Бегущий в Лабиринте

ГЛАВА 2

Томаса продолжали поддерживать до тех пор, пока он не встал твёрдо на ноги, выпрямился и отряхнул пыль с одежды. Его слегка покачивало — ещё не привык к свету. Он сгорал от любопытства, но чувствовал себя ещё слишком слабым, чтобы как следует сосредоточиться на окружающем. Его новые сотоварищи помалкивали, а он крутил головой, пытаясь собраться с мыслями.

Пока он так оглядывался, ребята хихикали, не сводя с него пристальных глаз. Кое-кто из них даже потыкал в него пальцем. Здесь было, по крайней мере, десятков пять мальчишек в замызганной и пропитанной потом одежде — словно они только что оторвались от тяжёлой работы. Мальчишки были разных возрастов, статей и рас, волосы тоже — у кого длинные, у кого короткие. Томас вдруг почувствовал себя как в тумане, глаза не могли ни на чём сосредоточиться: он то всматривался в лица ребят, то пытался рассмотреть то невероятно странное и причудливое место, в котором очутился.

Они стояли в обширном дворе, размером в несколько футбольных полей. Двор окружали грандиозные стены, сложенные из серого камня и кое-где покрытые густым плющом. Стены, наверно, были в несколько сот футов высотой. Они образовывали идеальный квадрат, в каждой стороне которого, точно посередине, зиял проём, высотой равнявшийся стенам. За проёмами виднелись какие-то длинные коридоры и переходы.

— Гля на этого салагу, — прохрипел кто-то, Томас не видел, кто. — Ща шею сломает — никак не врубится, куда попал! — Раздались смешки.

— Заткни варежку, Гэлли, — оборвал его другой голос, пояснее и поглубже.

Томас вновь переключил своё внимание на окружающих его чужаков. Должно быть, он выглядел совсем не от мира сего — да он и чувствовал себя так, будто его накачали наркотиками. К нему принюхивался высокий паренёк со светлыми волосами и квадратной челюстью. Лицо незнакомца было непроницаемо. Другой мальчик, маленький и пухлый, нерешительно топтался на месте, глядя на Томаса широко раскрытыми глазами. Массивный мускулистый парень азиатской наружности сложил на груди руки и пытливо, не отрывая глаз, смотрел на Томаса; плотные рукава его рубашки были закатаны, выставляя на всеобщее обозрение выпуклые бицепсы. Темнокожий юноша — тот самый, что сказал Томасу «добро пожаловать», — нахмурился. Остальные просто молча пялились на происходящее.

— Где я? — спросил Томас, удивившись звучанию собственного голоса: ведь он не помнил его, так что слышал себя будто впервые. Отчего-то ему казалось, что голос какой-то не такой — выше, чем Томас ожидал.

— В чёртовой дыре, вот где, — отозвался темнокожий. — Так что расслабься.

— А к кому из Стражей его приставят? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Говорю ж тебе, образина, — ответил пронзительный, трескучий голос. — Раз он такой плюк, то быть ему Жижником — на что ещё он годен? — И гоготнул, словно отмочил лучшую шутку в своей жизни.

Опять Томас оказался в тисках мучительного непонимания. Столько странных и непонятных слов! «Шенк», «Страж», «Жижник», «образина»... Они слетали с уст мальчишек так естественно, что он сам удивился, почему это он их не понимает. Словно провал в памяти стёр из мозга и значительную часть языка. Всё это попросту сбивало с толку.

В нём боролись самые разные эмоции: любопытство, недоумение, паника, страх — пронизанные одни общим чувством, чувством полной безнадёжности. Для него мир как будто прекратил существовать; всё, что он помнил, стёрли из памяти, а в освободившуюся пустоту вложили что-то отвратительное. Ему хотелось убежать и спрятаться от этих людей.

Трескучеголосый продолжал разглагольствовать:

— … и это не под силу, ставлю на кон свои потроха!

— Я сказал — заткните варежки! — проорал темнокожий. — Не прекратите орать — следующий перерыв будет сокращён наполовину!

Должно быть, это их вожак, сообразил Томас. Его воротило от того, как на него все глазеют, поэтому он сосредоточился на том, чтобы рассмотреть место, куда его занесло. Место, которое темнокожий назвал Приютом.

Покрытие двора было сложено из огромных каменных блоков, многие из которых растрескались, и в трещинах проросли трава и сорняки. Странное, неряшливого вида деревянное строение в одном из углов квадрата выделялось на сером каменном фоне. Его окружало несколько деревьев, их узловатые корни, как жадные иссохшие руки, впивались в каменный пол. В другом углу двора, по всей видимости, был расположен огород: Томас узнал кукурузу, помидоры и фруктовые деревья.

По другую сторону двора находились деревянные загоны для скота: овец, свиней, коров... Четвёртый угол занимала большая роща; деревья на опушке были, как казалось, больны, а может, и совсем зачахли. Небо над головой — безоблачно-синее, но как Томас ни старался, он не смог найти на нём солнца, хотя день был в разгаре. Длинные тени, отбрасываемые стенами, ничего не говорили ни о времени дня — могло быть как раннее утро, так и вечер перед наступлением сумерек, — ни о сторонах света.

Томас глубоко, ровно задышал, пытаясь таким образом успокоить расшалившиеся нервы. И тогда со всех сторон его бомбардировали запахи: свежевырытой земли, навоза, сосновых иголок, чего-то гнилого, чего-то сладкого... Откуда-то к нему пришло знание, что это запахи фермы.

Томас вновь обернулся к своим новым знакомым. Его терзали вопросы. «Меня захватили в плен», — подумал он. И тут же: «Почему я так подумал? С чего я это взял?!» Он всмотрелся в лица столпившихся вокруг ребят, пытаясь проникнуться их выражением, понять его. Глаза одного из юношей, пылающие ненавистью, приковали к себе его внимание. Парень с чёрными волосами был так взбешён, что Томас не удивился бы, пырни тот его ножом. Когда их взгляды встретились, парень встряхнул головой и отвернулся, а потом направился к блестящему от смазки стальному шесту. Под шестом стояла деревянная скамья, а наверху в недвижном воздухе вяло повис многоцветный флаг. Что это за флаг — было трудно сказать.

Томас ошеломлённо смотрел в спину парню, пока тот не повернулся и не уселся на скамью. Тогда Томас быстро отвёл взгляд.

Внезапно вожак группы — ему было на вид лет семнадцать — сделал шаг вперёд. Одет он был весьма незатейливо: чёрная футболка, джинсы, теннисные туфли, на руке — электронные часы. Томас опять удивился, на этот раз обычности одежды здешних обитателей: ему почему-то казалось, что они должны были носить нечто куда более неприятное, тюремную робу, например. Волосы темнокожего были коротко острижены, лицо чисто выбрито. И если не считать постоянного хмурого прищура, больше в его лице не было ничего угрожающего.

— Долгая песня, шенк, — сказал он. — Постепенно всё сам поймёшь. Завтра я поведу тебя на прогулку. А до тех пор... смотри, ничего не сломай. — Он протянул руку: — Меня зовут Алби. — Он ждал, явно желая обменяться рукопожатием.

Но Томас не оправдал его ожиданий. Какой-то инстинкт овладел всеми его действиями и заставил без единого слова отвернуться от Алби и направиться к ближайшему дереву. Там Томас опустился на землю и прислонился спиной к шершавой коре. Снова его охватывала паника, страх становился почти невыносим. Но он глубоко вдохнул и постарался взять себя в руки. «Успокойся, — мысленно приказал он себе. — Ты ничего не добьёшься, если будешь так трусить».

— Так давай! — потребовал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Спой мне долгую песню!

Алби окинул взглядом своих товарищей и закатил глаза. Томасу ничего не оставалось, как опять начать разглядывать толпу подростков. Его первоначальные прикидки были верны — их было человек пятьдесят-шестьдесят, разного возраста — от четырнадцати-пятнадцати лет до почти взрослых молодых людей, таких, как Алби. И в этот момент Томас с замиранием сердца сообразил, что не знает, сколько лет ему самому. Совсем пропащий — даже собственного возраста не помнит!

— Нет, серьёзно, — сказал он, прекращая попытки казаться храбрецом, — где я?

Алби подошёл к нему и сел напротив, скрестив ноги. Остальные мальчишки последовали за ним и столпились позади своего вожака, вытягивая шеи и расталкивая друг друга, чтобы получше видеть.

— Если ты не дрейфишь, — сказал Алби, — то ты не человек. А будешь вести себя не по-человечески — сброшу с Обрыва. Нам здесь психи не нужны.

— С Обрыва? — переспросил Томас. Кровь отхлынула от его лица.

— Наплюй, — ответил Алби, потирая глаза. — Сейчас не время разводить базар, понял? Мы не убиваем таких шенков, как ты, можешь мне поверить. Только сам постарайся, чтобы тебя не пришили, словом, выживай, как знаешь.

Он замолк, и Томас почувствовал, что его лицо побледнело ещё больше при этих последних словах.

— Мля... — протянул Алби, тяжело вздохнул и провёл рукой по своим коротким волосам. — Ну, не получается у меня это... Ты первый Чайник после того, как убили Ника.

Глаза у Томаса полезли на лоб. В этот момент другой юноша выступил вперёд и шутливо шлёпнул Алби по затылку.

— Дождись, когда поведёшь его на долбаную прогулку, Алби, — проговорил он хрипловато, со странным акцентом. — Глянь, парня ща грёбаный кондрашка хватит, а он ещё ничего даже не слышал. — Он наклонился и протянул Томасу руку. — Эй, Чайник, я Ньют, и мы все от радости из штанов выпрыгнем, если ты простишь этого плюкоголового — нашего нового вожака, понял?

Томас пожал протянутую руку — Ньют понравился ему куда больше Алби. Этот новый знакомец, хотя и был выше ростом, чем вожак, но казался моложе на год или около того. Его длинные светлые волосы волной падали на обтянутые футболкой плечи, на мускулистых руках вздувались жилы.

— Кончай свистеть, образина. — Алби фыркнул и потянул Ньюта вниз. Тот сел. — Он, по крайней мере, может понять хотя бы половину из того, что я ему толкую.

Алби широко развёл руки ладонями вверх.

— Ну так вот, здесь мы живём, едим, спим. Это место мы называем Приют, понятно? А себя называем «приютели». Ну, вот и всё, что ты...

— Кто послал меня сюда? — перебил его Томас, у которого страх сменился гневом. — Как...

Но Алби молниеносно выбросил вперёд руку, обрывая его на полуслове, схватил Томаса за майку и вздёрнул его так, что тот привстал на коленях.

— А ну вставай, шенк, кому говорю! — Алби уже стоял на ногах и тянул за собой Томаса.

Тот, наконец, поднялся, ноги не слушались — его снова сковал страх. Он оперся спиной о дерево, пытаясь уклониться от Алби, который орал теперь прямо ему в лицо:

— Не сметь прерывать меня, пацан! Дубина, если бы мы сразу всё вот так тебе выложили, ты бы сначала наплюкал в штаны, а потом сдох на месте! И утащили бы тебя Таскуны, и какой бы с тебя тогда был толк, понял, пенёк?

— Да я понятия не имею, о чём ты говоришь! — медленно промолвил Томас, поражаясь тому, как ровно звучит его голос.

Ньют обхватил Алби за плечи.

— Алби, остынь чуток. От тебя больше вреда, чем толку, понял?

Алби выпустил майку Томаса и отступил на шаг назад. Он тяжело дышал.

— У нас нет времени на расшаркивания, Чайник. Старая жизнь кончилась, начинается новая. Чем скорее выучишь правила, тем лучше, усёк? Слушай и помалкивай, понял?

Томас взглянул на Ньюта, ожидая поддержки. Внутри него всё клокотало, бурлило и болело, глаза жгло от подступивших слёз.

Ньют кивнул:

— Ты же понял, правда, Чайник? — и снова кивнул.

Томасу так и хотелось насовать кому-нибудь по морде, но он лишь проронил: «Да».

— Вот и лады, — сказал Алби. — День Первый — вот что такое сегодняшний день для тебя, шенк. Скоро ночь, Бегуны возвращаются. Ящик пришёл поздновато, так что прогулка будет завтра утром, сразу после побудки. — Он повернулся к Ньюту. — Займись его устройством на ночлег и пусть дрыхнет.

— Лады, — отозвался Ньют.

Алби вновь воззрился на Томаса, сузив глаза.

— Через пару недель, шенк, ты освоишься и тогда от тебя будет какой-то толк. Никто из нас ни фига не знал в Первый День, как оно всё пойдёт. Вот и ты не знаешь. Завтра для тебя начинается новая жизнь.

Алби повернулся, проложил себе дорогу сквозь толпу и направился к обветшалому деревянному строению в углу. Остальные ребята разошлись, напоследок бросая на нового товарища долгие взгляды.

Томас обхватил себя руками, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Внутри него царила разъедающая пустота, быстро сменяющаяся такой печалью, что от неё болело сердце. Слишком много всего навалилось: где он? Что это за место? Тюрьма? Если да, то почему его сюда поместили и как долго он здесь пробудет? Ребята говорили на странном языке и, похоже, никому из них не было дела до того, жив он или мёртв. На глаза снова навернулись слёзы, но он не позволил им пролиться.

— Что я сделал? — шептал он, ни к кому не обращаясь. — Что я сделал, почему они засунули меня сюда?

Ньют похлопал его по плечу.

— Эх, Чайник, мы все прошли через то же самое. Каждый выполз из этого тёмного Ящика, у каждого был свой День Первый. Дела, конечно, не ах, а скоро они покажутся тебе вообще хуже некуда — вот в чём правда. Но постепенно ты прорвёшься. Я сразу увидел, что ты не долбаная тряпка какая-нить, так что — не дрейфь!

— Это тюрьма? — спросил Томас. Он углубился в темноту собственного разума, пытаясь нащупать хоть какую-нибудь щёлку, ведущую в его прошлое.

— Кончай задавать дурацкие вопросы, а? — отбрил Ньют. — Ответов пока всё равно не будет. Так что помалкивай в тряпочку, смирись с переменой, а завтра настанет новый день.

Томас не ответил. Он опустил голову и уперся взглядом в растрескавшееся каменное покрытие двора. В щелях между блоками пробивалась узколистая трава, в ней проглядывали крохотные жёлтые цветочки, ища солнце, давно уже скрывшееся за исполинскими стенами Приюта.

— Ты быстро подружишься с Чаком, — продолжал Ньют. — Он такой, правда, жирновастенький, но славный малыш. Жди здесь, я скоро.

Не успел Ньют закончить фразу, как воздух разорвал резкий, пронзительный вопль. Высокий, дрожащий, почти нечеловеческий крик эхом отразился от камней двора. Все, кто был в это время на улице, обернулись и посмотрели в ту сторону, откуда он донёсся. Томасу показалось, что кровь в его жилах заледенела, когда он осознал, что этот ужасающий звук раздался из деревянного строения.

Даже Ньюта подбросило на месте. Лоб его прорéзали морщины озабоченности.

— Вот хрень, — сказал он. — Они что, эти долбаные Медяки — не могут управиться с парнем и десяти минут без моей помощи? — Он потряс головой и легонько пнул Томаса по ноге. — Найди Чаки, скажи ему, чтобы устроил тебя на ночь. — Проговорив это, он побежал к строению.

Томас вновь соскользнул вдоль шершавого ствола дерева вниз, на землю, прижался спиной к коре и закрыл глаза, изо всех сил желая очнуться от этого ужасного, ужасного сна.