Белая птица Харкадара

ГЛАВА 24

С утра мы тронулись в дальний путь, необъятной длины караван пошел из города на юг. Члены моей агитбригады, нажравшиеся вчера до положения риз, валялись в повозке и периодически блевали. Острая алкогольная интоксикация и её тяжкие последствия. Никакой пощады я им не давал – ни напиться, ни похмелится. Пусть сами прочувствуют всю тяжесть своего злодеяния – красть у своего начальника водку. Оказывается вчера, пока на базаре был погром, эти перцы не смогли пройти мимо. Под шумок в каком-то разгромленном складе прихватили тележку и водку, потом решили продегустировать, им понравилось. Результат, как говорится, налицо. Остальные мои попутчики были вполне себе живы и здоровы. Я, кроме всего прочего, забрал с собой нового слугу из подворья. Привык, знаете ли, к мелким радостям жизни, чтобы мне коня подавали, седлали и всё такое. Пусть отрабатывает зарплату, а то дедушка, видать, решил родственника пристроить к синекуре в городском поместье. Нефик.

Перед мостом через речку, всё забываю её название, караван разделился. Мы, в соответствии с планом, повернули вдоль берега, на запад. Тыгын и Co. двинулись через мост и далее, к своим аласам. Тыгын забрал все чиновничество с собой, типа на праздник. Но его аласы потом, после фестиваля олонхосутов и сказителей намертво перекроют, чтобы не один человек не проник. Ну и так будут присматривать. Это операция по выявлению наркоманов среди окружения Тойона. Мои же планы были другие – проехать по населенным пунктам, посмотреть, как живёт народ, заодно поворошить всякие змеиные гнёзда.

Хорошая, мощеная камнем, дорога, поначалу шла по берегу реки. Потом свернула в пологие холмы и дальше уже начинала вилять между возделанных полей, поднимаясь на косогоры и спускаясь в долины. Направо и налево от основного пути отходили отсыпанные мелким щебнем дороги поменьше. Вдалеке виднелись мелкие поселения. Крестьяне на полях прекращали свою работу, разгибались и смотрели нам вслед. Тишина и покой. Сады, виноградники, поля и снова поля. Для меня всё непривычно, чтобы одновременно сеять, пахать и убирать урожай. Но так и было. Сады одновременно цвели и плодоносили. Ветерок приносил запахи то свежей земли, то травы, то навоза. Полный букет.

Кишлаки и аулы, что нам попадались по пути, похожи на мой аул, который будет называться Багдад, традиции, видать, здесь сильны. Главное, что меня интересовало, и я уже увидел – нищеты и даже бедности здесь нет. Домики аккуратные, улицы чистые, дедушки на лавочках, в общем, сильно мне напоминает жизнь в узбекских селениях, с некоторой примесью корейского или китайского. Эмульсия, короче, кто понимает. Ну и соответственно, буйволы, груженые и порожние арбы, стайки молодёжи с шанцевым инструментом в руках. Негры, короче, пашут. Какое-то противоестественное благолепие, с точки зрения меня, воспитанного в совершенно иных реалиях. Для полноты картины хотелось бы увидеть надсмотрщиков и вертухаев, которые подгоняют всю эту идиллию. Так мы и проехали полдня, почему-то не отвлекаясь на пустопорожние разговоры, и ко мне никто не приставал, а я сам был погружен в собственное безмыслие, просто пытаясь переварить весь ворох впечатлений, который свалился на меня за последние дни.

К слову, через каждые полдня пути, не знаю, по чьему-то доброму умыслу или же "так исторически сложилось", на дороге обязательно имелись караван-сарайчики разной степени вместимости, с местами отдыха и харчевнями. Харчевни же, в свою очередь, привлекали местную публику и были местом для общения и передачи сплетен. Мы как раз и подъехали к такому месту, в небольшом ауле и расположились на отдых. Да и куда спешить? За нами никто не гонится.

Пообедали, подремали и двинули дальше. К вечеру достигли вполне приличных размеров селение, где и решили заночевать. Пора выпускать на сцену моих песняров. Я, скрепя сердце и с зубовным скрежетом, опохмелил страдальцев, налив им маленько разбавленной водки. Надеюсь, никто меня Тыгыну не заложит.

Пока мы ели и пили, в харчевню подтягивался местный народ, пропустить по стаканчику бузы и прикоснуться к великому. Великий акын, проездом, только одна гастроль. Спешите видеть. Взбодренный алкоголем сказитель, хотя уже не поворачивается язык его сказителем называть, репертуар сменился очень значительно, свою программу отработал на пять. Арчах сиял государственной наградой, охотно отвечая на вопросы поклонников, но под строгим цензоровым, то есть моим, оком. Выступать я ему сегодня не дал, рано еще смущать умы деревенских жителей своими кровожадными призывами. Да и вообще, напряженный график выступлений я ему не обещал, так ведь и спиться недолго.

На следующий день наша компания поехала веселее. Ко мне подкатил, во-первых, выздоровевший певец степей, с претензиями. Начал объяснять мне совершенно очевидную, с его точки зрения, ошибку. Почему я так плохо рассказываю. Почему говорю: "Нюргуун-боотур поскакал за басматчи"? Никто не понимает. Надо рассказать, какие доспехи у боотура, какое оружие, какой конь и как он скакал – рысью или галопом. Как он сверкал глазами и как тяжело дышал. Иначе люди совсем не понимают, про то, что я говорю.

— Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы сказки рассказывать, а для того, чтобы сказки рассказывал ты. Я тебе даю идею, а ты её рассусоливаешь, как хочешь. У тебя фантазия богатая, так что занимайся. Тебя с детства учили песни петь, так и работай, шлифуй своё мастерство. Я тебе претензий не предъявляю, успехом ты пользуешься заслуженным, а вот меня агитировать не надо.

Послал, короче, его как можно вежливей. Пусть ваяет свою нетлёнку в нужном идеологическом разрезе, в соответствии с требованиями текущего политического момента. А потом товарища поправим, ежели чего. А мне нечего перед свиньями бисер метать, всё равно они не поймут всех тонкостей моего ораторского искусства.

Терять время мне тоже не хотелось, но разговаривать разговоры во время езды верхом – занятие для меня малопродуктивное. Это степнякам хорошо, у них верхом вся жизнь проходит, злые языки говорят, что они на лошади и детей зачинают, но это и вовсе выше моего разумения, равно как и секс в автомобиле. Поэтому я ускакал немного вперед, чтобы без посторонних лиц причащаться к своей волшебной фляжечке и воспринимать мир отстраненно от всякой бытовой шелухи и ненужных слов. Буколические пейзажи вполне этому настроению соответствовали, на них очень хорошо смотреть издалека, не вдаваясь в совершенно неэстетические подробности. Но всякое безделье – и об этом знают все умные люди, в особенности армейские чины от сержанта и выше, есть зло, ибо от безделья человек начинает думать. И неизвестно до чего додумается. Мне додуматься было не суждено: догнала меня Сайнара и пустила своего коня рядом с моей кобылой. Тут, конечно непонятно, кто кого догнал, ибо коник начал тут же клеить мою лошадку. Развратник, на людях постеснялся бы, ни стыда, ни совести.

— Ты мне расскажешь, откуда берутся комиссары? — Сайнара приехала поговорить о наболевшем, видать, подпольщики крепко насолили и вообще, какая памятливая.

— Ты хочешь это знать? От многих знаний проистекают многие печали, имей в виду, — я проверяю на прочность её тягу к знаниям.

— Хочу. И ещё я хочу знать про Дао, и ты Мичила учил арипметика, и откуда у тебя одеколон! Как ты убил бойцов Халх! — не сдаётся, козья морда.

И дальше вал вопросов. И почему я всё время спрашиваю, как у вас. У вас, что, по-другому? То тогда где это "у вас"? Опять я попался. Мычу, что приехал из дальних краёв, Сайнара уточняет, из каких это таких краёв, где всё не так как у нас? Здесь, в Степи, все края одинаковые. М интересом посмотрел на Сайнару, полюбовался. Она заметила мой взгляд, зарделась и отвернулась.

— Тебе дед ничего разве не говорил?

— Нет.

— Ну-э… так значит, я вообще попал в Большую Степь из другого мира.

— Какого другого? Из Верхнего?

— Нет. Из правого. А может из левого.

— Что из меня опять дурочку делаешь? Нет никаких правых и левых миров, есть Верхний и Нижний мир.

— Ты меня слушаешь или пришла объяснять мне, откуда я попал? — я начал раздражаться. Мало того, что мешает мне витать в алкогольных туманах, так еще и своей дикарской упёртостью перебивать.

Я сделал мрачный вид, насупился и отвернулся. Сайнара тоже набычилась. Ну и хрен с ней. И правильно в Степи делают, что бабам слова не дают. Назло этой обезьяне я остановил коня, слез возле виноградника и совершенно никого не стесняясь, помочился на кусты. Сайнара фыркнула и поскакала дальше. Следом за ней рванула пятёрка Талгатовых бойцов, знают, видать, что если с ней что случится, им головы поснимают. А то, что она не в первый раз по причине своего психического характера попадает во всякие неприятности, мне уже известно. Нет мозгов – считай калека. Я дождался, когда ко мне подъедет кибитка, забрался на неё, пнул своего слугу, чтобы присмотрел за лошадью и решил подремать. Но нихрена. Опять припёрлась Сайнара, подкралась ко мне и начала делать вид, что она здесь совершенно случайно.

— Сайнара, — я не вытерпел, — ты дура или только прикидываешься? Я думал, что у такого умного деда будет умная внучка, но, похоже, сильно ошибался. Ты выглядишь, как служанка, у которой пропала последняя таньга.

— Много ты понимаешь. Я умная. Только вспыльчивая, мне дед говорил. Дочери Старшего Рода позволено всё. Но ей не позволено на людях проявлять свои чувства, с гневом иди в бой и повышать голос. У меня не всегда получается. Ты на меня обиделся?

С этими словами она завалилась на мягкие шкуры, на которых я лежал, как раз мне под правую руку.

— На дурочек у нас не принято обижаться.

Единственное, что меня всегда раздражает, так это люди, высказывающие свое, так называемое, точное мнение, и которые ничуть не разбираются в вопросе, который собираются комментировать.

— Так и ты начинаешь говорить про то, что знаешь лишь из рассказов полуграмотных колдунов и акынов, не понимая сути того, что сама сказала. Ну ладно. Я тебя простил.

Сам же я во время этой пылкой речи ненавязчиво поглаживал внутреннюю часть её руки в промежутке между локтем и запястьем. Нежно-нежно, едва касаясь. Это, для тех, кто понимает, приводит к совершенно конкретному результату. Сайнара уже прикрыла глаза и уже совсем меня не слушала, погружаясь в глубины ощущений, видимо, доселе ей неведомых.

— Что ты делаешь? — севшим голосом спросила она.

— Ничего, — прошептал я ей в ухо и начал покусывать мочку. Дернул ногой, заднее полотнище нашей кибитки зашуршало и закрыло вход.

— Мерзавец, — застонала она, — ты честную девушку…

Однако, несмотря на все мои старания и тяжелоё дыхание, доступа к белому нежному телу я не получил. Сайнара встрепенулась и села.

— Ну всё… Хватит. Нашёл место.

В соответствии с женской логикой, сама же пришла. Ко-з-за. Только возбудила, понимаешь ли, напрасные надежды…

— А что? Нормальное место, — пытался я продолжить эротические упражнения, — ничем не лучше других.

— Люди смотрят, — совершенно нелогично продолжила она, кибитка была вполне себе закрыта, — и вообще.

Что "вообще" я так и не понял, а она откинула обратно полог и села на шкуры.

— Расскажи, как живут люди в твоём мире.

— А что рассказывать. Живут себе. Как обычные люди.

У меня не было никакого желания ничего рассказывать, да и о чем говорить? Как космические корабли бороздят Большой Театр? А кочевники как кочевали, так и кочуют, только теперь вместе с дизель-генератором, плазмой и спутниковым интернетом.

— Откуда у тебя дикалон? Кто его делал? Кто делает такие бусы, как ты мне подарил?

— На заводе делают люди. Иногда машины делают. Завод – это когда много мастеров в одном месте. А машины – это даже и не знаю, как тебе объяснять. Вы же не знаете механику.

Тут она вцепилась в меня и выпила весь мозг. Что такое то, а что такое это. Надо сказать что Сайнара, по крайней мере, треть из мною рассказанного, поняла правильно. Пришлось даже её останавливать, потому что язык мой присох к гортани. Особенно от описания тряпок, обуви и нижнего белья. Дальше я ей прямо сказал, что то, что она прослушала – это басни и требуют хоть какого-то систематического образования, в том числе и знание арифметики.

— У кого ты учишься? Я тоже хочу поучиться, — решил я, наконец, заняться и собственным образованием.

— У шаманов знания. В основном, у белых. Чёрные всё с духами разговаривают, но тоже учат всякому. Есть еще мудрецы сецен, но их мало. Зачем тебе учиться, ты и так умный.

— Ученье свет, а неучёных тьма, — разродился я банальностью, — расскажешь мне про закон Отца-основателя, да пребудет с ним слава, а я научу тебя Дао Любви, — я и тут не удержался, учёба обещала быть восхитительной.

— Твоё слово против моего слова! — объявила Сайнара окончательный вердикт.

Если девка такая любопытная и действительно тянется к знаниям, придётся научить её русскому языку. Насчёт умножения ненужных сущностей я тоже задумывался, но всё рано, по большому счёту, делать нечего. Да и на архаичной версии монголо-татарского много не растолкуешь, да и сам подучу, проникнусь, так сказать, местным мировоззрением. У ведь нас мозги устроены в противофазе. Для них налёт с ограблением – развлекуха, а для меня – разбой. Зато для меня словесные выпады – как божья роса, а они заводятся с полоборота и на нож бросаются. Ладно, жизнь покажет, что к чему. Но учёба так толком и не началась. Сайнара меня поцеловала и соскочила с повозки. Хрен поймёшь этих женщин.

К вечеру мы доехали к крупному аулу, где и расположились в гостях у настоящего бая этого улуса. Нас встретил проводил и расположил у себя сам насяльник, этакий шустрый колобок с круглым улыбающимся лицом. Мне он сразу понравился, потому что радость его совершенно искренняя, это видно сразу, а не вынужденное заискивание перед высокопоставленными гостями. Дом у него оказался побогаче, чем у некоторых, но именно побогаче, а не блистает роскошью. Это непонятное явление мне еще следовало обсудить с моими учителями, до которых я так и не добрался. Одни благие намерения. На ужин хозяин пригласил Талгата, меня и Сайнару, а от местных были Мастер Воды и Мастер Земли, как нам представил хозяин этих людей. Тоже явление для меня новое, трудно с ходу понять, что может мастерить мастер воды. Опять я в пролёте, совершенно не знаю местных реалий. Но походу беседы много стало ясным, Мастер Воды ведает состоянием водоёмов, воды и поливом земель, что в сельском хозяйстве можно сказать, одно из основополагающих моментов, Мастер Земли же, соответственно, отвечал за состоянием земли, правильностью очередности посевов и всякой такой ботвой. Может, по объему полномочий и поважнее бая будут. Мне, конечно же, был во много неясен статус самой земли – в чьей она собственности, а вот прям сейчас спрашивать было неудобно. Но сегодня речь шла не о благополучии земель, а как раз наоборот. Оба Мастера начали жаловаться на то, что на некоторых полях после вполне удачных лет, урожая не было вообще, в почве начали гнить всякие корнеплоды, а у пшеницы загнивать корни. Примерно в это же время зацвели пруды, причем с небывалой силой, и началась гибель рыбы. Они связывали это в тем, что часть крестьян начала рассыпать на полях какие-то порошки, что поначалу вызвало небывалый подъем урожайности. Все даже обрадовались такому радикальному способу облегчить себе жизнь, тем более, что денег за это продавцы чудесных порошков почти и не просили – только лишь половину прироста урожая. Но потом все пошло наперекосяк и начались проблемы. Я тут же спросил, а далеко ли от их селения Ус Хатын? На что мне ответили, что нет, недалеко, как раз через речку, в двух днях пути, ежели напрямик, а если через мосты – то в четырёх. Я попросил, чтобы мне завтра показали это порошок, я посмотрю, что можно сделать, типа я специалист в области агрохимии и мне открыты все тайны вершков и корешков. Хотя и так было понятно, все признаки азотного отравления почвы налицо. Но надо убедиться, чем же потравили почву. Потом разговор перешел в область абстрактного – как воспитывать детей в благонравии к отеческим наставлениям, я уже этого не вынес.

С утра меня Ичил застал за важным мужчинским делом – за бритьём. Он долго смотрел, как я корячился с едва тёплой водой, и даже не поинтересовался моим офигенским лезвием. Зато спросил:

— Это что? — указывая на баллончик с пеной.

— Это мыльная пена для бритья.

— Угу.

Повертел баллончик в руках, и спросил:

— Кто делал? Какой мастер? Почему я не видел ни у кого?

— Потому что это не мастер делал. Это… сделано на заводе.

Я опасался каких-нибудь вопросов о существе таинственных заводов, но ход мыслей в голове у Ичила никак невозможно было предугадать.

— Ты каждый день бреешься?

— Ну да. Иногда через день.

— Угу.

Он впал в некоторую задумчивость, похоже, его пронзила какая-то идея.

— А хочешь, я из этого, — он кивнул на баллончик, — сделаю мазь, от которой волосы расти не будут?

Я такого вопроса просто не ожидал, и замер с мылом на щеках и бритвой в руках.

— Это ты серьёзно? Чтобы помазаться и потом не бриться совсем?

— Да. Вот подумал, увидел это мыло и понял, что если сделать кое-что, то так и будет.

Если он и вправду это сможет, я отолью его бронзовый бюст и поставлю на родине. Эпиляция – это мечта всех мужчин. Поскольку время поговорить с Ичилом о разных колдовских его умениях и их использованию на нужды народного хозяйства уже настало, то так ему и сказал:

— Хорошо. Заодно и мне покажешь, как надо делать. Может и у меня что получится. Давай чуть позже – с утра пойдём смотреть на всякие порошки, которыми землю отравили.

— Я тоже с тобой пойду, — сказал Ичила, — а потом займёмся.

После завтрака за мной уже прислали гонца, с просьбой прибыть на экспертизу. Мы двинулись целой делегацией, бай, Сайнара, Ичил, пять охранников. За аулом, километрах в трех, возле сарая на краю поля нас ждали оба Мастера и крестьяне. Я сразу взял быка за рога:

— Здравствуйте, уважаемые. Показывайте, где те порошки, порождение шайтана, вводящие в искус бедных неграмотных крестьян.

Мне открыли сарай. В корзинах лежали комки сероватого цвета.

Я попросил развести костёр, пожарче, и принести мне или лопату или пластину металла. Ичил тем временем потёр порошки между пальцев и что-то бормотал себе под нос. Наконец развели костёр и принесли какой-то поднос. Я раскалил его на огне и насыпал первый порошок. Завоняло палёной резиной, понятно это суперфосфат. Второй – расплавился и пошел пеной. Я кинул в него щепку, она быстро сгорела синеватым огнём. Селитра калиевая. Что ж. Скоро повстречаем порох.

Ичил вообще ходит тут с загадочным видом, похоже его терзают мысли, как приспособить эти знания в его шаманских делах. Я объяснил высокому собранию, что лень – мать всех пороков, это, во-первых. Во-вторых, яд и лекарство – это одно и то же, только дозы разные. Ичил мне поддакивал. Потом прочитал лекцию о химических удобрениях для начальной школы на уроке природоведения и посоветовал не надеяться на дядю, навоз – вот лучшее удобрение, а искать себе легкие путь – верный способ испортить карму. А водоёмы зацвели – это я уже обращался к мастеру Воды, потому что вот эта гадость попала в них и вызвала буйный рост водорослей, заодно потравила рыбу. Техника в руках дикаря – металлолом, а удобрения – оружие массового уничтожения. Так что будет хорошо, что вы у крестьян изымите все белые порошки и отправите мне в Ыныыр Хая, а я там помолюсь своим духам и они примут у меня товар на утилизацию. Я при этом думал о том, что на Марсе, в смысле в районе Пяти Пальцев, яблони без удобрений цвести не будут. Еще бы ограбить склады на Ус Хатыне и всё было бы отлично. На том и расстались. Сайнара молчала всё это время, потом сказала:

— Это всё одно и то же.

Я вздёрнул бровь.

— И фальшивый шелк, и это порошок. И коммунары.

Таких выводов я от неё не ожидал. Неужели она умнее, чем мне показалось раньше? Вот тебе и дикарка. Но нам еще позаниматься с Ичилом. Я вежливо, но твёрдо от всех избавился, и мы с шаманом удалились куда-то в поля, нашли подходящий холмик с травкой и расположились. Однако трое охранников так и маячили неподалёку – видимо в своё время получили от Тыгына какие-то указания насчёт моей персоны. Лекцию Ичил начал с самых общих вещей, которым, как я понял, в своё время и Ичила учили шаманы:

— Желание, знание, понимание, умение, ограничение. Вот основные части. Если есть дар, так это всё просто. Потом надо знать сложение, вычитание, умножение, деление и отрицание.

В целом мне понятно было насчет желания, умения и понимания. Даже насчёт сложения и вычитания тоже. Но Ичил меня охладил очень быстро.

— Если ты думаешь про желание, что это у ученика спрашивают, желает ли он учиться, то ты ошибаешься. Ученик обязан учиться, желает он этого или нет, у него это не спрашивают. Желание – это то, что ты хочешь, чтобы получилось. Для чего ты варишь отвар, например.

Столь мутные и косноязычные объяснения меня окончательно запутали. Мы, походу на разных языках разговариваем. Ичил стал втолковывать:

— Ты что-то делаешь для чего-то. Вот когда делаешь, то надо сильно желать то, для чего ты это делаешь. Когда желаешь, надо настроиться, почувствовать воду и сделать так, чтобы она запомнила, что надо делать.

Видя моё тупое лицо, он терпеливо продолжал, видимо у него таких учеников перебывало до хрена хренищева. И он их всех убил. Наверное.

— Вода имеет память. Вот ты должен заставить воду помнить, что она должна сделать. Травы помогают это сделать быстрее, или же сама трава делает то, что ты хочешь. Ты можешь это усилить или ослабить или даже приказать сделать наоборот. Зверобой, мята и мать-и-мачеха. Это от кашля. Можно для усиления добавить туда повилику или подобную по качествам траву, которая высасывает. Но повилика ядовита. Для этого надо хотеть, чтобы она только высасывала, но ничего не давала взамен.

Он постучал пальцем по виску.

— А вот из головы ты и должен сильно хотеть, чтобы это произошло и чтобы травы, вода и твоё желание находились в гармонии.

Я всё равно нифига не понимал. Ичил тогда пояснил:

— Ты видел, как я делаю отвары. Тут не много ума надо. Тут не надо даже думать. Думать даже вредно, тут надо чувствовать. А чтобы чувствовать то, что ты хочешь получить, надо мало-мало учиться. Потом я тебя буду учить отдельно, как чувствовать воду. Если, конечно у тебя есть хоть какие-то способности. Пока про воду и траву. Вода разная бывает. Вот в том роднике – одна вода, а в другом – другая. В реке совсем иная вода, чем в озере, а с ледников в горах – третья. Так что надо воду тоже чувствовать, из чего варить собрался и на чем.

Потихоньку я начинал понимать сущность ненаучной классификации растений. Трава всякая относилась к разряду мокрая, сухая, сильная, слабая, нейтральная, горячая холодная, кислая, вяжущая и всякие такие признаки, которые Линнею и не снились. Я потихоньку начал понимать, что к чему. Ичил показал на повилику, опутавшую придорожный куст.

— Вот это сильная трава, — сказал он, — От разной травы или мха можно еще дым делать, чтобы нюхать.

Ну это я и сам знаю, насчет дыма в нашем отечестве есть бо-о-ольшие специалисты. То есть в свои отвары шаманы сыпали траву по внутренним, им известным признакам, а путём, да еще и подколдовывали, чтобы получить нужный результат. Точнее, со слов Ичила, главное – правильно поколдовать, а трава – это чаще всего катализатор. Тут я вспомнил Афанасьевну с её лекарством от похмелья, сваренным из обычной травы. Ирина еще говорила, что она как-то ворожила на отварах. Не то же самое ли я вижу здесь? Меня эти заезды трансцендентной направленности несколько пугали. Возможно из-за того, что мы привыкли, что всё делается руками и машинами, а заикнись кому-нибудь о создании лекарств методом медитирования, то можно и Кашпировским прослыть.

— У нас всякий пастух или деревенщина это может, — продолжал лекцию Ичил, — хоть чуть-чуть, но может. А как же иначе в степи? Если вдруг кто заболеет или змея укусит?

В конце концов Ичил устал мне, то есть тупому, втолковывать очевидные, с его точки зрения, вещи.

— Я сейчас тебе сварю один отвар, ты, может быть, тогда поймёшь что к чему.

Он вскипятил в котелке воду, побросал туда самых, по-моему, обычных лопухов, и начал впадать в транс. Не так, правда, как это делают шаманы, с бубном и плясками, а просто, что-то напевая и прищелкивая пальцами. Потом что-то еще бросил в кипяток, попел немного и снял с огня котелок. В течении часа еще он переливал, фильтровал, наконец осталось полкотелка воды. Он отлил мне в пиалу, примерно полстакана.

— Понюхай, попробуй на вкус.

Я попробовал. Вода как вода, с практически неуловимым травяным запахом.

— Пей.

Я выпил. Ну, вода. На цвет, вкус и запах – вода. А потом мне захорошело, как от стакана водки. Я спросил у Ичила заплетающимся языком:

— Это как?

— Вот так. Это вода, которая помнит то, что я ей приказал. Чтобы подействовала на тебя, как твоя вонючая водка. А так это просто вода.

Мне всё хорошело и хорошело, будто бы я не полстакана воды выпил, а минимум пол-литра водки.

С утра все признаки злостного употребления были на лице. А также в желудке, печени, во рту. Пилят, так не бывает! Пить воду, а получать последствия, как будто я накануне литр выпил без закуси. Зашел Ичил и молча протянул мне пиалу с водой.

— Это что? — простонал я.

— Пей. Это вода.

— Как вчера что ли?

— Как вчера, только наоборот.

Я выпил, хуже уже точно не будет. Однако минут через пять все следы похмелья улетучились. Я опять Афанасьевну вспомнил, её отвар так же действовал. А у Ичила я спросил, пока не забыл:

— Ты не мог вчера воду наколдовать, чтобы она только на мозг действовала, как водка, а не на весь организм?!

— Если только на мозг, то тебя бы ничего не останавливало пить её целыми днями. А страх похмелья будет тебя хоть чуть-чуть останавливать.

— А всё-таки, можно сделать так, чтобы только на мозг действовало?

Ичил ничего не сказал, повернулся и вышел.