Бритва Оккама в СССР

Глава 6, в которой Соломин страдает

— Штунды, понимаешь? Беспоповцы! Ну, не знаю я как тебе объяснить! Ну, они как бы Библию изучают, детей крестят во взрослом возрасте, не пьют водку, не курят и жутко верующие. Но скрываются, комар носа не подточит, даже при Хрущеве во время антирелигиозной кампании им ничего предъявить не смогли за пропаганду. Пытались давить, мол на учебу не поступите никуда, если в комсомол или партию вступать не будете — а они плюнули и не выезжали из Букчи. Жили своим умом! У них там огуречное хозяйство — образцовое! Просто дурдом сколько огурцов! Потому и терпели их и в двадцатые, и в тридцатые и в шестидесятые. Показатели-то нужны! А объем продукции просто бешеный, тысячи тонн! Они на хозрасчете уже два года как, а сейчас — с этими децентрализованными закупками и вовсе расширяются до республиканских размеров. Посмотришь — одуреешь. Я по первости поверить не мог что мы все еще в БССР, а не где-нибудь в заграницах, когда по их тепличным плантациям проехался… В общем — съездим в Букчу, съездим, — Соломин, похоже только и ждал повода, чтобы снова туда наведаться. — Но черта с два ты из них хоть слово вытянешь. Они как эти — пуритане у Вальтер Скотта, вот!

— А Яся? — спросил я. — И Антонина? Они тоже — тамошние?

— Ага, — кивнул майор. — Тамошние. В том-то и проблема.

И, кажется, он сейчас говорил совсем не о расследовании.

— И что почтальонша говорит? Ну, по поводу нападения?

— Говорит, что не помнит почти ничего. Мол, к Христоне заходила, пенсию занести. Ну это бабка такая, ненормальная, халупа та на нее записана, но все гроши у нее Зебра берет на пропитие. Мы ее тоже забрали, но толку с этой Христони ноль, несет всякую дичь… Зебра ей то ли пасынок, то ли племянник, то ли зять вообще… Черт их знает! В общем, постучалась Антонина, вошла, увидела какого-то мужика в шубе — и всё. Больше ничего не помнит.

— В шубе? — не понял я.

— Вот именно! В шубе! Летом! У Христони там конечно народ совсем с пропитыми мозгами трется, могли и в шубе ходить… Но никакой шубы нами найдено не было. Только польты, поеденные молью, — он так и сказал: «польты». — Но если был там пятый, тот который из лишнего стакана пил — он мог в ней и уйти… И что мне теперь — ходить по улице и спрашивать у всех подряд, не видали ли они мужика в шубе? Скажут — всё! Поплыл Олежа! Свистнула фляга! — Соломин сделал досадливую гримасу.

Олежа? Вот так новости! Так его Олег зовут! Сколько я Соломина знаю — год? Два? Даже статьи с его участием писал, а всё как-то по фамилии да по фамилии… Или по званию! Стыд-позор вам, товарищ Белозор! Кто тут у нас выступает за внедрение личностно-ориентированного подхода в журналистике и против загоняния… Загнания… Короче, против того, чтобы загонять эту самую личность в рамки профессиональной функции?

— Олежа, — сказал я как можно более душевным голосом. — А ты можешь спросить у Антонины в следующий раз, как встретитесь, не видала ли она в тот день лешего?

Квадратные глаза Соломина — это отдельное произведение искусства.

— Германушка, — елейным тоном проговорил он. — Иди ты в жопу.

Неимоверно легко писать фантастику: можно просто взять — и придумать неизвестные или недостающие детали. Адски сложно писать фантастику: нужно придумывать чертову уйму всего, башка запросто может разорваться на тысячу маленьких медвежат!

То ли дело реализм: что вижу то пою. Стол, стул, дерево. Москва — столица нашей Родины. Пломбир на вытянутой руке, стекающие по пальцам капли мороженого, через дорогу — ларек с надписью «ПИВО», тут же — короткие юбки, загорелые ножки, запах мокрого асфальта, шелест ветра в кронах деревьев, сгоревшая и зудящая кожа на шее… И читатель сразу понимает, о чем идет речь, вполне себе натягивает сову авторского текста на глобус собственного опыта!

А каково это — писать фантастику про будущее, которое я видел собственными глазами? Как это вообще возможно: интересно и весело объяснить, как звучит дабстеп, почему Хагги-Вагги — это детская игрушка, зачем в пломбире пальмовое масло, на белках глаз — татуировка, а ребенку в пять лет — смартфон? И что такое смартфон, и чем отличается Иос от Андроида, шампунь Тимоти от другой субстанции с таким же названием, и почему субстанция думает что она певец?

А еще ведь есть спиннер, свайп, вейп, вайб, вайбер, тиндер, барбер, Бибер, сиди, дивиди, фейс-айди, фейсбук, ноутбук, фэмили-лук, флюгегехаймен, кот Саймон, Кончита Вюрст, силиконовый бюст, буст, Раша Тудей, Автор Тудей, и прокладки супертонкие Лайф Эври Дэй! А еще — слаксы, снюсы, нюдсы, Нюши, Няши и Мяши, и прочий жупел, месть, смерть и преисподняя!

— А йо-о-о-оп твою мать! — я судорожным движением вырвал из печатной машинки испорченные листы бумаги, скомкал вместе с копиркой и швырнул в дальний угол комнаты. — Чтоб я сдох!

На самом деле всё началось с интернета и смартфонов, да. И я честно попытался объяснить, что это такое, но… Но чтобы сделать это технически достоверно мне не хватало образования в айти… Черт меня бери, еще и что такой айти объяснять! Короче, не хватало. А если делать поверхностно — то получится как у Жюля Верна с этим его «Наутилусом». Он такой потому что такой, ибо автор так захотел!

С другой стороны… Какого хрена? Машеров же так и сказал — Жюль Верн, значит — будет Жюль Верн. К черту заклепки, полупроводники и вот это всё хомячество! Я пишу приключенческий роман!

— Ой-ёй! — сказала Яся через окно. — Приключенческий роман? Вы книгу пишете? А я думала, вы — журналист!

— Журналист, — сказал я, холодея от мысли что всё это говорил вслух. — А еще — водитель, строитель, учитель, грузчик, могильщик, молотильщик, льна теребильщик и швец, и жнец, и на дуде игрец. Рад видеть! Ну что там, как экзамены?

— Так послезавтра следующий! Я опять почту развожу, тётя Тоня же в больнице! Я газеты принесла для Василия Петровича! А пенсию, кстати, теперь только с милицией будут развозить.

— И хорошо, и правильно! А тётю Тоню свою ты видела? На поправку она идет? Какие прогнозы? — поинтересовался я, любуясь на девицу-красавицу.

Эта Яся и вправду была прехорошенькой.

— Видела! Даже говорила с ней! — она ловким, простым движением поправила стянутые в хвост волосы и тряхнула головой, приводя прическу в порядок.

Очень естественная, живая, славная девочка, уже почти девушка, без жеманства и кокетства, зато — явно умненькая. Таких там, в двадцать первом веке будут считанные единицы. В основном барышни станут склонны к использованию всяких-разных образов и масок, как чисто внешних — типа крашеных волос, макияжа и пирсинга, так и поведенческих, навязанных мейнстримом. Ну вот это «я бываю нежной, я бываю дикой…» Тут тоже такие уже водились. Та же Май до замужества. Но Ясей и Тасей пока что было гораздо больше, чем этих стерлядей. Да и стерляди, получается, пока еще имели все шансы превратиться в настоящих женщин, потому что тут стерлядство в целом порицалось. В будущем ситуация поменяется не в лучшую сторону… Стерлядство-то будет превозноситься, холиться и лелеяться не только самими женщинами, но и солидным процентом мужиков!

— Чего вы на меня так смотрите? — спросила Ярослава.

— Говорю же — вы на девчат моих похожи. У меня их три: Ася и Вася — маленькие, а Тася, моя жена- побольше. Все три — ну такие красавицы, что просто ужас!

— Хи! — сказала девушка. — Тася, Вася и Ася. А я, получается, Яся! Действительно — подходит.

— Действительно, — согласился я. — Давайте я чаю нам налью, и выйду во двор, а то неудобно через окно разговаривать. Очень мне хочется узнать что вам Антонина поведала. Наверняка с вами она более откровенна была, чем с сотрудниками милиции, да?

— Ой-ёй, а я ей про вас тоже рассказала! Про то что это вы ее спасли!

— Ну, не я, а Соломин… — было забавно наблюдать, как изменилось ее выражение лица при упоминании симпатичного майора милиции.

— Да что вы такое говорите? Я ж помню как вы подкинулись и побежали, и про участок спросили… Вы что-то знали, да? Или — чувствовали? — ей прямо нравилось ощущение причастности к возможной тайне.

А какой девочке в шестнадцать это бы не нравилось? И мальчику, впрочем, тоже.

— Чай, Яся. Ага?

— Ага…

Я почти не удивлялся, когда сидя на лавочке под деревом с чашкой чая в руках юная почтальонша рассказывала о странных вещах, которые поведала ей Антонина. Самым правдоподобным среди них фактом была необходимость делать теперь большой крюк до Ивашкович от Букчи — на бывшем военном полигоне велось активное строительство, и лесные дороги сейчас оказались недоступны. Посты с солдатами, движение строительной техники… Даже знакомство кое с кем из охраны полигона тут не помогало: их отставили в стороночку ребята посерьезнее. Так что приходилось ездить мимо кладбища…

— Которое на холме, где мина? — уточнил я.

— Какая мина? — удивилась Яся.

Вот как! В мое время для местных эта самая «мина» была явлением самым обычным! То ли на местном, то ли на военном жаргоне «миной» называлась огневая группа из нескольких ДОТов, соединенных подземными ходами. Линия Сталина, выстроенная в конце тридцатых годов располагалась и тут тоже — эти бетонные подземелья входили в Мозырский укрепрайон. Потом Западную Беларусь и Западную Украину у Польши забрали, граница сдвинулась километров на триста на запад — и бункеры так и не смогли сыграть свою роль в Великой Отечественной войне… А я ведь лазал там, году эдак в 2018 с теми самыми байдарочниками. Жуткое место!

Холм, на вершине холма — кладбище, под холмом — бункер с галереями, казематами и переходами. Местные там еще чучело в противогазе и ОЗК посадили, и когда луч фонарика его из тьмы выхватил, я чуть не охренел от страха. Но — да, что-то такое говорили что вход открылся только после обильных дождей в конце восьмидесятых, а до этого основным объектом для поисков приключений у пацанов были ДОТы у железнодорожной станции Птичь.

Потому я сделал в мозгу пометочку, и сказал:

— Нет, нет, это я оговорился… Кладбище на холме, за Ивашковичами, да?

— Ну… Да! Ну так вот, мы ведь из Букчи, ну, вы, наверное знаете. Поселковые любят про нас поговорить, всякое-разное… Вот тётя Тоня и постеснялась Олеже рассказать, а я думаю — вам скажу, вы вон маньяка ловили, браконьеров ловили, может и тут что-то сможете… Понимаете, она там у кладбища кого-то видела! — Ярослава взяла кусочек рафинаду с блюдечка, обмакнула его краешек в чай и дождалась, пока влага дойдет до самых пальцев, прежде чем положить сахар на язык и зажмуриться.

Я напрягся, но виду не подал: пододвинул к ней поближе блюдечко с печеньем. Видно же, что дома у них сладкое было не в чести.

— В каком смысле — кого-то? Там же деревня рядом, почему бы ей кого-то не увидеть?

— Ну, мне как бы тоже неловко такое говорить, мой отец, он… Ну… В общем — мы верующие, нам как бы не следует…

— Яся, скажите уже, а? Я кое-что в жизни пережил, и тоже видел много всего странного, так что обещаю не смеяться и воспринять всё с максимальной серьезностью.

— Видела фигуру. Страшную. На дереве. Похож на человека, но не человек. Лохматый, жуткий! Говорит — показалось, что глаза горели, но это не точно, ночь была лунная, скорее всего — отблески. Может — медведь то был, или может рысь, или и вправду — человек… Она настолько напугана, что сама не знает — верить глазам своим или нет? Но ивашковические в последнее время говорят про… Ну…

— Про лешего, — сказал я. — Охренеть можно. Леших я еще не ловил.

Вот вам мотив Гериловича. Стройка на полигоне, загадочные смерти — и леший! Пойди он с этим к начальству и предложи устроить облаву на лешего — как это будет выглядеть? А придурок Белозор — очень даже отличный вариант для такого предприятия!

— Огромное спасибо, Яся! Вы только осторожнее на дорогах, ладно? До темна не катайтесь одна, страшновато ведь! А до Ивашкович я точно догуляю… Что-то много всего непонятно в тех местах творится.

Она допила чай, разгрызла белыми зубами кусочек рафинаду, попрощалась со мной и укатила дальше на своем велосипеде, придерживая одной рукой тяжелую сумку.

— Спасибо вам, товарищ Белозор! — сказала девица напоследок. — Ну, что послушали, поверили и всё такое…

А я всё думал — она вправду назвала Соломина Олежей, или мне показалось?

Хлопцы всё-таки пришли. Точнее, пришел один Сеня — с надвинутым на лоб картузом и с папиросой в зубах.

— Мои на смене, — сказал он. — Но если шо — помогут. Рассказывайте за гильзы, товарищ Шкипер.

Мы присели в скверике под ёлочкой, на дощатой скамейке, и мне пришлось разгонять ядреный табачный дым руками.

— А вы не курите? — запоздало поинтересовался Сеня.

— Не-а!

— Дык я тогда… — и потушил окурок об открытую мозолистую ладонь.

Силён! Я одобрительно кивнул и сказал:

— Значит, смотри. Нужны мне две трехлитровые банки гильз немецких патронов системы Маузера 7,92/57. Смекаешь? Вот за это даю пятьдесят рублей.

На самом деле, первое задание не имело значения. Важно было подцепить его и друзей. Черная археология в таких случаях казалась беспроигрышным вариантом: дело довольно мутное, чтобы объяснить всякие заморочки и конспирацию, но при этом — напрямую с криминалом не связанное. Ничего воровать или там бить кого-то не требовалось. На кой черт мне в помощниках отморозки, которые за деньги на всякие гадости готовы?

— Хм! А…

— А зачем они мне? — усмехнулся я. — А тебе не похрен? Историк я. Любитель. Меня интересуют всякие старые хреновины и непонятные места, изучаю я их и… Ну и перепродаю тоже, что-то менее любопытное, но более дорогое.

— Ого! — сказал он. — И что, нормально выходит?

Он по-новому оглядел модные «белозоры» с карманами, шитые на заказ замшевые ботинки, импортную «коубойскую» рубашку, часы на моем запястье…

— Нормально. Если дело у нас пойдет — я вам еще халтурки подкину. Оно как бы не противозаконно, но ты вроде парень хваткий, сам понимаешь…

— Ты это, товарищ Шкипер, главное больше ни к кому не обращайся. Мы с пацанами заработать не против, если присесть за это не грозит.

Я пожал плечами:

— Присесть за всякое можно. В общем, давай так — встречаться будем под мостом через речку. Гильзы мне нужны послезавтра… Утром. Или сам приходи, или кого-то из своих присылай, будет кто-то левый — всё, считай профукал своё счастье. Понял?

— Понял.

Я точно знал — гильзы они принесут. Тут недалеко было урочище Белый Берег, там над рекой Оресой возвышались холмы и серьезные такие обрывы. Гильзы из тех обрывов выколупывали еще в мое время, а уж сейчас… Наверное, там была какая-то немецкая оборонительная позиция. Местные обо всем этом прекрасно знали, и для трех взрослых парней такое задание выполнить будет проще простого. А вот дальше… Дальше будет куда интереснее!

Соломин подъехал на своем служебном «жигуленке» прямо к калитке. Гумар отсутствовал — убыл на смену, на свой шлюз, что бы это ни значило. Я как раз закончил уборку после побелки потолка и печи на кухне: скомкал целую кучу перепачканных мелом газет, вымыл пол и вымылся сам, и с тоской смотрел на мебель, которую выставил на крыльцо. Мебели было немного, но кряхтеть одному после долгого трудового дня мне уже не улыбалось.

— Привет, майор! — с энтузиазмом сказал я. — Тут видишь какое дело: стол из массива, и буфет тяжелый как… Как… Как жопа сраки! Ты очень вовремя!

Майор посмотрел на небольшой, но тяжкий буфет и принялся снимать китель.

— У меня из головы не идет история с этими пацанами, — сказал он, засучивая рукава форменной рубашки. — Я ведь сюда именно по этому делу приехал. Самоубийства эти расследовать. Понимаешь, три парнишки, десятиклассники, все — из одной параллели, повесились один за другим. С интервалом дней в пять-десять. Четвертый утонул. Говорят — утопился специально.

— Сын Федора который? Медалист? — уточнил я, хватаясь за углы буфета. — Взяли!

— Эхе-хе! Да, да, сын Федора… Психиатр из Минска приезжал, говорил — по последним исследованиям суицид у подростков заразен. То есть понимаешь, вот это классическое «все пойдут топиться и я пойду топиться»- оно работает! А еще — риск суицида у подростка, который пережил самоубийство кого-то из близких повышается в пять раз! Мол, поскольку у Ивана Грушина батько на конюшне повесился, два года назад, то он послужил катализатором. А как сам Иван это с собой сделал — так и ребята из его компании такой пример получили, и далее — по цепочке. Такое, мол, в мире случалось уже. И чем больше внимание общественности — тем сильнее риск этого самого заражения и роста числа суицидов. А тут после первого случая разве что немой не трепался об этом! Талица — это и вправду большая деревня! Так что дело быстро замяли. Мол, никакого криминала. Талицкий феномен, понимаешь ли!

Мы жутко раскорячившись при помощи одних ног разулись в коридорчике, удерживая при этом на весу буфет, и в одних носках вошли в кухню. Грукнув деревянными ножками о пол, с кряхтеньем распрямились и огляделись. Тут я мог гордиться собой: помещение на самом деле посветлело! Печь и потолок сверкали белизной, и я рассчитывал, что увидев такую мою успешную работу, старый Гумар меня похвалит и разрешит провернуть подобное с двумя спальнями — его и моей. Да здравствует прокрастинация! Я готов был что угодно делать, лишь бы ничего не делать.

Конечно, я имел в виду книжку.

А Олежа Соломин имел в виду самоубийства:

— Но тут вот какое дело, — мы пошли за столом из массива и снова обулись в коридоре. — Я не поленился, за это время поузнавал у местных, порасспрашивал… Они ведь не были из одной компании. Более того — Федор этот, который сын Федора, Кулагин его фамилия — он с Грушиным враждовал. А еще двое — из другого класса. Тоже к этим товарищам симпатии не испытывали. У них, понимаешь ли, соперничество было.

— На почве? — спросил я, прекрасно понимая, какая почва бывает самой питательной для соперничества в юношеском возрасте.

— Им всем нравилась одна девушка, — глубоко вздохнул Соломин.

И этот его вздох, и понурый взгляд, и обреченность, с которой он взялся за край стола, чтобы тащить его вместе со мной, сообщили мне гораздо больше, чем я хотел бы знать. Я, черт побери, в этот момент почувствовал себя героем одного из тех хорроров, на которые так плодовита американская литература второй половины двадцатого века, и которые так массово стал экранизировать американский же кинематограф первой половины века двадцать первого.

— Вот же гадство, — я не знал, куда девать руки. — И что теперь? Ты-то что сделал после того, как раскопал это, майор?

— Я-то? — на Соломина было жалко смотреть. — А то ты не понял?

— Влюбился, — сказал я. — После этого ты влюбился.