Бастард Ивана Грозного 2

Глава 7

— Не понимаю, почему ты доверил охрану девкам? — Сказал государь, осматривая помещение для хранения городской казны и таможенных сборов.

Александр пожал плечами. Не говорить же царю, что по его опыту прошлой жизни, женщины из вневедомственной охраны применяли оружие на поражение гораздо чаще мужчин. И подкупить их было намного труднее. Единичные случаи нарушений служебных обязанностей имели место, но почти всегда женщинами влюблёнными в преступников.

В данном случае, когда деньги охраняли кикиморки, и этот фактор сходил на нет. Влюбляться кикиморки не умели. В себя влюбляли, а сами нет. Поэтому с ними было вдвое надёжнее. С кикиморками у Саньки случались заморочки, но в основном на почве того, что он лично не поддавался их любовным чарам, и они иногда вредничали, пытаясь сломить его «обликоморале».

Достроив путик и закрепив осушенные участки, его, Санькиной силой, кикиморки намерились смыться, разбежавшись по болотам, однако Ракшай упросил их остаться с ним, гарантируя сладкое житьё бытьё. Не все кикиморки согласились подписать новый контракт, но штук тридцать с ним осталось. Причем, как впоследствии понял Санька, перед ним тогда на недостроенном путике явились только те, кто попрятался именно в местных болотах. Но много его воительниц вернулось в болота Твери и Подмосковья сразу, как только Аид схитил Гарпию.

— Надёжнее они и послушнее. С мужиками всегда надо доказывать своё превосходство. То и дело тебя проверяют на прочность, и телесную, и духовную. Слабости они не прощают. А бабы… Те наоборот. С ними можно не рвать пупок.

— А по силе? Как они? Мужи ведь сильнее! — Спросил Сильвестр.

— Сильнее, но не ловчее. Эти и были выученные воинской мудрости, да я их выдрессировал. Почитай три месяца гонял в хвост и в гриву.

— В хвост и в гриву, это ты молодец, — захихикал Сильвестр. — Хорошо обучил.

— Да ну тебя, старче! У тебя всё одно на уме!

— Так правду говорю! Давно такого я себе не позволял! И с другими бабами вряд ли получится! А с этими кудесницами… Я до сих пор весь горю. И сил, словно прибавилось, а не убыло.

— Хватит о бабах! — Озлился царь. — Ты, Сильвестр, словно и впрямь ума лишился. Не мешай! Деньги счёт требуют!

Духовник обиделся и вышел из хранилища, а Александр мысленно улыбнулся. Это он намекнул кикиморкам, чтобы они проявили себя особо с царским духовником. Заласкали б его до умопомрачения, поднимая его естество и держа член в постоянном тонусе. То, что они это могут, Александр убедился на себе. Кикиморки долго пытались держать в тонусе Санькин уд, рассчитывая, на то, что поработят его, и заставят себе прислуживать, но Александр не поддался искусительницам. Хотя, откровения ради, медитировал он в попытках ослабить напряжение в чреслах долго.

— И так, получается, что в таможенных кладовых у тебя уже пятьсот двадцать восемь рублей? Откель?

— Вот, государь проходные товарные книги. Вот цена товара заявленная, вот с неё пошлина, вот взвеси, вот пересчёт, вот недоимка. У Ивангородских и Ямских купцов с немцами сговор. Немцы занижают цену на ввозимый товар и количество, чтобы получить пошлину меньше, а потом продают нашим купцам дороже. Мы подставили своих купцов, а те донесли о воровстве. Но денег тех в казне ещё нет. Не стали мы обирать купцов немецких. Токма расписки Ганзы лежат. Показать? Всё по установленным тобой, государь, правилам.

Царь одобрительно покачал головой.

— Это хорошо. А тех, что я послал, не осталось?

— Очень немного. За камень, известь много заплатить пришлось. Но ничего… Скоро от Мокши цемент придёт. Станем свой камень делать. Песка и щебня здесь много. Жито пришлось у немцев закупать, другие припасы у местных селян. Но уже и того нет. А тут ты тысячу человек с собой привёз. Ещё пару дней застолья и в зиму мы пустые заходим. А у меня на службе двести душ. Так, что тех пятисот рублей почитай, что и нет.

На самом деле своих людей у Саньки на службе было всего шестьдесят три человека, — лесорубы и ратники, но были и селяне, которым тоже надо было платить мукой, но тех можно было отправить по домам. Нелюдь могла и на подножном корме продержаться. Кикиморы, те вообще только вид делали, что едят, а оборотни сами охотились. А за то, что им было разрешено в местных лесах «озоровать», делились добычей с городом. Но ведь царь об этом не знал, а знать о проблемах должен.

— Какого ляда они все за мной увязались, то одному богу известно, — недовольно произнёс Иван. — Берёшь с собой десяток дьяков, так они за собой и детей, и сватов, и люд дворовой тянут. А без войска нельзя.

Он вздохнул.

— Жаль, что у тебя серебра мало. Очень надо.

— Ты, государь, странно рассуждаешь. Теля только народилось, а ты уже доить его хочешь! Так не бывает! Нам до тепла продержаться надо. Первые торги на апрель месяц наметили с Ганзой. Ежели новгородских купцов отзовёшь из Выборга, то и свеи сюда придут. Гостевой двор ты видел. Гостей есть, где привечать. Товары нужны.

— Товары к весне будут. Но за твоими ткачами другие не угонятся. По старинке узкое полотно ткут.

— Да пусть хоть узкое, хоть широкое… На лён спрос есть. Рухляди мягкой много пусть не везут. Не нужна она ни свеям, ни немцам. А вот шёлк у тебя весь заберу.

— Да… Доброе шёлковое полотно твои мастерицы ткут. Жаль, не цветное!

— По поводу шёлка и иных товаров. Закажи боярам и дьякам у Мокши в долг брать. И за то, что взяли, пусть рассчитываются. На тысячу шестьсот рублей твои дьяки да бояре набрали товаров. Вот, кстати, твои родичи Захарьины-Юрьевы в первых должниках.

Стоявший рядом Григорий Юрьевич, брат отца жены царя, до того не проронивший ни слова, вдруг взъерепенился и схватился за рукоять меча:

— Да как ты, бастард, смеешь, попрекать меня, — родовитого боярина в присутствии государя?!

Никита Романович Захарьин, брат Анастасии Романовны, тоже подался вперёд с намерением одним взмахом клинка решить проблему долгов.

Иван Васильевич обвёл всех взглядом и молча вышел из помещения казнохранилища. Александр выходил последним, закрывая дверь.

— Погоди, выблядок, доберёмся до тебя, — проговорил, проходя мимо, Никита Романович. — Мы тебе ещё и Василия Юрьевича припомним.

Санька чуть выставил вперёд ногу и Никита, зацепившись одной ногой и запутавшись другой в длинных полах кафтана, упал. Он долго не мог подняться, так как одновременно пытался вынуть прямой короткий меч. Ракшай наступил на ножны и переступил барахтающееся на полу тело.

— Ну всё! Тебе не жить, пёс.

Санька обернулся и кованным носком ударил боярина в висок. Тот обмяк.

— Забирай первую кровь, — тихо сказал он.

— Что там у вас? — Крикнул государь.

— Боярин споткнулся и упал, — сказал Ракшай. — Пока я запирал кладовую.

И царь, и Адашев, и Захарьин быстро спустились вниз. В свете одинокого факела тело царского шурина лежало тряпкой.

— Ты убил его! — Крикнул Григорий Захарьин.

— Чем это? — Спросил Ракшай. — У меня ни кинжала, ни кистеня. Он, наверное, виском о свой меч ударился. Вон и кровь на рукояти.

В свете факелов действительно можно было разглядеть запачканное чем-то тёмным пятки меча.

— Вытаскивайте его на свет! — Приказал Иван. — Этого нам ещё не хватало!

Тело боярина вытащили в подклеть таможенной палаты и осмотрели. Осмотрели по указке царя и Александра, у которого никакого оружия, естественно, не нашли. Носок сапога он сразу обтёр о кафтан трупа, а оставлять отпечатки пальцев на ножнах не боялся. Не то время.

— Вот беда-то какая! — Пробурчал старший Захарьин, зло постреливая глазами на Саньку.

Но кровь на рукояти меча не позволяла ему сомневаться в причине смерти племянника.

— Почему он упал? — Спросил государь.

— Я не видел. Закрывал замок.

— Пусть осмотрят замок! — Встрепенулся Захарьин. — И ключ!

— Пожалуйста, — сказал Санька и достал из-за пазухи небольшой ключ. — А замок там врезной в дверь.

Никита Захарьин лежал раскинув руки. Он был молод, красив и лицом напоминал царицу Анастасию. У Саньки даже заскребло на душе.

— Первая жертва принята? — Спросил он мысленно своего крылатого «кредитора».

— Принята, — подтвердил, ни для кого, кроме Санки, невидимый вампир.

— Первый — пошёл! — Сказал мысленно Ракшай и вздохнул, так как понял, что нарушил самому себе данную клятву, не вмешиваться в ход исторических событий.

Сегодня он убил несостоявшегося прародителя царского дома Романовых, который пока не успел оставить никакого потомства, а должен был родить Фёдора — отца будущего царя Михаила. Но для исправления истории оставался ещё старший сын Романа Захарьина — Данила, царёв дворецкий, уже наплодивший достаточно потомков. Санька вздохнул ещё раз. Он был не против хода истории России, но так как объявился в это время, хотел уменьшить человеческие жертвы в грядущих войнах и создать себе обстановку в которой можно было выжить. А с назначением его наследником престола, его шансы выжить очень сильно сократились. Поэтому в борьбу за чистое небо над головой Санька решил вступить сразу. Без подготовки. А для этого надо было зачищать поляну от пустивших властные корни Захарьиных.

— Чего это он синий такой? — Спросил Сильвестр. — Аки упырь. Ну ка, отойдите все.

Духовник достал из-за пазухи тонкий нож в ножнах, вынул его и ткнул остриём мертвецу в вену на шее. Только капля крови выступила из раны.

— Не могёт быть, — прошептал духовник и перекрестился. — Свят-свят-свят…

Все, и царь в том числе, отпрянули от трупа, а Сильвестр, что-то тихо запричитал, то и дело крестясь.

Александр, знавший причину отсутствия в теле крови, спокойно обвёл глазами окружающих и у всех увидел в глазах ужас. Потом он встретился глазами с Адашевым и тот, наткнувшись на спокойный взгляд Ракшая, вдруг всё понял и закрыл лицо руками. Санька опустил голову, спрятав свой взгляд, и отошёл в сторону, а потом и вовсе вышел на улицу.

Вскоре на улицу вышли и остальные. На всех, как говорится, лиц не было. Захарьин стоял чуть в стороне, едва держась на ногах и раскачиваясь всем телом, потом взревел, и обхватив голову руками, ринулся бежать.

— Не утопился бы, — прошептал Иван. — Не разу не видел упырей. И как теперь? Всем кровь, что ли пускать? Вот беда-то! А ведь он на свадьбе нашей… И к сыну приставлен был. Надо собираться.

— Забирай и второго, — мысленно сказал Санька и старший Захарьин вдруг запнулся и плашмя упал на сложенную из чурбаков, поставленных вертикально, мостовую. Упал и остался лежать, распластавшись.

— Святые угодники! — Воззвал государь, сильно побледнев лицом. — Что это с ним? Фёдорыч, иди глянь.

— Я пойду, — остановил Адашева Санька.

Он подошёл к боярину, потрогал его за шею, перевернул на спину.

— Тоже синий! — Крикнул он и вернулся к царю. — Зовите Сильвестра! То его епархия!

На Адашева он смотреть боялся.

— Да что же это! — Вскричал Иван и схватился за голову. — Страх-то какой. Неужто и он?

Санька пожал плечами и, видя, что идти за священником некому, пошёл сам.

— Там и Григорий Захарьин… Того… Этого… — Сказал он, уже выходящему из таможенной избы, духовнику.

— В смысле?! — Удивился тот.

— В прямом. Вон он лежит.

— Твою мать! — Выругался Сильвестр. — Что они, все такие? Вот беда-то! Так и Анастасия…

Он зажал ладонью рот.

До Александра вдруг дошло, что он таким образом подрывает весь род Захарьиных, в том числе и род царицы Анастасии, а значит и её детей.

— Мать твою! — Вырвалось у Саньки, а мысленно он заорал: «Бля-я-ять!»

Он закрыл глаза и голова у него закружилась.

— Ты, что, паря?! — Испуганно спросил Сильвестр и Санька открыл глаза.

— Страшно, отче!

— Ништо-ништо… И то бывает. Ивана Васильевича жаль. Очень он Анастасию полюбил. Да и дитятко своё… Теперь в монастырь обоих сошлёт.

Санька попытался стряхнуть с себя страх, вдруг сжавший его сердце от осознания сделанного, но страх сердце не отпускал.

Сильвестр частыми и короткими шагами заторопился к телу дворецкого, потом подобрал полы кафтана и побежал, хлопая по мостовой каблуками надетых на босу ногу сапог.

— Пойдём отсюда, — сказал государь грустно.

— В баню?

— Пошли в баню. Ты с нами, Фёдорыч?

— Пойду корабли посмотрю, — буркнул Адашев, не глядя на Саньку.

— Я распорядился сжечь тела, — сказал Сильвестр, войдя в трапезную.

— На божедомке[4], надеюсь?

— А где ещё?

— Вот шуму-то будет, — проговорил покачиваясь и пьяно хихикая государь.

И он и Санька за полтора часа успели основательно набраться меда. Царь с горя, Санька за помин души.

— Грамотку я составил, — сказал Сильвестр. — Шуйский уже подписал, как очевидец. Теперь ты, государь подписывай и Санька пусть…

— Я, пожалуй, пойду, прилягу, — сказал царь, отстраняя рукой пергамент.

— Помочь? — Спросил Александр.

— Сам, — отмахнулся Иван.

Санька и Сильвестр остались вдвоём.

— Алёшка, чёй-то больно убивается по упырям. Дочь свою Анну хотел за Никитку отдать. У того-то первая жёнка помёрла… Хе-хе-хе… За упыря… Хе-хе-хе…

Он приложился к большому ковшу минуты на полторы.

— Давненько я не упокоевал мертвяков.

— Да, какие же они мертвяки, когда живыми были? Может не так всё? Упыри наоборот упитые должны быть.

— Это только в быличках[5] упыри кровь сосут, — сказал духовник. — Они души людские высасывают.

— Так отчего же они тогда помёрли? — Продолжил Санька глумиться над священником.

— Колдуны это, — уверенно сказал Сильвестр. — Я давно подозревал. Слишком много Захарьиных развелось. Остальные роды мрут: и в младенчестве, и от хворобы и от ратных ран, а эти… Как грибы — поганки. Колдун не умирает, а становится упырём.

— Так что ж они умерли, то? — Усмехнулся Санька.

— Такие упыри, что живут среди людей, прячут душу под камень и пока она там, не могут умереть. Кто-то тот камень поднял. Умерших колдунов надо сжигать. Некоторые колдуны специально просят об этом детей, чтобы упокоиться. Тех кого не сожгли, становятся упырями.

— Во дела! — Удивился Санька. — Он уже и сам стал верить в россказни попа. Так убедительно он говорил.

— И что теперь будет?! — Спросил он.

— Сошлют всех на кулижки. Слышал, небось?

— И где это?

— Кулижки? Это очень далеко. В болотах и лесах Ладоги. Да не успеет государь. Все они в Литву уйдут. Вся челядь Захарьиных собирает монатки. Кто-то уже отъехал вперёд на Новгород. Да может то и к лучшему… Мороки государю меньше.

Вошёл хмурый Адашев. Ни на кого не глядя, сел за стол, не снимая верхнего кафтана и шапки.

— Чего ты, Алёшка, смурной такой? Испей мёда!

— Пошли, выйдем, — сказал Адашев, не отвечая на слова попа.

— Это ты кому? — Удивился тот.

— Ему.

— Пошли, — вздохнул Санька.

Он накинул короткую меховую куртку с капюшоном, покрытую белым шёлком. Оказалось, что и в мороз, это лучшая ткань. Шёлк на морозе совсем не терял свойства и даже становился прочнее.

Адашев шёл быстро в сторону ворот, выходивших на правый берег Луги. Из-за холма вертикально вверх поднимался густой дым.

— Не пойду я туда, Алексей Фёдорович, — запротивился Александр и остановился.

Адашев развернулся. Лицо его было белым, на перекошенных губах белела засохшая пена.

— Лучше бы я сдох, Ракшай, или кто там ты?! — Почти крикнул он. — Как! Как мне сейчас жить?! Я бы уже сейчас наложил на себя руки, да дочь у меня!

Адашев упал на колени и закрыл лицо ладонями. Он мычал и раскачивался долго. Ракшай подошёл и, сев на колени перед ним, уткнулся в него лицом, положив руки на плечи. Они рыдали вместе.

— Но, что делать было, Фёдорыч, — выл Санька. — Не мог я тебя потерять.

Адашев мычал и раскачивался. Санька подвывал. Проходившие мимо мужики и бабы кланялись и крестились. Наконец Адашев отнял ладони и поднял на парня глаза. Что-то такое почитал в них Адашев, тоску ли, страх ли, но прижал он к себе Саньку и снова зарыдал.