Бастард Ивана Грозного 2

Глава 22

Отобедав, все разбрелись по лежанкам. Санька тоже с удовольствием сполоснулся под душем и завалился в своей спаленке, с большими, застеклёнными четырьмя круглыми стёклами, окнами. Квадратное стекло лить не получалось, да и это стекло не было совсем прозрачным. Однако много лучше слюдяных во дворцовых палатах.

Отдохнув и переодевший в боярское платье, Санька с удовольствием прошёлся по территории. На стапелях подгоняли корпусные элементы, в мастерских на токарных и иных станках, работавших от водяных колёс, точили блоки, пилили и строгали доски, брус для набора мачт и рей.

Многие рабочие его узнавали, здоровались. Оставшийся вместо Петра Алтуфьева мастер, молодой парнишка лет восемнадцати, в присутствии Саньки робел.

— Тут у нас сохнет лес первичный, — показал он высокие, метров пятнадцати, не меньше, амбары, где стояли вертикально ободранные от коры сосновые брёвна. — Здесь досыхает обработанная доска. Уже сейчас детали изготавливаем только из сухого обработанного на гниль и червей дерева.

— Сколько у вас мастеров и подмастерьев?

— Мастеров универсалов трое, подмастерьев, что освоили два три процесса — двенадцать, стоящих на одном — шесть, учеников много. Сколько, сейчас не скажу. В Усть-Лугу, с очередным караваном, отправили ещё одного мастера и троих подмастерьев.

— Хорошо. Ребятишек, смотрю, готовите?

— Готовим, Александр Мокшевич. Грамоте, счёту и чертежу учим.

— Самого-то кто учил?

— Так, это… Я ещё из первого набора, что у деда Фрола учились.

— Понятно. Где он?

— Так, это… Усоп. Схоронили его по весне.

— Понятно, — повторил, нахмурившись, Санька. — Долго он жил… Варку клея переняли?

— Переняли. Крепко мачты клеит. И фанера стала получаться.

— Да-а-а…

Саньке было жаль, что он не повидал Фрола. И теперь уже и не увидит.

— Да-а-а, жаль, — сказал он.

Горячие цеха Санька обходил задумчиво, подолгу засматриваясь на выполняющих свою работу рабочих. Домны и печи стояли в ряд под горкой. К каждой печи вела желобная «дорога», по которой на канатах подтягивались деревянные телеги с сырьём и откатывались «своим ходом» с готовой продукцией: кирпичом, мешками с цементом, известью, металлом.

Вся механизация уже прошла обкатку и несколько переделок и работала ровно, как часовой механизм. Даже баржи, на которые грузили продукцию, вниз по реке к складам сплавлялись «самотёком», а назад подтягивались тросами, наматываемыми на вал водяного колеса, установленного на барже. Другой конец троса крепился на причале.

Поднявшись на гору Дьякова городища, Санька удовлетворённо окинул Кузнецкий двор взглядом, посмотрел и в сторону доносившегося перестука рычажных льнодробилок. Плотин и озёр отсюда видно не было, но к ним он уже не пошёл.

Скрывшись в густом пожелтевшем кустарнике лещины, он переместился в келью и, пользуясь имевшимися в ней принадлежностями для письма, засел за эскизы и чертежи проекта питейных дворов.

Представлял он их себе в виде поставленных в «каре» четырёх, соединённых друг с другом, прямоугольных зданий, имевших небольшой внутренний квадратный дворик. Гостиницу, склад, кухню и ресторан. Под всем квадратом Санька хотел бы иметь забетонированный погреб.

Когда эскиз был готов, на бумаге красовался квадратный замок с небольшими угловыми квадратного сечения башенками, выступающими за стены на одно окно. Вертикальные окна первого этажа больше походили на узкие расширяющиеся наружу бойницы. На втором этаже окон было побольше, и сами они были пошире, но располагались низко над полом, что облегчило бы установку крепостных пушек. Крышу венчала бы крытая только сверху, а не с боков, «прогулочная» галерея.

Вечером после заката, Санька снова «выбрался» из кельи. И снова в Коломенское. Раз его там уже видели, то страха нет, — думал он.

Спустившись к реке, он кликнул Мокшу, и они пошли в баню.

В бане Санька, лёжа на полке и блаженствуя под ударами веника, изучал организм Мокши, уравновешивая его энергетическую составляющую. Потом он сам взялся за веник и обратил внимание на воспаление вокруг грудного отдела позвоночника и увидел смещение сигментов.

Санька стал потихоньку обхлопывать это место веником, представив, что это не веник, а небольшая киянка[22]. И позвонок стал поддаваться. Санька стукнул чуть сильнее, и в спине у Мокши хрустнуло, и он застонал.

— Больно? — спросил Санька.

— Уже хорошо. Ладно ты кулаком припечатал. Как раз туда, где свербило. Токма ты в другой раз упреждай.

— Добро, — согласился Санька и стал аккуратно обхаживать позвоночник Мокши сверху вниз, словно разминая внешние и внутренние мышцы.

Мокша издавал неприличные стонущие звуки, отражающие его блаженство.

— Никогда так не парился, — сказал он, когда, по мнению Александра, для его тела было достаточно уделено внимания. — Я тут полежу.

— Не угоришь?

— А ты дверь и фортку приоткрой, — сказал Мокша, перевернулся на спину и уснул.

Санька подложил ему под голову свёрнутую дерюжку, вынул клин из форточки и вышел из бани, оставив дверь приоткрытой.

— День потерян не зря, — сказал он сам себе и, глянув на звёзды в безлунном чёрном небе, шагнул в келью.

На следующее утро перед заутренней ему постучали в дверь кельи и он ответил стуком. Так в монастырях было принято. Можешь «отшельничать» сколько хочешь, но на утренний стук откликайся. Или взломают дверь. Сразу после отклика Санька переместился в Коломенское и переоделся в боярское платье. Особенностью костюма было одновременное ношение большого количества одежд. Сначала надевалась дорогая нательная рубаха, с вышитыми оберегами, потом шёлковая узорная синяя сорочка с длинными рукавами, собранными у запястья, а сверху кафтан или длинная, ниже колен, куртка. Повязывалось всё это украшенным золотым шитьём поясом. Драгоценности на одежде Санька игнорировал и был царём Иваном за это осуждаем. Только на мурмолке[23] Санька позволял себе запонку с жемчугом и белым пером.

Ещё с вечера Санька договорился с Мокшей, что тот утром запряжёт дрожки[24] и отвезёт Саньку в Москву. Аргамаков в Коломенском не было, но лошадки на Коломенском конном заводе за эти годы стали получаться не сильно высокие, но крепкие. Санька сразу отбирал таких из взятых ими диких лошадей обитавших возле Шипового леса. Вот и впрягли в повозку молодого крупного, выше Санькиного роста, битюга. С другой бы лошадкой Мокша смотрелся бы смешно. Как Д’Артаньян на своей оранжевой лошади.

Настроение у Саньки было отличное. Он наконец-то нашёл практически легальный способ прямого влияния на окружающую действительность. Споры бояр, непрекращающиеся от рассвета и до заката, с перерывом на обед и послеобеденный сон, одурманивали его. Заседания думы, на которых он был вынужден присутствовать, редко приводили к принятию какого либо по настоящему прорывному решению.

Бояре, в основном, обсуждали родословец и судебник, а так же ругали новоиспечённых землевладельцев из лучшей тысячи. Введённое царём новое слово «опричник» прижилось сразу и произносилось боярами почти с ненавистью, так как и Иван Васильевич, и Санька прекратили самовольный захват подмосковных земель. Бывшие князья и княжеские дети пользовались случаем и через подкуп дьяков приписывали себе пустоши. Иван Васильевич начал, а Санька продолжил ревизию вотчинных книг, и подготовил к изъятию в казну тысячи четей земельных угодий.

Об этом и лаялись бояре на сборищах, в открытую пока на царя не «наезжая», а затевая междусобойные перепалки, типа: «… никак не можем взять земли, нашим пращурам отошедшие при князе Горохе в ….. веке…». На что другой боярин ругался: «… да те земли никогда вам не принадлежали и правильно, что их отписали казне».

А сейчас Санька, уклонившись от выслушивания пустопорожнего переливания одного и того же, начал своими руками реализовывать личные планы. И будет у него хэнд мэйд, короче…

— Надо, отец, собрать работников по количеству лопат, кирок, мотыг и отправить вслед за нами. Старосту посади на лошадь, пусть едет с нами. Покажу ему где копать. И телегу с кольями пусть захватит.

Об этом они договорились ещё вчера, но Мокша в бане сомлел и недовёл команду до исполнителей. Зато с самого ранья всё закрутилось, и Санька, вышедши на балкон своего дома, только удовлетворённо хмыкнул.

В своём боярском платье на фоне простого работного люда он в лучах восходящего солнца смотрелся так ярко и так богато, что даже Мокша приоткрыл рот. Однако Санька, отбросив чопорность, сбежал по ступеням лестницы быстро и поздоровался с народом просто, обращаясь сразу ко всем, а со старостой «поручкался». Отца же просто хлопнул по плечу.

— Поехали, батя. Дел по горло.

Потом залез в повозку, Мокша тоже. Рессоры скрипнули под весом кузнеца. Лошадка дёрнулась вперёд от лёгкого поглаживания вожжами, и они покатили по дороге, насыпанной из отработанного шлама и мелкодроблёных осколков кирпича.

Он показал бригадиру рабочих и старосте, где копать. Место отметили кольями. За вечер и ночь Санька несколько расширил проект. Он подумал, что если начинать лить что-то похожее на крепость, то пусть это и будет крепостью. Ведь где-то тут устья Яузы должна будет проходить последняя московская стена.

«Почему бы здесь не встать вратной башне?» — подумал уже сейчас Санька. — И казармам лучшей тысячи? Вот для них кабак и поставим. И с чего, вдруг, он будет дармовой? Как учесть расходы? Пусть будет общий и платный. Платить надо. К бесплатному народ привыкает быстро, и впоследствии начинает брать даром всё, до чего дотягиваются руки. Опричнина тоже начиналась за здравие, а закончилась за упокой.

Видно было, что ранее берега Яузы были обжиты плотно, но сейчас земли тут, по «какой-то причине», пустовали. Вокруг виднелись пепелища. Пожары — бич деревянной средневековой Москвы.

Санька «прихватизировал» земли без зазрения совести. Все челобитные Адашев докладывал царю и обязательно согласовывал с ним решения. Вот и сейчас Санька полагал, что жалобу на боярина Ракшая он рассмотрит самолично.

Александр решил не ограничиваться питейным двором, а построить целый комплекс зданий, который бы включал винные и пивные «поварни». Кроме того, что он запланировал ранее, Санька решил ещё построить: погреба и ледники для хранения напитков, овины, где сушились бы зерно, солод, хмель, амбары, где хранился бы инвентарь, мельницы, бани, дома для обслуги, приезжих знатных гостей.

Для мельниц он решил использовать реку Яузу, соединив их со стеной крытым коридором и поставив водонапорную башню прямо в реке. Для слива канализации речку «Грязнушку», нёсшую в себе нечистоты, для чего придумал заключить её в трубу.

Но до реализации грандиозных планов было ещё далеко и он, озадачив старосту и бригадира, поехал дальше.

Таких повозок, как у него, не было ещё ни у кого. И даже не потому, что повозка была с рессорами, а просто потому, что пассажирские повозки имели вид бревна, на которое пассажиры садились верхом, как на лошадь. А Санька ехал, сидя на мягком сиденье, как в кресле. А когда закрапал дождь, он поднял кожаную крышу, закрывшую не только пассажира, но и возницу. Повозку Санька делал для себя и родителей, а потому предусмотрел и комфорт и удобство.

В гостиный двор повозка въехала под свист и окрики пацанвы и остановилась у Пантелеймоновского постоялого двора. Санька внутрь заходить не стал, а просто приоткрыв дверь, громко крикнул туда:

— Фрол Петрович! Выйди на минутку!

Окружившие коляску любопытные о чём-то между собой заговорили. В перекатах говора слышалось повторённое многократно слово «по отечеству».

Фрол вышел с горделиво поднятой до горизонтального положения бородой, но увидев Саньку в боярском «прикиде», сорвал с себя шапку и упал коленями в грязь.

— Доброго здравия, Фол Петрович. Поднимайся с колен и пошли к купцам. Упредил, что приеду?

— Упредил, Александр Мокшевич! У меня в харчевне ждут! Я вчера ссаную землю выбрал, свежей нанёс, да чистой соломкой с утра присыпал. Стол накрыл. Не побрезгуй, Александр Мокшевич.

Санька удивлённо вскинул брови.

— Ну, пошли, коли не шутишь! — сказал он, пожимая плечами. — Пошли с нами, отец!

Мокша, ни слова не говоря, слез с облучка и двинулся вслед за сыном.

Внизу, действительно, было относительно «свежо», но аммиачное амбре присутствовало. Ближайшие к «барной» стойке столы были сдвинуты и застелены скатертью.

— Здравы будьте, господа купцы! — первым поздоровался с поднявшимися из-за стола четырьмя богато одетыми пожилыми купцами. — Я — Ракшай Александр Мокшевич, боярин и советник царя и государя нашего Александра Васильевича. Это — отец мой, мастер и дворецкий государева кузнецкого двора Мокша Мокшевич Шипов. С кем имею честь?

Купцы назвались. Санька кивал каждому.

— Чем потчуешь, корчмарь? Мёд, пиво? Холодное пиво есть?

— Как не быть! — обрадовался корчмарь.

— Утром выпил и весь день свободен! — пошутил Санька, но поддержки не ощутил. Купцы сидели напряжённые и насупленные.

Отпив действительно прохладного и пузырчатого пива, Санька сразу перешёл к делу.

— По решению государя нашего Александра Васильевича в Москве-городе я построю пять питейных дворов с пивоварнями. Мне позволено отбирать любые земли, главное, чтобы место было удобное. Слышал я, что вы, купцы, собрались из Китайгородского гостиного двора съезжать далее на выезд из города. Так ли это? Если так, я бы ваши склады выкупил.

Один из купцов, погладив бороду, откашлявшись, начал пространную речь о ценах на соль и логистических трудностях, потом рассказал о нововведениях в налоговых отношениях с государевой казной, а закончил тем, что реестр земель Московских с некоторого времени закрыт и ничего никому не дают.

Александр выслушал терпеливо и даже с покачивал сочувственно головой, а потом сказал:

— Если вы возьмёте меня в долю, я выбью для вас землю. Такой кусок, какой вам нужен и в том месте, где вы покажете.

— За мзду?

— За долю. Вы вместе или по отдельности?

— По отдельности.

— Понятно. Тогда по десять процентов от дела. Готов вступить деньгами, но тогда доля вырастет в зависимости от вложения.

— Не-е-е… так не годится, — покачал головой первый.

— Как хотите. Ваши соляные и рыбные склады я всё рано отберу. Дело государевой важности. А вы другой земли будете ждать долго. Пока ревизия в приказе закончится, может и год пройти. А указ о сносе вашей части гостиного двора япринесу завтра. Верите?

Купцы молчали.

— Понятно. Не верите. Ну, тогда до завтра!

Санька поднялся из-за стола.

— Ты приготовил расписки? — спросил он корчмаря.

— Триготовил.

— Неси. Я подожду.

Корчмарь исчез за дверью в жилую половину.

— Подожди на улице, отец. Сейчас поедем, — попросил Санька и тоже отошёл к выходу.

Пока он ждал, купцы шептались. Их мозги только-только «зашевелились». Так быстро дела в России не делались, а Санька не дал купцам даже мозг размять.

— Погоди, боярин, — наконец сказал третий купец. — Ты зело дерзок, но, видать, то от младости твоей, а не от скудоумия. Верим мы, что ты завтра указ принесёшь, но десятая доля велика для нас.

— Сколько предлагаете?

— Четверть от десятины.

— Четверть десятины от чего?

— Ну, как от чего?! От продаж.

— Согласен, — сказал Санька, а купец от неожиданности поперхнулся невысказанным словом.

— Как согласен, — спросил четвёртый купец.

— А так… Согласен, и всё. Я не наживаться на вас вздумал, а помочь. Но я мзду не беру, а готов участвовать в деле вкладами. Но мой вклад участия зависит от получаемой доли. Как я сказал… Сейчас мой вклад участия выразится в том, что я выбью вам землю, за это вы даете мне два с половиной процента с выручки. Но и вкладываться дальше я буду в этой доле. Понятно?

Купцы закивали, но Санька увидел, по их глазам, что до понимания им было ещё далеко. Ну и ладно.

— Письменные договоры я сам подготовлю. Напишите ваши имена.

Санька положил перед ними и раскрыл папку с белой матовой бумагой для рисования, вынув из специального кармашка папки серебряное стило. Однако никто из купцов к карандашу не потянулся.

— Ладно, я сам напишу, — сказал Санька и снова сел за стол. — Говорите…

Купцов оказалось не четверо, а тридцать пять человек. Каждый из них имел по несколько складов в гостином дворе, а всего солевых и рыбных складов было пятьдесят. «Тема» с частичным отъёмом собственности у купцов и вхождение к ним в долевое участие, Саньке понравилась, но всех подряд «кошмарить» он не собирался. Надо было влиться в особые отрасли, те, от которых зависела обороноспособность государства и продовольственная безопасность, например пушкарское дело и сельское хозяйство.

Из харчевни он вышел окрылённый перспективой. Тем, что он совершенно случайно нашёл форму управления и развития государства. Он, как боярин, мог организовывать необходимые государству направления бизнеса, или входить в долевое участие уже действующих, и, как царь, разрешать их выделять фонды и ресурсы. Субсидировать наконец…

Санька ехал назад в Коломенское и мечтал сесть за стол и начать планировать.

— Так, я не понял, Ракшай, ты царь, или не царь? — вдруг спросил отец, чуть поворачивая к нему голову.

Санька рассмеялся.

— Вообще-то, царь, но купцам и корчмарю представился, как боярин. Не гоже царю так просто расхаживать без помощников и охраны.

— Бояре тоже в одного не ездют. Завсегда двое-трое боевых холопов, слуг. А ты один… Я тебе другой раз своих ребят дам. Только снарядить их побогаче надо. Да и девок твоих боевых, как ты говорил, подруг, тоже можно… У них сбруя знатная! Где они, твои девки? Хотя они и на девок в сбруе не похожи. Аки отроки оружные.

Точно! Он совсем забыл, что и боярин должен быть не только одет, но и окружён боярскими атрибутами.

— И ещё… Эти купцы, небось и царя-то не видели. А кто видел тебя и царя, тот подумает, что там ты и там ты. Как такое может быть? Ежели хочешь быть в двух лицах, лица менять надо. Знаю одного купца… Заезжал тем летом по торговым делам… Так тот купец бороду накладную носит. Своя не растёт, а среди купцов это зазорно.

— Мне тоже бояре предлагают накладную бороду носить. Не принято, де. Что только отрок может не иметь бороды, но тогда он должен слушать старших. И мне приходится слушать этих бородатых умников[25]. Даже сделали мне несколько штук разного цвета.

— Ну, так и носи. Царю может быть и можно без бороды, а вот простому люду без бороды трудно.

Мокша вздохнул.

— Вот у нас в роду борода плохо растёт. У мокшан так у всех…

Санька подумал, что отец прав. И что ж это он не додумался сам?