Бритва Оккама в СССР

Глава 7, в которой есть место чувству корысти

Клюнуло там, где я уже и не ожидал: Сеня — тот самый, с мозолистыми руками, который об них сигарету тушил — явился под мост с самым довольным выражением лица:

— Я знаю, Шкипер, что тебе Блюхер сулил! — он вскочил с бетонного приступочка и принялся ходит туда-сюда, излучая радость. — И несмотря на то, что он упился и помер — знаю где это взять!

Вот это были новости! Я ведь просто назвал звучную полуматерную фамилию, опираясь только на собственную интуицию и на тот сомнительный факт, что этот коллега Петровича тоже видал лешего. Слишком уж часто леший фигурировал во всем этом бардаке, чтобы его игнорировать.

Бритва Оккама, чтоб ее. Не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости! Если никак не связанные между собой люди говорят, что имеется некий леший — хрен с ним, возьмем это за данность и будем из этого исходит в последующих изысканиях. Всё-таки Антонина, Блюхер, деды, рыбаки, и черт знает кто еще — это слишком большая выборка. Слишком уж разные персонажи, да и той же почтальонше врать Ясе не было никакой необходимости. То есть — в сухом остатке у нас имеется некая сущность, скорее всего человекообразная, на вид страшная и приносящая несчастья. По крайней мере — кто бы ее ни встречал вскорости сталкивается с большими проблемами. Мистика? Не обязательно… Была у меня пара мыслишек по этому поводу, но подтвердить их или опровергнуть можно было только опытным путем: просто ухватив лешака за шиворот. А поэтому…

— Ну, ну, расскажи мне то, чего я еще не знаю? — как можно более многозначительно процедил я, сверля Сеню взглядом.

— Вас же всё немецкое интересует, да? Блюхер вам полевую кухню хотел загнать! Да? Да! По глазам вижу что да! И пропал! А вы тогда и приехали сюда его искать! Так-то немецкие полевые кухни говно, наши, советские — намного лучше… Но вы кому-то их перепродаете, и навар имеете, так что плевать с высокой колокольни… Мне-то если рубликов сто за наводку…

— Семьдесят, — сказал я. — Заказ просрочился. Да и то — только постфактум, как сам увижу и пощупаю.

— Так в том-то и дело! Чтоб увидеть — это прогуляться по лесу надо!

— Вот как?

— Вот так! Мне Вася сказал — он разнюхал, что Блюхер всё глицерин покупал, чуть ли не литрами! Так я понял, что кухня немецкая… Наши, советские, глицерин в гробу видали, а у тех противопригарочная приблуда такая была… Ну, не важно.

— Так. Ну, предположим — немецкая, ладно. Но про саму кухню откуда узнал-то?

— Пф-ф-ф-ф! Все знали, что он самогонный аппарат из военной кухни сделал! И на дамбу знали зачем он устроился! Чтобы по ночам оттуда сбегать и самогонку в распадке гнать! А вы как думали — ему двадцать кило сахару и мильен пачек дрожжей на кой хрен каждый месяц? Булки он не пек, это точно! — Сеня веселился. — Я и сам у него угощался… На дамбе. Теперь его аппарат бесхозный, наследников-блюхерчиков не существует в природе!

— Так что, отведешь меня в распадок? Покажешь немецкую кухню?

— Так это… Ну… — его веселье постепенно улетучивалось. — Не это… Наводку я ж дал? Дал.

— И что, я сам на себе целую кухню попру? Как ты себе это представляешь? И о каких семидесяти рублях ты можешь мечтать в таком случае?

— Э-э-э-э… Ну, давайте я с пацанами поговорю, может на выходных сходим… Утречком! Ночью туда соваться совсем не резон, а утречком — оно может и можно… — парень, который тушит сигареты о ладони, явно чего-то боялся.

— Куда — туда-то?

— Так под Ивашковичи! — как нечто само собой разумеющееся проговорил он.

Вот блин! Опять эти Ивашковичи!

— Лешего боишься, что ли? — всё с этим Сеней было понятно.

— Береженого Бог бережет, — понурился он.

— Береженого Бог бережет, а казака сабля стережет, — усмехнулся я. — Как знаешь, если не надумаете с пацанами — я кого другого о помощи попрошу. Время подумать у вас до завтра.

— А…

Я сунул ему в руку пятерку.

— Этого хватит. За наводку спасибо, остальное не заработал. У нас оплата труда — сдельная!

Сеня хмуро потопал прочь, а я уже прикидывал, как бы мне это напроситься со старым Гумаром на дамбу. Всё-таки всё плясало вокруг Ивашкович, а точнее — лесного массиво между полигоном, где военные строили что-то глобальное, Букчей с ее штундистами и Ивашковичами с бункером под кладбищенским холмом. Просто Бермудский треугольник, нахрен! Одно место другого краше… Хоть ты экспедицию снаряжай, в составе одного дебильного участника!

Вася — тот самый Сенин дружок — догнал меня минут через пять.

— Шкипер! Шкипер, стой. Есть дело, — он явно запыхался, его кудлатые длинные волосы потными сосульками болтались по обеим сторонам лица.

Похоже, кроме полевой кухни, он раскопал кое-что еще, но делиться с товарищами не желал.

— Радиостанция, немецкая! — сходу сказал он.

— Да ну? Военная? — сегодня был просто день находок.

— Ну старая, да… Думаю — с войны еще она.

— И где она?

— Так у физика нашего! — Вася пребывал в состоянии нервного возбуждения. — Слушай: триста рублей и я ее сопру! Там замок совсем хлипкий. Фомкой клац — и всё!

Тут я не удержался и дал ему хорошую затрещину:

— Ты дебил? Я что говорил — никаких краж! Мне такой головняк не нужен! Еще и со взломом! Соображаешь, вообще?

Вася потер ударенный затылок и обиженно посмотрел на меня:

— Вот знал же, что говорить всего не надо… Кто меня за язык тянул? Припер бы станцию — разве не купил бы? — прогундосил он.

— Купил бы. А потом этой самой станцией тебе бы башку проломил, потому что нахрена тебе башка, если ты такой дебил? Вали давай отсюда, Фантомас,…ять!

Вася-Фантомас потирая башку пошел прочь, сетуя об упущенной выгоде, а я решил, что обязательно должен зайти к физику и предупредить его, чтобы лучше запирал ценное имущество. Мне не терпелось познакомиться с талицкими сомелье — так, из чистого любопытства.

— Давай, давай, налегай на кутерброды с болбасой! Долбаска-то кокторская, не всякий раз завозят! — Петрович превзошел сам себя в словотворчестве. — Хотя, как крохоборов этих вязать начали — куда как чаще, чем обычно полки в магаще наполняются! Снабжение в нашем сельпо теперь весьма приличное! Веришь, нет — даже бумагу туалетную купил. Вон, в сортире стоит, сразу десять рулонов взял, очень она мяконькая. Всяко удобнее чем газетку не по назначению использовать. А то бывало сидишь над дыркою, мнешь эту газету и заодно кусок статьи читаешь: как там удои, да сколько поросят в среднем приходится на одну свинарку. Неяк нядобра, а? Я вообще так думаю: если и подтираться газеткой, то надо какой-то чужой, что ли… А наши «Петрыкауския навины» прям жалко. Там сплошь знакомые рожи!

Я ухватил еще один «кутеброд», который состоял из неимоверно толстого ломтя черного хлеба, здорового шмата колбасы и прослойки из жирнющего сливочного масла. Масло было местное, его делали тут же, в Талице, здешние хозяйки. Кто-то на сепараторе, а кто-то вручную, при помощи маслобойки. Опять же — децентрализация закупок сделала своё дело: получить лишнюю деньгу селянам очень даже улыбалось, и приусадебные хозяйства в этом году расцветали буйным цветом.

— «Петрыкауския навины», — проговорил я, вспоминая моего друга-приятеля-коллегу Артёмова, из этой специфической газетки. — Яки раён, такия и навины!

Слоган был достоин Голливуда, что уж там. Да и район — тоже. Как раз хорроры снимать в пасторальных тонах! Ну и романтические комедии тоже, почему нет? Петриковщина — край специфический, особый, ничуть не менее колоритный чем наши дубровицкие дебри. А с Артёмовым следовало связаться — вот кто точно был в курсе большей части всякой бодяги, что тут творилась! И, кстати, в Букчу с ним сунуться будет куда как сподручнее…

— Так что, Петрович, возьмешь меня к себе на дамбу, переночевать? Ты говорил — там дичи немеряно? Я вообще-то охотник, билет имеется, как положено…

— М? Ночная охота? Слушай… А как ты относишься к охоте на волков? Одолели, ироды! Стая пришла откуда-то с Пинщины, наших косуль и оленей тиранят. Двух собак в Ивашковичах сожрали! И барашка у Габышева. Знаешь Габышева? Ну вот… Обосновались хищники у скотомогильников. Егерь волчатников ищет, но желающих пока маловато… Народ лешего боится, представь! Волки у меня там воют, а они — лешего боятся! Тьфу! Всё, дело решенное: пойдем к егерю! Как смена у меня будет — придумаем как их извести! И премия полагается… — размечтался старый Гумар. — А ты давай, на огудоры и помирцы маринованные налегай. Сам закатывал!

Это была железная легенда для того, чтобы пошататься по тамошним лесам с оружием в руках. С кулаками переть на лешего? Не-е-ет, товарищи. Хороший заряд дроби в жопу — вот лучший способ против лешего! А еще, говорят, на нечисть пагубно воздействует соль! Один ствол — патроном с «десяткой», второй — с солью… Хотя нет. Волки ведь там и вправду водятся! Тогда лучше картечь вместо «десятки».

— О, о, вижу брата-охотника! Глаз загорелся! Ну, мы придумаем, как нам волков поближе подманить. Есть у меня мыслишки! И стрэльбы я свои переберу, почищу… Ты с чем привык ходить?

— «Иж» у меня, вертикалка, — откликнулся я.

— Будет тебе вертикалка, — доедал Петрович уже в спешке, весь в мыслях о предстоящей охоте.

Калитка во двор того самого физика была не заперта. выложенная кирпичом дорожка вела мимо дома, меж грядок с пожухлой помидорной рассадой и редкими рядками редиски, прямо в сад, откуда доносились голоса. Заседание Талицких сомелье явно проходило во времянке: небольшом домике, спрятанном среди плодовых деревьев.

Из открытого окна времянки слышалась жаркая беседа о судьбах мира. Один голос — интеллигентный, мягкий, предлагал ввести в Польшу войска и передушить панов к курвиной матери, чтоб не думали бунтовать против социалистической власти. Второй — гораздо более резкий, но — с эдаким французским грассированием, предлагал ход конём: отдать гэдээровцам Поморье, Силезию, Западную и Южную Пруссию, имея в виду, что раз поляки так возмущены сталинским наследием, то следует это самое наследие у них забрать и отдать трудовому немецкому народу, который пострадал во времена культа личности.

О голодных маршах интеллигентный голос не упоминал. Про Ярузельского — тоже ни слова. Зато — часто и подробно — про «Солидарность» и происки Запада. Я не слишком многое помнил про те события, но о военном положении, массовых забастовках и угрозе интервенции со стороны держав Организации Варшавского договора знал. Польшу тогда (сейчас?) здорово трясло, и вышли они из кризиса только установив диктатуру военных… Или не вышли, а отсрочили его?

— Как приедут фрицы в Бреслау, как сыграют на губных гармошках «Августина» — пшеки ей-Богу в штаны наложат! Польша — гиена Европы, как ее ни назови! Будь моя воля — оставил бы им герцогство Варшавское к японой матери, как при Напооеоне! Нехай свои великодержавные планы из Варшавы и Кракова строят! — заявил агрессивно грассирующий человек. — А немцы — народ нам самый близкий, Германия — родина Карла Маркса и Эрнста Тельмана!

Аргументация, конечно, была железная. Немцы — близкий народ! Ближе некуда, да. Два раза в гости захаживали за последние полвека с небольшим. На фоне историй про антипольскую пропаганду в СЕПГ — правящей партии в ГДР, и разговоров о сталинском произволе во время установления границ по Нейсе-Одеру, когда народы приспособили к границам, а не наоборот — ситуация выглядела жутковато! Всего-то тридцать пять лет прошло, живы еще те, кого депортировали из Бреслау, Данцига и Штеттина… Лютая каша может завариться! И у власти нынче в Союзе не вялый Брежнев, а два таких тигра, что… Захотят нагнуть Польшу — нагнут так, что разогнуться в ближайшие сто лет не сможет! Ладно, ладно — поляки это поляки, они каждые тридцать лет пытаются плечи расправить, не глядя на обстоятельства. Такой народ!

— А Белосток — вернуть на Родину, — добавил Габышев. — Белосток должен быть в БССР! Это я как якут говорю, как сторонний наблюдатель, так-то. Я был в Белостоке — там стоят православные церкви и говорят по-белорусски, верите?

Габышева я узнал. Очень уж характерный у него был говорок, такой рокочущий, быстрый. Они там походу капитально пили, потому что о политике и судьбах мира мужики обычно с такой интенсивностью начинают трендеть после трех-четырех стаканов. Но до кондиции еще не дошли — тему смысла жизни и бренности бытия пока не поднимали.

— О, о! Слышите? Опять начинается. — послышалось шипение радио, а потом понеслась морзянка — короткие и длинные сигналы. — Я радиоделом черт знает сколько занимаюсь, а такого не слышал. Мешанина!

— Шифр! — сказал тот, который с грассированием. — Американские шпионы, инопланетяне и агенты мирового сионизма!

— Кто-то балуется. Дорвался какой-то школьник до радиоключа и долбит чушь всякую… Или военные на полигоне друг другу семафорят… Выключай от греха подальше, — проявил рассудительность Габышев.

Дальше я уже подслушивать не стал, и от всей души постучал в дверь.

— Тук-тук! Хозяева!

— Кто там? Входите, открыто!

Я и вошел. Картина — ну чисто охотники на привале! Габышев в самом углу, в кресле, накрытом обрезком ковровой дорожки. Седой, с иссиня-черными прядями симпатичный дядька, похожий то ли на пирата, то ли на испанского конкистадора — за обшарпанным столом, на котором тесно было от разнокалиберных бутылок с жидкостями самого разного оттенка: от желтого до почти черного. Невысокий, щуплый и лысоватый мужчина в очках и с наушниками на шее склонился возле какой-то шайтан-машины с кучей тумблеров, крутелок и надписей на немецком языке. Наверное, та самая станция.

— О! — Габышев попытался привстать, но сила притяжения неумолимо вдавила его в кресло. — Гера! Гера — это мои друзья, Мих-Мих… То есть — Михаил Михайлович. И Сан-Сан, то есть — Александр Александрович! Это Гера — тот парень с которым мы «Урал» тащили! Не человек — золото! А у нас тут…

Лицо этого самого «пирата» Мих-Миха показалось мне смутно знакомым и я напрягся- откуда у меня знакомые в Талице в это время? Хотя, Соломин-то каким-то чудом тут оказался, так что… Но память тут же подсунула портрет французского актера по фамилии Ланвен — он сейчас был молод и активно снимался, но потом, в мое время — ну вылитый Мих Мих! Только Мих Мих — какой-то более суровый и массивный, что ли? Или всё-таки я где-то его уже видел?

— Заседание клуба сомелье? Наслышан, наслышан, — мы пожали друг другу руки. — Но и не знал, что вы и вправду — дегустируете, а не…

— Не пьянствуем? Вот! — поднял вверх палец Габышев. — Нет пророка в своем отечестве! Мы, между прочим, пытаемся интродуцировать в полесских реалиях винные сорта винограда! А еще — сидровые яблони! А из сидра можно делать кальвадос… Хочешь кальвадос, Гера? Мы у Блюхера перегоняли, земля ему пухом! Вот кто был бескорыстным служителем Бахуса — так это Блюхер!

Мужики от разглагольствований овцевода из Комарович явно расслабились. Напряжение, витавшее в воздухе сразу после моего появления можно было легко объяснить: только что говорили о политике — и вдруг кто-то стучиться в дверь! Для советского человека такой стук мог означать массу неприятностей. Хотя сталинские времена давно прошли, шуточки и страшилки про товарища майора и черные воронки в массовом сознании закрепились надолго.

— И что, есть успехи? — я с сомнением оглядел батарею из бутылок.

— А ты продегустируй, раз зашел! — Сан-Сан, судя по всему, физик, снял с шеи наушники и придвинул два кресла к столу. — Ты же журналист? Может напишешь про провинциальных мичуринцев и наши старания? Не пьянства ради, а культуры виноделия для!

На самом деле идея была интересная: огурцы, овцы, виноделие и сидр, и сливочное масло — местные сельские жители вполне могли послужить наглядным примером для реализации политики Модернизации на селе и роста личной инициативы. Смотря как подать… Если про одних новых НЭПманов — то может и чересчур. А если вместе с вот такими мичуринцами — очень в струю получится!

— Так! — замер я с бокалом темно-бордовой жидкости в руках. — Я, судя по всему, очень хорошо зашел. Но прежде чем приступить к дегустации, я просто вынужден задать вам несколько вопросов…

Тут они снова сильно-сильно напряглись, но я попытался снизить накал, уточнив:

— В рамках журналистского расследования, неофициально, без имен. Я тут, к сожалению, не просто так оказался… Вот эта история с самоубийствами… Можете что-то рассказать- не для записи? Про этих парней четверых? Вы ведь в школе у них уроки вели…

Габышев уставился на меня сквозь стакан с вином, учителя переглянулись и набычились. Похоже, я только что совершил ошибку? Нужно было СНАЧАЛА дегустировать, а ПОТОМ задавать вопросы.