Боевые маги: несмышлёныши [СИ]

Глава четырнадцатая: темнота превращается в мрак

Когда идешь в дом Старого народа, не забудь вооружиться. Если ты человек.

А направляясь в Дом Нокто, пьющих кровь и живущих в ночи, вооружи как следует тех, что прикроют твою спину. Если хочешь выйти из него человеком.

Десять мужчин, с ног до головы закованных в плотные современные доспехи, были личной гвардией А.М. И никогда не служили в СК. Но слушались его бесприкословно, как и полагается бывшим солдатам при приказах бывшего командира. Особенно, если ты прослужил с ними пять лет и знаешь каждого, как своего брата.

Наемники, работающие с жителями Соседнего мира, никогда не интересовались «зачем». А.М сказал — они стали, и пошли. Как десять лет назад, на самой обычной войне, породнившей их.

Только вместе с автоматическими винтовками и дробовиками — короткие копья и клинки, матово переливающиеся серебром. Вся разница, чтоб ее…

Обычный микроавтобус с эмблемой городской аварийной службы подкатил к высокой загородной усадьбе когда солнце село. Выходили — не прятались, не за тем ехали. А.М, как всегда в цивильном, с галстуком и в леком пальто, шел впереди. Карл не отставал, смущая солдат, не привыкших к такой наглости по отношению к командиру. А ночь вокруг…

Ночь вокруг входила в права хищно и неотвратимо. Шелестела мокрой опавшей листвой, густо лежащей под старыми черными вязами, больно хлестала воюющим ветром, облетающим вкруг длинное старое здание с колоннами у входа. Мерцала похоронно-зеленоватыми и жаждуще-алыми огоньками свечей, проглядывающих в высоких стрельчатых окнах сквозь тяжелые портьеры. Выла то ли застрявшим в древней крыше сквозняком, то ли сторожами, невидимыми и леденящими душу одними звуками.

Светилась фосфором древнего герба на фасаде, восстающего из дневного света во славу мрака, радующегося времени страха, боли и не-жизни. Дом Нокто хищно смотрел на приближающихся глупых людишек, полагающихся на никчемное перед детьми Мрака оружие. Можно ли обогнать пулей существо, плавающее во тьме, как большая белая в океанской пустоте? Можно ли бороться металлическими когтями с белоснежными острыми клыками, бесшумно подкрадывающимися сзади? Можно ли…

— Принять капсулы номер два и быть внимательными, ощутив ментальное воздействие. — А.М остановился, поправил гарнитуру и первым откусив капсулу с препаратом, вшитую в воротник пальто. — Приготовиться, нас ждут.

Еще бы не ждали, если подкатить с такой помпой, залив все дальним светом… Солдаты сомкнулись, защелкали переключатели стрельбы. Звонко прозвенели клинки у двух на флангах, ребята предпочитали рубиться.

Черно-зеркальные мраморные ступени рдели бликами факелов у входа. Двери, из мореного дуба, темно-тяжелые, со знаками дома Нокто, уходили под треугольник портика, украшенный фресками, алчно смотрящими на людей голодными глазами. Статуи по бокам, матово-серые, с золотой кромкой на латах, бесшумно повернули головы, обдав мраком внутри пустых глазниц шлемов.

Двери распахнулись беззвучно, растворяясь в хлынувшем наружу мраке, окутавшем отряд со всех сторон. Они замерли, пока Карл, не остановившийся, почти не вошел первым. Солдаты стыдятся своего страха и быстро исправляются. Две черные массивные фигуры опередили, осторожно шаря стволами перед собой. Маг дождался А.М, все же замешкавшегося, наклонился к уху:

— Старый фокус. Им не с руки устраивать бойню, ты же знаешь…

А.М знал, да, знал. Но еще ни разу не шел к Старым, особенно таким опасным, обманным путем и так нагло. Не говоря о Карле, личном интересе леди Маргарет, жаждавшей его крови пуще всего на свете. Причину маг не назвал.

Холл прятался в полутьме, подозрительно шелестящей едва уловимыми голосами. Сквозняк гулял внутри высокой залы, трещал негаснущими красными факелами и гудел металлом светильников-жаровен, полыхающих у стен, мягко шуршал длинными стягами дома Нокто, закрывающими стены. Уходящая вверх лестница отражала красные кривые блики, пляшущие корчащимися злобными лицами.

Запах пришел почти сразу, как они оказались внутри. Тяжелый сладковатый запах, перемешанный с сухой едкой пылью саркофагов, скрывающих своих обитателей от рассвета и до заката. И, смешиваясь с ними, плыла вместе с нагревшимся металлом и никак не сгорающим смолистым деревом острая медь жидкости, текущей в жилах и так обильно пролитой внутри древнего дома.

Красная светящаяся полоса возникла в самом верху лестницы, замерла, разгораясь сильнее. Бойцы встали в круг, интуицией и опытом чуя кого-то вокруг. По холлу, ломаясь и отражаясь от острых ребер почти невидимого потолка, бежали звуки злого издевательского смеха. Кто-то перекликался в тьме, все сильнее сгущавшейся и почти ощутимой, двигался в ней, изредка вдруг появляясь бледным отражением лица.

Красное задрожало, побежало в стороны, ширясь, становясь прямоугольником проема, полыхающего всеми оттеками рубинового. Смех и шорохи участились, жители дома почти не скрывались, возникая в густых черных хлопьях и снова прячась. Мелькали тусклые выцветшие канители на обшлагах и воротниках камзолов, прячущих мертвенно-бледные сорочки, брызгали бликами россыпи камней на высоких прическах и распущенных волосах, роскошными водопадами всех цветов падающих на шелк платьев. Искрилась бриллиантовая пудра коротких париков с крысиными хвостиками косиц и переливались пряжки башмаков тисненой кожи, вышедших из моды триста лет назад. Хозяева и обитатели дома Нокто задержались на этом свете крайне давно.

На алеющем фоне открывшегося гостиного зала появилась черная фигура. Замерла, тонкая и опасная, легонько сбежала-стекла вниз по выглаженному веками мрамору. Не таясь, почти неуловимо обычному взгляду, оказалась рядом с людьми. Отразилась в круглых очках «сов», опущенных бойцами сразу же по попаданию внутрь. Они ее видели, пусть и смазано и женщина, недавно зло шипевшая на Карла в Ночном экспрессе, это поняла… По двум точкам лазерных прицелов, не покидавших ее весь спуск.

— Карл, ты пришел? — промурлыкало прекрасное существо, обтянутое черно-сиреневым бархатом. — Леди ждет тебя.

— Я так рад, — улыбнулся Карл, — но я тут, вот какая незадача, не один. Как тебя зовут, детка?

— Думаешь, тебе поможет присутствие людей? — невозмутимо поинтересовалась она.

— Присутствие людей вряд ли бы помогло, прекраснейшая Диана, — А.М. откровенно любовался не-живой, стоявшей перед ней. И достал из кармана сложенный лист, медленно развернул его, краем глаза заметив, как вынырнули из тени все прятавшиеся до этого. — Вот, предписание, заверенное мною, как заместителем руководителя столичной СК. Мы поднимемся, раз леди Маргарет ждет? Некрасиво заставлять такую женщину ждать, как мне кажется. Как, впрочем, и любых прочих.

— Ты думаешь, Штерн, что нас остановит твоя бумажка? — прошипела, вскипев яростью, Диана, блеснув клыками, достойных ротвейлера, не меньше.

— Именно так. — Штерн мягко улыбнулся. — Ведь кроме нее мне пришлось заполнить еще несколько формуляров, как-то: на получение специального снаряжения, вызова группы немедленного реагирования, выдачу транспорта и внесение поездки в график у дежурного по СК. Все вместе эти бумаги кажутся невесомыми, но вес их стоит измерять в другом, не находите?

— В чем? — снова показала клыки нервничающая Диана. Ее сородичи, чуть отступившие, вели себя не лучше.

— В граммах серебра. — А.М. дернул щекой, убирая документ. — Вы нас проводите?

Он не любил лестницы, какими бы они не были. Особенно старые, высокие и гладкие, мраморные. Колено, простреленное во время службы, не смогли полностью поправить даже сеансы в специализированной клинике лучших алхимиков-альвов. Вот как сейчас… и А.М. даже злился.

На всех, включая чертового Карла, втянувшего его в авантюру. Кровососов внутри оказалось раза в два больше, чем предполагал. Вот вам и регистрация, вот вам и нарушения Договора, а он… а он пока не отдал ни одного приказа, не ушел, чтобы вернуться со всеми возможными силами, а идет вверх. Идиот!

Алое надвигалось сильнее, окутывало светом небывалого мириада красных свечей, горевших повсюду, в шандалах и подсвечниках на длинных ножках, в настенных гнутых рогах из металла, в сверкающих хрусталем люстрах и в зеркалах, полностью обрамляющих вытянутую залу для гостей, приемов и танцев. Красная дорожка с черными змеями узоров, убегала к дальней стене, где, на подъеме, в высоком кресле-троне их ожидала она. Леди Дома Нокто Маргарет.

Те, кто крадутся в ночи, прекрасны, это знают все. Их мужчины одним взглядом своих бездонных глаз, поворотом волевого лица и фигурой спортсмена сражают человеческих женщин и заставляют бояться лишь в последний момент. А леди жителей Ночи притягивают грацией, идеальными волосами, мрамором кожи и царственной статью.

Все знают, это А.М понимал точно. Но…

Леди Маргарет, синеглазая смуглая толстушка, как всегда одетая в просторные и скрывающие ее полноту, одежды, была хороша только милым курносым лицом. Сама простота и притягательная миловидность, чего уж, свойственные огромному количеству самых обычных женщин, от соседок по площадке и до продавщиц в супермаркете за углом. И только бездна холодного знания обоих миров, что никак не могла покинуть ее глаз, пугала по-настоящему. Пока она не начинала говорить. Ведь клыки леди Маргарет не прятала.

И, да… ее голос был истинно прекрасен.

— Карл, Карл, Карл… — леди покачала головой. — Как некрасиво, мой старый друг…

— Ты похорошела, Марджи, — Карл усмехнулся, — сменила парикмахера?

— Нахал, — проворковала практически добрая тетушка, кошкой свернувшаяся на своем троне, уместившись с ногами, — каким был, таким остался.

— Где мои дети, Марджи?

— Интересно, Карл, что меня должно удержать от того, чтобы не трогая этих прекрасных офицеров, двух сержантов и оставшихся рядовых, не пустить тебе кровь? — Поинтересовалась Маргарет, мило улыбнувшись. От ее улыбки кто-то из солдат непроизвольно звякнул снова поднятым дробовиком, заставив посмотреть на себя.

— О-о-о… первая, хотя и не отрицательная… — чуть приподнятый носик забавно дернулся, втягивая воздух. — На ужин рыба, со…со спаржей. Чудесная смесь, мой дорогой. Не хочешь ли подойти ближе?

А.М успел остановить остекленело смотрящего на нее бойца. Сержант, выхватив из аптечки самовпрыску, вколол транквилизатор прямо через одежду.

— Ай, жалко тебе, А.М? — Маргарет недовольно мотнула ногой, сбросив с нее самый обычный тапок, розовый и с кроличьей мордашкой. — Мне же нужна компенсация, ведь вряд ли ты планировал уйти не солоно хлебавши, так?

А.М., поймав на себе ее взгляд, чуть помедлил. Не позволяй кровососам играть собой, говаривал отец, не верь им, не верь своим глазам, чувствуй сердцем, где правда…

Милая добрая тетушка?!

А что за темное пятно спряталось в уголке узких и чуть кривых губ? Засохшая бурая точка, оставленная не просто так.

Почему ее идеальный маникюр вдруг кажется растущим прямо на глазах? И что за следы под острейшими кончиками красных ногтей, где из-под лака пробивается желтая крепчайшая вековая кривизна настоящих когтей?

И, если уж ты смотришь в глаза, то заметь в них, бездонных колодцах бездушного хладнокровного убийцы, всех жертв, чья сила и энергия копится в ней уже не одно столетие, и…

— Леди Маргарет из дома Нокто… — А.М сделал паузу. — Прошу вас продемонстрировать подростков с магическими способностями, похищенных вашими наемниками на Северном вокзале. Заявление о пропаже сделано магом Карлом, стоящим рядом со мной. Согласно пункта Договора за номер…

— Ой, все, А.М! — отмахнулась Маргарет. — Не держи меня за дуру.

За спиной Штерна, все плотнее смыкаясь вокруг отряда, шелестели злые голоса, иногда дробно щелкали ненасытные зубы, тянущиеся к живой добыче, как волк к овечье плоти, даже будучи сытым.

— Так…

— Я пригласила детей отдохнуть. — Маргарет недоуменно подняла брови. — Они выспались, поели, бодры и полны сил. Вдруг не захотят уходить с тобой, бездомный маг, перекати-поле, не имеющий ничего, ни веса, ни сил! Слышишь меня?!

Можно ли считать доброй красавицу-лису, что давит кур быстрее, чем ты скажешь «ой-е-ей»? Нет. А считать таковой хозяйку детей Ночи — было бы преступлением. И глупостью. А вот последним А.М точно никогда не отличался.

— Леди Маргарет, согласно…

— Надоел, Штерн! — рявкнула Маргарет, наконец сорвавшись. Глаза разом потемнели, проступили темные сосуды под пористо-творожной кожей. За спиной А.М. темнота и ее жители замерли, готовясь к прыжку и…

— Стоять! — леди хлестнула глазами свою челядь, наплевав на то, какими званиями они обладали в прошлой жизни. — Диана, приведи щенков. Карл, если они вдруг уже мои, будешь забирать?

— Вы не имеет права инициировать более двух…

— Я! ИМЕЮ! ЛЮБОЕ! ПРАВО! — Маргарет рыкнула, чуть не двинувшись к ним. — А ты уверен, А.М, что твои бумаги на самом деле настоящие? В твоей штурмовой группе не должно быть никого с группой крови, отличной от первой положительной, такой универсальной и подходящей всем если нужно, и обязательной для оперативников СК… а тут, передо мной, кроме ее же, но отрицательной, есть и вторая, и даже третья…

Напряжение можно было трогать пальцами, Карл нехорошо усмехался, за спиной разминая руку с зажатым костяным диском, наливающимся алым. Леди Маргарет усмехнулась, явно веселясь:

— Да ладно… Успокойтесь все, я просто решила помочь детям. Вон они, забирайте.

Карл повернул голову, увидев входящую Диану и двух подростков. Как и говорили… с красными, обжечься можно, волосами и… и ботаник, не спутаешь.

— Карл…

Ему пришлось обернуться к ней.

— Я рада, что ты здесь. Я долго ждала.

Леди Маргарет улыбнулась, мелькнула черным языком, облизав губы, шелестящие как чешуя и блеснув клыками.

— Я тоже.

— Что именно?

— Рад, что могу тебя видеть. Это не очень приятно, но радует. Лучше одного только камня и кусков льда вокруг.

— Хорошо. И, Карл…

— Что?

Маргарет улыбнулась, снова став милой и уютной.

— А.М. не поедет с тобой в замок, и не даст эскорт, верно, Штерн?

Штерн промолчал, глядя на нее и переводя взгляд на девчонку с парнишкой. И почему-то ему вдруг стало их очень и очень жаль.

«Северная стрела», рассекая ночь сверкающим и матовым синим телом, неслась вперед. Энди, впервые попавший в такой состав, мог бы раньше удивиться и пройти его насквозь с фотоаппаратом или просто смартом. Щелкал бы и не перещелкал, столько удивительного оказалось внутри узкой пули нечеловеческого экспресса.

Обтекаемое и созданное для скорости металлическое тело, потрескивающее накапливаемым электричеством в вытянутых спиралях батарей, укрываемых невысокой коренасто-бородатой обслугой, казалось таким неуютным и узким, как подводная лодка изнутри. Но вышло наоборот.

Там, за округлыми стенками из гладкого серебристого металла, прятались просторные салоны для любителей передвигаться сидя и уютные, совершенно немаленькие, комнаты, а не купе, для прочих. В коридоре спокойно расходились два… не всегда человека, а в тамбуре разросся настоящий небольшой подвесной сад, со странными орхидеями невозможно ярких цветов, переплетающимися лианами, украшенными переливами светящихся точек и с летающими колибри.

Ниа и Зубочистка разместились вместе, братья ушли куда-то в головной вагон, где их почти сородичи устроили посиделки с пивом и волынками. Своему Псу госпожа-брухо разрешила улечься на полу, в мягкой шерсти чьей-то белоснежно-пятнистой шкуры. Но предварительно даже не одобрила, а заставила зайти в душ, прячущийся в углу купе Бьерна и Бьярна, в свой, конечно, не пустив.

Рядом с Энди, иногда шипя и даже ударяя лапой, вытянулся золотой кот. Или котенок, тут уж кому как.

Зубочистка, не долго думая и не переодеваясь, завалилась спать, нацепив на глаза маску для сна. Совсем как тетушка Энди, там, дома. Кроме одежды с ней отдыхали две кобуры и парочка ножей, если он правильно заметил с пола.

Ниа, иногда зевая, что-то читала, болтая ногой в шерстяном носке. Она здесь мерзла, несмотря на уют, полный тепла, внутри несущегося через ночь состава. Столица севера, холодная Пальмира-Питер, ждала их ранним утром. Даже магия, не решаясь разрывать время и пространство, не давала составу ехать быстрее.

Энди, водя глазами вслед качающемуся рыже-зеленому носку, задремал, но сон пришел только вместе с выпавшей из рук Ниа книгой. И, может быть, лучше бы этого сна и не было.

Дун! Дун! Дун!

Ночь грохотала барабанами. Вслед им вторили свою гортанную песню сотни смуглых лиц, вымазанных белой краской.

Дун! Дун! Дун!

Ночь пахла джунглями, не спящими под ней, пряными, приторно-сладкими, пахнущими недавним дождем и пролитой петушиной кровью.

Дун! Дун! Дун!

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Маленькие барабаны рокотали не так громко, заставляли пульс стучать сильнее, ускоряя бег крови и пота. ЕЕ пот пах перцем и мятой, выходя наружу вместе со странным напитком, что мамбо, забравшая ее от родителей, заставила выпить перед грохотом барабанов.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Тогда ее звали как-то иначе, но Ниа уже не помнила. Какая разница? Она просто вновь оказалась там же, на очищенной мачете небольшой утоптанной площадке, утоптанной за один вечер, с полыхающим пламенем костра и запахом недавно пролитой птичьей крови. Ею же пахла и сама Ниа, пахла узорами, ловко рисуемыми пальцами мамбо, уведшей ее из дома.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

В пять Ниа увидела прабабушку, смотрящую на нее из-за окна их дома. Бабушка улыбалась темными губами и манила к себе, показывая недавно сплетенную куклу, украшенную красивыми блесткими кругляшами и выкрашенную в красное. Наверное, из-за краски пальцы прабабушки казались синими.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Она вышла к ней, такой обрадовавшейся своей правнучке, улыбалась широко-широко, блестя длинными и острыми желтыми зубами. А Ниа вдруг вспомнила, что прабабушка ушла в лес месяц назад и не вернулась. Но не испугалась, ведь вернувшиеся-от-Барона больше всего любят страх, так говорили взрослые, плюясь через плечо, когда вернулись из леса.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

И Ниа, протянув ручку к странно пахнущему не-человеку, просто достала у нее из груди что-то темное и злое, бьющееся под пальцами и замершее только когда она сильно сжала пальцы. Звонко лопнуло, и отец Ниа, застывший в дверях сарая, увидел, как из пустоты перед дочкой упал почерневший череп.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Колдунья-мамбо приходила к ним постоянно, говорила с Ниа, водила с собой в лес, показывала разное. В деревне мамбо уважали, кормили ее по очереди, носили воду и вкусные лепешки с салом. Мамбо лечила всю округу, защищала нескольких коров и свинок от прилетавших ночью злых духов. И очень хотела Ниа к себе в ученицы.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

А Ниа хотелось уехать в город, там, у бухты, где она была один раз, и остаться там учиться в школе с красиво одетыми девочками, носившими в ушах сережки и говорящих с мамами по маленьким серебристым телефонам. И становиться ученицей старой, пахнущей кофе и табаком мамбо ей ужасно не хотелось.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

В десять лет в деревне построили школу, а приехавшие из самого большого и главного города строгие учителя-отцы, носившие белые воротнички и маленькие кресты, блестевшие узенькими полосками золота, начали набирать смуглую, черную, кофейную, почти белую ребятню в классы, желая привить учение, знания и манеры вместе с настоящей верой.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Отец Сильвестр, молодой, с едва растущей бородкой, как-то шел себе к роднику за водой, помахивая двумя пластиковыми канистрами и глядел по сторонам, ища что-то новое и интересное, так уж его радовало все вокруг, нисколько не напоминающее родину и кажущееся, наверное, тем самым добрым и теплым райским садом, откуда люди разошлись по земле.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа, сидя под большим миртовым деревом занималась самым обычным делом, всегда ее радующим — разговаривала с двумя желтенькими топливцами, приходящими к ней в гости из болота по соседству и рассказывающих интересные новости, касающиеся всех, живущих по краям огромной гниющей лужи.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

У отца Сильвестра, под темной странно-длинной курткой, доходившей до колен, называемой им сутаной, всегда прятались всякие интересные вещи, веселящие ребятню и помогающие найти с ними общий язык в любых ситуациях и случаях, от невесть откуда взявшегося разноцветного кубика, рассыпающегося разными цветами и потом долго собирающегося до лупы, так здорово поджигавшей пойманным солнечным лучом куриный пух.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа, не заметившая отца-иезуита, заливисто смеялась рассказу топливца о нескольких оборотнях-ягуарах, решивших уйти из этого края дальше, поближе к огромным прериям, где пасутся не менее огромные стада коров, но подумавших, что лучше бы срезать… и забывших про извечных врагов, людей-аллигаторов, ждущих своей добычи вдоль гатей и невидимых мысов, прячущихся под болотной водой.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Чуть дрожащие руки отца Сильвестра нырнули к чехлу на поясе, скрываемом сутаной и вернулись, вооруженные странно выглядевшими очками, в медной оправе, с поблескивающими по краям винтами, украшенными крохотными блестящими камешками и вдруг оказавшимися с синими стеклами, окрасившимися под солнцем в алый цвет, блеснувший по направлению Ниа и ее друзей топливцов.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Топливец, взахлеб смеющийся над потешной дракой ягуаров и аллигаторов, хрюкал и плевался водой из мертвых легких, попадавшей Ниа на лицо, но не заставлявшей ее вздрагивать ни от запаха, ни от чего-то другого, ведь эти странные и страшноватые создания всегда старались не попадаться на глаза мамбо, зная, что та отругает Ниа и они больше не смогут разговаривать с девочкой, видевшей не-живых, обитающих на Тонкой границе.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Сутана отца-иезуита, приехавшего в далекую глушь джунглей спасать жизни и души всеми брошенных потомков рабов, влачащих жалкую жизнь в сени языческого культа-вуду, прятала в себе не только странноватые окуляры, светящиеся и горящие самой неподдельной и настоящей ненавистью воина Господа к демонам и бесам.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Топливец, забрызгавший Ниа мутью из закашлявшегося горла, смешанную с алыми прожилками оставшейся крови и черными точками чьей-то отложенной икры, веселился, снова ощущая себя тем самым мальчишкой, что пошел по рыбу, и никогда больше не смог увидеть родителей, вряд ли обрадовавшихся его появлению спустя несколько месяцев черного сна на самом дне, покрытом ковром гниющих водорослей, рыб, змей и костей животных с людьми, попавших на обед к тем, кто оказался сильнее.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Из-под темной ткани, прятавшей за собой всякие веселые чудеса, блеснув солнечным лучом, опасный даже с виду, появился самый большой козырь и уравнитель, хромированный, тридцать восьмого калибра, заряженный непростыми пулями, прятавшими под медной оболочкой порошковое серебро, после выстрела, раскалившись в полете, становящееся жидким и снабженное благословением кардинала, отправившего иезуитов во тьму джунглей.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа успела только вскрикнуть, когда, сильно обжигая ее лицо, загрохотав и едко воняя порохом, просвистела, разрываясь уже внутри головы, пуля из автоматического пистолета, одним выстрелом превратившего вернувшегося чтобы поговорить с человеком, слушавшим его, топливца в куклу с раскрывшейся розой вместо головы.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Отец Сильвестр, вскинув руку, тщательно прицелился в спину убегавшего бесенка, разговаривавшего с маленькой ведьмой в паре десятков шагов от святой и полной благости земли миссии ордена Лойолы, и очень хотел быстрее расквитаться за такую наглость с отродьем Зла и только потом заняться первой встреченной им черной колдуньей, так долго, целых две недели, обманывающей его, прячась внутри трогательно прекрасной тоненькой девочки с кожей цвета кофе с молоком.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Ниа не думала, видя, как переставший быть добрым отец-учитель готов убить несчастного Пепе, всегда скромно сидевшего рядом с Фернанду, не боявшегося заговорить с ней, единственной, умеющей говорить с детьми, так хотящими снова играть, веселиться и рассказывать небылицы настоящим друзьям, таким же, как они, маленьким и верящим в разные чудеса и совершенно не считавшим себя сыновьями какого-то там Зла или князя Тьмы, даже не зная таких слов.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

А Ниа, видя, как убегает ее друг, такой робкий и только внешне такой страшный разозлилась и поняла, что надо спасть его, если не хочет, чтобы и он погиб от переставшего быть добрым и веселым учителя…

Рядом оказался только цыпленок, решивший поохотиться на червей, постоянно выползающих из топливцов. Ниа было жалко цыпленка, но курицы высидят еще, а Пепе у нее один. Как поступить она вдруг поняла сразу и не стала ждать следующего выстрела этого злого падре, прикидывавшегося хорошим с самого своего приезда.

Она сжала его в руке также сильно, как когда-то черное сердце вернувшейся прабабушки, успела схватить трепыхнувшуюся и испугавшуюся крохотную сущность, вырвавшуюся наружу и толкнула ее в отца Сильвестра.

А потом…

Был вертолет, вызванным братьями-иезуитами.

Странный взгляд старшего, отца Филиппе, буравящего Ниа издали и рассматривающего раздавленные кем-то необычные очки.

Мамбо, посреди ночи разбудившая ее и потащившая с собой вглубь огромного мангрового болота, иногда замирающая и заставляющая Ниа сидеть, прижавшись к корням старых скрипучих деревьев, липко касающихся свешивающимися зелеными лохмами с ветвей.

Время пришло.

Время пришло, сказала мамбо, созывая с окрестных деревень тех, кто знал и касался бушующей силами лоа водун, вуду, как называли ее искусство белые люди с крестами под воротниками рубашек.

И сейчас… тогда… в темноте жаркой тропической ночи, посреди сладких испарений джунглей и тихо дышащего огромного болота, при свете сотен факелов, под недовольный клекот красного петуха, цепко взятого за горло темными сухими пальцами мамбо, ударили барабаны…

Дум! Дум! Дум!

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

А Ниа, покачиваясь от выпитого, теплого и густого напитка, чья мята и перец сейчас сочились потом на блестящей обнаженной коже, вдруг стала ритмично, в такт ударам, покачиваться.

Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Папа Легба, проводник мира духов-лоа, шел поприветствовать девочку, чуть не ставшую черной ведьмой-брухо, едва не убившей белого человека со знаком креста и разговаривающую с приходящими в деревню утопленниками.

Папа Легба шел к ней, чтобы навсегда сделать девочку, чей отец был вовсе не почти белый Хосе, пришедшим в деревню спустя три месяца после ее рождения.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Зеленые заросли волновались, но не от ветра или проходящих через них большого кабана, ягуара или ищущих Ниа иезуитов, о нет. Джунгли радовались вливающейся в них силе папы Легба, милостивого и доброго, светлого и дарящего тепло, берущего за руку и показывающего видящим весь пестрый мир лоа, дающий посвященным силы для помощи людям.

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Мамбо, закончившая рисовать узоры на ее теле, улыбнулась, радуясь ученице и широко развела руки, приветствуя колдуна-хунгана, все же пришедшего через все болото по ее просьбе, чтобы помочь закончить ритуал и вызвать сюда уже ждущего…

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Хунган вышел через высокие кусты, раздвинув их крепкими черными руками, отряхнул ночную росу с белого балахона с капюшоном.

Мамбо, улыбаясь, показала на Ниа. Капюшон кивнул. И откинулся, слетая вниз вместе с балахоном. Мамбо охнула. А Ниа вдруг увидела что-то очень интересное.

По темной коже, светясь в темноте после почти разом потухших факелов, плясали пляску змеи, черепа, скелеты и странные фигуры, похожие на людей. Из одежды на нем была лишь алая повязка и несколько крупных бус, стянутых вместе, на шее.

По сторонам зашептали, зашептали, трясясь, но не от несмолкающего и идущего откуда-то из глубины болота ритма. И там же, среди снующих острых спин аллигаторов, белея костяками и зелеными гнилушечными огоньками мертвых глаз, поднимались мертвые. И ниа поняла, кто пришел сейчас и кто стоит перед ней.

Боккор, черный ведун, повелитель теней и тот, кто приветствует Самеди, Барона Субботу, как говорили белые, без папы Легба.

Боккор схватил мамбо за руку, блеснул сталью кривого ножа, аккуратно сделав порез на руке обмякшей колдуньи. Обмакнул палец в темную крови и…

Закончил узор одним мазком на лбу Ниа.

И мир вдруг взорвался…

Энди открыл глаза, поняв, что сон кончился. Лежал, вдруг ощутив себя почти как раньше, задыхаясь и мокрый от холодного пота.

По купе, мешаясь с воздухом из системы вентилирования, плыл сладковато-пряный запах джунглей, вдруг оказавшихся такими близкими. И даже казалось, что где-то неподалеку, прямо за стенкой, стучат барабаны. И кто-то неугомонно, силой десятков голосов, кричит:

— А-е-ее, Легба, а-е-ее!!!

Очень сильно хотелось встать и выйти в тот самый тихий тамбур, с его цветами, зеленью и крохотными блестяще-цветными юркими колибри, висящими в воздухе и похожими на огромных фантастических бабочек. Очень сильно хотелось…

Что такое случилось, как он смог увидеть творившееся в жизни его хозяйки-брухо? Энди не знал и это вроде бы не должно было волновать, но…

Сердце стучало и старалось вырваться из груди, а нос, пусть и едва слушаясь, все ловил и ловил эти странные запахи мангра, тростника, ни разу не виденных цветов, вьюнков, оплетавших огромные деревья со светло-зелеными бородами испанского мха, висящими и лениво колыхающимися почти над землей.

Света не было, выключился сам, скорее всего, ведь в этом поезде вовсе не нужно протягивать руку и выключать. Тут свои законы, и если пассажиры спят, он может потухнуть вот так.

Энди лежал на теплой мягкой шкуре, рядом с порой вздрагивающим котом-подростком и смотрел за окно, где пролетали светлые холодные звезды чужой страны, где он перестал быть сам собой. Смотрел и думал, что не узнает ни одного созвездия, ведь дома они совсем другие. Надо же, а у его дома тоже росло такое дерево, он помнит, как ветер лениво колыхал эти светлые легкие бороды, свисающие вниз… да-а-а.

Он не сразу понял странного чувства, вдруг коснувшегося откуда изнутри, мазнувшего чем-то неприятным и липким, забираясь, казалось, в каждую клеточку мозга, живущего своей жизнью в теле, переставшим слушаться.

Энди понял, что это, когда чуть скосил глаз вбок, глядя на Ниа.

Да ведь он теперь ее полностью, и даже мысли, скорее всего.

А брухо, вдруг проснувшаяся во время его тоски, блестела злыми темными глазами, не отворачиваясь и смотря и смотря на него.

Как смотрела на того… топливца, Пепе.