Бритва Оккама в СССР

Глава 16, в которой речь идет о сдержках и противовесах

Примерно недели две я жил как у Бога за пазухой: занимался своей работой, проводил время с семьей, пробовал писать вторую часть «Последних времен» и с удовольствием читал газеты и ржал над волной хайпа, которая поднялась после того, как в «Технике-молодежи» опубликовали концовку книги, а в «Комсомолке» вышло интервью за авторством Юговой.

Конечно, тут это назвали острой публичной полемикой, поскольку и слова-то такого — «хайп»- не знали. И, надеюсь, не узнают никогда. Но громили и смешивали с дерьмом мой опус знатно. Правда, и хвалили тоже громко.

— И что, ничего не ответишь? — спросил Исаков, безуспешно пытаясь вытереть боксерской перчаткой пот со лба. — Не станешь бороться и отстаивать?

— Кх-х! — только и смог просипеть я в ответ.

Он здорово навесил мне за эти четыре минуты и я намеревался отыграться. Вся надежда была на то, что Владимир Александрович начнет выдыхаться. Исаков ведь курил, а я — нет! И пить совсем перестал, и бегать начал, так что отделать третьего секретаря Коммунистической партии Белоруссии (нынче ее называли именно так) у меня шансы были.

Разорвав дистанцию я принялся обрабатывать его левой, быстрыми, легкими фехтовальными ударами удерживая на максимально возможном расстоянии и не давая приблизиться. Пот с молодого функционера и восходящей звезды партократии лился ручьями.

— А меня вроде как переводят скоро, — заявил он радостно. — Можно сказать даже — повышение!

И получил крепкий кросс справа в скулу. А вот нехрен трепаться в ринге! Голова Исакова дернулась, он явно качнулся, сделал неуверенный шаг в сторону, потом еще шаг назад и сказал:

— Бл*ть, Гера, это нокдаун. Всё. Я всё! — и поднял руку вверх.

Рефери тут же замахал, останавливая бой, зазвенел гонг, и Тоха — тот самый, из УГРО, который сейчас выполнял роль секунданта, провозгласил:

— Четыре минуты сорок восемь секунд! Бойцы, пожмите друг другу руки, освободите ринг, пройдите на медицинское освидетельствование и не забудьте забрать книжечки!

Книжечки Федерации — это святое. Я две сотни минут хочу! Хотя до этого еще как до Луны… В последнее время я в ринг редко выхожу: раз в неделю или две… Мы с Исаковым обнялись, похлопали друг друга по плечам и полезли прочь за канаты. Медсестра тут же подскочила к Владимиру Александровичу, но тот отмахнулся только:

— Нормально!

Хотя синяк у него будет знатный! Но благодаря нашей Федерации дворового бокса такие отметины на мужчинах самого разного положения теперь стали явлением довольно обыденным. Бить друг другу хлебальники — это развлечение нынче здорово теснило посиделки на кухне за бутылкой беленькой или алкогольные прятки в гаражах и на рыбалке от благоверных. Впрочем, дражайшие супруги наших бойцов в большинстве своем Федерацию считали филилалом ацкого ада на Земле, а тех, кто ее придумал — не менее ацкими сотонами. Ну да — резоны у лучшей половины человечества были: случались у боксеров и серьезные травмы, типа сотрясения или перелома носа. Но мужикам нравилось! И по сравнению с регулярным употреблением спиртного всё-таки вреда для здоровья было куда как меньше. Ну да, о победе спортивного мордобоя над пьянством говорить пока было преждевременно, но тенденция в целом радовала. По крайней мере, директор БелАЗа и ректор Минского институты культуры на этой неделе щеголяли конкретными бланшами, и нашим фотокорам приходилось здорово изгаляться, чтобы сделать приличный снимок. Так что третий секретарь с синяком на скуле — это так, пустяки, дело житейское.

В общем, мы с Владимиром Александровичем были вполне довольны друг другом. Я понял, что в целом форму не растерял, и даже наоборот — кажется, в плане дыхания и выносливости стало полегче: отказ от алкоголя всё-таки сыграл свою роль. А Исаков отвлекся от своих партократических будней и получил заряд бодрости — в скулу.

— Значит, смотри. В кулуарах витает такая идея… Но это всё — слухи, домыслы, понимаешь? Это мы, молодые ее двигаем, — он горделиво тряхнул шевелюрой и белозубо оскалился.

Тоже мне — молодой… Сколько ему — сорок? Ну да, для нынешних коммунистов это можно сказать юность! Даже давно разменявший седьмой десяток Машеров по сравнению с безвременно почившими в результате странной авиакатастрофы вершителями судеб Союза казался мужчиной в самом расцвете сил, что уж о Исакове говорить?

— Ну, ну, и что за идея? — поторопил его я. — В духе Модернизации, конечно?

Желудок урчал, требуя калорий, и мы двигали к «Потсдаму» — Исаков любил жить красиво, и в нормальную столовку идти отказывался.

— А то! Сколько партий в Корейской народно-демократической республике? — спросил он.

— А? — удивился я, а потом напряг память и выдал. — Три!

— Неправильно! — он выпалил это не думая, а потом несколько раз моргнул, осознавая мой ответ. — То есть — правильно… Никто не знает, а Белозор — знает! Ты какого хрена такой умный сукин сын?

— Я не умный, я эрудированный. Так что там с партиями?

— Так вот — у товарища Кима целых три партии в кармане. Трудовая партия Кореи — про нее все знают, а еще — Социал-демократическая партия Кореи и Партия молодых друзей небесного пути. Все три партии входят в Единый демократический отечественный фронт КНДР. При этом в Конституции страны закреплена руководящая и направляющая роль Трудовой партии Кореи, которую признают две другие партии. В парламенте страны — Верховном народном собрании КНДР — Трудовая партия Кореи имеет что-то около шестисот мест, социал-демократы — примерно полсотни, а Партия молодых друзей небесного пути — двадцать или около того. Еще чуть более десятка мест занимают беспартийные.

— И что, мы теперь будем строить чучхе? — скривился я.

— Да не корчи ты рожи! Мы вермонтского отшельника позовем на родину вернутся! Это будет совсем, совсем не чучхе…

— Ого! А нахрен нам тут Иван Денисович? Бр-р-р-р, то есть как его там… Ну, не важно. Главное — зачем?

— Ну вот смотри: три партии. Одна Коммунистическая… Или там — Социалистическая, это будет несколько более приближено к реальности, у нас ведь развитой социализм, верно? А коммунизм у нас в перспективе… В общем — вся старая партократия, партийный бетон, как говорят поляки — это будут коммунисты-социалисты. Дальше — молодые, дерзкие, резкие, агрессивные — это у нас будет Радикальная партия. Популисты. Ну там — выкрики с трибуны на злобу дня! Есть для этой цели один парень — Володя. То ли еврей, то ли русский… В ИнЮрколлегии работает. Он сейчас инициативную группу организовал, заваливает бумагами все инстанции… Мы с ним общались — оратор прекрасный, но человек очень, очень экстравагантный. Он берет на себя Москву, Ленинград, Сибирь, Среднюю Азию… Я — Минск, Киев, Прибалтику… Развернемся! А бородатый затворник из Вермонта будет отыгрывать совесть нации и призывать ко всему хорошему и выступать против всего плохого. Какая-нибудь христианско-демократическая… Нет, это, пожалуй, слишком. Ну, например, просто Демократическая партия. Будут за права человека бороться, природу защищать от загрязнений, в тюрьмы передачки собирать и на адвокатов для всяких вырожденцев сбрасываться деньгами. Это наш Иван Денисович… Тьфу, черт… Исаевич, и никакой не Иван, конечно! Он ведь и так этим занимается! Пусть тут своей благообразной бородой всему просвещенному миру сигнализирует — времена меняются!

— Листья дубовые падают с ясеня… — в последнее время поговорку эту я повторял всё чаще.

— Погоди ты с листьями! — мы поднимались на крыльцо «Потсдама», и Исаков явно выдал еще не всё. — У нас ведь в Верховном Совете будут еще места для беспартийных! И тут, Гера, зазвучит цыганочка с выходом и появится товарищ Белозор — великий и ужасный, главный всесоюзный чудила!

— …Вот нихера себе так нихера себе! — закончил я.

Одуреть какие умные у нас нынче власть имущие завелись! На фоне всего это цирка с конями, который из себя будет представлять будущий Верховный Совет, Машеров с Романовым станут смотреться просто оплотом адекватности и стабильности! На них одни молиться будут, только б радикалы к власти не пришли и ядерную войну пополам с новым тридцать седьмым годом не развязали, а другие — начнут кланяться в пояс, чтобы «дерьмократы и либерасты» страну не просрали (или какая там мантра самая любимая у турбопатриотов?). И при этом всём и радикалы, и демократы буду кушать у Инженера с Учителем с руки, ибо кто, как не тандем двух великих вождей пошел на такой мощный шаг в сторону построения настоящего советского народовластия, альтернативных выборов и многопартийности? А учитывая, что Исаков плотно работает с Волковым — радикалы скорее всего будут плясать под дудку Службы активных мероприятий. Демократов, наверняка будет употреблять Аквариум — многие из диссидентов, которых под эту марку пригласят вернуться, сидят на крючке Главного разведывательного управления. А уж КГБ традиционно окучит коммунистическо-социалистическую делянку… Расклады великолепные просто! Система сдержек и противовесов во всей красе!

Ну, как говорится — нашему теляти вашего бы волка забодати… Пупок бы не развязался от попыток объять необъятное. Эх, узнать бы что по этому поводу Петр Миронович думает! Он-то наверняка все ниточки в руках держит, мог бы пояснить в какую сторону мне воевать, что ли?

Шикарный потсдамовский обед не лез в глотку. Элегантные интерьеры — не радовали. Я механически жевал, заставлял себя глотать еду и с ужасом думал, что, похоже, придется-таки становиться депутатом… Или — бежать из страны хоть к черту на рога. А куда бежать-то? Ну да, убивать меня вроде как не станут: я их давно предупредил о списке из предсказаний, которые отправлю, например, Брозу Тито или еще кому-нибудь из более-менее приличных лидеров. Но — всё что я могу, всё что я умею связано с русским языком! Ну да, с белорусским тоже, но от этого суть проблемы не меняется. Некуда мне бежать! Мое отечество — от Бреста до Владивостока, от Мурманска до Термеза, а всё остальное… Остальное — это для туризма, для путешествий, для… Доживания. Это будет уже не жизнь, если я сбегу.

А потому — сосредоточиться следовало на конкретных вещах. Нехрен бороться с ветряными мельницами, которых, к тому же, еще и в природе нет, и невесть когда они появятся.

— Что делать думаешь в связи со всем вот этим? — спросил Исаков, рассматривая оливку на вилке. — Есть озарения по этому поводу?

Оливку! В СССР! Я не знаю, были ли в Минске оливки в 1981 году, но в моей Дубровице они появились только в начале двухтысячных! С яростью я набросился на забугорный деликатес и запихал в рот сразу пять штук, прожевал их, ощущая, как рот наполняется давно забытым вкусом, проглотил и сказал:

— Ничего делать не буду. В Ленинград поеду, в издательство. Документы надо подписать! А потом работать над второй частью книги продолжу.

— Да, да! — Исаков положил вилку с оливкой на край тарелки. — Белозор в своем репертуаре. Будешь подметать?

— Буду подметать! — решительно кивнул я.

В конце концов, может я вообще сдохну на том литературном форуме, о котором Герилович говорил. Чего переживать тогда вообще?

Фантастические сроки издания книги были напрямую связаны с задействованием административного ресурса. Уж не знаю, к чему была такая спешка… Возможно, Машеров и вправду имел на меня виды как на депутата будущего созыва Верховного Совета? А известного писателя гораздо более удобно сделать депутатом, чем одного скандального, но не особо авторитетного журналиста… Хотя — может ему просто книжка понравилась?

Ну да, ну да, так я и поверил.

В любом случае — я снова трясся в плацкарте, хотя мог позволить себе и СВ. В последнее время за счет работы в «Комсомолке» и публикации романа в «Технике-молодежи» я нормально оброс жирком. Приводить конкретные суммы гонораров смысла нет, но пресловутые журналистские пятьсот рублей я в руках держал периодически. Иногда — больше, иногда — меньше. Журналистские расследования и вовсе обогащали знатно: их разбирали сразу несколько периодических изданий. И чем «центральнее» была газета или журнал, тем жирнее оказывался гонорар. Ну, то есть текст одного и того же объема, допустим, по сравнению с районным «Маяком» в союзной «Комсомолке» оценивался в два-три раза дороже. Обидно, однако! А как же равенство?

Впрочем, ничего нового: одни равны, другие — ровнее. Так было и так будет… Тем более — тут, в этом мире чуть ровнее других был именно я, а в такой ситуации несправедливость переноситься гораздо легче, верно?

Умудренный горьким опытом с поездкой на верхней боковушке, на сей раз я взял билет заранее, ехал на нижней полке в самом начале вагона, рядом с проводниками. На ужин вкушал замечательные тасины сырнички, а на завтрак — чай. Черный, индийский, с конфетами. Аэрофлотскими. Барствовать — так на полную катушку!

— Как я рад, как я рад что приехал в Ленинград… — напевал я стихи из какого-то детского сборника, кажется — про Бармалея, чесал отросшую щетину и шагал по перрону — покорять северную столицу.

По привычке я не сразу рванул изучать город Петра в его советской ипостаси, а остановился и принялся разглядывать Витебский вокзал. Это великолепное здание — чуть ли не первый в мире памятник модерна среди общественных построек, с обилием металла и стекла, огромным металлическим куполом и оригинальной часовой башней, напоминало то ли Рейхстаг, то ли дворец какого-нибудь стимпанкового герцога-принца. Сначала — Санкт-Петербургский, потом — Царскосельский вокзал Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги, после 1920-го — Детскосельский, с 1935-го — Витебский, он менял названия как перчатки…

В общем, я залип довольно надолго. Ну нравились мне вокзалы-порты-аэропорты! Это ведь такие места… Знаковые, ключевые! Большая часть историй и приключений начинается и заканчивается именно здесь, а не в баре за бутылкой виски, как считают досужие люди… Вот и теперь — долго ждать не пришлось.

— Мистер Бьелозор? — раздался бархатный голос, который даже не пытался скрывать акцент.

Я развернулся на каблуках и увидел двух… Двух мистеров. Ну такие классические янки-яппи с поправкой на восьмидесятые: молодые, холеные, в хороших костюмах и фривольных галстуках, один — рыжий, второй — блондин, благоухают жвачками и парфюмом, источают респектабельность и американскую мечту из всех естественных отверстий.

— Белозор, ага, — откликнулся я. — С кем имею честь?..

— Оу… — рыжий протянул руку. — Менья зовут Ник. А это — мой колльега, Майк. Ми работаем в отдьеле печатьи и культуры, в консульстве Соединьенных Штатов Амьерики в Льенинграде.

Ох уж это жёваное «р» и манера говорить значительным тоном… Но ржать я начал по другому поводу: Ник и Майк — это ведь как Боширов и Петров на минималках! Божечки, я смеялся как идиот, даже слезы потекли, а они смотрели на меня и не могли понять, в чем причина такого веселья.

— Мистьер Бьелозор? — брови рыжего Ника взлетели вверх. — А ю окей?

— Ам файн, гив ми фью секонд! — пытаясь успокоится, проговорил я.

— О-о-о, ю спик инглиш! — заинтересовался белобрысый Майк.

— Будем называть вещи своими именами, камрады… — мудрость Анатольича всегда приходила в голову в сложные моменты. — Вери бэд, бл*ть!

Вспомнил старого одноглазого Белозора из то ли видения, то ли провала в будущее с его «ду нот дистурб» и едва снова не заржал. Ник и Майк переглянулись:

— Ми здьесь с дьеловым прьедложеньием… — начал Майк, но замолчал, увидев, что я вешаю рюкзак на плечо и решительно шагаю в сторону стоянки такси.

— Мистер Бьелозор… Гьерман Вьиктороувич… Подождьите! — они ринулись за мной.

— Не, не подожду. У меня тут книжка издается, а я опазыдваю на Кутузовскую набережную, в Детгиз… В издательство, короче, — мне было даже интересно, как они поступят. — Надо брать такси или ехать на метро.

— Оу! Можем мы прьедложить вас… Подвьезти? — американцы были ребятами ушлыми, а мне и вправду нужно было поскорее попасть в Ленинградское отделение «Детское литературы» — хотел всё подписать и уехать в Минск сегодня же.

— Вот это — деловой подход! — кивнул я. — По пути расскажете о предложении. А потом у меня будет время подумать — до самого поезда…

— Дьеловой подход. Бизнес есть бизнес! — закивали американцы.

Машина у них была довольно простая: какой-то седан, вроде бы «Форд», похожий на полицейские автомобили из фильмов, только полностью черного цвета. А вот сиденья оказались действительно удобными, и музыка — классная. Тысячу лет не слышал Джонни Кэша, и мне было плевать на круглые глаза американцев, когда я подпевал «Folsom Prison Blues» так, как умел… Черт, вот так родину и продают — за мягкие сидения и блатное кантри, да? Принесите мне еще гамбургеров и познакомьте с Рэем Брэдбери, и может что-то у нас и выгорит, ребята!

Пока мы ехали по Владимирскому проспекту, я имел честь в зеркальце заднего вида любоваться на родную рожу Гериловича, который с накладными усами и в дурацкой кепке сидел за рулем зеленых «жигулей» и улыбался вовсю. Похоже, он был счастлив.