Царская служба

Глава 18. Старые и новые знакомые, старые и новые задачи

Да уж, приложило меня основательно, нечего сказать. И главное, с какой стороны ни глянь, плохо было все. Вообще все. Во-первых, тяжелой и до крайности неприятной оказалась сама рана. Бедреная кость, пусть и не была сломана, треснула и дала несколько осколков, мышцам тоже от души досталось, в общем, ничего хорошего, зато остального… Во-вторых, то, как меня пытались перевязать, без злобных матюгов просто не вспомнишь. Если я ничего не путаю, выл от боли во время этой экзекуции, которую ее исполнители почему-то считали перевязкой, я куда громче, нежели перед нею, пока зажимал рану руками. В-третьих, транспортировка до полевого лазарета, повторная перевязка в лазарете и дальнейшая эвакуация в госпиталь только прибавили мне неприятных ощущений и переживаний, причем хорошо так прибавили, в изрядных, что называется, количествах. Впрочем, частично эти неприятности сглаживались тем, что я периодически терял сознание, и потому никак их не чувствовал. Даже лечение в приличном госпитале в Усть-Невском, куда я в конце концов попал, смотрелось после всего перечисленного не сильно весело, пускай я и понимал, что все плохое (ну, может, еще и не все, но уж большая-то часть точно) уже позади, и теперь дела мои начнут только улучшаться.

Лечили меня хорошо знакомыми целебными артефактами, начав, однако же, с самого обыкновенного хирургического вмешательства, проведенного под местной анестезией непонятного мне свойства, не иначе как магического. В итоге сейчас, через четыре дня после перестрелки на Бахметьевском редуте, меня перевели на долечивание в небольшую палату, где уже поправляли здоровье четыре офицера. Ну да, все правильно — общение с ними не дало бы мне заскучать и предаться ненужным мыслям тревожного или даже безрадостного характера.

Я как раз успел познакомиться с капитаном Саблиным, подпоручиками Заломовым и Андриевским, а также прапорщиком Демидовым, когда в палату с обходом явился доктор Труханов, местное светило медицины. Но меня куда больше заинтересовал не сам доктор, а состоявшая при нем сестра милосердия в обычном для девушек ее профессии мешковатом платье, что-то записывавшая за лекарем себе в книжку.

Вообще, если я ничего не путал, ранение в ногу, даже такое тяжелое, как сейчас у меня, к галлюцинациям приводить не должно. Теоретически, конечно, возможно и такое — например, в случае воспаления раны, но, если я правильно оценивал свое состояние, никакого воспаления и раньше-то не не имелось, а уж теперь, когда лечение идет полным ходом, и подавно. Тем не менее, объект, претендовавший на гордое звание галлюцинации, никуда не девался, продолжая привлекать мое внимание. Однако же, раз я установил, что на звание галлюцинации объект лишь претендует, да и то безосновательно, стоило привлечь внимание оного объекта к себе, благо, его внимание мне в данном случае было необходимо. То есть, разумеется, ее внимание, поскольку объектом являлась именно сестра милосердия.

— Лида! — позвал я.

Сестра повернулась и несколько мгновений смотрела на меня непонимающим взглядом, но все-таки разобралась.

— Ой! Алексей Филиппович! — знакомая улыбка осветила палату. — А я вас и не признала сразу с усами-то да с отметиной! Простите, пожалуйста!

— Да прощу, куда ж я денусь, — усмехнулся я. — Особенно если попить дашь.

— Все шутите, Алексей Филиппович, — Лида даже рукой махнула, от чего ее мешковатое платье на полмгновения облегло грудь. Ох, хороша…

— Вы знакомы? — доктор Труханов повернулся сначала к Лиде, затем ко мне.

— Да, Федор Антонович, — подтвердила она. — Я уже помогала раньше в лечении Алексея Филипповича.

— Дважды, — добавил я. — Так что я теперь и не сомневаюсь в скором исцелении, раз уж снова попал в эти умелые и добрые руки.

— Исцелим мы вас, — доктор Труханов глянул на мой мундир, висевший возле кровати на вбитом в стену гвозде, — подпоручик, обязательно исцелим. Правильно делаете, что не сомневаетесь. Вот только добрые руки в этот раз будут другими. Лидия Ивановна у нас старшая над сестрами, и непосредственный уход за ранеными и больными теперь в ее обязанности не входит.

Ого! Лидия Ивановна, значит… Старшая сестра… Да, Лида, получается, выросла не только профессионально, но и карьеру, стало быть, сделала неплохую, раз уж доктор, чин которого соответствует не меньше, чем полковнику, зовет ее по имени-отчеству. Да уж, не я один за это время чего-то достиг…

— Вы знакомы с нашей доброй Лидией Ивановной? — спросил капитан Саблин, когда доктор и старшая сестра закончили с осмотром и покинули палату. Так, значит и для господ офицеров она тоже Ивановна. Неплохо себя поставила, прямо скажем, неплохо.

— Да, — признался я. Один раз она помогла доктору прямо с того света меня вытащить, второй раз все было попроще, но тоже без ее участия не обошлось.

— У нас тоже без ее участия не обходится, — капитан явно был доволен. — Господин старший штаб-лекарь прав, как старшая сестра Лидия Ивановна сама за нами не ухаживает, но когда она прямо на нас показывает сестрицам, как правильно все делать…

— И не говорите, Сергей Дмитриевич! — отозвался подпоручик Андриевский, мечтательно закатив глаза. — Так прямо и жалеешь, что не попал сюда, пока Лидия Ивановна простой сестрой милосердия тут служила…

М-да, хвастаться перед такими соседями поцелуем, когда-то давно нахально украденным мною у Лиды, я, пожалуй, не буду. Хоть и говорят немцы, что завистников иметь лучше, чем сострадальцев, но как-нибудь обойдусь. Нечего господам офицерам мечтать о доступности Лидии Ивановны. Кстати, надо будет как-то найти возможность поговорить с ней наедине. Вспомним прошлое, да и вообще интересно — чем она это время жила, как оказалась здесь… Возможность такая, забегу немного вперед, мне представилась. Но не сразу и довольно неожиданным образом.

А вот появление в госпитале майора государева надзора Лахвостева оказалось очень даже ожидаемым. Причем появился Семен Андреевич очень удачно — капитан Саблин и подпоручик Андриевский, находящиеся в статусе выздоравливающих, были в это время на прогулке в госпитальном саду, подпоручика Заломова увезли на перевязку, а прапорщик Демидов, уже считавший дни до выписки, вообще куда-то пропал с самого утра. Честно говоря, если бы мне сказали, что именно майор Лахвостев и подстроил все это, чтобы мы с ним могли поговорить наедине, я бы не удивился ни капельки и поверил бы в такое сразу.

— Ну что ж, Алексей Филиппович, погеройствовали и хватит, — жизнерадостным такое приветствие назвать было бы сложно. Впрочем, и сам господин майор выглядел как-то неважно. Усталостью, причем, скорее не телесной, а душевной, от него почти что пахло, да и состояние здоровья явно оставляло желать лучшего, о чем красноречиво говорили темные круги под глазами, бледность и шаркающая походка. С чего бы, спрашивается? Неужели розыск маньяка оказался таким тяжелым?

— Да, Семен Андреевич, пожалуй, что и правда хватит, — согласился я. — Ваши-то дела как? Как следствие продвигается?

— Да никак оно не продвигается, — махнул рукой Лахвостев, явно с трудом удержавшись от присовокупления пары-тройки ругательств.

Видимо, мое удивление явственно отразилось у меня на лице, поэтому майор тяжело вздохнул и принялся рассказывать. Если изложить его рассказ вкратце, получалось, что никаких пересечений Буткевича с маньяком в бытность Буткевича губным стражником так и не обнаружено, хотя искали их тщательно и старательно, вплоть до составления расписания выходов Буткевича на исполнение служебных обязанностей и поручений, а также попыток составить списки людей, с которыми он мог при этом встречаться. Причем, как поведал Лахвостев, эту адскую работу Крестовая губная управа так до сих пор и делала, и конца-края там пока что не просматривалось.

Я еще не успел толком представить себе всю сложность положения, в котором оказалось следствие, как Лахвостев добавил, что дело наткнулось и еще на одно препятствие. Тут, впрочем, говорить можно было и об удаче, и о неудаче одновременно. Как так? А вот как…

Удачей следовало признать то, что в деле наконец-то обнаружилась фигура, вполне законно претендовавшая на звание подозреваемого. Имя Дмитрия Борисовича Парамонова, отметившегося в списке посетителей Беляковский верфей в день убийства первой жертвы — купца Пригожева, неожиданно выплыло при подробном изучении связей второй жертвы — столоначальника фон Бокта, и вроде бы даже того же Парамонова как минимум один раз видели вместе с третьей жертвой — купцом Аникиным. В случайность такого совпадения никто, ясное дело, не поверил, и господин Парамонов чуть было не стал подозреваемым. Но не стал. Не нашли его. Вообще.

«Не нашли» и «вообще» — это не значит, что не удалось разыскать оного Парамонова и задать ему интересующие следствие вопросы. Это значит, что такого человека попросту не оказалось. Человек с таким сочетанием имени, отчества и фамилии не покупал и не снимал жилье в городе. Имя не значилось ни в одной губной управе Усть-Невского в списках выданных паспортов для выезда за границу. Господин Парамонов в жизни не заплатил ни полушки налогов и никогда не учился ни в одной школе и ни в одной гимназии города. Но главное, ни один банк, ни одна ссудная и сберегательная касса не выдавали господину Парамонову денег и ни копейки от него не принимали, причем не только в Усть-Невском, но и по всему Русскому Царству. А иметь хоть какое-то отношение к торговле и промышленности, не совершив ни единой денежной операции через банк или сберегательную кассу, просто невозможно.

— Вот так, Алексей Филипович, — заключил Лахвостев. — Человека нет, а с другой стороны, вроде бы и есть. Понятно, что некто, нам пока не известный, действует под вымышленным именем.

— А нет никаких сведений, Буткевич с этим Парамоновым пересекался или как? — задал я вполне естественный в данном случае вопрос.

— Вы что же, думаете, никто о таком не подумал? — м-да, естественным вопрос представлялся не мне одному. — И это тоже в Крестовой губной управе проверяют, — разъяснил Лахвостев и грустно добавил: — И тоже пока что безуспешно.

Что ж, состояние расследования на данное время я теперь себе более-менее представлял. Но вот чего не представлял себе вообще никак, так это причин, вызвавших столь болезненный вид господина майора. Спрашивать как-то не тянуло, сам же он пока что рассказывать не спешил. Что же, значит, еще расскажет. Или обстоятельства так сложатся, что мне придется его прямо спросить. Но это всем потом, пока же Семен Андреевич пожелал мне скорейшего излечения и возращения к нашему с ним общему делу, после чего покинул палату.

Та-а-а-к… Что ж, с армией мои взаимоотношения не то чтобы закончены, но, как я понимаю, надолго отложены. Самое время вспомнить о деле, связывающем меня с Палатой государева надзора. Но Парамонов-то, а?! Ладно, пусть имя и вымышленное, как справедливо отметил Лахвостев, но как минимум с тремя жертвами оно связано. А раз так, то и еще где-то может всплыть, и вот это уже будет повод для самых недвусмысленных знаков нашего внимания — вплоть до ареста и очень-очень серьезного допроса, а то и целой череды допросов с краткими перерывами. Ох, забыл попросить Лахвостева доставить мне все мои записи по поискам маньяка…

Однако уже на следующий день выяснилось, что мысли о прекращении моих отношений с армией оказались сильно преждевременными. Развеял это мое заблуждение подполковник Малеев, прибывший в госпиталь меня навестить.

Начал он, правда, с гостинцев и известий о том, чем же закончились события на Бахметьевском редуте. Гостинцы оказались вкусными, а известия приятными. Когда меня с редута уже унесли, нашим пушкарям удалось-таки размочалить бруствер шведского редана, с которого били мортиры, и охотники Малеева с моими ополченцами как следует отплатили шведам за мою рану, едва земляная насыпь перестала их прикрывать. Не знаю, что там с прощением врагов своих, но мне очень хотелось, чтобы те шведские канониры, что пальнули поразившей меня бомбой, оказались среди жертв наших стрелков…

Так вот, о стрелках. Малеев передал мне пожелание генерал-полковника Романова продолжить инкантирование штуцеров — идею мою командующий все-таки посчитал дельной. Понятно, что мои нынешние обстоятельства не позволяли мне заниматься этим непосредственно в войсках, да и в госпитале возню с оружием особо не устроишь, поэтому подполковник Малеев, узнав, что мне тут еще лечиться и лечиться, пообещал доложить обо всем генерал-полковнику и сообщить затем его решение. Но, что меня особенно порадовало, предложил сначала вместе обсудить, что в данном случае было бы лучше всего, чтобы уже с этим пойти к командующему. В итоге мы пришли к выводу, что мне следовало бы заниматься не инкантированием штуцеров, а обучением тех, кто займется этим делом уже без меня, а заодно и составлением учебного пособия для них. Идея с разделением труда между несколькими одаренными с учетом разряда каждого из них подполковнику Малееву в свое время и так понравилась, а уж ее результат понравился еще больше.

Так в итоге и сделали. Сначала меня перевели в отдельную палату, чтобы мне было удобно заниматься с учениками, потом Малеев привел главного артефактора Ново-Дмитриевского механического завода Ивана Матвеевича Дикушкина, едва ли не лучшего такого специалиста в городе, и мы с ним, потратив почти целый день и изрядное количество нервных клеток, отчаянно ругаясь и бешено споря, создали-таки алгоритм, каковой, на мой взгляд, должен был обеспечить нормальные темпы работы и ее приемлемые результаты. В общем и целом Иван Матвеевич, несмотря на преклонный возраст и скверный характер, мне даже понравился — артефактором он и правда оказался великолепным. Впрочем, и господин Дикушкин признал, что я тоже не просто так погулять вышел.

— В германиях этих учат, конечно, очень хорошо, — ворчливо сказал он за чаем, которым мы отметили победу человеческого разума над организационными проблемами и бездушными силами техники, — однако же, скажу вам, Алексей Филиппович, что в этом вашем Мюнхене вы просиживали штаны напрасно. Вот признайтесь, делить работу на нескольких артефакторов с разными разрядами — это ведь ваша собственная придумка? А?!

— Моя, — признал я.

— Во-о-от! — Дикушкин бесцеремонно ткнул в меня пальцем. — Даже я до такого не додумался! А уж я-то артефакторику освоил, когда вас и на свете еще не было! А никакому немцу и в голову не придет, что наполнять артефакт могут вместе одаренные разного уровня! Вы же артефакторике у Хюбнера учились?

Я как раз жевал кусок пряника, так что молча кивнул.

— У меня бы этот ваш Хюбнер выше мастера на участке и не поднялся! — заносчиво объявил Дикушкин и уже более спокойно продолжил: — Там у них один Левенгаупт гений, да и тот в артефакторике, между нами, не силен. Но умен, черт нерусский, не отнимешь… Вы-то, надеюсь, на его лекции ходили?

— И на лекции ходил, и лично с ним занимался, и все мои дипломы он сам подписывал, — похвастал я.

— Ого! — Дикушкин явно удивился. — То-то я и смотрю, что в столь юных летах вы уже горазды такое придумывать! Что же, тем интереснее будет с вами работать…