек, подобный тебе? Но только он сильнее тебя.

— Все белые врут, — парировал целитель.

— Не-ет! — глумливо усмехнулся Ричард. — Тот человек знает будущее…

— Почему же я не знаю его самого? — скривил губы Аидже.

— Он далеко, очень далеко… Да и с чего ты взял, что интересен ему? — насмешливо сощурился белый. — Разве ты замечаешь каймана на отмели? Или броненосца, роющего нору?

Целитель отложил весло.

— Будем говорить в Пайтити, — выдавил он, опуская тяжелый лодочный мотор.

«Ямаха» взревела, оглашая механическим рыком оба берега, и пирога понеслась по глади вод, задирая острый нос.

Вечер того же дня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

— Ты не спишь? — зашуршала одеялом Рита.

— Не-а, — вытолкнул я, наблюдая, как колышется тюль на сквозняке. Через открытую форточку доносились еле слышные шумы с далекой Сосновой аллеи, и смутные голоса загулявших соседей.

Поворочавшись, девушка навалилась на меня в своей великолепной манере, и мои руки тут же притиснули теплое, гладкое и шелковистое.

— Всё думаешь об этом… повышении? — вымолвили Ритины губы. — М-м?

— Угу… — дрогнул я улыбкой, запуская пальцы в девичьи волосы.

Рита умиротворенно вздохнула, укладывая голову мне на грудь, и водя ладошкой по моему плечу.

— Хочешь на заочное перейти? — пробормотала она.

— Да наверное… Иначе не продохнуть. Не ночью же толкать прогресс!

— Не-е! Не-е… Ночью спать надо, — девушка хихикнула, елозя бедрами.

— Поспишь тут с некоторыми… — пробурчал я, благодушествуя, и мой рот тут же запечатали сухие горячие губки.

Стиснув пищавшую Риту, я перевернул ее на спину, с приятностью ощущая, как вздрагивает подо мной сильный животик, напрягаясь, и податливо опадает, а девичьи коленки сжимают мои бока.

— Миленький… — сорвался жаркий шепот. — Родненький…

На полчаса мы выпали из реальности.

* * *

Лунный свет падал на колыхавшийся тюль, и чудилось, что в форточку вытягивается, завиваясь, сизовато-голубой дымок. На улице было тихо, лишь на грани слышимости наигрывала музыка. Хорошо…

— Тебе хорошо? — разморено улыбнулась девушка, уловив мой настрой.

— Очень, — честно признался я.

— И мне…

Я сгреб в охапку свое сокровище, оно угомонилось, притихло, и мы уплыли по волнам сна.

Четверг, 3 ноября. Вечер

Москва, улица Новочерёмушкинская

Маша Шевелёва никогда не считала себя красавицей, даже к хорошеньким свою персону не причисляла. Обычная девчонка. Ну, хоть не страшненькая, и то хорошо.

Светка была куда более оптимистично настроена, хотя тоже самооценку не завышала. Да и как? Они ж близняшки!

Впервые ее убежденность в своих ординарных внешних данных поколебал Миша. Тогда еще, на дне рождения. Ему исполнилось шестнадцать, и она пришла вместе с обеими признанными красавицами — Инной и Ритой. А Миша уверил ее, что и в ней самой скрыта прелесть, просто не нужно ее прятать или стесняться.

Удивительно… Они со Светкой всегда были лучшими Мишиными подругами. Как познакомились в детсадике, так и до сих пор. Вот только классе в восьмом что-то между ними разладилось, они как бы отошли друг от друга, увлеченные своими, никак не пересекающимися интересами. А после той самой днюхи снова сблизились.

Долгими неделями Мишка пропадал у них, сначала делая Светке массажи, а потом таская ее по комнате — поддерживая, руками переставляя малоподвижные «лапы», лишь бы мозг «опомнился», освоил ходьбу заново.

Ее тогда в жар бросало — Гарин лапал сестричку везде, а та в одной комбинашке… Она даже притворилась однажды Светой! Миша, правда, фокус раскусил, но не сразу…

А потом для нее еще одно солнышко зажглось — Женя Зенков. Маме он очень нравился. Как же, сын офицера, «очень, очень воспитанный мальчик!» А вот она сама воспринимала Жеку с настороженным удивлением. Не верила, что может понравиться? Да нет, не уродина же, в самом деле! Просто не понимала — слово «любовь» таило в себе множество значений, оставаясь влекущей загадкой. А поняла, когда сама влюбилась.

Уж после какого по счету взгляда, неведомо. Чувство прорастало в ней медленно, но захватывая все существо. На первых робких свиданиях ее полнили страхи, стыд и жаркое любопытство, а потом… Вот, непонятно, когда и что случилось…

Светка сказала, что количество перешло в качество. Может, и так… Просто Жека стал ей необходим. И днем, и… ночью. Сладкие переживания до сих пор не ослабли, не затерялись в памяти.

И вот… Четырнадцать недель уже. Маша просияла, непроизвольно кладя руку на живот. Заметно уже выпирает, но еще не до такой степени, чтобы ей место в метро уступали.

Слава богу, тошнота и жуткий токсикоз миновали. «Ничего, — подбадривает вредная Светка, — усталость и тяжесть еще впереди!»

Утешительница…

Шевелёва вздохнула. Тут и так… Понаслушаешься разговоров в консультации — страшно делается. Получается, что она сама обрекла себя на вечные муки! Последние месяцы… Роды… Бессонные ночи… Круговорот бутылочек с молоком и обкаканных пеленок…

Но изо всей этой пачкотни вырастает нечто светлое, необъяснимое словами. У нее будет ребенок.

Мальчик или девочка? Похожий на папу или не очень? Ласковый, капризный, зареванный — он будет делать губешку «сковородником» и ковылять, протягивая руки ей, своей маме…

Дрогнув лицом, Маша упрямо заулыбалась безвестному будущему — да оно просто обязано стать для нее счастливым! Для нее, для Жени и для того или для той, чье имя пока скрыто.

Тот же день, позже

Москва, улица Полярная

— Дюха! Жимани!

Жуков подбежал грузной трусцой, и навалился на рычаг. Облупленный кузов «Волги» неохотно скособочился.

— Ага! Держи… Глаза!

Кузьмич в грубой брезентовой робе подлез, кряхтя, к самому лонжерону. Полыхнула сварка, донеся яростное скворчание тока, и затрещала слитно — электрод, плавясь и дымя, заливал трещину прочным швом.

Андрей старательно отворачивался, поглядывая то на старенькую «Победу», что раскорячилась над смотровой ямой, то на узкие оконца автомастерской. Невесть когда побеленные, изрядно закопченные стены будто вздрагивали в лиловых отсветах сварки. С улицы в распахнутые ворота сквозил холодный воздух и слабый запашок перегоревшего бензина — Проскурин гонял перебранный двигатель.

Жуков гордо улыбнулся — он и перебрал. Сбоя быть не должно, всё, как надо — промыл, подшипники кое-где заменил, кольца, прокладки… Кулачки Кузьмич наварил, так что… Моторесурс, как вторая жизнь!

«Точка — и ша!»

Звонко заколотил молоток, сбивая окалину.

— Порядок… Опускай!

Андрей послушался, и кузов мягко осел на подставленные шины.

— Нормально… — закряхтел сварщик, разгибаясь. — Пройдешься пескоструйкой, обдерешь до металла — я там мелом обвел — и в покраску.

— Сделаем, — солидно кивнул Жуков.

— Володь!

В воротах показался завгар Проскурин, обряженный в изгвазданную спецовку. Вытирая руки ветошью, он вопросительно глянул на Кузьмича.

— Спросишь академика, какая масть нужна? А то я могу и в светло-гов… к-хм… в цвет детской неожиданности!

Дюха усмехнулся про себя — старый сварщик будто стеснялся выражаться при нем.

«Боится травмировать нестойкую детскую психику!»

— Спросим, — кивнул завгар.

Из тускло освещенного коридора донесся женский взвизг.

— А ну, убрал грабки!

Сердитый голос Алины, бойкого диспетчера таксопарка, угас в басистом гоготе.

— Черт патлатый… — поправляя жуткую мохеровую шапочку, молодая женщина вышла в мастерскую. Стрельнув глазками в упор по Дюхе, она громко воззвала:

— Товарищ Проскурин! Там новое такси пригнали, экспериментальное!

— ВНИИТЭ-ПТ? — оживился Андрей.

— Слыхал чего? — обернулся к нему Владимир Ильич, метко зашвыривая ветошь в мусорный ящик.

— И слыхал, и видал! — авторитетно выдал Дюха. — ПТ — это «перспективное такси». Оно на минивэн похоже, вроде «буханки». Движок сзади и поперек, пол в салоне гладкий, дверь раздвижная. Четыре пассажира сидят друг против друга, а багаж между ними помещается. И сесть удобно, и выйти! А еще там перегородка, так что, если пассажиры чихают и кашляют, водитель не заразится…

— Самое то, — оценил Проскурин.

— Поглядим еще, как бегать будет это ваше «ПТ», — заворчал Кузьмич.

— Андрей, — хитро заулыбалась Алина, — там твоя звонила.

— Да? — покраснел Жуков.

— Ага! — довольно засмеялась диспетчерша. — Пошли, я номер записала, перезвонишь…

* * *

В диспетчерской было светло и пусто. За окнами открывался просторный двор, где стояли в рядок, приезжали и уезжали такси, а за бетонным забором белели высотки вдоль Полярной.

Дюха, сверяясь с четким почерком Алины, набрал номер.

— Алло? — провод донес нежный голос Зиночки.

— Привет! — расплылся Андрей. — Звонила?

— Ага… Ты еще долго будешь?

— Да нет, всё уже, — мигом заторопился Жуков. — А что?

— Зайдешь за мной? Я у Маши.

— А-а! В Черемушках? Жди!

— Жду, жду! — хихикнула трубка.

Дюха осторожно положил трубку, и нарвался на добрый и печальный взгляд Алины.

— Да не красней ты так, — улыбнулась она. — Тебе стыдиться нечего. Всё же хорошо, а будет еще лучше!

— Думаете? — пробормотал Жуков, рдея.

— Знаю!

— Ну, я побежал?

— Беги уж… — проводив взглядом студента, женщина вздохнула, ловя себя на том, что завидует его девушке. У этой Зины всё впереди — и радости, и горести… Хотя… Ей самой всего тридцать четыре!

Алина решительно сорвала шапочку, и распустила по плечам роскошную волну волос.