Бегущий в Лабиринте

ГЛАВА 59

Томас отступил на шаг назад. То же самое сделали и другие приютели. В зале повисла мёртвая тишина. Взгляды ребят были прикованы к наблюдателям за окнами. Один из Создателей начал что-то записывать, другой выпрямился и нацепил на нос очки. Все они были одеты в чёрные пиджаки поверх белых рубашек, а на правой стороне груди у каждого значилось какое-то слово — Томас не мог разглядеть, какое. Выражение лиц у всех было пустое, бесстрастное, словно лишённое жизни — при взгляде на этих людей можно было впасть в смертную тоску.

Они продолжали безмолвно взирать на приютелей; одна из женщин кивнула, мужчина покачал головой, другой поднял руку и почесал нос — такой простой, человеческий жест показался Томасу как-то не к месту.

— Кто эти люди? — прошептал Чак, но его голос дребезжащим эхом разнёсся по всему залу.

— Создатели, — ответил Минхо и сплюнул на пол. — Ну, погодите, я доберусь до ваших сучьих морд! — крикнул он так громко, что у Томаса зазвенело в ушах.

— Что нам теперь делать? — спросил он. — Чего они ждут?

— Может, они снова заводят гриверов? — недоумевал Ньют. — Да как напустят их...

Его прервал пронзительный «бип», похожий на сигнал сдающего задом грузовика, только куда более мощный. Сирена звучала со всех сторон, казалось, даже стены дрожали.

— А это ещё что такое? — спросил Чак, даже не пытаясь скрыть беспокойство.

Почему-то все уставились на Томаса, но тот лишь пожал плечами — он исчерпал запасы своих воспоминаний и теперь так же не мог понять, что к чему, как и все остальные. Сбитый с толку и перепуганный, он вытянул шею и начал озираться в поисках источника настырного звука, но ничего не нашёл. Потом уголком глаза заметил, что остальные приютели вперились глазами в двери, и последовал их примеру. Сердце забилось с удвоенной скоростью, когда он увидел, что одна из створок открывается.

Сирена замолкла, снова стало тихо, как в вакууме. Томас ждал, затаив дыхание и настроившись на то, что через дверь в зал сейчас ворвётся что-то невыразимо жуткое.

Но вместо этого к приютелям вышли два человека.

Одна из них была женщина среднего возраста, ничем не примечательная на вид, одетая в чёрные брюки и мужского покроя белую рубашку. На её груди большими синими буквами значился логотип ПОРОК. Тёмные волосы доставали до плеч, а на худом лице ярко светились карие глаза. Подходя к группе приютелей, она сохраняла на лице полную бесстрастность — не улыбалась и не хмурилась, словно не замечала чужого присутствия в зале.

«Я знаю её!» — понял Томас. Но узнавание было весьма общим — он не мог вспомнить ни её имени, ни какое отношение эта женщина имела к проекту Лабиринт. Она просто казалась знакомой, вот и всё. И не только её внешность, но и походка, манера держать себя — словно аршин проглотила — и отсутствие выражения на лице. Она остановилась в нескольких шагах от ребят и медленно повела головой из стороны в сторону, окидывая всех взглядом.

Вторым был паренёк в спортивной куртке. Он стоял рядом с женщиной, натянув на голову капюшон, полностью скрывающий его лицо.

— С возвращением, — сказала наконец женщина. — Целых два года, а погибло так мало. Невероятно.

Томас разинул рот и почувствовал, как его щёки загорелись от гнева.

— Простите, что вы сказали? — вскинулся Ньют.

Бесстрастные, как у робота, глаза вновь просканировали толпу и остановились на лице бывшего Бегуна.

— Всё прошло согласно плану, мистер Ньютон. Хотя мы и ожидали, что гораздо больше человек не выдержат трудностей и сдадутся.

Она перевела взгляд на своего компаньона, протянула руку и сдёрнула капюшон с головы парня. Он вскинул слезящиеся глаза, и приютели, все как один, ахнули. У Томаса подогнулись колени.

Это был Гэлли.

Томас сморгнул, потом протёр глаза. Он был потрясён и рассержен.

Это действительно был Гэлли.

— Что он здесь делает? — воскликнул Минхо.

— Теперь вы в безопасности, — продолжала женщина, будто не слыша выкрика Стража Бегунов. — Пожалуйста, будьте как дома.

— Как дома?! — взорвался Минхо. — Да кто ты такая говорить нам «будьте как дома»?! Мы требуем вызвать полицию, губернатора, президента — словом, кого-нибудь из властей!

Томас встревожился — как бы Минхо не наломал дров. Но с другой стороны, он бы не возражал, чтобы Страж залепил этой гадине в морду.

Она, прищурившись, глянула на Минхо.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, мальчик. Я ожидала большей зрелости от того, кто прошёл Испытания Лабиринтом. — Её снисходительный тон возмутил Томаса.

Минхо порывался ответить, но Ньют ткнул его локтем в бок.

— Гэлли, — сказал он, — что всё это значит?

Темноволосый парень выкатил на него глаза и едва заметно дёрнул головой. Но не ответил. «Кажется, он совсем не в себе», — подумал Томас. Ещё хуже, чем был в Приюте.

Женщина кивнула, словно гордясь Гэлли.

— Когда-нибудь вы все скажете спасибо за то, что мы для вас сделали. Это всё, что я могу обещать, и надеюсь, что вы достаточно умны, чтобы принять и понять мои слова. Если же нет — то вся затея была большой ошибкой. Тёмные времена, мистер Ньютон, тёмные времена.

Она помолчала.

— Конечно, финальная Варианта будет решающей, — сказала она и сделала шаг назад.

Томас сосредоточил своё внимание на Гэлли. Парень весь дрожал, он мертвенно побледнел, слезящиеся красные глаза были похожи на пятна крови на белой бумаге. Он сжал губы — так крепко, что кожа вокруг рта собралась морщинами. Словно хотел что-то сказать, но не мог.

— Гэлли? — Томас попытался подавить свою ненависть к парню.

Слова потоком вырвались из уст Гэлли:

— Они... управляют мной... Я не могу... — Его глаза вытаращились, а руки вцепились в горло, будто его что-то душило. — Я... должен... — прокаркал он. И затих, лицо разгладилось, тело расслабилось.

В точности как Алби там, в Приюте, когда лежал в постели после Превращения. Да что же...

Но Томас не успел додумать. Гэлли сунул руку за спину и вытащил из заднего кармана что-то длинное и сверкающее. В свете ламп засияла серебристая поверхность зловещего вида кинжала. С неожиданным для такого доходяги проворством Гэлли размахнулся и метнул кинжал в Томаса. В тот же самый момент Томас краем глаза засёк какое-то движение справа от себя. Кто-то кинулся к нему.

Словно в замедленной съёмке, юноша видел, как в него несётся вращающийся на лету кинжал. Время остановилось, будто давая Томасу возможность до конца прочувствовать весь ужас того, что сейчас произойдёт. Сверкая и переворачиваясь, лезвие летело прямо ему в грудь. В глотке застрял крик. Он понимал, что должен уклониться, но не мог пошевелить и пальцем.

И вдруг неизвестно откуда перед Томасом вынырнул Чак. Бегун чувствовал, что его ноги будто вмёрзли в лёд; не в силах пошевельнуться, он мог только беспомощно смотреть на ужасную сцену, развернувшуюся перед его глазами.

С тошнотворным чавкающим звуком кинжал вошёл в грудь Чака по самую рукоять. Мальчик вскрикнул и упал на пол, содрогаясь всем телом. Тёмно-багровая кровь фонтаном била из раны, ноги конвульсивно колотили по полу, на губах пузырилась кровавая пена. Томасу показалось, что мир вокруг рухнул, погребая его под своими обломками.

Он упал на пол и обнял трепещущее тело Чака.

— Чак! — выл он, чувствуя, как рыдание, словно кислота, разъедает ему глотку. — Чак!

Мальчик трясся в агонии, хлещущая ручьём кровь заливала руки Томаса, глаза закатились — видны были только белки, из носа и рта капала алая жидкость.

— Чак, — прошептал Томас. Надо что-то сделать! Надо спасти его! Надо...

Мальчик перестал корчиться и затих. Глаза вернулись в свои орбиты, сфокусировались на Томасе, словно цеплялись за жизнь.

— То... мас... — Вот и всё. Только одно, еле слышное слово.

— Подожди, Чак... Не умирай! Борись! Кто-нибудь, на помощь! — Но никто не двинулся, и Томас знал почему. Ничто уже не могло помочь бедному Чаку. Всё кончено. В глазах у Томаса потемнело, зал покачнулся и закружился... «Нет... — думал он. — Не Чак! Не Чак! Кто угодно, только не Чак!»

— Томас... — прошептал Чак. — Найди... мою маму... — Его горло разодрало кашлем, кровь полетела во все стороны. — Скажи ей...

Он не закончил. Глаза закрылись, тело обмякло. Из уст вырвался последний вздох.

Томас сидел и смотрел на него. Смотрел на безжизненное тело своего друга.

Что-то перевернулось у него в душе. Глубоко в груди проросли семена гнева. Семена мести и ненависти. Что-то тёмное и страшное проснулось в нём. И вырвалось наружу, сминая лёгкие, разрывая шею, разламывая руки и ноги. Взрывая мозг.

Он выпустил тело Чака, дрожа, встал, повернулся лицом к чужакам...

И тут его переклинило. Просто-напросто переклинило.

Он кинулся на Гэлли, словно когтями, вцепился скрюченными пальцами в глотку парня и сдавил. Оба рухнули на пол. Усевшись верхом на Гэлли, Томас сжал его туловище ногами, так что тот не мог вырваться. И начал методично бить.

Левой рукой он прижимал шею парня к полу, а правой наносил ему в лицо удар за ударом. Бил, и бил, и бил побелевшими от напряжения кулаками — по скулам, по носу... Кости хрустели под его ударами, кровь брызгами летела во все стороны, воздух наполнился пронзительными воплями; непонятно, кто орал громче — Томас или Гэлли. Бегун колошматил противника, чувствуя, как его переполняет и выплёскивается наружу самое страшное бешенство, какое он когда-либо в жизни испытал.

Минхо и Ньют пытались оттащить Томаса от его жертвы, но он продолжал молотить кулаками по воздуху. Ребята волокли его по полу, он вырывался, отбивался от них и орал, чтобы его оставили в покое, не отрывая глаз от Гэлли, тихо лежащего на полу. Ненависть рвалась наружу, к поверженному врагу, словно между ними натянулась невидимая огненная нить и не отпускала его.

А потом вдруг, в одно мгновение, всё прошло. Остались только мысли о Чаке.

Он вырвался из рук Минхо и Ньюта и подбежал к обмякшему, безжизненному телу друга. Схватил его на руки, не обращая внимания на кровь и застывший, мёртвый взгляд мальчика.

— Нет! — вопил Томас. — Нет!

Подошла Тереза и положила руку на его плечо. Он стряхнул её.

— Я обещал ему! — вопил он и сам замечал, как в его голосе появилось что-то ненормальное, граничащее с сумасшествием. — Я обещал спасти его, вернуть домой! Я обещал!

Тереза ничего не говорила, лишь кивала, не отрывая глаз от пола.

Томас прижал Чака к груди так тесно, на сколько хватало сил — словно это объятие могло вернуть другу жизнь. А может, так он выражал свою благодарность за спасение, за то, что тот предложил ему свою дружбу тогда, когда больше никто этого не сделал.

Томас кричал и плакал. Плакал так, как никогда раньше не плакал. Плакал так, будто калёным железом рвали открытую рану, и под гулкими сводами зала разносились его неистовые, хриплые рыдания.