39

В гостиной злодея, конечно, не оказалось. Не оказалось вообще никого, кто, по сообщениям Тристана, часто гостил в этом доме. Ни тебе горгулий, ни волкодлаков, ни гарпий, готовых защищать своего покровителя до последней капли крови. Здесь властвовала тишина, словно в музее магической истории.

Гермиона велела мне остановиться и отпустить свой багаж. Я отпустил. Чародеи, молодые и старые, свалились на ковер, охая на все лады.

— Мы должны разделиться, — сказала волшебница, которой не терпелось вступить в драку. — Как только найдете Вольфрама, сигнализируйте.

Это предложение не вызвало энтузиазма среди членов экспедиционного корпуса. Леопольд заявил, что умрет прямо здесь, и пускай прах его перенесут потом в семейный склеп Лафетов. На это Гермиона обозвала его сопливым дезертиром. Впрочем, этот ярлык можно было прилепить не только к моему другу детства. Сопливыми дезертирами стали также Сляден и Тристан. Старый и малый ныли так, что я заподозрил, что несколько сильнее, чем нужно, сжал кулак, в котором нес обоих.

— Тогда оставайтесь, мы с Браулом сами все сделаем, — сказала Гермиона, брезгливо морщась. — Правильно я говорю, братец?

Я согласился, вспоминая, что видел в доме Вольфрама двухголового людоеда. Ну, допустим, гарпии и волкодлаки взяли сегодня выходной, но ведь Гамб был дворецким, а он не имеет права оставлять свой пост, когда ему вздумается. Почему же он не пришел справиться, в чем дело?

Гермиона выполнила свою угрозу. Волшебница вытолкала меня в самую большую дверь справа, и мы побежали по коридору. Она — впереди, точно пастушка, возглавляющая стадо, я — сзади. Передвигаться мне пришлось, пригнув голову и опираясь на передние руки, словно горилле, участвующей в марафонском забеге. Я еще подумал, что драться в неприспособленных для этого помещениях будет нелегко.

Несколько раз мы свернули, сшибая рыцарские доспехи, стоящие в углах, и поняли, что заблудились. Я попытался поставить одного из рыцарей на место, но мои громадные руки не желали выполнять такую ювелирную работу. В результате я свернул шею нескольким портретам на стене, одним напольным часам и небольшой кушетке. Досадно. Браул Невергор никогда еще не устраивал в чужом доме такого разгрома. Правда, я помню несколько похожих случаев, но тогда это были неблагоприятные стечения обстоятельств.

— Кажется, мы ходим по кругу, — сказала Гермиона, пылая, словно выставочная роза. — Зараза!

— А может, его дома нет? — предположил я.

— Куда же Вольфрам мог податься с Жаворонком под мышкой?

— Ну, мало ли? Мы ведь не знаем — вдруг у него есть другое логово, еще более зловещее, чем это? Старикан вполне мог ринуться туда, чтобы начать свои эксперименты…

— Эксперименты! — подпрыгнула волшебница. — Вот именно!

— В каком смысле?

— Он может быть в лаборатории! Где ему еще творить черные дела?

В этом утверждении было много разумного. Я в задумчивости пощелкал клыками.

— Ты знаешь, где у Вольфрама лаборатория?

— Нет. Но знает Тристан. Он обследовал тут каждый сантиметр.

— Тогда надо вернуться, — сказала Гермиона. — Нет, ты подумай! Они струсили в последний момент! Мужчины! Эх, не удержусь и все выложу Ирме, пусть бедняжка узнает, ради кого страдает, ради кого готова выплакать глаза! Ну к чему ей такой муж, как Леопольд?

— Не имею понятия, — ответил я. — Мысль об этом союзе пришла не в мою голову.

— Хорошо. Сейчас пойдем и потрясем Тристана за шиворот и, если потребуется, применим «испанский сапог»!

— Ты прихватила его с собой?

— Жаль, что нет! Он у меня дома. Идем!

Едва мы двинулись в обратный путь, как в ход событий снова вмешался приятный голос Жаворонка:

— Господа, вы попали в затруднительное положение?

Святая истина.

— Я могу помочь вам. Вольфрам Лафет, как вы правильно определили, находится в лаборатории и готовится к ритуалу…

Мы с Гермионой похолодели от носа до кормы.

— К какому? — спросила мы хором.

— Он хочет распространить вирус по Мигонии…

— Так я и думала!

— Но для чего? — спросил я. Хоть мы и предполагали, что в мозгу негодяя может родиться такое злодейство, но ведь всегда надеешься на лучшее.

Далее последовала небольшая лекция, прочитанная голосом бывалого и траченного молью профессора:

— Как вы уже поняли, вся проблема — в Чудовищном Синдроме. Человек, долгое время страдающий им, перестает быть собой, сиречь теряет часть собственного «я». Сознание пациента окутывают туманы зла, в котором успешно прорастают зерна раздора и ненависти. Такой субъект способен на гораздо большее, чем чинить мелкие пакости родственникам и знакомым. Его дух разъедает мизантропия, как вы это называете. Он спать не может, думая, что кому-то лучше, чем ему, что кто-то счастливо улыбается, в то время как его удел — мрачно чахнуть в пыльном углу и любоваться на свое чудовищное отражение в зеркале. Вольфрам намерен отплатить людям той же монетой, сделав их подобными себе. Им движет эгоистическое, я бы даже сказал, инфантильное желание отомстить обществу за свои обиды и неудачи…

— Ну так помешайте ему! — воскликнул я, глядя в потолок.

— Не могу. Этот мир чужой для меня, и мое волшебство здесь имеет серьезные ограничения. К тому же Вольфрам посадил меня в особую клетку. Он приготовил ее заранее, и блокирующие чары, в которые я попал, довольно сильны.

— Почему было не воспрепятствовать этому раньше? — проворчал Браул Невергор. — Следовало подсуетиться и избежать этой катавасии!..

— Я не вершитель судеб, — терпеливо ответствовала птичка. — Я тоже вынужден подчиняться могучему течению силы рока.

— Понятно, — сказала Гермиона. — Вы расписываетесь в своем бессилии! Знаете, вы начинаете падать в моих глазах… Жаворонок!

— Но…

— Мы с братом все сделаем сами! Если надо спасти кучу народа, мы спасем. Если надо вытащить вас из клетки, в которую вы преспокойно могли не попасть, мы спасем. Правда, Браул?

— Несомненно… — ответил я с сомнением.

Гермиона ткнула палочкой в мою чудовищную коленку.

— Не кукситься!

— Не буду. — Я вытянулся по стойке смирно.

— Господа, — сказал Жаворонок, — прошу вас поспешить!

Только сейчас я неожиданно для себя уловил в голосе чудесного артефакта, как принято говорить, панические нотки. Оказавшись в лапах Вольфрама, Жаворонок наконец понял, в какой переплет угодил и что его может ожидать в ближайшем будущем. То есть ничего хорошего. Наш друг всерьез усомнился, что сумеет выйти, вернее, вылететь сухим из воды.

— Мы бы с удовольствием, — ответила с ехидством Гермиона. Очевидное не укрылось и от нее, и мстительное женское сердце, бьющееся в ее груди, крякнуло от удовольствия. — Но мы не знаем, куда идти! Тристан, который мог быть нашим проводником и светочем, показывающим путь во тьме, предпочел отсидеться в кустах. Остальные тоже проявили себя как законченные трусы. Что же делать?

— Идите в лабораторию по обозначениям на стенах.

Мы огляделись. Стены были, но… Ага, вот и первое обозначение!

Жаворонок не стал изобретать ничего головоломного. Все было просто и ясно.

— Что ж, это другой разговор, — кашлянула Гермиона, поглядев на кривую стрелку, намалеванную чарами на стене. — Вперед, труба зовет, братец!

— Спешите! — прошелестело над нами, словно реплику эту выдал нам кто-то громадный, умирающий на смертном одре.

Мы поспешили. Идти по стрелкам было удобно, хотя, подозреваю, мы могли бы проделать и не такой длинный путь. Несколько поворотов нам пришлось сделать впустую, но в конце концов на финишную прямую мы все-таки выскочили, дивясь, какой большой у Вольфрама особняк и какая бестолковая в нем планировка.

Даже без указателей было ясно, что лаборатория рядом. Располагалась она, так же, как моя, под домом. Внизу, скрывшись ото всех, гораздо легче творить всякие безобразия, и старикан последовал этому принципу.

Спустившись по лестнице в широкий коридор, мы увидели в конце его двустворчатую дверь, из-за которой доносился грозный рокот, похожий на приближающуюся грозу. Мы остановились.

— Что вы тут делаете? — прогремел кто-то позади нас, и Гермиона от страха прыгнула за меня.

Обернувшись, я увидел, что ко мне семимильными шагами приближается Гамб. Двухголовый людоед был настроен решительнее не бывает и не скрывал, что намерен вышибить мозги из непрошеных гостей. Ну, как минимум, сотворить из них парочку отбивных. Правда, сейчас ему это будет сделать гораздо труднее. Мои размеры и формы, обусловленные Синдромом, не только уравнивали шансы, но и давали преимущество.

Когда двухголовый подошел ближе, я понял, что ростом выше его, а мои кулаки и ширина должны насторожить даже это чудо природы.

И они насторожили. Свекольная голова первая перестала корчить зверские рожи, ее примеру последовала и фисташковая. Обе они серьезно задумались, когда им пришлось взирать на вашего покорного слугу снизу вверх.

— Так что вы тут делаете? — снова спросил дворецкий, выписанный из иного измерения. Звучало это менее воинственно, причем, как я заметил, головы разговаривали одновременно. Интересно, а какая из них главная?

— Мы пришли поговорить с твоим хозяином, — сказал я чистую правду. — И заставить его переменить мнение по некоторым дискуссионным вопросам.

— Господин граф? Ваше сиятельство? — спросил Гамб.

— Вы меня узнали? — спросил я.

— Ну… Вы недавно были у нас, разговаривали с хозяином.

— Узнали. Тем лучше.

— У вас тоже этот… Синдром?

— Как видите, уважаемый.

Гермиона выпрыгнула из-за моей спины, точно кузнечик, и направила на людоеда волшебную палочку, на конце которой светился бледный шарик.

— Только не думайте нас остановить! Пожалеете! Я испепелю вас в то же мгновение.

Моя рука отодвинула Гермиону чуть назад.

— Да, забыл представить даму, — сказал я и исправил оплошность.

За дверями что-то затряслось и загрохотало, словно кто-то съезжал по каменной лестнице в медном тазу.

— Ну так что? — спросила юная волшебница. — Вы нам что-то намерены сообщить, дражайший людоед? У нас не так много времени!

— Прошу меня простить, но… теперь я в растерянности, — произнес Гамб, почесывая одной рукой левую голову, другой — правую. — Хозяин сказал мне, чтобы я стерег вход в лабораторию и никого не пускал. Про вас он ничего не говорил, зато настаивал, чтобы я размазал любого непрошеного гостя, словно джем, отсюда до королевской резиденции.

Никогда не думал, что людоеды могут выражаться так складно. Можно подумать, Гамб получил образцовое образование в какой-нибудь престижной закрытой школе. Но ведь я не мог знать наверняка. Вдруг в его родном измерении он входит в число лучших представителей своего вида и висит на Доске почета в каком-нибудь клубе, где за жарким из маленьких детей собираются лучшие сыны людоедской расы?

— Но ведь вы не будете размазывать? — спросил я.

Таков Браул Невергор — начинает драку, только если все попытки решить проблему при помощи дипломатии терпят крах.

— Даже не знаю… — промычал Гамб.

В благоразумии ему было не отказать. Я бы тоже мычал, как теленок, на которого села корова-мать, если бы передо мной предстал такой внушительный кандидат на размазывание.

— Давайте сделаем так, — предложил я, понимая, что время дорого. Кто-то (возможно, Вольфрам) не только ездил по лестнице в тазу, но и, как мне показалось, бился головой об стену. Такие звуки доносились до наших ушей. — Мы войдем, поговорим с вашим хозяином, а уж потом, когда выйдем, сможем решить все проблемы. Ведь его сиятельство ничего не говорил насчет нас? Имен не называл?

— Нет.

— Ну и прекрасно. Если у вас, дражайший, возникнет потом желание пообщаться тет-а-тет, я с удовольствием пойду вам навстречу.

Людоед размышлял.

— Мой вам совет. Дружеский, — добавил я. — Смените хозяина. Уверяю, Вольфрам не тот, кто вам нужен. Он сеет зло, раздоры и прочее, и на вашей репутации это тоже отражается. Вы субъект, который достоин всяческого уважения, и мне неловко наблюдать, как вы зарываете свои таланты в землю. Знаете, что бы я сделал на вашем месте?

— Что?

Гамбовы головы уставились на меня с интересом. Вообще, заметили, как трудно общаться с тем, у кого их две? Трудно понять, к какой именно обращаться в данный момент времени.

Пришлось импровизировать на ходу. Понятия не имею, чем могут быть заняты людоеды в свободное от работы время.

— Я бы начал разводить капусту. Изобретать новые сорта тыкв и помидоров. И… пожалуй, выпустил сборник собственных стихотворений. Знаете, ничто так не облагораживает дух, как поэзия!

Это я брякнул, что называется, от фонаря. Но попал в точку. Людоедовы головы пришли в смущение, как девчонки-школьницы.

— Поэзия, — проворчал Гамб, мерцая, как Сириус. — Поэзия. Вы правы!

— Вот видите!

— Я уже давно пишу стихи. У меня накопилась целая гора стихов!

— А я что говорил?

Гермиона прохрюкала что-то неопределенное, уподобляясь в этом искусстве Слядену Исироду, который проделывал такое неоднократно. Винить ее сложно, ведь только этим звуком девица могла выразить свое крайнее изумление.

— Вы прославитесь! Кто знает, вдруг к вам будут выстраиваться очереди любителей поэзии, желая получить на книжке ваш автограф?!

Гамб замерцал еще сильнее.

— Ну и, спрашивается, зачем вам прозябать в этом мрачном углу, теряясь в тени Вольфрама? Во имя чего такое самоотречение? На вашем месте я бы не терял ни минуты, я бы уже несся длинными прыжками в сторону письменного стола, чтобы накропать какую-нибудь поэму, которая вышибет дух из любителей поэзии своей новизной и чувством слова! У вас есть письменный стол?

— Нет, — покачал головами людоед.

— Будет. Стоит только немного поднажать — и мечта осуществится! Стоит только захотеть!

— Вы правы! Я так и сделаю. Немедленно! Хватит с меня этих темных делишек! Я увольняюсь!

Словно в ответ на это, за дверями в Вольфрамову лабораторию что-то взвизгнуло.

— Все! — провозгласил Гамб громовым голосом. — С этого дня я живу исключительно в свое удовольствие! Спасибо!

— Это правильно, — ввернул Браул Невергор. — И не за что.

— Только у меня к вам просьба, — сказал дворецкий. — Пожалуйста, выскажите Вольфраму в лицо все, что вы о нем думаете. Вы ведь для этого пришли?

— О, не сомневайтесь! Как раз для этого. И, уверяю, скоро все изменится к лучшему!

Гамбовы головы переглянулись и разразились веселым смехом. Людоед попрощался с нами и ушел, сунув руки в карманы и посвистывая. Ему не хватало единственного — шляпы с цветком, чтобы завершить образ новоиспеченного представителя богемы. Точнее, двух шляп.

— Знаешь, Браул, — сказала Гермиона, глядя вслед людоеду, — такого я не ожидала даже от тебя.

— Я сам от себя не ожидал. Ладно, пора вырвать с корнем злобные всходы.

Гермиона засучила рукава, выражая тем самым полную готовность. Так выходят на последнюю битву, если вы понимаете, о чем я говорю.

Я хмыкнул, как монстр, и двинул запертые двери так, что они сорвались с петель.

И сразу после этого мы ворвались в лабораторию Вольфрама, что называется, на всех парах, намереваясь крушить все на своем пути.


Загрузка...