Брачные игры чародеев

42

В сопровождении громов и молний, раздвигая пространство и сияя зелено-золотистым, на каменную площадку, словно по лестнице, спустилась моя родительница, великая и грозная чародейка Эльфрида Невергор. Эта грандиозная женщина, если ей надо, всегда повергает в шок и трепет всех, кто попал в ее прицел, и мы, конечно, не стали исключением. Похожая на богиню, решившую покинуть свой пантеон и прогуляться на свежем воздухе, Эльфрида сделала несколько шагов по направлению к нам, смертным, и остановилась, слегка удивленная. Окружающая ее аура заставляла все, с чем соприкасалась, расцветать и наливаться жизненными силами. По серому камню пополз ярко-зеленый мох, и травы угнездились в трещинах, радуя глаз распускающимися прямо на глазах разноцветными цветочками. Слева от моей матушки пританцовывал копытцами небольшой единорог с пышной гривой, а слева копошилась стайка маленьких полосатых кабанчиков. Обращая в прах витающие в логове Вольфрама флюиды тьмы, чары Эльфриды без промедления принялись облагораживать прилегающее пространство. Вскоре тут, вполне возможно, появится цветущий сад.

Мы разом вздохнули. Сляден и так был маленького роста, а сейчас сделался еще меньше. Леопольд нацепил на морду благолепное выражение. Гермиона же и вовсе застыла на одном месте, словно ее превратили в статую.

Теперь вы понимаете, почему я испытываю перед своей родительницей такой трепет.

— Наконец-то я нашла путь в эту жалкую лачугу, — сказала чародейка, озираясь. — Что у вас тут происходит? Я что-то пропустила? — Ее горящий взгляд остановился на мне, и тогда я смог отлепить язык, приросший к зубам. — Браул, почему ты в таком виде? Потрудись объяснить!

Кто услышит этот голос, не сможет сопротивляться, и я сказал, что в мире есть вещи, которые не зависят от моей воли. Это была правда.

— Гермиона, чем ты таким занята? Где ты пропадала? — спросила Эльфрида.

Волшебница вмиг преобразилась в послушную девочку из пансиона.

— Я?.. Я… в некотором роде мы с Браулом боролись со злом…

— С Вольфрамом Лафетом? Значит, Фероция была права? А! Жаворонок!

Эльфрида протянула руку ладонью вверх, и волшебная пичужка села на нее, радостно чирикая.

Не совсем поняв, при чем тут Фероция и почему Жаворонок так ведет себя, я открыл рот, но нас постигло еще одно потрясение. Мало нам моей родительницы, так еще и Зелия с Шеневьерой пожаловали. Их появление было не менее эффектным. Две эти величественные, словно горные ледники, матроны спустились на площадку тем же способом, что и Эльфрида, — при помощи телепортации. Втроем они составляли такую мощь, что даже тысячи чокнутых стариков не сумели бы с ними бороться.

При взгляде на них я почему-то (а так бывало нередко) ощутил себя виноватым во всем, что они в состоянии предположить. По этой части мои родственницы обладали грандиозными талантами. Когда они были в настроении, то с гоготом и свистом обрушивали на меня вину за все творящиеся во вселенной несуразности. Понятно, что сейчас я хотел только одного: отыскать какую-нибудь норку и залечь в ней на пару-тройку лет.

Первый вопрос, который задала мне мамаша Гермионы, был, конечно: что здесь происходит? Второй: что я опять такое отмочил, что потребовалось их вмешательство?

Пока я искал ответ на первый вопрос, делая пассы руками, Шеневьера, Гермионина тетушка, похожая на белую медведицу, ткнула в меня пальцем:

— Что с твоим лицом, негодник?

Ох, я и забыл, что до сих пор пребываю в облике монстра! Как досадно! Теперь Шеневьера будет думать обо мне очень скверно — и это при том, что я и так у нее не слишком котируюсь.

За меня вступилась Гермиона. Подскочив к Шеневьере, она принялась объяснять, что я ни в чем не виноват, а виноват вот тот субъект. Он заварил всю кашу, которую честным волшебникам, то есть нам, пришлось расхлебывать.

— Все остальное, — добавила девица, — только жестокие обстоятельства, с которыми мы боролись и потерпели поражение.

— Не будь такой строгой, дорогуша, — сказала Эльфрида Шеневьере. — Думаю, мы сначала выслушаем их историю, а уже потом станем делать выводы.

Чародейка фыркнула. Она была поклонницей жестких методов обращения с молодежью и потому не одобряла, по ее собственному выражению, Эльфридиных сюсюканий.

Моя родительница снисходительно улыбнулась. Разумеется, если сравнивать удельное количество душевной мягкости, спрятанной под монументальной оболочкой, то Эльфрида давала Зелии и Шеневьере сто очков вперед. В особенности когда речь шла о ее единственном чаде. То есть обо мне. Эльфрида вовсе не собиралась пожирать меня живьем в угоду этим аристократическим людоедшам.

Тогда Зелия переключилась на другую тему. Надо же было поддержать свое реноме.

— А! — проорала она. — Теперь я, кажется, понимаю. Вольфрам! Понимаю и нисколько не удивляюсь. Это же надо!

С этими словами Зелия взглянула на Слядена, Леопольда и Тристана Профитроля.

— Великолепно! Вся компашка собралась! Милая, я все время твержу, что Гермиону давно пора посадить под замок, а ты не слушаешь! Ты только посмотри. Стоило нам ослабить вожжи, как она влилась в компанию каких-то обормотов, возглавляемых этим болваном!

Болван — это я. Тут сомнений ни у кого не возникло.

Услышав такое, я затрепетал, и мой трепет тут же передался Гермионе. У нее он проявился сильнее, ведь угроза угодить под замок вполне могла осуществиться в самое ближайшее время.

— А вот тот тип мне знаком, — добавила Зелия, указывая на Леопольда. — Если с него снять эти лохмотья, помыть и причесать, получится Леопольд Лафет Третий. Так-так.

Пришла очередь друга моего детства трепетать. «Так-так» заставило его нервничать и дергать кадыком.

— А этот отрок с лицом трубочиста… Не Тристан ли это Профитроль? Отпрыск одного из достойнейших людей нашего королевства? Ну и ну! До чего же можно дойти! Что скажет твой отец, Тристан, когда обо всем узнает?

Мальчишка, который успел стать шелковым с первых секунд пребывания здесь Эльфриды, повысил свою шелковость во много раз. Чтобы показать, что он гораздо лучше, чем выглядит, Тристан принялся шаркать ножкой по полу. Никто не узнал бы в нем сейчас истребителя крэнделей и изобретателя воздушных шаров. Нет — Тристан (исключая одежду) был образцом кротости и послушания. Хоть сейчас прибей его на стенку в качестве наглядного пособия.

Участь его была незавидной. Попав в руки чародеек, Тристан испытает на себе все мыслимые и немыслимые муки, можно не сомневаться, после чего отправится домой с компроматом на себя самого в дрожащих ручонках. Уж временные наставницы постараются, чтобы герцог узнал обо всех проделках своего любимого сына.

Что до меня, то в душе моей теплилась надежда, что Эльфрида, узнав обо всех моих злоключениях, ограничится выговором и укоризненным покачиванием головой. После чего мы расцелуемся и пойдем по своим делам.

Чародейки не унимались. Словно позабыв, что корень всех зол валяется в отключке неподалеку, они пытались выяснить личность Слядена Исирода, который показался им в высшей степени подозрительным. Такому нельзя доверять, пришли они к единодушному мнению и испепелили Гермиону двумя парами глаз. Матроны считали, что порядочной девушке ни к чему водить дружбу с господами, у которых в бороде растет трава и мхи. Слядену, впрочем, еще повезло, что на его голове не было гнезда с живой сойкой и ее детишками, иначе я бы не поручился за последствия.

Надо отдать Слядену должное, он молчал. Все выпады и уничижительные замечания разошедшихся горгон коротышка встречал холодной улыбкой истинного смельчака. Считаю, чародей был неправ, живописав себя как законченного труса. Внутри у него жил самый настоящий лев. Я это потому утверждаю, что на моей памяти редко кто из смертных не прижимал уши и не пыхтел, пытаясь провалиться сквозь землю, когда дамы сцеживали в его сторону свой яд.

В конце концов Эльфриде надоело наблюдать, как ее товарки разыгрывают сцену в пыточной, и она сказала:

— Полагаю, здесь мы можем поставить точку, а дальнейшее обсудим у Браула дома. Место, куда мы попали, лично меня не вдохновляет на конструктивный диалог.

Чародейки попытались бунтовать, но Эльфрида умилостивила их лучезарной улыбкой, как поступала, на моей памяти, не единожды. Олицетворяя нечто вроде природной гармонии, она утихомирила бушующие стихии, и те улеглись в свои берлоги, глухо ворча.

Участники экспедиции не удержались от облегченного вздоха, в том числе и Браул Невергор. Тучи окончательно рассеялись, морщины разгладились на наших лицах, и Вольфрам решил действовать. Мы рано сбросили его со счетов и дали подкопить силы, чем он и воспользовался.

Подобно опоссуму, старикан все это время лежал там, где его оставила Гермиона, и притворялся мертвым. На что он был похож, спросите вы? Тут я пас. Человек более сметливый и наблюдательный сумел бы дать ему четкую характеристику. Тот же Сляден, специалист по монстрам. Но спрашивать коротышку было некогда, и когда Вольфрам взбрыкнул, как лошадь, которой ткнули шампуром в ягодицу, я решил, что напоминает он гибрид паука-птицеяда и осьминога. Омерзительное такое создание, к нему и приближаться-то противно. Брр! Я бы ни за какие коврижки этого не сделал. Как Гермиона могла общаться с ним тет-а-тет, ума не приложу. Но, как вы уже знаете, моя сестрица полна сюрпризов.

В общем, Вольфрам понял, что делать ему тут больше нечего, и решил дать деру. Куда именно он планировал сбежать, не знаю, но попытка была серьезной. Прямо с места старикан прыгнул вверх и зацепился за одну из статуй, что стояли по краям круглой площадки. Конечностей у негодяя по-прежнему было достаточно, поэтому он без труда удерживал свое туловище на весу.

— Держи! — заорал Тристан, но тут же осекся, вспомнив, что ему полагается быть шелковым.

Перепрыгивая на другую статую, Вольфрам немножко не рассчитал и поскользнулся. Вися на щупальце, он раскачивался туда-сюда и, видя, что чародейки проявляют к нему немалый интерес, пытался швыряться сгустками пламени. Фаерболы выходили неопасными — видимо, чародей исчерпал запас своих сил, но, даже будь он в лучшей форме, это бы его не спасло.

— Ну и что мы стоим? — спросила Гермиона, нервно подпрыгивая, и перевела взгляд на меня.

А я что? Я пожал плечами.

— Уйдет, — философски заметил Сляден, впервые с момента появления чародеек открывший рот.

— Не успеет, — сказал я.

Матроны очнулись. Общественный долг и воспитание требовали от них прекратить это безобразие раз и навсегда. Руки у них чесались давно.

Метнув в их сторону последний фаербол (без труда отбитый), Вольфрам грохнулся со статуи на каменную площадку и заработал щупальцами, напоминая мне Леопольда в образе восьминогого коня. Точно так же, используя все свои возможности, улепетывал и старик, но получалось куда хуже.

— Позвольте мне, — сказала Эльфрида, с изяществом белошвейки взмахивая рукой, облаченной в перчатку выше локтя. Волшебной палочкой она не воспользовалась, ибо, никогда не любила вспомогательные инструменты.

С ее пальцев, собравшись в быстро летящее облачко, сорвались бледные огоньки. Облачко просвистело над нашими головами, настигло изо всех сил ползущего Вольфрама и вцепилось в него. Старик протестующе затрубил, а затем поднялся в воздух, вальяжно переворачиваясь. Через миг он уже был заключен внутри полупрозрачной сферы сильным блокирующим заклятием наподобие того, что нечаянно вызвал в моей лаборатории Тристан и в плен которого угодил.

— Дело сделано, — сказала моя родительница.

Мы просияли. Все, кроме Зелии и Шеневьеры. Для завершающего акта драмы им недоставало сходящих с горных вершин обвалов и ревущих потоков воды, но они смирились.

— Теперь, я думаю, пришло время сделать то, о чем меня просили мои друзья, — сказал Жаворонок, решив, что изображать из себя безмозглую и безмолвную пичугу уже не имеет смысла.

Взлетев с руки моей родительницы, Жаворонок сделал несколько кругов вокруг сферы с Вольфрамом внутри. С его маленьких крыльев сыпалась светящаяся пыльца, словно он какая-нибудь фея, а из клюва лилась незатейливая песенка, которой не прочь побаловаться всякая птица. С виду ничего особенного — мы, чародеи, умеем создавать и не такое. Не знаю, в чем суть Жаворонковой магии, но она подействовала. Старик перекувырнулся внутри сферы, уменьшился в размерах и, ойкнув, точно ему наступили на ногу, стал самим собой — потрепанным жизнью старцем с неровными бачками. Исцеление завершилось. Хм, даже как-то буднично. Бедолаге осталось только хлопать ресницами и мотать головой. А не ожидал ли он тоже чего-нибудь сногсшибательного? «Да, — подумал я, — еще нескоро Вольфрам обретет прежнюю форму». После того как чародейки возьмут на себя роль судей и начнут бичевать его уничтожающей критикой (Гермионины оплеухи покажутся ему ласковым поглаживанием), желание творить зло и сеять смуту у него отпадет навечно. Уж если эти дамы что-то ампутируют, оно уже больше не вырастает, можете мне поверить.

— Теперь Браул, — сказала Эльфрида, весьма довольная результатом, и указана на меня. — Насколько я знаю, у тебя есть волшебная слива.

У меня сердце провалилось в пятки. Нет, я хотел исцелиться, еще как, но в тот же миг подумал, что теперь я никогда не буду монстром, во всяком случае, таким. И меня никто не будет бояться и принимать всерьез. Я вновь стану домашним чародеем, непригодным даже для того, чтобы приготовить себе яичницу с беконом. Сливовым пудингом, мокрым полотенцем, как меня не так давно окрестили.

Я попятился. Правы эксперты, когда утверждают, что Синдром оставляет отпечаток внутри человека. Хотя я страдал им недолго и желание распространять вокруг себя тьму не одолевало меня со страшной силой, мысль о том, чтобы насовсем расстаться с ним, была болезненной. Поэтому я проскулил что-то вроде: «Может, не надо?» — и, запутавшись в собственных ногах-лапах, упал на пятую точку. Родительница взирала на меня с укоризной. Ну как же — я же для нее неразумное дитя!

— Браул, это ради твоего же блага, — сказала Гермиона, покачав головой.

— Это не страшно и не больно, — бросил Сляден, когда-то уже прошедший это испытание.

— Нет, страшно! — возразил я. — А вдруг я не хочу? Знаете…

— Знаем! — строго сказал Неистовый Странник. — С этого все и начинается. Ты думаешь: «Я ведь могу разделаться со всеми своими недругами и заставить уважать себя!»

— А что, нет? — спросил я.

Гермиона закатила глаза, давая понять, что со мною нужно адское терпение. Зелия и Шеневьера выразились в таком духе, что нечего меня и спрашивать, мол, много чести.

— Браул, — протянула Эльфрида медоточивым гипнотизирующим голосом. Она это умеет!

Я понял, что зажат в углу и сейчас надо мной будут бессовестно измываться. Помощи ждать было неоткуда. Да и смысл? Когда Эльфрида гипнотизирует вас глазами-блюдцами, ваша судьба предрешена.

Будто во сне, я протянул руку и увидел, что на ней лежит волшебный дар, коим осчастливил меня Жаворонок. Расплывшись в дурацкой улыбке, я сунул сливу в рот и стал жевать. Голосок пичужки убаюкивал, призывая отрешиться от суеты и всего прочего, что отравляет чародеям существование, и я так и сделал. Отключился, словно накачавшийся самогона селянин. Правда, едва не подавился косточкой, но это уже неважно.