Беглянка

Глава 25

Случилось купцу Нафандию, жившему в тех же самых Гринасках, но редко сидевшему на месте, повстречаться с самим барином Евлампием Сидоровичем. И если б то был визит вежливости — пожелали б друг другу здравия и богатства, да и разъехались! Нет! Нафандий обратился к барину со всей учтивостью и поинтересовался, что за блажь такая и кому стукнула в голову (а стукнула она молотом и прямо по темечку, лишь людей совести и ума), что нежданно-негаданно повысился налог на торговлю. Причем если раньше купцам приходилось платить символическую стоимость проданного товара, то теперь каждый продавец должен уплатить тридцать медяков независимо от того продал он товар или нет.

— Раз уж выехал с добром, собранным или изготовленным на территории барина, Евлампия Сидоровича, — объяснял ему присланный служить при господаре, Герасим, — плати за вывезенное добро, так как наносишь урон казне.

— Побойся Бога! — вскричал Нафандий. — Барин, я же на твоей территории и торгую. Все, что здесь взрастили, тут же твоим слугам и продал. Причем твоим же — дворовым.

— Ты, глух, что ли?! — рявкнул, вдарив кулаком по столу барин, отвлекаясь от принятия пищи, и пища в суденышках, горшочках, тарелках и на подносах, невольно подлетела над столешницей. — Тебе ученый человек объяснил! Так что клади деньги и езжай домой!

— Но барин! — не мог уйти просто так купец, пока ему не растолковали, кто из говорящих сила, а кто червь земляной.

— Ты мне тут поговори! Тады и закон старый вспомню! — угрожал Евлампий Сидорович, но какой именно закон стоило припомнить, как бы ни напрягался, а воскресить в умишке так и не смог. Зато на помощь пришел Герасим:

— Ты гляди, а то ведь вновь придется уступать первую ночь барину…

— Кому? Этому, что ли? — не сдержался Нафандий хихикнув и тем самым выдал все свои мысли на счет сил и способностей толстого и зажравшегося властителя земель. — А разве что-то еще могет?

Расхохотавшаяся служанка, поставившая на стол очередное блюдо, стыдливо опустила голову и попятилась задом к выходу, пока барину не вздумалось взгреть ее за неучтивость. А купца, посмевшего возмутиться против праведных законов, выгнали взашей. Нафандий плюнул на вычищенной веранде, и так отомстив, решил возвратиться в родные Гринаски, и, возможно, поднять бунт.

Во дворе старосты собрались мужчины не только Гринасок, но и двух соседних деревушек. Они спорили в голос, ругались и перекрикивали друг друга, благо предупреждали перед тем, как зарядить оппоненту в глаз («Я тебе сейчас вдарю!»), когда не соглашались с чьим-то мнением: одни предпочитали жить тише мышек, другие не собирались становиться липками, которых обдирают все, кому не лень. Ведь даже государственные сборщики, приезжая в селения просили меньше, чем в край обнаглевший барин. Еремей Федотыч прекращал балаган зычным выкриком: «Ша!». И опасался, что скоро совсем превратится в змею с этим шипением, потому регулярно отпивал из большого глиняного кувшина, и становился все добрее и безразличнее ко всему.

— Ну это просто свинство! — возмущался старик Тавр, выслушав новости от Нафандия. — Значит никакой торговли, значит налог заплати плати и тому, и другому, и этому. А что нам то останется? Сейчас еще у нас есть какие-то запасы. Слишком уж бедными, да нищими нас не назовешь. Не сравнимо с Кочерами, которые уже полвека живут всем селом на хлебе и воде…

— Которые тибрят у соседей! — поддакивал Ефим Валерьянович, тоже староста.

— А последний финт? — не мог пережить подобного издевательства над традициями Фома Иванович. — Барин будет баб требовать на первое пользование. Ну где ж это видано? У нас, что вся деревня должна, как и скот, с рогами ходить? Что за блажь такая?

— Вот ежели ты орать не прекратишь, я тебе промеж этих рогов вилами то и настучу! — выдал сидевший плечом к плечу с Фомой Гаврило. У него от мужицкого ора и с перепоя голова раскалывалась на двое: причем одна понимала, что надо бы как-то менять устав жизни, а вторая мусолила единственную здравую мысль «Забей на все! Выпей! Не твои то беды: торговать — не торгуешь, бабы у тебя нету и волноваться незачем!».

Опять затевалась потасовка. Бабы, слыша последнюю новость выли в хате, хотя, те, кто барина Евлампия Сидоровича в глаза не видели, не видели его мощи и красоты беззубой, еще надеялись на что-то хорошее. Но когда им описывали толстого, с гнилыми зубами мужика, вой становился в два раза громче, и некоторые обещали утопиться если что.

— Да прекратите вы меж собой грызться! — разнимали драчунов Варн и Алексей.

— Надо пойти к князю нашему, Прокасину. Объяснить, какие зверства вытворяет боярин. Да, что все гроши наши мимо казны идут… — Подал идею кузнец.

— Надо письмо написать ему! — подтолкнули Федотыча. — И ты б к сыну съездил, переговорил. Не последний он человек при барине!

— Съезжу, — пообещал староста, но сердцем чувствовал что-то нехорошее… а может и желудком, который уже не мог вмещать в себя домашний сидр.

Немедленно мужчины потребовали принести им письменные принадлежности и стали сочинять обращение к светлому князю Ильфу Геронтьевичу. Переписывалось произведение массовой музы примерно шесть раз, и в итоге приобрело такой вид:

«Пресветлый князь наш, Ильф Геронтьевич! Кланяется тебе, в твои белы ноженьки, да челом бьет…»

— В те же ноженьки… — хохотнул Гаврило.

«…верный тебе народ твой. Мы не жаловаться чтоб пишем, отнимая твой драгоценный час от несомненно важных княжьих дел. И не ропщем на поднятый налог, не требуем понизить его али дозволить нам свободную торговлю…»

— Пиши, что мы еще совсем не ропщем на местных судей…

— В особенности, на Ульяна Прокопыча, который все споры через дополнительную плату решает в пользу того, чья доплата на его весах перевесит. А весы у него всегда подкручены!

— А на то, что уж больше года как без знахаря остались, вообще помалкиваем и обходимся сами… Хоть нам и обещано было, что пришлют нормального лекаря.

Давали советы со стороны, но Еремей старался не обращать внимания, только вот перо так само и норовило вывести пару-тройку имен тех, кого следовало бы наказать.

«Однако же, просим тебя мы стать судьей над нами в споре со ставленным над нами барином, Евлампием Сидоровичем. А спор наш заключается вот в чем: пристало ли нам платить свыше одного медяка за торговлю на своей же земле и на десятину более того, что отдаем мы тебе, князь-батюшка, в казну твою, барину? Мы народ простой и ученый лишь местами, так что разобраться без твоей милости никак не можем, хоть и были наивно уверованы в том, что большую часть налогов отдаем государю на благо отечества». Поставили подписи, отрядили в столицу — Златов — посланника, чтоб доставил лично ко двору кляузу общего сочинения. И стали выжидать.

Долго ль, коротко ль, пришлось терпеть то ожидание, да примчался как-то вестник в Гринаски. В нем Еремей распознал своего сына, обнял, чмокнул в оба уха и позвал скорее ко столу. А там уж в теплой семейной атмосфере Герасим поведал бате:

— Совсем барин злой и жадный стал. Ему его жена на ухо напела, что стало б ей краше княжны ходить.

— Обновок захотелось, — скумекал отец.

— Вот и повысил барин налоги. Я уж и так, и эдак пытался объяснить ему, мол, народ — он итак трудится рук не покладая, живут на то, что от поборов остается. А он носом воротит. Короче, мы с ним два дня лбами бились, пока он не сдался. Согласился принять вас всех, обсудить, как поступить лучше, чтоб и барин кошелек набил, и вы без гроша не остались.

— Молодец, сынуля! — не мог натешиться Еремей Федотович, налил родному чаду еще сидра, обращаясь к супруге, похвалил. — Ишь, какого мы парубка вырастили?! С таким умом он и сам барином станет!

Она ходила из стороны в сторону, нервируя, сидевшего на жердочке ястреба. Он просто не успевал крутить головой туда и обратно. Разнервничавшись, птица растопырила крылья и громко оповестила хозяйку, что ежели та не прекратит метаться, Ора ее клюнет, возможно в темечко. Но пернатый друг семьи не смог исполнить угрозу, потому что несносный ребенок подкрался незамеченным. Дерг — и на парочку перьев Ора облысел, из-за чего незамедлительно расстроился, а потом еще и разозлился, став питать жуткую неприязнь к маленькому нахальному существу. Довольное трофеем существо, то есть Элишка, стояла в шаге от места преступления, и в упор не замечая гневного взгляда хищной птицы, сравнивала перья с черным смоляным даром царя птиц. Когда она скривилась и выкинула ястребиные, Ора раскрыл клюв… Если б мелкая девчонка понимала его речь, то услышала б: «Воткни обратно, бестолочь!».

— Некрасивые перья! — заключила она в голос, и тут-то терпению ястреба настал конец. Он поднялся с жердочки и погнал ребенка по дому.

— Мама! — завопила ябеда, бросившись в детскую комнатку, и запирая дверь изнутри. Запираться не имело смысла, достаточно было и просто хлопнуть дверью перед клювом птицы, чтобы там не рассчитав сил, ударилась о деревянную поверхность и упала на пол, признавая поражение, и тот факт, что Ору здесь принимают явно за какого-то гуся.

Ласковые руки хозяйки подняли ястреба, погладили по крыльям и вернули на жердочку.

— Не шали! — сказала Лиина, заставив птицу подавиться негодованием: «Кто шалит? Я? Да я просто пару волос хотел выдернуть и сравнить — красивые ли!». А женщина и не обращала внимания на возмущение пернатого, продолжая заниматься домашними заботами.

— Тебе точно надо ехать? Но зачем? Разве старост мало? — гремела посудой Лиина, не желавшая отпускать супруга в город.

— Мне и самому ехать не хочется. — Признался Варн. — Но Гришка просит составить компанию. А за вами Алеша присмотрит.

— Ну да, — повела плечом недовольная женщина. — Алешке только на три дома осталось разорваться!

— Лиина, — улыбнулся, позвав ее Варн, обнял и поцеловал в шею.

Она обернулась, чтобы смотреть ему в глаза, и молвила честно, открыто:

— Боязно мне.

Варн отдалился от супруги. Ему сейчас категорически не хотелось слышать о дурных предчувствиях. Возможно потому, что внутри самого сердца нечто содрогалось от прикосновения ледяных иголочек страха.

На его лице нервно дернулись скулы. Мужчина крепче стиснул зубы. Потом заключил в такие сильные объятия жену, будто собирался ее задушить, оставив всецело себе, только бы не отдавать птичьему владарю.

— Даже если он прилетит сюда, когда меня не будет… Я найду тебя! Я верну тебя обратно! — заявил он, изрядно повеселив Лиину. Хотя смех ее был скорее истеричным, чем проявлением настоящего душевного веселья.

— Как же ты найдешь то меня? — погладила его по щеке жена. — Разве знать тебе, где Ирий находится!

— А ты расскажи мне, как туда добраться. — Попросил Варн.

Лиина невольно замерла — она уже давно позабыла дорогу к раю, где живут птицы. Она не помнила и каково там жить.

— Чтоб туда попасть, крылья иметь надобно! — ограничилась таким объяснением женщина.

Когда он уезжал… Когда садился на телегу… Когда получал свой прощальный поцелуй, Лиине едва удавалось удержать слезы. А плакать то хотелось навзрыд! Варну пришлось разжимать ее пальчики, сцепившиеся мертвой хваткой на его рукаве. Чем дальше удалялась повозка, чем больше Лиина смотрела на мужа, тем бледнее казался он ей.

— Че, из-под женкиного крыла выбираться страшно? — поддел Гаврило.

Варн не удостоил его ответа. Только глаз не сводил с крошечных фигурок жены и дочки, не уходящих от ворот.

— Ты чего? — более внимательный кузнец, просто толкнул его в плечо. — Вид такой у тебя, будто на веки прощаешься.

Охотник действительно побелел, как мел, и вытаращился на родственника.

— Да так и чувствую… Внутри все рвется. — Признался Варн. — Боюсь, не увижу я ее по возвращению.

— Гони дурные мысли подальше! — рассмеялся добродушный Гриша, похлопав охотника по плечу. — Купишь им подарки на рынке, приедем, порадуешь. Лиинка такая, что от тебя никуда не денется. Даже, еси смерть за ей придет, так она ее обманет, чтоб с тобой остаться.

Варн попробовал улыбнуться. Но почему-то даже не сомневался, что если и не смерть, так ушлый пернатый демон в короне явится к его дому.