Бритва Оккама в СССР

Глава 9, в которой очень много исторических отсылок

На сей раз я похоже уснул даже во сне, потому что Каневский сердито потыкал меня в самую переносицу:

— …Не про корабли, которые бороздят большой театр, а о зондеркоманде Дирлевангера, товарищ Белозор! И это — звезда журналистских расследований! У вас тут дело государственного масштаба, а вы спите, и не стесняетесь заслуженного артиста РСФСР! Крок эс кусто беншлак мордюк! — этот «мордюк» прозвучал из его уст довольно обидно.

Поэтому я сказал, не дожидаясь дальнейшего потока непереводимой игры слов:

— Заслуженным артистом вы вообще-то станете только в 1984 году. А сейчас у нас одна тысяча девятьсот восемьдесят первый, и вы не заслуженный артист, а выверт подсознания отдельно взятого попаданца. Вы — моя суперспособность, Леонид Семенович. Моя имба и мой шанс на изменение реальности. Так что бухтите дальше про эту ублюдочную зондеркоманду, а я послушаю. А там глядишь — и до народного артиста дорастете! Я вам идею «Следствия вели» на двадцать лет раньше присоветую, ей-ей. Найду и скажу в самое ухо, несмотря на сопротивление.

Каневский только ухмыльнулся: сквозь седые усы и брови на меня вдруг посмотрела его молодая, злодейская физиономия:

— Вообще-то, товарищ Белозор, сейчас с моим участием картина выходит из цикла «Следствие ведут ЗнаТоКи»- как раз про фруктовую мафию. Могли бы и без вывертов подсознания вспомнить про майора Томина…

— Ладно, ладно, каюсь, грешен, я из ваших фильмов только «Бриллиантовую руку» смотрел, и «Три мушкетера», где вы Бонасье сыграли. Ну и передачи. Вот передачи — это да, это я прям фанат, можно сказать…

— Цыц, Белозор! Хватит балагурить! Слушай про Дирлевангера, паяц, а то скоро на дамбу приедете, а ты и не вспомнил ни-хре-на, ну ей-Богу — эс кусто мордюк, как есть!

— Сами вы — мордюк! — теперь всерьез обиделся я, но всё-таки заткнулся и начал слушать.

Каневский уселся на один из ящиков, которыми был нагружен рабочий Гумаровский тентованный УАЗ-«головастик», и сняв невесть откуда взявшиеся очки и покусывая их дужку, заговорил:

— К сентябрю 1940 года команда Оскара Дирлевангера выросла до трех сотен человек — теперь ее никто не называл «браконьерской». Здесь служили настоящие отбросы общества: убийцы, грабители, насильники. Спецкоманда была передана под патронаж небезызвестного подразделения «Мертвая голова», которое отвечало за управление концлагерями. В 1941 году спецкоманда «Дирлевангер» превратилась уже в батальон, который был направлен в Польшу для борьбы с партизанами. Количество избиений, изнасилований, разбоев и других преступлений, творимых этими выродками достигло немыслимых пределов даже по нацистским лекалам! Подумать только — верховный руководитель СС и полиции в Польше Фридрих Крюгер не смог мириться с такой ситуацией и подавал множество рапортов и прошений вышестоящему руководству. Говорят, что именно этот поток бумаг послужил причиной перевода батальона Дирлевангера в январе 1942 года на оккупированную территорию СССР — в Беларусь. Именно здесь батальон, солидно прореженный польскими и советскими партизанами, получил разрешение набирать добровольцев из числа граждан СССР. Упыри всех мастей — русские, белорусы, значительное число литовцев, латышей и украинцев, а также представители других национальностей присоединились к этому сборищу негодяев. Отправляли в «Дирлевангер» также военнослужащих частей вермахта и войск СС, совершивших правонарушения, которые в гражданской жизни классифицировались бы как криминал. Примерно тогда же появилась первая эмблема подразделения — два скрещенных карабина и ручная граната под ними…

— А две скрещенные толкушки? — удивился я. — Дивизя СС «Дирлевангер» имела шеврон с двумя скрещенными пехотными гранатами, это любой дурак…

Каневский смотрел на меня как на настоящего дурака, я смотрел на него — мы переглядывались. А потом я сказал:

— Твою мать. Дивизия. Это ж аж в сорок пятом! А тут — батальон, разросшийся до зондерполка! Я же карабины эти сраные видел! Товарищ Каневский, где я видел сраные карабины? На каком фото? Я — или Белозор? Не будьте как мордюк, Леонид Семеныч! Скажите! По делу о карательной акции в Деражне, да? Кто был на этом фото, товарищ Каневский?

— А вот это, Гера, правильный вопрос! — сказал Леонид Семеныч и исчез.

— Он не француз, он румын! — я вскочил со своего места, и тут же получил леща от Соломина. — Ыть! Ты чего дерешься, Олежа?

— Какой, в задницу, румын, Гера? Ты чего орешь спросонья? Уснул тут, рот открывши, того и гляди муха влетит, а потом вскакиваешь и кричишь как ненормальный! — Соломин потряс ушибленную о белозоровскую кирпичную рожу ладонь. — Ты прости, я напугался… Совсем с этой фантастикой у тебя фляга посвистывать начала! Румын какой-то…

— Француз — румын! — я никак не мог поверить своим воспоминаниям. — Бело… То есть — я! Я и тогда внимания обратил на него, в архиве, когда на фото видел! На Жерара Ланвена похож…

До меня стало постепенно доходить, что выглядит всё это весьма глупо, а потому пришлось взять себя в руки, сесть обратно на днище кузова и выдохнуть:

— Страшный сон приснился.

— Еще бы не приснился! Наелся там у Ратушного грибочков, потом уснул скрючившись буквой «зю»… На, водички попей. Скоро приедем. Тут всего километров десять, как ты вырубиться так успел-то? — майор без своей формы, в какой-то кожаной потертой куртейке, армейских галифе и сапогах выглядел весьма непривычно.

Но не внешний вид Соломина занимал мои мысли.

Француз! Тот самый Мих Мих — вот кого Белозор видал на фотографи, которую четыре молодых ублюдка сделали в Деражне аж в 1942 году, на фоне сожженных домов! У них и были шевроны с карабинами и гранаткой… Белозор тогда долго вглядывался в довольные молодые рожи зубоскалящих сволочей, пытался понять — что за воинская часть, выписывал знаки различия, фамилии с обратной стороны фотокарточки. Крохмалюк, Смирнов, Альбеску, Озолиньш! И, конечно, никакого актера Ланвена Белозор не знал — не популярен он еще. И воспоминания эти спали — пока я тут, в этой захолустной Талице не увидел пиратскую рожу учителя французского. А потом уже Каневский (который выверт подсознания) совместил три образа: старого Михаила Михайловича, которого видел я, французского актера из ремейка «Анжелики» и молодого ублюдка из «Дирлевангера» с фотографии — Альбеску, которого видел Белозор до меня!

И что это давало? Ну, то, что я сдам француза — так это как пить дать. Если что — на самой первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, в 1946 году, делегация БССР выступила с инициативой о выдаче и наказании военных преступников — нацистов и их пособников. И я эту инициативу всячески одобряю, и ее реализации поспособствую. Но в целом — из-за сраной политкорректности, когда эпизоды типа нашей Деражни предпочитали не ворошить, а спаленную Хатынь повесили на абстрактных «немцев» — целая куча таких Альбеску сидело по дальним городам и весям нашей необъятной Родины? И какие это дало всходы в будущем?

Черт побери, да в моей родной Дубровице на кладбище имелась могила, которая принадлежала бургомистру, который руководил городом во время оккупации! И все это знали, каждый знал что этот благообразный дядечка спокойно дожил аж до 1956 года! Буквально в паре километров от районного центра, в маленькой деревушке… Что — тоже решили не ворошить прошлое? И это притом, что солдаты, вырвавшиеся из окружения или сбежавшие из плена, и освобожденные подростки-остарбайтеры подвергались жесточайшей фильтрации и проходили семь кругов ада?

Такая странная избирательность получалась. Рассказать людям, опубликовать материалы про Альбеску, Крохмалюка и Озолиньша, по мнению целого ряда облеченных властью товарищей? Не-ет, это не в духе социалистического интернационализма, это повредит идее братства народов и противоречит политике партии в целом… Искоренили и победили коричневую чуму, одолели немца, и на сим — точка. Достаточно. Досыць, как говорятэ белорусы. Можно почивать на лаврах. И почивали — лет сорок…

А потом эта хрень приобретет новые уродливые формы, расцветет буйным цветом и через каких-то восемь-десять лет на улицах братских республик появятся замечательные плакаты в духе «русские не уезжайте, нам нужны рабы и проститутки». Или — это другое? Стрелочка не поворачивается? А этноциды в Закавказье и Средней Азии, деление людей на граждан и неГров в Прибалтике — это тоже другое? Или нацизм и шовинизм — это только про немцев и только про Гитлера?

Если что-то ходит как утка, крякает как утка и ведет себя как утка — то это утка, и точка. А имеет оно облик истинного арийца с нашивками в виде двух молний в петлицах, или — бритоголового голубоглазого москвича в берцах, или щирого чубатого хлопца в вышиванке, или широколицего мамбета, или — бородатого джигита… Какая нахрен разница? Человеконенавистничество — вот как это называется. Плевать кто ты на самом деле, главное, что ты не такой как я — потому получи киркой по темечку или отправляйся в газенваген… Ладно, ладно, не сразу — в газенваген. Сразу — поражение в правах, лишение права общаться на родном языке, остракизм, потом — погромы, избиения, изнасилования и этнические чистки. Удастся ли это предотвратить хотя бы тут, на этой одной шестой части суши?

И каким таким боком к этой великой миссии можно приплести румынского ублюдка, который уже много лет учит детей и внуков тех, кого он сжигал заживо тридцать или сорок лет назад, петь «Марсельезу»?

— Соломин, а как фамилия учителя французского, ну, этого Михаила Михайловича?

— Алибеков. Михаил Михайлович Алибеков. А что? Что приснилось-то, Гера? Про француза этого что-то?

— Ага… — мрачно сказал я. — Считай — у меня есть подозреваемый, но нет доказательств. Пока нет.

Запрос в тот самый архив составить теоретически было можно. Особенно, если это сделает кто-то типа Гериловича. Или даже — типа Соломина. Да и вообще — вырос над собой Гера Белозор, есть ему у кого протекции попросить… Теперь его не выпнуть их секретных фондов как нашкодившего щенка…

— Ого! — откликнулся Олежа. — Так что, сон в руку был? Это из этих твоих штучек, получается?

— Получается. В общем — к Альбеску этому… То есть — к Алибекову, хорошо бы присмотреться повнимательнее. Копнуть поглубже… Откуда взялся, где образование получал, кто его на работу устраивал, что в годы войны делал. Ты у нас сыщик, тебе виднее — как это делать. А я вот подсказок накинуть могу. Зацепок.

— Ну, это завтра, — кивнул Соломин, глядя на меня с неким нездоровым любопытством. — Завтра займемся. Сегодня у нас волки на очереди. И леший!

— Леший да, — согласился я. — С лешим надо что-то решать.

— За рва дубля у Сахащика купил, — сказал Петрович, стаскивая из кузова УАЗика ящик, на котором я и дремал. — Прошлый год у Стрижака за корок сопеек брал, а тут — рва дубля! С жолой гопой Сахащик меня оставить хочет…

При этом он фомкой ловко отковырял крышку и завоняло так, что мы с Соломиным отбежали в сторону.

— Шо это за стерва так воняет? — возопил майор.

Она и была: стерва в исконно-русском понимании — это туша павшего животного. Козла в данном случае… Пол тушки.

— Щас я вот это вот обсмалю, а потом кто-то из нас повелосипедит по лесу и за собой это вот потаскает на веревке. А потом вокруг сторожки закольцуем — как пить дать серые по нашу душу придут!

— Чур не я, — как маленький сказал Соломин и сложил руки крестиком перед лицом. — Я на велосипеде не умею.

— И не я, — как нечто само собой разумеющееся отметил Гумар. — Я старый, у меня колени.

— Охренеть теперь! — развел руками я. — И похрен, что на велосипеде я миллион лет не катался?

Петрович только отмахнулся:

— Не, на велосипеде оно как с бабой — один раз получилось, потом не разучишься! Хотя… — и почесал подбородок задумчиво, а потом снова махнул рукой. — Так или не так — всё одно ты тут самый здоровый, вот и повелосипедишь! Далеко не удаляйся, по опушке помотляй и назад — к дамбе!

Я смирился с неизбежным и спросил:

— А Блюхеров распадок далеко? Очень хочется на кухню немецкую глянуть!

— Нюхню кухецкую? — мы с Соломиным уже давили смех, а Петрович не унимался. — На кой хрен тебе нюхецкая хрюхня? Навряд ли от нее что-то осталось, небось алкаши всё растащили… Или эти — сомелье всё обратили в частную собственность!

— А что, часто они тут бывают? — напрягся я.

— Кто как! — Гумар достал из кузова чудовищного вида паяльную лампу и принялся ее раскочегаривать самым жутким образом, так что огонь пёр во все стороны, и сам старик стал похож на заклинателя пламени или там — факира. — Кто как, говорю! Алибаба этот чуть не каждую неделю приезжает — наверное, самогон гонит!

Пламя гудело, мертвый козел смалился, воняло паленой шерстью и черт знает какой дрянью.

— Алибеков что ли? — со значительного расстояния прокричал Соломин.

— Ну! Француз! — Гумару было хоть бы хны, он даже нос ничем не прикрыл. — Наведывается периодически! С бидонами! А распадок недалеко — вон меж теми холмами, ровно по тропке!

Мы с майором переглянулись: я готов был голову дать на отсечение, что в бидонах у него были продукты яблочного сидроделия. Есть вообще такое слово — сидроделие?

— Велосипедик возьми, Гера! Он под стрехой на стене сторожки висит!

Уменьшительно-ласкательное определение транспортного средства мне сразу не понравилось. И не зря! Небольшая сторожка, представляющая собой одну-единственную чехословацкую блок-комнату, привезенную к дамбе на грузовике и установленную краном на берегу, по сравнению с этим «велосипедиком» казалась как минимум Каменецкой вежей или там — замком Нойшванштайн.

Это был чертов «Орленок». Франкенштейн производства Шяуляйского велосипедного-моторного завода, мечта мальчишек и девчонок аж с 1963 года. И мой личный кошмар! Два изверга намеревались посадить почти двухметрового меня на «Орленка» и заставить кататься по лесу!

— Кур-р-рва, — только и смог сказать я, громоздясь в потертое микроскопическое сидение и ощущая, как мои коленки оказываются где-то в районе ушей. — Да вы издеваетесь!

— У тебя хорошо получается! — жизнерадостно заявил Соломин. — Как у медведей в цирке. Крути педали, Белозор!

— Ружье с собой возьми, Гера! — посоветовал Петрович. — А то вдруг это самое… Ну там — волки!

Я готов был убить их обоих на месте.

Это было просто феерически: мчится по опушке здоровенный детина с длиннющим ружьем за плечами, на крохотном велосипедике, который стонет и скрипит при каждом движении педалей! Сзади, привязанный крепкой бельевой веревкой, телепается обсмаленная и вонючая козлиная полутушка.

Почему это всегда происходит со мной? Наверное потому что я — попаданец. Попадать — это моя долбанная планида, моя главная цель и задача с самого пробуждения в злосчастном кабинете родной редакции за сорок с гаком лет до того, как я там уснул! А потому — вперед и с песней!

— орал я, крутя педали и наяривая по лесу на детском велосипедике.

В этом был сакральный смысл: встретиться с лешим, или с теми же самыми волками мне в одиночку не улыбалось. И я смеял надеяться — им тоже не улыбалось встретиться с великовозрастным идиотом на «Орленке», который дурным голосом орет пионерские песни.

Я, конечно, на орла не тянул — скорее был похож на дурную куру на насесте. «Орленок» жутко подскакивал на каждом корне и каждой кочке, я подскакивал вместе с ним, половина козла подскакивала позади. Тропка, указанная Гумаром, вела всё дальше в лес, солнце постепенно клонилось к закату, деревья с каждой минутой чернели, и окружающая действительность становилась всё более мрачной. Уже начали закрадываться мысли, что пора бы и поворачивать, но желание взглянуть на Блюхерово хозяйство возобладало: я крутил педали дальше:

Уже въезжая в тот самый распадок я вдруг совершенно четко и ясно понял, что тормоза в этом чуде шяуляйского велопрома теперь совершенно не работают, и видя перед собой дощатую стену какой-то покосившейся халабуды, крутанул руль в сторону.

— О, курва! — вырвалось из моего рта в тот краткий миг, когда я осознал себя летящим кверху ногами в неизвестном направлении.