Целитель. Послание лекаря Олександра

Глава 18

Суббота, 28 января. Вечер

ФРГ, Деггендорф

Германия тоже не сочеталась с понятием простора, хоть и раскинулась куда шире чехословацких земель. Несколько часов пути — и Дунай рядом.

Гарины следовали первейшему завету нелегалов — быть как все, не выделяться! А коли так, то изволь соблюсти здешние правила. Например, чтобы стрелка спидометра дрожала у отметки «100». На автобане и вовсе выдерживай сто тридцать кэмэ в час! Тут так: стал на шоссе? Гони! И Рита гнала, упиваясь скоростью. Машина отбирала всё ее внимание без остатка, освобождая голову от страхов и тревог. Разве не благо?

В пределы вечернего Деггендорфа «Волво» закатилась при свете фар и фонарей. Городишко не поражал — райцентр по советским меркам, но ухоженный.

Внимательно приглядываясь к дорожным знакам — не нарушить бы чего! — Рита затормозила на обочине, где уже почивал маленький «жук» да старенький пикап с трейлером-автодомом.

— Петр Семенович, — серьезно заговорила девушка, — нам надо где-то остановиться. Купить, чего одеть. Поесть по-человечески. Ночевать в машине — не вариант. Здесь так не принято. Первый же полицейский сильно удивится семейке лыжников!

— Да думал я уже об этом, — закряхтел Мишин папа. — Денег-то нам хватит, а вот бумаг… Не предъявлять же наши «серпасто-молоткастые»!

— Придется рискнуть. Давайте, притворимся шумной немецкой семьей!

— А выйдет? — поинтересовался глава семьи, входя в азарт.

— Не знаю… Но надо попробовать!

— Если что, убежим! — энергично высказалась Лидия Васильевна.

По всей видимости, семью Гариных настолько вышибло из обыденности, что уровень удивления вплотную приблизился к усталому безразличию.

— Ладно! — решительно сказал Петр Семенович. — Буду Гансом Клоссом… Лида, побудешь Эммой. Ты, Настя, теперь Агнета…

— Йа!

— А я тогда… — Рита задумалась на секунду. — Эльза! Поехали, там вывеска светилась — «Эконо-мотель»…

Седая, но моложавая и энергичная немка за стойкой улыбалась и кивала все время — ее интересовали бумаги исключительно одного рода. Марки, франки, фунты, доллары… Ганс Клосс отсчитал потребную сумму, и хозяйка гостиницы выдала ключ от большого семейного номера.

— Семнадцатый… — пробормотал Петр Семенович тихонько, оглядывая длинный коридор с лакированными дверями по обе стороны. — А, вот же он…

Щелкнул замок, Клоссы-Гарины ввалились к себе. Лидия-Эмма обессиленно присела на одну из двуспальных кроватей, и со стоном повалилась на спину.

— Боже, до чего ж я устала!

— Кто ж знал… — вздохнул «Ганс».

— Нет-нет, Петечка, ты тут ни при чем! И все же хорошо! А как там Миша? Ой, я даже думать об этом боюсь, мне сразу плохо становится!

— Еще немного, еще чуть-чуть… — бормотал Петр Семенович, набирая номер телефона, вычитанный в пухлом справочнике. — Алло! Слышите меня? Да-да! Что? А консул? А-а… С утра?..

— Дайте мне! — Рита решительно отобрала трубку. — Алло! Мы не туристы и не командированные! Соедините меня с дежурным КГБ, или кто он там по должности… Я не хулиганю! Код восемьсот четырнадцать двести… — отбарабанив цифры, девушка с силой добавила: — Наше дело связано с темой «Ностромо». Пожалуйста, свяжитесь с генерал-лейтенантом Ивановым или с председателем КГБ! Кто там сейчас у вас? Цвигун? Вот с ним. Если, конечно, хотите получить благодарность, а не выговор с занесением! Хорошо, перезвоним ровно через час. Ауф видерзеен!

Девушка не сразу попала трубкой на рычажки — ее била дрожь. Лидия Васильевна мигом подсела, обняла невестушку, и на долгую минуту застыла тишина.

— Распсиховалась совсем… — смущенно улыбнулась Рита. — Чуть не обматерила того посольского, или кто он там…

Тут и Петр Семенович подсел, а Настя залезла на кровать и обняла старшую подругу со спины.

— Так… Всё будет хорошо! — девичий голосок взвился молитвой.

Воскресенье, 29 января. Утро

Москва, Пионерские пруды

Идея привести на Малую Бронную девчачий эгрегор пришла не сразу. Сначала Света предложила помянуть Котова в общаге у Али с Тимошей, а я и предложи им опечатанную квартиру. А что? Имею право. К строгой бумаге, заклеившей двери, мы даже не притронемся. Есть же и черный ход…

Скучные юридические формальности не заняли много времени. Мне даже показалось, что блюстителям порядка и юристам настоятельно рекомендовали не слишком мурыжить «товарища Гарина».

Вступить в наследство я должен был летом, но потихоньку бывать в «хорошей квартире»… Пуркуа бы и нет, как говорит Жека Зенков.

Честно говоря, я не причислял себя к владельцам недвижимости. Зачем мне две квартиры? Но и отдавать государству жилище Котова я тоже не собирался. Себе возьму кое-какие книги, ту картину, ну и так, по мелочи. А потом…

Мне захотелось хихикнуть, но я сдержался. А поселю-ка «у Котова» близняшек! Чего им по чужим углам мыкаться?

— Здравствуй, Миха.

Я неприятно удивился, глядя на невысокого и крепкого человека, напомнившего мне чистокровных индейцев. Не красавца Гойко Митича, а настоящего аборигена. Разве что не в перьях, а в скромном сером пальто с каракулевым воротником.

— Апач? — ляпнул я.

— Моя — бороро.

Индеец смотрел на меня серьезно и пристально, словно пытаясь разобраться в том, что открывалось ему.

— Твоя — целитель, — медленно выговорил он, — и моя — целитель…

— А имя у тебя есть, целитель? — сухо осведомился я.

— Аидже! — ударил себя в грудь краснокожий. — Один очень богатый человек построит школу и больницу в моей родной деревне, если я убью тебя. Белых и черных мне совсем не жалко, а если их смерть принесет благо настоящим людям, то я готов лишать жизни…

«Надо же, — подумал я отстраненно, — и речь другой стала… Уже не изображает из себя неграмотного туземца».

— Аидже, — мой голос сильно охладел, — ты забыл спросить, готов ли я умереть. Отвечу: не готов. И не хочу. Уж лучше я сам тебя прикончу!

Индеец одобрительно кивнул.

— Ты говоришь, как мужчина. Это хорошо. Не бойся, я не сниму с тебя скальп — в моем племени нет такого обычая…

— У бледнолицых был другой обычай, — усмехнулся я, — исполнять последнее желание приговоренного к смерти. Исполнишь мое?

Губы целителя из «страны, где много-много диких обезьян» дрогнули в презрительной усмешке.

— Говори, чего ты хочешь.

— Как зовут того богатея, что нанял тебя?

— Я не наемный убийца! — возвысил голос Аидже. — А богатого белого зовут Дэвид Рокфеллер. Теперь всё? Можно убивать?

Могу поклясться — в его тоне прозвучала издёвка.

— Рискни, — мурлыкнул я.

До самого Нового года Котов учил меня наносить колющие удары пальцем по особым точкам на теле. «Пробить» солнечное сплетение или печень, почки или горло — это грубо и некрасиво. А вот уколоть с выплеском энергии, да так, чтобы отнялись ноги… Или «удар отсроченной смерти»! Бьешь, вроде бы, не сильно, но проходит неделя, и человек, которому досталось, умирает.

Я не испытывал к Аидже ни ярости, ни гнева, а вот злость поднималась во мне темной волной.

Противник ударил первым. Я блокировал бьющую руку.

Индеец присел на широко раздвинутых ногах, набычась и глядя на меня исподлобья, сквозь спутанную челку, словно пытаясь прожечь насквозь кромешным взглядом.

…Деревья легонько покачивались под ветерком в вышине. Солнечные лучи сквозили между стволов, щекоча встопорщенный иней, играли бликами на стеклах домов за прудом. Вдалеке радостно брехала собака, едва слышно доносились вопли ребятни…

Однако скрип снега под ногами, да сбитое дыхание слышнее.

Аидже ломил, изнемогая, но неистово, подавляя и плоть, и дух. Мне приходилось отступать, а сил противиться все меньше и меньше… От напряжения дрожали мышцы, хотелось кричать, надсадно и долго, но лишь клекот вырывался из пережатого горла. Неужто конец? Вот же ж глупость какая! И тут мои ноги уперлись в округлый край скамьи. Всё. Отступать дальше некуда, разве что скатиться на каток, изображая ледовое побоище.

Я резко, рывком… не ударил даже, а приложил ладони к широкой груди индейца, сцеживая последние капли Силы — индеец открыл рот, хапая воздух, и обессиленно выстелился на затоптанном снегу.

Навалилась красная мгла. А-а… Это я зажмурился…

Глаза открылись с трудом.

«Поднимите мне веки!» — аукнулось давнее.

И это было последним, что колыхнулось в сознании — я падал, рукою хватаясь за скамью. Вниз. В снег. Во тьму.

Среда, 1 февраля. День

Москва, улица Грановского

Очухаться в больнице приходилось в прошлой жизни, после ранения на срочной. Вот так же лежал под тонким одеялом и моргал, глядя в белый потолок. В приоткрытую форточку задувал свежий воздух, но перебить запашок лизола, сей неистребимый больничный дух, сквозняку не удавалось.

Я скосил глаза. Да-а… В крайний раз, помню, рядом, на скрипучем стуле сидела суматошная медсестра, а нынче…

Я пристально, с неким болезненным любопытством оглядел сгорбившегося Аидже. Опустив веки, шепча неслышное, индеец водил руками надо мной, словно разглаживая одеяло.

Кожа медного оттенка на его лице натянулась, а щеки запали. Почувствовав мой взгляд, бразильский целитель выпрямился в смятении.

— Приветствую тебя, краснокожий брат мой, — ляпнул я, не думая.

Индеец ссутулился, опуская плечи, и заговорил — глухо, отводя зрачки:

— Ты — другой. Не такой, как все. Любой, обретший Силу, дорожит ею, как высшим сокровищем, и лишь ты щедро делился. Узнав об этом, я не поверил, но твои девушки сами нашли нас… — помолчав, Аидже продолжил, по-прежнему не глядя на меня: — Ты одержал верх надо мною, и победил честно, — он впервые посмотрел мне в глаза. — Я передал тебе много Силы. Ее хватит, чтобы быстро покончить со мной. Я заслужил смерть и безропотно приму ее…

Индеец сполз со стула, становясь на колени и покорно склоняя голову.

— Еще чего не хватало! — забрюзжал я. — Встань!

На меня вновь уставились обсидиановые, диковатые глаза.

— Тогда позволь хотя бы служить тебе! — в голосе Аидже звучала настоящая мольба, и я не мог отказать ему.

Конечно, советское воспитание не позволяло заводить слуг, однако индеец нес в себе совершенно иную ментальность — варварскую, дикарскую, первобытную. Он сумеет прочесть «Моральный кодекс строителя коммунизма», но сути его не уразумеет.

— Говоришь, тебя направил Дэвид Рокфеллер? — спросил я, поглядывая на «Пятницу».

— Да, богатого белого звали так.

— Тогда… — наскоро обдумав, я изложил задание, и Аидже, просветленный и вдохновленный, поднялся с колен.

— Я всё сделаю в точности, как ты велишь, — с киношной индейской торжественностью объявил он, удаляясь.

Дверь в палату закрылась, и тут же отворилась снова, пропуская светило медицины. Осмотревшись, глянув за окно, я узнал «кремлевку», а в здешний штат кого попало не берут.

— Ну-с, — бодро начало светило, щупая мой пульс. — Во-от, совсем другое дело! О-хо-хо…

— Доктор, а что со мною было? — с любопытством осведомился я.

— Сильнейшее нервное истощение, молодой человек, — тон медика был серьезен. — Природу его выяснить нам не удалось — уже на следующий день все анализы пришли в норму…

— А индеец?

— Какой индеец? — рассеянно поинтересовался врач.

— А кто перед вами выходил из палаты?

— Никто! — удивился медик, и захихикал. — Э-э, батенька, спросонья чего только не померещится! Попейте-ка вы витаминчики! Кстати, к вам посетители… Посетительницы! Сильнодействующее средство, скажу я вам. Особенно в вашем чудном возрасте! Ну-с, выздоравливайте!

Светило вышло, и приоткрытая дверь донесла радостный гомон. В следующую секунду палату заполнил мой эгрегор. Светлана, Наташа, Аля, Тимоша… Девушки бесцеремонно уселись на мою койку, и с обеих сторон ко мне потянулись ласковые губы и ладоши.

— Ты нас так напугал! — с чувством выговорила Света.

— Ничего не сказал, главное, — начала Зина негодующе, но шмыгнула носом, и жалобно затянула: — Мы же переживаем, наверное!

— Хорошо еще сказал, где будешь! — воскликнула Наташа. — Мы тебя ждали на Малой Бронной. Ждем-ждем! Пошли к прудам. Там какой-то местный… на алтайца похож, или на шорца, смуглый такой… уже в «скорую» садился, а нас не пустили! Правда, сказали адрес…

— Ой, мы-то думали — в «Склиф», — подхватила Альбина, — а они вон куда! Говорят, из Кремля звонили!

— Всё хорошо! — вытолкнул я, справляясь с собой. — А Рита не звонила?

Эгрегор дружно замотал головами.

— А Маша как?

— Ковыляет! — ласково засмеялась Светлана. — Пузо свое нянчит!

Тут в дверях нарисовалась полная, румяная медсестра, похожая на повариху, и строго сказала:

— Девушки, больному нужен покой!

— Всё, всё! — заверили ее девушки. — Мы уходим!

Оцеловав меня по очереди, «посетительницы» процокали в коридор и тихонечко прикрыли дверь за собою.

Потревоженная тишина заняла утраченные позиции, и я заворочался, будто испытывая себя на прочность. Ничего нигде не болело, а вот энергию внутри я ощущал, как никогда раньше — она жила во мне, порой горяча голову или руки, словно не умещаясь в теле.

Единственным напоминанием о схватке оставалась слабость. Я даже кулак сжать не мог по-хорошему. Но исцелять себя не стал — пусть всё придет в норму, как обычно. Не надо загонять организм, выжимая из него самоисцеление. Зачем? Был форс-мажор, да весь вышел. Я даже радовался тому, что угодил на больничную койку — выпасть из ежедневного мельтешения дел бывает полезно. Вот так вот отойти в сторонку, сойти на обочину, сесть и рассудить. О нас с Ритой, о «моих» девушках, об Аидже, о городе и мире.

Попадая в палату, человек обретает массу свободного времени. Процедуры, обходы не в счет. Всё равно долгими часами ты остаешься один на один с собой. Можно, конечно, и скучать, таскаться к телевизору, решать бессмысленные кроссворды или искать собеседников для болтовни. Но пока тебе есть, о чём подумать — и чем! — скука донимать не станет…

Легкие, быстрые шаги изредка доносились из коридора, но вот бег на цыпочках… Я взволновался, вслушиваясь, и дверь, лакированная ореховая дверь, махом отворилась, впуская всю мою родню — Риту, маму, Настю…

Любимая троица будто качнулась на пороге — беспокойство ушло с лиц, сменяясь радостным успокоением.

— Мишечка! — вздрагивающим стеклянным голосом выговорила мама. Одолев последние метры, она присела с краю, поцеловала меня, огладила щеки. По милой привычке навалилась Рита, целуя жадно, взахлеб, а тут и Настя подлезла. Закапали слезы…

— Не ревите, — попенял я ласково, — постельное белье намочите, а оно казенное…

— Мишечка! — выдохнула Рита. — Мы так боялись…

— Прости, я и не думал даже, что всё так завертится…

— Так, и у нас! — воскликнула Настя. — Нас всех похитили! И за границу, в ФРГ! Представляешь⁈

— Оё-ё, ёжечки ёё… — вздохнула мама. — Глупо, да? Или безумно… Но ведь правда! Мы в Москву прилетели из Мюнхена…

— То-то вы во всем импортном… — затянул я. — Повествуйте.

Рассказывая наперебой, родня посвятила меня в свои приключения.

— А папка молодец! — порадовался я.

— Да-а! — заулыбалась мама. — Джеймс Бонд отдыхает! — губы ее дрогнули. — Тебе сильно досталось?

— Жив, — заверил я ее. — Цел. Здоров… Ну, почти.

Мамулька ласково встрепала мои волосы, и заторопила Настю. Сестренка прижалась, чмокнула меня и зашептала на ухо:

— Вот только попробуй не выздороветь!

Мама с дочкой исчезли за дверью, и моя суженая притиснула меня по-настоящему.

— Мишечка…

— Только не здесь! А то еще врачи увидят…

Девушка хихикнула.

— Я тебя дождусь!

— Да я уже… — затрепыхался я.

— Нет-нет! Лечись! Отдыхай… Успею еще надоесть!

Я обнял Риту, и она затихла.

— Твоя мама думает, наверное, что мы тут щупаемся, а я просто хочу побыть рядом с тобой… нет, вот так, прямо на тебе! Слышать, как ты дышишь, как бьется твое сердце…

Рука сама потянулась огладить Ритины волосы.

— Хорошо, правда? — вымолвила девушка невнятно.

— Угу…

— Ох, надо идти… — страдающе заговорила суженая. — А то врачи будут ругаться… Пока! — шепнули ее губы, нежно касаясь щеки.

— Пока…

Послав воздушный поцелуй, Рита скрылась в дверях. И я снова остался один.

— Всё хорошо… — пробормотал, словно твердя заклинание. — А будет еще лучше!