Богатыристика Кости Жихарева

…Костя заканчивал страничку, посвященную богатырю номер один. Для этого ему пришлось прочитать несколько былин со всеми сносками и примечаниями, хотя вопросы остались, а Колобок, как назло, куда-то укатился.

Ничего. Жихарев-младший вспомнил, что он все-таки генеральский сын и армейская жизнь со всеми ее поощрениями и взысканиями ему знакома. А кое-что он списывал прямо из книги…

«…Службишкой у князя тово ой да Владимира тяготится. На замечания ведь командирушки ри-агируит да ой болезнино. Не одно-кратно раз был отправлен на га…»

Тьфу ты! Чуть не написал «на гауптвахту»! Как же при Красном Солнышке «губа»-то называлась?

Снова полез в книгу.

Нашел! В погреб его, голубчика, сажали, в погреб! Один раз чуть совсем там не уморили!

«…в погреба да те глубокия. Отбывши тыи наказания суровыя, продолжаючи совершаючи подвигов да побиваючи злых…»

Татаринов? Или татаровей?

Как бы с этим былинным языком школьную свою грамотешку не угробить! И так еле живая!

Хорошо, что фломастерные чернила выцветут задолго до того, как родится на белый свет русалочка Анастасия дочь Кондратьевна!

Сколько ни старайся, она непременно ошибки найдет, даже когда их там совсем нет. Подойдет из-за спины и зашипит:

– Исполать тебе, отрок! Славно грамоте знаешь!

Костя поднял голову.

Перед ним возвышался суровый воин средних лет с аккуратно подстриженной бородой. Голубые глаза его были задумчивы.

– Вижу, есть на кого дела оставить, – продолжал воин. – А то у меня, как перо возьму, сразу начинает пальцы крючить – потому что богатырская десница к мечу привыкла! Не горюй: во всяком войске писарь – тоже человек нужный!

«А как же богатыристика?» – хотел было спросить Жихарев, но тут же сообразил, кто именно его похвалил. С этим вопросом придется повременить, потому что нельзя обращаться к вышестоящему начальнику через голову непосредственного… Наверняка и здесь это правило соблюдается…

Между тем Добрыня Никитич тяжело вздохнул, открыл сундук, стоявший у стены, и достал плоскую коробку. Коробка зазвенела.

– Ты смотри – не сгрызли! – изумился он.

– Ой вы гой еси Добрыня сын Никитович, – Жихарев припомнил, что младший представляется первым. – Я млад Костянтинушко сын Жихарев. У меня ведь тут немножечко порядочек! Крысы гадские окарачь ползут…

– Красно выражаешься, – сказал Добрыня. – Ты пиши, пиши. На меня не смотри, я ныне печален… Ты работай, как бы меня и нет… Я ведь тихонечко…

Правду говорят былины о тактичности да вежливости Добрыниной!

Коробка оказалась гуслями.

Добрыня сел на лавку, поставил гусли на колени, занес над струнами руки с длинными тонкими пальцами.

Голос у него оказался неожиданно высокий и звонкий, как у певца Преснякова-младшего…

И так-то пронзительно, так-то жалобно рокотали струны гусельные, что хотелось заплакать.

«Депрессия у человека, – догадался Костя. – Переживает. Тяжело ему. А если бы узнал, что в будущем в честь его пельмени назовут, стало бы еще тяжелее. Но все-таки на людях, при товарищах он бы так не запел. А я тут для него вроде мебели… Писаришка…»

И совсем неожиданно подумал:

«А не хочет ли Добрыня как раз меня и предупредить, что, мол, нелегко дается богатыристика?»

Судьбинушка богатырская

Сложный человек, оказывается, Добрыня Никитич. Как нынче говорят – неоднозначный. По-русски молвить – амбивалентный.

Но такова уж его участь. Не зря матушка отвечает ему:

Вот она, богатырская судьба. Издержки профессии. И вообще Добрыня не простой человек. В одних былинах он княжеского происхождения, в других боярского, в третьих отец у него торговец Никита Романович. Но не видел богатырь отца, как и отец не видел сына – погиб родитель до того, как герою на свет появиться.

Добрыня преуспел не только в ратной науке – он хорошо воспитан («вежество знает»), он искусный гусляр и шахматист. Его гложут сомнения, как типичного русского интеллигента…

Воспитала Добрыню его матушка, в данном случае Офимья (Ефимия) Александровна. Она и по-другому может зваться – как сказителю запонадобится. И она-то уж сына от воинских подвигов всячески отговаривала:

Как же! Чтобы русского человека на что-то сподвигнуть, надо это самое ему запретить – тогда наверняка возьмется за дело!

А дело непростое.

Мало того, что Змей (Змея) существо сверхъестественное, так еще и Пучай-река – не просто река, а Река – та самая, что отделяет мир живых от мира мертвых. Живому ее не переплыть.

Добрыня, конечно, все делает наоборот – едет, топчет змеенышей, после чего лезет купаться в роковую реку. И ничего смелому не вредит:

Тут прилетает Змеище-Горынище «о двенадцати о хоботах» – но это не слон-мутант, потому что «хоботом» называли хвост.

Сказители именуют чудовище то Змеем, то Змеей, им без разницы. И ничего удивительного – вспомните хотя бы двуполое голливудское Годзилло с потомством… Воистину, нельзя ничего нового придумать!

Но Годзиллу-то всей армией США кое-как одолели, а Добрыня – один и голышом! Мало того, какая-то сволочь украла и коня, и одежду, и оружие!

Странный головной убор. Кажется, что сказитель наш просто шутит – какой пуховый колпак! Это он про шелом его богатырский! Сорок восемь килограммов! Да еще набитый мокрым песком!

Кстати, на картине Васнецова голова Добрыни увенчана шлемом именно византийского (греческого) образца…

Шарахнутая таким снарядом Змея просит милости и заключает с богатырем договор – Добрыня не трогает ее с детенышами, а она не разоряет Святую Русь.

Наивный Добрыня соглашается. Змея тут же нарушает договор – похищает племянницу князя Забаву Путятичну и уносит ее «во нору во глубокую», к остальным русским пленникам…

Не может быть никаких договоров с врагом – учись, доцент!

Но на что Змею-Змее пленники? Жрать, что ли? Так разве мало коров да овец пасется почти без охраны?

Во времена, когда складывали былину в ее нынешнем виде, тема «полонов русскиих» была самой что ни на есть больной. Из века в век степняки, а потом крымские татары захватывали население порубежных городов и сел, чтобы продать на невольничьих рынках. Работорговля всегда была очень выгодным бизнесом…

Так мифическая Змея переплелась с конкретным злом, а сказка – с жизнью. Было из-за чего воевать богатырю. «…Не ради славы – ради жизни на земле», как сказал другой поэт.

Добрыня – богатырь-змееборец, чей образ уходит в далекую древность, к Гераклу, Персею, Гильгамешу, Георгию-Победоносцу. И происхождением он будет постарше Муромца.

Добрыня даже сильнее его – победил Илью Ивановича в долгой жестокой схватке, перешедшей в рукопашную, но, узнав имя побежденного, извинялся страшно. Если верить былине, было Добрыне тогда всего двенадцать лет – что возьмешь с несмышленого?

Древность происхождения подтверждают и другие приключения Добрыни. Например, с волшебницей Маринкой Кайдальевной (в других изводах – Игнатьевной).

Само имя «Марина» появилось в русском словаре имен сравнительно недавно, и означает оно «морская». А Древняя Русь – страна в основном сухопутная…

Зато в славянской мифологии существовала богиня мрака и смерти – Морана, Морена, родня кельтской Моргане или Морриган. И дела ее такие же лихие:

Добрыня попадает к ней случайно – бродит по киевским улицам и зачем-то стреляет «во голубя со голубушкой». Стрела пробивает парочку насквозь и летит дальше – прямо на двор к Маринке. Судьба!

Увидев статного молодца, волшебница предлагает:

«Make love» – это как-то не по-нашему! Отказался Добрыня и прочь пошел.

Злобная колдунья «вынула след» богатыря, бросила в печку – и зажглося его сердце ретивое! И вернулся он на Маринкин двор, и начал в любви признаваться: сделаем, мол, сделаем!

Но мстительная Маринка «обернула» его златорогим туром – быком. (Снова архаизм! В древних культах жертвенному быку золотили рога перед закланием).

И начал Добрыня-тур творить всякие безобразия – топтать стада гусиные, лебединые, а потом и до овец с коровами добрался – всех загубил! (Жертвенного быка целый год кормили воистину «на убой» и позволяли ему бродить где угодно и творить что угодно).

Но стада принадлежали Добрыниной тетушке Авдотье Ивановне, а та и сама была колдунья не из последних. Она обернулась сорокой, прилетела к Маринке и стала ей «выщекатывать»: верни племяннику человеческий облик, не то

Причем навек. Маринка испугалась и уступила.

Очеловеченный богатырь даже вступил с волшебницей в законный брак при согласии «ласкового князя Владимира».

В спальне волшебница оборачивает молодца то «горностаюшкой», то «соколиком» – кто как хочет, тот так и понимай.

Притомившийся Добрыня просит себе «чару зелена вина». Но со слугами он заранее договорился, и вместо выпивки ему приносят «саблю вострую»…

Наутро князи да бояре поздравляют богатыря «с любимой семьей», а зря:

«Братцы» и с этим делом его дружно поздравили и даже поблагодарили за решительность: давно, мол, пора, да как-то все руки не доходили!

Казалось бы, вполне сказочный сюжет. Но не совсем.

В поздних пересказах былины полузабытая Морена-Морана совместилась с реальным историческим лицом – польской авантюристкой Мариной Мнишек, женой двух Самозванцев подряд!

Прекрасную полячку в народе тоже считали колдуньей, которая в обличии сороки наводила порчу, болезни и прочие несчастья на нашу землю. Так глубокая мифическая древность сошлась с реальным Смутным временем.

Да уж. Начнешь былину копать – до центра Земли докопаешься.

…Но на этом неприятности с женщинами для Добрыни не кончаются.

О женитьбе его былины рассказывают по-разному.

В одном случае Никитичу нашему в чистом поле встречается «богатырь в платьях женскиих». Перед ним «поленица» – так называли на Руси легендарных степных амазонок (были такие или нет – разговор отдельный). Поэтому богатырь не стал с ней церемониться, «ударил в буйну голову» – не играй в мужские игры!

И ударил-то подло – со спины, потому что

В общем, получилось у него в точности как у Ильи со Святогором – сгребла его девушка «за желты кудри» и посадила «во глубок мешок». И точно так же конь ее пожаловался, что тяжко ему двух богатырей носить.

Но понравился Настасье Никуличне трофейный молодец. И предложила она ему сочетаться законным браком, а не то

Вау! Я его сделаю, блин! В овсяный блин, блин!

Да кто она такая – феминистка тех времен, что ли?

И не феминистка, и времен не тех, а совсем дальних. С поленицами пришлось иметь дело и Муромцу, и другим героям, не только русским. Великанши-воительницы встречаются в сказаниях многих народов. Ирландского героя Кухулина учили боевому мастерству как раз такие здоровенные тетки. Правда, они его женить не пытались…

А дальше как у всех добрых людей – представил Добрыня невесту строгой матушке, повел ко двору князя Владимира, который, похоже, подрабатывал еще и регистратором киевского ЗАГСа, да

А с крещением, ясное дело, пропали у Настасьи все языческие да мифологические силы и качества, и стали супруги «век коротати».

В другой былине соперничества Добрыни с Настасьей вовсе нет – вот с папой ее, «королем Микулиным», повозиться пришлось…

Но главная семейная драма была еще впереди.

…Существовал и реальный Добрыня – дядя Владимира Святославлича, сын древлянского князя Мала. И, похоже, он много чем заправлял за спиной племянника. И лютый был – несмотря на имя. Не зря же автор «Повести временных лет», рассказывая о приведении новгородцев в новую веру, пишет: «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнем».

Но о таких усердных исполнителях люди не хранят доброй памяти. Не наш это Добрыня – исторический. Пусть там и остается. С историей связываться – себе дороже, никому не угодишь.

Третьим будешь?

Имя Ильи связывают с городом Муромом, Добрыни – с Рязанью, Алеша же Попович – всегда уроженец Ростова Великого. Отцом его называют чаще всего «ростовского попа Леонтия», и это имя появляется не просто так: архиепископ Леонтий действительно существовал и был замучен язычниками. То есть имя его прочно связано с Ростовом. Чей Алеша Попович сын? Чего мудрить – конечно, этого самого мученика Леонтия.

А в более поздние забывчивые времена могли того попа и Федором назвать. Какое уж имечко сказителю на ум пришло…

Три васнецовских богатыря словно бы представляли три тогдашних сословия – Илья – крестьянство, Добрыня – боярство-дворянство, Алеша, соответственно – духовенство. Вроде бы просто.

Ан нет! И сам Алеша вовсе не особа духовного звания, а уж поступки его совсем не христианские. Помните, как он метнул нож в Илью на княжеском пиру? В старшего-то, в уважаемого?

В отличие от своих побратимов, Попович совершенно невоспитанный парень. Он «не силой силен, а напуском смел». Помогает ему в ратном деле полная безрассудность. Про дисциплину он слыхом не слыхивал: сперва делает, а потом уж думает, да и то не всегда.

Поэтому и главный противник его – такой же «беспредельщик»:

Алеша тем временем лежит на печке (сам это место на пиру для себя выбрал, шут гороховый!), наблюдает хамское поведение Тугарина и подает оттуда шутовские же и оскорбительные реплики:

Потом на незваного обжорливого гостя переходит:

Алеша настолько презирает поганого царевича Тугарина, что на схватку берет не меч, а «шалыгу подорожную», то есть посох.

Да Тугарин непростой противник:

В других изводах былины бумажные крылья не у коня, а у самого Тугарина. Что это? С какой бы стати ему летать?

Но Тугарин ведь – Змеевич, змеиное отродье. Вот и летает, дельтапланерист окаянный. И как его в поднебесье взять?

Делать нечего – взмолился Алеша Спасу вседержителю да Богородице, чтобы послали дождь. Бог хранит на Руси храброго – дождь пошел, крылья намокли, Тугарин с конем опустился на землю… А тут и поповский сын с тяжеленной шалыгой…

После этого подвига Илья и Добрыня принимают Алешу в свою команду.

Илья и Добрыня относятся к Алеше словно к сыну. Да и сказители тоже: к его имени непременно прибавляют «млад», так же как Илья всегда «старый»…

И нигде не величают покуда Алешу «Леонтьевичем»: молод еще! Млад!

В общем, Большая Тройка утвердилась в устном народном творчестве. И все вроде бы хорошо…

Но потом Попович такое утворил, чего ни побратимы, ни сказители, ни слушатели и представить не могли…

История-то известная, во многих сказках многих народов друг или даже брат предает героя, чтобы присвоить его подвиг и взять за себя его невесту. И неузнанный герой на собственной свадьбе всех разоблачает. Перед нами так называемый бродячий сюжет.

И финал «Одиссеи» на нем построен. И «Граф Монте-Кристо». И куча дурацких сериалов…

Так то ж сказки! А у нас тут эпос! Неблагородно как-то! Не по-богатырски! Мы-то привыкли, что богатыри – положительные герои! Всем ребятам пример!

Грустный наш Добрыня, отбывая в очередной поход, предупреждает свою Настасью, чтобы ждала его не менее шести лет, а тогда уж

Как чувствует беду Добрыня. Почему? Загадка. В настоящей поэзии всегда есть загадка. Ведь насчет Ильи-то не предупреждает жену Никитич! Даже насчет известного соблазнителя Чурилы Пленковича не предостерегает! Почему именно Попович?

Ну, сгоряча-то Алеша много чего натворить может. А тут он годами ждет, но не оставляет подлый замысел: видно, и вправду любит. Потом улучает момент и, вернувшись из очередного похода, едет в дом Добрыни и сообщает

(Ясно, где берут начало печальные казачьи песни?)

…Сразу же подсуетился «солнышко Владимир»: что тебе вдовой жить, выходи хоть за кого, а особенно за Алешу Поповича!

Воистину мания была у этого князя организовывать браки своих верных воинов. Впрочем, не у него одного: Наполеон Бонапарт тоже сам решал, кому из его маршалов на ком жениться. Как и Александр Македонский. Брак – дело государственное.

Настасья, верная жена, решает ждать еще шесть лет. А ведь ей к тому времени уже годов самое малое тридцать подойдет! По тогдашним меркам чуть не старуха будет! (Но… былинное время не похоже на реальное. Илья всегда «старый», Попович постоянно «млад»)…

Терпеливо ждет и Алеша, что совсем на него не похоже. Но выйти из этой злодейской, нелюдской игры уже не может.

Наконец все жданки съедены и объявлена свадьба.

Тут и возвращается Добрыня из Царьграда-Константинополя. Видно, служил по контракту у тамошнего императора (что для славянского витязя и в реальности было делом обычным), да вот подзадержался…

Неприятную новость узнает богатырь от собственного коня, который по такому случаю «испровещился голосом да человеческим». А чего, спрашивается, раньше-то молчал, волчья сыть?

Но не сразу едет Добрыня на княжий двор. Нет, сказитель совершенно сознательно отдаляет от нас «момент истины», всячески затягивая повествование повторами да пересказами – не в Голливуде этот прием придуман!

Сперва он посещает родимый дом, причем матушка его не узнает, а сын ей себя не объявляет – я, мол, Добрынин друг, а сам Добрыня воистину погиб, но мне, дружбану, наказывал:

(Стопочка – настенный крючок или колышек для одежды и прочего. Это вешалка!)

Да-да! Случалось богатырю и скоморошеством да пением зарабатывать – без отца ведь рос, единственный кормилец был.

Потом Добрыня-скоморох внаглую пробивается на пир и устраивается, по указанию князя, на печке – на той самой печке «муравленой», откуда Алеша «привечал» Тугарина Змеевича. Скомороху там самое место!

Вот так одна былина перекликается с другой.

Но поет он, на гуслях себе умело подыгрывая, вовсе не потешную байку, а перечисляет и славит всех, собравшихся на пиру поименно – «от старого да всех до малого». Хвалебная песня барда в застолье – давняя традиция…

Нет, никакой это не скоморох, говорят восхищенные гости, это неведомый добрый молодец, ему не на печке сидеть, ему среди нас место…

И Добрыня выбирает это место – напротив Настасьи-невесты. И бросает ей в чару зелена вина свой перстень – тоже прием из сказки.

Тут начинается разоблачение. Сначала винится Настасья Никулична (бывшая крутая богатырша!), что не исполнила мужнин наказ, объясняя все женской глупостью и бесправием:

Вот скромница! А как же «овсяный блин»?

Отвечает Добрыня, не повышая голоса:

Пристыженный князь «утопил ясны очи во сыру землю»…

И тут сказитель впервые называет Алешеньку «Левонтьевичем» – не мальчик уже! Пора отвечать не по-детски!

Алеша винится и кается. Бог простит, отвечает Добрыня,

Какая же вина страшней измены? Да та, что привез окаянный Алешка «весточку нерадостну» матери Добрыниной, которая все глаза по сыну проплакала.

Как пели много лет спустя, «жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда».

И расправа за эту вину жестока – не поединок между равными, а унизительная трепка ждет зарвавшегося щенка:

Тут и убеждаются слушатели былины, что богатыри русские – не какие-то высшие существа, а обычные люди со всеми их страстями и пороками.

Для того и сложено, с тем и придумано…

А кабы затесалась среди свадебных гостей парочка рыцарей Круглого стола (а что? Не в отрыве от Европы жила тогда Русь), то произошел бы между ними примерно такой разговор:

– Трудно представить, сэр Персиваль, чтобы наш добрый король Артур вот так же возил фэйсом по тэйблу сэра Ланселота за его рыцарскую любовь к королеве Гиневре!

– Вы правы, прекрасный сэр. Практически импоссибл представить. Итс шокинг! Воистину загадочна русская душа!