Без имени

Интермедия. Гость

— Дайно! — окликают сбоку.

Там стоит дом, небольшой и старый. Его окружает высокий забор, но веранда всё равно просматривается с улицы — дом на холме.

На веранде — женщина, смуглая и немолодая. Напряжённо выпрямилась, вцепилась в перила, вглядывается. Не знает простых людских правил: если видишь кого-то, кого не должно быть рядом, не зови по имени. Спроси, кто.

Там, откуда родом Дайно, это все знают. Спрашивают у встречного, есть ли у него имя. И, если нет, могут предложить имя того, кого видят, а взамен просить столько, сколько захотят. Всего лишь за имя, за отмеренные крохи силы — разве справедливо? Тот, у кого нет имени, не может не принять сделку. Не может не подчиняться.

А назвать безымянного без спросу — всё равно что пригласить к столу и разрешить брать что угодно. Тогда безымянный сам диктует условия и черпает силу полной рукой.

Дайно жадно смотрит, как женщина сбегает по ступеням. Дайно едва стоит от голода и жары. Казалось, держаться в стороне от городов — правильно. Кто-то однажды сказал: как сможешь, иди на север, туда, где не знают правил. Но Дайно неизвестно, как далеко для этого нужно уйти. Для севера тут слишком горячее солнце.

Ещё тот кто-то сказал: мы можем стать свободными. Надо только перебороть себя, перестать брать чужие имена.

Он сам не был свободен. Не имел имени, и Дайно не знает, как его называли тогда. Не имел лица в глазах Дайно, и едва ли они смогли бы узнать друг друга, если б встретились вновь. Такие, как они, вообще редко видятся. Людей сводит с ума, когда их много рядом.

Нельзя было верить тем словам. Те, у кого нет имени, не могут говорить то, что не считают правдой. Но это не значит, что они не ошибаются.

Дайно не чувствует себя свободнее. Чувствует, будто умирает.

Глядя на женщину, Дайно тепло и немного виновато улыбается. Знает — с того момента, как она назвала по имени, — что её зовут Мабья. И чувствует, что она хотела б услышать: «мама». Но это не будет правдой.

К счастью, эту дилемму даже не приходится решать. Потому что прежде, чем Мабья добирается до ворот, Дайно теряет сознание.

Приходит в себя уже в доме. За окном темно — это видно сквозь не провёрнутые до конца жалюзи. Комнату освещает только настольная лампа в рыжем абажуре, немного фонящая на грани чувств — разболталось что-то. Нужно перекрутить, Дайно знает как. Сделать в ближайшее время, пока не взорвались тонкие пластинки внутри — такие Дайно ни за что не восстановит — и не поранили Мабью.

Она сидит рядом, в старом потёртом кресле, — и спит. Узорчатое коричневое покрывало, зазубрины на подлокотниках, мотыляющаяся по спинке кисточка от какого-то талисмана кажутся смутно знакомыми, как и всё в комнате. Ночь холодная, в противовес дневной жаре. Так и тянет укрыть Мабью пледом.

Наверное, Дайно спит здесь уже долго. Не несколько часов — может быть, больше суток. И Мабья щедро делится силой — отсюда все эти реакции. Узнавание, которого не может быть.

Люди мало что понимают, они думают, стоит просто назвать по имени не того — и он сразу сможет выпить твоей силы, сколько пожелает. На самом деле всё сложнее. Имя — первый крючок, но нельзя забирать просто так. Обычно нужно делать то, что хочет человек. Помогать ему достигать целей. Заботиться. Вести себя так, как он ожидает. О, как по-разному Дайно приходилось себя вести.

Но Мабья хочет просто увидеть сына. Ей не надо многого, достаточно просто быть рядом. Это так легко и так сладко.

Дайно выпьет её досуха очень быстро, если останется здесь. Особенно если будет следовать этой навязчивой тяге заботиться — а как не следовать?

Выпутавшись из-под одеяла, Дайно тихо садится на постели. Мельком оглядывает свежую одежду на себе.

Может быть, стоит ограничиться этим. Уйти, взяв вещи и человеческую еду — в таком состоянии даже она будет нелишней. Впрочем, в каком — в таком? Сейчас Дайно чувствует себя в разы лучше. Почему нужно уходить оттуда, где хорошо?

Кто-то сказал, они могут стать свободными. Но что из себя представляет свобода? Те, кто не имеют своего имени и носят чужие, ходят по свету веками. Тем, у кого имя есть, хватает и нескольких десятков лет, чтоб погибнуть. Они слабые, страдают от жары и холода, всё время нуждаются в чём-нибудь. Почему нужно опускаться до их уровня? Ради призрачной возможности вести себя только так, как хочется? А как — хочется? Дайно даже сейчас не может сказать, думает ли о том, чтоб уйти, потому что следует своей цели или потому что образ хорошего сына диктует уберечь Мабью.

Может быть, у Дайно ничего своего нет. Только короткий разговор с таким же безымянным — единственным, кто видел Дайно как есть: аморфным, безликим.

Интересно, какими их видели боги? Дайно уже не помнит. Прошло так много времени, почти ничего не осталось. Люди успели оставить богов во фресках и присказках, успели выстроить новый мир — без них. Потом разрушить его и выстроить вновь, очень странный, из битых кусочков. С выжженными пустынями, с горами, в которые случайные встречные сказали не соваться. С новой властью, во многом основанной на праве сильного.

А Дайно всё это время ходит с чужими лицами и именами. Являет всепрощение — когда люди ждут, что их простят. Безжалостность — когда хотят себе молчаливое орудие. Обожает, и преклоняется, и лелеет, и восторгается — и, может, самую малость ненавидит-их-всем-сердцем. Хотя это не точно, кстати, что у Дайно есть сердце.

Дайно становится надёжной опорой. Бьёт в спину, когда кто-нибудь вспоминает правильные слова, чтоб забрать Дайно себе. Умеет танцевать шайтекке, варить гармо, снимать скальп и шить платья — пока это кому-то нужно, а потом снова ничего не умеет. Каждый раз — словно разбиться и собраться заново. И ощущение, что с очередным именем что-то теряется, хотя казалось бы — ну чему там теряться? Чему? Ничего там не было и нет.

Вот теперь даже богов не помнит. Знает только, что боги их никогда не любили как детей, что бы ни говорили легенды. А может, знает только потому, что безымянный кто-то так сказал. Это давно было. И это Дайно тоже потом забудет — наверное, ещё пару десятков людей спустя.

Надо было раньше идти на север.

Дайно устало трёт лицо — совершенно человеческим жестом, не своим. Тихо поднимается с кровати, выходит из комнаты, придержав штору из длинных ниток глиняных бус. Одна короче других едва не вполовину — и Дайно уже почти помнит почему.

Стоило бы взять припасов с кухни, но без всяких разумных причин Дайно спешит к входной двери. На ней красуются старые, явно бесполезные задвижки, а ещё — новый замок с реакцией на браслет. Такие Дайно уже встречались. Может, выйдет открыть без браслета как-нибудь? Дайно проводит рукой над панелью, пытаясь прощупать, как тут реагируют механизмы. Пока только примеряется. Пожалуй, и можно открыть, только провозиться придётся долго. Потратить только-только полученную силу.

Зачем? Чтобы снова идти непонятно куда? Оказывается, ночами так холодно. Тонкая одежда, которой было достаточно раньше, совсем не спасает. А днём потрескавшаяся дорога жжёт даже через обувь.

Мабья едва ли попросит многого. Сын — неплохая роль. Гораздо лучше той, что была у Дайно последние годы.

Прошлого человека звали Эльтахе. Он очень хорошо знал правила и ритуальные фразы. Был рядом и днём, и ночью. Когда кто-то обязан исполнять все приказы, особенно если этот кто-то может больше обычных людей, — это очень удобно. Дайно — тогда не Дайно, конечно, — оставалось с мстительным удовольствием наблюдать, как Эльтахе стареет быстрее обычного, болеет чаще. Но стараниями тогда-не-Дайно у него было достаточно денег и на хорошее лечение, и на курсы омоложения, так что не то чтоб всё это сильно Эльтахе отягощало. Данное им имя было похоже на каркас из жёсткой проволоки, режущей кожу при каждом неверном движении.

Потом появился ещё один человек, Дайно не помнит имени. Он очень гладко улыбался, вежливо говорил и хотел себе бизнес Эльтахе. Даже никаких сделок не нужно было, чтоб это понять. Но главное — этот человек тоже очень хорошо знал правила. Он спросил, нравится ли данное Эльтахе имя, и, получив ответ, вручил нож. Не то чтоб после этого у Дайно был выбор. Но и не то чтоб он отличался бы, если б был.

И вот теперь Дайно идёт на север, не став дожидаться, когда вежливый человек предложит имя от себя. Тот, может быть, ищет Дайно, но сложно найти того, у кого нет лица. Тут можно даже не бояться. Всё-таки уже достаточно далеко, раз здесь и простых правил не знают.

А имя, данное Мабьей, не похоже на проволоку. Скорее на мягкую тёплую ткань, лишь немного душную. Зачем скидывать её с себя, если она помогает не чувствовать холодные ночи?

Дайно оборачивается.

Ну конечно. Мабья проснулась. Когда она не спит, тянет сильнее.

Мабья долго молча смотрит, как будто не знает, что сказать.

— И что ты там делаешь? — наконец спрашивает хрипло и с наносным спокойствием.

«Трачу время».

Дайно прикидывает все возможные ответы. Путается, какой честнее. Выбирает нейтральную полуправду:

— Мне душно. Хочу выйти.

Мабья подходит, вглядывается в лицо. Кладёт на лоб руку — прикосновение даёт чуть больше сил.

— Тебе лучше вернуться в кровать, — говорит Мабья осторожно. — Хочешь, откроем окно.

Дайно кивает. Прежде чем развернуться, Мабья медлит, как будто давит в себе целую кучу всего, что могла бы сказать. Молча и аккуратно берёт за локоть.

Так они и добираются до комнаты — ничего друг другу не говоря. Дайно послушно садится на кровать, а Мабья замирает и снова долго-долго смотрит.

— Тайвов ты сын, Дайно, — тяжело выдыхает вдруг и резко, порывисто опускается рядом, крепко и тесно обнимает. — Тайвов ты сын. Четыре года тебя не было, четыре Гатьевых года! Ни слуху, ни духу…

У неё перехватывает голос, и какое-то время Мабья просто молча гладит по спине, уткнувшись лицом в плечо.

Наверное, это тоже говорит внутри новое имя — почему-то ужасно некомфортно, несмотря на то что Мабья вдоволь поит силой. Чувство, что… это нечестно. Заменять собой того, кого она ждёт. Наверное, Дайно — настоящий Дайно — был хорошим сыном, раз теперь его образ прививает что-то такое. Или просто Мабья считает его таким.

Что ж, Дайно уйдёт, не будет здесь оставаться. Только… немного… задержится.

Помедлив, Дайно осторожно обнимает в ответ. Словно хрупкую вазу.

— Где тебя носило? — горько спрашивает Мабья, словно придя в чувство.

— На юге, — ещё аккуратней отвечает Дайно.

— На каком ещё юге?

— В Альх-Атахе.

Мабья отстраняется и смотрит растерянно.

— Что ты там забыл? Ты же ехал в Мекано.

Дайно вправду не знает, что ответить на такой вопрос.

— Как тебя занесло в Альх-Атахе?

Никак. Дайно там с самого создания.

Мабья хмурится и смотрит с тревогой. У неё приятное лицо, хоть и далёкое от идеалов, воспеваемых на юге. Располагающее и характерное — с грубо очерченным подбородком, полными губами и бровями вразлёт. Наверное, в молодости она даже была красивой, а сейчас сухая кожа прорезана морщинами тут и там. От этого почему-то грустно. Может, если Мабья захочет, Дайно и ей сможет заработать на курс омоложения.

Если Мабье хватит сил дожить до этого момента. Эльтахе был юным, когда они встретились, и он сразу ограничил Дайно — интересно только, кому из богов и как вообще пришло в голову учить людей технике безопасности?

Да и всё это — не Дайно мысли.

Хотя в них удобно заворачиваться, чтоб не чувствовать, как жгутся вопросы.

— Да что с тобой там сделали? — не выдерживает Мабья. — Почему ты всё время молчишь?

Раскрывать себя без прямой просьбы — нельзя, врать — нельзя, молчать — больно, да чтоб боги провалились, если они хоть где-то ещё есть. Затейники.

— Много всего, — обтекаемо отвечает Дайно.

К счастью, это засчитывается как ответ на хотя бы один вопрос.

Не удержавшись, Дайно трёт грудь и, видимо, всё-таки меняется в лице.

— Что такое? Болит где-то? — Мабья сразу подбирается.

— Нет. Только кажется, что болит.

— Кажется ему! Ох, Дайно… Ложись, ложись. Завтра я свожу тебя в город, в больницу.

От воспоминаний, как сразу по десятку образов ложатся друг на друга на многолюдных улицах и дёргают в разные стороны, вмиг становится дурно. А если ещё кто-нибудь додумается окликнуть, как Мабья, то как объясняться…

— Не надо в город, — поспешно просит Дайно.

Мабья истолковывает по-своему:

— Тебя кто-то ищет?

У неё меж бровей залегла глубокая складка.

Подумав, Дайно кивает.

— Возможно, ищет.

Уверенности, конечно, нет: тот человек был неглупым и, может, сразу понял, как это тщетно.

Мабья качает головой.

— Горе моё, во что же ты встрял… — Она гладит по лицу, убирая волосы. — Вот что, я завтра съезжу за Месной, уж она-то точно не станет трепать языком. Хоть осмотрит тебя.

Но назавтра Мабья никуда не едет. Ей тяжко даже встать с постели. Ерунда, говорит, подскочило давление. На погоду, а может — с волнения. Пьёт таблетки.

Дайно знает, что дело не в погоде и не в волнении. Просто нужно уйти. Сказать, что подвергает Мабью опасности, оставаясь рядом. Она всё сама истолкует и объяснит себе. Или просто молча уйти. Они не заключали сделок, и полученной силы Дайно, уж наверное, хватит на какое-то время. А там, может быть, удастся прибиться к кому-то ещё.

Мабья, словно чувствует, всё время держит рядом, не даёт поручений, которые позволили бы надолго скрыться с глаз. Не открывает дверей, хоть в окно лезь. Конечно, можно и вылезти, и сбежать от Мабьи, и даже сломать замок. Но дурацкое имя и заставляет печься о её здоровье, и не даёт уйти вот так. Тратить силы, опять же…

Иногда Мабья заговаривает о чём-нибудь, осторожно, словно боясь задеть не то. Порой Дайно отвечает, порой молчит, балансируя между тем, что Мабья хочет услышать, и тем, что нельзя говорить. Кажется, можно было бы и лучше отыгрывать эту роль.

Оставшись ненадолго наедине с собой, Дайно оттягивает ворот и запрокидывает голову, хватая ртом воздух. Невыносимо, когда людские ожидания диктуют противоречащие вещи. Дурацкое имя!

Эльтахе не ждал от Дайно сочувствия случайным людям, не ждал даже искренней заботы о себе, и его приказы были неумолимыми, но чёткими.

Мабья верит, что Дайно о ней заботится и любит её. Ещё Мабья хочет, чтоб сын был рядом.

Забавно, на самом деле Дайно не выполняет ничего из этого.

Входная дверь по-прежнему заперта. Не теряя времени, Дайно прикладывает пальцы к пластинке замка и по памяти принимается сдвигать рычажки внутри, имитируя импульсы браслета.

Слишком медленно. Система всё-таки замечает неладное, и всё вновь схлопывается намертво.

— Дайно. — Голос Мабьи звучит строго.

Столько сил впустую. Дайно опускает руку, но не оборачивается.

— Куда ты рвёшься?

Панель у входа осуждающе мигает красным огоньком. Дайно щурится в ответ, изучая связь между ней и замком.

— Уйти, — рассеянно отвечает между делом. — Для тебя опасно, что я здесь.

Мабья молчит. Её нежелание отпускать ужасно мешает — всё путается перед глазами и не приходит простое решение.

— Кто за тобой гонится? Расскажи мне. — Мабья делает паузу, но, не дождавшись, торопливо продолжает: — Помнишь Бейро, сына Месны? Он теперь работает у Сейги, может, мы могли бы…

— За мной вряд ли гонятся.

— Ты сказал, тебя ищут.

— Возможно, — поправляет Дайно. — Один человек, я не помню имени. Но он почти наверняка потерял след уже давно.

Мабья растерянно выдыхает.

— Тогда почему ты хочешь уйти? — спрашивает с плохо скрываемым раздражением.

— Для тебя опасно, что я здесь, — терпеливо повторяет Дайно наибольшее, что может сказать.

Мабья, кажется, обдумывает — долго. Наконец со скептичным смешком говорит:

— Хочешь сказать, ты для меня опасен?

Дайно кивает.

Медленно-медленно, но что-то нащупывается.

— И почему?

— Я забираю у тебя силы. Если останусь, ты умрёшь.

Мабья нервно смеётся за спиной.

— Да что за бред! Ты это себе придумал, на меня поглядев?

— Я не выдумываю, — успевает Дайно вставить перед тем, как Мабья разражается тирадой, отчаянной, злой, больной.

— Гатья, да что с тобой сделали, что случилось с твоей несчастной головой! Я четыре грёбаных года тебя ждала, всё передумала. Что не надо было тебя отпускать, что тебя убили где-то. Что ты просто не хочешь возвращаться, что это потому что тогда я прогнала ту девчонку или потому что заставила тебя пойти на механика. Я чуть с ума не сошла…

Она резко вдыхает, прижимает руку ко рту — Дайно догадывается по звуку.

— Нет, нет, я тебя ни в чём не виню, — продолжает совсем другим тоном, слишком мягким, как с больным. — Хочешь — уйдёшь. Но сначала мы покажем тебя врачу. Пусть посмотрит, что там у тебя болит…

Теперь Мабья однозначно желает отвезти сына в больницу, поэтому Дайно очень чётко видит расклад путей. И по ним совсем не улыбается идти — кто знает, как подействуют психотропные.

Дайно делает глубокий вдох, выдох. И без препаратов сложно сосредоточиться.

По комнате протягивается невидимая сетка, неряшливая — с дырами и слабыми узлами. Дайно подцепляет ей фотографии на полке, тяжёлую вазу на полу, стопку древних журналов в углу и ещё какую-то мелочь. С усилием заставляет зависнуть в воздухе. Не держит долго, отпускает — что-то звонко трескает. Этого достаточно, чтоб заставить Мабью замолчать. Чтобы напугать её и сбить с толку.

И, когда перед глазами немного проясняется, Дайно, ни о чём особо не заботясь, резко бьёт силой в найденную точку — маленькую брешь в защитной схеме. Под истерический вой сигнализации распахивается дверь, и Дайно поспешно выскакивает на улицу. В босые ноги неожиданно больно впиваются камни, и подошвы печёт ещё не остывшая земля.

Что Дайно делает? Зачем?

Не давая себе времени раздумать, Дайно едва не бегом добирается до ворот. Они, как назло, тоже заперты. Дайно прикладывает ладонь к створке рядом с замком — и сразу отдёргивает. Нагретый солнцем металл жжёт.

Они могут стать свободными. Если вырвать из себя с мясом желание оставаться и делать, что говорят. Если выдрать из себя страх свободы.

Дайно сжимает зубы и снова кладёт руку на ворота. Боги сопроводили запреты болью — и так приучили терпеть боль. Раньше у Дайно было значительно больше сил, вместе с ними гораздо выше был болевой порог. Но, наверное, и так можно справиться.

— Дайно!

Мабья выскакивает за порог. Приходится резко взмахнуть свободной рукой, слегка чиркнуть по земле силой, поднимая клубы песка — так, отпугнуть.

На неожиданном злом кураже замок удаётся открыть с первого раза. Дайно толкает створку и, едва сделав пару шагов, падает в пыль, ударяясь коленями и сдирая ладони. Голова кружится. После долгого голодания казалось: сил много. Неверный расчёт…

Дайно шипит сквозь зубы — от боли, от досады. Оборачивается. Мабья приближается медленно и осторожно, словно боясь вспугнуть. Так же медленно поднимает руки.

— Дайно… — говорит негромко и вкрадчиво.

— Не надо, — хрипло просит Дайно, чувствуя, что ходит где-то по грани запретов.

Мабья останавливается.

— Что «не надо»?

Стоит большого усилия сказать:

— Называть меня так. Не надо.

Дайно садится, отряхивает с рук горячий песок. С прищуром смотрит, как затягиваются царапины — слишком медленно для безымянных, но всё ещё быстрей, чем у людей.

— Тогда как мне тебя называть?

Это хороший вопрос. Правильный.

Дайно подавляет желание задумчиво потереть бровь чужим жестом.

— У меня нет имени, — отвечает традиционной фразой. И добавляет от себя: — Лучше никак.

Связь не обрывается. Значит, Мабья не верит, по-прежнему считает своим сыном. Что ж, в любом случае, это будет влиять меньше, если она вправду перестанет произносить имя вслух.

Мабья молчит, явно решая, что сказать. Дайно пользуется этой паузой: пытается придумать, как навести на нужные мысли, не нарушая правил. Успевает раньше.

— Скажи, твой сын был магом? — бубнит под нос скороговоркой, глядя на проползающую мимо сизую многоножку — как будто к ней обращаясь.

Мабья слышит.

— Магом он не был, — отвечает хмуро и раздражённо. — И я хотела бы знать, как стал. И что сталось с его несчастной головой.

Дайно чуть улыбается. Это не вопрос, но всё-таки фразу можно трактовать так. Здесь уже можно развернуться.

— У меня нет никаких сведений, что стало с твоим сыном и его головой, Мабья.

Она заметно напрягается.

— И кем же… кто же ты тогда?

Дайно удовлетворенно кивает себе — запрос получен. Вот только б ещё Мабья поверила.

— На юге нас называют «алиптэ», но это значит: «безымянные». У нас нет названия, имён и лиц. Мы принимаем тот облик, который нам дают люди. Я выгляжу так, как ты хочешь. — Дайно видит, что Мабья собирается перебить, поэтому продолжает громче и быстрей: — Мы созданы, чтоб помогать исполнять цели, желания. Мы берём взамен силу. Тебе плохо, потому что ты хочешь видеть сына и я беру твою силу за это. Ты не веришь, но я могу доказать. Я не человек, не твой сын.

Мабья молчит очень долго, а у Дайно снова навязчиво крутятся в голове образы про лечебницу.

Кажется, это будет долгий и трудный путь — переубедить её. Но уйти сейчас не проще. Дайно совсем не чувствует сил — и воли — чтобы уйти.

— Хорошо, — обманчиво легко соглашается Мабья. — Ты не мой сын, и у тебя нет имени. А ещё у тебя нет обуви, еды, и ты едва стоишь на ногах. Скоро стемнеет, станет холодно, ты простынешь и совсем сляжешь. И на дорогах неспокойно сейчас. Давай вернёмся в дом.

Про дороги она, скорей всего, привирает, да и едва ли Дайно может простыть. Но в основном Мабья права.

— Пожалуйста, не пытайся меня запереть или увезти куда-то, — на всякий случай говорит Дайно. — Я опять стану портить вещи и не обещаю, что не наврежу тебе. Я могу.

— Конечно, — хмыкает Мабья.

Не то чтобы Дайно ей верит.

Мабья без особой боязни помогает встать и снова отводит в комнату. Там Дайно практически падает на кровать. Мабья приносит на скорую руку слепленный ужин. Забавно, как то и дело меняются их роли: то один хлопочет над чужой слабостью, то второй. Дайно не помнит, когда о нём так заботились.

Вид еды не вызывает аппетита — как и всегда, — но, к удивлению, Дайно чувствует вкус, и перебарывать себя не приходится. Становится даже как будто немного легче.

— Ты сказала, что можешь позвать кого-то, кто не станет болтать, — говорит Дайно, откладывая ложку.

— Ну?

— Позови. Не говори, к кому. Последи, кого во мне увидит.

Мабья недовольно поводит плечами и ничего не отвечает, а Дайно откидывается на подушку и не то засыпает, не то снова теряет сознание.

Придя в себя, слышит чужой голос и сперва немного пугается: что, если Мабья всё-таки решила вызвать подмогу, чтоб увезти Дайно в больницу? Хватит ли сейчас сил на сопротивление? Прежде Дайно не приходилось переживать о таком, никто не мог бы удержать где-то против воли иначе, чем заключённой сделкой. Как получается, что на свободе Дайно как будто несвободнее?

Но чужой голос только один, женский и немолодой. Вроде бы, Мабья называла её Месной.

Она заходит в комнату и мешкает на пороге несколько секунд. Смотрит со сложным выражением, которое Дайно видеть уже привычно: смесь удивления, узнавания, неверия, чего-то вроде восхищения.

— Я думала, речь о мужчине, а не о девушке, — только и замечает Месна.

Дайно смутно чувствует наложенный ей образ: красивую молодую женщину с южными корнями. Большего не понять, пока имя не скрепит всё, а его Месна так и не называет. Она молчалива, собрана и совсем не задаёт вопросов, что, честно говоря, вызывает симпатию.

Пока Месна осматривает слабое тело, Дайно смотрит на растерянное лицо Мабьи и улыбается уголками губ.

Потом Месна говорит что-то про тепловой удар и незначительные ушибы, а Дайно не слишком вслушивается. Приток силы становится очень маленьким, и всё как-то плывёт перед глазами. Мабья и Месна говорят ещё о чём-то за дверью. Кажется, Месна даёт какие-то рекомендации и обещает приехать снова. Кажется, Мабья что-то врёт ей, нервно и путано, что-то о том, откуда здесь Дайно.

Не-Дайно.

Громко гудит мотор отъезжающей машины — ещё не стёршимся образом сына Мабьи не-Дайно знает, что у Месны сломан глушитель.

Мабья долго не заходит в дом, не-Дайно даже думает, что она, возможно, уехала тоже. Но она возвращается, становится на пороге комнаты, вцепившись в косяк. Смотрит. Не-Дайно чувствует её страх, а желаний почти не ощущает.

— Ты правда… — начинает Мабья и замолкает.

Сглатывает.

— Что ты знаешь о моём сыне? — произносит хрипло и жёстко.

Не-Дайно пожимает плечами.

— Только то, что ты о нём знаешь. Что помнишь.

— Ты читаешь мысли? — Она стискивает косяк сильнее.

— Нет. Просто многое… чувствую.

— А это не одно и то же? — Мабья хмыкает горько и с вызовом.

— Не одно. Я чувствую, чего ты хочешь, потому что моя задача — исполнять желания. Чувствую твои ожидания от меня. Анализирую то, что вижу. Но я не знаю, что ты думаешь, не могу заглянуть тебе в голову, — терпеливо поясняет не-Дайно и, подумав, добавляет: — Сейчас я знаю только то, что ты меня боишься.

Пока Мабья молчит, не-Дайно прикрывает глаза. Не открывает и тогда, когда она заговаривает:

— И с чего мне верить тебе?

— Ни с чего. Ты не обязана. Но я не могу врать. Буквально не могу. Я не знаю, как доказать.

Произнести то, что не считаешь правдой, просто физически невозможно. Видимо, боги боялись, что безымянные станут их обманывать.

Не-Дайно слышит, как Мабья тяжело опускается на пол у стены.

— И зачем ты сюда пришёл? Зачем притворился моим сыном, если в итоге всё равно сбегаешь? — У неё больной и усталый голос. В нём еле различима истерика.

— Я иду на север. Твой дом по пути. У меня просто кончились силы. Если можно, я побуду тут немного и уйду. — Хотя неясно, зачем теперь тут оставаться, если они больше не связаны именем. — И я не выбираю, как выглядеть.

— Ты правда не знаешь, где мой сын?..

— Правда.

Посидев ещё немного, Мабья поднимается и уходит.

Не-Дайно долго не видит её — наверное, около суток, — хотя слышит, как она бродит по дому. Как занимается обычными делами, старательно игнорируя комнату сына. В ответ не-Дайно не выходит за порог. Большей частью просто лежит, глядя в щели в жалюзи. Вряд ли так что-то поменяется в состоянии, раз Мабья не даёт силы больше. Непонятно, зачем лежать здесь. Непонятно, как идти дальше. Может, стоит притвориться больным, когда в следующий раз приедет Месна, может, Мабья разрешит ей забрать не-Дайно к себе.

И тогда что? Всё сначала?

Не-Дайно ничего не знает. Нет смысла в этом всём. Нет смысла идти на север. Казалось, что невыносимо дальше жить чужими желаниями, но вот теперь оставили не-Дайно наедине — и ясно: нет своих. Ничего нет. Может, стоит вернуться, сменить пару десятков людей и забыть обо всём этом. О пустоте, и о свободе, и о Мабье, и о том безымянном. Интересно, он тоже столкнулся с этим в итоге? Каково ему было?

Может быть, самую малость не-Дайно хотелось бы найти его. Чтобы высказать всё, что о нём думает, по крайней мере.

Звякают нитки бус на двери.

— Эй, ты. Живой?

— Да, — равнодушно откликается не-Дайно, не оборачиваясь к Мабье.

— Так и будешь лежать тут? — спрашивает она сварливо.

Не-Дайно пожимает плечами.

— Я попробую уйти, если хочешь.

— Потом. Я принесла еду.

Мабья ставит поднос на письменный стол и отходит, но остаётся в комнате. Приваливается к дверному косяку. Не-Дайно чувствует от тарелки запах, совсем немного привлекающий. Помедлив, садится. Это оказывается проще, чем ожидалось. Может, какая-то толика сил и восстанавливается от обычного отдыха.

— Спасибо.

— Угу. Раз можешь сидеть, дам тебе резать тинкан, как поешь. Хватит лежать бревном.

Подвинув к себе тарелку, не-Дайно чуть склоняет голову в задумчивости.

— Если буду тебе помогать, тебе опять станет плохо. Для тебя это опасно.

Мабья громко фыркает.

— А это не помощь, — отрезает. — Ты ешь мою еду и спишь в моём доме. Денег у тебя не видно, значит, будешь платить натурой.

Не-Дайно оценивает её слова так и эдак. Вроде бы она права. Вроде бы это правда считается справедливым.

— Хорошо.

Вкус жареных корней какого-то растения с присыпанными сверху специями не-Дайно не может описать. Знает характеристики: «кислый», «солёный», «острый» и другие. Но они путаются в голове, не сопоставляются. Интересно, что это не даётся, хотя понимание холода и тепла пришло не в пример легче. Интересно, что раньше не случалось об этом думать.

Еда в тарелке кончается на удивление быстро.

Потом Мабья правда усаживает резать тинкан. Убирать осколки вазы в коридоре — и при этом, кстати, витиевато костерит. Поливать грядку на заднем дворе. Перетаскивать в сарай ящики — правда, после этого не-Дайно снова приходится лечь. Кружится голова.

Определения для еды опять не даются, и не-Дайно решает просто считать её вкусной. Наверное.

— Эй, ты… — Мабья в очередной раз окликает и морщится. Спрашивает явно не то, что собиралась: — Что, у тебя совсем никакого имени нет?

— Совсем.

— А если я какое-нибудь придумаю?

Не-Дайно задумчиво вертит в руках тряпку.

Раньше люди не придумывали имя, а давали то, которое само приходило откуда-нибудь из памяти.

— Не знаю. Может, это тоже будет считаться, и я снова стану брать твою силу. — Не-Дайно неуверенно трёт высокую полку, до которой Мабья не достаёт.

Она опять негромко выдаёт что-то закрученное.

— Тогда буду звать тебя гостем, — решает наконец. — По-дурацки, когда вообще никак не назвать. Что, так пойдёт?

Не-Дайно повторяет одними губами. Тщательно прислушивается к ощущениям.

Это не имя. Не имя же?

— Наверное. Да?..

«Есто». На её языке это звучит как «есто».

Никто из них не знает, как так получается, но гостит Есто дольше, чем планировалось.

Несколько дней, недель.

Несколько лет.